Эмиль Золя передъ судомъ присяжныхъ. Какъ извѣстно уже читателямъ изъ галетъ, къ Золя примѣнена высшая мѣра наказанія: онъ приговоренъ къ тюремному заключенію на одинъ годъ и уплатѣ 3.000 франковъ штрафа. Но и самый приговоръ и сущность дѣла, изъ-за котораго пострадалъ Золя, отступаютъ на задній планъ передъ возмутительною пародіею на правосудіе, которая совершалась въ залѣ суда, и картиною нравовъ французскаго общества, печати и властей. Все, что происходило въ судѣ во время двухнедѣльнаго разбирательства, было необыкновенно и противорѣчило самымъ элементарнымъ понятіямъ о правосудіи, а травля, которая въ это же время происходила на улицахъ и въ печати, сцены, разыгрывавшіяся въ самомъ зданіи дворца правосудія, — все это невольно возбуждаетъ вопросъ: что же сталось съ Франціей, съ той націей, которая шла впереди европейскаго прогресса и первая провозгласила великія идеи равенства и справедливости?
Ни о какой справедливости, ни о какомъ равенствѣ передъ законами страны не было и рѣчи въ процессѣ Золя. Съ начала до конца весь этотъ процессъ былъ правонарушеніемъ, посягательствомъ на личную свободу, насмѣшкой надъ правосудіемъ. Золя явился передъ судомъ простымъ искателемъ правды; у него даже не было въ запасѣ никакого сенсанціоннаго документа, который бы онъ могъ предъявить суду, ничего, кромѣ убѣжденія въ своей правотѣ. Онъ надѣялся пролить свѣтъ на темное дѣло, вынудить людей, прячущихся за тотъ фетишъ, который называется во Франціи «chose jugée», раскрыть истину и призвать ошибку, если таковая сдѣлана, но борьба оказалась неравной. На сторонѣ Золя было только сочувствіе лучшихъ людей Франціи, ученыхъ, литераторовъ и политическихъ дѣятелей, пользующихся безукоризненною репутаціей, но на противоположной сторонѣ была власть, опирающаяся на весь свой авторитетъ, и толпа, загипнотизированная словами: «Честь арміи», «Безопасность Отечества» и т. п. Разнуздывались самыя дикія страсти и толпа съ криками «Vive l’armée!» бросалась разорять лавки и магазины и бить прохожихъ — однимъ словомъ, разыгрывались возмутительныя сцены насилій, напоминающихъ средніе вѣка и недостойныхъ ни цивилизованной націй, ни конца XIÎ вѣка, гордящагося своимъ прогрессомъ.
По мѣрѣ того какъ, благодаря искусству талантливаго защитника Золя, адвоката Лабори, на судѣ раскрывались злоупотребленія и правонарушенія, допущенныя въ дѣлѣ Дрейфуса, озлобленіе властей, защищающихъ неприкосновенность «chose jugée», все возрастало и въ странномъ поведеніи предсѣдателя, нѣкоторыхъ свидѣтелей и прокурора и даже въ упорномъ молчаніи присяжныхъ, не обращающихся къ суду ни съ какими вопросами для разъясненій сути дѣла, можно было заранѣе усмотрѣть исходъ процесса. Но самымъ характернымъ фактамъ въ этомъ отношеніи явилось обращеніе генерала Буадефра, начальника Главнаго штаба, къ присяжнымъ. Онъ такъ-таки напрямикъ заявилъ имъ, что весь Генеральный штабъ и все военное Министерство выйдутъ въ отставку, если только они осмѣлятся вынести Золя оправдательный приговоръ и этимъ докажутъ что они оправдываютъ его сомнѣнія въ непогрѣшимости военныхъ судей, осудившихъ Дрейфуса. Министръ президентъ Мелинъ въ началѣ судопроизводства объявилъ, что онъ "ввѣряетъ честь арміи 12-ти гражданамъ, которые съумѣють отмстить за ея поруганіе! "И все это говорится по адресу присяжныхъ! Въ какой же странѣ можетъ быть допущено подобное давленіе на совѣсть и волю присяжныхъ? Но во Франціи, гдѣ власти, ради прикрытія своего произвола и беззаконій, стараются запугать общественное мнѣніе намеками на опасность для страны и все свести къ вопросу объ оскорбленіи арміи — этого оплота страны, — подъ вліяніемъ постояннаго подогрѣванія и патріотическихъ чувствъ, исчезло чувство справедливости. На судѣ однимъ свидѣтелямъ разрѣшалось говорить и голословно утверждать, что рѣшеніе суда было правильно, другихъ же предсѣдатель лишалъ права слова, если только ихъ показанія становились неудобными для военныхъ властей. Точно также предсѣдатель лишалъ слова защитника, лишь только онъ задавалъ неудобный вопросъ. Такимъ образомъ, допросъ свидѣтелей на судѣ являлся настоящею комедіей. Одни изъ свидѣтелей ссылались на государственную, другіе на профессіональную, третьи на частную тайну, а вызванные въ судъ члены военнаго суда буквально не вымолвили ни единаго слова, такъ какъ предсѣдатель далъ имъ право не отвѣчать на вопросы защитника. Они стояли молча, обнаруживая полнѣйшее презрѣніе къ защитѣ и не отвѣчая Лабори ни на одинъ вопросъ, и также молча вернулись на свои мѣста, когда кончилась комедія допроса. Также точно поступилъ и Эстергази, которому Лабори предложилъ сто вопросовъ. Не вымолвивъ ни слова, Эстергази вернулся на свое мѣсто, а при выходѣ изъ суда ему устроили овацію: офицеры пожимали ему руку и жандармы обнимали его и вынесли на своихъ плечахъ изъ залы суда, а принцъ Орлеанскій съ чувствомъ пожалъ ему руку, чтобы выразить свое уваженіе, — какъ онъ сказалъ — къ «chosejugée».
Несмотря на всѣ препятствія, которыя воздвигались защитѣ, Лабори удалось выяснить многое, хотя и не удалось раскрыть тайну дѣла Дрейфуса. Генералъ Бильо заявилъ въ палатѣ, что пересмотръ этого дѣла былъ бы «безуміемъ», но повидимому это бегуміе неизбѣжно и волей-неволей министерству Мелина придется согласиться на пересмотръ. Что касается дѣла Эстергази, то на судѣ также выяснилось, что оно было не болѣе какъ комедіей, имѣющей цѣлью успокоить общественное мнѣніе, но недостигшей этой цѣли. Возбужденіе умовъ все усиливается и приговоръ суда не можетъ уничтожитъ его. У лучшей части французскаго населенія и у всѣхъ цивилизованныхъ народовъ несомнѣнно долженъ былъ явиться вопросъ: какую цѣну можно придавать приговорамъ военнаго суда въ дѣлѣ Эстергази и Дрейфуса? Вѣдь генеральный штабъ не постѣснялся оказать давленіе на судъ присяжныхъ въ дѣлѣ Золя, развѣ не могъ онъ прибѣгнуть къ такому же способу и въ отношеніи военнаго суда?