Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XXX/ДО
| ← Часть II, глава XXIX | Анна Каренина — Часть II, глава XXX | Часть II, глава XXXI → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 274—277. |
Какъ и во всѣхъ мѣстахъ, гдѣ собираются люди, такъ и на маленькихъ нѣмецкихъ водахъ, куда пріѣхали Щербацкіе, совершилась обычная какъ бы кристаллизація общества, опредѣляющая каждому его члену опредѣленное и неизмѣнное мѣсто. Какъ опредѣленно и неизмѣнно частица воды на холодѣ получаетъ извѣстную форму снѣжнаго кристалла, такъ точно каждое новое лицо, пріѣзжавшее на воды, тотчасъ же устанавливалось въ свойственное ему мѣсто.
Фюрстъ Щербацкій замт гемалин унд тохтэр и по квартирѣ, которую заняли, и по имени, и по знакомымъ, которыхъ они нашли, тотчасъ же кристаллизовались въ свое опредѣленное и предназначенное имъ мѣсто.
На водахъ въ этомъ году была настоящая нѣмецкая фюрстинъ, вслѣдствіе чего кристаллизація общества совершалась еще энергичнѣе. Княгиня непремѣнно пожелала представить принцессѣ свою дочь и на второй же день совершила этотъ обрядъ. Кити низко и граціозно присѣла въ своемъ выписанномъ изъ Парижа очень простомъ, то-есть очень нарядномъ, лѣтнемъ платьѣ. Принцесса сказала: „Надѣюсь, что розы скоро вернутся на это хорошенькое личико“, и для Щербацкихъ тотчасъ же твердо установились опредѣленные пути жизни, изъ которыхъ нельзя уже было выйти. Щербацкіе познакомились и съ семействомъ англійской леди, и съ нѣмецкою графиней, и съ ея раненымъ въ послѣдней войнѣ сыномъ, и со шведомъ ученымъ, и съ M. Canut и его сестрой. Но главное общество Щербацкихъ невольно составилось изъ московской дамы, Марьи Евгеньевны Ртищевой, съ дочерью, которая была непріятна Кити, потому что заболѣла такъ же, какъ и она, отъ любви, и московскаго полковника, котораго Кити съ дѣтства видѣла и знала въ мундирѣ и эполетахъ и который тутъ со своими маленькими глазками и съ открытой шеей въ цвѣтномъ галстучкѣ былъ необыкновенно смѣшонъ и скученъ тѣмъ, что нельзя было отъ него отдѣлаться. Когда все это такъ твердо установилось, Кити стало очень скучно, тѣмъ болѣе что князь уѣхалъ въ Карлсбадъ и она осталась одна съ матерью. Она не интересовалась тѣми, кого знала, чувствуя, что отъ нихъ ничего уже не будетъ новаго. Главный же задушевный интересъ ея на водахъ составляли теперь наблюденія и догадки о тѣхъ, которыхъ она не знала. По свойству своего характера Кити всегда въ людяхъ предполагала все самое прекрасное, и въ особенности въ тѣхъ, кого она не знала. И теперь, дѣлая догадки о томъ, кто, какія между ними отношенія и какіе они люди, Кити воображала себѣ самые удивительные и прекрасные характеры и находила подтвержденіе въ своихъ наблюденіяхъ.
Изъ такихъ лицъ въ особенности занимала ее одна русская дѣвушка, пріѣхавшая на воды съ больною русскою дамой, съ мадамъ Шталь, какъ ее всѣ звали. Мадамъ Шталь принадлежала къ высшему обществу, но она была такъ больна, что не могла ходить, только въ рѣдкіе хорошіе дни появлялась на водахъ въ колясочкѣ. Но не столько по болѣзни, сколько по гордости, какъ объясняла княгиня, мадамъ Шталь не была знакома ни съ кѣмъ изъ русскихъ. Русская дѣвушка ухаживала за мадамъ Шталь и, кромѣ того, какъ замѣчала Кити, сходилась со всѣми тяжело-больными, которыхъ было много на водахъ, и самымъ натуральнымъ образомъ ухаживала за ними. Русская дѣвушка эта, по наблюденіямъ Кити, не была родня мадамъ Шталь и вмѣстѣ съ тѣмъ не была наемная помощница. Мадамъ Шталь звала ее Варенька, а другіе звали „m-lle Варенька“. Не говоря уже о томъ, что Кити интересовали наблюденія надъ отношеніями этой дѣвушки къ г-жѣ Шталь и къ другимъ незнакомымъ ей лицамъ, Кити, какъ это часто бываетъ, испытывала необъяснимую симпатію къ этой m-lle Варенькѣ и чувствовала по встрѣчающимся взглядамъ, что и она нравится.
M-lle Варенька эта была не то что не первой молодости, но какъ бы существо безъ молодости: ей можно было дать и девятнадцать и тридцать лѣтъ. Если разбирать ея черты, она, несмотря на болѣзненный цвѣтъ лица, была скорѣе красива, чѣмъ дурна. Она была бы и хорошо сложена, если бы не слишкомъ большая сухость тѣла и несоразмѣрная голова, по среднему росту; но она не должна была быть привлекательна для мужчинъ. Она была похожа на прекрасный, хотя еще и полный лепестковъ, но уже отцвѣтшій, безъ запаха цвѣтокъ. Кромѣ того, она не могла быть привлекательною для мужчинъ еще и потому, что ей недоставало того, чего слишкомъ много было въ Кити, — сдержаннаго огня жизни и сознанія своей привлекательности.
Она всегда казалась занятою дѣломъ, въ которомъ не могло быть сомнѣнія, и потому, казалось, ничѣмъ постороннимъ не могла интересоваться. Этою противоположностью съ собой она особенно привлекала къ себѣ Кити. Кити чувствовала, что въ ней, въ ея складѣ жизни она найдетъ образецъ того, чего теперь мучительно искала: интересовъ жизни, достоинства жизни — внѣ отвратительныхъ для Кити свѣтскихъ отношеній дѣвушки къ мужчинамъ, представлявшихся ей теперь позорною выставкой товара, ожидающаго покупателя. Чѣмъ больше Кити наблюдала своего неизвѣстнаго друга, тѣмъ болѣе убѣждалась, что эта дѣвушка есть то самое совершенное существо, какимъ она ее себѣ представляла, и тѣмъ болѣе она желала познакомиться съ ней.
Обѣ дѣвушки встрѣчались въ день по нѣсколько разъ, и при каждой встрѣчѣ глаза Кити говорили: „Кто вы? что́ вы? Вѣдь правда, что вы то прелестное существо, какимъ я воображаю васъ? Но ради Бога не думайте, — прибавлялъ ея взглядъ, — что я позволяю себѣ навязываться въ знакомыя. Я просто любуюсь вами и люблю васъ“. — „Я тоже люблю васъ, и вы очень, очень милы. И еще больше любила бы васъ, если бы имѣла время“, отвѣчалъ взглядъ неизвѣстной дѣвушки. И дѣйствительно, Кити видѣла, что она всегда занята: или она уводитъ съ водъ дѣтей русскаго семейства, или несетъ пледъ для больной и укутываетъ ее, или старается развлечь раздраженнаго больного, или выбираетъ и покупаетъ печенье къ кофею для кого-то.
Скоро послѣ пріѣзда Щербацкихъ на утреннихъ водахъ появились еще два лица, обратившія на себя общее недружелюбное вниманіе. Это были: очень высокій сутуловатый мужчина съ огромными руками, въ короткомъ, не по росту, и старомъ пальто, съ черными, наивными и вмѣстѣ страшными глазами, и рябоватая миловидная женщина, очень дурно и безвкусно одѣтая. Признавъ этихъ лицъ за русскихъ, Кити уже начала въ своемъ воображеніи составлять о нихъ прекрасный и трогательный романъ. Но княгиня, узнавъ по Kurliste, что это были Левинъ Николай и Марья Николаевна, объяснила Кити, какой дурной человѣкъ былъ этотъ Левинъ, и всѣ мечты объ этихъ двухъ лицахъ исчезли. Не столько потому, что мать сказала ей, сколько потому, что это былъ братъ Константина, для Кити эти лица вдругъ показались въ высшей степени непріятны. Этотъ Левинъ возбуждалъ въ ней теперь своею привычкой подергиваться головой непреодолимое чувство отвращенія.
Ей казалось, что въ его большихъ страшныхъ глазахъ, которые упорно слѣдили за ней, выражалось чувство ненависти и насмѣшки, и она старалась избѣгать встрѣчи съ нимъ.