Аксель. Повѣсть Исаіи Тегнёра, въ русскомъ переводѣ Д. Ознобишина. Спб. 1861.
[править]Тегнёръ считается первымъ между шведскими поэтами. Это Гёте и Пушкинъ Швеціи. Но если судить о достоинствахъ его поэзіи по переводу г. Ознобишина, то будешь имѣть о ней весьма не высокое мнѣніе. Г. Ознобишинъ считался когда-то стихотворцемъ не безъ дарованія; стихами его украшались между прочимъ «Отечественныя Записки» временъ Бѣлинскаго, и Бѣлинскій отзывался о нѣкоторыхъ изъ нихъ, если не съ особенною похвалой, то все-таки благосклонно. Основываясь на этой благосклонности, г. Галаховъ помѣстилъ одну изъ пьесъ г. Ознобишина въ своей пресловутой «Христоматіи», и тѣмъ утвердилъ такъ-сказать имя г. Ознобишина въ памяти подростающихъ поколѣній. Мы сами учили наизусть стихи о Кювье и о томъ, какъ —
«Таинственный, безмолвный и великій
Былъ край, куда онъ, смѣлый, нисходилъ…»
Стихи казались намъ очень поэтическими, и мы не смущались тѣмъ, что г. Ознобишинъ не силенъ въ палеонтологіи, и перемѣшалъ въ поэтическомъ безпорядкѣ геологическіе періоды. Отчего въ самомъ дѣлѣ въ мірѣ фантазіи человѣку и не «парить главой» надъ разными птеродактилями и игуанодонами? Люди фантазируютъ и въ наукѣ; такъ какъ же не пофантазировать въ поэзіи?
Выучивши наизустъ «Кювье» г. Ознобишина, мы такъ и рѣшили, что онъ поэтъ хоть куда, то есть пишетъ стихи гладкіе, звучные и съ достаточнымъ присутствіемъ смысла. Насчетъ смысла мы впослѣдствіи нѣсколько разочаровались, когда, послѣ нѣсколькихъ лѣтъ молчанія, г. Ознобишинъ изъ того міра, «гдѣ мамонтъ жилъ, драконъ и кракенъ злой», перенесъ свои поэтическія симпатіи на современную исторію, и въ приснопамятные дни крымской войны вздумалъ быть однимъ изъ воинственныхъ Тиртеевъ, предводимыхъ во храмъ безсмертія г. Аполлономъ Майковымъ. Многія имена вынырнули тогда на свѣтъ Божій изъ рѣки забвенія, чтобы вновь погрузиться въ нее съ большею тяжестью. Подолинскій, Туманскій, которыхъ всѣ поминали какъ покойниковъ, вдругъ оказались не только живыми, но и пламенѣющими военнымъ жаромъ. Пегасы ихъ, привыкшіе къ мирной рыси, нашли слишкомъ обременительнымъ для своей спины носить своихъ господъ въ рыцарскихъ доспѣхахъ, и съ поэтами этими повторилась исторія о Паладинѣ и его слугѣ, столь чувствительно разсказанная Жуковскимъ:
«Онъ (то есть рыцарь) шпоры вонзаетъ въ крутые бока.
Конь бѣшеный сбросилъ въ рѣку сѣдока.
Онъ выплыть изъ всѣхъ напрягается силъ,
Но панцырь тяжелый его утопилъ.»
Шлемъ г. Майкова до сихъ поръ носятъ волны, прибивая его то къ тому, то къ другому берегу.
Г. Майковъ — не чета г. Ознобишину; ему или хоть его шлему еще можно было вынырнуть. Но г. Ознобишина. послѣ послѣднихъ его гражданскихъ, или, лучше сказать, военныхъ опытовъ, мы вписали въ поэтическій синодикъ нашъ, начинающійся стихами:
«Какъ жаль, что нѣтъ теперь поэтовъ,
Какіе были въ оны дни;
Нѣтъ Тимофеевыхъ. Бернетовъ;
Ахъ! отчего молчатъ они?» и проч.
Г. Ознобишинъ былъ внесенъ въ это поминанье слѣдующимъ образомъ:
«И, христоматіей возвышенъ,
Въ одной съ Державинымъ семьѣ,
Не воспоетъ ужь Ознобишинъ
Ни русской славы, ни Кювье.»
Теперь мы ясно видимъ, какъ жестоко ошибались. Г. Ознобишинъ здравствуетъ, читаетъ шведскаго поэта Тегнёра, увлекается его поэмою «Аксель», переводитъ ее на русскій языкъ, пишетъ къ ней ученыя примѣчанія и издаетъ ее красивою книжечкой. Примѣчанія г. Ознобишина — дѣйствительно ученыя примѣчанія; какъ поэтъ онъ не можетъ обходиться съ наукою такъ неуважительно, какъ г. Баженовъ въ своихъ примѣчаніяхъ къ Анакреону, не можетъ позволить себѣ писать смѣхотворныя пародіи не только на такихъ филологовъ. какъ г. Буслаевъ, но и на такихъ, какъ г. Гротъ, тоже переводчикъ Тегнёра со шведскаго. Вѣдь отъ неуваженія къ наукѣ недалеко и до неуваженія къ поэзіи. Примѣчанія г. Ознобишина понравились намъ въ особенности точностью указаній его на источники. Читателю, напримѣръ, попадается въ поэмѣ слово «Петербургъ». Что такое Петербургъ? когда онъ основанъ? Гдѣ же это всякому знать? Г. Ознобишинъ спѣшитъ на помощь бѣдному читателю и пишетъ въ примѣчаніи: «Петръ Великій, на одномъ изъ острововъ Невы, заложилъ С.-Петербургъ, 1703 года мая 27 дня». Но читатели стали нынче требовательны. Да такъ ли это? Кто это сказалъ? Можетъ и не Петръ основалъ Петербургъ, можетъ и не 1703 года, и не мая 27 дня? Г. Ознобишинъ не смутится такими вопросами и немедленно укажетъ настоящій источникъ, откуда почерпнулъ свои свѣдѣнія, и укажетъ не на такіе вульгарные источники, какъ какой нибудь Голиковъ или исторія г. Устрялова, или даже календарь; а напишетъ въ выноскѣ къ своему примѣчанію: «См. Dr. E. Т. Meyerhoff, Esaias Tegner’s poetische Werke, Berlin 1835». Но что значитъ докторъ Мейергофъ въ сравненіи съ остальною ученостью г. Ознобишина? Попадается въ поэмѣ слово «млечный путь», — сейчасъ же цитируется «Янъ, Начальныя основанія астрономіи, Москва 1860», и исчисляются разные цефеи, лебеди, скорпіоны, центавры, близнецы и проч.; сказано въ поэмѣ: «брачный пиръ свѣтилъ», — сейчасъ развертывается «Митчель, Небесныя свѣтила, или планетные и звѣздные міры, Москва 1859», и доказывается ученымъ образомъ, что никакой безсмыслицы нѣтъ въ выраженіи «брачный пиръ свѣтилъ», употребленномъ въ поэмѣ.
Но что же это за поэма такая? Это одно изъ первыхъ произведеній Тегнёра, прославившихъ его; значеніе ея въ шведской литературѣ таково же, какъ у насъ значеніе первыхъ поэмъ Пушкина. Тегнёръ наносилъ первыми произведеніями своими окончательный ударъ подражанію Французамъ, которое было тогда сильно въ Швеціи. Онъ приблизилъ ими родную поэзію къ народной жизни, вывелъ ее изъ холоднаго и искуственнаго академизма. Романтическое содержаніе «Акселя» потеряло теперь въ значительной степени свой интересъ, какъ потеряли его «Кавказскій Плѣнникъ» и «Бахчисарайскій фонтанъ», — и за нимъ остается преимущественно историческое значеніе, да прекрасные стихи и два-три истинно поэтическихъ описанія, которыхъ не узнаешь въ переводѣ г. Ознобишина. Переводъ этотъ отличается всѣми характеристическими чертами нашихъ посредственныхъ поэмъ двадцатыхъ и тридцатыхъ годовъ, поэмъ, какія писались въ подражаніе Пушкину и даже Козлову и Баратынскому. Тѣ же избитыя фразы и пошлыя общія мѣста, тѣ же четырехстопные, не всегда гладкіе и звучные ямбы; та же наконецъ изысканность постройки. То, что придаетъ значеніе поэмѣ въ подлинникѣ, совершенно исчезло изъ перевода. Въ первыхъ же двухъ стихахъ не поймешь, что за синтаксисъ въ головѣ г. Ознобишина.
«Люблю временъ минувшихъ дни,
Дни Карла вспоминаютъ дѣды!…
Какъ громки доблестью они,
Какъ полны славы и побѣды!»
Какая связь между первымъ и вторымъ стихомъ? Къ кому относится это они? Право, ужь лучше бы это объяснить г. Ознобишину, чѣмъ объяснять звѣздные міры по Митчелю и Яну. Впрочемъ, и то сказать — тогда примѣчанія пришлось бы писать такія же, какъ г. Баженовъ написалъ къ своему Анакреону: на одинъ стихъ приходилось бы десять строчекъ объясненій.
Сюжетъ поэмы очень затѣйливый; романисту въ родѣ Вальтерѣскотта достало бы его на романъ въ трехъ частяхъ. Но Тегнёръ не удаляется ни на шагъ отъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ; онъ не щедръ на подробности, не любитъ отступленій и длинныхъ разсужденій и описаній, и поэма его очень невелика: не больше, напримѣръ, «Кавказскаго Плѣнника».
Герой ея — Аксель, одинъ изъ драбантовъ Карла XII; дѣйствіе происходитъ вскорѣ послѣ полтавской битвы.
«Въ Бендерахъ былъ король великой;
Сталъ край его пустыней дикой;
Герой, гремѣвшій славой дѣлъ,
Стяжалъ позоръ себѣ въ удѣлъ;
Поникъ народъ его главою,
Какъ воинъ раненый средь бою,
Ставъ на колѣно за щитомъ,
Чуть отбивается мечомъ,
Когда ужь холодъ смертной ночи
Его оковываетъ очи.»
Однажды вечеромъ Карлъ призываетъ Акселя и посылаетъ его гонцомъ въ Швецію. «Лети», говоритъ онъ у г. Ознобишина:
«И день и ночь. Нигдѣ въ пути
Не знай себѣ успокоенья.
Достигнувъ моего владѣнья,
Отдай Совѣту сей пакетъ.»
«Младой Аксель, наѣздникъ смѣлый», немедленно отправляется въ путь.
«Онъ принятъ былъ въ среду драбантовъ,
Собратьевъ Карла боевыхъ;
Какъ малъ кружокъ завидный ихъ!
Какъ семь горящихъ брилліантовъ
Въ Большой медвѣдицѣ, числомъ
Ихъ было семь, — иль девять много,
Какъ девять музъ. Такъ дѣлалъ строго
Ихъ выборъ самъ король.»
Эти брилліанты или музы подвергались предварительно разнымъ испытаніямъ въ храбрости и воинской хитрости, и притомъ давали еще обѣтъ, «суровый болѣ, тяжелѣй всѣхъ», какъ поэтически выражается Тегнёръ по русски. Они "клялися въ томъ,
«Чтобъ брачныхъ узъ не знать, доколѣ
Самъ Карлъ не будетъ женихомъ.
Напрасно очи голубыя
Роняютъ нѣги страстный взглядъ;
Уста, какъ розы огневыя,
Къ лобзанью пылкому манятъ,
И персей трепетныхъ волненье,
Какъ пара бѣлыхъ лебедей,
Всплывающихъ поверхъ зыбей, —
Бѣжать имъ должно обольщенья;
Любовь драбанту — преступленье!
Одна любовь ихъ — звукъ мечей!»
Изъ этого уже ясно, что для того, чтобы поэма могла выйдти настоящею поэмой, Акселю слѣдуетъ по дорогѣ на родину влюбиться. Тогда начнется борьба между чувствомъ и долгомъ, вѣчная тема всякихъ драмъ, поэмъ, романовъ, начиная съ санскритской исторіи о Налѣ и Дамаянти и кончая повѣстями Евгеніи Туръ.
Ошибиться въ такомъ предположеніи нельзя. Такъ и выходитъ въ самомъ дѣлѣ, что на Акселя напали на границѣ Украйны, и онъ, сколько ни бился съ кучей враговъ, долженъ былъ уступить силѣ и «палъ безъ чувствъ». Тутъ является нѣкая амазонка, скакавшая, подобно Діанѣ звѣроловицѣ, на охоту; она видитъ израненнаго шведа и "поднять велитъ героя —
«И тихо несть въ жилище къ ней.»
Мы и забыли сказать, что Аксель — красивый юноша; амазонка, которую зовутъ Маріей, разумѣется, тоже красавица: иначе, поэма была бы невозможна. Описанія ея красоты мы не приводимъ изъ перевода г. Ознобишина — ради крайней его пошлости. Этимъ вообще отличается г. Ознобишинъ: лучшія мысли, лучшіе образы подлинника, до которыхъ онъ дотрогивается, превращаются въ пошлыя сентенціи или аляповатыя фигуры лубочныхъ картинъ. Такъ, напримѣръ, обезобразилъ г. Ознобишинъ прекрасные стихи о любви въ концѣ третьей главы, извѣстные наизустъ каждому образованному шведу; такъ опошлилъ сцену объясненія и прощанія Акселя и Маріи. А такія-то только мѣста поэмы Тегнера и выкупаютъ для современнаго читателя ея слабость и неестественность въ цѣломъ.
Когда раны Акселя позволили ему опять сѣсть на коня, онъ простился съ Маріей, сказавши ей, что данный имъ обѣтъ не позволяетъ ему до поры до времени промѣнять бранный шумъ на домашній миръ. Бумага Карла сбереглась въ его поясѣ, и онъ пробирается-таки въ Швецію.
Марію мучатъ сомнѣнія и догадки, что это за обѣтъ связываетъ Акселя, нѣтъ ли у него другой возлюбленной, — и она рѣшается идти искать его на поляхъ сраженій. Съ дѣтства привыкшая управлять конемъ, стрѣлять изъ ружья (это ужь Тегнеръ взялъ должно быть изъ сказаній о скиѳскихъ амазонкахъ), Марія переодѣвается воиномъ и ѣдетъ въ Петербургъ.
«Въ краю, гдѣ кровь лилась рѣкою,
Въ пустынной сѣвера странѣ,
Средь тундръ, недавно взятыхъ съ бою,
Петра могучею рукою
Былъ городъ выстроенъ. Вполнѣ (?)
Теперь столица онъ державы —
Златой вѣнецъ народной славы!
Тогда жь, чуть видный, надъ Невой,
Былъ какъ змѣенокъ онъ, кровавый
Во всемъ инстинктъ являя свой:
Въ пескѣ, отъ солнца раскаленномъ,
Рядъ длинныхъ копій вьетъ клубкомъ,
Подъ зубомъ ядъ, и раздвоеннымъ
Шипитъ и свищетъ языкомъ.»
Здѣсь Марію принимаютъ въ службу и она отправляется въ походъ. Прекрасное мѣсто о возстаніи шведовъ переведено г. Ознобишинымъ тоже очень вяло, но все-таки лучше, чѣмъ все остальное въ поэмѣ.
«Вотъ пышутъ села, всюду стоны,
Плачъ дѣтскій, вопли матерей,
Бѣгутъ испуганныя жены
Отъ русскихъ ружей и мечей;
И день и ночь не уставая,
Гудитъ набатъ колоколовъ,
Бойцовъ на битву призывая.
Напрасенъ зовъ! Къ защитѣ края
Онъ не пробудитъ мертвецовъ!
Давно далекіе походы
Всю обезлюдили страну.
О горе! Собралъ часъ невзгоды
Съ дѣтьми лишь старцевъ на войну.
Вооружаются мечами
Густавъ-Адольфовыхъ временъ,
Когда Германіи полями
Шелъ отъ побѣдъ къ побѣдамъ онъ.
Схватили бердыши стальные —
Оружье славы прежнихъ лѣтъ:
Съ нимъ Бельта волны ледяныя
Перебѣжалъ безстрашный шведъ.
Кто взялъ топоръ; немногимъ ржавый
Мушкетъ достался съ фитилемъ;
Бѣгутъ, спѣшатъ на пиръ кровавый,
Сразиться родины съ врагомъ.
Напрасенъ храбрыхъ натискъ дружный,
Послѣдній Швеціи отпоръ!
Строй русскихъ съ горстью безоружной
Вступить не хочетъ въ близкій споръ.
Числомъ бойцовъ своихъ могучій,
Одѣвшись громоносной тучей,
Съ недосягаемыхъ высотъ
Гремитъ изъ пушекъ въ долъ далече,
И безнаказанно картечей
Ряды рѣдѣющіе рветъ.»
Аксель, возвратясь на родину, торопится къ мѣсту битвы, возбуждаетъ падающій духъ своихъ земляковъ, собираетъ ихъ въ строй, кидается къ высотамъ, занятымъ русскими, и заставляетъ ихъ отступить.
«Внезапнымъ ужасомъ объяты
Бѣгутъ ужь русскіе съ холмовъ,
Отсѣкли якорей канаты —
И вдаль плывутъ отъ береговъ.»
На полѣ битвы Аксель находитъ въ числѣ раненыхъ свою возлюбленную. Простившись съ нимъ, она умираетъ; онъ же, какъ всегда бываетъ въ романтическихъ поэмахъ, сходитъ съ ума. Послѣдняя сцена у г. Ознобишина опять превратилась изъ полной чувства и изящной въ грубую и пошло-сентиментальную.
Поэма кончается въ родѣ того, какъ кончается шиллеровская баллада о рыцарѣ Тогенбургѣ:
«Зарею ль утро загоралось,
Сходила ль ночь — не прерывалось
Его (Акселя) стенаніе средь скалъ.
Однажды утромъ смолкли звуки,
Сидѣлъ задумчивъ, хладенъ онъ,
На грудь свою скрестивши руки,
Какъ бы въ молитву погружонъ.
Въ очахъ замѣтны слёзы были, —
Ихъ капли, падая съ лица,
Въ морозѣ утреннемъ застыли
На блѣдномъ ликѣ мертвеца.
Потухшій взоръ утратилъ силу,
Но и недвижный, и въ слезахъ,
Онъ устремленъ былъ на могилу,
Гдѣ былъ сокрытъ Маріи прахъ.»
Имя Тегнера не было бы такъ знаменито въ Швеціи, еслибъ онъ писалъ все такія поэмы, какъ «Аксель»; слава его основывается главнымъ образомъ на поэмѣ, воскрешающей съ замѣчательной поэтической силой старинныя скандинавскія сказанія, именно на «Фритіофъ-Сагѣ». Эту поэму перевелъ нѣкогда г. академикъ Гротъ. Переводъ его вѣренъ и даетъ довольно ясное понятіе о подлинникѣ, хотя поэзіи въ немъ и мало. Ту долю поэзіи, какая досталась отъ природы на долю г. Грота, онъ нынѣ изливаетъ въ статейки противъ злонамѣренныхъ людей, думающихъ, что они продолжаютъ дѣло Бѣлинскаго, и въ сѣтованіяхъ о томъ, что академики мало получаютъ жалованья и что труды ихъ скудно вознаграждаются полистною платой въ повременныхъ изданіяхъ академіи. Право, лучше бы г. Гроту, чѣмъ писать такія статеечки, переводить Тегнера, или Никандера, или Рунеберга. Его переводы напечаталъ бы тотъ же самый «Русскій Вѣстникъ», который печатаетъ его іереміады. И вознагражденіе вѣрно было бы не столь скудно, какъ въ «Извѣстіяхъ» академіи, и отъ нападокъ злонамѣренныхъ людей охранили бы его Тегнеръ, Рунебергъ и проч., такъ же заботливо, какъ заботливо охраняетъ онъ неприкосновенную честь своего ученаго сословія.