ставлялъ однѣ руины. Но церковные колокола звонили; ладанъ курился; по улицамъ проходили процессіи со свѣчами и сіяющими балдахинами. Римъ былъ городомъ церковной пышности; но здѣсь также процвѣтало и высоко почиталось искусство. Въ Римѣ жили величайшій художникъ міра Рафаэль и величайшій ваятель среднихъ вѣковъ Микель Анджело. Самъ папа отдавалъ честь обоимъ, удостаивалъ ихъ своими посѣщеніями. Искусство признавали, чтили и награждали. Но, конечно, не все достойное замѣчалось и удостаивалось награды.
Въ маленькой, узенькой улицѣ стоялъ старый домъ, бывшій нѣкогда храмомъ. Въ домѣ этомъ жилъ молодой ваятель, бѣдный, безызвѣстный. Но у него, конечно, были друзья, тоже молодые художники, юные душою, богатые надеждами и мыслями. Они говорили ему, что у него большой талантъ, и что онъ просто глупъ, если самъ этому никакъ повѣрить не можетъ. А онъ и въ самомъ дѣлѣ постоянно разбивалъ въ дребезги созданное имъ наканунѣ, никогда не бывалъ доволенъ своею работою и не доводилъ ея до конца, а это необходимо: иначе кто же ее увидитъ, признаетъ и заплатитъ за нее деньги?
— Ты мечтатель!—говорили ему друзья.—И въ этомъ твое несчастье! Происходитъ же все это оттого, что ты еще не жилъ, какъ надо, не вкусилъ жизни, не пилъ жадными глотками жизненнаго нектара. А, вѣдь, въ молодости-то именно и надо слиться съ жизнью во едино! Вотъ тебѣ примѣръ—величайшій художникъ міра Рафаэль; его чтитъ самъ папа, ему дивится весь свѣтъ, а онъ и ѣстъ и пьетъ, какъ всѣ, ни отъ чего не отказывается!
— Даже отъ самой булочницы, прекрасной Форнарины!—сказалъ Анджело, одинъ изъ первыхъ весельчаковъ молодой компаніи.
И многое еще чего наговорили они! Они говорили, что́ подсказывали имъ ихъ молодость, разумъ и желаніе увлечь молодого художника въ круговоротъ веселья, шалостей—пожалуй, даже сумасбродствъ. Временами и онъ самъ былъ не прочь отъ этого: кровь въ немъ была горячая, душа пылкая, и онъ могъ участвовать въ веселыхъ бесѣдахъ, смѣяться отъ души, не хуже другихъ! И все-таки такъ называемая „веселая жизнь Рафаэля“ казалась ему какимъ-то чадомъ, туманомъ въ сравненіи съ божественнымъ блескомъ, которымъ сіяли картины великаго мастера. А какъ волновалась его грудь, когда онъ стоялъ въ Ватиканѣ передъ образами нетлѣнной красоты, изваянными изъ мрамора худож-
ставлял одни руины. Но церковные колокола звонили; ладан курился; по улицам проходили процессии со свечами и сияющими балдахинами. Рим был городом церковной пышности; но здесь также процветало и высоко почиталось искусство. В Риме жили величайший художник мира Рафаэль и величайший ваятель средних веков Микель Анджело. Сам папа отдавал честь обоим, удостаивал их своими посещениями. Искусство признавали, чтили и награждали. Но, конечно, не всё достойное замечалось и удостаивалось награды.
В маленькой, узенькой улице стоял старый дом, бывший некогда храмом. В доме этом жил молодой ваятель, бедный, безызвестный. Но у него, конечно, были друзья, тоже молодые художники, юные душою, богатые надеждами и мыслями. Они говорили ему, что у него большой талант, и что он просто глуп, если сам этому никак поверить не может. А он и в самом деле постоянно разбивал вдребезги созданное им накануне, никогда не бывал доволен своею работою и не доводил её до конца, а это необходимо: иначе кто же её увидит, признает и заплатит за неё деньги?
— Ты мечтатель! — говорили ему друзья. — И в этом твоё несчастье! Происходит же всё это оттого, что ты ещё не жил, как надо, не вкусил жизни, не пил жадными глотками жизненного нектара. А, ведь, в молодости-то именно и надо слиться с жизнью воедино! Вот тебе пример — величайший художник мира Рафаэль; его чтит сам папа, ему дивится весь свет, а он и ест и пьёт, как все, ни от чего не отказывается!
— Даже от самой булочницы, прекрасной Форнарины! — сказал Анджело, один из первых весельчаков молодой компании.
И многое ещё чего наговорили они! Они говорили, что подсказывали им их молодость, разум и желание увлечь молодого художника в круговорот веселья, шалостей — пожалуй, даже сумасбродств. Временами и он сам был не прочь от этого: кровь в нём была горячая, душа пылкая, и он мог участвовать в весёлых беседах, смеяться от души, не хуже других! И всё-таки так называемая «весёлая жизнь Рафаэля» казалась ему каким-то чадом, туманом в сравнении с божественным блеском, которым сияли картины великого мастера. А как волновалась его грудь, когда он стоял в Ватикане перед образами нетленной красоты, изваянными из мрамора худож-
