Мой взор прикован был старинною гравюрой,
и был семнадцатый на ней означен век…
Готических окон чуть брезжил сумрак хмурый
в тот час, когда планет медлительный разбег,
и первый, бледный луч, блуждая за решеткой,
на каменной стене, черневшей, словно снег
на людной улице, отбросил контур четкий,
зловеще удлинив рогов оленьих тень, —
и все двоилось там, меж окон посередке,
везде, склонив рога. являлся мне олень.
Все уносило там мечту к средневековью,
вкруг знаки странные читал пугливый день,
и человеческой, горячей пахло кровью…
Странным склепом мне казался тихий зал,
и надпись, что была расписана с любовью,
мой изумленный взор с усильем разобрал:
«Museum anatomicum, instrumentale»…
Когда б со мною там, о Фауст, ты стоял,
безгласным навсегда не стал бы ты едва ли!..
Не знаю, был то бред, иль страшный призрак сна,
но дыбом волосы от слов ужасных встали…
Их черный доктор сам, Владыка-Сатана,
казалось, начертал… Забилась грудь в тревоге.
а в страшном зале том царила тишина,
и были те слова неотвратимо-строги!
Но скоро разум мой с испугом совладал
(лишь в первом приступе бываем мы убоги!..)
И даже нравиться мне начал страшный зал.
Передо мною шкаф массивный возвышался,
и в нем коллекцию ножей я увидал,
нож каждый нумером своим обозначался,
блестящих циркулей и много острых пил
в шкафу увидев том, я много изумлялся
и, наконец, свой взор тревожно отвратил…
О если б в этот миг. конец вещая света,
Архангел надо мной нежданно вострубил,
я б меньше трепетал в день судного ответа!
Казалось, надо мной глухой качнулся свод,
направо от меня два чахлые скелета
жевали яблоко, кривя и скаля рот,
меж яблони ветвей, злорадно извиваясь,
висел проклятый змей, сгубивший смертный род,
налево от меня, виясь и изгибаясь,
две балюстрады вкруг тянулись, у стола,
где был раскинут труп, нежданно обрываясь.
И был он весь обрит, и кровь с него текла,
по камням медленно струясь и застывая,
как стынет в сумерках горячая смола.
В меня стеклянный взор вперив и не моргая,
застыл кровавый труп в ужасной наготе.
все ткани, мускулы и нервы обнажая.
Казалось мне, что был он распят на кресте…
раскинуты его. я помню, были руки…
О, если бы на миг забыл я руки те!..
Казалось, морщили еще все тело муки…
Как будто заживо он здесь изрезан был,
и замерли совсем недавно воплей звуки…
Я: полный ужаса, над мертвецом застыл,
не в силах оторвать от глаз стеклянных взора,
и мнилось, что живой с умершим говорил.
Никто досель не вел такого разговора!..
А вкруг скелеты птиц, и гадов, и зверей
(О, этот адский сонм я не забуду скоро!..)
толпились, словно рать воскреснувших костей.
Ты зрел ее, пророк, бесстрашными очами,
когда Господен зов достиг души Твоей!..
В кортеже дьявольском недвижными рядами
сидели Чудища, и свет, скользя в окно,
удвоил их ряды гигантскими тенями!..
Скелеты важные, истлевшие давно,
застыли вкруг меня в движеньях всевозможных!..
И было каждому по знамени дано.
О ты, страшнейшая из грез моих безбожных,
о нет, тебя родил не смертный ум, сам ад!..
Не знает только он в веленьях непреложных
ни сострадания, ни страха, ни преград!..
На каждом знамени иссохшего скелета
немые надписи читал смятенный взгляд,
на языке, что стал давно владыкой света.
Гласила первая: «Nos summus — umbra!..» Там,
за ней тянулася еще, прося ответа: —
«In nobis nosce te!..» За ней еще очам
явилась страшная и вечная загадка:
«Mors — rerum ultima est linea!..» Но сам,
от страха трепеща, я все ж прочел украдкой:
«Mors sceptra omnia ligonibus aequat!..»
Как надпись ту прочесть в тот миг мне было сладко!
«Nascentes morimur!» прочел на третьей взгляд…
Ее держал скелет оскаленный ребенка;
когда же взор отвел в смущенье я назад,
мне вдруг почудилось, что он хохочет звонко.
Но все сильней заря пылала, и в окне
плясал пылинок рой, решетки контур тонкий
яснел на каменной, заплесневшей стене;
я снова бросил взор на мертвеца немого,
и мысль безумная тогда предстала мне
(Хоть выразить ту мысль теперь бессильно слово!..)
В его чертах я вмиг узнал свои черты
и весь похолодел от вихря ледяного…
— «Чего дрожишь? Ведь мы — одно, и я, и ты!»
Казалось, говорил мне труп недвижным взглядом
и звал меня, презрев пугливые мечты,
на этот страшный стол возлечь с собою рядом.
