Онъ былъ страстный и причудливый
безумный человѣкъ.Овальный Портретъ.
Нѣкоторые считали его сумасшедшимъ.
Его приближенные знали достовѣрно,
что это не такъ.Маска Красной Смерти.
Есть удивительное напряженное состояніе ума, когда человѣкъ сильнѣе, умнѣе, красивѣе самого себя. Это состояніе можно назвать праздникомъ умственной жизни. Мысль воспринимаетъ тогда все въ необычныхъ очертаніяхъ, открываются неожиданныя перспективы, возникаютъ поразительныя сочетанія, обостренныя чувства во всемъ улавливаютъ новизну, предчувствіе и воспоминаніе усиливаютъ личность двойнымъ внушеніемъ, и крылатая душа видитъ себя въ мірѣ расширенномъ и углубленномъ. Такія состоянія, приближающія насъ къ мірамъ запредѣльнымъ, бываютъ у каждаго, какъ бы въ подтвержденіе великаго принципа конечной равноправности всѣхъ душъ. Но однихъ они посѣщаютъ, быть можетъ, только разъ въ жизни, надъ другими, то сильнѣе, то слабѣе, они простираютъ почти безпрерывное вліяніе, и есть избранники, которымъ дано въ каждую полночь видѣть привидѣнія, и съ каждымъ разсвѣтомъ слышать біеніе новыхъ жизней.
Къ числу такихъ немногихъ избранниковъ принадлежалъ величайшій изъ поэтовъ-символистовъ Эдгаръ По. Это—сама напряженность, это—воплощенный экстазъ—сдержанная ярость вулкана, выбрасывающаго лаву изъ нѣдръ земли въ вышній воздухъ—полная зноя, котельная могучей фабрики, охваченная шумами огня, который, приводя въ движеніе множество станковъ, ежеминутно заставляетъ опасаться взрыва.
Въ одномъ изъ своихъ наиболѣе таинственныхъ разсказовъ, Человѣкъ толпы, Эдгаръ По описываетъ загадочнаго старика, лицо котораго напомнило ему образъ Дьявола. „Бросивъ бѣглый взглядъ на лицо этого бродяги, затаившаго какую-то страшную тайну, я получилъ“, говоритъ онъ, „представленіе о громадной умственной силѣ, объ осторожности, скаредности, алчности, хладнокровіи, коварствѣ, кровожадности, о торжествѣ, веселости, о крайнемъ ужасѣ, о напряженномъ и безконечномъ отчаяніи“. Если нѣсколько измѣнить слова этой сложной характеристики, мы получимъ точный портретъ самого поэта. Смотря на лицо Эдгара По и читая его произведенія, получаешь представленіе о громадной умственной силѣ, о крайней осторожности въ выборѣ художественныхъ эффектовъ, объ утонченной скупости въ пользованіи словами, указывающей на великую любовь къ слову, о ненасытимой алчности души, о мудромъ хладнокровіи избранника, дерзающаго на то, передъ чѣмъ отступаютъ другіе, о торжествѣ законченнаго художника, о безумной веселости безъисходнаго ужаса, являющагося неизбѣжностью для такой души, о напряженномъ и безконечномъ отчаяніи. Загадочный старикъ, чтобы не остаться наединѣ съ своей страшной тайной, безъ устали скитается въ людской толпѣ; какъ Вѣчный Жидъ, онъ бѣжитъ съ одного мѣста на другое, и когда пустѣютъ нарядные кварталы города, онъ, какъ отверженный, спѣшитъ въ нищенскіе закоулки, гдѣ омерзительная нечисть гноится въ застоявшихся каналахъ. Такъ точно Эдгаръ По, проникнувшись философскимъ отчаяньемъ, затаивъ въ себѣ тайну пониманія міровой жизни, какъ кошмарной игры Бо̀льшаго въ меньшемъ, всю жизнь былъ подъ властью демона скитанія, и отъ самыхъ воздушныхъ гимновъ серафима переходилъ къ самымъ чудовищнымъ ямамъ нашей жизни, чтобы черезъ остроту ощущенія соприкоснуться съ инымъ міромъ, чтобы и здѣсь, въ провалахъ уродства, увидѣть хотя сѣрное сіяніе. И какъ загадочный старикъ былъ одѣтъ въ затасканное бѣлье хорошаго качества, а подъ тщательно застегнутымъ плащомъ скрывалъ что-то блестящее, брилліанты и кинжалъ, такъ Эдгаръ По въ своей искаженной жизни всегда оставался прекраснымъ демономъ, и надъ его творчествомъ никогда не погаснетъ изумрудное сіяніе Люцифера. Это была планета безъ орбиты, какъ его назвали враги, думая унизить поэта, котораго они возвеличили такимъ названіемъ, сразу указывающимъ, что это—душа исключительная, слѣдующая въ мірѣ своими необычными путями, и горящая не блѣднымъ сіяньемъ полуспящихъ звѣздъ, а яркимъ особымъ блескомъ кометы. Эдгаръ По былъ изъ расы причудливыхъ изобрѣтателей новаго. Идя по дорогѣ, которую мы какъ будто уже давно знаемъ, онъ вдругъ заставляетъ насъ обратиться къ какимъ-то неожиданнымъ поворотамъ, и открываетъ не только уголки, но и огромныя равнины, которыхъ раньше не касался нашъ взглядъ, заставляетъ насъ дышать запахомъ травъ, до тѣхъ поръ никогда нами невиданныхъ, и однако же странно напоминающихъ нашей душѣ о чемъ-то бывшемъ очень давно, случившемся съ нами гдѣ-то не здѣсь. И слѣдъ отъ такого чувства остается въ душѣ надолго, пробуждая или пересоздавая въ ней какія-то скрытыя способности, такъ что послѣ прочтенія той или другой необыкновенной страницы, написанной безумнымъ Эдгаромъ, мы смотримъ на самые повседневные предметы инымъ проникновеннымъ взглядомъ. Событія, которыя онъ описываетъ, всѣ проходятъ въ замкнутой душѣ самого поэта; страшно похожія на жизнь, они совершаются гдѣ-то внѣ жизни, out of space—out of time, внѣ времени—внѣ пространства, ихъ видишь сквозь какое-то окно и, лихорадочно слѣдя за ними, дрожишь, оттого что не можешь съ ними соединиться.
Языкъ, замыслы, художественная манера, все отмѣчено въ Эдгарѣ По яркою печатью новизны. Никто изъ англійскихъ или американскихъ поэтовъ не зналъ до него, что можно сдѣлать съ англійскимъ стихомъ—прихотливымъ сопоставленіемъ извѣстныхъ звуковыхъ сочетаній. Эдгаръ По взялъ лютню, натянулъ струны, они выпрямились, блеснули, и вдругъ запѣли всею скрытою силой серебряныхъ перезвоновъ. Никто не зналъ до него, что сказки можно соединять съ философіей, онъ слилъ въ органически-цѣльное единство художественныя настроенія и логическіе результаты высшихъ умозрѣній, сочеталъ двѣ краски въ одну, и создалъ новую литературную форму, философскія сказки, гипнотизирующія одновременно и наше чувство, и нашъ умъ. Мѣтко опредѣливъ, что происхожденіе Поэзіи кроется въ жаждѣ болѣе безумной красоты, чѣмъ та, которую намъ можетъ дать Земля, Эдгаръ По стремился утолить эту жажду созданіемъ неземныхъ образовъ. Его пейзажи измѣнены, какъ въ сновидѣніяхъ, гдѣ тѣ же предметы кажутся другими. Его водовороты затягиваютъ въ себя, и въ то же время заставляютъ думать о Богѣ, будучи пронизаны до самой глубины призрачнымъ блескомъ мѣсяца. Его женщины должны умирать преждевременно, и, какъ вѣрно говоритъ Бодлэръ, ихъ лица окружены тѣмъ золотымъ сіяніемъ, которое неотлучно соединено съ лицами святыхъ.
Колумбъ новыхъ областей въ человѣческой душѣ, онъ первый сознательно задался мыслью ввести уродство въ область красоты, и, съ лукавствомъ мудраго мага, создалъ поэзію ужаса. Онъ первый угадалъ поэзію распадающихся величественныхъ зданій, угадалъ жизнь корабля, какъ одухотвореннаго существа, уловилъ великій символизмъ явленій моря, установилъ художественную, полную волнующихъ намековъ, связь между человѣческой душой и неодушевленными предметами, пророчески почувствовалъ настроенія нашихъ дней, и, въ подавляющихъ мрачностью красокъ картинахъ, изобразилъ чудовищныя—неизбѣжныя для души—послѣдствія механическаго міросозерцанія.
Въ Паденіи дома Эшеръ онъ для будущихъ временъ нарисовалъ душевное распаденіе личности, гибнущей изъ-за своей утонченности. Въ Овальномъ портретѣ онъ показалъ невозможность любви, потому что душа, исходя изъ созерцанія земного любимаго образа, возводитъ его роковымъ восходящимъ путемъ къ идеальной мечтѣ, къ запредѣльному первообразу, и какъ только этотъ путь пройденъ, земной образъ лишается своихъ красокъ, отпадаетъ, умираетъ, и остается только мечта, прекрасная какъ созданіе искусства, но—изъ иного міра, чѣмъ міръ земного счастья. Въ Демонѣ извращенности, въ Вильямѣ Вильсонѣ, въ сказкѣ Черный котъ, онъ изобразилъ непобѣдимую стихійность совѣсти, какъ ее не изображалъ до него еще никто. Въ такихъ произведеніяхъ, какъ Нисхожденіе въ Мальстрёмъ, Манускриптъ, найденный въ бутылкѣ, и Повѣствованія Артура Гордона Пима, онъ символически представилъ безнадежность нашихъ душевныхъ исканій, логическія стѣны, выростающія передъ нами, когда мы идемъ по путямъ познанія. Въ лучшей своей сказкѣ, Молчаніе, онъ изобразилъ проистекающій отсюда ужасъ, нестерпимую пытку, болѣе острую, чѣмъ отчаяніе, возникающую отъ сознанья того молчанія, которымъ окружены мы навсегда. Дальше, за нимъ, за этимъ сознаніемъ, начинается безпредѣльное царство Смерти, фосфорическій блескъ разложенія, ярость смерча, самумы, бѣшенство бурь, которыя, свирѣпствуя извнѣ, проникаютъ и въ людскія обиталища, заставляя драпри шевелиться и двигаться змѣиными движеніями,—царство, полное сплина, страха, и ужаса, искаженныхъ призраковъ, глазъ, расширенныхъ отъ нестерпимости испуга, чудовищной блѣдности, чумныхъ дыханій, кровавыхъ пятенъ, и бѣлыхъ цвѣтовъ, застывшихъ и еще болѣе страшныхъ, чѣмъ кровь.
Человѣкъ, носившій въ своемъ сердцѣ такую остроту и сложность, неизбѣжно долженъ былъ страдать глубоко и погибнуть трагически, какъ это и случилось въ дѣйствительности.
Отдѣльныя слова людей, соприкасавшихся съ этимъ великимъ поэтомъ, характеризующія его, какъ человѣка, находятся въ полной гармоніи съ его поэзіей. Онъ говорилъ тихимъ сдержаннымъ голосомъ. У него были женственныя, но не изнѣженныя манеры. У него были изящныя маленькія руки, и красивый ротъ, искаженный горькимъ выраженіемъ. Его глаза пугали и приковывали, ихъ окраска была измѣнчивой, то цвѣта морской волны, то цвѣта ночной фіалки. Онъ рѣдко улыбался и не смѣялся никогда. Онъ не могъ смѣяться, для него не было обмановъ. Какъ родственный ему Де-Куинси, онъ никогда не предполагалъ—онъ всегда зналъ. Какъ его собственный герой, капитанъ фантастическаго корабля, бѣгущаго въ полосѣ скрытаго теченія къ Южному Полюсу, онъ во имя Открытія спѣшилъ къ гибели, и хотя на лицѣ у него было мало морщинъ, на немъ лежала печать, указывающая на миріады лѣтъ.
Его поэзія, ближе всѣхъ другихъ стоящая къ нашей сложной и больной душѣ, есть воплощеніе царственнаго Сознанія, которое съ ужасомъ глядитъ на обступившую его со всѣхъ сторонъ неизбѣжность дикаго Хаоса.
