Сибирские этюды (Амфитеатров)/Загадки/ДО
| ← Лѣсное умертвіе | Сибирскіе этюды — Загадки | Родительскія скорби → |
| Источникъ: Амфитеатровъ А. В. Сибирскіе этюды. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1904. — С. 346. |
Въ 1902 году усердно летала по газетамъ не совсѣмъ утка — скорѣе «проба пера» съ гешефтмахерскими цѣлями и съ иллюзіей маленькой правды на днѣ, — будто французы или американцы какіе-то получили или получаютъ концессію на постройку второго великаго пути черезъ Сибирь, двухрельсоваго, который пройдетъ гораздо сѣвернѣе нынѣ дѣйствующаго, прорѣзавъ тундры, горы, «разливы рѣкъ, подобные морямъ», тайгу и урманы. Не знаю, какъ извѣстіе было принято въ Россіи. Говорятъ, нашлись даже газеты, которыя идею французовъ или американцевъ серьезно поддерживали. Въ Сибири отнеслись къ затѣѣ съ веселымъ удивленіемъ:
— Зачѣмъ?!
Я не былъ на сѣверѣ Сибири, но зналъ многихъ промышленниковъ и ссыльнопоселенцевъ изъ «Якутки», какъ «ласкательно» слывутъ у невольныхъ сибирскихъ жителей грозные районы нижняго теченія Лены и Енисея. Одинъ изъ первыхъ, крупный промысловый хозяинъ, разсказывалъ:
— Оставилъ я въ становищѣ, въ устьѣ Енисея, на пробу артель на зимовку. Бѣгу къ нимъ по веснѣ, съ пароходомъ; — опозднился малость, задержался въ Енисейскѣ, — кошки скребутъ на сердцѣ. Выходитъ по моему разсчету, что уже давно у моихъ ребятъ хлѣбъ весь вышелъ: — какъ-то они тамъ живы, питаются? Народъ непривычный! Боюсь цынгу застать, тифъ голодный… Подошли мы къ становищу, стали въ заводи, сажусь на лодку плыть на берегъ, — крещусь: Мать Пресвятая Богородица, не погуби, помилуй!.. А они, обломы мои любезные, встрѣчаютъ меня, — какъ ни въ чемъ не бывало: красномордые всѣ, веселые… Ахъ, дьяволы! Да чѣмъ же вы живы? А вотъ… И подаютъ они мнѣ, братецъ мой, стаканъ питья нѣкоего: чистое, — насквозь видать, какъ слезинка… Попробовалъ: вкусно, масляно, чѣмъ-то пахнетъ, на что-то похоже: а что — не пойму. На семгу какъ-будто смахиваетъ… — Да неужели жиръ?.. Кетовый, изъ рыбы кеты… Очень я подивился! У меня племянникъ больной, малокровіемъ острымъ страдаетъ и было ему велѣно докторами пить рыбій жиръ, — такъ онъ отъ такого лекарства прекраснаго не столь исцѣлѣлъ, сколь съ круга спился, потому что — съ души воротитъ, если эту пакость не залить коньякомъ. Въ томъ правилѣ онъ, бывало, и дѣйствовалъ: ложку жиру да стаканчикъ коньяку… ложку жиру да стаканчикъ коньяку: — къ вечеру-то, обыкновенно, такъ густо вылѣчатся, что, глядь, отъ большого здоровья уже и мамы не выговариваетъ… А тутъ рыбій жиръ — какъ лучшее питье, безъ закуски! Даже позавидовалъ я моимъ трудничкамъ, ей-Богу, — и поплылъ себѣ назадъ во-свояси уже съ покойнымъ духомъ…
— Хлѣба-то, небось, послѣ открытія такой благодати, еще меньше имъ оставили?
— Да, чудакъ-человѣкъ! На что имъ хлѣба, ежели кетою сыты? Да! вотъ каковы дары природы! А говорятъ, что на сибирскомъ сѣверѣ человѣку жить нельзя!
Промышленникъ забывалъ въ своемъ побѣдоносномъ анекдотѣ разсказать, что въ возвратный путь онъ долженъ былъ захватить съ собою съ становища двухъ работниковъ сумасшедшихъ и нѣсколько полуослѣпшихъ, и что, въ числѣ умершихъ, были самоубійцы отъ лютой тоски полярнаго зимовья, а изъ живыхъ двѣ трети требовали себѣ смѣны, не соглашаясь на новый срокъ ни за какую плату. Эти секреты разоблачили спутники и подручные промысловаго хозяина, и, хотя рыбы и кеты и живительныхъ чудодѣйствій ея они тоже не отрицали, пѣсни ихъ были совсѣмъ другія пѣсни.
— А говорили, что на нижнемъ Енисеѣ человѣку жить нельзя! — восклицалъ хозяинъ.
— Развѣ въ нижнемъ Енисеѣ жизнь? Хуже смерти! — восклицали работники.
Пріѣхавъ въ Петербургъ, я узналъ, что французы или американцы, собиравшіеся осчастливить сѣверный поясъ Сибири желѣзною дорогою, — не миѳичны. Они были въ Петербургѣ, метались, хлопотали, агитировали, сновали по редакціямъ и, бія себя въ перси кулаками, сулили сѣверной Сибири великую будущность.
— Monsieur[1]! — восклицали они въ одной редакціи, патетически простирая длани къ окнамъ. — Monsieur[1], взгляните на дивный дворецъ, расположенный противъ вашего дома… Клянемся, что, когда пройдетъ наша дорога, такими дворцами покроется вся Сибирь!!!
Хозяинъ выслушалъ и потупился, кусая губы отъ смѣха: напротивъ былъ домъ предварительнаго заключенія…
Мнѣ хочется подѣлиться съ читателями кое-какими свѣдѣніями, которыя я имѣю изъ первыхъ рукъ, объ этихъ двусмысленныхъ мѣстахъ таинственныхъ сокровищъ, — поскольку они жизнеспособны и годятся къ созиданію въ нихъ франко-американскихъ дворцовъ, хотя бы и въ цѣляхъ лишь предварительнаго заключенія.
— Тятіи ми юсьтіе? — Ми — ниснетоимстій наёдъ!
Это — фонографически воспроизведенная фраза изъ говора крестьянъ нижнеколымскихъ, въ бассейнѣ Лены, и должна она обозначать:
— Какіе мы русскіе? Мы — нижнеколымскій народъ.
Грубый и мощный, какъ удары топора въ вѣковую сосну, языкъ старыхъ посельщиковъ, языкъ стрѣльцовъ, казаковъ и раскольниковъ, громовый языкъ протопопа Аввакума, языкъ, восхваляющій себя «самогуднымъ», выродился у «ниснетоимстьго наёда» въ птичій свистъ. Объясняются имъ люди пяти футовъ роста и менѣе, между которыми человѣкъ, способный поднять пять пудовъ вѣса почитается чуть не сказочнымъ богатыремъ. На пришельцевъ изъ Россіи, совсѣмъ не крупныхъ у себя на родинѣ, они смотрятъ со страхомъ, какъ на чудовищныхъ великановъ иного невѣдомаго, грознаго племени:
— Татіи, баютъ, внасъ бии стаи стаити! (Такіе, баютъ, у насъ были старые старики!).
Якутъ, по отношенію къ этимъ жалкимъ выродкамъ, — представитель едва-ли уже не высшей породы, а чукча — несомнѣнно: онъ сильнѣе физически, дикій умъ его острѣе, въ немъ живъ гордый, свободолюбивый духъ, внушившій столько прекрасныхъ картинъ извѣстному Тану, — это сильный тюркскій народъ, съ развитою психическою жизнью, не лишенный великодушія и человѣколюбія, хотя спиртолюбія въ немъ, къ сожалѣнію, еще больше. «Ниснетоимстій наёдъ» — по собственному сознанію и наблюденію людей, имѣвшихъ съ нимъ непосредственныя сношенія, — совершенная мразь и тѣломъ, и духомъ. Русскими они, какъ только-что сказано, уже себя не считаютъ. Слово «русскій» въ краю обозначаетъ уголовнаго преступника, ссыльнаго человѣка и, переносно, опаснаго буяна. «Русскимъ» пугаютъ дѣтей. Слово «преступникъ» обозначаетъ спеціально-политическаго ссыльнаго и, переносно же, всякаго хорошо грамотнаго и образованнаго человѣка, если онъ не купецъ. Я видѣлъ письма изъ этого края, начинавшіяся дикимъ на нашъ слухъ, но тамъ наивно употребляемымъ bona fide[2], обращеніемъ: Многоуважаемый господинъ преступникъ! Не примете ли вы участіе въ подпискѣ, устраиваемой въ пользу бѣднаго семейства и т. д.
Сколько поколѣній нужно было, чтобы вывести столь троглодитную расу славянотюркскихъ недоростковъ? Увы! всего два-три: это — внуки, иногда правнуки русскихъ изъ Россіи или, — при чемъ скорость вырожденія еще удивительнѣе, — мощныхъ средне-сибирскихъ чалдоновъ! О какомъ бы то ни было культурномъ воздѣйствіи ихъ на край нечего и говорить: они — такъ же темны, какъ окружающіе ихъ дикари.
Этотъ «ниснетоимстій наёдъ» неизмѣнно припоминается мнѣ, когда я слышу чьи-либо сладкорѣчивыя рацеи о великой будущей цивилизаціи Сибири. Я того мнѣнія, что Сибирь, проглотившая безъ остатка уже много цивилизацій, которыхъ и исторія-то даже забылась, проглотитъ и еще ихъ нѣсколько, а сама. врядъ ли цивилизуется и колонизируется, если Богъ какимъ-либо переворотомъ или люди плотиною на Татарскомъ проливѣ не смягчатъ ея климата.
Неоднократно уже развивалъ я съ подробностью мысль, какъ преувеличены колонизаціонныя надежды даже для лучшихъ и богатѣйшихъ уголковъ этого края-колосса, и съ какимъ льстивымъ ослѣпленіемъ мы принимаемъ временные и зыбкіе успѣхи «ермачества», обогащеніе нѣсколькихъ немноголюдныхъ поколѣній-рвачей за успѣхи вѣчной и твердой колонизаціи, а богатыя хищническія взятки съ дѣвственной природы за задатокъ будущаго богатаго народнаго хозяйства. Что же касается милыхъ палестинъ въ родѣ колымскаго и ему подобныхъ краевъ, мнѣ кажется, что для колонизаціи ихъ имѣется лишь одинъ раціональный проектъ — дѣйствительно, американскаго происхожденія, потому что онъ сочиненъ Маркомъ Твэномъ. Въ одномъ его романѣ[3] герой-спиритъ предполагаетъ купить у русскаго правительства сѣверную Сибирь, чтобы создать въ ней государство, населенное… матеріализованными покойниками, которые-де, не нуждаясь въ пищѣ и одеждѣ, заживутъ въ сибирскихъ условіяхъ людямъ полезно, себѣ пріятно, словомъ, припѣваючи. Проектъ высоко практичный, а, при всемірно извѣстномъ медіумическомъ искусствѣ сибирскихъ шамановъ, даже и легко исполнимый.
Сибирь — страна глубокихъ экономическихъ загадокъ, имѣющихъ главнымъ корнемъ общій суровый недостатокъ края, размѣрами своими скорѣе заслуживающаго названія шестой части свѣта: въ Сибири по бритому не растетъ! На этой почвѣ, очень удобной для сохраненія мертвыхъ мамонтовъ, живое сохраняется лишь страшною, сверхсильною борьбою за свое существованіе, да и то съ грѣхомъ пополамъ, и вѣчно на полъ-пути къ вымиранію и истощенію, и однажды истощенная природа возрождается съ ужасающею медленностью. Вырубленная тайга превращается въ степь, почти не поддающуюся облѣсенію. Звѣровой промыселъ гдѣ вымеръ вовсе, гдѣ вымираетъ: изъ пушныхъ товаровъ многіе обратились въ миѳы давнихъ временъ: нынѣ они достояніе музеевъ, а не торговли. За хорошаго медвѣдя въ Енисейскѣ платятъ 75 рублей. Массовыя переселенія бѣлки — еще въ памяти у сибирскихъ старожиловъ: въ 1859 г., напр., бѣлки ринулись милліонами на западъ, черезъ Енисей; городъ Красноярскъ оказался на ихъ пути, онѣ бѣжали по улицамъ, прыгали по крышамъ домовъ, падали въ печныя трубы. Сложилась даже легенда народная, будто лѣшій сибирскій проигралъ всю свою бѣлку въ карты лѣшему пермскому, — потому проигранный звѣрь и повалилъ тучами за Уралъ. Въ 1902 г. въ Минусинскѣ я платилъ за бѣличью шкуру 25 копѣекъ, за живую бѣлку — 50 коп., а то и рубль! Горностай стоялъ въ цѣнѣ по 1 р. 25 к.! Не такъ давно соболя били палками у погребовъ, а теперь за порядочнаго соболя надо отдать рублей сорокъ; живой же соболь, излюбленная домашняя игрушка стариннаго сибиряка, сталъ рѣдкостью, о которой слухи идутъ за сто, за двѣсти верстъ: Иванъ, молъ, Черныхъ живого соболя на цѣпочкѣ держитъ!.. Достаточно было пройти желѣзной дорогѣ, чтобы сибирскій обыватель, на пятьсотъ верстъ по обѣ стороны полотна, остался безъ главнаго своего кормильца-рябчика. Москва и Петербургъ вытягиваютъ дичь изъ тайги дочиста, а идетъ она въ тайгѣ отъ года къ году не на прибыль, но на убыль. Минусинскій базаръ торгуетъ на мѣстную нужду почти исключительно бракованнымъ рябчикомъ, то есть сильно разстрѣляннымъ и потому ненадежнымъ въ дорогу, — хорошій рябчикъ не находить потребителя, такъ какъ — не по карману: сорокъ копѣекъ пара. Петербуржцы, конечно, улыбнутся на такую дороговизну, но не забывайте, что вѣдь это — въ краю, гдѣ еще недавно почитали грѣхомъ брать деньги за дичь, какъ за хлѣбъ, и, если вы хотѣли отблагодарить охотника, то дарили его порохомъ и свинцомъ: деньги онъ принялъ бы за оскорбленіе. Дешево въ современной Сибири только то, чего еще не потребовали отъ нея для себя Россія, Европа, Америка. Что понадобилось, сейчасъ же бѣшено растетъ въ цѣнѣ и быстро исчезаетъ изъ мѣстнаго обывательскаго обихода. Стоило въ степи появиться датскимъ маслобоямъ, чтобы по деревнямъ, заимкамъ и городамъ началась непомѣрная убыль молока, въ которомъ прежде чуть не купались, а теперь дѣтямъ отказываютъ. Одно западно-сибирское клеевое дѣло, съ нѣмецкою фирмою, возникло и окрѣпло изъ, своего рода, рыбьей шелухи гоголева Костанжогло: иниціаторъ предпріятія, изъ ссыльныхъ, выпросилъ у киргизовъ даровую монополію на пользованіе внутренностями и, вообще, отбросами животныхъ послѣ осенней бойни. Фирма сейчасъ считается въ многихъ милліонахъ, а подражатели ея всѣ безъ исключенія разоряются, такъ какъ матеріалъ-отбросъ, который десять лѣтъ назадъ давался даромъ за ненадобностью, теперь уже въ крупной цѣнѣ, а если онъ не даровой, то оказывается, что вывозъ его не окупаетъ провоза, новымъ начинателямъ не подъ силу конкуренція со старымъ, забравшимъ власть надъ степью, крѣпко упроченнымъ богатымъ дѣломъ, и, такимъ образомъ, игра не стоитъ свѣчъ.
Всюду одно и то же: первый Ермакъ беретъ густо и ходитъ въ золотѣ, а налетѣвшимъ на соблазнъ Ермачкамъ достаются поскребушки — и пренасмѣшливые… Сунется въ дѣло человѣкъ, и обожжется на молокѣ, а потомъ всю жизнь дуетъ на воду!
Въ этихъ странныхъ, богато-нищихъ краяхъ промышленность и торговля вѣчно одною ногою на облакѣ, другою въ лужѣ. Носъ вывязилъ — хвостъ увязъ, хвостъ вывязилъ — носъ увязъ. Тосковали сибиряки по воднымъ путямъ сообщенія, развили жиденькія пароходства по Оби, Иртышу, Енисею. Прекрасно! Но одновременно, сразу, страшно упалъ на тѣхъ же рѣкахъ рыбный промыселъ: говорятъ, будто рыба перестала подниматься съ устьевъ къ верховьямъ, боится пароходнаго движенія. Береговое населеніе Оби, въ особенности вымирающіе, безнадежно пропащіе инородцы, — люди и такъ безъ куска хлѣба, въ самомъ буквальномъ смыслѣ этихъ словъ, — съ холоднымъ отчаяніемъ чувствуютъ, какъ въ безрыбьи таетъ и сокращается изо дня въ день главное ихъ подспорье къ жизни.
Въ Сибири — здѣсь аукнется, а тамъ откликнется, и гдѣ это «тамъ», заранѣе никакъ не угадаешь: такъ оно всегда внезапно и неожиданно, что только руками развести! Казалось бы, что общаго между желѣзной дорогой и канатнымъ производствомъ? А, между тѣмъ, желѣзная дорога пустила сибирскихъ канатчиковъ по міру. Почему? Да очень просто: умеръ старый иркутскій трактъ, по немъ больше не тянутся безконечные обозы съ спеціальною сибирскою упаковкою кладей на дальнія разстоянія: желѣзнодорожный багажъ требуетъ веревки вдесятеро меньше, производство не окупаетъ себя и безсильно предъ конкурренціей изъ Россіи. Изъ этого курьезнаго кризиса, по непредвидѣнности своей обострившагося съ страшною силою и обезработившаго тысячи рукъ, легко видѣть, какъ даже самыя полезныя предпріятія на благо Сибири, часто роковымъ образомъ порождаютъ совершенно мефистофельскіе отголоски и, «хотя добра, зло производятъ».
Неизученность Сибири въ отношеніи того, что ей будетъ въ прокъ, что во вредъ или втуне, вѣчная неувѣренность предпринимателей, — ступаютъ ли они на лѣстницу преуспѣянія или же въ трясину, — главная причина той промышленной косности, которою справедливо попрекаютъ сибиряковъ. Они очень энергичны въ дѣлахъ маленькаго, частнаго хозяйства, въ «своемъ дѣлѣ», но ихъ не хватаетъ на крупныя предпріятія, нужныя, чтобы оживить спящій, неподвижный, почти мертвый край. Это — не недостатокъ личной иниціативы, а скорѣе нежеланіе проявить ее въ тѣхъ узкихъ рамкахъ административной опеки, въ которыя втиснуто сибирское общественное хозяйство. Разъ опека, такъ пусть опека и распоряжается упорядоченіемъ края за свой страхъ, рискъ и расходы, а наши скрыни и энергія — въ сторонѣ, приберегается для «свово дѣла»… Такова сибирская — и далеко не безосновательная — логика. Поэтому сибиряки искони большіе плаксы и канюки предъ Петербургомъ, вѣчно взываютъ о льготахъ, о ссудахъ, о покровительствѣ. Москва держитъ ихъ на короткой веревочкѣ, которую они и рады бы перегрызть, да зубы плохи. Ихъ торговыя затѣи на широкую ногу всегда звучатъ какъ-то химерично и, — быть можетъ, потому, что слишкомъ ошарашиваютъ неподготовленнаго человѣка своими фантастическими перспективами, — не пользуются въ Россіи симпатіями и довѣріемъ. Извѣстны: пресловутый сибирскій плачъ и походъ во славу портофранко въ устьѣ Оби, а также маркъ-твэновскій проектъ желѣзной дороги на Березовъ и Обдорскъ, и, осуществленный и, нельзя не сознаться, нелѣпѣйшій въ мірѣ каналъ для соединенія системы Оби съ системою Енисея; имъ пользуются три съ половиною барки въ годъ, да и о тѣхъ сибиряки разсказываютъ, будто заплываютъ онѣ — шальныя, съ хозяйскаго безпамятнаго пьянства. Обь-Енисейскій каналъ — классическій и поучительный примѣръ того, какихъ мышей умѣютъ рожать горы сибирскихъ торговыхъ затѣй послѣ долгихъ и громчайшихъ натугъ! Въ первый мой наѣздъ въ Сибирь, очень короткій и совершенно случайный, въ Томскѣ группа купцовъ ознакомила меня съ тогдашнею насущною нуждою мѣстнаго экспорта: чтобы усилить движеніе русскихъ товаровъ въ средній Китай, на Кобдо, надо было, ужъ не помню теперь въ какомъ пунктѣ, гдѣ-то къ югу за Барнауломъ, замѣнить вьючный путь по горной тропѣ шоссейнымъ. Стоить это удовольствіе должно было 160.000—180.000 рублей, а выгодъ оно сулило милліоны. Купцы искали правительственной помощи и просили меня поддержать ихъ проектъ въ газетахъ. Полезность шоссе была очевидна, я съ удовольствіемъ написалъ о его необходимости въ газету, гдѣ тогда работалъ, а, при встрѣчѣ съ лицомъ, отъ котораго значительно зависѣло это дѣло, усердно просилъ его поддержать сибирское ходатайство. Но онъ возразилъ — «съ улыбкой роковою»:
— Младенецъ вы! Они васъ морочатъ, а вы принимаете въ серьезъ!
— Позвольте!
Я съ краснорѣчіемъ изложилъ всѣ сибирскіе доводы, казалось бы, неопровержимые. А онъ:
— Я, — говоритъ, — на все это отвѣчу однимъ соображеніемъ. Имъ было сказано, что казна на ихъ дорогу ничего дать не можетъ, но не имѣется никакихъ препятствій, чтобы они выстроили дорогу за свой счетъ съ извѣстнымъ порядкомъ погашенія затратъ черезъ мѣстное обложеніе дорожнаго движенія, вотъ какъ земскія дороги. Но такая перспектива имъ не улыбнулась. Имъ желательно, чтобы строила казна на свой счетъ. А казнѣ это упорство желанія — противопоказаніе о необходимости строить. Если дорога сулитъ обширный рынокъ и милліонныя прибыли, то на нее не только купечеству цѣлаго богатаго округа, но и одному купцу — прямой разсчетъ рискнуть ничтожною затратою менѣе двухсотъ тысячъ рублей. Если они сами не рискуютъ и не находятъ кредиторовъ для риска въ Москвѣ, прямо заинтересованной въ средне-китайскомъ сбытѣ мануфактуръ, значитъ, не слишкомъ-то они уповаютъ на будущій рынокъ, и польза отъ него — либо будетъ, либо нѣтъ.
Справедливо!
Я отписалъ о томъ своимъ пріятельскимъ знакомымъ, но получилъ очень неожиданный отвѣтъ:
— Какіе они тамъ у васъ въ Петербургѣ ловкіе! Мы выстроимъ, а они выждутъ срокъ, да потомъ насъ обложатъ?! Не на младенцевъ напали…
И опять справедливо! Правда — и въ Петербургѣ, правда — и въ Сибири. А результатъ столкновенія двухъ правдъ — лишь нижеслѣдующій:
Очутившись въ Сибири въ 1902 году, я навелъ справки о шоссе: осуществлено ли? Нѣтъ, и память о проектѣ заглохла. Зато совершенно однородные вопросы возникли о дорогѣ на Усъ изъ Минусинска, о шоссе черезъ какой-то Алтайскій перевалъ изъ Кузнецка, и всюду одна и та же исторія: частная иниціатива требуетъ сперва казенной помощи, чтобы потомъ себя проявить; казна требуетъ, чтобы частная иниціатива сперва проявила себя достойною помощи, а ужъ потомъ ей помочь… Казна не вѣритъ обывателю, обыватель — казнѣ. Старая побасенка о томъ, какъ тягались журавль и цапля!
До чего курьезны противорѣчія природныхъ данныхъ и обывательской жизни въ сибирскихъ городахъ, трудно изобразить и исчислить. Взять тотъ же Минусинскъ — хлѣбную столицу южной Сибири. Онъ стоитъ на содѣ, но фунтъ соды стоитъ въ немъ 16 копѣекъ. Великолѣпнѣйшая водная сила, мощное теченіе верхняго Енисея, даетъ Минусинску возможность дешеваго электрическаго освѣщенія, — единственной гарантіи деревянному городу противъ пожаровъ, ужасныхъ при дикихъ вѣтрахъ здѣшняго плоскогорія. Нѣтъ! Городъ коптитъ бакинскимъ керосиномъ по девяти копеекъ фунтъ или жжетъ свѣчи по тридцать двѣ копѣйки, выгорая время отъ времени огромными полосами — сколько отъ поджоговъ, столько и отъ неосторожности. Минусинская степь испещрена цѣлебными озерами замѣчательной силы, — одно изъ нихъ — пресловутая Шира, другое — Тагарское — лежитъ почти подъ самымъ городомъ, въ четырнадцати верстахъ; но озера никого не исцѣляютъ: по короткости сезона, изъ за раннихъ холодовъ и отсутствія приспособленій къ пользованію водами иначе, какъ въ первобытномъ, натуральномъ ихъ состояніи. Минусинская степь — житница Сибири, но, когда въ ней большой урожай, житница не въ состояніи вывезти своего хлѣба въ Сибирь; когда же въ ней случился полный неурожай, то сперва было неоткуда, а, когда нашли откуда, оказалось невозможнымъ доставить въ нее хлѣбъ. Помогли денежными ссудами, причемъ пришлось сильно бороться съ алчностью мѣстныхъ богачей, взбодрившихъ продажный хлѣбъ на рубль серебра за пудъ, вмѣсто обычныхъ трехъ гривенниковъ. Я недавно съ невольною улыбкою прочиталъ газетное извѣщеніе, что близъ Минусинска открыты залежи глауберовой соли и организуется компанія для эксплоатаціи открытія. Глауберовой соли тамъ, дѣйствительно, очень много, но «открывать» ее рѣшительно не было надобности: безчисленныя залежи соли и насыщенныя ею озера, на выборъ, покажетъ вамъ любой мѣстный мужикъ, и всѣ чалдоны очень хорошо знаютъ значеніе и возможную будущую пользу этихъ, нынѣ напрасныхъ, богатствъ. Въ степяхъ верхняго Енисея не Колумбы нужны, а предприниматели. Открывать-то тамъ очень легко, вотъ капиталомъ и энергіей рискнуть — это другое дѣло! Я зналъ въ Минусинскѣ ссыльнаго старика лѣтъ девяноста, по фамиліи Жарова, который, скитаясь подъ Саянами, нашелъ по Енисею, какъ онъ выражается; «шестьдесятъ мраморныхъ горъ», т. е. мраморные пласты шестидесяти сортовъ. Образчики мрамора Жарова — чудные: такого облицовочнаго матеріала въ Россіи нѣтъ и никогда не было… Но уже въ Минусинскъ и Красноярскъ верхне-енисейскіе мраморы доставляются не иначе, какъ въ сугробахъ бѣлой извести. Драгоцѣнный камень пережигается на известь: больше съ нимъ дѣлать нечего, — невыгоденъ!..
С. Ю. Витте проѣхалъ Сибирь, убѣдился, что ея земледѣльческая легенда столько же непрочна, какъ отошедшія въ вѣчность пушная и горнопромышленная, и указалъ на необходимость саморазвитія края въ сторону обрабатывающей промышленности — заводской и фабричной, а изъ нуждъ насущныхъ, на первомъ планѣ, — неотступную потребность въ сѣти путей сообщенія: безъ нихъ Сибирь — мертвый, лежачій камень, подъ который никакая вода не потечетъ. Тутъ есть одно слово необычайной важности: «саморазвитіе». До тѣхъ поръ, покуда на эту нескладную громадину Сибирь въ Петербургѣ будутъ смотрѣть съ центральной точки зрѣнія всероссійскихъ пользъ, она останется и сама въ себѣ дика и безпомощна, и Россіи не въ помощь. Что-то въ родѣ колоссальнаго покойника въ домѣ, который и дорогъ вамъ, и стѣсняетъ васъ ужасно! Для того, чтобы Сибирь живила Россію, нужно сперва ее самоё взбрызнуть живою водою. Такова же, какъ она есть, она — лишь огромный и холодный, пустой корридоръ. Какая-то транзитная пустыня, безнадежная для культуры! Гдѣ въ ней ни остановись, она чужому человѣку, пришлому, «навозному» годна только на то, чтобы выбрать изъ нея все, что мѣстами попадается хорошаго, и увезти либо къ Тихому океану, либо къ Черному морю, а вотъ, если осуществится проектъ всеславянской балканской желѣзной дороги, то и прямикомъ къ морю Адріатическому. Нужна широко и быстро развивающаяся сѣть желѣзныхъ дорогъ и именно сѣть, а не параллельные пояса, нужно, чтобы желѣзнодорожная сѣть помогла Сибири обслуживать Сибирь же, потому что только, лишь въ томъ случаѣ, когда Сибирь будетъ сама обслуживать себя, она дѣйствительно и нормально будетъ полезна и Россіи… А до тѣхъ поръ наши къ ней отношенія — въ тѣхъ или иныхъ благовидныхъ маскахъ, все то же старое ермачество… урвалъ да и за щеку! Осталась дыра, мѣсто пусто, — не наша русская, — сибирская бѣда: Сибири и несчастіе! Такъ тому и быть! Русскіе Ермаки сосутъ въ себя сибирскія природныя богатства; неустроенность и хаотичность Сибири, какъ провинціи, если еще не сосетъ, то оставляетъ безъ помощи русскую казну. А мѣстами и сосетъ…
Крупный хлѣбный торговецъ и большой сибирскій патріотъ говорилъ мнѣ:
— Это сомнительно, чтобы, съ желѣзными дорогами, нашъ усинскій и минусинскій хлѣбъ завалилъ русскіе рынки, какъ уповаютъ наши энтузіасты: слишкомъ жирная самонадѣянность! Отъ насъ до рынковъ 4.500 верстъ земледѣльческой полосы. Для того, чтобы нашъ хлѣбъ очень ужъ для нихъ понадобился, надо, чтобы на всемъ пространствѣ 4.500 верстъ стояли неурожаи, потому что, при такомъ желѣзнодорожномъ пробѣгѣ, хлѣбъ нашъ не въ состояніи доходить къ экспортнымъ пунктамъ за дешево, и, слѣдовательно, хлѣбъ ближайшихъ доставокъ, даже при очень среднихъ урожаяхъ, всегда насъ побьетъ. А вотъ, что только съ желѣзными дорогами мы начнемъ фактами оправдывать названіе нашего края «сибирскою житницею», это вѣрно. Сейчасъ мы — житница собирающая, но не кормящая. На хлѣбѣ сидимъ, но часто случается, что сами не ѣдимъ и другимъ не даемъ. Урожай у насъ вовсе не гарантія, что за пятьсотъ верстъ къ сѣверу, не говоря уже о низовьяхъ нашихъ великихъ рѣкъ, люди не будутъ дохнуть съ голода. И въ глушь не зачѣмъ забираться для примѣра: у насъ на иркутскомъ рынкѣ, въ желѣзнодорожномъ центрѣ, степная бездорожица отзывается такими скачками цѣнъ, что обыватели волкомъ воютъ. А, что дѣлалось по всей Восточной Сибири, когда обманула исконныя надежды и не родила минусинская степь! Наши мѣста вотъ какія: при урожаѣ отъ насъ хлѣба увезти нельзя, при неурожаѣ — къ вамъ привезти не откуда! То дешевизна, — хоть не снимай хлѣба съ полосы, свои руки дороже. То — провозъ не въ подъемъ и богачамъ, не то что среднему крестьянину. У насъ залежи хлѣба по пятнадцати, по двадцати лѣтъ не въ состояніи обратиться въ деньги и, сидя на полныхъ закромахъ, чалдонъ еще не вышелъ изъ эпохи мѣнового торга! Пути сообщенія должны обозначить и упорядочить наши мѣстные сибирскіе районы хлѣбоснабженія и опредѣлить ихъ естественную взаимозависимость, — вотъ чего я жду отъ нихъ — перваго и съ большими надеждами. Алтай — на Обь, Иртышъ, Тоболъ, мы — на Енисей, Чулымъ, Ангару, дальше къ востоку — Амуръ и Маньчжурка. Должны установиться естественные округа самопродовольствія, — понимаете? А гдѣ самопродовольствіе, тамъ и жизнь обращается внутрь себя; теперь мы все на выносъ живемъ, а тогда попробуемъ чувствовать себя у себя дома. Самопродовольствіе — начало саморазвитія нравственной и общественной самостоятельности, постоянства культурныхъ интересовъ…
Изъ всѣхъ этихъ «само» наиболѣе острая и насущная потребность сибирскаго хозяйства — введеніе земскаго самоуправленія, о потребности въ которомъ, сильно и настойчиво подогнанной войною, я не мало писалъ въ послѣднее время.
Будетъ мужицкое земство! — презрительно говорятъ мѣстные противники реформы, очень немногочисленные противники: мнѣ случалось находить энергичныхъ и убѣжденныхъ сторонниковъ идеи сибирскаго земства даже среди администраціи, которой, казалось бы, она должна быть органически антипатична, какъ ограниченіе сферы ея собственной дѣятельности. Вотъ какъ, стало быть, наглядна тамъ польза земства, и какъ безысходно во мнѣніи населенія большинство нуждъ края безъ земской работы и единства! Я твердо увѣренъ, что, если бы петербургскіе ненавистники идеи о земствѣ въ Сибири побывали на среднихъ и мелкихъ административныхъ постахъ окраины, то и они, вынужденные усталостью и добросовѣстнымъ признаніемъ своего безсилія бороться съ хаосомъ сибирскихъ запросовъ, сами заговорили бы о реформахъ въ пользу общественнаго самоуправленія. «Всевластное безсиліе» — иначе я не могу характеризовать бюрократическій порядокъ современной Сибири, въ которой чиновникъ можетъ сдѣлать произволомъ много вреда обывателю, но, даже при добрыхъ намѣреніяхъ, почти неспособенъ приносить ему пользу. Такъ перепутаны отношенія, такъ смѣшаны дѣятельности власти, такъ велико недовѣріе къ ней сибиряка, вырощенное столѣтіями, сперва въ воеводскомъ кормленіи, потомъ въ «вицеройствѣ», а потомъ просто въ административной растерянности предъ дореформеннымъ краемъ, о которомъ до сихъ поръ не рѣшено: благодать онъ или обуза и потребны ему реформы самодѣятельности или бичи и скорпіоны «засѣдательскаго режима». Послѣдній еще имѣетъ въ Восточной Сибири свои роковые отголоски и пережитки, и скверные оставилъ онъ слѣды — и въ хозяйствѣ, и въ нравственности народныхъ. Нигдѣ, какъ въ Сибири, не боятся болѣе въ чиновникѣ грубой, произвольной силы, нигдѣ, какъ въ Сибири, не уважаютъ его менѣе, какъ носителя государственной справедливости и представителя закона.
Да, несомнѣнно, сибирское земство будетъ совершенно мужицкое земство! Но я не знаю стороны, гдѣ русскій мужикъ былъ бы болѣе «земецъ», чѣмъ въ Сибири, и гдѣ бы онъ былъ лучше подготовленъ къ общественному хозяйствованію. Мужицкія земства и въ Россіи нигдѣ не оплошали, за исключеніемъ тѣхъ несчастныхъ, «въ семьѣ не безъ урода», гдѣ они мужицкія только по составу и славѣ, а въ дѣйствительности зажаты въ крѣпкій единовластительскій кулакъ какого-либо привилегированнаго совмѣстителя. Но въ Сибири послѣднихъ быть не можетъ, а, если и явятся, то врядъ ли они такъ легко овладѣютъ положеніемъ: самъ съ усами мужикъ въ Сибири, мужикъ — да не тотъ! Чалдонъ, даже неграмотный, стоитъ далеко впереди россійскаго мужика по самостоятельности мысли, широтѣ взглядовъ, общественной сметкѣ и воспріимчивости, практическому «себѣ на умѣ». Онъ — хозяинъ до мозга костей, и хозяинъ не приспособляющійся и нищенствующій, но зажиточный и торжествующій. Съ изумительною ясностью видитъ и опредѣляетъ чалдонъ, что ему всего ближе надо: а, по глубокому знанію своего быта и края, съ такою же простотою, легкостью и мѣткостью намѣчаетъ и — какъ надо: источники, средства, формы къ наилучшему удовлетворенію своихъ нуждъ. Я далеко не поклонникъ чалдоновъ и часто изображалъ отрицательныя стороны ихъ бытового уклада и жестокаго характера. Но они очень умны, сильны волею и до чрезвычайности — люди земли! Я увѣренъ, что, если земская реформа освѣтитъ, наконецъ, Сибирь, то на верховьяхъ Оби и Енисея мы увидимъ самыя дѣловитыя, практическія и наиболѣе оправдывающія свое названіе, земскія самоуправленія изъ всей Россіи!
Примѣчанія[править]
- ↑ а б фр. Monsieur — Месье
- ↑ лат. bona fide — добросовѣстно
- ↑ М. Твэнъ «Американскій претендентъ»