Пробуждение (Вербицкая)/ДО

 См. также одноимённые страницы.

Пробужденіе : Разсказъ
авторъ Анастасія Алексѣевна Вербицкая

Источникъ: Вербицкая А. А. Сны жизни. — М.: Товарищество А. А. Левенсонъ, 1904. — С. 3.

I

— Нелли… Одинъ поцѣлуй… Одинъ только, и я уйду… Я прошу о пустякахъ…

— Нѣтъ!.. Нѣтъ!.. Егоръ Дмитричъ… Это не пустяки… Я… я не хочу потихоньку цѣловаться!

Она стояла въ амбразурѣ окна, рельефно выдѣляясь на темномъ фонѣ драпировки свѣтлымъ платьемъ, всей высокой тонкой фигурой и золотистой головкой. Въ свои семнадцать лѣтъ она была свѣжа и прекрасна, какъ ясное весеннее утро.

Красивый брюнетъ, казалось только-что соскочившій съ картинки моднаго журнала, стоялъ около Нелли и крѣпко держалъ ея руки, стараясь заглянуть въ ея опущенные, скрытые подъ тѣнью пушистыхъ рѣсницъ глаза. И торжествующая усмѣшка сверкала въ молодомъ еще, но уже порядочно помятомъ лицѣ брюнета. Онъ вѣрилъ въ свою силу, въ свое знаніе женскаго сердца. Дѣвушка, только въ маѣ покинувшая стѣны института, почти ребенокъ… Жаркій румянецъ стыда на ея полудѣтскомъ личикѣ, испуганныя движенія, трепетъ ея груди — какъ все это понятно и красиво!.. И какъ страшно много для нея въ этомъ первомъ признаніи, въ первомъ поцѣлуѣ!

Въ гостиной, кромѣ нихъ, не было никого.

Опущенныя тяжелыя драпри и портьеры создавали искусственный полумракъ въ этой красивой комнатѣ, гдѣ мебель казалась разбросанной причудливыми группами капризной рукой. Тамъ, за стѣнами гостиной, все спало въ томящемъ зноѣ безоблачнаго іюльскаго дня, скованное неодолимой дремой. Страшно было раздвинуть портьеры и перейти въ залитый солнцемъ, весь сверкающій въ его лучахъ залъ… Казалось, что такъ и окунешься въ горячую ванну.

— О, какое институтство, Нелли!.. Гдѣ вы вычитали, что влюбленные цѣлуются при публикѣ?

— Нѣтъ!.. Нѣтъ!.. Это нельзя… Вы понимаете?.. Грѣшно обманывать… Ахъ!.. Боже мой!.. Ужъ если вы такъ хотите, то поцѣлуйте меня при Лили! — набравшись смѣлости, выкрикнула дѣвушка почти съ отчаяніемъ.

У брюнета лицо вытянулось. «Вотъ такъ удружила!»

За этой Лили, замужней сестрой и опекуншей Нелли, у которой дѣвушка теперь жила по выходѣ изъ института, Вроцкій «ухаживалъ» цѣлыхъ два года, и безуспѣшно… Ей-то ужъ, конечно, онъ послѣдней признался бы въ своихъ стараніяхъ завладѣть сердцемъ Нелли.

— Нѣтъ!.. Это… это чортъ знаетъ что такое!.. — вспылилъ Вроцкій и вдругъ испуганно оглянулся.

Снопъ яркаго свѣта ворвался въ комнату. На порогѣ, поднявъ одной рукою портьеру и напряженно вглядываясь въ полутьму гостиной сѣрыми близорукими глазами, стояла маленькая красивая брюнетка.

— Нелли… Жоржъ… Вы здѣсь? Представьте, какой ужасъ!

— Qu’est-ce qu’il y a?^[1] — пробормоталъ Жоржъ, отскакивая отъ дѣвушки какъ резиновый мячъ и стараясь состроить равнодушную мину.

— Мертвое тѣло нашлось…

Елизавета Николаевна опустила портьеру, упавшую мягкими тяжелыми складками, и снова они всѣ очутились въ полумракѣ.

«Слава-Богу, ничего не замѣтила», — подумалъ Жоржъ.

— Представьте!.. Верстахъ въ пяти отсюда… около станціи К***… поѣздомъ раздавило какого-то мужика…

— То-есть… собственно говоря… что тутъ ужаснаго?.. — опомнился, наконецъ, Жоржъ, вскидывая на носъ пенснэ и опять чувствуя почву у себя подъ ногами.

— Какъ что ужаснаго, Жоржъ?.. А знаете ли… Здѣсь прелестно!.. Какъ легко дышится!

Она оглянулась и сѣла на мягкій пуфъ, стоявшій по дорогѣ.

— Да мало ли народу давятъ поѣзда каждый день! Что вы, собственно, нашли здѣсь сенсаціоннаго?

Стоя передъ Елизаветой Николаевной, спиной къ Нелли, заложивъ руки въ карманы своего невозможно короткаго пиджака и медленно раскачиваясь на каблукахъ, онъ былъ великолѣпенъ, какъ всегда.

— Ne dites pas de bêtises, George!..^[2] Это будетъ первое мертвое тѣло, которое я увижу.

— Ah!.. C’est autre chose…^[3] А зачѣмъ вамъ его видѣть?

— Вы забываете, что я — писательница! — напомнила Елизавета Николаевна и съ комичной важностью высоко подняла свою хорошенькую головку.

— Saperlipopette!..^[4] Я всегда съ удовольствіемъ забываю объ этомъ… Для такой прелестной женщины…

— Знаю, знаю напередъ все, что вы скажете… Это скучно, наконецъ!.. Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, — заволновалась Лили, — если мнѣ когда-нибудь придется описывать смерть? Помните, у Тургенева?.. У Толстого?.. Вѣдь, это все съ натуры.

— Мм… — глубокомысленно мычалъ Жоржъ, продолжая раскачиваться на каблукахъ.

— Я положительно стою за то, чтобы писать съ натуры… Этого вымысла, фантазіи отнюдь… Я — реалистка… Этимъ, конечно, объясняется успѣхъ моей первой повѣсти.

«Опишетъ… Какъ пить дать, опишетъ… — думалъ Жоржъ, крутя пенснэ кругомъ пальца. — И дернула меня нелегкая ухаживать за нею прежде!.. Все дѣло испортилъ… А главное — цѣликомъ выставитъ… Имя, и то еле измѣнитъ… Охъ ужъ эти реалистки»…

— A propos…^[5] Что вы тутъ дѣлали? — полюбопытствовала Елизавета Николаевна.

— Анна Николаевна потеряла свой альбомъ, и мы его искали здѣсь, — не сморгнувъ, совралъ Вроцкій.

— О, неправда! — крикнула Нелли, молчавшая все время. — Альбомъ въ бесѣдкѣ… Вы это знаете… Зачѣмъ вы говорите неправду?

Нелли вспыхнула; ей стало такъ стыдно за себя и за Вроцкаго, что слезы выступили у нея на глазахъ.

— O, sancta simplicitas!^[6] — неловко разсмѣялся Вроцкій.

«Вотъ и извольте съ такими дурами тонко свои дѣла вести!..» — ругался онъ про себя.

— Нѣтъ, это прелестно! — звонко и злорадно хохотала Елизавета Николаевна.

«Вотъ ужъ теперь не пощадитъ… Опишетъ, несомнѣнно… На весь уѣздъ осрамитъ, — думалъ Вроцкій, нервно топчась по гостиной и натыкаясь на мебель. — И это будетъ называться женской местью»…

II

Лѣтъ семь тому назадъ на мѣсто земскаго врача въ уѣздномъ городѣ N*** опредѣлился нѣкто Литовцевъ. Это былъ суровый по виду и желчный молодой человѣкъ, оказавшійся впослѣдствіи очень характернымъ и дѣльнымъ. Онъ держался независимо и замкнуто, такъ что въ уѣздѣ всѣ его побаивались. Любили его только его подчиненные, служившіе при земской больницѣ, да крестьяне, довѣрявшіе ему безусловно и охотно, что такъ рѣдко бываетъ, ложившіеся въ его больницу.

Встрѣтивъ блестящую, бойкую Лили, Литовцевъ влюбился въ нее какъ-то мучительно, упорно и жестоко страдалъ отъ сознанія, что онъ, бѣднякъ, не пара этой богатѣйшей невѣстѣ во всемъ уѣздѣ.

Лили, которой надоѣли ея женихи и поклонники, была очарована оригинальностью Литовцева, его суровымъ красивымъ лицомъ, его желчной и подчасъ дерзкой рѣчью… Такихъ, какъ онъ, она еще не встрѣчала и потому сказала себѣ, что не уснетъ спокойно, пока не увидитъ его у своихъ ногъ. Убѣдившись, наконецъ, въ страсти Литовцева, Лили сама кинулась ему на шею, смѣясь устранила всѣ затрудненія и увѣрила его, что отравится, если не станетъ его женой.

О свадьбѣ ихъ и сопряженныхъ съ нею празднествахъ въ N*** помнили и черезъ семь лѣтъ. Это было желаніе Лили, которая не терпѣла ничего зауряднаго. Литовцевы слыли самой красивой парочкой во всемъ уѣздѣ и самой счастливой. Хозяйкой Лили оказалась образцовою. Прислуга у нея была вся изъ столицы, и при этомъ «вымуштрована». Все въ домѣ шло по разъ заведенному порядку, все блестѣло и сверкало, нигдѣ ни пылинки… Салонъ Лили считался въ N*** первымъ по вкусу и тону, хотя кругомъ и немало было богатыхъ помѣщичьихъ домовъ. Сама Лили какъ-то удивительно ловко умѣла быть «своей» въ каждой партіи и всѣхъ примирять въ своей японской гостиной. Этотъ индиферентизмъ жены возмущалъ Литовцева, но Лили со смѣхомъ оправдывалась благотворительными цѣлями. Дѣйствительно, сердце у нея было доброе и она великодушно жертвовала мужу крупныя суммы на его больницу, на инструменты, на лѣкарства, зная, какъ мучается онъ недостаткомъ въ нихъ, зная также, что онъ отдаетъ на больницу, а еще чаще больнымъ чуть ли не послѣдній рубль своего личнаго заработка.

Эта доброта трогала Литовцева.

— Но однѣхъ денегъ мало, Лили, — заговорилъ онъ одинъ разъ. — Если бъ ты попробовала…

Лили, не дослушавъ, замахала на него руками.

— Нѣтъ… нѣтъ… ради-Бога!.. Эта нищета, эти язвы… Я не вынесу… я заболѣю сама… Мои нервы… И если ты меня любишь, Поль…

Такого отпора Литовцевъ не ожидалъ, и разочарованіе его было такъ сильно, что онъ не спалъ всю ночь послѣ этого разговора. Но онъ былъ упоренъ и затрагивалъ эту жгучую для него тему не разъ. Черезъ полгода, однако, онъ убѣдился, что Лили глуха ко всѣмъ его доводамъ и убѣжденіемъ. Она не хотѣла себѣ нарочно портить жизни… Нѣтъ, зачѣмъ… Мало ли есть способовъ дѣлать добро?.. И она съ увлеченіемъ устраивала въ пользу бѣдныхъ и больныхъ концерты, аллегри, балы и спектакли, въ которыхъ участвовала сама, и съ этой цѣлью выписывала себѣ туалеты изъ Парижа.

Литовцевъ съ женитьбой не измѣнилъ ни въ чемъ ни своего образа жизни ни привычекъ. Изъ жениныхъ денегъ онъ ни копейки не тратилъ на себя, довольствуясь собственнымъ заработкомъ. Онъ сторонился отъ шумныхъ сборищъ жены, видѣлъ ее только за столомъ и рѣдко наединѣ. Черезъ три года такой жизни Литовцевъ, любя жену той же мучительной страстью, зналъ, что между ними нѣтъ ни одной нравственной связи, что они — чужіе.

Тогда Литовцевъ еще съ большей энергіей отдался борьбѣ съ враждебной партіей, съ этими хищниками, жадно толпившимися у «общественнаго пирога» — съ этой «костоѣдой земскаго организма», какъ выражался онъ. Съ головой ушелъ онъ и въ науку и въ свои заботы о больницѣ.

Отъ частной практики у богатыхъ помѣщиковъ, вѣрившихъ въ его талантъ діагноста, онъ нерѣдко уклонялся, подъ предлогомъ, что не хочетъ «отбивать хлѣбъ» у своихъ товарищей, но никогда не отказывался ѣхать на помощь къ темному люду и въ уѣздъ, какъ бы далеко ни лежало селеніе отъ N***.

Лили, ревновавшая вначалѣ мужа къ его дѣятельности, разъ какъ-то отказала одному посланному отъ безплатнаго больного.

— Дома нѣтъ…

А потомъ набросилась на прислугу:

— Неужели сами не понимаете? Баринъ вернулся изъ уѣзда, всю ночь не спалъ… Только задремалъ…

Когда Литовцевъ узналъ объ этомъ, онъ такъ взглянулъ на жену, что она тутъ же сѣла на первый подвернувшійся стулъ.

— Чтобъ этого больше не было, Лили!.. Поняла?

О, конечно, она поняла, и больше этого не было… Стоитъ о немъ заботиться!

Прошло еще три года шумной жизни. Устала, наконецъ, и Лили… Все надоѣло: пріемы, хозяйство, поклонники, филантропія… Хотѣлось чего-то новаго… Дѣтей не было, и Лили скучала и капризничала невыносимо.

Вдругъ ее «осѣнило»… Она надумала писать. Разрѣзая какъ-то свѣжую книгу журнала, она съ удивленіемъ прочла имя одного автора, и узнала въ немъ свою подругу по институту. Лили прочла ея повѣсть съ волненіемъ и большимъ вниманіемъ… Очень мило… Но, вѣдь, и очень просто… и особеннаго ничего. Взята картинка буднишной семейной жизни и очерчена съ юморомъ и большой теплотой… О!.. Такъ-то и она сумѣла бы написать!.. Вспомнилось Лили, что всегда она отличалась наблюдательностью, что сочиненія въ институтѣ давались ей легко, слогъ у нея былъ блестящій… И вотъ закипѣла работа. Повѣсть Лили, гдѣ она, не задаваясь никакой «идеей», описала свою семейную жизнь и самое себя, со всѣми причудами и капризами, была принята однимъ изъ лучшихъ журналовъ и подкупила — одинаково какъ публику, такъ и критику — искренностью тона, смѣлостью языка, красивою новизной пріемовъ.

У Лили закружилась головка. Самъ Литовцевъ былъ сначала очень счастливъ, но его скоро отрезвило необыкновенно быстро развившееся самомнѣніе у жены.

— Подожди выступать на судъ публики со второй вещью, — предостерегалъ онъ. — Нельзя спѣшить въ такомъ дѣлѣ… Задача эта слишкомъ серіозна, отвѣтственность слишкомъ велика… Учись, читай больше! Будемъ читать вмѣстѣ; ты такъ мало знаешь…

Но Лили и слушать не хотѣла. Что за вздоръ!.. Что за педантизмъ! На что ей нужно ученье? Оно таланта не дастъ… А кругомъ сколько темъ! Только вглядись въ окружающее тебя — жизнь даетъ эти темы на каждомъ шагу.

Литовцевъ отступился.

Лили принялась за большой романъ въ четырехъ частяхъ, гдѣ безбожно «выводила» всѣхъ знакомыхъ… Хозяйство приходило въ упадокъ, обѣдъ подавался не во-время, поклонникамъ отказывали отъ дома… Не бѣда!.. Зато цѣль жизни была найдена, зато бѣдный Поль отдыхалъ послѣ семи лѣтъ отъ нелѣпыхъ сценъ ревности и отъ бурь въ стаканѣ воды.

Вроцкій появился въ N*** три года тому назадъ. Въ Петербургѣ онъ быстро спустилъ доставшееся ему отъ матери состояніе и пріѣхалъ посвятить себя земскому дѣлу въ N***. Въ уѣздѣ у него было небольшое имѣніе, гдѣ умерла его мать, и много связей и знакомствъ между помѣщиками. Вроцкій былъ ловкимъ малымъ, имѣлъ университетское образованіе и безъ труда добился мѣста мирового судьи. Онъ никакъ не ожидалъ встрѣтить въ захолустьѣ такой «роскошный цвѣтокъ», какъ Лили Литовцева. Изъ Петербурга онъ увозилъ запасъ поэтическихъ воспоминаній о кутежахъ у Донона, о жгучихъ глазахъ цыганокъ и о несравненныхъ улыбкахъ французскихъ актрисъ, затѣмъ двѣ дюжины превосходныхъ галстуковъ и печальную рѣшимость похоронить себя volens-nolens^[7] въ глуши… И вдругъ встрѣча съ Лили!.. Вроцкій воспрянулъ духомъ, вооружился обѣими дюжинами своихъ галстуковъ, своею свѣтскою самоувѣренностью, безспорнымъ превосходствомъ петербургскаго дэнди надъ провинціалами, наконецъ своимъ знаніемъ женскаго сердца — знаніемъ, которое онъ, между прочимъ, пріобрѣлъ лишь за кулисами и въ отдѣльныхъ кабинетахъ загородныхъ ресторановъ — и пустился въ атаку. Два года онъ отчаянно «ухаживалъ» за Лили, подчасъ начиналъ злиться и терять терпѣніе, но былъ увѣренъ, что она не устоитъ… И когда — о чудо! — Лили устояла, онъ къ концу третьяго года не-на-шутку, было, увлекся этимъ «сѣроглазымъ чертенкомъ», какъ вдругъ въ N*** появилась Нелли.

Большаго контраста между сестрами быть не могло. Елизавета Николаевна — маленькая, подвижная, кокетливая брюнетка, экспансивная, взбалмошная, но безспорно добрая… Нелли — высокая блондинка, задумчивая, застѣнчивая, сдержанная, вся еще загадка для другихъ и для самой себя… Вроцкій, обожавшій блондинокъ, не замедлилъ влюбиться. Къ тому же, Нелли была богатою невѣстой, а Жоржъ сильно нуждался въ деньгахъ.

Нелли кончила курсъ въ фешенебельномъ институтѣ. Всѣ шесть лѣтъ, проведенныя ею въ школѣ, она, среди институтской толпы, стояла особнякомъ. По меланхолическому ли складу ума, по своей ли сдержанной и вдумчивой натурѣ, Нелли ни съ кѣмъ не сближалась, никого не дарила своею откровенностью. Дѣвочку не понимали, но всѣ любили ее за кротость и готовность помочь деньгами ли, знаніями либо участіемъ. «Рохля… не отъ міра сего»… — говорила про нее, смѣясь, Лили, втайнѣ очень гордившаяся сильной привязанностью дѣвочки и безусловной вѣрой ея въ превосходство Елизаветы Николаевны надъ всѣми знакомыми. Правда, слово «рохля» очень подходило къ Нелли. Никогда не было въ ней живости и подвижности ребенка, никто не замѣчалъ въ ней такъ свойственнаго юности беззавѣтнаго веселья, безпричиннаго звонкаго смѣха, внезапной и дерзкой выходки. Но съ дѣтства можно уже было смѣло сказать, что у дѣвочки есть характеръ и гордость. Ей нравилось дѣлать надъ собой опыты, ломать себя, что-называется, подавлять свои желанія, выдумывать себѣ лишенія… Все это развивало въ ней выдержку и самообладаніе. Ея нервная натура искала дѣла, борьбы, и, не находя ничего подъ рукою въ стоячей, почти механической жизни внѣ ея, направляла эту кипучую работу мысли и воли внутрь себя. Интересы подругъ ей были чужды. Институтки постоянно играли въ «любовь», увлекались всѣми, начиная съ молодого учителя русской словесности и кончая красивымъ, чернобровымъ истопникомъ. Все это казалось Нелли непонятнымъ и грязнымъ. Она сторонилась инстинктивно отъ дѣвочекъ, которыя, вернувшись съ лѣтнихъ вакацій, шептались въ углу съ пылающими щеками, съ огнемъ рано проснувшихся желаній въ глазахъ. Нелли была эстетикъ и по натурѣ и по воспитанію. Красота во всемъ и вездѣ, гдѣ бы ни встрѣчала она ее — въ лицѣ ли человѣка, въ мелодіи ли стиха, въ звукахъ ли музыки, или въ картинѣ, не говоря уже о природѣ, любимой ею страстно, — влекла ее къ себѣ неотразимо, властно… Она любила и блескъ баловъ, съ опьяняющимъ движеніемъ танца, съ яркимъ свѣтомъ люстръ, манящими звуками музыки, и оживленную молодую толпу… Скромно она забиралась въ уголокъ, избѣгая попадаться на глаза кавалерамъ, и оттуда зорко наблюдала и наслаждалась своими новыми впечатлѣніями… Но даже тамъ, среди волнующейся и веселой вереницы подругъ, звуки вальса будили въ душѣ Нелли какія-то странныя, больныя ощущенія, слезы просились на ея глаза… И Нелли убѣгала потихоньку изъ бальной залы или изъ свѣтлаго класса, гдѣ воздухъ дрожалъ переливами звонкаго смѣха и молодыхъ голосовъ, и, спрятавшись гдѣ-нибудь въ темнотѣ пустого дортуара, уткнувъ головку въ подушку, плакала мучительно, страстно, чувствуя себя подавленной, неудовлетворенной дѣйствительностью… Она никому, даже Лили, не говорила объ этихъ безпричинныхъ взрывахъ тоски.

Нелли горько плакала, покидая подругъ и стѣны института, гдѣ всѣ носили ее на рукахъ. Но слезы высохли скоро. Жизнь встрѣтила ее какъ именинницу. Всѣ ласкали дѣвушку, сулили ей счастіе, оберегали ее отъ заботъ и огорченій, спѣшили доставить ей удовольствіе, и это казалось Нелли вполнѣ естественнымъ и должнымъ. Воспитанная аристократкой, не для борьбы и труда, а для успѣха въ «свѣтѣ», Нелли выросла, какъ сказочная принцесса, въ полномъ невѣдѣніи грязи, нищеты и горя… Умъ ея дремалъ. Жизнь, которую она знала только съ казовой стороны, представлялась ей прекрасною женщиной съ загадочной улыбкой на устахъ. Что сулила ей впереди эта улыбка?

Нелли ждала…

Она любила книги больше общества, но все, что она читала въ институтѣ, проходило чрезъ руки ея чопорныхъ воспитательницъ. Иностранную литературу она знала порядочно. Корнель, Расинъ, Шиллеръ, Викторъ Гюго, въ его драматическихъ произведеніяхъ, Теннисонъ, Вальтеръ-Скоттъ и цѣлый легіонъ англійскихъ и нѣмецкихъ высоконравственныхъ романовъ изъ институтской библіотеки… Все возвышенно, изящно, прилично, très comme it faut^[8]… Но русскую литературу, кромѣ классиковъ, конечно, Нелли знала плохо. Литература наша была въ институтѣ въ загонѣ, считалась тамъ безнравственной, неопрятной и вообще непорядочной.

Нелли помнила, какъ разъ начальница объясняла старшему классу свой взглядъ на этотъ предметъ.

— Кромѣ Чаева и, пожалуй, Тургенева, — снисходительно морщась, говорила графиня, — читать по-русски, мои милыя, вамъ нечего…

— А Гоголь? — послышался чей-то смѣлый голосъ.

— Сальность, — рѣзко и властно прозвучалъ отвѣтъ.

— А Некрасовъ? — раздалось уже тише изъ того же угла.

— А Некрасовъ съ Писаревымъ — камскіе разбойники, — невозмутимо объявила начальница.

Почему именно камскіе, а не муромскіе или другіе какіе-нибудь, вѣдала только она.

Немудрено, что Нелли не знала ни Байрона, ни Шелли, ни Диккенса, ни Щедрина. Ни горечи, ни сатиры, ни слезъ!

Зятя своего Нелли сперва чуждалась, боясь его желчныхъ рѣчей и суроваго взгляда, но скоро они сблизились, благодаря чтенію.

— Что ты читаешь? — полюбопытствовалъ разъ Литовцевъ, заставъ Нелли въ саду за книгой.

Оказалось, что Лили знакомила сестру съ литературой Маркевича, Авсѣенко и К°.

— Брось это, — рѣзко сказалъ Литовцевъ. — Пойдемъ ко мнѣ… Я дамъ тебѣ хорошую книгу, которая заставитъ тебя думать…

Онъ выбралъ ей «Семью Головлевыхъ».

Нелли казалось, что она спала сномъ безъ грезъ и видѣній… И вотъ ее разбудили грубо, насильственно… Она испуганно озирается кругомъ и видитъ безобразныя лица, злыя или искаженныя страданіемъ… А кругомъ — глухіе стоны и затаенныя проклятія… И ей опять хотѣлось заснуть.

«О Боже мой!.. Неужели это все правда?..» — въ ужасѣ спрашивала она себя.

— Что ты дѣлаешь съ сестрой, Поль? — накинулась Лили на мужа, влетая въ его кабинетъ.

— А что я дѣлаю? — невозмутимо отозвался Литовцевъ, не отрываясь отъ газеты.

— Она плачетъ надъ противнымъ Щедринымъ… Зачѣмъ ты отравляешь ей душу? Придетъ время, и своего горя будетъ много… Успѣетъ наплакаться…

— Нѣтъ, отчего же… Это полезно даже — надъ чужой бѣдой поплакать, хотя бъ и въ книгахъ, если не въ жизни… Это ее отрезвитъ, съ облаковъ на землю спуститъ.

— Merci^[9]… Значитъ я, по-вашему, въ облакахъ витаю?

— Ты? — Литовцевъ поглядѣлъ на жену. — Ну, ступай, пожалуйста… Я тутъ интересную статью читаю.

Газета полетѣла на полъ.

— Вы съ ума сошли съ вашими интересными статьями!.. Отвѣчайте на вопросъ!.. Откуда у васъ явилась эта супружеская манера — не слушать жениныхъ словъ?

Литовцевъ закряхтѣлъ, и лицо его сморщилось въ жалкую гримасу. Онъ потянулся, было, за газетой, но Лили предупредила его и, скомкавъ бумагу, швырнула ее подъ кресло, въ которомъ комфортабельно усѣлась.

«Начинается», — съ видомъ жертвы рѣшилъ Литовцевъ.

Дѣйствительно, началось…

Въ теченіе десяти минутъ Лили доказывала мужу, что онъ — животное, не умѣющее цѣнить счастія, выпавшаго на его долю… Что у нея — золотая головка, золотое сердце, талантъ… И, притомъ, она — не рохля, въ родѣ Нелли, а живчикъ, огонь. Она его страстно любила когда-то, но теперь пришла къ убѣжденію, что не стоитъ для него зарывать себя въ глуши, быть вѣрной, когда не цѣнятъ. Кончено! Они разстанутся… Если онъ будетъ удерживать ее, она, все равно, тайкомъ сбѣжитъ въ столицу. О, не безпокойтесь!.. Тамъ она не пропадетъ… Такія, какъ она, не пропадаютъ. Пусть его остается съ своей больницей и возлюбленными мужичками!

— Мм… — мычалъ Литовцевъ, захвативъ голову руками и раскачиваясь на диванѣ всѣмъ корпусомъ, какъ человѣкъ, страдающій зубной болью.

О!.. Она давно замѣчаетъ, что онъ увлекается ея сестрой… Ну и пусть!.. Оставайтесь вдвоемъ и ступайте въ народъ… Несомнѣнно, онъ погубитъ эту милую дѣвочку своими бреднями…

— Романистка!.. — презрительно процѣдилъ сквозь зубы Литовцевъ.

— Что-о? — завопила Лили и подскочила на своемъ креслѣ. — Безсердечный вы человѣкъ!.. Чудовище!.. Идіотъ!.. Нѣтъ… нѣтъ… Конецъ моему терпѣнію!

Она нагнулась, выхватила газету изъ-подъ кресла и, скомкавъ ее, кинула въ лицо мужу.

Тотъ только инстинктивно сгорбился и вытянулъ передъ собой руки.

Елизавета Николаевна передохнула только черезъ двѣ комнаты, остановилась и хлопнула вдругъ себя пальчиками по лбу.

— А, вѣдь, идея недурна. Да, да… очень даже эффектна… Женатый человѣкъ влюбляется въ своячиницу… Сколько драматическихъ положеній, сценическихъ моментовъ!.. Положимъ, что тема избитая. Но, съ другой стороны, гдѣ взять новыя темы? «Ново только то, что забыто», — сказалъ кто-то…^[10] Кто? Ну, да все равно! А еще лучше — пьесу написать!

И она увлеклась…

Но Литовцевъ не унялся. Къ выходкамъ жены онъ привыкъ, какъ привыкаютъ къ неизлѣчимой болѣзни, къ глухотѣ, горбу и т. п.

— Не дать ли тебѣ еще книгу въ этомъ родѣ, Нелли? — спросилъ онъ ее на другой же день.

— Дайте, Поль… Прочту…

Онъ принесъ ей «Три письма изъ деревни», Г. Иванова^[11]. Нелли цѣлую недѣлю бродила, словно потерянная. Потрясающій образъ юноши, загубившаго собственную жизнь, право на счастіе, чтобы спасти заброшенныхъ и уже испорченныхъ дѣтей и поставить ихъ на настоящую дорогу — и все это тихо, безъ фразъ, безъ рисовки, — этотъ образъ неотступно стоялъ передъ Нелли и будилъ ея уснувшую, было, старую, безпредметную тоску и зажигалъ слезы въ ея глазахъ. Но теперь эта тоска уже имѣла причину. Какъ блѣдна, какъ безцвѣтна казалась рядомъ съ этимъ подвигомъ ея собственная жизнь и жизнь другихъ!

Она невольно высказала эту мысль зятю, когда онъ спросилъ ее о впечатлѣніи.

«Славная, славная дѣвушка, — часто и упорно думалъ Литовцевъ послѣ этого разговора, внезапно сблизившаго ихъ. — Ахъ!.. Жаль, жаль»…

Чего жаль?.. Онъ самъ себѣ не договаривалъ.

Онъ захотѣлъ, однако, итти дальше одного чтенія.

— Поѣдемъ со мной въ больницу, Нелли, — предложилъ онъ дѣвушкѣ разъ при женѣ.

Лили вскипѣла.

— Вы помѣшались? Курсистка она, что ли, чтобы по больницамъ бѣгать? Мало вамъ того, что вы на себѣ всякую заразу домой несете?.. Не пущу!.. Не пущу ни за что!.. Она — сирота. Я ей мать замѣняю. Я за нее Богу отвѣтъ дамъ…

— Ты хочешь сдѣлать изъ нея эгоистку?

— Нѣтъ… ничуть… Но все въ мѣру… Мало ли есть способовъ любить ближняго? Вотъ кстати… Я устраиваю концертъ въ пользу бѣдныхъ… Нелли такъ мило поетъ…

Литовцевъ махнулъ рукой.

Въ дверяхъ онъ съ ожиданіемъ и тоской оглянулся на Нелли.

Но та молчала, поникнувъ головой. Авторитетъ Лили былъ такъ силенъ, что дѣвушкѣ и въ голову не приходило открыто возстать противъ нея.

III

— Скажи, пожалуйста, какія между вами отношенія? — начала Елизавета Николаевна, входя къ сестрѣ въ это утро и бросаясь на кушетку, обитую прелестнымъ блѣдно-розовымъ кретономъ.

Въ этой дѣвичьей комнаткѣ все было изящно, свѣжо, поэтично, какъ и сама хозяйка. Нелли давно уже прибѣжала сюда изъ гостиной, оставивъ сестру съ Вроцкимъ.

Теперь она стояла у стола, отчаянно теребя и тиская № «Нивы», который попался ей подъ-руку.

— Онъ тебѣ нравится?

— Кто?

Дѣвушка такъ и вспыхнула.

— Ну, понятно кто… Жоржъ Вроцкій?

— Н-не совсѣмъ…

— А ты ему?

— Не… не знаю, — совсѣмъ шопотомъ бросила Нелли, отворачиваясь и вся красная. — Кажется, да…

Въ самомъ дѣлѣ, какъ она сумѣла бы отвѣтить на это? Вроцкій клялся, что любитъ ее. Иногда ей казалось, что это такъ, и эта мысль была ей пріятна… Онъ такъ красивъ, такъ хорошо говоритъ, эти страстныя рѣчи такъ новы для Нелли… Но иногда онъ вдругъ становился ей противнымъ и чужимъ… Ее удивляло, зачѣмъ онъ лжетъ, если любитъ? Зачѣмъ скрываетъ свою любовь? А главное… главное… главное… Какъ можно, любя одну, смотрѣть такими гадкими глазами на другую? Онъ думаетъ, что она ничего не замѣчаетъ, и флиртуетъ съ Лили… Она не ревнуетъ, нѣтъ!.. Но ей стыдно за него! Здѣсь есть какая-то фальшь… Кому-то изъ нихъ обѣихъ онъ лжетъ… Но кому? И зачѣмъ?

Елизавета Николаевна спустила ноги съ кушетки и глядѣла, молча, на сестру.

«Удивительно хороша!.. Мадонна какая-то!.. Но рохля… рохля… Впрочемъ, какъ и подобаетъ мадоннѣ… Она не знаетъ… Ей кажется… Какъ вамъ это понравится?.. Я съ восьми лѣтъ уже влюблялась»…

— Брось «Ниву», дитя!.. Ты ее уже совсѣмъ смяла… И сядь сюда… Слушай… Хочешь, я за тебя доскажу остальное? Онъ началъ съ того, что называлъ тебя самородкомъ, исключительной натурой, сфинксомъ… Такъ?

— О, Лили!.. Ты подслушала…

— Ха-ха!.. Невинное дитя!.. Нѣтъ, я никогда не подслушиваю, но я знаю все, знаю сердце мужчины… Недаромъ я писательница… и психологъ…

Елизаветѣ Николаевнѣ стало чуть-чуть совѣстно, но она тотчасъ вернула свой апломбъ.

— Потомъ онъ читалъ тебѣ стихи-экспромптъ, посвященный тебѣ… конечно, — язвительно добавила Лили. — Начинается онъ такъ, кажется:

Весны свѣжѣй, моложе утра…

— О, Лили… Но почему же?

У Нелли дрожали слезы въ голосѣ.

Лили прыснула со смѣха.

— Нѣтъ, каковъ гусь!.. Хоть бы изъ осторожности разнообразилъ свой репертуаръ!.. Потомъ, Нелли, онъ разсказалъ тебѣ всю свою жизнь, полную паденій (о Боже, какъ все это глупо!), ошибокъ, ложныхъ увлеченій… и кончилъ клятвами въ томъ, что ты — его первая чистая страсть, что ты — его ангелъ-хранитель… и тому подобную чепуху, которую говорятъ каждой изъ насъ.

Нелли молчала, низко опустивъ голову. Лицо ея пылало отъ стыда.

— Потомъ онъ просилъ перваго поцѣлуя… Нелли, ты плачешь? — вскинулась Лили. — О, повѣрь, дитя мое, такіе люди не стоятъ ни одной твоей слезинки!

«Бѣдняжка, она ему вѣрила, — думала Елизавета Николаевна, идя въ садъ. — Но, вѣдь, и я тоже, дура, вѣрила ему когда-то… Ну погодите, милѣйшій Жоржъ!.. Вы ловили Нелли въ свои сѣти… Да, вѣдь, вы ея мизинца не стоите, сударь мой!.. Но какой, однако, роскошный матеріалъ для писателя этотъ Вроцкій!»

IV

За обѣдомъ Жоржъ, какъ ни въ чемъ не бывало, съ обычнымъ апломбомъ велъ съ Литовцевымъ разговоръ о предстоящихъ выборахъ. Лили исподтишка жадно ловила его движенія, вслушивалась въ его слова, въ самый звукъ голоса, какъ бы желая проникнуться имъ, и глаза ея вспыхивали злымъ огонькомъ. Она теперь изучала его.

«Ревнуетъ… — самодовольно думалъ Жоржъ, подмѣчая нервную игру ея лица… — Что жъ… Чѣмъ чортъ не шутитъ? Не выгоритъ тамъ — выгоритъ тутъ. Эта ревность можетъ мнѣ теперь сослужить службу передъ очаровательной Лили»…

— А ты отдумала ѣхать? — равнодушно освѣдомился Литовцевъ у жены.

— Конечно, ѣдемъ… и всѣ, всѣ… Помилуй, я никогда не видала мертвецовъ…

Взглядъ Литовцева встрѣтился съ прекрасными глазами Нелли. Что-то яркое, какъ молнія, мгновенно дрогнуло въ его усталомъ лицѣ, сверкнуло въ зрачкахъ и угасло.

— А ваши аллегри и балъ, Елизавета Николаевна? — напомнилъ Вроцкій. — Вѣдь, мы съ вами открываемъ балъ нынче?

Она высоко подняла брови.

— Надѣюсь, мы къ восьми будемъ дома. Теперь пять…

Когда шумная компанія стала усаживаться въ коляску, моська барыни, отчаянно лаявшая на лошадей, вдругъ прыгнула въ экипажъ и взобралась на колѣни къ хозяйкѣ.

— Пошла, пошла!.. Наташа, Агаѳья, возьмите ее!

— Ну, ужъ оставьте! — раздражительно возвысилъ голосъ Литовцевъ. — Мы и такъ опоздали. Слѣдователь давно проѣхалъ…

— Не сердись, Поль… Я возьму ее на ленту… Наташа, живѣй! Сиди смирно, Веста! О, мопсинька милая… Кушъ!

Горячія лошади тронули крупной рысью. Лили торопила и погоняла. Моська сидѣла на ея колѣняхъ, взъерошенная, нервно вздрагивая жирнымъ тѣломъ.

Черезъ пять минутъ городъ остался позади. Въ лицо пахнуло свѣжестью полей и сладкимъ запахомъ клевера. Большая дорога вилась бѣлѣющей извилистой лентой, между стѣнами золотистой ржи. Синеголовые васильки выбѣгали на самую дорогу и, казалось, привѣтливо кивали ѣдущимъ. Коляска катилась ровно, оставляя за собой крутящуюся пыль.

— Поль, — робко заговорила Нелли, — какъ могли раздавить этого крестьянина? Неужели онъ не видѣлъ поѣзда?

— Il était gris^[12], — объяснилъ Жоржъ. — Дѣло праздничное… А тутъ, кстати, ярмарка въ селѣ… Нашъ сѣрый братъ не можетъ не нализаться — passez moi le mot^[13] — на радостяхъ или съ горя, при всякомъ удобномъ случаѣ.

— Дайте ему что-нибудь, взамѣнъ водки, — угрюмо бросилъ Литовцевъ.

— Что же? Театръ, par exemple^[14]?

— Театръ дать трудно, а хорошую книгу можно всегда…

Жоржъ шумно и красно началъ доказывать, что нашъ мужикъ гораздо счастливѣе интеллигента, и что если онъ обнищалъ, то по своей же винѣ, въ силу своего безпробуднаго пьянства…

— А если эта смерть не случайна? — внезапно спросилъ докторъ. — Если это самоубійство?

Нелли поблѣднѣла.

— Какъ? Самъ себя убилъ?

Суровый взглядъ Литовцева смягчился, когда онъ взглянулъ въ испуганные глаза Нелли.

— Ахъ!.. Ахъ, Нелли! — волновалась Елизавета Николаевна. — Взгляни на эту группу сосенъ, такую одинокую въ полѣ… А этотъ поворотъ видишь? Какая таинственная, манящая эта дорожка, убѣгающая куда-то далеко-далеко!.. Какъ поэтично!.. Непремѣнно опишу гдѣ-нибудь…

— А вы что пишете теперь? — полюбопытствовалъ Жоржъ.

— Къ чему говорить заранѣе? Вы прочтете въ печати… и многихъ узнаете…

«А! Чортъ тебя дери съ твоимъ писательствомъ!..» — думалъ Жоржъ, безпечно, по виду, играя тросточкой въ воздухѣ.

Коляска въѣхала въ лѣсъ. Стало темно и прохладно. Лошади пошли шагомъ. Лѣсъ былъ смѣшанный: по одну сторону темнѣли сосны и ели, и далеко было видно насквозь въ этой чащѣ; по другую — зеленѣли блѣдными тонами осины, сверкали бѣлизной молодыя, воздушныя березки. Кусты орѣшника и клена внезапно выбѣгали на поворотѣ, словно хотѣли заступить дорогу. Воздухъ былъ напоенъ чуднымъ ароматомъ смолы и молодого ельника. Сосновыя шишки, прошлогодній, сгнившій почти листъ и осыпавшіяся иглы густо покрывали вязкую почву. Коляска двигалась теперь еще медленнѣе по изрытой колеями дорогѣ, еще сырой послѣ недавняго дождя, но никто не жаловался на это, всѣмъ было хорошо въ этой лѣсной глуши. Солнечный свѣтъ, какъ гигантскія золотыя иглы, проходилъ черезъ сосновый лѣсъ и ласкалъ лицо ѣдущихъ. Чаща все рѣдѣла.

Коляска вдругъ повернула. Между двумя стѣнами лѣса, уходившими вдаль, раскинулась небольшая поляна, вся въ лѣсныхъ фіалкахъ. Пересѣкая ее, рельсовый путь сверкалъ на солнцѣ. Влѣво онъ дѣлалъ крутое закругленіе и пропадалъ за мрачною толпой сосенъ.

На полянѣ было нѣсколько человѣкъ въ разбившихся группахъ. Отъ одной изъ нихъ отдѣлился слѣдователь, въ парусинномъ пальто и такомъ же картузѣ. Онъ махалъ Литовцеву рукой и съ открытой головой кланялся дамамъ.

— Стой! — сказалъ докторъ кучеру.

Всѣ разомъ присмирѣли. Одна моська заливалась отчаяннымъ хриплымъ лаемъ, да лошади испуганно фыркали и ржали, прижимая уши.

— Тубо, Веста!.. Слышишь ты? Жоржъ, дайте мнѣ руку… Чувствуете? Я вся дрожу…

— Чувствую, — выразительно шепнулъ Жоржъ и сдѣлалъ страстные глаза.

Лили прыснула со смѣха.

Литовцевъ съ слѣдователемъ пошли впередъ, озабоченно разговаривая вполголоса.

— А гдѣ же мертвецъ?.. Ты перестанешь, Веста? Тубо!.. Жоржъ, что это за люди? Зачѣмъ они здѣсь?

Лили указала на мужиковъ, сидѣвшихъ поодаль, на землѣ.

— Это понятые…

— Qu’est-ce que c’est^[15] понятые?

Жоржъ объяснилъ.

— Какъ это интересно!.. Правда, Нелли?.. Но какіе у нихъ нервы!.. О, я ни за что не согласилась бы провести ночь съ мертвецомъ!

Она вдругъ смолкла и остановилась, наткнувшись на мужа и слѣдователя.

Тѣ стояли у самыхъ рельсовъ, нагнувшись надъ чѣмъ-то большимъ и безформеннымъ.

Литовцевъ сдернулъ рогожу.

Нелли дико крикнула и отступила, хватая за руку сестру.

Это былъ трупъ — безъ головы.

Онъ лежалъ ничкомъ, у самыхъ рельсовъ… Одна босая и бурая отъ грязи нога была слегка поджата, другая вытянулась по землѣ. Всего страннѣе было положеніе рукъ. Казалось, въ послѣднюю минуту несчастный передумалъ и хотѣлъ подняться, быть-можетъ инстинктивно, но было поздно… Окоченѣвшіе закорузлые пальцы его согнутыхъ рукъ такъ и впились въ землю… Сѣрый дырявый зипунъ сбился и показывалъ старую синюю рубаху и порты. На томъ мѣстѣ, гдѣ была голова, теперь зіяла огромная черная запекшаяся рана. Цѣлая лужа крови впиталась тутъ же въ песокъ. На рельсахъ и шпалахъ тоже виднѣлись темныя пятна.

Нѣсколько минутъ всѣ молчали, не имѣя силъ оторвать глазъ.

Литовцевъ выпрямился и, сдѣлавъ знакъ женщинамъ отойти, приступилъ къ осмотру трупа.

— Affreux!..^[16] — прошептала Лили. — А гдѣ же голова?

Слѣдователь указалъ на шпалы и песокъ, неподалеку. Тамъ лежали глиняные черепки.

Слѣдователь поднялъ одинъ изъ нихъ. Лили увидала какую-то сѣроватую массу, кровь въ сгусткахъ, осколокъ чего-то, покрытый слипшимися волосами… Это было все, что осталось отъ головы самоубійцы.

— О, мнѣ дурно!.. Жоржъ, уведите меня подальше, — застонала Лили, ложась на плечо Вроцкаго.

Тотъ не преминулъ страстно прижать къ себѣ ея станъ.

Моська жалобно визжала и забивалась подъ юбки барыни, мѣшая ей итти. Лили не вытерпѣла. Вся томность разомъ соскочила съ нея.

— Зачѣмъ надо было брать эту противную тварь?.. Егоръ Дмитричъ, возьмите ее на руки!.. И, пожалуйста, подальше отъ меня… Что за дурная привычка употреблять сильные духи?.. Фи!.. Мнѣ тошно даже… Нелли, иди сюда!.. Охота смотрѣть на эти гадости!

«Шутъ бы тебя взялъ, съ твоей моськой вмѣстѣ!..» — думалъ элегантный Жоржъ, неловко гоняясь въ своихъ модныхъ тонкихъ штиблетахъ за собачонкой, которая злобно лаяла на него и угрожала укусить.

Судорожно сцѣпивъ пальцы, Нелли какъ бы замерла, не сводя глазъ съ того мѣста, гдѣ лежалъ трупъ. Дремавшая до тѣхъ поръ мысль, разбуженная такъ грубо и внезапно, билась лихорадочно, металась, ища исхода, какъ бьется птица, вспугнутая въ клѣткѣ.

— Нелли, — говорила Елизавета Николаевна, подходя къ дѣвушкѣ и беря ее за руку. — На тебѣ лица нѣтъ… Отойди!.. Тебѣ вредно такъ волноваться… О, какой ужасъ!.. Я увѣрена, что онъ намъ обѣимъ приснится.

— Но развѣ это не поучительно, Анна Николавна, — философствовалъ Вроцкій, которому удалось поймать моську и вернуть утраченное, было, въ погонѣ за нею душевное равновѣсіе. — Человѣкъ жилъ, страдалъ, мыслилъ… какъ-никакъ… Любилъ, ненавидѣлъ… и вотъ конецъ!.. Горсть праха… Кусочекъ сѣроватой массы въ глиняномъ черепкѣ… Какое ничтожество — жизнь и самъ человѣкъ.

— Ну, а выводъ какой же будетъ изъ вашей пессимистической рѣчи? — допрашивала Лили, насмѣшливо блестя глазами.

— А выводъ таковъ, что надо жить, не мудрствуя лукаво, — пылко подхватилъ Жоржъ, встряхивая въ избыткѣ чувствъ моську, которая покосилась на него и угрожающе заворчала. — Надо жить легко… Брать отъ бытія его блага, не печалиться о тѣняхъ, набѣгающихъ на наше солнце, и не думать о концѣ…

Но краснорѣчіе его пропадало даромъ.

Нелли напряженно вслушивалась въ долетавшій къ ней урывками разговоръ зятя съ слѣдователемъ.

— Раздроблена, — говорилъ слѣдователь. — А понятые признали… На правой ногѣ шестой палецъ видѣли?.. Изъ деревни Рогачово, Андрей Шестипалый… Мать тоже признала трупъ… Она здѣсь съ утра.

Они отошли, взявшись подъ-руку.

Нелли подбѣжала и уцѣпилась за рукавъ зятя.

— Поль, милый… Гдѣ его мать? Пойдемъ къ ней.

Литовцевъ заглянулъ въ лицо дѣвушки и крѣпко сжалъ ея руку.

Мать самоубійцы сидѣла шагахъ въ пятидесяти отъ трупа, недалеко отъ понятыхъ. Это была худощавая, крѣпкая еще старуха, съ суровымъ лицомъ, словно отлитымъ изъ темной бронзы, и жилистыми руками. Она сидѣла на землѣ, поджавъ подъ себя босыя ноги и понурившись. Рядомъ лежали холщевая грязная котомка и суковатая палка. Одежда старухи, какъ и у сына ея, свидѣтельствовала о крайней нуждѣ.

— Арина, — обратился къ ней одинъ изъ понятыхъ, тронувъ ее за плечо. — Съ тобой господинъ дохтуръ говорить хочетъ.

Арина подняла свое изрытое морщинами лицо, глянула впалыми глазами на подошедшихъ, но не встала передъ ними, а только поклонилась имъ по-крестьянски, одной головой, не сгибая стана. Взглядъ ея еще непотухшихъ глазъ былъ спокоенъ.

— Какая причина? — заговорилъ Литовцевъ. — Пилъ онъ, что ли?

Старуха ровнымъ, однотоннымъ голосомъ разсказала обыкновенную и несложную исторію крестьянскаго оскудѣнія. Жили они прежде въ достаткѣ. Андрей слылъ примѣрнымъ мужикомъ, работникъ былъ на славу, хмельного въ ротъ не бралъ. Случился какъ-то неурожай, да такъ три лѣта подъ-рядъ… Земля-то у нихъ и такъ небогатая, все больше песокъ… А тамъ падежъ. У нихъ много скотины было, тоже пала… Стали бѣднѣть, накопились недоимки. Сунулся Андрей въ Москву, въ извозъ. Спервоначалу пошло словно легче, денегъ присылалъ домой, перебивались кое-какъ, хотя и тяжело было бабамъ однѣмъ справляться… А тамъ простудился и вылежалъ въ больницѣ два мѣсяца. Мѣсто, извѣстно, потерялъ; гдѣ найтить сразу? Вернулся въ деревню, а тутъ лошаденку со двора за долги свели… Самъ, небось, знаешь, баринъ, каково мужику безъ лошади?.. Ну, и затосковалъ.

— А велико ль семейство осталось?

— Семь душъ, малъ-мала меньше, да баба на-сносяхъ… да отецъ безногій на печи… Одинъ былъ работникъ, Андрей… Теперь намъ безъ него пропадать.

Литовцевъ молчалъ, насупившись, низко опустивъ голову. Онъ какъ бы намѣренно избѣгалъ жаднаго взора Нелли.

— Въ ту пору я еще ему говорила, какъ на ярманку онъ собрался… «Не ходи, Андрюша… Негоже тебѣ на чужое веселье глядѣть»… Словно чуяло сердце мое… Да лучше бы онъ тогда въ больницѣ померъ, чѣмъ такой грѣхъ тяжкій на душу принимать!.. Собачьей смертью померъ!

Высказавъ свою затаенную, глодавшую ея мозгъ мысль, старуха смолкла опять, подъ вліяніемъ того цѣломудреннаго чувства, которое не допускаетъ цѣльныя крестьянскія натуры до шумныхъ изліяній радости или горя. Бронзовое лицо старухи опять словно окаменѣло.

— Ну, и куда же вы теперь? — неохотно заговорилъ Литовцевъ.

— Куды? — словно эхо, повторила старуха и тотчасъ безстрастно добавила. — По міру пойдемъ. Куды жъ теперь иттить?

Нелли порывисто отвела зятя въ сторону.

— Я не хочу, Поль… Это невозможно… Это ужасно… Маленькія дѣти… — волнуясь, задыхаясь, говорила она. — Вотъ возьми… отдай ей… Пятнадцать рублей… У меня больше нѣтъ сейчасъ… Это мало на лошадь? Сколько надо?.. Дай, Поль!.. Купи имъ лошадь… Онъ изъ-за лошади пропалъ, несчастный… О Боже! Дѣти нищіе… Скажи, если имъ купить лошадь, они не пойдутъ по міру? Они останутся тамъ, гдѣ жили?

Ее била лихорадка.

— Не плачь, моя радость! — Голосъ Литовцева дрогнулъ и зазвучалъ нѣжностью. — Вотъ… — онъ вынулъ все, что у него было въ бумажникѣ, и протянулъ дѣвушкѣ. — Поди, отдай это старухѣ! Здѣсь ей на корову и на лошадь и даже на новую избу хватитъ. Они теперь не нищіе.

Конфузясь, всхлипывая, съ пылающими щеками, Нелли подошла къ старухѣ и тронула ее за плечо. Та уже опять сидѣла понурившись, словно застывшая, не видя устремленныхъ на нее со всѣхъ сторонъ любопытныхъ глазъ.

— Вотъ… возьмите! И на корову… и на лошадь, — безсвязно лепетала Нелли.

Не подымая головы, Арина увидѣла въ рукѣ дѣвушки радужную бумажку между двумя другими ассигнаціями. Она поняла, что это большія деньги, и каменное лицо ея дрогнуло.

— Спаси тебя Богъ! — промолвила она, не-то пытливо, не-то удивленно вглядываясь въ заплаканное лицо дѣвушки.

— Дѣтей-то… дѣтей… ради-Бога… нищими… не… не… пускайте…

Нелли всхлипнула и отбѣжала.

— Спаси тебя Богъ! — медленно повторила старуха, глядя ей вслѣдъ и широко крестясь.

Литовцевъ пошелъ навстрѣчу дѣвушкѣ, взялъ ее за руку и подвелъ къ трупу, уже покрытому рогожей.

Они были одни, никто не видѣлъ ихъ. Лили внимательно слушала горячій споръ Вроцкаго съ слѣдователемъ.

— Вотъ, — тихо, взволнованно заговорилъ Литовцевъ, — передъ тобой трагическій финалъ простой сѣренькой исторіи, называемой жизнью… Здѣсь нѣтъ эффектовъ, нѣтъ яркихъ красокъ. Все тускло, убого… Это борьба за существованіе, безсмѣнная, безпощадная, и только… только за право жить впроголодь… Не грандіозная борьба съ сильнымъ врагомъ, а изнурительная, мелочная, съ рваной, грязной, испитой старушонкой-нуждой… Ни обезпеченія подъ старость, ни духовныхъ радостей, ни умственныхъ интересовъ… Кабакъ — вотъ отдыхъ, вотъ единственное развлеченіе… Много надо уколовъ, много надо ударовъ, чтобы побѣдить всевыносливаго мужика… Вотъ этотъ, передъ нами, терпѣлъ не годъ и не два. Это драма, которая тѣмъ страшнѣе, что не кричитъ о себѣ, не бросается въ глаза… И только подобный внезапный конецъ заставляетъ насъ остановиться и подумать.

Онъ провелъ рукой по поблѣднѣвшему лицу. Нелли глядѣла на него, широко открывъ глаза, не узнавая этого лица, не узнавая этого голоса, ловя каждое слово.

— Помни, Нелли, что такихъ, какъ онъ, милліоны на землѣ… Гляди на него… Не бойся!.. Старайся запомнить эти минуты… Когда тебѣ будутъ говорить, что все это въ порядкѣ вещей, не вѣрь!.. Если это правда, то все, чѣмъ люди живы, чѣмъ держится міръ, — ложь и самообманъ… Не мирись съ счастливой философіей себялюбцевъ и пошляковъ… Не успокаивай себя выводами науки, статистическими данными, политической экономіей… Вѣрь только чувству справедливости, которое громко вопіетъ въ тебѣ и требуетъ удовлетворенія…

Онъ схватилъ ея руки.

— Нелли… Поняла ли ты меня? Отвѣть! Дѣвочка ты моя милая! — съ какимъ-то отчаяніемъ вырвалось у него.

Она не могла говорить отъ волненія, но это и не нужно было теперь… Онъ прочелъ отвѣтъ, вглядѣвшись въ ея глаза.

— Поѣздъ идетъ!.. Поѣздъ! — кричала имъ Лили.

Инстинктивно они отпрянули отъ шпалъ и ждали, прислушиваясь. Земля глухо гудѣла. Гулъ поѣзда, какъ дыханіе бѣгущаго издалека громаднаго чудовища, несся все ближе, ближе, долеталъ уже явственно…

Всѣ, бывшіе на полянѣ, какъ-то разомъ стихли и повернули головы, глядя туда, гдѣ путь дѣлалъ закругленіе, пропадая за мрачной, таинственной чащей елей. Заходящее солнце заливало своимъ блескомъ поляну и стоявшихъ на ней, и группу понятыхъ, и трупъ… Но тамъ, между елями, было темно.

Въ этой мгновенно наступившей тишинѣ было что-то зловѣщее. Казалось, всѣмъ представлялась та минута глухой ночи, когда вотъ тутъ, лежа головой на рельсахъ, этотъ мертвецъ, тогда еще живой и страждущій, вотъ также прислушивался къ далекому грохоту и реву бѣгущаго поѣзда, который несъ ему смерть…

И какъ теперь, стояли тамъ стражами на пути эти угрюмыя ели и, безмолвные свидѣтели совершавшейся драмы, глядѣли безстрастно, какъ боролся и гибнулъ человѣкъ.

Изъ-за деревьевъ вынырнулъ паровозъ, за нимъ, какъ кольца громаднаго змѣя, выползли вагоны, и весь поѣздъ, глухо рыча, помчался мимо поляны, вытягиваясь и сверкая на солнцѣ. Съ невольнымъ страхомъ всѣ слѣдили за нимъ глазами… «Быть-можетъ, это тотъ самый поѣздъ», — подумалось каждому.

— Regardez la mère!^[17] — крикнула Лили, подбѣгая къ мужу и таща назадъ на лентѣ свою моську.

Взъерошенная и потная отъ волненія, Веста рвалась за паровозомъ, становилась на заднія лапы и хрипѣла.

Арина вскочила на ноги при первомъ гулѣ шедшаго поѣзда. Теперь она стояла спиной къ обществу, безсильно уронивъ руки, и, не сморгнувъ, какъ вкопанная, все глядѣла вслѣдъ чудовищу, отнявшему у нея сына… Что думала она?

Жадно, сверкающими глазами всѣ слѣдили за ней… Казалось, жалѣли, что нельзя заглянуть въ эту чужую душу, осязать, какъ говорится, всѣ ея фибры… Лишь понятые, лѣниво проводивъ взоромъ поѣздъ, опять понурились и апатично жевали хлѣбъ, попрежнему сидя на землѣ.

V

Коляска, выѣхавъ въ поле, мчалась теперь въ городъ во весь опоръ. Всѣ были молчаливы, всѣмъ было какъ-то не по себѣ. Одна Лили болтала безъ умолку. Она рада, что была тамъ… Она нарочно всѣ подробности подмѣтила… Для писателя важно все видѣть, все знать. Какія, однако, сильныя ощущенія даетъ видъ самоубійцы!.. Этотъ мозгъ на шпалахъ… волосы… Эти скрюченные бурые пальцы…

— Ахъ, Боже мой!.. Онъ мнѣ непремѣнно теперь приснится… Знаешь, Поль? Я буду бояться спать.

— Положи съ собой моську… Не такъ страшно!

— Моську?! — негодующе воскликнула Лили. — Oh, que c’est bête!..^[18] Вы совсѣмъ ужъ поглупѣли, мой милый мужъ!

Солнце спряталось въ тучи, покрывавшія западъ.

— Скорѣй!.. Скорѣй! — торопила Лили кучера. — Я опоздаю на открытіе аллегри… Я не могу манкировать… Я попечительница школы…

У дома она уже позабыла о мертвецѣ и побѣжала переодѣваться.

— Наташа… Агаша… Живѣй! — какъ серебряный колокольчикъ звенѣлъ ея голосъ по всему дому, вызывая озабоченную бѣготню и суету прислуги.

Черезъ полчаса она выбѣжала изъ будуара въ бальномъ туалетѣ, въ дорогой накидкѣ на плечахъ, сверкая красотой, брильянтами и улыбкой, на-ходу завертывая голову въ кружево, которое Наташа озабоченно набросила ей на плечи.

У Вроцкаго сердце екнуло, когда онъ увидалъ Лили въ этомъ туалетѣ.

— Vous êtes agaçante… Vous êtes adorable^[19], — шепталъ онъ, подсаживая Лили въ карету и страстно сжимая ея локоть.

И самъ онъ не зналъ въ эту минуту, въ какую изъ сестеръ онъ влюбленъ больше.

— А вы, Жоржъ, слѣдомъ за мной, съ Нелли… Она будетъ копаться, по обыкновенію… Да ей и не къ спѣху… Я вамъ пришлю карету… Мнѣ васъ некогда ждать!.. Sans adieux!^[20]

Лили небрежно кивнула головкой, и карета загрохотала, увозя попечительницу.

Вроцкій съ четверть часа побѣгалъ по залѣ, возбужденно крутя усы, потомъ пошелъ переодѣться во фрачную пару. Когда онъ явился къ Литовцевымъ (жилъ онъ отъ нихъ въ двухъ шагахъ, на той же улицѣ), чары Лили уже поблѣднѣли… Вроцкій рѣшилъ вернуться къ своей «чистой любви», какъ мысленно онъ называлъ Нелли… Къ тому же, онъ никогда не забывалъ, что съ «чистой» любовью сопряжены для него и матеріальныя выгоды.

— Анна Николавна… Вы готовы? — спросилъ Вроцкій черезъ дверь, останавливаясь у комнаты Нелли.

Ему никто не отвѣтилъ. Онъ заглянулъ въ скважину замка. Въ комнатѣ было темно.

— Анна Николавна, — повторилъ Вроцкій, нѣжно понижая голосъ.

До слуха его донеслись глухія, сдавленныя рыданія.

— Отворите, Нелли! — крикнулъ Вроцкій, какъ власть имѣющій, гремя замкомъ. — Я здѣсь. C’est moi!^[21] Вашъ Жоржъ…

— Уйдите… Оставьте! — разслышалъ онъ съ трудомъ вымученныя фразы.

«Такъ и зналъ!.. Это месть Елизаветы Николавны… Она проболталась о моемъ ухаживаніи, а Нелли ревнуетъ… Какъ бы вправду не entre deux chaises par terre^[22]!»

Растерянный Жоржъ обернулся и очутился передъ Литовцевымъ.

И Господь его знаетъ, откуда онъ только взялся, да еще въ эту минуту!.. Жоржу даже жутко стало, когда онъ вглядѣлся въ лицо доктора. Оно было темнѣе ночи.

— Плачетъ… — кинулъ Жоржъ Литовцеву.

Къ великому изумленію Вроцкаго, у этого чудака-доктора глаза сверкнули радостью. Вотъ ужъ все-то не по-людски!

— Пусть плачетъ!.. Пусть!.. Тѣмъ лучше… Хорошія это слезы… И не вамъ ее утѣшить…

— Но почему же?.. Позвольте… Она ошибается, — испуганно перебилъ Жоржъ, забывшій въ эту минуту обо всемъ на свѣтѣ, кромѣ того, что Нелли можетъ ускользнуть изъ его рукъ. — Повѣрьте, что моя любовь совершенно искрення…

— Въ этомъ я не смѣю сомнѣваться, — дерзко усмѣхнулся Литовцевъ и посмотрѣлъ на Вроцкаго съ такой откровенной ненавистью, что тотъ потерялъ окончательно почву подъ ногами.

— Помилуйте!.. Это нелѣпо даже… Мало ли за кѣмъ нашъ братъ-холостякъ ухаживаетъ! — онъ вдругъ испуганно осѣкся. — А главное — и оправданій моихъ не хочетъ выслушать… Будьте моимъ адвокатомъ, Павелъ Александрычъ… У меня честныя намѣренія…

Лицо Литовцева опять потемнѣло.

— О, это меня не касается! Я сватомъ быть не берусь… Скажите все сами завтра… А теперь… оставьте ее, Вроцкій!.. Вы не поймете ея слезъ.

— Но почему же? Позвольте… это слишкомъ…

— Почему? — перебилъ Литовцевъ, круто оборачиваясь, и на блѣдныхъ щекахъ его вдругъ зажглись два яркихъ пятна.

— Слушайте, Вроцкій… Знаете, кто плачетъ тамъ, въ розовой комнаткѣ? Прежней Нелли, наивной, безстрастной дѣвочки, теперь уже нѣтъ… Это плачетъ проснувшаяся мысль… Это плачетъ богатая женская душа, рвущаяся къ свѣту, къ правдѣ… Кто знаетъ?.. Пройдетъ лѣтъ пять-шесть, и это милое дитя забудетъ свой чудный порывъ… Полюбитъ пошляка… Кто знаетъ?.. Научится сплетничать, лицемѣрить, лгать, холодно пройдетъ мимо чужого горя… Или озлобится отъ личныхъ неудачъ… И сердце ея сожмется и засохнетъ отъ жизненнаго холода… Такъ пусть же плачетъ она теперь!.. Хорошія эти минуты… Быть-можетъ, лучшія въ ея жизни!

VI

Ночь спустилась жаркая, безвѣтренная, одуряющая, какъ и день. На горизонтѣ вздымались и тѣснились грозовыя тучи, медленно расползаясь по небу и причудливо мѣняя очертанія… Казалось, гигантская зловѣщая птица расправляетъ крылья, готовясь подняться и летѣть… Цвѣты въ саду пахли сильнѣе и жадно раскрывали чашечки, какъ бы умирая отъ истомы… Птицы смолкли въ тревожномъ ожиданіи… Изъ городского сада, гдѣ послѣ аллегри шелъ балъ на открытомъ воздухѣ, летѣли звуки оркестра.

Нелли, въ смятомъ платьѣ, съ растрепанной косой, съ опухшимъ отъ слезъ лицомъ, сидѣла на подоконникѣ. Она была потрясена. Жизнь для нея уже не была прекрасной женщиной, съ загадочной улыбкой на устахъ… Маска спала, и дѣвушка увидала плачущее, страшное лицо… Лежа тамъ, нѣмой и безстрастный, этотъ чужой ей самоубійца далъ ей первый жизненный урокъ, сказалъ ей свое послѣднее слово.

«Такихъ несчастныхъ — милліоны», — говорилъ Литовцевъ. Эти цифры подавляли дѣвушку. Она силилась представить ихъ себѣ и не могла.

Что дѣлать? Какъ помочь? Нелли сознавала свое безсиліе, свое невѣжество, она вспоминала свое институтское невѣдѣніе добра и зла. И ей было больно… Боже мой!.. Учиться столько лѣтъ… Изучить великихъ классиковъ музыки, всѣ тонкости салоннаго рукодѣлія, знать всѣ ухищренія французскаго синтаксиса, знать, въ какомъ году родился и когда умеръ Готфридъ Бульонскій — и не знать, что рядомъ страдаютъ и гибнутъ люди!

Зачѣмъ обманывали ее? Неужели они тоже не знали? Какъ можно жить рядомъ съ этимъ милліономъ, и совсѣмъ-совсѣмъ не знать о немъ?

«Или, зная, не думать?..» — словно, подсказалъ кто-то.

Сердце Нелли сжалось. Блестящая умница, дорогая Лили спустилась съ пьедестала, на которомъ гордо стояла до сихъ поръ. И это первое разочарованіе было тяжело.

«Она танцуетъ… Забыла»… Пусть мертвые хоронятъ своихъ мертвецовъ… Жизнью пользуйся, живущій… Это сказалъ Вроцкій тамъ, въ коляскѣ, когда они возвращались домой… Какъ могъ ей нравиться этотъ человѣкъ? «Вѣдь, нынче еще… Всѣ мы гадкіе, всѣ»… — шептала она съ отвращеніемъ.

«Поль!..» Сердце ея вдругъ застучало… Да, онъ непохожъ на другихъ! Онъ укажетъ ей, какъ сбросить съ себя эту давящую тяжесть милліона… Ахъ! Какъ много надо учиться, какъ много узнать!.. Онъ звалъ ее въ больницу… Краска стыда залила лицо Нелли… Лили не пустила ее… Она тоже желала ей добра по-своему, какъ тѣ люди, которые увѣряли ее, что жизнь — вѣчный праздникъ…

Проснувшаяся мысль работала лихорадочно… Дѣвушкѣ вспомнились многія мелочи изъ отношеній Литовцева къ знакомымъ, къ прислугѣ, къ больнымъ. И всѣ эти мелочи, раньше ускользавшія отъ ея сознанія, теперь, въ связи съ яркимъ впечатлѣніемъ послѣдней сцены у трупа, окружали Литовцева какъ бы ореоломъ нравственной красоты… «Какое счастье имѣть такого учителя, такого друга!» И чѣмъ больше Нелли думала о немъ, тѣмъ жарче разгоралась въ ея душѣ тихо тлѣвшая до тѣхъ поръ искра перваго чистаго чувства, гдѣ все — вѣра, подвигъ, экстазъ…

Часы летѣли незамѣтно. Нелли сидѣла попрежнему на окнѣ, закинувъ голову и закрывъ глаза. Она теперь старалась припомнить прошлое въ институтѣ и дать ему настоящую оцѣнку… Теперь ей казались понятными ея взрывы тоски, ея безпричинныя слезы, въ самый разгаръ чужого веселья… Это было какъ бы предчувствіе грядущихъ страданій, какъ бы провидѣніе той изнанки жизни, которую старательно прятали отъ нея… Да, теперь ей все ясно! Она спала, и настало пробужденіе…

И казалось ей: вотъ вышла она изъ ярко освѣщенной бальной залы въ холодъ и мракъ суровой ночи… Мгла обступила ее отовсюду… Дорога чуть замѣтно мерцаетъ вдали… Какая даль!.. Какая тьма!.. Но итти надо, потому что настоящая жизнь тамъ, впереди, а не въ бальной залѣ… Смѣло глядитъ она въ загадочный ликъ будущаго, и нѣтъ страха въ ея душѣ… Она знаетъ, что ее ждутъ новыя горести, новыя разочарованія… Пусть! Изъ чаши скорби, которую пьетъ человѣчество, и она выпьетъ свою долю… И если въ страданіи съ другими и за другихъ заключается отвѣтъ на тоскующіе запросы ея души, пусть!.. Она готова на это… Такъ легче жить.

Подъ окномъ выросла чья-то тѣнь. Нелли вздрогнула. Передъ ней стоялъ Вроцкій, убѣжавшій съ бала и, какъ воръ, прокравшійся въ садъ, разсчитывая на эту встрѣчу. Еще разъ потерпѣвъ на балу рѣшительный отпоръ у Лили въ своемъ «преступномъ» чувствѣ къ ней, онъ возвращался съ раскаяніемъ и умиленіемъ къ своей «чистой» любви.

— Нелли… Это я, Жоржъ… — страстно шепталъ онъ.

— Пустите… Егоръ Дмитричъ!

— Я люблю тебя! Клянусь, тебя одну любилъ всегда!

— Пустите, говорятъ вамъ!.. Уйдите!.. Я… ошиблась… Я… Ей-Богу же, я не люблю васъ ни капельки!

У Вроцкаго невольно опустились руки.

Нелли промчалась черезъ рядъ пустыхъ и темныхъ комнатъ и отворила дверь освѣщеннаго кабинета.

Литовцевъ нервно шагалъ по комнатѣ, стараясь убѣдить себя, что сватовство Вроцкаго въ порядкѣ вещей, что ничего здѣсь нѣтъ неожиданнаго и возмутительнаго… Нелли взрослая… И замужъ выйдетъ не нынче-завтра… и будетъ счастлива… Все это въ порядкѣ вещей, и онъ одинъ никогда не думалъ объ этомъ… Вроцкій, конечно, пошлякъ, не пара ей… И лжетъ Лили, фантазируетъ… Не можетъ такое существо увлекаться этими Жоржами… Да, но, вѣдь, найдется другой, болѣе достойный… Но почему же при этой мысли ему хочется, какъ мальчику, рыдать и кричать отъ бѣшенства? И какъ назвать то жгучее чувство боли, которое терзаетъ сейчасъ его душу?

При звукѣ ея шаговъ за дверью онъ вздрогнулъ и выпрямился. Странное предчувствіе идущей бѣды прошло по душѣ его.

Дѣвушка кинулась ему на грудь.

— Нелли!

Въ этомъ воплѣ были и ужасъ, и боль, и счастіе… Онъ понялъ ее и себя.

Закинувъ голову, она съ восторгомъ глядѣла на него, не чувствуя отчаянной страсти его объятія, не умѣя прочесть въ его безумномъ взорѣ всей безнадежности и силы его тоски и любви. Въ эту минуту она отдавала ему свою проснувшуюся душу.

— Поль… Милый Поль… Возьми меня въ больницу!

Примѣчанія

1. фр.
2. фр.
3. фр.
4. фр.
5. фр.
6. лат. O, sancta simplicitas! — О, святая простота! Прим. ред.
7. лат. Volens-nolens — Волей-неволей. Прим. ред.
8. фр.
9. фр. Merci — Спасибо. Прим. ред.
10. Необходим источник цитаты
11. Необходим источник цитаты
12. фр.
13. фр.
14. фр.
15. фр.
16. фр.
17. фр.
18. фр.
19. фр.
20. фр.
21. фр.
22. фр.