«Аполлонъ», 1, 1911
Трагическая нелѣпость, неумѣлость, безсиліе столь характерныя для всего, что у насъ дѣлается, въ полной мѣрѣ отразились на торжественныхъ юбилейныхъ спектакляхъ 26-го августа (день Бородинской битвы). Дѣло тутъ совсѣмъ не въ патріотизмѣ, такъ или иначе понимаемомъ, ни во взглядахъ на историческое событіе, а въ томъ, что искусство, призванное для опредѣленной живой цѣли — напомнить знаменательные дни, заставить пережить ихъ снова — оказалось безсильнымъ, мертвымъ, «далекимъ отъ жизни». Я ставлю въ ковычки эти тривіальныя слова, которыми такъ часто любитъ упрекать современное искусство извѣстная часть критики. Они находятъ, что далеко отъ жизни все то, гдѣ нѣтъ мертвой протокольной фотографіи, гдѣ не разрѣшается «больныхъ вопросовъ современной жизни» и пр. и пр. Для меня, конечно, далеко отъ жизни совсѣмъ другое. Все, что не можетъ воспламенить воображеніе, заставить отдаться бездумно чарамъ искусства (независимо отъ идей, взглядовъ, сюжетовъ), то кажется мнѣ мертвымъ и ненужнымъ.
Благодарнѣйшій матеріалъ для всякаго художника даетъ исторія. Сладостныя легенды создавали геніальные творцы изъ образовъ прошлаго, мечтая и заставляя мечтать. Бытовое, прѣсное направленство, возведшее въ перлъ созданія «Дни нашей жизни» и «Дѣтей Ванюшина», еще царствуетъ въ нашей драматургіи. Отдыхать можно въ современномъ театрѣ только на классикахъ и рѣдкихъ переводныхъ пьесахъ.
Была дана грандіозная тема: «1812 годъ». Начало русскаго 19-го вѣка, въ которомъ такъ много красиваго находятъ художники и писатели. Величайшія событія: Наполеонъ, Кутузовъ, Бородино, Москва, Березина, — какія темы для эпоса, какое блестящее и потрясающее зрѣлище могъ бы создать театръ изъ этихъ, почти фантастическихъ дѣяній прошлаго".
Нельзя требовать отъ авторовъ геніальности Шекспира при созданіи канвы для исторической драмы, но можно требовать извѣстной литературности, вкуса къ интереснѣйшей эпохѣ, небольшого умѣнія пользоваться сценическимъ искусствомъ; я увѣренъ, что будь минимально удовлетворены эти скромныя требованія, и создалось бы прекрасное зрѣлище — ужъ слишкомъ благодарна тема. Впрочемъ, съ авторовъ, давшихъ пьесы для Александринскаго и Малаго театровъ и спрашивать нечего: какое, въ самомъ дѣлѣ, отношеніе къ театру, литературѣ, искусству имѣютъ г-да Данильченко и Бахметьевъ. Такъ какъ никто изъ извѣстныхъ или полуизвѣстныхъ литераторовъ не отозвался на призывъ (исключеніе составили Ю. Бѣляевъ, написавшій для Луна-Парка феерію «12 годъ» и Ѳедоръ Сологубъ, передѣлавшій «Войну и Миръ», послѣдняя пьеса еще не появилась на сценѣ), то пришли неизвѣстной профессіи г-да Данильченко и Бахметьевъ и состряпали домашнимъ способомъ свои представленія. Голоса печати раздѣлились относительно того, въ какомъ театрѣ было хуже. Дѣйствительно, рѣшить трудно. Все же Малый театръ, пожалуй, побилъ рекордъ. Нѣчто смѣхотворное представляло изъ себя это убогое собраніе дворянъ въ Москвѣ, карикатуры на знакомые, милые образы Ростовыхъ, въ изображеніи Мировой, Гриневой, Меримановой; этотъ Наполеонъ въ полномъ одиночествѣ блуждающій по Поклонной горѣ и тыкающійся въ игрушечную Москву, изображенную безъ перспективы на заднемъ занавѣсѣ.
Сцены изъ Толстого были выбраны неумѣло, безтолково, а разыграны еще того хуже. Понравился мнѣ только Каратаевъ — Топорковъ и, мѣстами, Чубинскій — Кутузовъ. Все остальное была самая злая пародія на Толстого, на исторію, на современный театръ, гдѣ такъ много говорятъ о стилѣ, стильности и прочихъ тонкостяхъ.
Сцены Бахметьева тоже не представляютъ, конечно, пьесы — это скорѣе программа для кинематографа. Такъ, нѣчто въ родѣ кинематографическаго сеанса и устроили въ Александринскомъ театрѣ.
Отличныя декораціи, красивые костюмы. Не было людей, но зато всѣ предметы, вся обстановка эпохи переданы точно и со вкусомъ. Впрочемъ, было два живыхъ человѣка, это: Кутузовъ — Давыдовъ и Аполлонскій — Растопчинъ (у остальныхъ по два, три слова). Давыдову негдѣ было развернуться, но онъ далъ отличный эскизъ и, смотря на него, думалось — какъ бы могло быть все это хорошо. Зато въ смыслѣ Наполеона Александринскій театръ побилъ рекордъ даже малотеатральный. Шмитгофъ (въ Маломъ) былъ безвкусенъ, лубоченъ, баналенъ, но все-таки это было хоть подобіе, хоть плохая копія плохой картины. Дарскій (въ Александринкѣ) былъ прямо-таки немыслимъ, невозможенъ, Наполеонъ здѣсь и не ночевалъ, а «таинственный незнакомецъ» завывалъ, потрясалъ кулаками, или мямлилъ что-то, мало вразумительное. Въ Александринскомъ театрѣ я разслышалъ довольно явственный свистъ. Въ Маломъ даже этого не было. Печально прошли торжественные дни юбилея.