130 Дала и духъ, и разумъ, и любовь;—
Ужель душа Природы, безпричинно,
Нагромоздила лишь на Человѣка
И рабство, и погибель, и порокъ;
Въ его душѣ посѣяла проклятья;
И счастье засвѣтила метеоромъ,
Далеко отъ него, чтобы оно
Бѣжало отъ его объятій жадныхъ,
И лишь затѣмъ служило, чтобъ свѣтить
Надъ пропастью чудовищной, разъятой
140 У самыхъ ногъ его?
Природа!—нѣтъ!
Святоши, крючкотворы, и тираны
Людской цвѣтокъ въ расцвѣтѣ убиваютъ,
Вліянье ихъ, какъ тонкая отрава,
Опустошаетъ общество людей.
Едва ребенокъ выговорить можетъ
Святое имя матери, какъ въ немъ
Преступная топорщится надменность,
И, точно представляя роль героя,
150 Игрушечный онъ поднимаетъ мечъ.
Позднѣе, надъ землей опустошенной
Та дѣтская рука возникнетъ злобно
Какъ бичъ кровавый; рядъ пустыхъ именъ
Заученныхъ въ младенчествѣ невинномъ,
Лжеумствуетъ потомъ и затемняетъ
Въ умѣ мужчины—правды яркій лучъ,
И освящаетъ мечъ, который поднятъ,
Чтобъ братскую преступно кровь пролить.
Такъ пусть рабы, ведомые ханжами,
160 Не возглашаютъ больше, что наслѣдство
Людского рода—бѣдность и порокъ.
Что̀ говорить объ этомъ, если съ дѣтства
Насиліе и ложь, надъ колыбелью
Склоняясь, душатъ грубою рукою
Въ ребенкѣ все природное добро.
130 Дала и дух, и разум, и любовь; —
Ужель душа Природы, беспричинно,
Нагромоздила лишь на Человека
И рабство, и погибель, и порок;
В его душе посеяла проклятья;
И счастье засветила метеором,
Далеко от него, чтобы оно
Бежало от его объятий жадных,
И лишь затем служило, чтоб светить
Над пропастью чудовищной, разъятой
140 У самых ног его?
Природа! — нет!
Святоши, крючкотворы, и тираны
Людской цветок в расцвете убивают,
Влиянье их, как тонкая отрава,
Опустошает общество людей.
Едва ребенок выговорить может
Святое имя матери, как в нём
Преступная топорщится надменность,
И, точно представляя роль героя,
150 Игрушечный он поднимает меч.
Позднее, над землей опустошенной
Та детская рука возникнет злобно
Как бич кровавый; ряд пустых имен
Заученных в младенчестве невинном,
Лжеумствует потом и затемняет
В уме мужчины — правды яркий луч,
И освящает меч, который поднят,
Чтоб братскую преступно кровь пролить.
Так пусть рабы, ведомые ханжами,
160 Не возглашают больше, что наследство
Людского рода — бедность и порок.
Что́ говорить об этом, если с детства
Насилие и ложь, над колыбелью
Склоняясь, душат грубою рукою
В ребенке всё природное добро.
