За время моей государственной службы, а особенно за шестнадцать лѣтъ пребыванія въ Императорской Академіи Художествъ въ качествѣ конференцъ-секретаря и вице-президента, а затѣмъ и въ должности министра народнаго просвѣщенія, несмотря на кратковременность полугодоваго исправленія ея, вопросы, связанные съ ограниченіями гражданскихъ правъ евреевъ, не только почти ежедневно напоминали о себѣ, но постоянно вызывали во мнѣ чувства неловкости и даже стыда, когда приходилось на просьбы и требованія молодыхъ іудеевъ, основанныя на понятіи о справедливости, отвѣчать указаніями на законъ, нелогичность и несправедливость котораго не могли мною не сознаваться. Почти каждый администраторъ въ Россіи, начиная отъ высшихъ ступеней чиновной іерархіи и кончая низшими, принужденъ имѣть дѣло съ „еврейскимъ вопросомъ“, иначе говоря, съ законодательствомъ, касающимся евреевъ, и съ жертвами его, а иные представители государственной власти положительно завалены этого рода дѣлами.
Изъ такихъ дѣлъ, съ которыми мнѣ приходилось сталкиваться, нѣкоторыя были, конечно, пустяшными, другія, напротивъ, существенно важными для заинтересованныхъ въ ихъ разрѣшеніи лицъ, но всѣ они имѣли два общихъ признака: во-первыхъ, при „исполненіи“ по нимъ необходимо было считаться съ юридическими нормами, которыя не только часто противорѣчили обычнымъ понятіямъ о правѣ и справедливости, но самый смыслъ которыхъ былъ иногда крайне неясенъ или запутанъ, а во-вторыхъ, при разрѣшеніи подобныхъ „еврейскихъ" дѣлъ открывалась почти всегда явная возможность для лица, обязаннаго примѣнить тотъ или другой законъ, то или другое правило, при нѣкоторомъ съ его стороны желаніи, проявить произволъ въ вопросахъ, отъ рѣшенія которыхъ въ томъ или иномъ смыслѣ зависѣла вся дальнѣйшая судьба просителя.
Примѣровъ здѣсь я не хочу приводить, но, можетъ быть, когда-нибудь стоило-бы опубликовать цѣлый рядъ случаевъ изъ моей служебной практики, траги-комическаго свойства для постороннихъ наблюдателей, не принимающихъ близко къ сердцу людскихъ страданій, особенно когда дѣло касается „ненавистнаго“ племени, и весьма трагическихъ для объектовъ своеобразнаго права, заключающагося въ рядѣ законоположеній о евреяхъ, дополненныхъ и разъясненныхъ цѣлымъ ворохомъ правилъ, циркуляровъ и сенатскихъ рѣшеній. Но надъ всѣми почти случаями разстилается одна общая паутина—паутина „протекціи“: то другіе оказывали протекцію отдѣльнымъ евреямъ передо мною, то мнѣ, когда это казалось „по человѣчеству“ обязательнымъ, приходилось оказывать протекцію передъ другими, ибо безъ протекціи, вслѣдствіе многообразія правилъ, всевозможныхъ оговорокъ и придирокъ въ законахъ, еврей рискуетъ всегда лишиться доброй половины своихъ гражданскихъ правъ или, въ лучшемъ случаѣ, быть остановленнымъ въ своемъ законномъ и весьма понятномъ стремленіи къ пріобрѣтенію таковыхъ.
И вотъ почему, каждый разъ, когда мнѣ приходилось имѣть, по должности, дѣло съ евреемъ, во мнѣ возникали два чувства — стыда и жалости: стыда за сознаваемую мною несправедливость русскаго закона, за не въ мѣру рьяныхъ исполнителей его, но также и за нарушителей его, когда слишкомъ ясно просвѣчивали корыстные мотивы нарушенія закона; жалости — къ потерпѣвшимъ отъ его примѣненія, къ несущимъ его неудобоподъемлемое бремя и къ тѣмъ, которые для того, чтобы избѣгнуть жестокости его примѣненія, рѣшались на всяческія униженія...
Несправедливость нашего законодательства о евреяхъ, его абсолютная непрактичность въ дѣлѣ достиженія намѣченныхъ имъ конечныхъ цѣлей, тотъ фактъ, что имъ, напротивъ того, достигались зловреднѣйшіе результаты нетолько по отношенію къ самимъ евреямъ, но и ко всей странѣ, къ Россіи, — все это становилось съ каждымъ днемъ для меня яснѣе, и у меня сложилось твердое убѣжденіе въ томъ, что пока антисемитское направленіе нашего законодательства не будетъ признано всѣми, кому о томъ вѣдать надлежитъ, несоотвѣтствующимъ государственнымъ и общественнымъ интересамъ, и пока не будетъ даровано евреямъ общегражданскихъ правъ, до тѣхъ поръ не наступить въ Россіи миру и спокойствію, не добиться намъ неподкупности низшихъ чиновъ администраціи и не справиться намъ удовлетворительнымъ образомъ съ назрѣвшими вопросами коренныхъ реформъ въ нашемъ великомъ Отечествѣ... Я, впрочемъ, никогда и ни отъ кого не скрывалъ этого своего убѣжденія.
Въ концѣ августа нынѣшняго года я напечаталъ статью въ газетѣ „Слово“, въ которой, говоря о настроеніи нашей русской школы вообще, между прочимъ коснулся дурного на нее вліянія процентной нормы, установленной для евреевъ при поступленіи въ школу. Эта статья возбудила, хотя и кратковременное, но все же довольно сильное негодованіе въ нашей антисемитской прессѣ, уснащенное обычными въ повременной печати насмѣшками и выраженіями презрѣнія по моему адресу. Во главѣ этой газетной... непогоды (бурей, по краткости и незначительности, ея назвать я не могу) было, конечно, „Новое Время“, которое не только отнеслось очень пренебрежительно къ моимъ мнѣніямъ, но, выдернувъ, посредствомъ безцеремонной передержки, изъ моей статьи произвольно то мѣсто, гдѣ я говорю о евреяхъ въ школѣ, такъ сказать, подцѣпило эту благодарную для него тему; по поводу моей статьи газета подняла, хотя и краткую, но весьма энергичную травлю противъ евреевъ вообще, указавъ на меня, какъ на ихъ непрошеннаго защитника, и объяснивъ мое „выступленіе“ въ пользу евреевъ, какъ предвыборный съ моей стороны маневръ, такъ какъ статья моя совпала съ выставленіемъ мною своей кандидатуры въ члены Государственной Думы отъ Петербурга.
Отношеніе ко мнѣ „Новаго Времени“, само по себѣ, меня не удивило и мало тронуло, хотя послѣдняя инсинуація мнѣ показалась довольно коварнаго свойства, разсчитанною на то, чтобы дискредитировать мое мнѣніе указаніемъ на его утилитарную подкладку; вслѣдъ затѣмъ я сталъ получать анонимныя письма, характеризующія нравственный уровень нѣкоторыхъ господъ, воспитанныхъ на чтеніи этой весьма распространенной газеты; наконецъ, пришлось мнѣ имѣть и личныя объясненія съ рядомъ лицъ изъ довольно обширнаго круга моего знакомства, оспаривавшихъ энергично мои доводы въ пользу дарованія правъ евреямъ. Какъ письма, такъ и разговоры побудили меня заняться еще внимательнѣе вопросомъ о положеніи евреевъ въ Россіи, выяснить дѣло еще опредѣленнѣе, прежде всего, для самого себя, и я рѣшился обратиться къ литературѣ вопроса, чтобы провѣрить правильность своего отношенія къ нему.
Сначала у меня было намѣреніе опубликовать одну или двѣ газетныхъ статьи, для того, чтобы этимъ способомъ опредѣленно отвѣтить лицамъ, интересовавшимся по тѣмъ или инымъ причинамъ моимъ мнѣніемъ по „еврейскому вопросу“, но статья моя какъ-то сама собою разрослась и значительно превзошла своими размѣрами первоначальныя мои предположенія.
Съ другой стороны, какъ ни нелѣпо было въ моихъ глазахъ утвержденіе „Новаго Времени“, что я пользуюсь возбужденіемъ еврейскаго вопроса, хотя-бы и въ незначительной части его, для предвыборныхъ цѣлей (оно нелѣпо какъ въ виду малочисленности евреевъ-избирателей въ Петербургѣ и ихъ принадлежности къ разнымъ, отчасти враждебнымъ другъ къ другу фракціямъ, такъ и сильнаго развитія въ столицѣ антисемитизма вообще), но мнѣ не хотѣлось подавать новаго повода для этого утвержденія, такъ какъ считаю разрѣшеніе еврейскаго вопроса слишкомъ важнымъ для Россіи, а потому, хорошо ли, дурно ли, я справился со своею задачею, считаю необходимымъ избѣгнуть всякаго подозрѣнія въ неискренности, которое такъ легко возбудить намеками на посторонніе дѣлу мотивы моего „выступленія“, выражаясь современнымъ газетнымъ языкомъ. По этимъ причинамъ я рѣшилъ напечатать свое мнѣніе по еврейскому вопросу отдѣльнымъ изданіемъ и выпустить книгу только тогда, когда вопросъ объ избранникахъ въ Государственную Думу будетъ уже рѣшенъ, и буду ли я, не буду ли избранъ въ члены ея отъ столицы, - мое писаніе, какъ агитаціонное средство, значенія имѣть не будетъ, но зато, при возможномъ обсужденіи вопроса въ Думѣ, оно можетъ повліять на воззрѣнія того или другого представителя народныхъ интересовъ и нуждъ, побудить того или иного депутата вникнуть въ вопросъ, разрѣшеніе котораго, мнѣ кажется, является одною изъ насущнѣйшихъ потребностей нашего времени. Мнѣ кажется, что отказаться отъ разсмотрѣнія еврейскаго вопроса Государственной Думѣ просто невозможно, безъ риска уподобиться тому легендарному страусу, который, чтобы избѣгнуть опасности, зарываетъ свою голову въ песокъ...
Послѣ этихъ необходимыхъ, какъ мнѣ кажется, поясненій относительно возникновенія этой книги, я рѣшаюсь обратиться къ читателю ея, кто-бы онъ ни былъ, съ просьбою, которую постараюсь изложить, насколько смогу, ясно.
Едва-ли найдется такой образованный человѣкъ въ Россіи, который считалъ-бы „еврейскій“ вопросъ маловажнымъ или нестоющимъ вниманія, но всѣхъ разсуждающихъ о немъ или просто думавшихъ о способахъ его разрѣшенія, можно раздѣлить на три категоріи: 1) друзей еврейства, которыхъ, кромѣ самихъ евреевъ, мало, 2) людей безпристрастныхъ, которыхъ, я думаю или, по крайней мѣрѣ, надѣюсь, больше, чѣмъ многіе подозрѣваютъ, и 3) враговъ еврейства, которыхъ несомнѣнно, къ сожалѣнію, много. Говорю, „къ сожалѣнію“ потому, что вражда всегда дурной совѣтникъ при разрѣшеніи какого-либо вопроса, также какъ и при сужденіи о немъ. Враги еврейства состоятъ не изъ однихъ убѣжденныхъ и воинствующихъ антисемитовъ, но также изъ людей, хотя и считающихъ самихъ себя безпристрастными, но, въ дѣйствительности, въ большей или меньшей степени предубѣжденныхъ противъ евреевъ, воспитанныхъ традиціями, литературою и т. п. въ отрицательномъ или подозрительномъ отношеніи къ нимъ, какъ къ расѣ, а иногда и испытавшихъ какой-нибудь вредъ отъ отдѣльнаго еврея, видѣвшихъ, наконецъ, неприглядную сторону дѣятельности тѣхъ или иныхъ представителей этого племени и обобщающихъ свои личныя впечатлѣнія, возлагающихъ, такъ сказать, отвѣтственность за безнравственные поступки одного или нѣсколькихъ на всѣхъ ихъ соплеменниковъ. Первая категорія, т. е. друзья евреевъ и сами евреи, ничего новаго въ моей статьѣ для себя не найдутъ и не для нихъ, собственно, она и написана; точно также я заранѣе потерялъ надежду переубѣдить фанатиковъ-антисемитовъ, нежелающихъ часто принципіально признавать въ евреяхъ даже людей. Моя статья обращена къ людямъ безпристрастнымъ или считающимъ себя таковыми, т. е. къ тѣмъ, которые принадлежатъ къ моей 2-й и отчасти 3-й категоріи.
Итакъ, просьба моя къ такимъ читателямъ моей статьи заключается въ томъ, чтобы они отнеслись къ содержанію ея въ томъ-же духѣ, въ какомъ она была мною написана, т. е. обсуждая ея содержаніе какъ съ точки зрѣнія желанія добра и успокоенія Россіи, нашему великому Отечеству, такъ и съ чувствомъ, хотя-бы не любви, а благоволенія къ людямъ угнетеннымъ, страждущимъ. Если предлагаемая мною радикальная мѣра полной эмансипаціи евреевъ покажется имъ, съ перваго взгляда, опасною, по привычкѣ считать такое рѣшеніе еврейскаго вопроса недостаточно осторожнымъ съ общегосударственной точки зрѣнія, то пусть они дадутъ себѣ трудъ спокойно и добросовѣстно подумать, возможно ли, серьезно, другое рѣшеніе его безъ вреда для Россіи и не добивая окончательно лежащихъ? Наконецъ—еще одна просьба — не изощрять своего остроумія, не относиться шутливо и свысока къ вопросу громадной важности, какъ это, къ сожалѣнію, слишкомъ часто случается, когда въ христіанскихъ кругахъ заходитъ вообще рѣчь о евреяхъ: пусть читатель подумаетъ, что шутки неумѣстны въ дѣлѣ, залитомъ и заливаемомъ еще кровью и потоками горькихъ слезъ, слезъ какъ обиды, такъ и нравственныхъ и физическихъ страданій...
Въ заключеніе высказываю увѣренность, что въ Государственной Думѣ третьяго призыва найдется достаточно людей, которые поймутъ необходимость, не медля ни минуты и пока еще не поздно, протянуть руку помощи согражданамъ, хотя и иной вѣры и иной крови, чѣмъ они, но тоже сынамъ нашей общей Матери-Родины.
Октябрь 1907 года.