Начало конца (Аверченко)/ДО
| ← Калифорния без золота | Начало конца… | Начальник станции → |
| Изъ сборника «Караси и щуки». Дата созданія: 1917, опубл.: 1917. Источникъ: az.lib.ru |
Вполнѣ умѣстнымъ началомъ можетъ послужить сообщеніе германскаго офиціальнаго агентства, недавно опубликованное: "императоръ Вильгельмъ, прибывъ въ сѣверный городокъ Эльбингъ, неожиданно вошелъ въ трамвайный вагонъ и совершилъ вмѣстѣ со своей свитой поѣздку къ ближней верфи. Какъ кайзеръ, такъ и всѣ лица его свиты, заплатили за проѣздъ полагающіеся 10 пфенниговъ".
Вотъ какое сообщеніе появилось въ газетахъ. А дальше — мы уже справимся сами безо всякихъ газетъ и сообщеній… Мы знаемъ, что было дальше.
Снисходительно улыбаясь, Вильгельмъ вошелъ въ подъѣздъ маленькой второстепенной гостиницы и спросилъ: — А что, голубчикъ, не найдется ли y васъ номерокъ… такъ марки на три, на четыре?..
— О, ваше величество! воскликнулъ остолбенѣвшій портье. — Для васъ y насъ найдется номеръ въ двѣ комнаты, съ ванной за двадцать марокъ…
— О, нѣтъ, нѣтъ — что вы. Мнѣ именно хочется испытать что нибудь попроще. Именно такъ, марки на три…
— Весь въ распоряженіи вашего величества, — изогнулся портье. — Попрошу сюда, налѣво. Номерокъ, правда, маловатъ и темноватъ…
— Это ничего… Цѣна?
— Три марки, ваше величество.
— За мной.
Кайзеръ шагалъ пѣшкомъ по улицъ, а за нимъ шла восторженная толпа. Тихо шептались:
— Обратите вниманіе, какъ онъ просто держится… Проѣхался въ трамваѣ за десять пфенниговъ, а теперь нанялъ номеръ въ три марки… Что за милое чудачество богатаго вѣнценосца! Интересно, куда онъ направляется сейчасъ?..
— А вотъ смотрите… Ну, конечно! Вошелъ въ дешевую общественную столовую.
— Господи! Зачѣмъ это ему?
— Навѣрное, попробовать пищу. Хорошо ли, дескать, насъ кормятъ?..
— Это вы называете — попробовать? Да вѣдь онъ уплетаетъ в за обѣ щеки. Слышите, какой трескъ?
— Дѣйствительно, слышу. Что это трещитъ?
— У него. За ушами.
— Ну, ей Богу же — это мило! Зашелъ, какъ простой человѣкъ въ столовую и ѣстъ то же, что мы ѣдимъ.
— Какъ не любить такого короля!
— Правда — чудачество. Но какое милое, трогательное чудачество.
— Вотъ онъ… выходить. Сейчасъ, навѣрное, подадутъ ему карету. Любопытно, въ какихъ это онъ каретахъ, вообще, ѣздитъ?
— Удивительно! Пѣшкомъ идетъ… Заходитъ въ табачную лавочку… Что это онъ? Покупаетъ сигару! Да развѣ найдется y лавочника сигара такой цѣны, на которую онъ куритъ… Что? За пять пфенниговъ?!! Нѣтъ — вы посмотрите, вы посмотрите на этого удивительнаго короля!
— Очевидно, рѣшилъ за сегодняшній день испытать все.
— Тѣмъ пріятнѣе завтра будетъ вернуться ему къ императорской изысканности и роскоши.
Черезъ три дня:
— Кто это проѣхалъ тамъ въ трамваѣ? Странно: на площадкѣ народу биткомъ набито, а онъ ѣдетъ внутри совершенно одинъ.
— А, это нашъ кайзеръ. Развѣ вы не узнали?
— Но вѣдь онъ уже разъ проѣхался въ трамваѣ. Зачѣмъ же ему еще?
— Я тоже немножко не понимаю. Третій день ѣздитъ. Заплатитъ кондуктору и ѣдетъ.
— Странно. А публика не входитъ внутрь вагона — почему?
— Ну, все-таки кайзеръ, знаете. Неудобно стѣснять.
— А куда это онъ ѣдетъ?
— Вотъ уже выходитъ. Сейчасъ увидимъ. Гм! Опять заходить въ общую столовую.
— Пищу пробуетъ?
— Какое! Ѣстъ во всѣ лопатки. Вчера чай пилъ тутъ тоже — такъ два кусочка сахару осталось. Въ карманъ спряталъ.
— Что вы говорите! Зачѣмъ?
— Одинъ придворный тоже его спросилъ. А онъ отвѣчаетъ: "Пригодится, говоритъ. Одинъ кусочекъ подарю Викторіи-Августѣ, другой кронпринцу, если ему Верденская операція удастся".
— Прямо удивительный чудачина! Я думаю, пообѣдавъ, швырнетъ сотенный билетъ и сдачу оставляетъ дѣвушкѣ?
— Нѣтъ, вы этого не скажите. Вчера наѣлъ онъ на четыре марки и десять пфенниговъ. Далъ дѣвушкѣ пять марокъ в говоритъ: оставьте себѣ двадцать пфенниговъ, а семьдесятъ гоните сюда.
— Такъ и сказалъ: гоните сюда?
— Ну: можетъ, выразился изысканнѣе, но семьдесятъ пфенниговъ все-таки сунулъ въ жилетный карманъ. Потомъ на нихъ (я самъ видѣлъ) купилъ 3 воротничка.
— Хватили, батенька! Что это за воротнички за семьдесятъ пфенниговъ?!
— Даже за шестьдесятъ. Бумажные. А на оставшіеся десять пфенниговъ купилъ сигару. Докурилъ до половины и спряталъ.
— Какое милое чудачество!
— Ну, какъ вамъ сказать…
Черезъ недѣлю.
— Виноватъ, позвольте мнѣ пройти внутрь трамвая…
— Куда вы прете! Неудобно.
— Это почему же-съ?
— Тамъ кайзеръ сидитъ.
— Опять?!
— Да-съ, опять.
— Господи, что это онъ каждый день разъѣздился. Торчи тутъ вѣчно на площадкѣ!..
— Ничего не подѣлаешь. Всѣ одинаково страдаемъ. Раньше хоть свита его ѣздила, а теперь и тѣ перестали.
— Собственно, почему?
— Собственно изъ-за сигары. Такія онъ сигары сталъ курить, что даже Гельфериха, друга его, извините, стошнило. Съ тѣхъ поръ стараются съ нимъ въ закрытыя помѣщенія не попадать.
— Гм!.. Большое это для насъ неудобство.
— И не говорите! Занимаю я номеръ въ гостиницѣ "Розовый Медвѣдь", какъ разъ рядомъ съ нимъ… И что же!
— Развѣ онъ до сихъ поръ въ этомъ "Медвѣдѣ" живетъ?!
— Представьте! Отвратительнѣйшій номеришко въ три марки, и такъ онъ туда представьте вгвоздился, что штопоромъ его не вытянешь. Ну, вотъ. Такъ придешь домой — портье жить не даетъ: сапогами не стучи, умываться или что другое дѣлать (перегородка-то въ палецъ) не смѣй — чистое наказаніе! Будто не можетъ человѣкъ себѣ дворца выстроить.
— Да-съ. Оно и съ обѣдами не совсѣмъ удобно.
Приходить — всѣ должны вставать и стоять, пока онъ не съѣсть обѣда, А ѣстъ онъ долго. Да еще кусокъ останется, такъ онъ норовитъ его въ карманъ сунуть или въ другое какое мѣсто. Вѣрите — вчера полтарелки макаронъ за голенищемъ унесъ.
— Что за милое чудачество!
— Чудачество? Вотъ что, мой дорогой — если вы тихій идіотъ, то и должны жить въ убѣжищѣ для идіотовъ, а не толпиться зря на трамвайной площадкѣ!..
Черезъ мѣсяцъ.
— Ѣздитъ?
— Ѣздитъ. Раза четыре въ день: и все норовитъ до конца доѣхать за свои десять пфенниговъ. Опять же вагонъ такъ прокурилъ своими сигарами, что войти нельзя. По полтора пфеннига за штуку сигары куритъ — повѣрите ли?!!
— Какъ не стыдно, право. Вѣдь мы къ нему въ его дворцы не лѣземъ, такъ почему жъ онъ къ намъ лѣзетъ. Кайзеръ ты, — такъ и поступай по-кайзерячьи, а не веди себя, какъ мелкій комми изъ базарной гостиницы.
— Вотъ вы говорите — дворцы… Какіе тамъ дворцы, когда, говорятъ, все заложено и перезаложено. Вѣрите ли — исподнее солдатское подъ видомъ шутки якобы — подъ штаны надѣлъ, да такъ и ходить. Стыдобушка!
— Слушайте… А нельзя его не пускать въ трамвай?
— Попробуй, не пусти. Я, говоритъ, такой же пассажиръ, какъ другіе! Въ столовой тоже: я, говорить, такой же обѣдающій, какъ другіе… А какое тамъ — такой! Все-таки кайзеръ — жалко — ну, лишній кусокъ и ввернутъ или полтарелочки супу подбросятъ.
— А въ "Розовомъ Медведѣ" все еще живетъ?
— Живетъ. За послѣдніе полмѣсяца не заплатилъ. Портье жаловался мнѣ. Напомнить, говоритъ неудобно, а хозяинъ ругается.
— Положеньице! А кайзеръ такъ и молчитъ?
— Не молчитъ, положимъ, да что толку… Вотъ, говоритъ, выпущу военный заемъ — тогда и отдамъ. Что жъ военный заемъ, военный заемъ. Военный заемъ еще продать нужно.
— Некрасиво, некрасиво. Лучше бы, чѣмъ сигары раскуривать — за номеръ заплатилъ.
— А вы думаете, онъ свои куритъ? У него теперь такая манера завелась: высмотритъ кого поприличнѣе и сейчасъ съ разговорчикомъ: "Далеко изволите ѣхать?" — До Пупхенъ-штрассе, ваше величество". "А, это хорошо. Кстати: нѣтъ ли y васъ сигарки. Представьте, свои дома забылъ". Жалко, конечно, — даютъ. Но, однако — сегодня забылъ, завтра забылъ — но нельзя же каждый день! Мы тоже не милліонеры.
— И не говорите!.. Съ займомъ тоже: подписался только онъ самъ на полмилліарда, да дѣти по сту тысячъ. Больше никто. Однако, подписаться подписались, а взноса ни одного еще не сдѣлали. Сухіе орѣхи. Даже задатку не дали.
Черезъ два мѣсяца, въ общественной столовой:
— Послушайте, вы тамъ! Бросьте ѣсть свою гороховую сосиску. Кайзеръ пришелъ. Спрячьте ее.
— А что, развѣ неудобно при немъ ѣсть?
— Не то. А увидитъ еще да попросить кусочекъ — вамъ же хуже будетъ.
— И Боже жъ ты мой! Кайзеръ, кажется, какъ кайзеръ, а совсѣмъ не по кайзериному поступаетъ.
— Довоевались.