Анна Каренина (Толстой)/Часть IV/Глава XI/ДО
| ← Часть IV, глава X | Анна Каренина — Часть IV, глава XI | Часть IV, глава XII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 498—499. |
Всѣ принимали участіе въ общемъ разговорѣ, кромѣ Кити и Левина. Сначала, когда говорилось о вліяніи, которое имѣетъ одинъ народъ на другой, Левину невольно приходило въ голову то, что онъ имѣлъ сказать по этому предмету; но мысли эти, прежде для него очень важныя, какъ бы во снѣ мелькали въ его головѣ и не имѣли для него теперь ни малѣйшаго интереса. Ему даже странно казалось, зачѣмъ они такъ стараются говорить о томъ, что́ никому не нужно. Для Кити точно такъ же, казалось, должно бы быть интересно то, что они говорили о правахъ и образованіи женщинъ. Сколько разъ она думала объ этомъ, вспоминая о своей заграничной пріятельницѣ Варенькѣ, о ея тяжелой зависимости, сколько разъ думала про себя, что́ съ ней самой будетъ, если она не выйдетъ замужъ, и сколько разъ спорила объ этомъ съ сестрой! Но теперь это нисколько не интересовало ее. У нихъ шелъ свой разговоръ съ Левинымъ, и не разговоръ, а какое-то таинственное общеніе, которое съ каждою минутой все ближе связывало ихъ и производило въ обоихъ чувство радостнаго страха передъ тѣмъ неизвѣстнымъ, въ которое они вступали.
Сначала Левинъ, на вопросъ Кити о томъ, какъ онъ могъ видѣть ее прошлаго года въ каретѣ, разсказалъ ей, какъ онъ шелъ съ покоса по большой дорогѣ и встрѣтилъ ее.
— Это было рано-рано утромъ. Вы вѣрно только проснулись. Maman ваша спала въ своемъ уголкѣ. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней въ каретѣ? Славная четверка съ бубенчиками, и на мгновеніе вы мелькнули, и вижу я въ окно, вы сидите вотъ такъ и обѣими руками держите завязки чепчика и о чемъ-то ужасно задумались, — говорилъ онъ улыбаясь. — Какъ бы я желалъ знать, о чемъ вы тогда думали. О важномъ?
„Не была ли растрепана?“ подумала она, но, увидавъ восторженную улыбку, которую вызывали въ его воспоминаніи эти подробности, она почувствовала, что, напротивъ, впечатлѣніе, произведенное ею, было очень хорошее. Она покраснѣла и радостно засмѣялась.
— Право, не помню.
— Какъ хорошо смѣется Туровцынъ! — сказалъ Левинъ, любуясь на его влажные глаза и трясущееся тѣло.
— Вы давно его знаете? — спросила Кити.
— Кто его не знаетъ!
— И я вижу, что вы думаете, что онъ дурной человѣкъ?
— Не дурной, а ничтожный.
— И неправда! И поскорѣй не думайте больше такъ! — сказала Кити. — Я тоже была о немъ очень низкаго мнѣнія, но это, это — премилый и удивительно добрый человѣкъ. Сердце у него золотое.
— Какъ это вы могли узнать его сердце?
— Мы съ нимъ большіе друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскорѣ послѣ того… какъ вы у насъ были, — сказала она съ виноватою и вмѣстѣ довѣрчивою улыбкой, — у Долли дѣти всѣ были въ скарлатинѣ, и онъ зашелъ къ ней какъ-то. И можете себѣ представить, — говорила она шопотомъ, — ему такъ жалко стало ее, что онъ остался и сталъ помогать ей ходить за дѣтьми. Да, и три недѣли прожилъ у нихъ въ домѣ и какъ нянька ходилъ за дѣтьми.
— Я разсказываю Константину Дмитріевичу про Туровцына въ скарлатинѣ, — сказала она, перегнувшись къ сестрѣ.
— Да, удивительно, прелесть! — сказала Долли, взглядывая на Туровцына, чувствовавшаго, что говорили о немъ, и кротко улыбаясь ему. Левинъ еще разъ взглянулъ на Туровцына и удивился, какъ онъ прежде не понималъ всей прелести этого человѣка.
— Виноватъ, виноватъ, и никогда не буду больше дурно думать о людяхъ! — весело сказалъ онъ, искренно высказывая то, что онъ теперь чувствовалъ.