ихъ собственнаго рода. Конечно, умозаключенія, на которыхъ основаны ихъ правила благопристойности, бываютъ иногда чрезвычайно нелѣпы. Многія изъ нихъ имѣютъ свое начало въ суевѣріяхъ. Вообще, что бы дикарь ни дѣлалъ, онъ видитъ одни только ближайшія послѣдствія своихъ поступковъ; онъ не можетъ предвидѣть ихъ косвенныя и болѣе отдаленныя послѣдствія; но въ этомъ онъ только усиливаетъ ошибку, въ которой Бентамъ упрекалъ цивилизованныхъ законодателей. Мы можемъ находить обычное право дикарей нелѣпымъ, но они подчиняются его предписаніямъ, какъ бы они ни были для нихъ стѣснительными. Они подчиняются имъ даже болѣе слѣпо, чѣмъ цивилизованный человѣкъ подчиняется предписаніямъ своихъ законовъ. Обычное право дикаря—это его религія; это—самое свойство его жизни. Мысль о родѣ всегда присутствуете въ его умѣ; а потому самоограниченіе и самопожертвованіе въ интересахъ рода—самое обыденное явленіе. Если дикарь нарушилъ которое-нибудь изъ мелкихъ правилъ, установленныхъ его родомъ, женщины преслѣдуютъ его своими насмѣшками. Если же нарушеніе имѣетъ болѣе серьезный характеръ, тогда его день и ночь мучитъ страхъ, что онъ накликалъ несчастье на весь родъ, пока родъ не сниметъ съ него его вины. Если дикарь случайно ранилъ кого-нибудь изъ своего собственнаго рода, и такимъ образомъ совершилъ величайшее изъ преступленій, онъ становится совершенно несчастнымъ человѣкомъ: онъ убѣгаетъ въ лѣса и готовъ покончить съ собой, если родъ не сниметъ съ него вину, причинивши ему какую-нибудь физическую боль, или проливши нѣкоторое количество его собственной крови[1]. Въ предѣлахъ рода все дѣлится сообща; каждый кусокъ пищи раздѣляется между всѣми присутствующими; даже, если дикарь находится одинъ въ лѣсу, онъ не начнетъ ѣсть, не прокричавъ трижды приглашеніе всякому, кто можетъ его услышать и пожелаетъ раздѣлить съ нимъ пищу[2].
Короче говоря, въ предѣлахъ рода, правило: „ка-
- ↑ См. Bastian, «Der Mensch in der Geschichte», томъ III, стр. 7. Также Grey, loc. cit, стр. 238.
- ↑ Миклухо-Маклай, въ указанномъ сочиненіи. Такой же обычай существуетъ у готтентотовъ.
их собственного рода. Конечно, умозаключения, на которых основаны их правила благопристойности, бывают иногда чрезвычайно нелепы. Многие из них имеют своё начало в суевериях. Вообще, что бы дикарь ни делал, он видит одни только ближайшие последствия своих поступков; он не может предвидеть их косвенные и более отдалённые последствия; но в этом он только усиливает ошибку, в которой Бентам упрекал цивилизованных законодателей. Мы можем находить обычное право дикарей нелепым, но они подчиняются его предписаниям, как бы они ни были для них стеснительными. Они подчиняются им даже более слепо, чем цивилизованный человек подчиняется предписаниям своих законов. Обычное право дикаря — это его религия; это — само свойство его жизни. Мысль о роде всегда присутствуете в его уме; а потому самоограничение и самопожертвование в интересах рода — самое обыденное явление. Если дикарь нарушил которое-нибудь из мелких правил, установленных его родом, женщины преследуют его своими насмешками. Если же нарушение имеет более серьёзный характер, тогда его день и ночь мучит страх, что он накликал несчастье на весь род, пока род не снимет с него его вины. Если дикарь случайно ранил кого-нибудь из своего собственного рода, и таким образом совершил величайшее из преступлений, он становится совершенно несчастным человеком: он убегает в леса и готов покончить с собой, если род не снимет с него вину, причинивши ему какую-нибудь физическую боль, или проливши некоторое количество его собственной крови[1]. В пределах рода всё делится сообща; каждый кусок пищи разделяется между всеми присутствующими; даже, если дикарь находится один в лесу, он не начнёт есть, не прокричав трижды приглашение всякому, кто может его услышать и пожелает разделить с ним пищу[2].
Короче говоря, в пределах рода, правило: «ка-
