бумаги, находилъ, что запятые не на своихъ мѣстахъ и правописаніе не вездѣ соблюдено. Хотя нельзя было отъ меня, по справедливости, требовать отвѣтственности за всѣ три стола нашей канцеляріи, однакожъ съ должнымъ уваженіемъ къ начальнику не отвѣчалъ ни слова, подумалъ только про себя: «эге, здѣсь шашни баловницы Поликсены», и тутъ же рѣшилъ совсѣмъ прекратить посѣщенія. Естественно, генералъ сталъ взыскательнѣе, а я, не тратя даромъ времени, въ одинъ изъ докладовъ подалъ ему прошеніе объ отставкѣ и вышелъ изъ службы изъ-за запятой.
По приѣздѣ въ Петербургъ я поселился на углу Невскаго проспекта и Владимірской въ домѣ Барбазана (теперь Жукова, если не ошибаюсь) на квартирѣ пансіонскаго товарища Чиркова. Вскорѣ здоровье мое начало примѣтно портиться; золотуха прикинулась къ двумъ пальцамъ правой руки, въ видѣ лишая, и глаза воспалились до такой степени, что я не могъ ни писать, ни читать на фортепьяно. Лерхе меня вылечилъ, но золотушное начало продолжало тревожить меня. Нѣтъ сомнѣнія, что можно было весьма легкими средствами если не искоренить,то, по крайней мѣрѣ, ослабить болѣзнь. Судьба опредѣлила иначе.
Дальній родственникъ нашъ, Алексѣй Степ. Стунѣевъ, искренно меня любившій, неоднократно былъ невинною причиною многихъ бѣдъ въ жизни моей. Онъ познакомилъ меня съ докторомъ школы гвардейскихъ подпрапорщиковъ Гасовскимъ. Онъ былъ человѣкъ добрый, но отъ этого не было легче его паціентамъ (двое братьевъ моихъ и отецъ были жертвами его способа леченія)[1]. Сдѣлавшись впослѣдствіи гомеопатомъ, онъ самъ говорилъ мнѣ, что, лечивъ аллопатически, онъ былъ врагомъ рода человѣческаго. Дѣйствительно, онъ давалъ большіе пріемы сильныхъ героическихъ средствъ, безъ всякой на то причины; любиымыми же его средствами были: меркурій, сѣра, хина и опіумъ.
Онъ подвергъ меня, въ теченіе цѣлаго мѣсяца, наружному и внутреннему употребленію перваго изъ вышеупомянутыхъ средствъ, безъ всякой особенной причины, не разсмотрѣвъ и не
- ↑ На полѣ карандашомъ: «смягчить фатализмъ».
