— Такъ что жъ, не начать ли съ устрицъ, а потомъ ужъ и весь планъ измѣнить? А?
— Мнѣ все равно. Мнѣ лучше всего щи и каша; но вѣдь здѣсь этого нѣтъ.
— Каша а-ла рюссъ, прикажете? — сказалъ татаринъ, какъ няня надъ ребенкомъ, нагибаясь надъ Левинымъ.
— Нѣтъ, безъ шутокъ, что ты выберешь, то и хорошо. Я побѣгалъ на конькахъ, и ѣсть хочется. И не думай, — прибавилъ онъ, замѣтивъ на лицѣ Облонскаго недовольное выраженіе, — чтобы я не оцѣнилъ твоего выбора. Я съ удовольствіемъ поѣмъ хорошо.
— Еще бы! Что ни говори, это одно изъ удовольствій жизни, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ. — Ну, такъ дай ты намъ, братецъ ты мой, устрицъ два, или мало — три десятка: супъ съ кореньями…
— Прентаньеръ, — подхватилъ татаринъ. Но Степанъ Аркадьевичъ видно не хотѣлъ ему доставлять удовольствіе называть по-французски кушанья.
— Съ кореньями, знаешь? Потомъ тюрбо подъ густымъ соусомъ, потомъ… ростбифу; да смотри, чтобы хорошъ былъ. Да каплуновъ, что ли, ну и консервовъ.
Татаринъ, вспомнивъ манеру Степана Аркадьевича не называть кушанья по французской картѣ, не повторялъ за нимъ, но доставилъ себѣ удовольствіе повторить весь заказъ по картѣ: „супъ прентаньеръ, тюрбо сосъ Бомарше, пулардъ а лестрагонъ, маседуанъ де фрюи…“ и тотчасъ, какъ на пружинахъ, положивъ одну переплетенную карту и подхвативъ другую, карту винъ, поднесъ ее Степану Аркадьевичу.
— Что же пить будемъ?
— Я — что́ хочешь, только не много… шампанское, — сказалъ Левинъ.
— Какъ? сначала? А впрочемъ, правда, пожалуй. Ты любишь съ бѣлою печатью?
— Каше бланъ, — подхватилъ татаринъ.
