Не было бы никакой надобности посвящать этому последнему предмету целую главу, если бы не в одном популярном сочинении, автором которого является Ганчо Ценов[1], усиленно высказывалась мысль, что сам Наполеон является виновником пожара Москвы, что он приказал войскам сжечь город. Сочинение это нашло в научной критике довольно благоприятный отзыв, так что мы обязаны войти в рассмотрение его; каким же образом, может спросить с удивлением беспристрастный и простодумный читатель, каким же это образом кто-нибудь мог бы прийти к мысли зажечь свою собственную квартиру над своею головою и особенно как мог сделать это такой человек, как Наполеон, в характере которого, правда, совмещались всякие возможности и хорошего и дурного, но которому всё-таки едва ли можно приписать такую большую глупость (ибо уже ближайшие последствия доказали, что это была глупость). И при дальнейшем размышлении должно показаться очень удивительным, почему же из столь многих очевидцев, писавших о пожаре Москвы, ни один решительно не знал позже ничего о подобном приказании. Роль Наполеона была теперь быстро сыграна; его гнева больше никто не должен был бояться, а как многие из тех, которые после писали, по принуждению тогда последовали за ним в Россию. Но решительно ни один не пытался приписать ему эту вину сожжения Москвы.
Однако обратимся к самой сути, словам и действиям Наполеона в течение этого короткого времени. Ещё до Бородинской битвы он обещал[2] солдатам изобилие продуктов и хорошие квартиры в Москве и, по словам Лас Казес[3], он прибавил: «Мы дадим миру необыкновенный спектакль того, как армия будет спокойно зимовать среди враждебных народов, давящих её со всех сторон». Из никаких других мотивов, кроме сохранения города, Милорадович получил[4] желаемое перемирие, благодаря которому французы потеряли много добычи; ибо этот русский генерал поклялся в противном случае сражаться в городе до потери последнего человека и оставить врагам только развалины[5]. Так как постепенно появившаяся в войске распущенность не могла ускользнуть от глаза Наполеона, то пред вступлением в город он издал строгий приказ войскам ничего не грабить[6], и это приказание было дано так настойчиво, что и московские граждане знали[7] о нём; для наблюдения за исполнением этого приказания Мортье был назначен губернатором города, с указанием защищать его от всякого покушения. Ведь ясно, что если Наполеон на самом деле хотел уничтожить Москву (из мести, как думает Ценов, так как он нашел её покинутой[8]), он во всяком случае подумал бы о том, чтобы прежде всего спасти из неё все запасы для армии; и для ускорения этого, разграбление её было бы самым простым способом.
Мы слышим далее, что когда вспыхнул огонь, он становился всё мрачнее и печальнее[9]; по Сегюру, под впечатлением страшного зрелища, он даже воскликнул: «Да это скифы!»[10] тотчас же, не обращая внимания на Мортье, он, с своей стороны, отдал приказания тушить пожар[11]; у нас есть только один очевидец, отрицающий это (Немпде), но и он говорит только о том мгновении, когда император оставил город[12] и именно тогда, когда уже буря бушевала. Напротив, он делал всё возможное для того, чтобы сохранить город[13] и защитить его жителей, о чём свидетельствуют даже многочисленные русские источники. Изарн[14] рассказывает, что он покровительствовал чужеземцам и всякий, кто желал стражи для своего дома, получал её без замедления. Козловский говорит, что он сам получил такую стражу и что французы защищали его хорошо[15]. Сюррюг[16] сообщает, что было командировано пять человек из молодой гвардии защищать церковь св. Людовика, что им и удалось. Тутолмин также получил, как мы уже видели[17], для защиты своего воспитательного дома такую же стражу. Распоряжаться этим поручено было Жану Газо, который сообщает нам в своих мемуарах, как он боролся с огнём, пока ему не удалось, наконец, сохранить здание и как Наполеон дал ему за это почётный крест[18]. Сам Тутолмин сообщает, что Наполеон лично выразил ему радость по поводу сохранения его дома[19] и если жандармы, о которых говорится в третьей главе, ввиду того что их товарищи поджигали дома, уверяли директора, что это было приказано[20], то на это можно возразить, что в одно прекрасное утро Наполеон приказал повесить за поджог восемнадцать человек и что семь из них были свои, а одиннадцать — русские[21], и по поводу этого события площадь впоследствии получила название Place des Pendus. На основании каких соображений эти солдаты могли утверждать что-либо подобное, об этом только можно догадаться. Быть может, они пришли к заключению о существовании такого приказа, судя по той дерзости, с какою поступали их товарищи; а, может быть, им стало жаль старика и они сказали это, чтобы он не делал больше усилий. И очень вероятно, что они были пьяны, вознаграждая себя водкою за труд ибо, конечно, им было тяжело спокойно оставаться на месте в то время, когда кругом всё войско весело предавалось грабежу.
Если бы Москва была подожжена по приказанию, то непонятно было бы то, что несколько раз даже маршалы принуждены были оставлять квартиру[22] и даже сам Наполеон вынужден был бежать из Кремля[23] в Петровское, хотя само бегство не было связано с большою личною опасностью, как это изображает Сегюр[24]; тогда-то он, должно быть, воскликнул[25]: «Ceci nous présage de grand malheur[26]».
В этом он был совершенно прав; ибо когда известие о пожаре Москвы распространилось, то как в войске, так и в народе высоко поднялась национальная гордость. Она была ещё более раздуваема, как мы видели высшими властями и особенно Ростопчиным; началась народная война, и это означало величайшую опасность для французской армии[27].
Мы видели также, что Наполеон должен был приказать повесить некоторых из своих солдат за поджог, и поэтому он знал, что великая армия не была невиновной в пожаре.
Поэтому для него важно было каким-нибудь официальным актом отклонить всякие дурные слухи и сделать это как можно скорее. Уже 20 сентября пишет он русскому императору письмо[28], в котором сообщает ему, что Москва по вине Ростопчина сделалась добычей пламени. Три четверти прекрасного города превращены в пепел. Пожар вызвал грабёж, которому предались солдаты, чтобы овладеть тем, чего ещё не уничтожило пламя, и так далее. Это письмо должно было служить подготовкою к переговорам о мире. Вручить письмо поручено было дворянину Яковлеву, которому Наполеон за день до этого дал аудиенцию. При том случае он, между прочим, сказал: «Если Император Александр желает мира, то ему стоит только сообщить мне об этом… если же он желает войны, то пусть будет так. Мои войска просят меня вести их на Петербург. Мы отправимся и туда, и в таком случае Петербург постигнет такая же судьба, как и Москву[29]». Этого, вопреки мнению Ценова, нельзя считать за признание в некотором роде, что он виновен в пожаре Москвы, уже потому нельзя, что в письме говорилось другое, но можно видеть в этом доказательство того, как великие люди стараются употребить в свою пользу по возможности даже неблагоприятные обстоятельства: в его словах была угроза, и этим он надеялся произвести впечатление на мягкую душу Александра.
24 сентября приступили затем к военному суду над доставленными двадцатью шестью поджигателями, сущность которого была применением пустейших формальностей для политических целей. Согласно письму императора от 20-го числа, он должен был прежде всего только констатировать то, что на Ростопчине лежала главная вина во всём. Этому главному преступнику, поэтому, посвящена и главная часть приговора, тогда как о двадцати шести обвиняемых сказано очень кратко. Констатируют, обвиняя его, очевидно, при помощи французов, живших в Москве, все дурные вещи, о которых уже упомянуто. Так он будто бы уже три месяца работал над известным уже дьявольским планом устроить при помощи Смита военный воздушный шар, но делал это только для вида; на самом деле работал над зажигательными снарядами. Затем упоминается о его афишах, и для большей полноты в одну из них вставлено место, которого она первоначально вовсе не заключала (à défault de les vaincre, nous les brûlerons dans Moscou, s’ils ont audace d’y entrer). Точно также произвольно насчитывают восемьсот выпущенных преступников и высказывается утверждение, что они находились под тайною командою полиции и военных; он вывез из Москвы пожарные трубы и раздал зажигательные вещества. Из них были описаны многие, предъявленные комиссии, хотя и это вовсе не соответствовало действительности, ибо Шамбрей пишет об этом[30]: «Вследствие беспорядка, неизбежного при пожаре, некоторые из остальных (преступников) убежали; именно поэтому и не могли быть предъявлены комиссии фитили и другие предметы для зажигания, которые были обнаружены; но свидетели говорили о них. Комиссии представили однако нечто вроде гнёзд, сделанных из соломы и льна, в средине которых находились сера и трут».
Это сообщили ему позже многие из членов комиссии[31].
Затем после того как двадцати шести обвиняемым был задан вопрос, не могут ли они ещё чего-нибудь добавить, и они не добавили ничего, приступили к приговору: десять человек были найдены виновными в поджоге и преданы наказанию, шестнадцать остальных были отпущены на свободу вследствие недостатка улик.
Но военный суд[32] так же мало достиг своей цели, как и письмо к Александру, и его жертвы послужили к ещё большему усилению ненависти к чужеземцу, вторгнувшемуся в Россию.
Если Ценов в заключении своего описания между прочим утверждает, что Наполеон не имел никакого особенного основания щадить Москву, так как в ней не было никаких жизненных припасов, то это утверждение является по меньшей мере очень смелым. Он находится при этом, как кажется, под сильным влиянием сочинения Ростопчина, в котором сказано[33], что в Москве не могло быть много съестных припасов, так как этот город с весны до осени снабжался ими при помощи подвоза на барках, шедших чрез Смоленск, после осады которого французами вследствие этого ничто более не могло прибывать в Москву; кроме того, вся армия Кутузова в течение тринадцати дней получала провиант из Москвы[34]. В этом нечего и сомневаться, а всё-таки можно допустить, что жители Москвы сами собирали в своих домах большие запасы съестных продуктов, как это и теперь можно встретить в России. Их было 300 000, и при своём быстром бегстве они не могли ничего взять с собою. Кроме того, французские писатели передают нам, что, несмотря на пожар и на беспорядочный грабёж, при котором солдаты неразумно набрасывались только на драгоценности, несмотря на то что при этом большая часть съестных припасов должна была погибнуть[35], всё-таки ещё были найдены большие запасы[36]. Первою заботою Дюма было произвести разыскания[37]. «Я приказал открыть в моём присутствии склады вдоль набережной, между Кремлём и воспитательным домом; количество муки и крупы, которое содержали эти склады в бочках и мешках, достигало по приблизительной оценке до 40 000 центнеров». То же самое пишет и автор «Книги о 1812 годе»: «Вице-король приказал ещё ночью 14/15 систематически осмотреть для фуражировки предместье за Тверскою заставой вместе с Петровским, где он хотел расположить свою главную квартиру; таким способом он тотчас же устроил склад съестных припасов и снабжал свои войска регулярно всем необходимым до начала октября, когда он должен был оставить свою стоянку; это является доказательством того, что в жизненных припасах и материалах для одежды недостатка не было, если только умели находить их и пользоваться ими»[38]. Боссе[39] сообщает: «Император однажды составил проект провести зиму в Москве; мы собрали там значительные запасы всякого рода, увеличивавшиеся ежедневно, благодаря открытиям, которые делали солдаты в погребах сгоревших домов». «Изобилие продуктов, — так пишет Фор[40], — которого так долго желали, одно могло нас примирить (distraire) с событием столь тяжелым и фатальным». «Все магазины съестных припасов и другие магазины, — пишет Рёдер[41], — …были разрушены, тем не менее многое находили в погребах». Точно также Лосберг[42] говорит, что они добывали всевозможные запасы, и у них ни в чём не было недостатка. Напротив, саксонцы, которых Тильман посылал в Москву для реквизиции (очевидно, только 18-го) находили, правда, там в больших количествах кофе, чай и сахар, но вовсе не находили хлеба и муки[43] (которые, очевидно, гвардия уже конфисковала). Такой же недостаток в хлебе испытывали виртембергцы[44] и гессенцы[45], которые впрочем, имели всё и могли оставаться здесь на всю зиму. Но и некоторые французские офицеры говорят о недостатке хлеба[46] и фуража[47].
Мишо[48], напротив, говорит, что Наполеон при выходе из Москвы имел надежду, что навстречу ему идёт транспорт провианта, и потому он взял с собою много ненужных вещей, но не взял муки, которая была бы ему необходима. И далее[49]: «Когда Наполеон выступил из Москвы, у него было съестных припасов ещё дней на 15—20»; дело обстоит так, как пишут о том многие писатели, что в начале отступления некоторые части войск уже были близки к голоду, а в других ещё чувствовался излишек. Если же, несмотря на пожар, было ещё так много съестных припасов, что армия могла провести в Москве пять недель и после этого всё-таки имела ещё съестные припасы, то я полагаю, если бы не было пожара, она могла бы спокойно провести в Москве всю зиму, и это, без сомнения, совершенно изменило бы ход военных действий. Мы можем поэтому в заключение сказать слова, которыми закончил генерал Бойен[50]: «Трудно решить, если бы французская армия совершенно отдохнула в Москве в течение некоторого времени, не дало ли бы это ходу войны совершенно другое направление. При таких обстоятельствах пожар Москвы является одним из важнейших происшествий в ходе мировых событий».
Примечания[править]
- ↑ «Кто сжёг Москву в 1812 г.?» Берлин 1900.
- ↑ Богданович, стр. 160.
- ↑ Fain, стр. 85, II т.
- ↑ Clausewitz, стр. 149, слышал сам, как генерал Себастиани несколько раз говорил: «Император поставит во главе армии гвардию, чтобы сделать совершенно невозможным всякого рода беспорядок…» См. также Blesson (Champbray), стр. 204. Vaudoncourt, стр. 198.
- ↑ Богданович, стр. 257 (277).
- ↑ Lossberg, стр. 190; Roy, стр. 45 и 52; Röder, стр. 161; Davoust. Письмо от 21 сентября.
- ↑ Klee, стр. 318.
- ↑ Ségur. Histoire de Napoléon.
- ↑ Denié, стр. 94.
- ↑ Ségur, стр. 455.
- ↑ Ségur, стр. 450; Dumas, III т., стр. 448; Щукин, II т., стр. 19.
- ↑ Nempde, стр. 12.
- ↑ Fain, стр. 53.
- ↑ «Русский архив», 1869 г, стр. 1412.
- ↑ «Русская старина», 1890 г.
- ↑ Surrugues, стр. 15.
- ↑ См. третью главу.
- ↑ Beauchamp, II, стр. 113.
- ↑ Чтения в Импер. обществе истор. 1860, II, стр. 168.
- ↑ Там же.
- ↑ «Русский архив», 1881, I. (Письмо Ростопчина к Вязьмитинову).
- ↑ Horn. Versuch einer Darstellung…
- ↑ Ségur, стр. 455 ff.
- ↑ Gourgaud. Examen critique sur l’ouvrage de Ségur.
- ↑ Ségur, стр. 455 ff.
- ↑ Nippold (Boyen) II, 220. Löwenstern. Denkwürdigkeiten eines Livländers; Wolzogen. Memoiren des Generals von Wolzogen. (Fournier, III, 78): Fezensac, стр. 78)
- ↑ И за границей враги Наполеона стали теперь думать о живучести России. 10 октября пишет Гнейзенау Гарденбергу из Букстона между прочим следующее: «Теперь русские, разрушив свою столицу, дали доказательство, что они намерены вести упорную и настойчивую войну. Если у них нет недостатка средств для этого, то французам придётся оставить русскую территорию и, если после этого все заинтересованные стороны начнут действовать решительно и с силою, то мы ещё доживём до того, что чары этого тиранического могущества падут». Hist. Zeitschr. № F, 26, pag. 489.
- ↑ Correspondance de Napoleon I. XXIV. 130.
- ↑ Богданович, стр. 298, (322).
- ↑ Blesson (Champray). Т. 1, стр. 371.
- ↑ Tzenoff, стр. 63.
- ↑ Буквально передано в приложении.
- ↑ La véreté… I.
- ↑ «Русская старина», 1889, 64 т., стр. 702.
- ↑ Beauchamp (Beauvollier), стр. 36. Щукин, I т., стр. 61. Письмо Сергея Мизина; Митаревский, стр. 89; Labaume, стр. 201; Липранди, стр. 37; Puibusque, стр. 108; Fezensac, стр. 56.
- ↑ Blesson (Chambray), стр. 226; Липранди. (Рассказы Las Cases, Montholon, O. Meara).
- ↑ Dumas. III. стр. 446,
- ↑ Das Buch vom Jahre 1812, стр. 327.
- ↑ Bausset, II. т., стр. 70.
- ↑ Faure, стр. 55.
- ↑ Röder, стр. 169.
- ↑ Lossberg, стр. 190.
- ↑ Exner, стр. 106. См. также Castellane, стр. 156; Labaume, стр. 213.
- ↑ Pfister (по сообщ. генер. фон Шелера), стр. 110.
- ↑ Röder, стр. 170.
- ↑ Beachamp (Beauvollier). стр. 38; Vaudoncourt, стр. 237; Labaume, стр. 213; Fezensac, стр. 59.
- ↑ Vaudoncourt, стр. 237; Labaume, стр, 213; Dumas III, стр. 453; Surrugues, стр. 34; Laveau, стр. 119.
- ↑ Liprandi, стр. 38.
- ↑ Там же, стр. 50.
- ↑ Nippold, II, стр. 293.