20[править]
Денно и нощно мчался гонец по рекам Оби и Тоболу.
На двадцатые сутки гонец увидел крепостные стены тобольского острога. В город он уже войти не смог — не хватило мочи; он сел у городских ворот, и только хрипение услышал ключарь из его уст.
— Чтой ты, батя? — тормошил его стрелец. — С какой чужеземной стороны бег?
— Воеводу… — хрипел гонец. — Воеводу…
Стрелец открыл ворота, и гонца увели к воеводе.
— Ноги отморозил, князь. Повели льдистой воды принести в ушате.
Воевода приказал. Гонца разули и опустили его ноги в холодную воду.
— Толкуй, — сказал воевода.
Гонец снял шапку-треух и, оторвав подкладку, вытащил бумагу. Посмотрев на нее со всех сторон, воевода послал за дьяком.
— Читай, — сказал он дьяку.
Дьяк по складам прочел послание.
Обдорский воевода Тайшин просил подмоги — стрелецкую сотню… Он писал о том, что набеги ясачных на Обдорск участились и что город наполовину сгорел. Он писал и о том, что его стрельцы сумели взять аманата-заложника — самоеда Пани, но де это плохой залог против воровских набегов.
— Быть по сему, — сказал воевода, — выслать в Обдорск сотню. — Он посмотрел на дьяка и нахмурился. — Пиши обдорскому воеводе: аманата-заложника батогами да железом пытать надо. Так и пиши.
— Быть по сему, — сказал дьяк и, низко поклонившись, вышел.
