XII передвижная выставка картинъ.[править]
Лѣтъ болѣе двадцати тому назадъ съ русской жизнью «странный случай вышелъ», — выскочила она изъ колеи и около четверти столѣтія никакъ не можетъ попасть опять на настоящій трактъ. Прежнія мѣры, старыя нормы какъ-то вдругъ оказались непригодными, новыхъ въ готовности не было; сразу все оборвалось и спуталось, вышелъ сумбуръ, изъ котораго до сихъ поръ нѣтъ средства выпутаться. «Отцы» перестали понимать дѣтей, «дѣти» перестали разумѣть отцовъ и въ особенности вѣрить имъ, бросили имъ въ лицо страшныя cлова: „Кто же виноватъ въ томъ, чтобы не съумѣли заслужить нашего довѣрія?“ Дѣти того времени (базаровскаго) вырасли, сами сдѣлались отцами уже взрослыхъ дѣтей и еще менѣе своихъ отцовъ съ умѣли заслужить довѣріе и уваженіе молодаго поколѣнія; а дѣды, уцѣлѣвшіе обломки сороковыхъ годовъ, тоже сбились съ толку. Соберутся два-три человѣка, заговорятъ о литературѣ, объ искусствѣ и не понимаютъ другъ друга, а черезъ нѣсколько минутъ перестаютъ понимать самихъ себя. Я долго прислушивался къ подобнымъ разговорамъ, стараясь найти объясненіе столь необыкновеннаго явленія, и пришелъ, наконецъ, къ такому заключенію, что крайне мало людей, понимающихъ другъ друга, ибо почти никто никому не вѣритъ, — не вѣритъ другъ другу потому, что никто не говоритъ правды по крайнему своему разумѣнію, не высказываетъ того, что у него на умѣ, а всякій испускаетъ хотя членораздѣльные, но непремѣнно условные звуки, каждый по своему особливому руководству въ звуковомъ методѣ не только для разговоровъ, но и для мышленія. Въ результатѣ получилась полная невозможность какого бы то ни было совмѣстнаго обсужденія и обмѣна мыслей между лицами, пользующимися различными руководствами къ наилучшему мышленію.
Для людей отсталыхъ, не выучившихся ни говорить, ни мыслить по тѣмъ или инымъ руководствамъ, становится небезопасно и, по меньшей мѣрѣ, неудобно высказываться прямо; требуется говорить то, что полагается думать извѣстнымъ „направленіемъ“, подъ страхомъ быть обвиненнымъ… чортъ знаетъ въ чемъ, до политической неблагонадежности включительно. И это обвиненіе вы имѣете ожидать не съ одной какой-либо стороны, а со всѣхъ сторонъ, какъ только осмѣлитесь „свое сужденіе имѣть“, не стѣсняясь колодками, пріуготованными вашему мышленію различными „направленіями“.
Такое сумбурное положеніе принесло уже свои плоды, уничтоживши у насъ литературную критику, по старому, по безшаблонному. Теперь очередь доходитъ до критики художественной. Доказательствомъ этому служатъ сужденія нашей періодической печати о „XII передвижной выставкѣ картинъ“. Происходитъ путаница понятій. Сыръ-боръ загорѣлся, главнымъ образомъ, изъ-за картины И. Е. Рѣпина и собственно не изъ-за картины, какъ художественнаго произведенія, а изъ-за того, что на ней изображено. По словамъ Московскихъ Вѣдомостей, „большинство“ догадывается, что тутъ безъ политики не обошлось». Какъ только догадались объ этомъ газетные критики, такъ и забыли про картину, и начали каждый, сообразно «направленію» своей газеты, восхищаться, ужасаться и на всѣ лады завираться до полной потери пониманія смысла собственныхъ рѣчей. Всѣхъ проще и откровеннѣе отнесся къ дѣлу Русскій Курьеръ, заявивши напрямки: "Послѣдователи теоріи «искуства для искусства» остаются всегда неудовлетворенными и, пожалуй, даже негодуютъ на нашихъ передвижниковъ, находя въ ихъ произведеніяхъ лишь глубокореальные сюжеты, воспроизводимые нерѣдко съ замѣчательною художественною правдою. Но до такой публики ни русскимъ художникамъ, ни намъ лично нѣтъ никакого дѣла, а потому и настоящая наша замѣтка преслѣдуетъ цѣли, ничего не имѣющія общаго съ идеалами поклонниковъ такъ называемаго «чистаго искусства». Наивно и мило. Читая такія рѣчи, молодѣешь лѣтъ на двадцать: такъ и звучитъ въ ушахъ серебристый голосокъ провинціальной институтки 60-тыхъ годовъ, задававшій намъ въ упоръ вопросъ: «А по вашему, что лучше, Сикстинская мадонна или валеные сапоги?» Мы, уже начинали думать, что въ пережитое двадцатилѣтіе вопросы этого рода уяснены до признанія, что художественное произведеніе само по себѣ, а валенки сами по себѣ; Русскій Курьеръ выводитъ насъ изъ заблужденія, увѣряя, что и въ 80-тыхъ годахъ есть еще русскіе художники и художественные критики, которымъ до «чистаго искусства» нѣтъ никакого дѣла. Одно жаль, что не находится богатаго любителя съ подобными взглядами на живопись, который бы задался цѣлью составить галлерею картинъ, одобренныхъ критикою этого сорта. Прелюбопытная вышла бы коллекція. Но въ данномъ случаѣ Русскій Курьеръ поступилъ, на нашъ взглядъ, прекрасно, высказавъ храбро и не обинуясь то, что на умѣ у большинства критиковъ, писавшихъ о картинѣ И. Е. Рѣпина: «Не ждали». Такъ, С.-Петербургскія Вѣдомости усмотрѣли въ ней «лжелиберальныя обличенія» и находятъ, что «типы дѣтей золотушные, истощенные», что дѣвочка «кривоногая», а герой «не возбуждаетъ сочувствія, — въ его лицѣ нѣтъ энергіи». Г. Стасовъ, наоборотъ, провозглашаетъ: «Въ глазахъ (того же героя) и во всемъ лицѣ нарисовано то, чего не пробовалъ выразить на картинѣ ни одинъ еще нашъ живописецъ, въ какой бы то ни было своей картинѣ: это могучая интеллигентность, умъ, мысль… Въ немъ что-то высшее, выходящее изъ ряда вонъ». Гражданину всѣ личности на картинѣ г. Рѣпина кажутся «уродливыми и противными». Еще какой-то критикъ видѣлъ «бѣшено-злобное выраженіе на испитомъ, худомъ лицѣ» того-же героя и слышалъ, какъ онъ «яростно шипитъ». Русскія Вѣдомости такъ отзываются о личности нежданнаго гостя: «Онъ не можетъ быть признанъ идеальною, по своему развитію, личностью. Правда, его широкій лобъ и интеллигентные глаза свидѣтельствуютъ о значительной энергіи мысли и воли, но вы чувствуете, что это развитіе одностороннее и нѣсколько ненормальное, что оно явилось результатомъ сильныхъ, но ограниченныхъ вліяній». Московскія Вѣдомости поставили ту же картину чуть ли не ниже всѣхъ, имѣющихся на выставкѣ, находя въ ней «неясность мысли, забвеніе элементарныхъ правилъ рисунка, невѣдѣніе линейной перспективы и необдуманность колорита». Русскій Курьеръ дѣлаетъ слѣдующее примѣчаніе къ статейкѣ, въ которой увѣряетъ, будто нашимъ художникамъ нѣтъ дѣла до чистаго искусства: «Нужно ли говорить о вѣрности рисунка, о необыкновенной силѣ экспрессіи, вѣрности общаго тона и пр., чѣмъ всегда отличаются картины И. Е. Рѣпина!» Настоящее смѣшеніе языковъ, свидѣтельствующее неотразимо, что во всѣхъ этихъ отзывахъ «не обошлось безъ политики», не имѣющей рѣшительно ничего общаго съ искусствомъ и художественною критикою, и что весь сумбуръ происходитъ отъ того, что «не по хорошу милъ, а по милу хорошъ». Все это продуктъ того же «направленскаго» литературнаго пріема, по которому въ беллетристическихъ произведеніяхъ лица изъ противнаго лагеря изображаются уродливыми, «кривоногими и золотушными», «злобно шипящими» самыя невѣроятныя глупости и гадости.
Откинувши въ сторону всякую «политику», вмѣшивать которую въ дѣло художественной критики и безъ насъ «тьма искусниковъ», картина г. Рѣпина есть несомнѣнно выдающееся художественное произведеніе; съ точки зрѣнія «чистаго искусства», въ ней большія достоинства и довольно крупные недостатки. Возгласы г. Стасова, будто это «одно изъ самыхъ великихъ произведеній новой русской живописи», — чистѣйшій вздоръ. Нѣтъ въ ней ровно ничего великаго и изъ картинъ самого г. Рѣпина это не лучшее произведеніе, не говоря уже о томъ, что на теперешней выставкѣ есть картины лучше этой. Первый и самый главный промахъ заключается въ нѣкоторой разрозненности и несоразмѣрности главныхъ фигуръ и особливо въ постановкѣ старухи спиною къ зрителямъ, причемъ ракурсъ лица вышелъ очень неудаченъ. Въ частностяхъ можно замѣтить погрѣшности противъ перспективы на правой (отъ зрителя) сторонѣ картины; за то лѣвая сторона съ дверью въ садъ, съ другою дверью, отворенною въ слѣдующую комнату, и фигуры прислуги — образцово хороши. Затѣмъ нельзя не признать доли правды въ упрекѣ художнику за то, что содержаніе картины не совсѣмъ ясно, — не на счетъ «политики»… Я, напримѣръ, не понимаю взаимныхъ отношеній изображенныхъ на картинѣ лицъ. Одни изъ публики говорятъ: это мать, старшая дочь, двое младшихъ дѣтей и старшій сынъ, возврата котораго не ждали. Другіе объясняютъ, что вернувшійся — мужъ молодой женщины, отецъ двоихъ дѣтишекъ и сынъ хозяйки, вставшей навстрѣчу ему. Конечно, ни то, ни другое объясненіе не измѣняетъ основнаго смысла картины; но упрекъ въ неясности, все-таки, остается. Фигура вошедшаго превосходна, вѣрно продумана и художественно исполнена. Вы видите торопливый и нерѣшительный шагъ: «не ждали… какъ-то встрѣтятъ, какъ-то примутъ?» Бѣдняга натерпѣлся горя, настрадался, тяжело досталась расплата, быть можетъ, за минутное увлеченіе… Будетъ съ него. Пустъ опять пахнетъ на него тепломъ родной семьи, пусть, любовь близкихъ согрѣетъ измученное разлукою сердце. Нѣтъ, что бы ни толковали, картина, все-таки, хороша, несмотря на указанные нами недостатки. Не въ «политикѣ» тутъ дѣло, а въ художественномъ выполненіи задачъ «чистаго искусства». Не все ли мнѣ равно, откуда «не ждали» возврата горемыки? Съ меня довольно знать, что это не «валетъ червонной масти», не участникъ «черной банды», а жертва молодыхъ порывовъ, въ достаточной мѣрѣ искупленныхъ. Передо мною живые люди, живыя страданія и живая радость. Что мнѣ за дѣло до какой-то политики въ ихъ прошломъ, когда -я вижу въ настоящемъ примиреніе. Это художественно, а потому и хорошо.
Совсѣмъ иное впечатлѣніе производитъ картина Н. А. Ярошенко: «Причины неизвѣстны». На ней изображена отравившаяся молодая женщина. Отъ чего она отравилась? Что довело ее до самоубійства? «Причины неизвѣстны», — отвѣчаетъ художникъ въ каталогѣ выставки и на своемъ сѣромъ полотнѣ. Да что же изъ этого слѣдуетъ? Мало ли кто и по какимъ причинамъ прибѣгаетъ къ такому страшному разсчету съ жизнью? По моему крайнему разумѣнію, въ большинствѣ случаевъ это дѣлается вслѣдствіе недостатка характера и энергіи, отчасти врожденныхъ, отчасти привитыхъ или развитыхъ дурнымъ воспитаніемъ, или вслѣдствіе болѣзни. Случаи, когда человѣку въ дѣйствительности и разумно нѣтъ другаго исхода, какъ покончить съ собою самоубійствомъ, къ счастью, чрезвычайно рѣдки, и въ такихъ случаяхъ «причины» всегда извѣстны. Только такіе исключительные случаи и могутъ быть сюжетомъ для романа, драмы, картины, для всякаго произведенія «чистаго искусства». Я бы спросилъ у хвалителей разбираемой картины г. Ярошенко, что бы они сказали про драму, которую авторъ закончилъ бы самоубійствомъ героини, оставивши публику въ полной неизвѣстности относительно причинъ столь прискорбной развязки? Догадывайтесь, молъ, сами; «причины неизвѣстны», а, должно быть, не спроста. Они сказали бы, полагать надо, что это не драма, а чепуха. Такую-то точно чепуху изобразилъ г. Ярошенко и изобразилъ весьма плохо. Его жертва неизвѣстныхъ причинъ разложена въ такой позѣ, въ которой не только мертвое тѣло, но даже живой человѣкъ не могъ бы удержаться нѣсколькихъ секундъ, не свалившись на полъ. Если прибавить къ этому претензіозность освѣщенія двойнымъ свѣтомъ наступающаго, пасмурнаго разсвѣта и догарающей свѣчи, то получится достаточное доказательство того, какъ талантливый и хорошій художникъ можетъ написать никуда негодную вещь, увлекшись реалистическою фальшью и забывши требованія «чистаго искусства».
Со всякими тенденціями въ литературѣ и въ искусствѣ слѣдуетъ обращаться крайне осторожно, подъ опасеніемъ впасть въ очень грубыя ошибки, иногда въ каррикатуру. Тенденціозность есть собственно достояніе публицистики, а не художественнаго творчества. Истиннаго художника вдохновляетъ идея прекраснаго, правды и добра; тенденція можетъ явиться и часто является даже помимо сознательной воли художника, какъ выраженіе идеи, одухотворившей его созданіе. Къ чистому искусству она стоитъ въ подчиненномъ отношеніи. Но какъ только вы вздумаете подчинить вдохновеніе художника тенденціи, такъ только вы заставите его писать на заданную или выдуманную тему, вы сдѣлаете насиліе надъ его свободнымъ творчествомъ, станете вымучивать изъ него произведеніе искусства. При такихъ условіяхъ нельзя требовать и ожидать геніальныхъ произведеній, сдѣлавшихъ славу великихъ мастеровъ живописи и литературы. Самый тенденціозный изъ нашихъ художниковъ, В. В. Верещагинъ, не потому хорошъ, что тенденціозенъ, а потому, что душа его ярко освѣщена и согрѣта чистымъ идеаломъ. Онъ пишетъ не на заданную тему, ничего не сочиняетъ, — онъ творитъ; и не его вина, и не его заслуга въ томъ, что значительная часть его произведеній является для насъ протестомъ противъ ужасовъ войны. Вотъ почему въ его произведеніяхъ нѣтъ ничего дѣланнаго, — все правдиво, все художественно въ мѣру «чистаго искусства». Тамъ же, гдѣ и онъ, платя общечеловѣческую дань увлеченію тенденціозностью, пытался писать на заданныя темы, — тамъ выходило слабо, натянуто и нехудожественно, какъ, напримѣръ, его «Лазаретъ» и «На перевязочномъ пунктѣ».
На XII передвижной выставкѣ есть три картинки М. П. Клодта, соединенныя въ одну раму. Онѣ названы: «Сестры милосердія» и, очевидно, писаны подъ вліяніемъ той же идеи, что и картины г. Верещагина изъ военныхъ событій, быть можетъ, даже подъ прямымъ вліяніемъ верещагинскихъ произведеній. По размѣрамъ, это небольшія картинки; размѣщеніе ихъ въ одной рамѣ некрасиво, напоминаетъ складень. Намъ сдается, что г. Клодтъ написалъ сначала первую картинку, потомъ въ pendant къ ней третью и уже потомъ вставилъ въ промежутокъ середнюю; это онъ напрасно сдѣлалъ, испортилъ дѣло. Первая картинка прелестна: «сестрица» сидя у у постели тяжко больнаго, умирающаго раненаго солдатика и съ его словъ пишетъ письмо на родину; въ сторонкѣ сидитъ, оперши голову на руку, другой раненый. Все просто, вѣрно, ни одного лишняго движенія, ни одного эффекта; обыденная жизнь въ лазаретной калмыцкой кибиткѣ. Благодаря этому, картинка производитъ глубокое впечатлѣніе. На третьей картинкѣ, одного размѣра съ первою, въ такой же калмыцкой кибиткѣ «сестра» лежитъ въ бреду горячки съ компрессомъ на головѣ; у ногъ ея. справляетъ должность сидѣлки выздоравливающій солдатикъ безъ ноги. Онъ чинитъ старую шинель и заботливо взглядываетъ на «сестрицу», которая, быть можетъ, за недѣлю, за двѣ точно такъ же сидѣла у его постели. На. стѣнѣ виситъ коричневое платье съ краснымъ крестомъ на бѣлой повязкѣ, потертая дорожная сумка. Тутъ уже сказались эффектики, результатъ работы на заданную тему. Но эти маленькіе эффектики, все-таки, не нарушаютъ впечатлѣнія. Оно расхолаживается середнею картиною, нѣсколько большихъ размѣровъ, изображающею отпѣваніе умершаго солдатика, причемъ «сестрица» съ книжкою и свѣчею въ рукахъ замѣняетъ псаломщика. Кругомъ нѣсколько раненыхъ солдатъ. Нехудожественность этого тенденціознаго пріема сама собою сказалась во всемъ, такъ и колетъ глазъ: картина вышла больше дружекъ, а фигуры на ней меньше; ихъ числомъ больше и ни на что онѣ не нужны. Вся картина вызвана къ бытію лишь желаніемъ создать какую-то трилогію, не обусловливаемую необходимостью и логическою связью. Между тѣмъ, по законамъ чистаго искусства, художественно лишь такое произведеніе, въ которомъ все необходимо, соразмѣрно и логично; всякое отступленіе будетъ въ ущербъ художественности.
Въ силу всѣхъ вышесказанныхъ соображеній, безусловно и безукоризненно художественнымъ произведеніемъ на выставкѣ слѣдуетъ признать картину И. Н. Крамскаго «Неутѣшное горе». Вотъ гдѣ нѣтъ ни черточки лишней, ни штришка недодѣланнаго, ни намека на эффектъ или тенденцію, никакихъ пояснительныхъ подмигиваній въ видѣ портретовъ на стѣнѣ, какъ въ картинѣ г. Рѣпина «Не ждали». Въ гостинной небогатаго, но достаточнаго дома стоитъ женщина среднихъ лѣтъ въ траурѣ; на полу, у ея ногъ, корзина съ цвѣтами. Вотъ и все. Безъ комментаріевъ вы видите настоящее, послѣднее горе, которому дѣйствительно не будетъ утѣхи. Вы видите и понимаете причину ея горя и почему оно неутѣшное. Эта женщина несетъ цвѣты на могилу… На чью могилу? О комъ пролила она столько слезъ, что глаза поблекли и уже ничего не видятъ, кромѣ великаго горя? О комъ изболѣлось сердце до того, что волосы на головѣ раньше времени посѣдѣли? Такъ не плачетъ вдова о потерѣ мужа, не можетъ такъ, плакать. Изображенная на картинѣ женщина пережила это горе и у нея оставалось утѣшеніе, цѣль въ жизни, связь съ дорогимъ покойникомъ, — у нея было дитя. Всю душу свою вложила она въ него, воспитала, выростила… и вотъ теперь она одна на бѣломъ свѣтѣ съ глазу на глазъ съ безконечнымъ, неутѣшнымъ горемъ. Какъ просто это, какъ реально, какъ потрясающе правдиво и мастерски художественно! Вотъ это настоящій, послѣдній актъ житейской драмы. Передъ этою картиною нервнымъ людямъ нельзя останавливаться надолго. «Неутѣшное горе» — несомнѣнный перлъ нынѣшней выставки и одинъ изъ самыхъ крупныхъ перловъ въ ряду произведеній высокоталантливаго И. Н. Крамскаго. Очень хорошею вещью была бы его же картина «Жаркій день», если бы утомленная зноемъ дама лежала не на такомъ саладѣ. Другія двѣ: «Въ цвѣтникѣ» и «Вечеръ на дачѣ» написаны, конечно, также мастерскою кистью; но выставка ничего бы не потеряла, если бы онѣ остались въ мастерской художника или выставлялись бы на продажу въ какомъ-нибудь магазинѣ. Портретъ А. Н. Майкова верхъ совершенства; это не портретъ даже, а настоящая картина. А. Н. Майковъ изображенъ удящимъ рыбу съ лодки. Правда, можно сдѣлать кое-какія замѣчанія о деталяхъ, о нѣкоторой небрежности въ ихъ отдѣлкѣ, о лодкѣ, напримѣръ, но собственно портретъ восхитителенъ.
Въ томъ же смыслѣ, какъ портретъ-картина, очень хорошъ выставленный г. Ярошенко портретъ дамы съ бѣлою кошкою, потомъ его же портреты Г. И. Успенскаго и П. А. Стрепетовой. По и въ портретной живописи «съ обстановкою» не слѣдуетъ переступать извѣстнаго предѣла, указываемаго каждому художнику его артистическимъ чутьемъ и пониманіемъ требованій чистаго искусства. Н. Г. Ге увлекся далѣе этого предѣла въ портретѣ графа Л. Н. Толстаго и изобразилъ знаменитаго романиста пишущимъ за столомъ, заваленнымъ книгами и бумагами. Голова опущена, глазъ не видно, а съ тѣмъ вмѣстѣ почти не видно и всего лица. Для наброска карандашемъ или перомъ это идетъ и могло бы оказаться очень удачнымъ; но такъ нельзя писать большихъ портретовъ. Всякій портретъ, въ особенности же портретъ знаменитаго человѣка, пишется не для знакомыхъ только и не для однихъ современниковъ, а еще болѣе для потомства, которому, конечно, любопытно будетъ видѣть лица и физіономіи людей, прославившихъ извѣстную эпоху. Портретъ безъ глазъ, безъ выраженія рта, съ одною преувеличенною складкою между бровей, знающимъ графа Толстаго напоминаетъ его, несмотря на невѣрность тона; для не видѣвшихъ же его произведеніе г. Ге. не имѣетъ никакого значенія. Еще одинъ шагъ въ этомъ направленіи, и мы рискуемъ очутиться передъ затылкомъ одного изъ нашихъ великихъ людей, передъ очень похожимъ затылкомъ, быть можетъ, но едва ли кому нужнымъ. Заговоривши о портретахъ, одно изъ первыхъ мѣстъ должно отвести выставленнымъ И. Е. Рѣпинымъ портретамъ: В. В. Стасова, И. Н. Крамскаго, г-жи Моласъ и Д. Е. Кузнецова и портрету г-жи В., написанному И. К. Бодаревскимъ. Менѣе удаченъ его же «Семейный портретъ»; тутъ вкралась какая-то перспективная ошибка, испортившая все дѣло. Самыми неудачными намъ кажутся портреты г. Антокольскаго и этюдъ (не портретъ ли?) работы В. М. Васнецова.
По части исторической живописи на выставкѣ имѣются всего двѣ вещи H. В. Певрева: «Невѣста Михаила Ѳеодоровича, Марья Хлопова» и «Глинскій и царица Елена, вдова вел. кн. Василья Ивановича». Обѣ картины ничѣмъ не отличаются отъ всѣхъ другихъ произведеній того же художника, — тѣ же достоинства и тѣ же, увы, очень крупные недостатки. Первый и самый главный недостатокъ — это невѣрное пониманіе изображаемыхъ событій и лицъ, что въ исторической живописи составляетъ такую же важную «суть» дѣла, какъ въ историческомъ романѣ или въ драмѣ; одной археологической вѣрности обстановки мало. Указанный нами недостатокъ особенно бросается въ глаза на второй картинѣ. «Глинскій упрекаетъ вдову вел. князя Елену въ ея связи съ княземъ Овчиною-Телепневымъ-Оболенскимъ», значится въ поясненіи содержанія картины. Приходъ Глинскаго нарушилъ интимный tête-à-iête великой княгини съ ея возлюбленнымъ. Елена очень хороша; она сконфужена и взбѣшена нежданнымъ приходомъ, не знаетъ, что начать, куда дѣвать глаза, куда самой дѣваться. Въ ея лицѣ и фигурѣ все безукоризненно. Глинскій слишкомъ спокоенъ; въ такой же точно позѣ и съ такимъ же лицомъ можно изобразить боярина, пришедшаго къ царицѣ съ самымъ обыденнымъ докладомъ. Но и то бы еще не бѣда, если бы не невозможная фигура Оболенскаго. Это не князь, не гордый вельможа и фаворитъ царицы, — это раскормленный купеческій молодецъ, забравшійся тайкомъ къ хозяйской женѣ и застигнутый въ расплохъ старшимъ прикащикомъ. Глинскій можетъ сейчасъ схватить его «за4впеки» и оттаскать какъ его душѣ угодно. Такая женщина, какъ Елена, написанная г. Певревымъ, не могла бы полюбить этого тельца, а если бы и -увлеклась имъ случайно, то послѣ представленной сцены выгнала бы его сейчасъ же вонъ. Такимъ не могъ быть изъ дѣйствительности никогда не былъ князь Оболенскій-Серебряный-Телепневъ-Овчина. Художникамъ, пишущимъ у насъ историческія картины, не мѣшало бы обращать вниманіе даже на такія вещи, какъ это сложное имя, и хорошенько вдумываться въ его смыслъ. Овчина не фамилія, а прозвище, переходившее въ былые годы въ фамильное имя. У кн. Оболенскаго-Телепнева, или у его отца, на головѣ была овчина, — у старика серебряная, у молодаго все равно какая, только наслѣдственная и кудрявая. Оболенскій г. Неврева прилизанный, — настоящій охотнорядецъ. Въ этомъ смыслѣ много лучше Марія Хлопова и Салтыковъ, а особливо старуха (нянька или мамка боярышни) съ ея презрительно вызывающей миной. Эти двѣ фигуры положительно превосходны; такъ и видишь, что на умѣ у обѣихъ, — живыя, только что не говорятъ. Хороша и Марія, но… что, если бы ея фигуру выпрямить? Не оказалась ли бы царская невѣста великаншей?
Къ категоріи историческихъ или, вѣрнѣе, исторически-бытовыхъ слѣдуетъ отнести прелестную картинку г. Лебедева: «Боярская свадьба». Сравнивать ее съ «Боярскою свадьбою» K. Е. Маковскаго мы не станемъ; такое сравненіе ровно ни къ чему бы не повело; но, смѣемъ думать, что именно такъ слѣдуетъ писать бытовыя картины изъ нашего прошлаго. Въ этой небольшой картинкѣ все движется, все суетится, все живетъ характерною жизнью того времени.
K. Е. Маковскій на этотъ разъ ничего не выставилъ, и мы слышали, будто онъ совсѣмъ отдѣлился отъ товарищества «передвижниковъ». Очень жаль, если это правда. Только что развилось было у насъ такое хорошее дѣло, какъ передвижныя выставки, дѣлающія доступными и для провинціи произведенія русскихъ художниковъ, какъ уже начинается разладъ, во всякомъ случаѣ очень вредный для дѣла. В. Е. Маковскій прислалъ изъ-за границы четыре жанра, милые и живые, какъ всегда; лучшіе изъ нихъ: «Секретъ» и «Въ передней». Сторожъ сообщаетъ въ канцеляріи «секретъ» старому, типическому чинушкѣ. Одинъ изъ нашихъ газетныхъ критиковъ догадался, что тутъ «дѣло безъ взятки не обошлось». Мнѣ такое толкованіе не пришло въ голову и показалось, что тутъ изображено просто зарожденіе канцелярской сплетни, сообщается «секретъ», который черезъ два часа взволнуетъ всѣхъ обывателей отъ базара до губернаторской гостинной включительно, переплететъ полгорода, раздѣлитъ его на партіи, создастъ Монтеки и Капуллети, тогда какъ виновники всей провинціальной будоражки будутъ одинъ выметать соръ изъ губернскаго правленія, а другой попивать пиво въ портерной. Никакихъ произвольныхъ толкованій не допускаетъ сценка «Въ передней», гдѣ молодая горничная подаетъ шубу пожилому барину. Очень хорошо семейство изъ папаши, мамаши и дочки «На дешевкѣ»; всѣхъ слабѣе «Политики». Пятую картину, «Праздничный день въ Малороссіи», надо разсматривать въ лупу, иначе ничего не разберешь; въ ней сотни человѣческихъ фигуръ изображены на нѣсколькихъ квадратныхъ вершкахъ. В. Е. Маковскій тутъ перемельчилъ, какъ его братъ, Константинъ, въ своей «Боярской свадьбѣ» перекрупнилъ, — все хорошо въ мѣру. Такъ въ мѣру и, по обыкновенію, прелестно пишетъ свою мелкоту K. В. Лемохъ.
Изъ быта лучшія картины «Охотникъ» г. Прянишникова и этюдъ г. Савицкаго «Крючникъ». Послѣднему можно поставить въ упрекъ недодѣланность дали, портящую очень хорошую вещь. Прелестенъ этюдъ г. Харламова — головка дѣвочки. «Старый помѣщикъ» г. Кузнецова каррикатуренъ, хотя нарисованъ собственно недурно. Г. Максимова «Утро вдовца» и «Слѣпой хозяинъ» весьма слабы, не производятъ того впечатлѣнія, на которое разсчитаны по замыслу и названіямъ. Задуманы обѣ картины, быть можетъ, вѣрно и хорошо, но не прочувствованы самимъ художникомъ, не согрѣты внутреннимъ огонькомъ, потому и вышли холодны и дѣланы. Въ нихъ и мысль есть, и реализмъ есть, а не хватаетъ чего-то. Огонекъ — великое дѣло и вспыхиваетъ онъ только въ душѣ служителей «чистаго искусства»; остальное все само собою имъ дается.
Пейзажи на нынѣшней выставкѣ изъ ряда вонъ хороши. На «Лѣсныя дали» И. И. Шишкина, на его «Послѣдній листъ» просто не насмотришься;, передъ ними можно забыть, что стоишь передъ занумерованнымъ полотномъ съ желтенькимъ каталогомъ въ рукахъ. Очень крупный талантъ дорогаго нашего художника все растетъ и растетъ; идя такимъ шагомъ, г. Шишкинъ можетъ стать для лѣсныхъ видовъ тѣмъ, чѣмъ былъ г. Айвазовскій для моря. Къ слову о г. Айвазовскомъ: онъ выставилъ въ настоящее время на постоянной выставкѣ, противъ Страстнаго монастыря, тоже лѣсную даль въ окрестностяхъ Константинополя, съ видомъ на Босфоръ и на городъ. Несмотря на все мое уваженіе къ г. Айвазовскому и на большую слабость къ его произведеніямъ, я вынужденъ признаться, что шишкинскія «Лѣсныя дали» лучше. Честь и слава!
Очень хороша «Лѣсная колдобина» Г. Г. Мясоѣдова и ни на что не похожа его зеленая «Лунная ночь», безобразное подражаніе г. Куинджи. Повѣрить трудно, — если бы не печатный каталогъ, — что этотъ зеленый свѣтъ, зеленый человѣкъ принадлежатъ той же кисти. Г. Киселева «Дубовый лѣсокъ» и «Среди холмовъ», г. Волкова «Восходъ луны» и др. (кромѣ «Въ ночное», его же), г. Киселева «Ручей» исчерпываютъ собою рядъ хорошихъ произведеній пейзажной живописи теперешней выставки. Далѣе идутъ вещи слабыя, о которыхъ говорить не стоитъ. А. К. Беггрова «Палуба фрегата Свѣтлана» написана превосходно, но содержанія… никакого. H. Е. Маковскій выставилъ прекрасно исполненные: видъ Москвы у Дорогомиловскаго моста, Благовѣщенскій соборъ (двѣ картины) и могъ бы безъ ущерба для себя и для выставки не показывать своей пестрой, рѣжущей глазъ и неимѣющей никакого подобія дѣйствительности «Иллюминаціи Кремля».
Въ общемъ нынѣшняя выставка производитъ благопріятное впечатлѣніе во многихъ отношеніяхъ. Особенно выдающихся вещей, кромѣ гг. Крамскаго и Шишкина, на ней нѣтъ; но за то и плохихъ, или только слабыхъ мало. Общій уровень, все-таки, много выше средняго. Портретная живопись идетъ, несомнѣнно, впередъ и уже достигла очень высокой степени; въ этомъ отдѣлѣ выставки даже посредственностей мало. въ пейзажной тоже замѣчается успѣхъ. Отсутствіе разныхъ нимфъ, купальщицъ и другихъ женщинъ, щеголяющихъ обнаженными тѣлами, отнюдь не вызываетъ нашего сожалѣнія. Этотъ родъ произведеній съ цѣлью служенія чистому искусству и въ мѣру его требованій встрѣчается у насъ очень рѣдко; а внѣ этого онъ болѣе, чѣмъ не нуженъ. Разставаясь съ XII передвижною выставкою, можно поблагодарить учредителей, пожелать имъ дальнѣйшихъ успѣховъ и нѣсколько большей склонности къ картинамъ на сюжеты изъ русской исторіи.