Стоитъ мужикъ —
Колышется,
Идетъ мужикъ —
Не дышится!
Съ коры его
Распучило,
Тоска-бѣда
Измучила.
Темнѣй лица
Стекляннаго
Не видано
У пьянаго.
Идетъ — пыхтитъ,
Идетъ — и спитъ,
Прибрелъ туда,
Гдѣ рожь шумитъ
Какъ идолъ сталъ
На полосу,
Стоитъ, поетъ
Безъ голосу:
«Дозрѣй, дозрѣй,
Рожь-матушка!
Я пахарь твой,
Панкратушка!
Ковригу съѣмъ
Гора горой,
Ватрушку съѣмъ
Со столъ большой!
Всё съѣмъ одинъ,
Управлюсь самъ.
Хоть мать, хоть сынъ
Проси — не дамъ!»
«Ой, батюшки, ѣсть хочется!»
Сказалъ упалымъ голосомъ
Одинъ мужикъ; изъ пещура
Досталъ краюху — ѣстъ.
— Поютъ они безъ голосу,
А слушать — дрожь по волосу!
Сказалъ другой мужикъ.
И правда, что не голосомъ —
Нутромъ — свою «Голодную»
Пропѣли вахлаки.
Иной во время пѣнія
Сталъ на ноги, показывалъ,
Ка̀къ шелъ мужикъ разслабленный,
Ка̀къ сонъ долилъ голоднаго,
Ка̀къ вѣтеръ колыхалъ.
И были строги, медленны
Движенья. Спѣвъ «Голодную»,
Шатаясь, какъ разбитые,
Гуськомъ пошли къ ведерочку
И выпили пѣвцы.
«Дерзай!» — за ними слышится
Дьячково слово; сынъ его
Григорій, крестникъ старосты,
Подходитъ къ землякамъ.
— Хошь водки? — Пилъ достаточно,
— Что̀ тутъ у васъ случилося?
Какъ въ воду вы опущены?..
— «Мы?.. что̀ ты?..» Насторожились,
Власъ положилъ на крестника
Широкую ладонь.
— Неволя къ вамъ вернулася?
Погонятъ васъ на барщину?
Луга у васъ отобраны?
— «Луга-то?.. Шутишь, братъ!»
— Такъ что̀-жъ перемѣнилося?..
Закаркали «Голодную»,
Накликать голодъ хочется? —
— «Никакъ и впрямь ништо!»
Климъ, какъ изъ пушки выпалилъ;
У многихъ зачесалися
Затылки, шепотъ слышится:
— Никакъ и впрямь ништо!
— «Пей, вахлачки, погуливай!
Все ладно, все по-нашему,
Ка̀къ было ждано-гадано.
Не вѣшай головы!»
— По-нашему ли Климушка?
А Глѣбъ-то?.. —
«Потолковано
Не мало: въ ротъ положено.
Что не они отвѣтчики
За Глѣба окаяннаго,
Всему виною: крѣпь!
Змѣя родитъ змѣенышей.
А крѣпь — грѣхи помѣщика,
Грѣхъ Якова несчастного,
Грѣхъ Глѣба родила!
Нѣтъ крѣпи — нѣтъ помѣщика,
До петли доводящаго
Усерднаго раба,
Нѣтъ крѣпи — нѣтъ двороваго,
Самоубійствомъ мстящаго...
Злодѣю своему.
Нѣтъ крѣпи — Глѣба новаго
Не будетъ на Руси!»
Всѣхъ пристальнѣй, всѣхъ радостнѣй
Прослушалъ Гришу Провъ:
Осклабился, товарищамъ
Сказалъ побѣднымъ голосомъ:
«Мотайте-ка на усъ!»
Пошло, толпой подхвачено,
О крѣпи слово вѣрное
Трепаться: «Нѣтъ змѣи —
Не будетъ и змѣенышей!»
Климъ Яковлевъ Игнатія
Опять ругнулъ: дуракъ же ты!
Чуть-чуть не подрались!
Дьячокъ рыдалъ надъ Гришею:
«Создастъ же Богъ головушку!
Недаромъ порывается
Въ Москву, въ Новорситетъ!»
А Власъ его поглаживалъ:
— Дай Богъ тебѣ и серебра,
И золотца, дай умную,
Здоровую жену!
«Не надо мнѣ ни серебра,
Ни золота, а дай Господь,
Чтобъ землякамъ моимъ
И каждому крестьянину
Жилось вольготно-весело
На всей святой Руси!»
Зардѣвшись, словно дѣвушка,
Сказалъ изъ сердца самаго
Григорій — и ушелъ.
Свѣтаетъ. Снаряжаются
Подводчики. — Эй, Власъ Ильичъ!
Иди сюда, гляди, кто здѣсь!
Сказалъ Игнатій Прохоровъ,
Взявъ къ бревнамъ приваленную
Дугу. Подходитъ Власъ,
За нимъ бѣгомъ Климъ Яковлевъ;
За Климомъ — наши странники
(Имъ дѣло до всего):
За бревнами, гдѣ нищіе
Вповалку спали съ вечера,
Лежалъ какой-то смученный,
Избитый человѣкъ;
На немъ одежа новая,
Да только вся изорвана.
На шеѣ красный, шелковый
Платокъ, рубаха красная,
Жилетка и часы.
Нагнулся Лавинъ къ спящему,
Взглянулъ и съ крикомъ: «бей его!»
Пнулъ въ зубы каблукомъ.
Вскочилъ дѣтина, мутные
Протеръ глаза, а Власъ его
Тѣмъ временемъ въ скулу.
Какъ крыса прищемленная,
Дѣтина пискнулъ жалобно —
И къ лѣсу! Ноги длинныя,
Бѣжитъ — земля дрожитъ!
Четыре парня бросились
Въ погоню за дѣтиною,
Народъ кричалъ имъ: «бей его!»,
Пока въ лѣсу не скрылися
И парни, и бѣглецъ.
— Что за мужчина? — старосту
Допытывали странники:
— За что его тузятъ?
— Не знаемъ, такъ наказано
Намъ изъ села изъ Тискова,
Что буде гдѣ покажется
Егорка Шутовъ — бить его!
И бьемъ. Подъѣдутъ тисковцы,
Разскажутъ. — Удоволили?
Спросилъ старикъ вернувшихся
Съ погони молодцовъ.
— «Догнали, удоводили!
Побѣгъ къ Кузьмо-Демьянскому,
Тамъ, видно, переправиться
За Волгу наровитъ».
«Чудно̀й народъ! бьютъ соннаго.
За что̀ про что̀ не знаючи...»
— Коли всѣмъ міромъ велено:
Бей! — стало, есть за что̀!
Прикрикнулъ Власъ на странниковъ:
Не вѣтрогоны тисковцы,
Давно ли тамъ десятаго
Пороли?.. Не до шутокъ имъ.
Гнусь-человѣкъ! — Не бить его,
Такъ ужъ кого и бить?
Не намъ однимъ наказано:
Отъ Тискова по Волгѣ-то
Тутъ деревень четырнадцать,
Чай, черезъ всѣ четырнадцать
Прогнали какъ сквозь строй!
Притихли наши странники.
Узнать-то имъ желательно,
Въ чемъ штука? да прогнѣвался
И такъ ужъ дядя Власъ.
Совсѣмъ свѣтло. Позавтракать
Мужьямъ хозяйки вынесли:
Ватрушки съ творогомъ.
Гусятина (прогнали тутъ
Гусей; три затомилися,
Мужикъ ихъ несъ подъ мышкою:
«Продай! помрутъ до городу!»
Купили ни за что̀).
Какъ пьетъ мужикъ, толковано
Немало, а не всякому
Извѣстно, какъ онъ ѣстъ.
Жаднѣе на говядину,
Чѣмъ на вино бросается.
Былъ тутъ непьющій каменьщикъ,
Такъ опьянѣлъ съ гусятины,
На что̀ твое вино!
Чу! слышенъ крикъ: «Кто ѣдетъ-то!
Кто ѣдетъ-то!» Наклюнулось
Еще подспорье шумному
Веселью вахлаковъ.
Возъ съ сѣномъ приближается,
Высоко на возу
Сидитъ солдатъ Овсяниковъ,
Верстъ на двадцать въ окружности
Знакомый мужикамъ,
И рядомъ съ нимъ Устиньюшка,
Сироточка-племянница,
Поддержка старика.
Райкомъ кормился дѣдушка,
Москву да Кремль показывалъ,
Вдругъ инструментъ испортился,
А капиталу нѣтъ!
Три желтенькіе ложечки
Купилъ — такъ не приходятся
Заученныя на̀-твердо
Присловья къ новой музыкѣ,
Народа не смѣшатъ!
Хитеръ солдатъ! по времени
Слова̀ придумалъ новыя,
И ложки въ ходъ пошли.
Обрадовались старому:
«Здорово, дедко! спрыгни-ка,
Да выпей съ нами рюмочку,
Да въ ложечки ударь!»
— Забраться-то забрался я,
А какъ сойду, не вѣдаю:
Ведётъ! — «Не бось, до города
Опять за полной пенціей?
Да городъ-то сгорѣлъ!»
— Сгорѣлъ? И по дѣломъ ему!
Сгорѣлъ? Такъ я до Питера!
«Чай, по чугункѣ тронешься?»
Служивый посвисталъ:
— Не долго послужила ты
Народу православному,
Чугунка бусурманская!
Была ты намъ люба.
Какъ отъ Москвы до Питера
Возила за три рублика,
А коли семь-то рубликовъ
Платить, такъ чортъ съ тобой!
— А ты ударь-ка въ ложечки,
Сказалъ солдату староста:
Народу подгулявшаго
Покуда тутъ достаточно.
Авось дѣла поправятся.
Орудуй живо, Климъ!
(Власъ Клима не долюбливалъ,
А чуть делишко трудное,
Тотчасъ къ нему: — «Орудуй, Климъ!»
А Климъ тому и радъ).
Спустили съ возу дѣдушку,
Солдатъ былъ хрупокъ на ноги,
Высокъ и тощъ до крайности;
На немъ сюртукъ съ медалями
Висѣлъ, какъ на шестѣ.
Нельзя сказать, чтобъ доброе
Лицо имѣлъ, особенно
Когда сводило стараго —
Чортъ чортомъ! Ротъ ощерится,
Глаза — что̀ угольки!
Солдатъ ударилъ въ ложечки,
Что̀ было вплоть до берегу
Народу — всё сбѣгается.
Ударилъ — и запѣлъ:
