ріализма и отправился убирать постель. Онъ продолжалъ копировать линіи и цифры на прозрачную бумагу. Это требовало много точности и вниманія, и мнѣ только оставалось удивляться его умѣнію приспосабливать свою могучую силу къ такой тонкой и деликатной работѣ.
Когда я кончилъ убирать постель, я поймалъ себя на томъ, что смотрю на него восхищеннымъ взоромъ. Онъ былъ несомнѣнно красивъ, — у него была поразительно мужественная красота. И снова, къ своему удивленію, я замѣтилъ, что въ его лицѣ не было никакихъ слѣдовъ ни порочности, ни испорченности, ни грѣховности. Это было лицо человѣка, который не совершалъ никакихъ дурныхъ поступковъ. Этимъ я хочу только сказать, что этотъ человѣкъ или не совершалъ поступковъ противъ своей совѣсти, или у него вовсе не было совѣсти. Я склоняюсь къ послѣднему предположенію, Онъ былъ великолѣпный образчикъ атавизма, т.-е. человѣка до такой степени примитивнаго, словно онъ появился на свѣтъ до возникновенія морали и нравственности. Онъ не былъ безнравствененъ, онъ былъ просто амораленъ.
Какъ я сказалъ раныне, онъ былъ красивъ. Всѣ линіи его гладко выбритаго лица были чисты и рѣзко опредѣленны, точно выточены; море и солнце превратили его кожу изъ бѣлой въ бронзовую, что говорило о борьбѣ и объ испытаніяхъ, когорыя ему пришлось вынести и прибавляло ему еще больше дикой красоты. У него были толстыя губы, но въ нихъ чувствовалась твер-
