Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 2/I/ДО
Меблированныя комнаты Зинаиды Тихоновны Квасовой находились на Вознесенскомъ проспектѣ, между Казанской и Офицерской улицами. Мѣсто было хотя и удаленное отъ главнаго центра, но достаточно бойкое, и Зинаида Тихоновна всѣмъ новымъ жильцамъ считала своимъ долгомъ объяснить, что "это только кажется, что будто далеко, а на самомъ дѣлѣ совсѣмъ рукой подать хоть до чего угодно".
— По Казанской прошелъ — сейчасъ Невскій, — говорила Зинаида Тихоновна, дѣлая соотвѣтствующій случаю жестъ своею полною бѣлою рукою. — А главное, тіятры близехонько: завернулся по Офицерской — и въ тіятрѣ. Всѣ господа даже очень довольны остаются, потому что здѣсь и пѣшкомъ можно дойти; глядишь, полтина и въ карманѣ. Да-съ…
Впрочемъ, Зинаида Тихоновна была настолько обстоятельная и приличная женщина, что нисколько не навязывалась со своими номерами, какъ, но ея убѣжденію, дѣлали другія содержательницы chambres garnies. Главное, чтобы все было по-благородному; это было величайшею слабостью почтенной Зинаиды Тихоновны, потому что она и себя считала благородной, хотя въ паспортѣ прописана была просто кронштадтскою дѣвицей мѣщанскаго званія. Высокая, полная, съ красивымъ русскимъ лицомъ, Квасова была еще женщина "совсѣмъ въ порѣ", какъ говорятъ свахи, хотя въ отяжелѣвшей, развалистой походкѣ и общемъ ожирѣніи сказывалась уже пожившая женщина. Одѣвалась она по модѣ и притомъ въ темные цвѣта, умѣла держать себя, но передѣлать свое мѣщанское произношеніе была не въ силахъ и говорила "тіятръ", "ушедчи", "пришпехтъ" и т. д. Въ ранней юности Квасова попала въ Петербургъ цвѣточницей, гдѣ и прошла очень тяжелую школу въ одномъ "заведеніи искусственныхъ цвѣтовъ" на Большой Садовой. Репутація этой профессіи хорошо извѣстна, и Зинаида Тихоновна еще худенькою, не сложившеюся дѣвочкой-подросткомъ уже познакомилась со всѣми тонкостями грошовыхъ танцклассовъ, маскарадовъ и разныхъ шато де-флеръ, гдѣ, между прочимъ, сошлась съ однимъ ласковымъ старичкомъ, который окончательно устроилъ ея судьбу. Живя съ этимъ обожателемъ, Квасова выровнялась, пополнѣла и понемногу забрала лакомаго грѣховодника въ свои мягкія руки. Эта связь съ нимъ кончилась тѣмъ, что послѣ смерти старичка Зинаида Тихоновна открыла свои меблированныя комнаты и зажила уже вполнѣ честно и благородно, настоящею дамой, и не любила распространяться о своемъ прошломъ.
Но, несмотря на все желаніе быть настоящею дамой, у Зинаиды Тихоновны сохранилось много мѣщанскаго и кромѣ произношенія. Такъ, она не пропускала ни одного аукціона и вообще продажи по случаю, гдѣ накупала всякой дряни, любила иногда побаловаться простою мѣщанскою пищею — щами съ кашей изъ толстой крупы съ коноплянымъ масломъ, рѣдькой и т. д., не прочь была напиться кофе съ какою-нибудь забвенною старушкой прямо въ кухнѣ, любила слушать сплетни своихъ кліентокъ и вообще знала подноготную своего околотка вполнѣ основательно. Особенно проявлялась мѣщанская складка въ характерѣ Зинаиды Тихоновны, когда вопросъ заходилъ о нарядахъ и чисто-женскомъ превосходствѣ. Быть лучше одѣтой, чѣмъ другіе, пользоваться извѣстнымъ почетомъ — это, впрочемъ, недостатки слишкомъ общіе, и Зинаидѣ Тихоновнѣ часто приходилось расплачиваться за нихъ, потому что разные льстивые и покладистые люди постоянно эксплоатировали ее.
— И знаю, что въ глаза мнѣ врутъ, а ужъ сердце у меня такое, — объясняла она, когда ей за ея добро платили самою черною неблагодарностью. — Что же, миленькій, дѣлать, за нами бы чужое не пропадало… Кривдой-то немного проживешь!
За всѣмъ тѣмъ, Зинаида Тихоновна была очень добрая и даже чувствительная женщина, говорившая всѣмъ, что надо жить по совѣсти и по человѣчеству. Особенно хорошо умѣла говорить она слова: "миленькій" и "голубчикъ", причемъ даже закатывала свои каріе ласковые глазки.
Въ своихъ меблированныхъ комнатахъ Зинаида Тихоновна ютила всякую родню, благо работы было на всѣхъ, начиная отъ швейцара Артемія и кончая распослѣднимъ кухоннымъ мужикомъ, или, какъ говорила Зинаида Тихоновна, кухольный. Горничная Людмила приходилась ей троюродною племянницей, лакей Иванъ, пьяница и грубіянъ, внучатнымъ племянникомъ, упомянутый швейцаръ Артемій, человѣкъ гордый и завистливый, — какимъ-то очень мудренымъ родственникомъ и т. д. Отъ этой родни Зинаидѣ Тихоновнѣ доставалось особенно горько, потому что для кого же больше и сдѣлать, какъ не для своей родни, а между тѣмъ эта самая родня поголовно оказывалась самою неблагодарной. Возьметъ Зинаида Тихоновна какого-нибудь родственника прямо съ улицы, обуетъ, одѣнетъ, накормитъ, обогрѣетъ и къ мѣсту пристроитъ, а родственникъ въ отплату начинаетъ разныя пакости учинять: пьянствуетъ, грабитъ, разстраиваетъ жильцовъ и прислугу, распускаетъ самыя невѣроятныя сплетни про Зинаиду Тихоновну и т. д. Замѣчательно было то, что черезъ руки Зинаиды Тихоновны прошли цѣлые десятки такихъ милыхъ родственниковъ, и все-таки она не могла прогнать отъ себя голоднаго и холоднаго человѣка и даже надѣялась, что вотъ этотъ-то и не будетъ такой, какъ другіе, какъ тотъ же швейцаръ Артемій, котораго она собиралась смѣнить за грубость и разныя неподобныя дѣла въ теченіе семи лѣтъ чуть не каждый день, или этотъ горькій пьяница лакей Иванъ, или неблагодарная горничная Людмила. Случалось такъ, что Зинаида Тихоновна даже плакала отъ человѣческой несправедливости, но потомъ опять примирялась со своею судьбой, хотя клялась всѣми святыми, что это ужъ въ послѣдній-распослѣдній разъ, и что ежели да она еще возьметъ хоть одного родственника или родственницу, то пусть у ней, Зинаиды Тихоновны, отсохнетъ рука и нога.
— А я такъ полагаю въ своихъ мысляхъ, Зинаида Тихоновна, — говорила не разъ одна разбитная сваха съ Васильевскаго острова, — что по вашему золотому сердцу прямо быть бы вамъ въ генеральшахъ… Да и теперь-то чѣмъ ты хуже другой генеральши? Какъ надѣнешь соболью шубу да прифрантишься, да какъ павой пройдешь по улицѣ, — графиня, мать моя!..
Иногда, въ минуты душевнаго разслабленія, и сама Зинаида Тихоновна начинала думать на тему, отчего въ самомъ дѣлѣ не сдѣлаться ей генеральшей, но дѣйствительность отрезвляла ее, потому что вѣдь и генералы есть такіе прохвосты, что не радъ жизни будешь. Зинаида Тихоновна наглядѣлась-таки довольно на своемъ вѣку на всякихъ господъ, и у ней выработалось то скептическое отношеніе къ людямъ, какимъ отличаются всѣ столичные обыватели, хотя въ ней этотъ скептицизмъ уживался рядомъ съ чисто-бабьей простотой, поддававшейся на самую грубую лесть, едва сшитую живыми нитками.
Появленіе Мостовыхъ въ меблированныхъ комнатахъ Квасовой произвело нѣкоторую сенсацію, какъ рожденіе ребенка въ большой семьѣ.
— Ужъ не очень-то я люблю пускать къ себѣ женатыхъ, да, видно, дѣлать нечего, — откровенно объяснила Зинаида Тихоновна, когда къ ней пріѣхалъ для предварительныхъ переговоровъ Покатиловъ. — То ли дѣло холостой человѣкъ… А какъ заведутся эти дамы и начнутъ всякій уголъ обнюхивать, да фыркать, какъ кошки… Извините ужъ меня, Романъ Ипполитычъ, я пряменько вамъ говорю, потому вы все равно, что свой человѣкъ… Для васъ только и пущаю, потому какъ ваша сестрица.
— Да вѣдь у васъ живетъ же эта дама съ дочерью?
— Урожденная княжна Несмѣлова-Щурская? А это другой разговоръ… Конечно, она живетъ съ дочерью и сама настоящая дама, только вѣдь это какая дама… этакихъ съ огнемъ поискать! Живетъ, какъ въ кельѣ: все книжку съ дочерью вмѣстѣ читаютъ или на фортепіанахъ разыгрываютъ, да когда-когда развѣ въ тіятръ соберутся.
Явившись осмотрѣть свой номеръ, Калерія Ипполитовна держала себя съ большимъ гоноромъ. Во-первыхъ, было всего четыре комнаты, во-вторыхъ, окна выходили на сѣверъ, въ-третьихъ, по угламъ отстали обои въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, значитъ, зимой бываетъ сыро, и т. д.
— Но вѣдь мы только пока, — величественно объяснила Калерія Ипполитовна, ревизуя всѣ тонкости. — Романъ, вѣроятно, предупредилъ васъ объ этомъ?
— Да, Романъ Ипполитычъ разсказывали, — отвѣчала Зинаида Тихоновна съ скромнымъ достоинствомъ. — Конечно, гдѣ же вамъ обзаводиться въ столицѣ всѣмъ хозяйствомъ, когда вы и всего-то проживете здѣсь, можетъ-быть, безъ году недѣлю? Заводись, а потомъ все бросай, да и дороговизна нынче на все страшная.
— Мы въ Петербургѣ только на время… Мужъ не совсъмъ здоровъ, да еще вотъ дочь необходимо воспитывать, — объясняла Калерія Ипполитовна, машинально повторяя свою стереотипную ложь, которая была придумана для знакомыхъ. — Мы у васъ, можетъ-быть, и столъ будемъ брать, если заживемся дольше, чѣмъ предполагаемъ теперь.
Въ цѣнѣ вышла маленькая размолвка, пока стороны не сошлись на семидесяти рубляхъ за четыре комнаты въ мѣсяцъ, хотя Зинаида Тихоновна клялась, что раньше этотъ номеръ всегда ходилъ по сту рублей.
"Прижимистая ты баба, вижу я, — думала про себя Зинаида Тихоновна, — тоже спускать ежели вашему брату, такъ сама съ кошелемъ находишься".
— Такъ вы ужъ такъ и знайте, что мы на время, — еще разъ предупредила Калерія Ипполитовна на прощанье. — Конечно, четыре комнаты для насъ маловато, но какъ-нибудь потѣснимся пока. Самое большое, если мы проживемъ до масленицы, чтобы уѣхать отсюда по послѣднему зимнему пути.
— Хорошо, хорошо, какъ знаете, я никого не неволю, — соглашалась на все Зинаида Тихоновна, сдерживая вертѣвшееся на языкѣ ядовитое словечко.
— Знаемъ мы васъ, какъ вы на время сюда пріѣзжаете! — роптала Зинаида Тихоновна, оставшись одна. — Погоди, матушка, лишній-то жиръ спустишь здѣсь, такъ шелковая будешь. Да я бы еще и не пустила васъ, если бы не Романъ Ипполитычъ просилъ, потому какъ я ихъ давно и очень хорошо знаю: они настоящій баринъ и даже очень много добра дѣлаютъ моему-то капитану. Охъ, ужъ этотъ мнѣ капитанъ, а куда его дѣнешь?..
Зинаида Тихоновна говорила почти правду, потому что имѣла въ виду угодить Покатилову, который покровительствовалъ ташкентскому капитану въ редакціи "Искорокъ". Высшею похвалой на языкѣ Зинаиды Тихоновны былъ эпитетъ: "добрый", и ее всего легче ловили разные родственники и кліенты именно на эту удочку. Положеніе капитана Пухова въ меблированныхъ комнатахъ Квасовой было обставлено совершенно исключительными условіями; благодаря этимъ условіямъ, предъ капитаномъ преклонялся даже самъ швейцаръ Артемій, отчаянный "заѣдуга" и "злыдня", какъ его величали всѣ жильцы и сама хозяйка. Капитанъ явился въ меблированныя комнаты какъ-то совершенно неожиданно, выбралъ себѣ номеръ и сейчасъ же сдѣлался своимъ человѣкомъ, точно онъ здѣсь всегда жилъ. Онъ рѣдко въ срокъ платилъ за квартиру, грубилъ хозяйкѣ, усчитывалъ прислугу и вообще держалъ себя на правахъ маленькаго хозяина, и все это ему сходило съ рукъ. Швейцаръ Артемій, изъ отставныхъ солдатъ, весь бѣлый, какъ яблонный червякъ, уважалъ капитана по старой солдатской замашкѣ, какъ офицера, а потомъ — за простоту; сама Зинаида Тихоновна спускала многое капитану, потому что онъ являлся тѣмъ "мужчиной", къ которому она могла прибѣгнуть за покровительствомъ и защитой въ критическіе моменты.
— Въ этакомъ-то дѣлѣ безъ мужчины гдѣ же управиться по нашему бабьему положенію, — объясняла Квасова, — а теперь только скажу капитану, да онъ всѣхъ вверхъ дномъ поставитъ… Военная косточка, шутить не любитъ.
За капитаномъ такъ и установилась эта репутація грозы всего заведенія, какъ-то странно уживавшаяся съ капитанскою добротой, и даже прислуга, когда происходили взаимныя недоразумѣнія, всегда послѣднимъ аргументомъ выставляла имя капитана: "Ужо вотъ скажу капитану, такъ онъ тѣ задастъ… Онъ вѣдь не свой братъ, капитанъ-отъ!". Къ этой угрозѣ прибѣгала даже сама Зинаида Тихоновна, когда хотѣла привести кого-нибудь изъ своихъ жильцовъ въ полное отчаяніе. А главное, она могла постоянно обращаться къ капитану за совѣтами, это было для нея необходимо, какъ воздухъ, потому что "мужчины" и пр. Капитану приходилось рѣшать даже такіе запутанные вопросы, какъ выборъ матеріи на платье, заготовка овощей, разныя тонкости внутренней политики, истолкованіе сновъ и даже лѣченіе домашними средствами отъ разныхъ недуговъ. Конечно, злые языки изъ такого исключительнаго положенія капитана создавали самыя некрасивыя объясненія. Интимность капитана и Зинаиды Тихоновны трактовалась на тысячи ладовъ, особенно за предѣлами меблированныхъ комнатъ, причемъ всѣ повторяли, что "ничего, капитанъ ловко обдѣлываетъ свою сударушку" и т. д. Эти слухи доходили и до капитана и каждый разъ приводили его въ бѣшенство, онъ клялся всѣми богами разорвать на части перваго, кто осмѣлится сказать что-нибудь "сумлительное" про Зинаиду Тихоновну.
Отношенія капитана къ дочери Сусаннѣ Квасова, конечно, знала изъ первыхъ рукъ, и это обстоятельство поднимало въ ея глазахъ капитана на необыкновенную высоту, потому что чего стоило капитану смотрѣть на дочь, какъ всѣ другіе, и онъ катался бы, какъ сыръ въ маслѣ. Мѣщанская душа Зинаиды Тихоновны инстинктивно чувствовала, что есть какая-то другая, высшая мѣра вещей, чѣмъ та, которой руководилась въ жизни даже она, и что есть люди, которые стоятъ выше обычныхъ условій мѣщанскаго счастья. Даже самое слово "свинство", которое капитанъ любилъ употреблять въ минуты душевныхъ волненій, нагоняло на нее какой-то дѣтскій страхъ, потому что Зинаида Тихоновна чувствовала за собой многое, что подходило подъ это слово, конечно, глядя съ капитанской точки зрѣнія.
— Ужъ и не знаю, какъ мнѣ и быть: пустить-то я пустила Мостовыхъ, а только не по душѣ мнѣ эта самая барыня, — жаловалась Зинаида Тихоновна, призвавъ къ себѣ капитана на стаканъ кофе. — Теперь у насъ, слава Богу, все тихо и мирно, не могу пожаловаться на прочихъ жильцовъ, а тутъ еще неизвѣстно, что будетъ.
Капитанъ крутилъ и дергалъ свои усы, хмурился и наконецъ не вытерпѣлъ; стукнувъ по столу кулакомъ, онъ, по обыкновенію, закричалъ:
— Терпѣть не могу этого притворства!.. Ну, пустила и конецъ дѣлу. Не понравились — прощайте. Кажется, коротко и ясно, такъ нѣтъ, нужно напустить на себя это самое сиротство, нужно стонать да плакать… Тьфу! Мнѣ Калерія Ипполитовна вотъ гдѣ сидитъ (капитанъ показалъ на затылокъ), а вѣдь я не жалуюсь… Понимаете, не жалуюсь… Такъ-то-съ, сударыня-съ…
— Ужъ пошелъ, порохъ!… Да вѣдь я къ тому сказала, что послѣ этакого вольнаго житья этой Калеріи Ипполитовнѣ, пожалуй, не понравится у насъ; ну, будетъ прислугу разстраивать, да и другихъ жильцовъ на сумнѣніе наведетъ.
— Конечно, гдѣ же имъ такъ жить, какъ на заводахъ? — согласился капитанъ, утишая свой духъ. — Нужно пятнадцать тысячъ годового дохода… да-съ. Министерская квартира, двѣнадцать человѣкъ прислуги… хе-хе!.. Однѣхъ горничныхъ у Калеріи-то Ипполитовны было цѣлыхъ четыре да пятая нянька-старуха. По-княжески жили, однимъ словомъ… А самъ-то Мостовъ ничего, смирнѣе курицы и очень порядочный человѣкъ.
— Его-то я мелькомъ видѣла… Старичкомъ ужъ выглядитъ, а такъ ничего, обходительный человѣкъ, видно, что съ понятіемъ. Ну, да все это ничего, уладимся какъ-нибудь, а вотъ сонъ нехорошій видѣла, капитанъ, такой особый сонъ, будто бѣгу я на гору, тороплюсь, а гора все растетъ, все растетъ, а другіе всѣ такъ меня обгоняютъ, даже обидно сдѣлалось, а потомъ Романа Ипполитыча видѣла, и тоже какъ будто нехорошо…
— Кровь васъ душитъ, сударыня, вотъ вамъ горы-то и представляются, — коротко рѣшилъ капитанъ. — Это отъ комплекціи случается.
— Тьфу ты, окаянный… и скажетъ только! — отплевывалась Зинаида Тихоновна съ благочестивымъ ужасомъ. — Да что я, развѣ какая-нибудь… Обыкновенно, женщина въ порѣ, не перестарокъ какой… Ужъ только и скажетъ!
Зинаида Тихоновна даже сочла долгомъ обидѣться, хотя шутки капитана каждый разъ заставляли ее пріятно волноваться, потому что, стараясь быть настоящею дамой, Зинаида Тихоновна не могла окончательно отрѣшиться отъ разныхъ бабьихъ слабостей.
Какъ у всѣхъ одинокихъ женщинъ, у Зинаиды Тихоновны была настоящая страсть къ чужимъ дѣламъ, особенно къ разнымъ семейнымъ исторіямъ, а теперь ея вниманію предстояло распутать громадное дѣло, въ которомъ переплетены были имена Мостовыхъ, Доганскихъ, Теплоухова и капитана.
"Изъ-за чего-нибудь да не даромъ Сусанна Антоновна смазала Калерію-то Ипполитовну, — соображала Квасова, увлекаясь представившеюся головоломною задачей. — Конечно, мужчины ничего не понимаютъ въ этихъ дѣлахъ, а ужъ тутъ не просто. Да и Калерія Ипполитовна тоже женщина гордая, не попустится, пожалуй. Это даже хоть до кого доведись".
Это обстоятельство входило въ число хозяйственныхъ соображеній, когда Зинаида Тихоновна пускала Мостовыхъ въ свои номера.