Было темно на дворѣ, и стало очень тихо въ хатѣ.
Вдругъ постучались въ хатное окошечко….
До того это было неожиданно, что сначала никто не повѣрилъ своимъ ушамъ. Но стукъ повторился опять и опять, и повторился очень отчетливо, ясно, громко.
Хозяинъ поднялся съ своего мѣста и пошелъ отворять двери; его гости и пріятели раскурили съ прежнею невозмутимостію трубки; женщины заволновались,—дѣти встрепенулись.
Данило пріотворилъ двери и спросилъ, кто стучится. Ему отвѣтилъ такой голосъ, отъ раскату котораго запѣло хатное окошечко,—что прохожій де человѣкъ, усталый странникъ, проситъ позволенія отдохнуть у ласковаго хозяина.
Данило на это отвѣтилъ: «милости просимъ!» и, распахнувъ двери настежъ, пригласилъ странника войдти.
Въ распахнутыя двери ворвалась струя пахучаго вечерняго воздуха и на мгновеніе сверкнуло нѣсколько слабо-сіяющихъ звѣздъ,—потомъ двери заслонила собою исполинская человѣческая фигура,—во всѣхъ углахъ отдалось и прогудѣло «помогай Боже», и, низко наклонивъ голову, бокомъ пронесши могучія плечи, вошелъ въ хату странникъ.
Будь въ хатѣ люди съ болѣе шаткимъ, съ менѣе невозмутимымъ нравомъ, они навѣрно бы потерялись и не знали какъ принять этого странника. Хотя на Украйнѣ не въ диво могучая и блистательная казацкая красота, не скоро-бы однако-же нашелся ровня вошедшему къ Данилѣ Чабану страннику. Этотъ высоченный ростъ при удивительной стройности и змѣиной гибкости, это загорѣлое суровое лицо съ огненными очами, чуткость и вниманье ко всему, и вмѣстѣ съ тѣмъ свободное, невозмутимое спокойствіе, хоть кого заставили бы вздрогнуть.
Но въ хатѣ у Данила собрались все люди неподатливые на переполохи, и потому усталый странникъ былъ принятъ, какъ подобаетъ усталому страннику: его привѣтливо просили садиться и радушно угостили чѣмъ Богъ послалъ.
Странникъ отличался и простотою, и скромностію, и доброчиніемъ, и благоприличіемъ. Какъ человѣкъ перехожій и никому здѣсь
Было темно на дворе, и стало очень тихо в хате.
Вдруг постучались в хатное окошечко….
До того это было неожиданно, что сначала никто не поверил своим ушам. Но стук повторился опять и опять, и повторился очень отчетливо, ясно, громко.
Хозяин поднялся с своего места и пошел отворять двери; его гости и приятели раскурили с прежнею невозмутимостию трубки; женщины заволновались, — дети встрепенулись.
Данило приотворил двери и спросил, кто стучится. Ему ответил такой голос, от раскату которого запело хатное окошечко, — что прохожий де человек, усталый странник, просит позволения отдохнуть у ласкового хозяина.
Данило на это ответил: «милости просим!» и, распахнув двери настежь, пригласил странника войти.
В распахнутые двери ворвалась струя пахучего вечернего воздуха и на мгновение сверкнуло несколько слабо-сияющих звезд, — потом двери заслонила собою исполинская человеческая фигура, — во всех углах отдалось и прогудело «помогай Боже», и, низко наклонив голову, боком пронесши могучие плечи, вошел в хату странник.
Будь в хате люди с более шатким, с менее невозмутимым нравом, они наверно бы потерялись и не знали как принять этого странника. Хотя на Украйне не в диво могучая и блистательная казацкая красота, не скоро бы однако же нашелся ровня вошедшему к Даниле Чабану страннику. Этот высоченный рост при удивительной стройности и змеиной гибкости, это загорелое суровое лицо с огненными очами, чуткость и вниманье ко всему, и вместе с тем свободное, невозмутимое спокойствие, хоть кого заставили бы вздрогнуть.
Но в хате у Данила собрались всё люди неподатливые на переполохи, и потому усталый странник был принят, как подобает усталому страннику: его приветливо просили садиться и радушно угостили чем Бог послал.
Странник отличался и простотою, и скромностью, и доброчинием, и благоприличием. Как человек перехожий и никому здесь
