Энеида Виргилия (Шершеневич)/1852 (ДО)/Песнь седьмая
| ← Пѣснь шестая | Энеида Виргилiя Пѣснь седьмая | Пѣснь осьмая → |
| Оригинал: лат. Aeneis. — Источникъ: Современникъ, Литературный журналъ, томъ XXXIII, Санктпетербургъ, 1852 |
- Википроекты
… Dicam horrida bella.
Dicam acies, actosque animas in funera reges,
Tyrrhenamque manum, totamque subarma coactam
Hesperiam…(Изъ седьмой пѣсни.)
Ты, о Каета, кормилица прежде Энея, ты также
Смертью своей обезсмертила вѣчно прибрежія наши:
Честь и понынѣ твоя пребываетъ въ странѣ той, гдѣ прахъ твой
Именемъ (если въ томъ слава) въ Великой Гесперіи славенъ.
Благочестивый Эней, совершивши обрядъ погребальный,
Сдѣлавъ могильную насыпь, когда успокоилось море,
Парусъ поднять приказалъ и отъ пристани въ путь удалился.
Къ ночи вѣтеръ попутный подулъ; за ними прикрасный
Мѣсяцъ плывётъ и море блеститъ отъ дрожащаго свѣту.
Вскорѣ явился и берегъ: то были земли Цирцеи.
Въ рощахъ тѣнистыхь тамъ раздаются вѣчныя пѣсни
Дочери Солнца, богатой Цирцеи; тамъ въ пышныхъ чертогахъ
Кедръ благовонный сжигаетъ она и, разсѣявъ мракъ ночи,
Гребень искусной рукой запускаетъ въ нѣжныя пряди.
Слышны и гнѣвные стоны: то ярые львы тамъ, рыкая,
Въ поздніе ночи часы гремятъ и метаются въ клѣткахъ;
Тамъ и громады щетинистыхъ вепрей, медвѣдей свирѣпыхъ
Яростью дышатъ у яслей, и воютъ огромные волки.
Люди они, но ихъ чародейскою силою зельевъ
Злая Цирцея богиня въ тотъ ужасъ звѣрей превратила.
Чтобъ боговѣрныхъ троянъ отъ подобнаго горя избавить,
Не допустивъ ихъ пристать къ владѣньямъ злобной Цирцеи,
Моря владыка, надувъ паруса ихъ вѣтромъ попутнымъ,
Въ сторону бросилъ суда и унёсъ отъ опасныхъ отмелей.
Море уже озарилось лучами: съ высотъ поднебесныхъ
Вотъ въ колесницѣ багряной всплыла золотая Денница.
Вѣтры утихли вдругь; ни малѣйшаго ихъ дуновенья
Не было; вёсла упорно тихія воды взбивали.
Тутъ Эней увидѣлъ съ моря огромную рощу:
Сквозь неё Тиберинъ, живописной волной пробираясь,
Быстрымъ порывомъ течётъ и, мешаясь съ пескомъ золотистымъ,
Съ шумомъ врывается въ море Стан рааличныхъ пернатыхъ,
Весело рѣя вокругъ береговъ, имъ знакомыхъ, и воздухъ
Пѣньемъ своимъ оглашая, порхали въ рощѣ тѣнистой.
И Эней туда повелѣлъ корабли всѣ направить:
Вотъ и вошли въ рѣку, осѣнённую тёмною рощей.
О, Эрато! теперь помоги разсказать мнѣ, какіе
Въ Лаціи древней были цари, какія дѣянья
Въ тѣ времена совершили они, когда чужеземецъ
Съ войскомъ впервые присталъ къ прекраспымъ Авзоніи нивамъ.
Я разскажу и причины первой вражды и начало.
Ты же, богиня, поэта наставь. Я кровавыя войны,
Я воспою и царей, на смертную брань возстававшихъ,
И тирренскую рать и Гесперію всю въ ополченьи.
Мнѣ предстоитъ раскрыть рядъ великихъ дѣяній: затѣялъ
Трудное дѣло.
Царь Латинъ, ужь въ лѣтахъ преклонныхъ,
Правилъ страною и городами долго и мирно.
Онъ, говорятъ, рождёнъ былъ отъ Фавна и нимфы Марики;
Фавнъ отъ Пика рождёнъ, а этотъ свой родъ отъ Сатурна
Прямо ведётъ; а Сатурнъ былъ первымъ виновникомъ крови.
Но у Латина царя, по волѣ судьбы, не осталось
Въ мужескомъ родѣ дѣтей: младенцами всѣ умирали.
Только дочь одна красовалась въ пышныхъ чертогахъ,
Въ возрастѣ зрѣломъ уже для замужства невѣста.
Много было жениховъ изъ латинской страны и авзонской;
Но прекраснѣе всѣхъ былъ Турнъ молодой и могучій
Дѣдовъ и прадѣдовъ силой. Его-то царица предъ всѣми
Съ дивною страстью зятемъ своимъ увидѣть желала;
Но различныя неба явленья были противны.
Былъ по срединѣ дворца, въ высокомъ капищѣ храма,
Старый лавръ, и зелень его почиталась священной.
Самъ прародитель Латинъ, говорятъ, когда воздвигались
Первыя стѣны дворца, тотъ лавръ посвятилъ Аполлону
И отъ него поселенцамъ своимъ далъ имя лаврентовъ.
Вотъ однажды пчёлы, роемъ густымъ налетѣвши
(Трудно сказать) и съ сильнымъ жужжаньемъ кружася въ пространствѣ,
Вдругъ обсѣли вершину высокую лавра, и ножки
Сплетши взаимно съ пчелою пчела, и взаимно сцѣпившись,
Цѣлымъ роемъ повисли на вѣтви лавра зелёной.
И говорили пѣвцы: «мы видимъ, придётъ чужеземный
Мужъ, и дружина его получитъ равную долю
Съ долею нашей, и властвовать будетъ въ замкѣ высокомъ.»
Кромѣ того, когда алтари благовоньемъ дымились,
И при родителѣ скромно стояла Лавинія дѣва,
Вдругъ (о, ужасъ!) вспыхнули длинные волосы дѣвы
И одежду всю охватило трескучее пламя:
Вспыхнули кудри царевны и царскій вѣнець ея вспыхнулъ,
Блескомъ алмазовъ сіявшій; и облако яркаго свѣту,
Съ дымомъ смѣшавшись, по цѣлому зданью разсыпало искры.
Страшно и дивно явленье было: пѣвцы предсказали
Славу и счастье царевнѣ, народу же бранныя смуты.
Царь же, встревоженный чудомъ, къ оракулу вѣщуна Фавна
Тотчасъ идетъ вопросить Альбунеи высокую рощу,
Тамъ, гдѣ источникъ, тѣнью покрывши священныя воды,
Шумно журчитъ и изъ мрака сѣрой зловонною дышить.
Всё италійское племя, обширныхъ владѣній энотровъ
Жители идутъ туда за отвѣтомъ въ случаяхь крайнихъ.
Вотъ и жрецъ, принесшій дары, когда наступило
Время безмолвное ночи, на рунѣ въ жертву закланныхъ
Агнцевъ возлегши, въ тихомъ покоѣ искалъ сновидѣній.
Много видѣній онъ видѣлъ, летавшихъ образомъ дивнымъ:
Сдышалъ и разные звуки, и рѣчью боговъ насладился,
И взывалъ къ тѣнямъ Ахерона въ глубокомъ Авернѣ.
Саиъ родитель Латинъ, пришедшій искать предсказанья,
Сто руноносныхъ двузубыхъ ягнятъ заклалъ по обряду
И на рунѣ раскинутыхъ кожъ возлёгъ для гаданій.
Вдругъ онъ услышалъ голосъ, раздавшійся въ рощѣ высокой:
«Ты не спѣши съединить свою дочь съ чужеземнымъ супругомъ,
О, рожденье моё, и не вѣрь ты готовому браку:
Придутъ къ тебѣ чужеземные мужи, которые кровью
Наше имя до звѣздъ вознесутъ; отъ корня ихъ внуки
Всё подъ стопами своими увидятъ, отъ странъ, гдѣ изъ моря
Солнце встаётъ, до странъ, гдѣ оно погружается въ волны.»
Этотъ родителя Фавна отвѣтъ и въ безмолвіи ночи
Данный совѣтъ не остался какъ тайна въ устахъ у Латина;
Но уже и молва, летая вокругъ, и далеко
Ни городамъ разнеслась авзонскимъ, тогда, какъ трояне
Съ флотомъ своимъ пристали къ зелёному берегу моря.
Вотъ Эней и первые мужи, н Юлій прекрасный
Подъ вѣтвями высокаго дерева расположились.
Вотъ и готовятъ обѣдъ: на травѣ , на ржаныя аладьи
Пищу кладутъ; наполняютъ сельскими плодами и яствой
Эти сосуды изъ хлѣба (таково повелѣніе Зевса);
И когда ужь съѣли плоды и прочія яства,
И недостатокъ пищи кь аладьямъ сухимъ обратиться
Тевкровъ голодныхъ принудилъ, жадной рукой и зубами
Корку сухую терзать, не щадить и широкихъ сосудовъ, —
«Ахъ! — воскликнулъ Юлій — вѣдь наши столы мы съѣдаемъ!»
Онъ умолкъ. И эти слова положили впервые
Всѣмъ страдиньямъ конецъ, и первый отецъ уловилъ ихъ
Слухомъ изъ устъ говорившаго сына, и ставъ изумлённый
Тотчасъ вскричалъ : «привѣтствую васъ, о завѣтныя земли,
Также и вамъ мой привѣтъ, о вѣрные Трои пенаты!
Вотъ отечество наше. Я вспомнилъ теперь, какъ родитель
Мой Анхизъ, раскрывая тайны судебъ, говорилъ мнѣ:
«Сынъ мой, когда къ берегамъ неизвѣстнымъ пристанешь, и голодъ,
Пищу у васъ истребивъ, столами питаться принудитъ,
Ты, утомлённый, тогда надѣйся увидѣть страданій
Долгихъ конецъ: тамъ помни стѣны немедля воздвигнуть
И укрѣпить ихъ валомъ.» Такъ вотъ тотъ голодъ, который
Насъ ожидалъ, чтобъ насъ наконецъ отъ страданій избавить.
Ну же, товарищи, къ дѣлу: какъ только поднимется солнце,
Вы постарайтесь развѣдать, что за мѣста здѣсь, какіе
Люди живутъ, и гдѣ ихъ жилища, гдѣ городъ построенъ;
Мы отъ пристани нашей по разнымъ мѣстамъ разойдёмся.
Вы теперь совершите влалыкѣ небесъ возліянье,
И помолитесь Анхизу, и вина на столъ возливайте.»
Такъ сказавъ, онъ чело осѣняетъ зелёною вѣткой,
Генью молитву творитъ, молитъ и Землю богиню.
Нимфамъ и рѣкамъ, ещё неизвѣстнымъ , мольбы возсылаетъ.
Онъ взываетъ и къ Ночи, къ ея выходящимъ свѣтиламъ,
Онъ и Юпитера Иды, онъ и богиню фригіянъ
Молитъ, и на небѣ мать и родителя въ тёмномъ Эревѣ.
Тутъ всемогущій отецъ, сверкнувши трижды съ небесныхъ
Высей, взгремѣлъ и, самъ потрясая десницей,
Облако свѣту явилъ, озарённое блескомъ сіянья.
Вотъ и въ дружинѣ троянской немедля молва пробѣжала
О наступленіи дня, когда ихъ желанныя стѣны
Прочно возстанутъ: готовится пиръ, и въ надеждѣ великой
Ставятъ трояне бокалы и весело вина вѣнчаютъ.
Вотъ, лишь только первый лучъ восходящаго солнца
Съ неба блеснулъ, какъ трояне уже пустились извѣдать
Въ разныя стороны землю, отъискивать городъ, границы
И берега разсмотрѣть. Здѣсь воды Нумика струятся,
Далѣе тибровы волны, а тамь и храбрыхъ латиновъ
Видны жилища. И сынъ анхизовъ, сто мужей избравши,
Имъ повелѣлъ увѣнчаться вѣтвями мирной оливы,
Къ царскимъ чертогамъ итти съ дарами и рѣчью къ монарху,
Мира просить для троянъ. И мужи не медля выходятъ,
По приказанью его, и шагомъ поспѣшнымъ несутся.
Самъ же Эней бороздою глубокою мѣсто обводитъ
Будущихъ стѣнъ, и первые домы у берега моря
Строитъ, и валомъ и рвомъ окружаетъ, словно какъ лагерь.
Вотъ и трояне уже свой путь совершили и видятъ
Башни высокія, домы латиновъ, и къ стѣнамъ подходятъ.
Тамъ у твёрдынь городскихъ и дѣти и цвѣтъ молодёжи:
Тѣ укрощаютъ коней, а тѣ колесницами правятъ,
Пылью покрытые: тѣ напрягають луки тугіе,
Или метаютъ изъ длани тяжелыя копья, иль упражняютъ
Члены свои то въ трудной борьбѣ, то въ бѣганьи быстромъ.
Вотъ и вѣстникъ верхомъ прискакалъ къ венценосному старцу;
Прибыли къ намъ — говоритъ — какіе-то мужи, въ одеждѣ
Намъ неизвестной. И царь во дворецъ къ себѣ приказалъ ихъ
Звать, а самъ по срединѣ возсѣлъ на дѣдовскомъ тронѣ.
Полный величья, огромный дворецъ былъ построенъ въ высокой
Города части; высокіе своды его упирались
На сто колоннъ: то были чертоги Лаврентова Пика,
Славные святостью лѣса и вѣрою набожныхъ предковъ.
Здѣсь, по обычаю предковъ, цари принимали корону,
Скипетръ и первую власть; здѣсь было мѣсто сената,
Мѣсто священныхъ пиршествъ; здѣсь, овна заклавъ для трапезы,
Члены сената часто садились къ столамь безконечнымъ.
Тамъ же въ предверьи рядомъ стояли изъ стараго кедра
Всѣ изваянія предковъ: тамь прадѣдъ Сабинъ-виноградарь,
Серпъ свой кривой въ изваяньи носящій, тамъ Италъ,
Тамъ и старецъ Сатурнъ, и Януса образъ двуличный;
Тамъ и другіе цари въ порядкѣ стройномъ стояли,
Всѣ отъ смертельныхъ ранъ за отечество павшіе въ брани.
Много оружья притомъ виситъ у свяшенныхъ пороговъ;
Тамъ колесницы, плѣнённыя въ битвѣ, кривыя сѣкиры
Всюду висятъ, и гребни шеломовъ и много громадныхъ
Видно замковъ отъ воротъ, и щиты и острыя копья,
И корабельныя снасти. Самъ въ изваяньи прекрасномъ
Пикъ, укротитель коней, съ жезломъ въ десницѣ квиринскимъ,
Въ трабеѣ царской и въ лѣвой рукѣ со щитомъ полу-круглымъ.
Страстью къ нему запылавъ, Цирцея жена золотою
Тростью его поразила, и, силою травъ чародѣйскихъ
Въ птицу его превративъ, цвѣтами раскрасила крылья.
Такъ во храмѣ боговъ Латинъ, возсѣдая на тронѣ
Предковъ своихъ, повелѣлъ явиться троянамъ, и вскорѣ
Съ кроткою рѣчью къ вошедшимъ онъ первый такъ обратился:
«Дардана дѣти, скажите, мнѣ вѣдь извѣстенъ и городъ
Вашъ и вашъ родъ, и о вашемъ странствіи моремъ слыхалъ я,
Что привело васъ? какая причина, иль нужда какая
Васъ принесла къ Авзонской землѣ по синему морю?
Или не зная пути, иль гонимые бурей (вѣдь много
Въ морѣ глубокомъ съ пловцами бываетъ разныхъ несчастій),
Вы вступили въ рѣку и стали въ пристани съ флотомъ.
Будьте жь гостями у насъ, узнайте латиновъ. Сатурна
Гостепріимное племя не силой закона и страха:
Воли своей оно и обычаевъ древняго бога
Держится. Помнится мнѣ (но это отъ лѣтъ позабыто)
Старцы Аврунки такъ говорятъ, что Дарданъ, рождённый
Въ этихъ странахъ, отплылъ въ города близь Иды фригійской,
И во ѳракійскій Самосъ, что нынѣ зовутъ Самоѳракьей.
Вышедшій такъ изъ Кориѳа, тирренскаго города, Дарданъ
Нынѣ въ чертогахъ златыхъ, на тронѣ звѣзднаго неба
Славно возсѣлъ и собой небожителей сонмъ увеличилъ.»
Кончилъ Латинъ, и ему въ отвѣтъ Ильоней возражаетъ:
«Царь, о потомокъ Фавна прекрасный! Не чёрная буря,
Насъ по волнамъ разметавши, пригнала къ вашимъ владѣньямъ,
И не свѣтило, пути указатель, насъ обмануло:
Съ цѣлью и всѣ добровольно мы въ этотъ прибыли городъ,
Славнаго царства лишившись; едва ли подобное царство
Фебъ освѣщалъ, когда, встающій надъ дальнимъ Олимпомъ,
Родъ нашъ отъ Зевса идётъ; и Зевсомъ дарданское племя
Предкомъ гордится; самъ царь нашъ отъ Зевса высокаго рода,
Самъ трояискій Эней послалъ къ твоему насъ порогу.
Что за гроза отъ жестокихъ Миценъ налетѣвъ, поразила
Нивы троянъ, и какія судьбы на брань ополчили
Оба вселенной конца, — Европу на Азію двинувъ, —
Знаетъ и тотъ, кого океанъ отдѣляетъ далёкій;
Знаетъ и тотъ, кто живётъ въ странѣ непріязненной міра,
Въ поясѣ знойномъ земли, между четырьмя поясами.
Мы, отъ потопа того убѣгая, по столькимъ пучинамъ
Бурей гонимые, просимъ убѣжища нашимъ пенатамъ,
А для себя уголка у берега этого моря:
Воздухъ и воды созданы богомъ для всѣхъ безразлично.
Въ царство твоё не внесёмъ мы стыда, но блескъ увеличимъ
Славы твоей, и будемъ за подвигъ такой благодарны;
Не пожалѣешь, что принялъ троянъ подъ авзонскіе кровы.
Рокомъ Энея клянусь и его могучей десницей,
Въ вѣрности ль кто испыталъ его, иль въ брани съ врагами,
Много народовъ и много племёнъ (оставь удивляться,
Что принесли мы тебѣ и мирныя ленты и рѣчи.)
Съ нами желали вступить въ союзъ и тѣсную дружбу,
Воля боговъ принудила насъ своимъ повелѣньемъ
Вашихъ владѣній искать. Вышедшій Дарданъ отсюда
Вновь обратился въ тѣ страны, и Фебъ насъ велѣньемъ великимъ
Нудитъ къ тирренскому Тибру и къ водамъ священнымъ Нумика
Царь посылаетъ тебѣ отъ прежнихъ сокровищь богатыхъ
Скромный даръ, спасённый изъ пепловъ пылающей Трои.
Этимъ изъ золота кубкомъ старецъ Анхизъ возліянья
Дѣлалъ на жертвенникъ. Вотъ украшенье Пріама, въ которомъ
Судъ и расправу народамъ давалъ: вотъ царственный скипетръ,
Вотъ и тіара, а вотъ рукодѣлье троянокъ — одежда.»
Такъ говорилъ Ильоней, а Латинъ, потупившій долу
Ликъ свой держитъ, къ землѣ устремивъ неподвижно, и только
Взоромъ поводитъ: его занимаетъ не золотомъ шитый
Пурпуръ; не столько скипетръ пріамовъ его занимаеть,
Сколько дочери бракъ и судьба къ раздумью приводитъ,
Сколько его занимаетъ отвѣтъ родителя Фавна.
Думаетъ онъ: такъ вотъ тотъ мужъ, которому рокомъ
Изъ чужеземныхъ странъ приплыть суждено, и который
Призванъ и власть и престолъ раздѣлить; онъ будетъ началомъ
Славнаго рода героевъ, владыкъ покорителей міра.
И говорить наконецъ: «да будетъ съ моимъ начинаньемъ
Благословенье боговъ, да исполнится ихъ предвѣщанье.
Я принимаю дары. И желанье твоё, о трояниецъ,
Будетъ исполнено. Вамъ же, доколѣ Латинъ на престолѣ,
Будутъ и нивъ плодородныхъ плоды и Трои богатства.
Только самъ Эней (когда такъ сильно желанье
Съ нами въ дружбу войти и союзникомъ нашимъ назваться)
Пусть прибудетъ и не убоится дружескихъ взоровъ.
Руку царёву пожать — мнѣ будетъ мира залогомъ.
Вы же царю отнесите теперь мои порученья:
Есть у меня ужь взрослая дочь; но мнѣ воспрещаютъ
Выдать её за латинскаго мужа отцовскій оракулъ
И чудеса небесныхъ явленій: они предвѣщаютъ,
Что изъ далёкой страны придутъ чужеземные мужи,
Въ царствѣ моёмъ поселятся и кровью до звѣздъ возвеличатъ
Имя моё. Объ этомъ-то мужѣ судьба мнѣ вѣщаетъ.
Думаю я, и если мнѣ чувства не лгутъ, то желаю.»
Такъ сказавъ, онъ въ даръ для троянъ когей избираетъ:
Триста прекрасныхъ коней стояли у яслей высокихъ.
Тотчасъ для всѣхъ троянъ скакуновъ быстроногихъ выводятъ:
Пурпуромъ яркимъ попоны горятъ и цвѣтными коврами.
Съ грудей спускаясь, у нихъ украшенья висятъ золотыя;
Золотомъ кони блестятъ и грызутъ золотыя удила.
А для Энея въ даръ колесницу и пару ретивыхъ,
Дивной воздушной породы, ноздрями метаюшихъ пламя, —
Той знаменитой породы коней, которыхъ Цирцея,
Тайно похитивъ въ дедаловомъ стадѣ, свела съ кобылицей
И получила отъ случки такой прекрасное племя.
Такъ одарённые тевкры, конями красуясь, обратно
Ѣдутъ кь Энею, привозятъ и миръ и латиновы рѣчи.
Между тѣмъ жестокая Зевса супруга воздушнымъ
Мчится путёмъ, отъ Аргоса свой путь направляя обратный.
Видитъ съ эѳирныхъ высотъ веселаго мужа Энея,
И троянскій флоть примѣчаетъ отъ мыса Пахина,
Видитъ уже встающія зданья, троянъ, безопасно
Оавшихъ на сушу, и флотъ ужь забытый у берега моря.
Остановилась она, поражённая горемъ жестокимъ,
И, головой потрясая, начала рѣчи такія:
«О, ненавистный родъ! и моей противная волѣ
Тевкровъ судьба! погибли ль они на равнинахъ сигейскихъ?
Иль покорились они, покорённые въ брани? иль пламя,
Трою пожравъ, истребило троянъ? они проложили
Путь безопасный себѣ сквозь мечи и пожары. И что же?
Иль утомлённыя силы мои наконецъ измѣняютъ,
Иль успокоилась я, пресыщённая злобой, не знаю,
Я же сама ихъ, лишённыхъ отчизны, по всѣмъ океанамъ
Гнала упорно, вездѣ бѣглецамъ поставляя преграды.
Всѣ ужь на нихъ испытаны силы и моря и неба.
Что помогли мнѣ и Сирты, и Сцилла, и бездна Харибды?
Вотъ на желанномъ тибровомъ ложѣ они основались,
Ужь не боятся меня, ни волнъ океана. Вѣдь могъ же
Марсъ погубить тотъ бранный лапиѳовъ народъ? Иль Діаны
Гнѣву предать Калидона самъ прародитель безсмертныхъ?
Но велико ль преступленье лапиѳовъ иль Калидона?
Я же, великая Зевса супруга, которой возможно
Было всё совершить и на всё обратиться, я нынѣ
Пала съ Энеемъ въ борьбѣ. Но если такъ мало имѣетъ
Силы моё божество, то, надѣюсь, услышатъ гдѣ либо
Просьбы мои. И если боговъ умолить не могу я,
То умолю Ахеронъ. Невозможно отъ царства латиновъ
Ихъ отвратить, и Лавиніи участь стоитъ неизмѣнна.
Пусть такъ; но я замедлю дѣла ихъ, но я имъ поставлю
Всюду преграды въ столь важныхъ дѣлахъ; и въ горѣ увидятъ
Оба царя на брани народовъ своихъ истребленье;
Тесть и зять пусть купятъ союзъ свой этой цѣною.
Кровь и рутуловъ и тевкровъ да будетъ въ приданое дѣвѣ.
И не одна киссеева дочь во чревѣ раздора
Факелъ будетъ носить, но тоже рожденье Венеры.
Парисъ будетъ другой и гибельный бракъ для Пергама.»
Такъ сказала Юнона, и страшная долу спустилась.
И отъ адскихъ тѣней, отъ ложа фурій жестокихъ
Матерь боговъ вызываетъ несущую горе Аллекто:
Гнѣвъ и коварство въ сердцѣ ея и всѣ злодеянья.
Самъ владыко Плутонъ ненавидитъ её, ненавидятъ
Адскія сёстры чудовище это: столько ужасныхъ
Образовъ, лицъ принимаетъ она, столь лютые взоры,
Столько змѣй ядовитыхъ шипятъ по чёрному тѣлу!
И Юнона её побуждаетъ такими словами:
«Дѣва, дочь Ночи! нужна мнѣ и помощь твоя и услуга;
Да не потерпитъ ни честь моя, ни прочная слава
Не испытаетъ позора: не дай ты троянамъ съ латинамъ
Въ брачныя узы вступить и на нивахъ авзонскихъ селиться.
Ты и братьевъ друзей на кровавую брань возбуждаешь,
Ты и въ семьяхъ поселяешь раздоры; ты въ домы тревогу,
Ты погребальные факелы вносишь; ты тысячу разныхъ
Носишь имёнъ, повредить ты тысячью средствами можешь.
Смѣло, Аллекто, встряхни плодовитою грудью, расторгни
Начатый миръ и посѣй сѣмена раздора и брани:
Пусть молодёжъ и желаетъ, и проситъ, и схватитъ оружье.»
Вотъ, напоённая ядомъ Горгоны, Аллекто стремится
Въ землю лаврентовъ, къ чертогамъ Латина царя, и засѣла
Злая на скромномъ порогѣ царёвой супруги Аматы.
Множествомъ женскихъ заботъ и гнѣвомъ кипѣла царица:
Тевкровъ пріѣздъ и турнова свадьба её волновали.
И Аллекто, сорвавши одну изъ змѣй сизокожихъ,
Бросила ей и въ лонѣ подъ самою грудью сокрыла,
Чтобъ, уязвленная гадомъ, весь домъ превратила въ тревогу.
Гядъ же, скользя межь одеждой и нѣжною грудью царицы,
Тихо, невидимо вьётся и, ярости ядъ разливая,
Душу змѣиную въ перси вдыхаетъ: и гадъ преогромный
Толстымъ кольцомъ золотымъ обвилъ царипыну шею,
Длинной повязкою въ волосы вплёлся и скользкій блуждаеть
Въ членахъ ея. 'Гакъ первая язва влажной отравой
Только вливалась ещё, обнимала всѣ чувства, и пламя
Кости слегка пожирало; и буря не вспыхнула въ сердцѣ
Страшнымъ пожаромъ ещё; тогда, покоряяся чувству
Матери нѣжной, о дочери слёзы ручьёмъ проливая,
И о союзѣ съ мужемъ троянскимъ, такъ говорила:
«Ты ли Лавинію дочь отдаёшь за изгнанниковъ тевкровъ,
О родитель? иль ты ни себя не жалеешь, ни чада?
Матери ль ты не жалѣешь, которую съ первымъ попутнымъ
Вѣтромъ коварный хищникъ покинулъ, умчитъ океаномъ
Дочь и надежду? не такъ ли пастырь фригійскій проникнулъ
Въ Лакедемонъ и Элену, дочь Леды, похитилъ въ троянскій
Городъ? но гдѣ же священная клятва твоя, о родитель?
Гдѣ та забота твоя о семьѣ? гдѣ честное слово,
Столько разъ тобой повторённое Турну родному?
Если должны мы искать чужеземнаго зятя, и если
Это велѣнье судебъ и родителя Фавна желанье,
То полагаю, что всякій, отъ нашего скиптра свободный,
Край — чужеземный для насъ, и это боговъ указанье.
Если жь искать намъ древности рода, то и у Турна
Предки Инахъ и Акризій, и родина городъ Мицены.»
Но, увидѣвъ , что царь , напрасно испытанный рѣчью ,
Въ мнѣніи твердо стоитъ, и неистовства ядъ проникаетъ
Въ самое чрево ея, и по всѣмъ разливается членанъ, — въ то время,
Чувствуя адскую силу, несчастная, въ злобѣ великой,
Бѣшенствомъ ярымъ дыша, безумно по городу мчится.
Г.ловно кубарь, вращаясь подъ гибкою плетью, который
Дѣти, предавшись забавѣ, въ прихожихъ пустыхъ подгоняютъ,
Бѣгая кругомъ широкимъ; а онъ, понуждаемый ремнёмъ,
Скачетъ неровнымъ путёмъ; и, вытянувъ дѣтскую ручку,
Мальчикъ стоитъ и дивится летучей игрушкѣ; то снова
Хлещетъ безъ устали плетью. Такъ точно кружилась Амата,
Мчась посреди городовъ, и сёлъ, и бранныхъ народовъ.
Даже въ лѣса полетѣла, подъ видомъ Вакховыхъ празднествъ,
Большее зло замышляя, волнуясь неистовствомъ большимъ,
Между лѣсистыхъ горъ любимую дочь укрываетъ,
Чтобы у тевкровъ невѣсту отнять иль свадьбу замедлить.
«Радуйся, Вакхъ! — восклицаетъ она — одинъ ты достоинъ
Дѣвы; тебѣ одному прядутся нѣжныя нити;
Ты въ пѣснопѣніяхъ чтимъ, для тебя отрощаютъ священный
Волосъ!» Несётся молва: и жоны другія всѣ вмѣстѣ,
Тѣмъ же безумьемъ пылая, ищутъ другого жилища:
Бросили домы, бѣгутъ и власы распустили по вѣтру.
Тамъ завываньями воздухъ однѣ оглашаютъ, другія,
Кожей звѣриной покрывшись, несутъ виноградныя пики.
А царица межь нихъ, потрясая пылающій факелъ,
Свадебный гимнъ напѣваетъ въ честь дочери съ Турномъ кровавымъ,
Взоромъ поводитъ и къ жонамъ вдругъ восклицаетъ съ угрозой:
«Эй вы, о жоны-латинки! рѣчи мои вы услышьте:
Если въ набожныхъ вашихъ сердцахъ для несчастной Аматы
Чувства ещё не остыли и матери право вы чтите,
Ленты волосъ распустите и въ оргіи мчитесь со мною.»
Такъ по лѣсамъ и по дикимъ пустынямъ Аллекто царицу
Гнала, отвсюду её побуждая силою Вакха.
И когда ужь ярость достигла должныхъ предѣловъ,
Домъ же Латина весь превратился въ тревогу и смуты,
Тотчасъ чудовище ада на черныхъ крыльяхъ несётся
Прямо къ жилищу храбраго рутула, въ городъ, который,
Какъ говорятъ, основала Даная, акризіевыхъ мужей
Тамъ поселивъ, занесённая силою вѣтра; и мѣсто
Ардеи имя отъ птицы носило; то мѣсто и ныне
Ардеи имя великое носить; но всё измѣнилось.
Тамъ, въ высокихъ чертогахъ, въ полуночный часъ безмятежный,
Турнъ предавался покою. Аллекто, оставивъ угрюмый
Образъ лица и ужасъ чудовищныхъ членовъ, старухи
Приняла видъ и, морщинами взрывши лицо безобразно,
Волосы съ лентами вздѣла сѣдые, оливную вѣтку
Въ волосъ вплела, и словно старая Калибе стала
Жрица юнонина храма. И спящаго юноши взорамъ
Въ видѣ представши такомъ, говорила и рѣчи такія:
«Ты ли потерпишь, о Турнъ, чтобъ столько трудовъ и усилій
Тщетно погибли? и ты ли предашь свой скипетръ наслѣдный
Выходцамъ Трои? Вѣдь царь отвергаетъ твой брачный союзъ и
Кровью добытое право. Онъ чужеземному мужу
Скипетръ и дочь отдаётъ. Иди же, осмѣянный нынѣ,
Смѣло возстань на враговъ и сильной рукою повергни
Рати троянъ и миромъ покрой ты латиновъ. Въ то время,
Какъ наслаждался ты сномъ, всемогущая матерь Юнона
Это тебѣ объявить повелѣла. Спѣши же и рати
Ты повели облекаться въ броню и выступить въ поле;
Бодро ударь на фригіянъ полки, захватившихъ прекрасный
Берегъ рѣки, и огнёмъ истреби корабли ихъ цвѣтные.
Такъ повелѣла небесная сила. И если откажетъ
Царь Латинъ въ союзѣ тебѣ и слова не сдержитъ,
Пусть же почувствуетъ онъ и Турна въ борьбѣ испытаетъ.»
И, насмѣхаясь надъ жрицей, юноша такъ отвѣчалъ ей:
«Ты напрасно думаешь такъ, что мнѣ неизвѣстно
Къ тибровымъ водамъ прибытіе флота: объ этомъ я знаю;
И не страшусь я ни мало, не думай; ни матерь Юнона
Не позабыла о насъ. Но тебѣ измѣняетъ ужь дряхлый
Вѣкъ твой, о мать, и слабая память напрасно заботой
Мучитъ тебя о войнѣ межь царями и страхомъ напраснымъ.
Дѣло твоё пещись о священныхъ кумирахъ и храмахъ,
Брань же вести и миръ пусть будетъ заботою мужей.»
Слыша такія слова, Аллекто вспыхнула гнѣвомъ.
Ужасъ внезапный потрясъ устрашённые члены героя;
Очи недвижно стали: столько гидръ зашипѣло
Вдругь по чудовища тѣлу, и взорамъ предстала Эринна.
И тогда, устремивъ горящія пламенемъ очи
На онѣмѣвшаго Турна и тщетно искавшаго рѣчи,
Дыбомъ взвила отъ волосъ двухъ змѣй ядовитыхь и ими,
Словно бичёмъ, хлеснувъ, такъ загремѣла устами:
«Видишь ли ту, которой уже измѣняетъ и дряхлый
Вѣкъ мой, и слабая память напрасной заботой
Мучитъ меня о войнѣ межь царями и страхомъ напраснымъ.
Ты погляди на меня: изъ жилища сестёръ кровожадныхъ
Я прихожу: я войною и смертью владею.» Сказавши
Эти слова, въ героя бросила факелъ, и факелъ,
Пламенемъ чёрнымъ дымясь и пылая, подъ грудью вонзился.
Юноша прянулъ отъ сна, поражённый страхомъ великимъ;
Потомъ обильнымъ и члены и кости его оросились.
Ищетъ оружья безумный, — оружья по цѣлому дому:
Жажда желѣза томитъ, безумье брани кровавой,
Гнѣвъ же найболѣе. Точно какъ будто трескучее пламя,
Вспыхнувъ отъ прутьевъ сухихъ и котёлъ охвативши, всё выше
Рвётся взлетѣть, а кипучая влага въ сосудѣ клокочетъ,
Пѣною бьётъ высоко и, уже не вмѣщаясь въ сосудѣ,
Чёрнымъ паромъ взвивается вверхъ и несётся въ пространство.
И, забывъ о мирѣ, Турнъ приказалъ молодёжи
Въ путь собираться къ Латину царю, приготовить оружье,
Стать за Италію, силой враговъ отразить отъ предѣловъ:
И на латиновъ и тевкровъ довольно силы досганетъ.
Давъ приказанья такія, богамъ совершилъ онъ молитвы.
И рутулы тогда возбуждаютъ другъ друга къ оружью:
Этого прелесть красы возбуждаетъ, иль юности свѣжей,
Царскіе предки того, иль рука знаменитая въ брани.
Между тѣмъ какъ Турнъ возбуждаетъ въ рутулахъ отвагу,
Злая Аллекто на стиксовыхъ крыльяхъ несётся къ троянамъ,
Съ новою злобой на берегъ глядитъ, гдѣ Юлій прекрасный
Дикаго звѣря въ тенеты гонялъ и преслѣдовалъ бѣгомъ.
Тотчасъ адская дѣва чутьё раздражаетъ у вѣрныхъ
Псовъ и наводитъ на слѣдъ имъ знакомый оленя, чтобъ съ жаромъ
Дикаго звѣря погнали: и это было причиной
Первой вражды, и умы поселямъ къ войнѣ возбудило.
Былъ прекрасный олень, высокій, рогатый; его-то
Дѣти Тиррея, отъ матерней груди похитивъ, кормили
Вмѣстѣ съ Тирреемъ отцомъ, блюстителемъ царскаго стада
(Онъ и надъ полемъ имѣлъ совершенный надзоръ и лѣсами).
А сестра его, Сильвія, съ самою нѣжной заботой,
Роги оленя букетами мягкихъ цвѣтовъ украшала,
Гребнемъ чесала его и въ источникѣ чистомъ купала.
Онъ же, привыкшій къ рукѣ, и къ столу приходившій для корму,
Часто блуждалъ по лѣсамъ и снова къ знакомымъ порогамъ
Самъ возвращался домой, хоть въ позднее время ночное.
Онъ недалеко по нивамъ блуждалъ, какъ вдругъ раздражённыхъ
Стая охотничихъ юловыхъ псовъ подняла и погнала
Бѣднаго звѣря, въ то самое время, какъ онъ приближался
Къ берегу свѣтлой рѣки прохладиться отъ лѣтняго зноя.
Юный Асканій тогда, желаньемъ хвалы увлечённый,
Лукъ свой кривой натянулъ и пустилъ въ оленя стрѣлою:
Не обманула рука: пернатая трость зашипела
И глубово прошла сквозь чрево и нѣдра оленя.
Раненый звѣрь побѣжалъ къ знакомому дому и, въ стойло
Съ крикомъ вбѣжалъ окровавленный, жалобнымъ стономъ,
Будто моля о защитѣ, весь домъ огласилъ в встревожилъ.
Сильвія прежде другихъ увидѣвъ, руками всплеснула,
Кликнула слугъ и на помощь грубыхъ селянъ созываетъ.
И не медля сбѣжались они (таится такая
Язва въ дремучихъ лѣсахъ), одинъ головнёй обгорѣлой
Вооружился, другой суковатой, тяжёлой дубиной,
Что кто попалъ — захватить: самъ гнѣвъ подаётъ имъ оружье.
И Тиррей созываетъ толпы, который въ то время
Дтбъ на четыре части кололъ, и, клины загоняя,
Съ сильной одышкой сѣкирою билъ, и схватилъ онъ сѣкиру.
А богиня тогда, улучивъ удобное время,
Сѣвъ на высокую кровлю загона и адскій свой голосъ
Въ рогъ напрягая кривой, затрубила сельскую тревогу.
И отъ тревоги такой потряслися всѣ рощи, дремучій
Лѣсъ глубоко огласился, и Тривіи воды, и бѣлыя волны
Сѣрнаго Нара рѣки, и текучія воды Велина;
И устрашённыя матери къ персямъ прижали младенцевъ.
Быстро сбѣгаясь на голосъ трубы, спѣшатъ земледѣльцевъ
Храбрыя рати, отвсюду стремятся въ бронѣ и съ оружьемъ.
Но и троянъ молодёжъ изъ лагеря хлынула въ поле,
Помощь Асканью неся. Сошлись ратоборные строи:
Ужь не оружьемъ сельскимъ, уже не дубинами бьются,
Не обожжённымъ дрекольемъ, но острымъ желѣзомъ рѣшаютъ
Дѣло; и, словно какъ жатва волнуясь, ужь движется цѣлый
Лѣсъ обнажённыхъ мечей, сверкаютъ мѣдныя брони,
Солнца лучи отражая до самыхъ высотъ поднебесныхъ.
Точно море, когда, подёрнувшись первымъ дыханьемъ
Вѣтра, сперва лишь поморщитъ поверхность и, мало по малу
Вздувшись, подниметь волну за волною, потомъ, разъигравшись
Двинетъ громаду воды и отъ дна до небесъ досягаетъ.
Ювый Альмонъ, изъ дѣтей тирреевыхъ старшій и шедшій
Въ первыхъ рядахъ, шипучей стрѣлой поражённый, поверженъ:
Въ горлѣ увязла пернатая трость и голоса звукамъ
Путь заградила, и нѣжную жизнь затворила на вѣки.
Много повержено мужей вокругъ; и Галезъ посѣдѣлый
Палъ въ то самое время, какъ миръ предлагалъ ратовавшимъ;
Праведный мужъ былъ Галезъ, богатѣйшій на нивахъ авзонскихъ:
Пять блестящихъ стадъ у Галеза и столько жь рогатыхъ
Въ полѣ паслись у него, и ниву сто плуговъ пахали.
Между тѣмъ, какъ бьются въ поляхъ съ одинаковой силой.
Ада богиня, успѣхомъ гордясь, едва обагрилось
Кровью ратное поле и смерть по рядамъ пробѣжала,
Бросивъ гесперскія нивы и взвившись къ странамъ поднебеснымъ,
Голосомъ гордымъ побѣды къ Юнонѣ такъ рѣчь обратила:
«Вотъ, о богиня, тебѣ и война и печальныя смуты;
Пусть-ка теперь заключаютъ союзы и миръ, прикажи имъ;
Я обагрила уже троянъ авзонскою кровью.
Если же этого мало ещё, и ты пожелаешь,
То и сосѣднія страны молвою на брань подниму я,
Воспламеню ихъ умы неистовой жаждою брани;
Пусть на помощь бѣгутъ, я поле усѣю оружьемъ.»
Ей же Юнона въ отвѣтъ: «Довольно коварства и бѣдствій:
Есть ужь причина войны; ужь бьются оружіемъ въ полѣ;
Новая кровь обагрила доспѣхи ратниковъ павшихъ.
Такъ пусть празднуетъ брачный союзъ, и свадьбой такою
Пусть веселится Латинъ и прекрасное племя Венеры.
Но не желаетъ отецъ тотъ, великій правитель Олимпа,
Чтобы въ воздушномъ пространствѣ могла ты свободно носиться.
Прочь удались, а если что либо надобно будетъ,
Я ужь устрою сама.» Такъ сатурнова дочь говорила.
А она, поднявъ шумящія змѣями крылья,
И воздушныя страны покинувъ, во тьму Ахерона
Правитъ полётъ. Тамъ есть подъ горами высокими мѣсто,
Средь италійскихъ земель, — знаменитое мѣсто, — и славой
Многимъ странамъ извѣстное: это долины Амсанкта.
Густо сплетаясь съ обѣихъ сторонъ надъ чёрной пещерой,
Чащу раскинулъ дремучій лѣсъ; средь лѣса змѣится
Быстрый и шумный потокъ, по скаламъ пробѣгая
Съ рёвомъ. Тамъ-то зіяетъ отдушина грознаго ада
Пастью ужасной пещеры; бездонная пропасть разверзла
Тамъ смертоносную сѣнь Ахерона; туда-то
Скрывшись, незримое чудо очистило землю и небо.
Между тѣмъ царица Юнона конецъ полагаетъ
Бѣдствіямъ брани. И вотъ ужь въ городъ стремятся толпами
Съ бранного поля отряды селянъ, и павшихъ уносятъ:
И молодого Альмона и обезображенный образъ
Старца Галеза; о помощи молятъ боговъ и Латина.
Прибылъ туда же и Турнъ; онъ средь ужасовъ брани и бѣдсгвій
Ужасъ сугубитъ ещё, разглашая, что тевкры Латиномъ
Призваны царство дѣлить, что принято племя фригіянъ,
Онъ же гонимъ отъ порога. И жоны, которыя Вакха
Въ пѣсняхъ восторженных славя, по рощамъ пустыннымъ скитались,
(Столь многоважно имя Аматы) отвсюду собравшись,
Идутъ и мужей им брань поджигаютъ. Войны незаконной
Голосомъ общимъ желаютъ они, противной велѣньямъ
Самихъ боговъ и судьбы: такъ всё изменилось превратно
Силою ада. И вотъ окружили чертоги Латина.
Онъ же противится, словно какъ въ морѣ утёсъ неподвижный, —
Словно въ морѣ утёсъ, на который буря возстала,
Твёрдо стоитъ, презирая вокругъ лай раздражённыхъ
Волнъ: и напрасно и скалы, напрасно облитые пѣной
Камни дрожатъ и скачутъ отъ рёбръ отражённыя волны.
Но, увидѣвъ, что средства и нѣтъ никакого бороться
Противъ слепого желанья, и дѣло идётъ неизбежно
По мановенью жестокой Юноны, — тогда, обративши
Къ небу напрасные взоры и тщетно боговъ призывая,
Старецъ воскликнулъ: «увы! судьба победила
Насъ и уноситъ какъ буря. Вы сами, несчастные, сами
За беззаконіе кровь святотатскую вашу прольёте.
И тебя, о Турнъ, ожидаетъ плачевная участь.
Поздно раскаешься ты и поздно къ богамъ обратишься.
Мнѣ жь остаётся покой, мнѣ пристанью будётъ порогъ мой;
Смерти счастливой лишенья.» И, больше не вымолвивъ слова,
Царь затворился въ стѣнахъ и бразды управленья покинулъ.
Былъ въ гесперской странѣ у латиновъ обычай, который
Приняли вскорѣ албанскія земли, а нынѣ великій
Римъ, какъ нѣчто священное чтитъ, когда побуждаетъ
Марсъ на кровавую брань и движетъ полки ратоборцевъ,
Гетамъ ли онъ уготоволъ войну и плачевную участь,
Или гиркановъ сразить собирается, или арабовъ,
Или на индовъ итти, туда, гдѣ восходить Аврора,
Иль у мятежнаго парѳа отбить унесённое знамя.
Есть двойныя брани врата (ихъ такъ назывютъ),
Славныя святости силой и силой свирѣпаго Марса:
Ихъ затворяютъ сто мѣдныхъ замковъ и столько жь желѣзныхъ
Вѣчныхъ затворовъ; и Янусъ стоитъ у порога на стражѣ.
И когда решенье сената войну объявляетъ,
То въ квиринальской трабеѣ консулъ, въ габинской одеждѣ,
Самъ отворяетъ тогда скрыпящіе храма пороги,
Самъ созываетъ на брань: на зовъ его слѣдуютъ рати,
И дрожащимъ звукомъ вторятъ имъ мѣдныя трубы.
Такъ и Латинъ тогда, по обычаю предковъ, троянамъ
Долженъ былъ войну объявить и врата роковыя
Самъ отпереть. Но старецъ къ вратамъ прикасаться не хочеть:
Онъ отъ обряда такого бѣжитъ съ отвращеньемъ и въ мирномъ
Кровѣ жилища отъ взоровъ сокрылся. Тогда съ поднебесныхъ
Высей слетѣла царица боговъ и могучей рукою
Въ дверь ударяетъ сама: и скрѣплённыя твердымъ желѣзомъ
Треснули брани врата и настежъ скрыпя распахнулись;
И неподвижная прежде Авзонія вдругъ закипѣла:
Тамъ снаряжаются въ поле пѣшіе строи, другіе
Конною ратью высокой кипятъ, полъ собою волнуя
Облако пыли; иные броню и оружье хватаютъ,
Гладкіе чистятъ щиты, лезвія блестящія жиромъ
Мажутъ и трутъ, и на камнѣ точатъ боевыя сѣкиры,
Ждутъ съ нетерпѣньемъ боя и слушаютъ трубные звуки.
Пять большихъ городовъ куютъ, обновляютъ оружья
На наковальняхъ: Ардея, городъ могучій Атина,
Гордый Тибуръ, высокими башнями славный Антемны
И Крустумеры. Куютъ и шеломы, для чёлъ безопасныя брони,
Иву плетутъ на щиты, нагрудники панцырей мѣдныхъ
И боевые наножники мягкимъ сребромъ украшаютъ.
Нѣтъ ни косѣ ужь чести, ни плугу; соха отдыхаетъ
Въ тихомъ забвеньи, а предковъ мечи на огнѣ закаляютъ.
Вотъ ужь и трубы тревогу трубятъ, и двинулись рати.
Тотъ въ тревогѣ поспѣшно покрылся шеломомъ, другой же
Рьяныхъ коней въ колесницу впрягаетъ; тотъ щитъ и кольчугу
Золотомъ тканную вздѣлъ, тотъ верный свой мечъ препоясалъ.
Музы, раскройте мнѣ Геликонъ и въ пѣсняхъ воспойте,
Кто изъ царей устремился на брань; какія за каждымъ
Рати пришли и покрыли бранное поле; какими
Мужами въ тѣ времена гордились Итала земли;
Кто въ нихъ прославилъ свой мечъ. Вы помните это, богини,
Можете всё и воспѣть; до насъ же едва долетѣли
Слабые звуки молвы.
Отъ моря тирренскаго первый
Въ брань устремился лютый Мезенцій, боговъ презиратель,
Съ храброй дружиной. Съ нимъ вмѣстѣ и сынъ его Лавзъ, красотою
Всѣхъ побѣждавшій героевъ, кромѣ лаврентова Турна, —
Лавзъ, укротитель коней и дикихъ звѣрей побѣдитель.
Тщетно ведётъ отъ Агиллы дружину изъ тысячи мужей;
Юноша, участи лучшей достойный, достойный и лучшей
Власти отца и того, чтобъ быть не Мезенція сыномъ.
Послѣ него въ колесницѣ, побѣдною пальмой вѣнчанной,
По полю скачетъ, коней побѣдителей нудя и ими
Чудно красуясь, рождённый Алкидомъ прекраснымъ прекрасный
Сынъ Авентинъ. Онъ покрылся отцовскимъ щитомъ, на которомъ
Сто соплетаются змѣй и змѣями обвитая гидра.
Жрица Рея его въ лѣсу, на холмѣ Авентинскомъ,
Тайно на свѣтъ родила, смертная съ богомъ;
Послѣ того, какъ, убивъ Геріона, герой побѣдитель
Прибылъ къ Лаврента полямъ и коровъ иберійскихъ
Выкупалъ въ водахъ тирренской рѣки. Полки Авентина
Дротики носятъ въ рукѣ и страшные въ битвѣ кинжалы,
Длиннымъ мечёмъ поражаютъ врага и сабельскою пикой.
Самъ онъ пѣшій; чело покрываетъ львиная шкура
Съ страшной щетинистой гривой, съ клыками бѣлыми въ пасти.
Въ видѣ такомъ подходилъ онъ къ царскимъ чертогамъ Латина,
Страшный, и плечи покрылъ преогромною львиною кожей.
Вотъ и два брата идутъ, покинувъ тибуртовы стѣны,
Родъ, получившій названье своё отъ брата Тибурта,
Храбрый Корасъ и Катиллъ, съ отрядомъ аргивской дружины,
Въ первыхъ несутся рядахъ средь множества копій сгущённыхъ:
Словно какъ два центавра, рождённые въ облачныхъ высяхъ,
Съ горной вершины нисходятъ, въ стремительномъ бѣгѣ покинувъ
Снѣжныя страны Гомолы горы и Отриды: предъ ними
Лѣсъ разступается чёрный и съ трескомъ ломаются лозы.
Съ ними и Цекулъ пришёлъ, царь основатель Пренеста:
Онъ отъ Вулкана рождёнъ и младенцемъ найденъ средь стада
У очага сельскаго (такъ вѣрили въ это преданье).
Онъ за собою ведётъ сельскую дружину изъ мужей,
Что населяютъ высокій Пренестъ, габинской Юноны
Злачныя нивы и берегъ прохладный Аніена, росою
Влажныя скалы Герника, — богатой Анагніи мужей,
И твоихъ, о отецъ Амазенъ. Не брони сверкаютъ
Въ этихъ полкахъ, не звенятъ и щиты, не гремятъ колесницы:
Пулями синій свинецъ разсыпяютъ одни, а другіе
По два метательныхъ дрота рукою вращаютъ; изъ шкуры
Бураго волка шапки у нихъ; ихъ лѣвыя ноги
Ступней ступаютъ босою, на правыхъ — наножникъ изъ кожи.
Воть и Мессапъ, укротитель коней, нептуново племя;
Онъ ни огнёмъ погибнуть не можетъ, ни твёрдымъ желѣзомъ.
Мирный народъ, отъ войны давно ужь отвыкшія рати
Къ браннымъ тревогамъ созвалъ и въ руки далъ имъ желѣзо.
Тѣ обитаютъ Фесценны, тѣ Эквовъ поля и Фалисковъ,
Тѣ на вершинахъ Соракта живутъ, флавиньевыхъ нивахъ.
Тѣ на горахъ, гдѣ циминскія воды, тѣ въ рощахъ Капены.
Стройно отрядами шли и въ пѣсняхъ царя воспѣвали:
Такѣ лебедей бѣлоснѣжная стая подъ облакомъ свѣтлымъ
Съ пастбищь слетѣвшая, мчится и, вытянувъ длинныя шеи,
Громкія пѣсни поётъ; и рѣка встрепенётся далёко
Отъ лебединаго клика, и Азіи воды подёрнутся эхомъ.
Не броненосныя рати съ шумомъ толпою стремятся,
Въ бранное поле идя: то птицъ голосистыхъ летучій
Облакъ отъ бездны небесъ къ берегамъ отдалённымъ несётся.
Вотъ и отъ древной крови сабинянъ Клавзъ полководецъ
Сильныя рати ведётъ, самъ сильной рати подобный.
Клавдіевъ родъ отъ него и племя разсѣяно нынѣ
Въ Лаціи всей, съ тѣхъ поръ, какъ сабиняне приняты въ Римѣ.
Съ нимъ Амитерны сильная рать и древнихъ квиритовъ,
И дружина Эрета и оливородной Мутуски;
Тѣ, что Номентъ населяютъ, цвѣтущія нивы Велина,
Страшныя скалы Тетрики и горныя выси Северы;
Что обитаютъ Форулы, Касперію, воды Гимеллы,
Пьютъ Фабарисъ и Тибръ, и сколько на флотѣ Гартины
Прибыло, въ Нурсіи сколько холодной, на нивахъ латинскихъ,
И на поляхъ, что, струяся, сѣчётъ злополучная Аллья:
Такъ по либійскому дну катятся несмѣтныя волны.
Бурный Оріонъ, когда погрузится въ зимнія воды;
Такъ, созрѣвая на солнцѣ, густыя волнуются жатвы,
Или на Герма поляхъ, иль на Ликіи зрѣющихъ нивахъ.
Брони звенятъ и стопами земля поражённая стонетъ.
Агамемноновъ Алезъ, врагъ имени Трои, за ними
Вотъ въ колесницу впрягаетъ коней и у Турна уводитъ
Тысячу храбрыхъ мужей, что раломъ ворочаютъ нивы
Вакху для Массики гроздій счастливыхъ, и тѣхъ, что съ высокихъ
Горъ отъ аврунковъ пришли, отъ сосѣднихъ водъ сидицинскихъ;
Съ ними и Калеса житель и водъ мелкодонныхъ Вультурна.
Храбрыхъ сатикуловъ рати и осковъ дружина. Оружье
Длинныя пращи у нихъ бичёмъ управляются гибкимъ;
Легкій шить на рукѣ, для схватки — сабли кривыя.
Эбалъ, и ты не отъидешь отъ насъ въ стихахъ не воспѣтый;
Ты отъ Сабетиды нимфы рождёнъ и отъ мужа Телона,
Что телебойцами правилъ Капреи царь многолѣтній:
Но, не довольный наслѣдьемъ отцовскихъ полей, ты далеко
Власти своей покорилъ и племя саррастовъ, и нивы,
Сарномъ рѣкой орошённыя, съ ними и Батулъ и Руфры,
И Целенны поля, и стѣны зловредной Абеллы.
Тѣ по тевтонски врага кистенемъ поражаютъ: чело ихъ
Пробковый кроетъ шеломъ изъ древесной коры, а щиты ихъ,
Мѣдью покрытые, блещутъ, и мѣдью сверкаютъ мечи их».
И тебя на брань послали горные персы,
Уфенсъ, молвой знаменитый и вмѣстѣ счастливый воитель.
Страшный народъ у него, безплодныхъ полей обитатель,
Къ ловлѣ звѣриной привыкшій въ лѣсам, — эквикуловъ племя.
Вооружённые, пашутъ поля, и новой добычи
Ищутъ они непрерывно, — живутъ грабежёмъ и добычей.
Прибылъ и жрецъ отъ народа маррубіевъ, шлемъ увѣнчавшій
Зелени вѣтвью счастливой оливы: онъ отъ Архиппа
Присланъ царя на кровавую брань. Умбронъ знаменитый;
Зельемъ снотворнымъ умѣлъ усыплять онъ, рукою и пѣньемъ
Злое змѣиное племя и гидру съ тлетворньмъ дыханьемъ;
Онъ укрощать ихъ умѣлъ и отъ ранъ врачевалъ онъ искусно.
Но не съумѣлъ исцѣлить дарданской стрелы уязвленья;
Не помогла ужь ему ни словъ усыпительныхъ сила,
Ни собираемыхъ зельевъ на горныхъ марсовыхъ высяхъ.
О, Умбренъ, и ангвитскія рощи тебя, и Фуцина
Волны прозрачныя плачутъ, и свѣтлыя озера воды.
Вотъ идётъ и сынъ Ипполита, Вирбій прекрасный, —
Вирбій, лѣсовъ эгерійскихъ питомецъ; Аркція матерь
Въ сѣчу послала его отъ странъ, гдѣ богатый и славный
Милостью храмъ непорочной Діаны, вокругь орошённый
Берегомъ влажнымъ. Когда Ипполитъ (увѣряетъ преданье)
Мачехи злобой погибъ, въ исполненье родительской кары,
Страшно конями растерзанный, снова къ небеснымъ свѣтиламъ,
Въ жизненный міръ возвратился, силой цѣлительныхъ зельевъ
Къ жизни воззванный и страстью юной богини Діаны.
И тогда всемогущій отецъ, негодуя на то, что изъ адской
Сѣни ничтожный смертный на жизненный свѣтъ возвратился,
Самъ громовымъ ударомъ низвергнулъ въ стиксовы волны
Фебомъ рождённаго изобрѣтателя силы цѣлебной.
Но Ипполита Діана въ уединеньи сокрыла
И поручила его Эгеріи въ таинственной рощѣ,
Гдѣ бы онъ дни проводилъ одиноко въ лѣсахъ италійскихъ,
Скромно живя и нося измѣнённое Вирбія имя.
И отъ священнаго храма таинственной рощи Діаны
Гонятъ коней рогоногихъ, за то, что, объятые страхомъ,
Юношу въ жертву чудовищь морскихъ съ колесницей низвергли.
Сынъ же не менѣе смѣло гонялъ по широкому полю
Буйныхъ коней въ колесницѣ, готовясь въ кровавую сѣчу.
Въ первыхъ рядахъ самъ Турнъ прекрасный несётся,
Щитъ и оружье держа, и всѣхъ головой превышаетъ
Съ гривой тройною шеломъ у него высокій, косматый
Держитъ Химеру: чудовища ноздри пламенемъ Этны
Дышать; зловѣщее пламя ея тѣмъ сильнее пылаетъ,
Чѣмъ сильнѣе кровавая брань разъиграется въ полѣ.
А на лёгкомъ щитѣ красуется золотомъ то,
Роги поднявъ высоко: и вотъ покрывается шерстью,
Вотъ ужь телица она.... предметъ картины высокій.
Тутъ же и дѣвы стражъ Аргусъ и Инахъ родитель, потокомъ
Льющій волну изъ чудной, рѣзьбою украшенной урны.
Пѣшіе строи сыплютъ какъ дождь; щитоносныя рати
Густо толпятся по цѣлому полю; отряды аргивянъ,
Войско аврунковъ, рутуловъ, за ними древнихъ сикановъ
И сакрановъ полки и съ цвѣтными щитами лабиковъ:
Тѣ, что въ рощахъ твоихъ, Тиберинъ, обитаютъ, что пашутъ
Берегъ священный Нумика, и плугомъ рутуловъ холмы
Роютъ, и горы Цирцеи; гдѣ анксуровъ Зевсъ покровитель
Нивъ и полей, и Феронія рощей зелёной богата;
Тамъ, гдѣ Сатура чёрнымъ болотомъ лежитъ и прохладный
Уфенсъ, въ глубокихъ долинахъ змѣясь, скрывается въ море.
Вотъ наконецъ и отъ волсковь пришла героиня Камилла,
Конныя рати ведётъ и блестящія мѣдью дружины.
Нѣжныя руки ея не тонкія пряди вращаютъ
И не искусствомъ Минервы слывутъ, — но въ трудныя битвы
Смѣло несётся она и въ запуски вѣтръ обгоняетъ.
Иль надъ вершиной нетронутой жатвы она пронеслась бы,
Въ бѣгѣ своёмъ ногой не коснулась бы нѣжныхъ колосьевъ;
Иль понеслась бы бѣжать по вздутымъ волнамъ океана,
Не оросила бы влажной волною пяты быстролётной.
Домы и нивы покинувъ, бѣжитъ молодёжь любоваться
Храброю дѣвой; и жоны толпами дивятся, и долго
Вслѣдъ за идущей глядятъ, и, уста въ удивленьи раскрывши,
Смотрятъ, какъ нѣжныя плечи пурпуромъ царскимъ покрыты,
Какъ золотое колечко сплетаетъ прекрасныя кудри,
Какъ на плечѣ ея ликійскій колчанъ перевѣшенъ,
И остріё у копья пастушескій миртъ обвиваетъ.