у него было подъ носомъ. Онъ видѣлъ господскій домъ довольно гадкій, избы довольно гнилыя, церковь довольно ветхую; но никто не объяснилъ ему, какъ начались, какъ образовались, какъ дошли до настоящаго положенія этотъ домъ, эти избы, эта церковь. Русская исторія, русская жизнь, русскій законъ остались для него какимъ-то варварскимъ баснословіемъ, и, благодаря безтолковому направленію, русскій ребенокъ выросъ Французикомъ, въ степной деревнѣ, въ самомъ русскомъ захолустьѣ. Въ уѣздѣ выставляли вздорнаго парня за настоящее чудо и счастливая его мать въ наслажденіяхъ, доставляемыхъ сыномъ, забывала даже скуку, доставляемуо отцомъ.
Нельзя, впрочемъ, слишкомъ-строго укорять ее въ слабости, почти общей всему нашему дворянскому сословію. И теперь, когда въ высшемъ нашемъ кругу, среди столькихъ русскихъ именъ, встрѣчаешь такъ мало русскихь сердецъ и въ особенности такъ мало русскихъ умовъ, невольно подумаешь о полученномъ воспитаніи и вмѣсто гнѣва въ душь раждается сожалѣніе.
Въ одно печальное утро мать Ивана Васильевича скончалась и сурокъ нашелся въ самомъ затруднительномъ недоумѣніи. Куда дѣвать сына? Такъ какъ малому не исполнилось еще пятнадцати лѣтъ, то въ службу отдавать его было еще рано, а выписывать новаго Француза — слишкомъ-поздно. По общему совѣщанію съ сосѣдями, рѣшили отправить Ивана Васильевича въ какой-то частный петербургскій пансіонъ. Такъ и сдѣлано.
