открыты для публики, давался „Судъ Соломона“; тетушка отлично помнила это. Въ этотъ разъ она, благодаря любезности господина Сивертсена, достала входной билетъ для агента Болмана, хоть онъ и не заслуживалъ этого за свое зубоскальство и вѣчныя насмѣшки надъ театромъ. Но ему очень хотѣлось видѣть „театральную канитель съ изнанки“. Онъ именно такъ и выразился, и это было куда какъ похоже на него—говорила тетушка.
И вотъ, онъ увидѣлъ „Судъ Соломона“ сверху, да и заснулъ тамъ. Право, точно онъ пришелъ въ театръ съ большого обѣда, за которымъ было провозглашено пропасть тостовъ! Итакъ, онъ заснулъ, проспалъ конецъ представленія, и его заперли въ темномъ, пустомъ театрѣ.
— Когда я проснулся,—разсказывалъ онъ потомъ (тетушка, впрочемъ, не вѣрила ни единому его слову)—„Судъ Соломона“ былъ конченъ, всѣ лампы и свѣчи потушены, весь народъ разошелся, но тогда-то и началось настоящее представленіе—эпилогъ. И это было всего интереснѣе! Все ожило, пошелъ уже не „Судъ Соломона“, а „Страшный судъ въ театрѣ“.
И подобной ерундой агентъ Болманъ думалъ морочить тетушку—въ благодарность за то, что она устроила его подъ потолкомъ!
Все, что разсказывалъ агентъ, могло со стороны показаться довольно забавнымъ, но въ сущности-то за всѣмъ этимъ скрывалась одна злая насмѣшка.
— Темно тамъ было на верху!—разсказывалъ онъ.—Но вотъ началось волшебное представленіе „Страшный судъ въ театрѣ“. У дверей стояли контролеры и требовали у каждаго изъ зрителей аттестатъ, чтобы удостовѣриться, имѣетъ-ли онъ право входить въ театръ не связанный по рукамъ и безъ намордника. Господа, являющіеся въ театръ слишкомъ поздно,—трудно, вѣдь, сообразоваться съ временемъ!—привязывались у входа и подковывались войлочными подошвами, чтобы могли безъ шума войти въ театръ въ началѣ слѣдующаго дѣйствія. Кромѣ того, на нихъ надѣвались намордники. Затѣмъ, начался „Страшный судъ“.
— Все только ехидничанье и злость, неугодныя Господу Богу!—ворчала тетушка.
Агентъ же продолжалъ:
— Декораторъ, желавшій попасть на небо, долженъ былъ
открыты для публики, давался «Суд Соломона»; тётушка отлично помнила это. В этот раз она, благодаря любезности господина Сивертсена, достала входной билет для агента Болмана, хоть он и не заслуживал этого за своё зубоскальство и вечные насмешки над театром. Но ему очень хотелось видеть «театральную канитель с изнанки». Он именно так и выразился, и это было куда как похоже на него — говорила тётушка.
И вот, он увидел «Суд Соломона» сверху, да и заснул там. Право, точно он пришёл в театр с большого обеда, за которым было провозглашено пропасть тостов! Итак, он заснул, проспал конец представления, и его заперли в тёмном, пустом театре.
— Когда я проснулся, — рассказывал он потом (тётушка, впрочем, не верила ни единому его слову) — «Суд Соломона» был кончен, все лампы и свечи потушены, весь народ разошёлся, но тогда-то и началось настоящее представление — эпилог. И это было всего интереснее! Всё ожило, пошёл уже не «Суд Соломона», а «Страшный суд в театре».
И подобной ерундой агент Болман думал морочить тётушку — в благодарность за то, что она устроила его под потолком!
Всё, что рассказывал агент, могло со стороны показаться довольно забавным, но в сущности-то за всем этим скрывалась одна злая насмешка.
— Темно там было наверху! — рассказывал он. — Но вот началось волшебное представление «Страшный суд в театре». У дверей стояли контролёры и требовали у каждого из зрителей аттестат, чтобы удостовериться, имеет ли он право входить в театр не связанный по рукам и без намордника. Господа, являющиеся в театр слишком поздно, — трудно, ведь, сообразоваться с временем! — привязывались у входа и подковывались войлочными подошвами, чтобы могли без шума войти в театр в начале следующего действия. Кроме того, на них надевались намордники. Затем, начался «Страшный суд».
— Всё только ехидничанье и злость, неугодные Господу Богу! — ворчала тётушка.
Агент же продолжал:
— Декоратор, желавший попасть на небо, должен был
