«Ныне сел я, полный скорби, начертать тебе завет,
Снова к солнцу устремляюсь, расточающему свет
Если с пламенным не встречусь — для меня спасенья нет.
Ты пошли благословенье и прощание вослед!
Знаю, после не осудишь, хоть поступок мой неждан.
Разве мудрым будет брошен друг в огне сердечных ран?
То, что сказано Платоном, не забудь, о Ростеван:
«Вслед за телом губят душу двоедушье и обман».
Коль во лжи лежит начало всех несчастий и утрат,
Как могу в беде покинуть друга, лучшего, чем брат?
Надругательство над дружбой — это с мудростью разлад
Ведь с божественным порядком нас науки единят.
Царь, апостолов читал ты, о любви они твердят,
Прославляют, объясняют, сердцу знание дарят.
«Нас любовь возносит!» — миру неспроста они гласят.
Ты не веришь, как же неуч этой правде будет рад?
Кто создал меня, тот волен в битве дать мне торжество;
От его незримой силы всё земное не мертво.
Он, бессмертный, властен мощью помышленья своего
Одному дать силу сотни, сотне — слабость одного.
То, что богу не желанно, не исполнится вовек.
Коль цветок не видит солнца, то наряд его поблек.
Льнут к чудесному все очи и сомкнуть не могут век.
Без него и я не в силах до конца дожить свой век.
Не сердись, что повеленью твоему я изменил:
Мне, как пленному, в томленье пребывать не стало сил.
Кроме бегства, я, палимый, чем бы пламя погасил?
Где бы ни был я, мне воля и простор открытый мил.
Слезы горю не помогут, понапрасну их не лей,
Предрешенное не сходит с предначертанных путей.
Не ропща встречать нам должно все невзгоды жизни сей,
Из телесных кто способен избежать судьбы своей?
Да приидет все, что вышний начертает надо мной,
И вернусь, приемля в сердце, вместо горести, покой.
Пусть, пирующих, найду вас в блеске славы боевой,
Мне ж, коль другу буду в помощь, славы надо ли иной?
Пусть беда меня настигнет, коль достоин я суда.
Царь, ужель на ясный лоб твой ляжет гнева борозда?
Если друга я забуду, то под бременем стыда
Как лицом к лицу в надмирном мире встречусь с ним тогда?
Дума долгая о друге сердцу зла не принесет.
Проклинаю пламя лести, сокрывающее лед.
Как державному герою друг единственный солжет?
Кто презренней ратоборца, опоздавшего в поход?
Кто презренней ратоборца, приходящего на брань
И дрожащего от страха, видя близкой смерти длань?!
Человек трусливый сходен со старухой, ткущей ткань.
Всех стяжателей богаче, кто стяжает славы дань.
Нет дороги, что для смерти показалась бы узка,
Слабых с мощными равняет и разит ее рука,
Зарывает прах младенца вместе с прахом старика.
Жизнь покрытого позором горше смерти смельчака.
А теперь, о царь, подходит слова трудного черед.
Слаб, кто каждое мгновенье той безжалостной не ждет,
Что, сливая ночь и полдень, в каждый дом находит вход.
Помяни меня, державный, если жизнь моя уйдет!
Если буду я погублен беспощадною судьбой,
Ели в странствии безвестном припаду к земле сырой,
Путник, в саван не одетый, не оплаканный родней, —
Пожалей меня, властитель, всепрощающе-благой!
Раздари мои богатства, пусть сойдутся все на зов:
Сделай бедных богачами, отпусти моих рабов,
Обеспечь несчастных сирот, нищих, немощных и вдов.
Будет каждый одаренный помянуть меня готов.
Из того, в чем для владыки не окажется нужды,
Часть отдай на богадельни, часть на новые мосты.
Пусть наполненные станут все хранилища пусты.
Кто мое потушит пламя, если в том откажешь ты?
От меня уже известий не получишь ты потом,
Я тебе вверяю душу завещательным письмом.
Никому не будет прока в сделке с дьяволом-лжецом.
Дай прощенье, ибо тяжба невозможна с мертвецом.
Будь не строг с моим подручным, Шермадином дорогим;
Этот год он долгим рядом бедствий яростных язвим;
Успокой своею лаской столь привычного к моим,
Чтобы слез кровавых токи не струил, тоской палим.
Вот рукой моей подписан этот горестный завет;
Я бегу с безумным сердцем вожделенному вослед.
О цари! Не облекайтесь мглой моих докучных бед
И на страх врагам царите без печали много лет»,
Дописал и к Шермадину обратился он потом:
«Отнеси к владыке это и поведай обо всем.
Ты в усердии великом несравненным был рабом».
Он, обняв слугу, излился слез кровавым родником.
