Двѣ липки.
И. С. Тургеневу
I.
Близъ рощи, на пригоркѣ, сѣрый домъ,
Въ полуверстѣ отъ рѣчки судоходной,
Стоитъ лѣтъ сорокъ. Нынче пустырёмъ
Онъ сталъ смотрѣть, угрюмый и негодный:
Срубили рощу на дрова кругомъ,
Не находя её статьёй доходной,
По трубамъ галки, ласточки въ окошкахъ
И лопухи на англійскихъ дорожкахъ.
II.
Семь крышъ, одна причудливѣй другой,
Вамъ говорятъ про барскія затѣи.
Домъ этотъ прежде флигель былъ простой;
Понадобились залы, галлереи,
И въ дѣвичью сталъ нуженъ входъ другой, —
Не обошлось и безъ оранжереи;
Однако вкусъ былъ, на манеръ столичный,
Во всёмъ фасадѣ сохранёнъ отличный.
III.
Помѣщикъ Русовъ не любилъ дремать:
Служилъ въ гусарахъ, ротмистра дождался,
Женился по любви лѣтъ въ сорокъ пять
И всей душой къ хозяйству привязался:
Сталъ горы рыть, пошёлъ пруды копать,
На мельницы, на риги разорялся,
Всѣмъ уяснилъ значеніе капусты, —
У самого жъ карманы стали пусты.
IV.
Въ поляхъ съ утра до вечера верхомъ.
Никто не смѣлъ въ лѣсу сорвать орѣха.
Самъ полевымъ онъ хвастался конёмъ:
Уже, бывало, не пройдёт огрѣха:
На рыхлой пашнѣ ткнётся — и хлыстомъ
Не перегонишь — и пошла потѣха:
«Чей это клинъ?» Приводятъ на расправу
Виновнаго и угостятъ на славу.
V.
А всё ты милъ мнѣ, сѣрый, ветхій домъ,
Съ твоею кровлей, странной, кособокой.
Такъ иногда надъ полусгнившимъ пнёмъ
Припоминалъ я осенью глубокой
Весенній вечеръ, прожитой вдвоёмъ
Подъ грустный вопль кукушки одинокой,
Припоминалъ несбыточныя грёзы,
И на глазахъ навёртывались слёзы.
VI.
Почти три года съ той поры прошло,
Какъ Русовъ нашъ женился на Наташѣ.
Не знаю, что съ ума её свело
Въ восьмнадцать лѣтъ. Тутъ дѣло ужъ не наше.
Её невольно къ Русову влекло,
Для ней онъ былъ умнѣе всѣхъ и краше,
Ей Ваня дорогъ съ головы до пятокъ, —
А Ванѣ скоро на шестой десятокъ!
VII.
Какъ Русовъ гордъ и свѣжъ! Считать лѣта —
Ребячество смѣшное, даже дѣтство.
Въ мужчинѣ воля — лучшая черта,
У избранныхъ семейное наслѣдство.
«Да, Русовы — счастливая чета», —
Такъ въ первый годъ рѣшило всё сосѣдство.
Сталъ изрѣдка онъ дома какъ-то скученъ, —
Но сплинъ съ семейнымъ бытомъ неразлученъ.
VIII.
Тотъ понялъ жизнь съ превратной стороны
И собственное горе приумножитъ,
Кто требуетъ всей жизни отъ жены,
А самъ ничѣмъ пожертвовать не можетъ.
Мы, безъ любви, любовью стѣснены;
Чужой порывъ холоднаго тревожитъ.
Всё станетъ жертвой: слышать друга, видѣть, —
И сердце начинаетъ ненавидѣть.
IX.
Наташа смутнымъ чувствомъ поняла,
Что мужнинъ глазъ судья ей безпристрастный.
У старика-отца она была
Въ дому хозяйкой полной, самовластной.
Какъ май тиха, какъ птичка весела,
Она отца душой любила страстной.
Больной старикъ не могъ быть равнодушенъ
И, какъ дитя, во всёмъ ей былъ послушенъ.
X.
Въ одном лишь съ ней онъ мнѣній разныхъ былъ
И утверждалъ, что Русовъ ей не пара.
Какъ онъ сердился, какъ её молилъ
Не выходить за бойкаго гусара!
Ей онъ, конечно, этотъ шагъ простилъ,
Но самъ, бѣднякъ, не перенёсъ удара
И скоро умеръ. Горькая утрата, —
Но Натали́ послало небо брата.
XI.
Онъ годомъ старше былъ. Они росли,
Учились вмѣстѣ и сходились нравомъ.
Чѣмъ больше развивалась Натали́,
Тѣмъ меньше предавался братъ забавамъ.
Къ сестрѣ всѣ чувства юношу влекли.
Онъ видимо гордился нѣжнымъ правомъ,
Когда другіе ловятъ взглядъ сестрицы,
Ей цѣловать и брови и рѣсницы.
XII.
Грѣшно сказать, чтобъ съ самыхъ первыхъ лѣтъ
Замужества Наташа тосковала,
Иль Русовъ съ нею холоденъ былъ: нѣтъ,
Онъ о женѣ заботился сначала,
Самъ ей убралъ уютный кабинетъ,
Съ улыбкой слушалъ, какъ она мечтала
Въ дому порядкомъ замѣнить избытокъ,
И жемчугу ей подарилъ пять нитокъ.
XIII.
Въ душѣ Наташи крылись сѣмена
Стремленій свѣтлой, избранной природы.
Быть-можетъ, ихъ взлелѣяла бъ она
На доброй почвѣ счастья и свободы:
Дочь нѣжная и страстная жена
Была сидѣть готова съ мужемъ годы
Глазъ-на-глазъ, лишь бы то, что онъ хоть мало
Привыкъ цѣнить, любимца окружало.
XIV.
Придётъ ли къ ней, бывало, онъ сердитъ,
Иль рѣзкостью бѣдняжку озадачитъ, —
Наташа всё, что въ сердцѣ закипитъ,
Съ болѣзненно-отраднымъ чувствомъ спрячетъ,
Какъ будто, улыбаяся, смолчитъ,
А утро всё одна потомъ проплачетъ;
Но въ часъ обѣда и глаза не красны,
И локоны душисты и прекрасны.
XV.
Прошло три года. Птичкѣ молодой
Несносна стала золотая клѣтка.
Чѣмъ менѣе бываетъ правъ иной,
Тѣмъ онъ охотнѣй въ жертву цѣлитъ мѣтко;
Такъ Русовъ, насмѣхаясь надъ женой,
Давалъ понять, что ты-де вотъ поэтка:
Замашку эту видѣть было въ мужѣ
Всего на свѣтѣ для Наташи хуже.
XVI.
Но время шло. Былъ чудный вешній день, —
Одинъ изъ тѣхъ, что въ сердцѣ льётъ тревогу, —
Балконъ раскрытъ, и сладостная лѣнь
Наташей овладѣла понемногу.
Вдругъ зазвенѣло въ рощѣ, и, какъ тѣнь,
Сѣдая пыль шибнула на дорогу,
Вотъ ближе, ближе, подъ крыльцо… «Ахъ! Саша!» —
И брата съ воплемъ обняла Наташа.
XVII.
Какъ передать безсвязный разговоръ,
Живой восторгъ того или другого?
Что скажетъ звукъ, движенье или взоръ,
Упрямое не перескажетъ слово.
Но вотъ и Русовъ самъ спѣшитъ во дворъ,
Объѣхавши посѣвы ярового.
Онъ, видимо, радъ жениному брату, —
Хитрить некстати старому солдату.
XVIII.
Дня черезъ два по новымъ колеямъ
Жизнь Русовыхъ тихонько покатилась.
Наташа свѣтлымъ чувствамъ и мечтамъ
При братѣ предаваться не стыдилась,
Внимательнѣй къ женѣ сталъ Русовъ самъ,
Какъ будто ревность въ нёмъ зашевелилась:
Сговорчивъ, милъ, въ лицѣ ни тѣни скуки —
И всё цѣлуетъ у Наташи руки.
XIX.
Какъ упивались маемъ братъ съ сестрой,
Когда лѣса слегка позеленѣли,
И сталъ туманъ качаться надъ рѣкой,
А соловьи въ черёмухѣ запѣли!
Всю ночь, бывало, по тропѣ лѣсной
Вдвоёмъ проходятъ безо всякой цѣли.
Къ обѣду вновь и планы, и разсказы,
И ландышей на столикѣ двѣ вазы.
XX.
Спѣшатъ зарёю резеду полить,
Дорожку дальше вывесть за куртиной,
Иль двѣ-три клумбы новыхъ очертить,
Пока не кликнетъ голосъ соловьиный.
Ещё съ пріѣзда Саша посадить
Успѣлъ двѣ липки подъ окномъ гостиной:
Ему сама Наташа помогала
И молодые корни поливала.
XXI.
Какъ страненъ Русовъ! Точно самъ не свой,
Какъ будто чѣмъ-то сдержаннымъ томится:
Уступчивъ, шутитъ ласково съ женой
И съ братомъ милъ, — но вдругъ проговорится,
Съ улыбкой судъ произнося такой:
«Нѣтъ, господа, цвѣтникъ вашъ не годится:
Всё это выйдетъ даже слишкомъ бѣдно.
Но что жъ? Напрасно, да зато безвредно».
XXII.
Проговоритъ — и видно по всему,
Что человѣкъ вполнѣ собой доволенъ
И собственному явно радъ уму,
Хоть умъ его, разливомъ желчи боленъ,
Относитъ ко внушенью своему
Такой порывъ, въ которомъ онъ не воленъ.
Понявъ намёкъ подобный, братъ съ сестрой
Внимательнѣе смотрятъ за собой.
XXIII.
Настало лѣто. Грустно сознавать,
Какъ быстро миновалось это лѣто.
Быть-можетъ, въ жизни ужъ ничѣмъ опять
Не будетъ сердце нѣжно такъ согрѣто!
Весной придётся брата провожать, —
Когда-то вновь увидишься и гдѣ-то?
Пришла зима и съ ней катанья, чтенья, —
А Русовъ сталъ щедрѣй на поученья.
XXIV.
Бывало, вешнихъ золотыхъ лучей
Наташа втайнѣ ждётъ и не дождётся:
«Да скоро ль этотъ снѣгъ сойдётъ съ полей?
Когда у насъ Святая-то придётся?»
Спѣшитъ окошко выставить скорѣй,
Увидитъ свѣжій дёрнъ — и улыбнётся:
Теперь, какъ взглянетъ за окно порою,
Совсѣмъ къ канвѣ приникнетъ головою.
XXV.
А всё пришла тяжёлая пора.
Въ далёкій путь уже собрался Саша.
«Богъ дастъ, опять увидимся, сестра:
Судьба, быть-можетъ, улыбнётся наша!
А такъ я не поѣду со двора…
Ну, полно плакать, добрая Наташа!
Я отъ тебя дождусь-таки улыбки:
Смотри, какъ наши распустились липки».
XXVI.
И братъ уѣхалъ. Сколько было слёзъ,
Когда четвёрка унесла коляску!
Казалось, братъ съ собою всё увёзъ:
Домашній миръ, веселіе и ласку.
Ходить сталъ Русовъ, раздувая носъ,
Молчалъ съ женой, слугамъ давалъ острастку
И, чтобъ, пожалуй, не покончить драмой,
Пускалъ въ Наташу злою эпиграммой.
XXVII.
Прогнать стараясь нестерпимый сплинъ,
Хозяйничать Наташа стала тупо
И сто упрёковъ слушать въ день одинъ:
То Русовъ скажетъ, что нельзя ѣсть супа,
То он не Ротшильдъ, то не мѣщанинъ,
То слишкомъ расточительно, то скупо.
«Да кто велѣлъ? — слугѣ онъ повторяетъ: —
Кто?» — «Барыня-с». — И онъ при ней вздыхаетъ.
XXVIII.
А между тѣмъ всё время шло да шло,
И будущность отрады не сулила.
И говорить и вспомнить тяжело,
Что бѣдная жена переносила.
И ни къ чему страданье не вело:
Наперекоръ уму она любила.
Любовью можно всё исправить въ мужѣ,
А тутъ, что годъ, что новый день, то хуже.
XXIX.
Какъ разгадать? Что дѣлать? Чѣмъ помочь?
Но въ этотъ годъ само пришло спасенье. —
Богъ сжалился: послалъ Наташѣ дочь.
Какой восторгъ! Какое утѣшенье!
Мать отъ малютки не отходитъ прочь
И караулитъ каждое движенье,
Шьётъ, крошечной любуется одеждой,
И выхитрила дочь назвать Надеждой.
XXX.
Спѣшитъ супруга чаемъ напоить
И, какъ-нибудь расчёты дня уладя,
Уйдётъ къ себѣ малютку тормошить,
Иль сладко плачетъ, на ребёнка глядя:
«Скажи: ты будешь ли меня любить,
Моя красотка, тихій ангелъ, Надя?
Нѣтъ, не меня, — промолвитъ вдругъ уныло: —
Люби отца, какъ я его любила».
XXXI.
Хлопочетъ Русовъ больше съ каждымъ днёмъ, —
Прошенья пишетъ, счёты да замѣтки.
Въ чужомъ имѣньи сталъ опекуномъ:
Осталася вдова да малолѣтки.
День цѣлый ѣздитъ по полямъ верхомъ
Или живётъ недѣлю у сосѣдки.
Сосѣдка — другъ Наташи, безъ сомнѣнья,
И въ именины шлётъ къ ней поздравленья.
XXXII.
Въ дому угрюмъ, въ гостяхъ умёнъ и милъ,
По мнѣнью всѣхъ былъ Русовъ мужъ прекрасный.
Жалѣли только, что себя сгубилъ
Женитьбой онъ неровной и напрасной.
Межъ тѣмъ Наташа выбилась изъ силъ
И ревностью измучилась ужасной.
Болѣзни быстро развились зачатки:
Мигрень, тоска, истерики припадки.
XXXIII.
Сѣдѣть сталъ Русовъ, хоть ещё далёкъ
Отъ дряхлости. Пошло хозяйство худо.
Онъ говорилъ, что всё, что могъ, извлёкъ,
Да помощи не видитъ ниоткуда.
А Наденькѣ пошёлъ седьмой годокъ,
И дѣвочка — безъ прибавленья — чудо.
Её сама Наташа учитъ въ дѣтской
По азбукѣ французской и нѣмецкой.
XXXIV.
Шесть лѣтъ — ещё вели́ки ли года?
Немного мать извѣдала отрады!
Къ иному какъ привяжется бѣда,
Такъ отъ нея не жди себѣ пощады:
Сталъ Русовъ, послѣ долгаго труда,
Кидать на дочь задумчивые взгляды…
«Ты рада ль, Надя, что пришёлъ папаша?» —
«Какъ дочь онъ любитъ!» — думаетъ Наташа.
XXXV.
«Пора бы намъ подумать и о ней:
Я самъ учить никакъ её не стану.
Ты всё больна, а брать учителей
Хотя бъ желалъ, да мнѣ не по карману,
И не согласенъ я никакъ дѣтей
Довѣрить незнакомому болвану.
Я лучше Надю — вотъ моё рѣшенье —
Въ казённое пристрою заведенье».
XXXVI.
Ни слёзы, ни мольбы не помогли:
Весною дочь въ карету посадили
И по дорогѣ къ рощѣ повезли.
Глаза Наташи Надю проводили…
Просилась мать до станціи: нашли,
Что будетъ вредно ей, — и не пустили.
Наташа долго на крыльцѣ стояла,
Потомъ пошла, шатаясь, и упала.
XXXVII.
Прошло ещё лѣтъ восемь. Старъ и хилъ
Сталъ въ это время Русовъ очевидно,
А хлопотать попрежнему любилъ
И за обѣдомъ кушалъ онъ завидно,
Но по хозяйству съ костылёмъ ходилъ,
Хоть говорилъ шутя, что это стыдно.
Быть-можетъ, и дворовые стыдились, —
Что, барина завидя, сторонились?
XXXVIII.
Наташа стала до того слаба,
Что цѣлый день почти уже лежала.
Довольно длилась трудная борьба,
Довольно мукъ бѣдняжка испытала.
Теперь во всёмъ покорная раба,
Наташа мужу и не возражала.
Онъ къ ней войдётъ, присядетъ у постели
И дома не бываетъ три недѣли.
XXXIX.
Былъ лѣтній вечеръ и такая тишь,
Что, распахнувъ окно, Наташа сѣла.
Надъ цвѣтникомъ носился чёрный стрижъ,
И поздняя пчела вкругъ вѣтки пѣла.
«Какъ хорошо! О, Господи, услышь
Мои мольбы: я только бы хотѣла
Увидѣть Надю и проститься съ нею.
Другого счастья и просить не смѣю».
XL.
Задумалась Наташа подъ окномъ:
За рощею румяный день уходитъ.
Верхушки липъ въ сіяньи золотомъ,
И Русова съ любимцевъ глазъ не сводитъ.
Но вотъ садовникъ прямо съ топоромъ
И лѣстницей къ одной изъ нихъ подходитъ.
«Что это ты, Степанъ?» — «Да уѣзжали,
Такъ эту вотъ срубить мнѣ приказали».
XLI.
«Кто приказалъ?» — «Извѣстно, баринъ самъ, —
Отвѣтилъ ей Степанъ, не скрывъ улыбки: —
А потрафлять должны мы господамъ».
— «Да быть не можетъ! Нѣтъ ли тутъ ошибки?»
— «Помилуйте-съ! Докладываю вамъ,
Изволили сказать: у этой липки
Ты отъ земли сруби на два аршина;
Ослушаться нельзя намъ господина».
XLII.
Подъ сукъ подставивъ лѣстницу въ упоръ,
Полѣзъ Степанъ и плюнулъ въ горсть сначала.
Сталъ, мѣрно въ стволъ звеня, стучать топоръ,
И стройная верхушка задрожала.
Ушла Наташа прочь, потупя взоръ,
И какъ упала липка, не слыхала.
Поутру рядомъ съ липою густою
Стоялъ обрубокъ, залитой смолою.
XLIII.
И Русова немало удивилъ
Такой исходъ приказа господина.
Степана онъ позвалъ и разбранилъ:
«Вѣдь я тебѣ, безмозглая осина,
Довольно ясно, кажется, твердилъ,
Чтобъ снизу сучья снять на два аршина!
Но дерево вѣдь дѣло наживное:
Одно пропало, — посажу другое».
XLIV.
И точно, первой раннею весной,
Чтобъ не смущаться глупою ошибкой,
На дрогахъ онъ велѣлъ со всѣмъ, съ землёй,
Привезть какой-то стволъ съ макушкой гибкой,
А вслѣдъ затѣмъ, увидѣвшись съ женой,
Сказалъ: «Теперь опять ты будешь съ липкой».
— «Благодарю. Но вотъ моя примѣта:
Ты — липка та, здоровая, я — эта»…
XLV.
И не могли больную убѣдить
Ничѣмъ, что это предразсудокъ странный.
За жизнью липки молодой слѣдить
Она въ тревогѣ стала постоянной.
Хотѣлось ли самой, бѣдняжкѣ, жить,
Иль съ дочерью увидѣться желанной, —
Но каждый разъ, когда на липку взглянетъ,
Ей кажется, что съ ней она увянетъ.
XLVI.
Иныя странно дѣйствуютъ слова:
Услышишь ихъ, и сердце вдругъ сожмётся.
Ещё хирѣла липка года два:
Придёт весна, и почка вся нальётся,
А тамъ и листъ, но такъ, едва-едва
На солнышкѣ и съ боку развернётся…
Ещё весны отрадная улыбка —
Но въ этотъ разъ не распустилась липка.
XLVII.
А въ сѣромъ домѣ, въ залѣ, подъ парчой,
Закрывъ глаза, въ гробу спала Наташа,
И Русовъ самъ, съ поникшей головой,
Твердилъ, что воля Божья, а не наша.
Онъ говорилъ, что въ жизни ни одной
Ещё усопшей не запомнитъ краше.
Казалось, точно, что она простила
Всѣмъ въ мірѣ, всѣмъ — и, кроткая, почила.
XLVIII.
Въ оградѣ церкви, съ сѣверныхъ дверей,
Тамъ, гдѣ къ землѣ склонилась грустно ива,
Лежитъ плита и золотомъ на ней:
«Покойся, другъ» написано красиво.
Холмъ ниже всѣхъ ввалился, и дружнѣй
Растётъ на нёмъ засѣвшая крапива.
Когда, крестясь, народъ валитъ къ кладбищу,
Никто нейдётъ къ Наташину жилищу.
XLIX.
А сѣрый домъ, угрюмый и пустой,
Стоитъ давно съ безмолвіемъ гробницы.
Онъ только оживляется весной,
Когда въ него таскаютъ гнѣзда птицы.
Балконъ скривился, тонкою травой
Замѣтно прорастаютъ половицы,
Ступени шатки, и перила зыбки,
И нѣтъ ни новой, нѣтъ ни старой липки.
1856
|
|
