Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XXIII/ДО
| ← Часть I, глава XXII | Анна Каренина — Часть I, глава XXIII | Часть I, глава XXIV → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 106—110. |
Вронскій съ Кити прошелъ нѣсколько туровъ вальса. Послѣ вальса Кити подошла къ матери и едва успѣла сказать нѣсколько словъ съ Нордстонъ, какъ Вронскій уже пришелъ за ней для первой кадрили. Во время кадрили ничего значительнаго не было сказано, шелъ прерывистый разговоръ то о Корсунскихъ, мужѣ и женѣ, которыхъ онъ очень забавно описывалъ, какъ милыхъ сорокалѣтнихъ дѣтей, то о будущемъ общественномъ театрѣ, и только одинъ разъ разговоръ затронулъ ее за живое, когда онъ спросилъ о Левинѣ, тутъ ли онъ, и прибавилъ, что онъ очень понравился ему. Но Кити и не ожидала большаго отъ кадрили. Она ждала съ замираніемъ сердца мазурки. Ей казалось, что въ мазуркѣ все должно рѣшиться. То, что онъ во время кадрили не пригласилъ ее на мазурку, не тревожило ее. Она была увѣрена, что она танцуетъ мазурку съ нимъ, какъ и на прежнихъ балахъ, и пятерымъ отказала мазурку, говоря, что танцуетъ. Весь балъ до послѣдней кадрили былъ для Кити волшебнымъ сновидѣніемъ радостныхъ цвѣтовъ, звуковъ и движеній. Она не танцовала только когда чувствовала себя слишкомъ усталою и просила отдыха. Но, танцуя послѣднюю кадриль съ однимъ изъ скучныхъ юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть vis-à-vis съ Вронскимъ и Анной. Она не сходилась съ Анной съ самаго пріѣзда и тутъ вдругъ увидала ее опять совершенно новою и неожиданною. Она увидала въ ней столь знакомую ей самой черту возбужденія отъ успѣха. Она видѣла, что Анна пьяна виномъ возбуждаемаго ею восхищенія. Она знала это чувство и знала его признаки, и видѣла ихъ на Аннѣ, — видѣла дрожащій, вспыхивающій блескъ въ глазахъ и улыбку счастія и возбужденія, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацію, вѣрность и легкость движеній.
„Кто? — спросила она себя. — Всѣ или одинъ?“ И, не помогая мучившемуся юношѣ, съ которымъ она танцовала, въ разговорѣ, нить котораго онъ упустилъ и не могъ поднять, и наружно подчиняясь весело громкимъ повелительнымъ крикамъ Корсунскаго, то бросающаго всѣхъ въ grand rond, то въ chaîne, она наблюдала, и сердце ея сжималось больше и больше. „Нѣтъ, это не любованье толпы опьянило ее, а восхищеніе одного. И этотъ одинъ — неужели это онъ?“ Каждый разъ, какъ онъ говорилъ съ Анной, въ глазахъ ея вспыхивалъ радостный блескъ, и улыбка счастія изгибала ея румяныя губы. Она какъ будто дѣлала усиліе надъ собой, чтобы не выказывать этихъ признаковъ радости, но они сами собой выступали на ея лицѣ. „Но что же онъ?“ Кити посмотрѣла на него и ужаснулась. То, что Кити такъ ясно представлялось въ зеркалѣ лица Анны, она увидѣла на немъ. Куда дѣлась его всегда спокойная, твердая манера и безпечно спокойное выраженіе лица? Нѣтъ, онъ теперь, каждый разъ какъ обращался къ ней, немного сгибалъ голову, какъ бы желая пасть предъ ней, и во взглядѣ его было одно выраженіе покорности и страха. „Я не оскорбить хочу, — каждый разъ какъ будто говорилъ его взглядъ, — но спасти себя хочу, и не знаю какъ“. На лицѣ его было такое выраженіе, котораго она никогда не видала прежде.
Они говорили объ общихъ знакомыхъ, вели самый ничтожный разговоръ, но Кити казалось, что всякое сказанное ими слово рѣшало ихъ и ея судьбу. И странно то, что хотя они дѣйствительно говорили о томъ, какъ смѣшонъ Иванъ Ивановичъ своимъ французскимъ языкомъ, и о томъ, что для Елецкой можно было бы найти лучше партію, а между тѣмъ эти слова имѣли для нихъ значеніе и они чувствовали это такъ же, какъ и Кити. Весь балъ, весь свѣтъ — все закрылось туманомъ въ душѣ Кити. Только пройденная ею строгая школа воспитанія поддерживала ея и заставляла дѣлать то, чего отъ нея требовали, то-есть танцовать, отвѣчать на вопросы, говорить, даже улыбаться. Но предъ началомъ мазурки, когда уже стали разставлять стулья и нѣкоторыя пары двинулись изъ маленькихъ въ большую залу, на Кити нашла минута отчаянія и ужаса. Она отказала пятерымъ и теперь не танцовала мазурки. Даже не было надежды, чтобы ее пригласили, именно потому, что она имѣла слишкомъ большой успѣхъ въ свѣтѣ и никому въ голову не могло придти, чтобъ она не была приглашена до сихъ поръ. Надо было сказать матери, что она больна, и уѣхать домой, но на это у нея не было силы. Она чувствовала себя убитою.
Она зашла въ глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облакомъ вокругъ ея тонкаго стана; одна обнаженная, худая, нѣжная дѣвичья рука, безсильно опущенная, утонула въ складкахъ розоваго тюника; въ другой она держала вѣеръ и быстрыми короткими движеніями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но вопреки этому виду бабочки, только что уцѣпившейся за травку и готовой вотъ-вотъ вспорхнувъ развернутъ радужные крылья, страшное отчаяніе щемило ей сердце.
„А можетъ быть и ошибаюсь, можетъ быть этого не было?“ И она опять вспоминала все, что она видѣла.
— Кити, что жъ это такое? — сказала графиня Нордстонъ, по ковру неслышно подойдя къ ней. — Я не понимаю этого.
У Кити дрогнула нижняя губа; она быстро встала.
— Кити, ты не танцуешь мазурки?
— Нѣтъ, нѣтъ, — сказала Кити дрожащимъ отъ слезъ голосомъ.
— Онъ при мнѣ звалъ ее на мазурку, — сказала Нордстонъ, зная, что Кити пойметъ, кто онъ и она. — Она сказала: развѣ вы не танцуете съ княжной Щербацкой?
— Ахъ, мнѣ все равно! — отвѣчала Кити.
Никто, кромѣ ея самой, не понималъ ея положенія, никто не зналъ того, что она вчера отказала человѣку, котораго она, можетъ быть, любила, и отказала потому, что вѣрила въ другого.
Графиня Нордстонъ нашла Корсунскаго, съ которымъ она танцовала мазурку, и велѣла ему пригласить Кити.
Кити танцовала въ первой парѣ, и къ ея счастію ей не надо было говорить, потому что Корсунскій все время бѣгалъ, распоряжаясь по своему хозяйству. Вронскій съ Анной сидѣли почти противъ нея. Она видѣла ихъ своими дальнозоркими главами, видѣла ихъ и вблизи, когда они сталкивались въ парахъ, и чѣмъ больше она видѣла ихъ, тѣмъ больше убѣждалась, что несчастіе ея свершилось. Она видѣла, что они чувствовали себя наединѣ въ этой полной залѣ. И на лицѣ Вронскаго, всегда столь твердомъ и независимомъ, она видѣла то поразившее ее выраженіе потерянности и покорности, похожее на выраженіе умной собаки, когда она виновата.
Анна улыбалась — и улыбка передавалась ему. Она задумывалась — и онъ становился серьезенъ. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити къ лицу Анны. Она была прелестна въ своемъ простомъ черномъ платьѣ, прелестны были ея полныя руки съ браслетами, прелестна твердая шея съ ниткой жемчуга, прелестны вьющіеся волосы разстроившейся прически, прелестны граціозныя легкія движенія маленькихъ ногъ и рукъ, прелестно это красивое лицо въ своемъ оживленіи, но было что-то ужасное и жестокое въ ея прелести.
Кити любовалась ею еще болѣе, чѣмъ прежде, и все больше и больше страдала. Кити чувствовала себя раздавленною, и лицо ея выражало это. Когда Вронскій увидалъ ее, столкнувшись съ ней въ мазуркѣ, онъ не вдругъ узналъ ее: такъ она измѣнилась.
— Прекрасный балъ! — сказалъ онъ ей, чтобы сказать что-нибудь.
— Да, — отвѣчала она.
Въ серединѣ мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунскимъ, Анна вышла на середину круга, взяла двухъ кавалеровъ и подозвала къ себѣ одну даму и Кити. Кити испуганно смотрѣла на нее, подходя. Анна прищурившись смотрѣла на нее и улыбнулась, пожавъ ей руку. Но замѣтивъ, что лицо Кити только выраженіемъ отчаянія и удивленія отвѣтило на ея улыбку, она отвернулась отъ нея и весело заговорила съ другою дамой.
„Да, что-то чуждое, бѣсовское и прелестное есть въ ней“, сказала себѣ Кити.
Анна не хотѣла оставаться ужинать, но хозяинъ сталъ просить ее.
— Полно, Анна Аркадьевна, — заговорилъ Корсунскій, забирая ея обнаженную руку подъ рукавъ своего фрака. — Какая у меня идея котильона! Un bijou!
И онъ понемножку двигался, стараясь увлечь ее. Хозяинъ улыбался одобрительно.
— Нѣтъ, я не останусь, — отвѣтила Анна улыбаясь, но, несмотря на улыбку, и Корсунскій, и хозяинъ поняли по рѣшительному тону, съ какимъ она отвѣчала, что она не останется. — Нѣтъ, и такъ въ Москвѣ танцовала больше на вашемъ одномъ балѣ, чѣмъ всю зиму въ Петербургѣ, — сказала Анна, оглядываясь на подлѣ нея стоявшаго Вронскаго. — Надо отдохнуть передъ дорогой.
— А вы рѣшительно ѣдете завтра? — спросилъ Вронскій.
— Да, я думаю, — отвѣчала Анна, какъ бы удивляясь смѣлости его вопроса; но неудержимый дрожащій блескъ глазъ и улыбки обжегъ его, когда она говорила это.
Анна Аркадьевна не осталась ужинать и уѣхала.