Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 4/VIII/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки

Oncle нанималъ маленькую квартирку въ пять комнатъ на Поварской. Одна комната служила гостиной и пріемной, въ другой комнатѣ былъ кабинетъ oncl'я, третья была занята Бэтси, четвертая принадлежала Julie, а въ пятой помѣщалась дѣтская, въ которой уже нѣсколько мѣсяцевъ раздавался дѣтскій плачъ юнаго отпрыска возрождавшейся фамиліи Бередниковыхъ.

Послѣ смерти Теплоухова Julie осталась въ Москвѣ и жила у oncl'я. Въ Петербургѣ для нея было слишкомъ много тяжелыхъ воспоминаній, и она ни за что не соглашалась съѣздить туда даже затѣмъ, чтобы привести въ порядокъ свои финансовыя дѣла; денегъ у нея не было, но нужно было устроить остававшуюся квартиру. Это дѣло было, наконецъ, поручено Покатилову, который распродалъ лошадей, экипажи и вообще всю обстановку; эта реализація движимости дала небольшую сумму, единственное наслѣдство Julie послѣ Теплоухова.

Тихо и мирно катилась жизнь въ этихъ пяти комнатахъ, какъ она катится только въ Москвѣ. И Бэтси и Julie отдыхали душой.

— У насъ здѣсь просто киновія какая-то, — говорилъ иногда oncle, щеголявшій теперь въ бухарскомъ халатѣ и въ туфляхъ.

Единственнымъ развлеченіемъ, давшимъ тонъ всей жизни, являлся здѣсь Сергѣй Бередниковъ, который подъ имонемъ "великаго человѣка" наполнялъ весь домъ: его маленькіе дѣтскіе недуги повергали весь домъ въ уныніе, а дѣтская улыбка заставляла всѣхъ смѣяться. Няни не было, а за ребенкомъ поперемѣнно ухаживали то Бэтси, то Julie. Послѣдняя опять ходила въ своихъ темныхъ платьяхъ и, кажется, привязалась къ "великому человѣку", какъ къ родному сыну.

Эта тишина неожиданно была нарушена почтальономъ, который принесъ утромъ письмо на имя Julie.

"Отъ кого бы это быть письму? — соображалъ вслухъ oncle, пока Julie торопливо разрывала конвертъ. — Ужъ не заболѣла ли Калерія?"

Julie въ это время успѣла пробѣжать толстый атласный листикъ почтовой бумаги и молча подала письмо oncl'ю, который тоже молча прочиталъ его и значительно поднялъ плечи. Письмо — вѣрнѣе, записка — было отъ Доганскаго, который писалъ Julie, что желаетъ ее видѣть по одному чрезвычайно важному дѣлу и проситъ назначить часъ и мѣсто.

— Я думаю, что лучше ничего не отвѣчать, — замѣтила Julie, поблѣднѣвъ.

— Гм!.. Необходимо подумать, — отвѣтилъ нерѣшительно oncle и еще разъ прочиталъ письмо.

Бэтси тоже должна была прочитать его и высказать свое мнѣніе. Составился семейный совѣтъ, который и порѣшилъ, что Julie назначитъ свиданіе Доганскому завтра утромъ въ квартирѣ oncl'я. Адресъ Доганскаго былъ московскій. Онъ остановился въ неизмѣнномъ "Славянскомъ Базарѣ"; отвѣтъ былъ отправленъ съ посыльнымъ.

Всѣ трое провели самую тревожную ночь и встали утромъ съ недовольными, измятыми лицами. Julie не прикоснулась къ своей чашкѣ чая и все поглядывала въ окно на улицу, гдѣ съ визгомъ катились по снѣгу извозчичьи сани. Что-то будетъ? Всѣ чувствовали, что ожидаетъ какая-то бѣда, но какая? Бэтси скоро ушла въ дѣтскую, oncle курилъ одну сигару за другой и широко вздыхалъ, какъ запаленный коренникъ.

Доганскій пріѣхалъ ровно въ одиннадцать часовъ и вошелъ въ комнату съ увѣреннымъ видомъ дѣлового человѣка; онъ коротко пожалъ руку Julie, обвелъ глазами маленькую пріемную и безъ всякихъ предисловій заговорилъ:

— Я привезъ вамъ, Julie, пренепріятное извѣстіе… Только вы не пугайтесь впередъ, а выслушайте внимательно. Повѣреннымъ отъ опеки надъ имуществомъ Теплоухова назначенъ, какъ вамъ извѣстно, нашъ хорошій общій знакомый Богомоловъ… гм… И этотъ г-нъ Богомоловъ поднимаетъ пренепріятное дѣло… да, дѣло объ отравленіи покойнаго Евстафія Платоныча.

— Какъ объ отравленіи? — вспыхнула Julie, вскакивая съ кресла, на которомъ сидѣла. — Не можетъ быть!

— Могу васъ увѣрить, къ сожалѣнію, что это такъ… Я имѣю самыя вѣрныя извѣстія. Дѣло уже поступило къ судебному слѣдователю, и я пріѣхалъ въ Москву съ цѣлью именно предупредить васъ. Кромѣ дѣла объ отравленіи, тутъ еще поднимается вопросъ о некрасивой эксплоатаціи Евстафія Платоныча разными темными личностями, и Богомоловъ поставилъ своею задачею представить Евстафія Платоныча слабоумнымъ. Вообще загорается громадное скандальное дѣло, и завтра о немъ будетъ говорить весь Петербургъ.

У Julie предъ глазами завертѣлись красные круги, и она страшно поблѣднѣла; Доганскій бросился за водой и попалъ въ кабинетъ oncl'я, который подслушивалъ происходившій въ пріемной разговоръ у дверей.

— Ахъ, это ты! — удивился Доганскій. — Ради Бога, воды… Съ ней дурно!

Oncle стоялъ передъ Доганскимъ въ халатѣ и, кажется, ничего не понималъ; привезенное извѣстіе ошеломило его, какъ ударъ обуха по головѣ.

— Послушай, какъ же это, неужели всѣхъ насъ на скамью подсудимыхъ? — спрашивалъ oncle, ощупывая свою голову.

Доганскій махнулъ рукой и неистово принялся звонить колокольчикомъ, который схватилъ съ письменнаго стола; прибѣжала горничная и принесла графинъ съ водой. Когда Доганскій выбѣжалъ въ гостиную, около Julie стояла Бэтси и давала ей нюхать какой-то спиртъ.

— Ничего, все прошло, — старалась проговорить спокойно Julie, но голосъ у нея дрожалъ.

Oncle не могъ войти въ гостиную и принять участіе въ происходившей тяжелой сценѣ, потому что уткнулся своею сѣдою головой въ подушку и тихо всхлипывалъ.

— Позоръ!.. позоръ!.. позоръ!.. — пересыпалось въ его головѣ это роковое слово, какъ камешекъ въ пустой бутылкѣ. — Всѣхъ посадятъ на скамью подсудимыхъ: и Julie, и Сусанну, и Покатилова, и Доганскаго, и меня, и Бэтси!.. позоръ!.. позоръ!..

— Успокойтесь, ради Бога! — умолялъ Доганскій, удерживая въ своихъ рукахъ холодную, какъ ледъ, руку Julie. — Конечно, непріятность очень крупная, но опасности никакой.

— Да, это относительно отравленія, а другіе въ чемъ обвиняются?

— Другіе… гм… Видите ли, при домовой описи имущества Евстафія Платоныча попали въ руки опеки какія-то компрометирующія всѣхъ насъ бумаги.

— А я тамъ есть?

— Да, но главнымъ образомъ скомпрометированы Сусанна и отчасти Покатиловъ. Вообще очень и очень некрасивая исторія.

— Спасибо, Бэтси, мнѣ теперь совсѣмъ хорошо, — говорила Julie. — Кажется, "великій человѣкъ" тамъ плачетъ.

Бэтси поняла намекъ и вышла изъ комнаты. Доганскій ходилъ изъ угла въ уголъ, ожидая вопроса; онъ былъ все такой же сѣрый и безцвѣтный, какъ всегда, только ноги уже потеряли прежнюю гибкость и разгибались, какъ палки на шарнирахъ.

— Юрій Петровичъ, мнѣ хочется знать ваше мнѣніе, какъ быть въ этомъ случаѣ? — спросила Julie, опуская Тлаза.

— Мое мнѣніе?.. — задумчиво повторилъ Доганскій фразу Julie. — Во всѣхъ дѣлахъ мое мнѣніе такое, что, во-первыхъ, никогда не поддаваться первому впечатлѣнію, которое всегда обманчиво, и, во-вторыхъ, ждать. Дѣло еще только начинается, и все зависитъ отъ тысячи всевозможныхъ случайностей.

— Какъ все это гадко, гадко отъ начала до конца, а потомъ все это вытащатъ на судъ, будутъ копаться въ этой грязи!

— Да, но вѣдь вы обвиняетесь въ отравленіи, а это — нелѣпо

— А позоръ?

Julie нервно заходила по комнатъ, заложивъ руки за спину.

— А что Сусанна? — спросила она, останавливаясь передъ Доганскимъ. — Она все знаетъ?

— Да!

— Какъ же она отнеслась къ этому извѣстію? Да говорите же… фу, какой вы несносный человѣкъ!

— Сусанна, кажется, больше всего занята своими личными глупостями и отнеслась къ дѣлу равнодушно, даже и не равнодушно, а какъ-то апатично, на восточный манеръ. Это — невозможная женщина!

— Могу только позавидовать ей отъ души въ этомъ случаѣ! А вы? Вы что думаете, Юрій Петровичъ, то-есть что думаете о себѣ?

— Будемъ ждать…