1894.
[править]ДВА ПАСТУХА.
[править]Это было на другой день послѣ ярмарки въ Доннѣ, большомъ селеніи на сѣверѣ отъ Стирлинга.
Торговля на ярмаркѣ шла очень бойко; изъ центральной и сѣверной Англіи пріѣхало нѣсколько купцовъ, и англійскія деньги такъ лились, что горные фермеры были совершенно довольны. Многочисленныя стада готовились къ отправкѣ въ Англію, подъ присмотромъ самихъ хозяевъ и скотопромышленниковъ, или же пастуховъ, которымъ поручалось скучное дѣло — прогонъ скота но пространству въ шестьдесять мель до выгоновъ или фермъ, на которыхъ скотъ откармливался для убоя.
Горцы необыкновенно способны на трудное дѣло погонщиковъ и любятъ его не менѣе войны, такъ какъ оно требуетъ терпѣнія и неустаннаго вниманія. Надо знать всѣ дороги и тропинки дикой мѣстности, умѣть обходить большія дороги, утомительныя для скота, и изгороди, неудобныя для погонщиковъ.
Ночью пастухи спятъ около своего скота, не смотря ни на какую погоду, и большая часть изъ этихъ закаленныхъ людей ни разу не переночуетъ подъ кровомъ впродолженіе всего пути. Жалованье они получаютъ большое, такъ какъ дѣло это весьма важное, и отъ ихъ благоразумія, предусмотрительности и ловкости зависитъ благополучная доставка скота на мѣсто назначенія. Но такъ какъ они нанимаются на своемъ содержаніи, то замѣчательно умѣрены въ ѣдѣ и питьѣ. Въ то время, о которомъ идетъ рѣчь, то есть въ 1750 году, пастухъ бралъ съ собой овсянной крупы на кашу, лукъ и фляжку съ водкой, которую онъ пилъ по утру и вечеромъ. Кинжалъ, спрятанный сбоку подъ тартаномъ, былъ единственнымъ оружіемъ пастуховъ кромѣ длинной палки которой они погоняютъ стада.
Горцы особенно любятъ это занятіе, такъ какъ оно сопряжено съ разнообразіемъ и движеніемъ. Кромѣ того тутъ играетъ роль и самолюбіе. Горецъ представляетъ себя настоящимъ царемъ среди быковъ и съ гордостью идетъ за стадомъ.
Изъ пастуховъ, вышедшихъ въ это утро изъ Донна, ни одинъ не былъ молодцоватѣе Робина Макъ-Комбича, называемаго обыкновенно Робиномъ-младшимъ.
Не смотря на свою крупную фигуру, онъ былъ ловокъ и легокъ, какъ горная дань. Поступь у него была такъ легка, что возбуждала зависть во многихъ изъ его товарищей, а манера закутываться въ пледъ доказывала, что онъ не прочь былъ нравиться дѣвушкамъ. Лицо у него было красиво и свѣжо, и если онъ не часто показывалъ ослѣпительно бѣлые зубы и не смѣялся, то только потому, что смѣхъ вообще не въ привычкахъ горцевъ, хотя глаза его такъ и сверкали подъ надѣтой на беврень шапкой.
Уходъ Робина произвелъ большое впечатлѣніе въ маленькомъ городкѣ, гдѣ у него было не мало друзей, мужчинъ и женщинъ. Онъ былъ въ своемъ кругу лицо замѣтное, такъ какъ велъ значительную торговлю и могъ бы затѣять дѣла на широкую ногу, если бы согласился вести ихъ черезъ довѣренныхъ лицъ; но Робинъ взялъ себѣ въ помощники двухъ юношей, сыновей своей сестры, и о другихъ служащихъ и слышать не хотѣлъ. Онъ, какъ погоньщикъ скота, получалъ очень большое жалованье, и вполнѣ этимъ удовлетворялся.
Отецъ Робина былъ прозванъ знаменитымъ Робъ-Роемъ МакъГрегоромъ, и говорили, что онъ происходилъ отъ Робина Гуда, чѣмъ нашъ Робинъ очень гордился, хотя вслѣдствіе частаго пребыванія въ Англіи и понималъ, что гордиться этимъ смѣшно.
Робина провожали различными привѣтствіями и пожеланіями счастливаго пути. Знатоки восхищались его стадомъ, въ особенности скотомъ, лично ему принадлежавшимъ.
— Счастливаго пути и благополучнаго возвращенія съ карманами, набитыми англійскимъ золотомъ! кричали ему вслѣдъ.
— Ого! го! го! крикнулъ Робинъ, погоняя отсталыхъ быковъ.
— Стой! стой! погоди! закричали ему. — Вотъ бѣжитъ Джанна! старуха Джанна, сестра твоего отца!
— Чортъ бы побралъ старую колдунью! проговорилъ одинъ фермеръ изъ окрестностей Стирлинга: — она накличетъ бѣду на скотъ.
— Что вы! что вы! отвѣчалъ другой фермеръ: — Робинъ не такой человѣкъ, чтобы не принять мѣръ и не завязать узловъ на хвостахъ своей скотины, и съумѣетъ обратить въ бѣгство любую колдунью.
Надо сказать, что въ Шотландіи населеніе страшно суевѣрно и въ предупрежденіе скотины отъ дурного глаза связываетъ у нея концы хвостовъ особеннымъ узелкомъ. Но старуха, подозрѣваемая фермеромъ, повидимому занята была только однимъ Робинемъ и никакого вниманія не обращала на его стадо. Робина же смутило ея появленіе.
— Что это, тетушка, вамъ пришло въ голову такъ рано придти сюда? сказалъ онъ. — Вѣдь я вчера вечеромъ простился съ вами.
— И оставилъ мнѣ, дитя мое, столько денегъ, что мнѣ и не прожить ихъ до твоего возвращенія, отвѣчала Джанна. — Но мнѣ всего важнѣе счастье внука твоего дѣдушки. Позволь же мнѣ обойти кругомъ тебя, чтобы ты счастливо отправился въ путь.
Робинъ остановился, не то смѣясь, не то конфузясь, и знакомъ по казалъ присутствующимъ, что изъ снисхожденія уступаетъ желанію старухи. Она трижды обошла кругомъ него, какъ вдругъ остановилась и съ ужасомъ и отчаяніемъ вскричала:
— Внукъ моего отца, я вижу кровь на твоей рукѣ!
— Ради Бога, молчите, тетушка! сказалъ Робинъ. — Съ вашиміг предсказаніями вы наживете себѣ бѣды.
Старуха мрачно и словно въ забытьѣ повторяла:
— На рукахъ твоихъ кровь…. англійская кровь. Кровь галла гуще и краснѣе. Посмотримъ!
Робинъ не успѣлъ опомниться, какъ она выхватила его кинжалъ и, поднявъ его, закричала:
— Кровь! кровь! саксонская кровь! Робинъ Макъ-Комбичъ, не уходи сегодня въ Англію.
— Это невозможно, я долженъ идти. Какъ вамъ не стыдно, тетушка! Отдайте мнѣ кинжалъ. Вамъ не отличить крови чернаго быка отъ крови бѣлаго быка, а вы говорите о крови саксонца и шотландца! Всѣ люди происходятъ отъ Адама. Отдайте мнѣ кинжалъ и пустите меня, — безъ васъ я былъ бы уже далеко.
— Нѣтъ, я тебѣ его не отдамъ и не отпущу тебя до тѣхъ поръ, пока ты не поклянешься мнѣ, что не возьмешь съ собой этого рокового оружія.
Женщины начали просить его согласиться на ея просьбу, а такъ какъ фермеры съ насмѣшкой смотрѣли на эту сцену, то онъ и рѣшилъ во что бы то ни стало покончить ее.
— Хорошо, сказалъ Робинъ, подавая ножны Гюгу Моррисону: — такъ какъ вы, жители долинъ, мало вѣрите въ эти предсказанія, то спрячьте мой кинжалъ. Отдать его совсѣмъ я не могу, потому что онъ достался мнѣ отъ отца; стада наши идутъ вмѣстѣ, и я охотнѣе соглашусь, чтобы онъ былъ въ твоихъ рукахъ, чѣмъ въ рукахъ кого-нибудь другого. Довольны вы, тетушка?
— Конечно, отвѣчала тетка: — если только этотъ человѣкъ такъ глупъ, что возьметъ его.
Моррисонъ громко расхохотался.
— Я, бабушка, Моррисонъ изъ Гленэ, сказалъ онъ: — и никто изъ насъ не поднималъ кинжала на человѣка. У меня есть палка для защиты, и другого ничего мнѣ не надо. Вы не безпокоитесь, Робинъ, я возьму кинжалъ, если вы боитесь сказокъ старухи, и возвращу вамъ, лишь только вы потребуете.
Тонъ Моррисона задѣлъ Робина, но онъ смолчалъ и принялъ его предложеніе.
— Если бы онъ съ утра не нализался, пробормоталъ Робипъ: — то не позволилъ бы себѣ говорить такъ съ порядочнымъ человѣкомъ: но вѣдь свинья умѣетъ только хрюкать. Какой позоръ, что кинжалъ отца попалъ въ руки поросенка.
Онъ сказалъ это на галльскомъ нарѣчіи и, крикнувъ на стадо, двинулся въ путь. Онъ спѣшилъ, чтобы догнать въ Фолькиркѣ близкаго пріятеля, въ сообществѣ котораго хотѣлъ идти.
Пріятель его былъ молодой англичанинъ, по имени Гарри Векфильдъ, человѣкъ извѣстный на сѣверныхъ рынкахъ и пользовавшійся не меньшей доброй славой, какой пользовался нашъ горецъ. Росту онъ былъ громаднаго и могъ съ честью постоять за себя на кулачныхъ бояхъ. На Донкастерскихъ скачкахъ онъ положительно бывалъ замѣтнымъ, и почти всегда успѣшно ставилъ свои гинеи, держа пари, но въ дѣлѣ торговли благоразумный Робинъ всегда имѣлъ надъ нимъ перевѣсъ. Векфильда можно было назвать настоящимъ весельчакомъ, смѣявшимся отъ всякаго пустяка, такъ какъ на жизнь онъ смотрѣлъ въ розовыя очки. Не смотря на всѣ свои добрыя качества, англичанинъ не былъ изъятъ отъ недостатковъ. Какъ человѣкъ, по силѣ не имѣвшій соперниковъ, онъ любилъ поддразнивать и задирать, зная что все сойдетъ ему съ рукъ.
Трудно сказать, какимъ образомъ Векфильдъ и Робинъ сдѣлались закадычными друзьями, хотя, казалось бы, у нихъ не было между собою ничего общаго, за исключеніемъ быковъ. Робинъ весьма плохо зналъ по англійски, а Векфильдъ вовсе не постарался выучиться по шотландски. Робинъ все утро училъ его только одно галльское слово «теленокъ», но и то не могъ ему вдолбить.
Векфильдъ громко распѣвалъ англійскія веселыя пѣсни, а Робинъ отлично насвистывалъ.
Три года они уже ходили со стадами вмѣстѣ. По Шотландіи проводникомъ служилъ Робинъ, а по Англіи — Векфильдъ,
На этотъ разъ они благополучно перешли уже границу и шли по Англіи, гдѣ въ началѣ стада могли кормиться около дороги, но за тѣмъ, въ мѣстности съ воздѣланными полями, окруженными изгородями, для корма приходилось нанимать выгоны.
Друзья временно разстались, и каждый изъ нихъ направился нанимать выгонъ. Къ несчастію случилось такъ, что они, сами того не зная, обратились къ одному и тому же богатому землевладѣльцу, чтобы снять лугъ. Англійскій пастухъ обратился къ знакомому ему управляющему. Помѣщикъ же, мистеръ Ирби, не довѣряя своему управляющему, распорядился, чтобы съ вопросами о наймѣ временныхъ пастбищъ обращались къ нему лично. Но такъ какъ наканунѣ этого дня помѣщикъ куда то уѣхалъ, то управляющій и счелъ себя въ правѣ заключить условіе, можетъ быть даже съ барышемъ для себя, съ Гарри Векфильдомъ.
Въ это самое время Робинъ, не зная объ условіи, заключенномъ его пріятелемъ, встрѣтилъ помѣщика, разговорился съ нимъ, при чемъ спросилъ: гдѣ бы ему нанять тутъ пастбище?
— Вы очень удачно обратились съ этимъ вопросомъ, сказалъ мистеръ Ирби. — У меня какъ разъ есть мѣстечко, которое я могу отдать на одинъ день. Оно недалеко, не больше какъ въ милѣ отсюда.
— Стадо мое не устало, такъ что могло бы пройти и больше одной мили, отвѣчалъ благоразумный шотландецъ. — А сколько, ваша милость, возьмете вы за два, за три дня?
— Ну, сговориться намъ будетъ не трудно, въ особенности если вы продадите мнѣ головъ шесть вашего скота для выкорма.
Помѣщикъ выбралъ шесть штукъ, и торгъ скоро былъ заключенъ къ обоюдному удовольствію. Мистеръ Ирби поѣхалъ впередъ шагомъ, а Робинъ погналъ за нимъ своихъ быковъ.
Пастбище оказалось превосходнымъ, но каково же было ихъ удивленіе, когда они увидѣли, что управляющій впускалъ съ другой стороны на то же самое пастбище стадо Гарри Векфильда. Ирби пришпорилъ свою лошадь и поскакалъ къ управляющему; узнавъ объ его условіи съ Гарри, онъ прямо сказалъ англійскому скотопригонщику, что пастбище сдано безъ его вѣдома, и что погонщикъ можетъ искать другого. Вслѣдъ за тѣмъ онъ сдѣлалъ строгій выговоръ управляющему и приказалъ выгнать голодныхъ быковъ Гарри, только что расположившихся пощипать траву. Съ этой минуты англійскій пастухъ сталъ враждебно относиться къ Робину.
Онъ такъ обозлился, что хотѣлъ было ослушаться приказаній мистера Ирби, но, какъ англичанинъ, преклонился передъ закономъ, тѣмъ болѣе, что управляющій прямо сознался, что не имѣлъ права отдавать пастбища. Гарри собралъ стадо и двинулся далѣе. Робину было жаль случившагося, и онъ предложилъ англичанину раздѣлить съ нимъ пастбище. Но глубоко оскорбленный Векфильдъ презрительно отвѣчалъ:
— Бери, бери все, любезный. Что намъ дѣлить одну вишню. Ты умѣешь поддѣлываться къ господамъ и пускать пыль въ глаза простымъ людямъ. Постыдился бы, Робинъ! Я ни за что на свѣтѣ не сталъ бы никому кланяться.
Огорченный, но понимавшій недовольство пріятеля, Робинъ умолялъ его подождать хоть часъ, пока онъ сходитъ къ помѣщику получить уплату за проданный скотъ и, вернувшись, поможетъ ему прогнать стадо на другой лугъ, и объяснитъ почему вышло нодоразумѣніе.
Но англичанинъ съ негодованіемъ продолжалъ:
— Такъ ты продалъ быковъ? Да? Однако же ты ловкачъ: ты умѣешь во время сбывать товаръ съ рукъ. Убирайся ты къ чорту! Не показывай мнѣ своей лживой рожи! Какъ тебѣ не стыдно смотрѣть мнѣ въ глаза?
— Мнѣ ни на кого не стыдно смотрѣть, взволнованно сказалъ Робинъ: — а тѣмъ болѣе на тебя, въ особенности если ты подождешь меня въ деревнѣ.
— Лучше тебѣ держаться отъ меня въ сторонѣ, отвѣчалъ Векфильдъ.
Повернувшись спиной къ своему бывшему другу, онъ собралъ своихъ быковъ съ помощью управляющаго, очевидно сочувствовавшаго ему. Онъ долгое время безуспѣшно искалъ пастбища и наконецъ нашелъ при помощи хозяина харчевни, гдѣ они условились съ Робиномъ переночевать. Пастбище оказалось болотистымъ и весьма дорогимъ, что еще болѣе раздражило англичанина.
Управляющій, тоже недовольный Робиномъ, невинной причиной полученнаго имъ выговора, еще болѣе настроилъ Векфильда противъ его бывшаго друга. Сидѣвшіе тутъ же англичане, естественные враги шотландца, конечно постарались ввернуть свое недоброе словечко, а хозяинъ подлилъ масла въ огонь, предложивъ тостъ: «Горе коварнымъ друзьямъ и безсердечнымъ людямъ!»
Листеръ Ирби удержалъ Робина у себя въ замкѣ, угостивъ его хорошимъ ужиномъ и пивомъ, и затѣмъ, закуривъ трубочку, сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ и болтать съ шотландцемъ.
— Я проѣзжалъ, сказалъ онъ: — мимо другого стада, которое ведетъ вашъ пріятель. Но быки у него не такъ хороши и большею частію безрогіе. Только онъ одѣтъ не по шотландски, а въ панталонахъ…. высокаго роста…. знаете вы его?
— Ну какже не знать, это долженъ быть Глогъ Моррисонъ. Какъ однакоже онъ опередилъ насъ. Быки его вѣрно утомились. Гдѣ вы его встрѣтили?
— Мили за двѣ отсюда. Если скотъ у него едва передвигаетъ ноги, то можетъ быть онъ дешево уступитъ его?
— Ну нѣтъ, Моррисонъ уступокъ дѣлать не станетъ; онъ вѣдь не горецъ Робинъ. Теперь позвольте пожелать вамъ спокойной ночи, а я пойду въ деревню, посмотрю — не пересталъ ли Гарри Векфильдъ гнѣваться на меня.
Общество, сидѣвшее въ харчевнѣ, какъ разъ обсуждали мнимое коварство Робина, когда онъ вошелъ. Появленіе его было встрѣчено гробовымъ молчаніемъ, которое лучше всякихъ словъ объяснило пришедшему, что о немъ только что говорили дурно. Удивленный и задѣтый, но не испуганный такимъ пріемомъ, Робинъ вошелъ не только развязно, по даже высокомѣрно. Онъ никому не поклонился, видя, что и ему никто не кланяется, и сѣлъ около очага, поодаль отъ стола, за которымъ сидѣли Гарри, управляющій и два-три постороннихъ человѣка. Комната, служившая въ то же время и кухней, была такъ велика, что между бывшими друзьями разстояніе оказалось весьма значительно.
Робинъ сталъ закуривать трубку и спросилъ себѣ кружку пива въ два пенса.
— У насъ нѣтъ пива въ два пенса, отвѣчалъ хозяинъ Гескеть: — если у тебя оказался свой табакъ, то можешь пить и свое пиво.
— Да что ты, возразила хозяйка, маленькая толстушка, подавая Робину пиво: — Ты знаешь очень хорошо, что у тебя спрашиваютъ, и долженъ быть со всѣми вѣжливъ. Если сэръ шотландецъ любитъ маленькія мѣры, то за нихъ платить наличными деньгами.
Не обращая вниманія на разговоръ хозяевъ, горецъ взялъ свой стаканъ и, обращаясь но всѣмъ присутствующимъ вообще, предложилъ тостъ:
— За хорошую торговлю!
— Намъ слѣдовало бы пожелать, отвѣчалъ одинъ изъ фермеровъ, — чтобы къ намъ меньше приносило съ сѣвера промышленниковъ а старыхъ коровъ съ горъ, чтобы онѣ не объѣдали наши англійскіе луга.
— Увѣряю васъ, другъ мой, совершенно спокойно отвѣчалъ Робинъ: — вы ошибаетесь. Ваши жирные же англичане съѣдаютъ нашъ шотландскій скотъ.
— Жаль, что не съѣдаютъ ихъ погонщиковъ, замѣтилъ кто-то: — ужъ тамъ, гдѣ они сунутъ носъ, англичанину дѣлать нечего.
— Справедливо, и вѣрному слугѣ нечего ждать хорошаго отъ своего хозяина, разъ между ни мы замѣшался шотландецъ, прибавилъ управляющій.
— Если вы хотите позабавиться, спокойно продолжалъ Робинъ: — то не слишкомъ ли вы нападаете на одного человѣка.
— Позабавиться? Вы очень ошибаетесь. Мы говоримъ совсѣмъ серьезно, отвѣчалъ управляющій. — Послушайте, сэръ Робинъ, не мѣшало бы вамъ знать, что мы всѣ держимся одного и того же мнѣнія, а именно, что вы, сэръ Робинъ, выказали себя передъ вашимъ здѣсь присутствующимъ другомъ мистеромъ Гарри Векфильдомъ — подлецомъ и трусомъ.
— Въ самомъ дѣлѣ, все еще спокойно проговорилъ Робинъ: — Ну только за такихъ прекрасныхъ судей, какъ вы, я не далъ бы и щепотки табаку. Если Гарри Векфильдъ считаетъ себя оскорбленнымъ, то онъ знаетъ очень хорошо, какимъ образомъ потребовать удовлетворенія.
— Онъ правъ, сказалъ Гарри, до сихъ поръ слушавшій разговоръ молча и колеблясь между досадой на Робина и мыслью о ихъ старой дружбѣ.
Онъ всталъ и прямо направился къ Робину, который тоже поднялся съ своего мѣста и протянулъ ему руку.
— Браво, Гарри!… покажи-ка ему себя… не щади его, закричали присутствующіе со всѣхъ сторонъ.
— Оставьте меня въ покоѣ и убирайтесь къ чорту!, вскричалъ Гарри. И обратившись къ своему другу, онъ взялъ протянутую ему руку. — Робинъ, сказалъ онъ; — ты дурно поступилъ со мною сегодня; но если угодно, то, протянувъ другъ другу руки, мы потомъ выйдемъ на кулачки въ открытомъ мѣстѣ, послѣ чего я тебя прощу, и мы попрежнему сдѣлаемся друзьями.
— Такъ не лучше ли спокойно начать съ этого? сказалъ Робинъ. — Мнѣ думается, что мы можемъ сдѣлаться добрыми друзьями и не переломавъ другъ другу костей?
Гарри оттолкнулъ руку своего пріятеля, сказавъ:
— Никакъ не думалъ, что впродолженіе трехъ лѣтъ былъ друженъ съ трусомъ.
— Въ нашей семьѣ трусовъ не бывало, возразилъ Робинъ, глаза котораго начали сверкать, хотя онъ продолжалъ сдерживать себя. — Неужели, Гарри Векфильдъ, руки и ноги труса вытащили тебя изъ рѣки, когда ты свалился съ «Черной скалы» и могъ послужить пищей для рыбъ?
— Это правда, сказалъ англичанинъ, смутившійся при воспоминаніи объ этомъ случаѣ.
— Вотъ какъ! вскричалъ управляющій: — Гарри Векфильдъ, красивый юноша, прославившійся своими подвигами въ различныхъ городахъ, дошелъ до того, что у него изъ носу пошла кровь! Вотъ что значитъ жить съ юбочниками, тогда и кулаки забываются.
— Хотите, мистеръ Грипсонъ, чтобы я показалъ на васъ, забылъ ли я кулаки? продолжалъ Гарри. — Такъ просто обойтись нимъ нельзя, сказалъ онъ, обращаясь къ Робину: — надо помѣряться силами, а иначе мы будемъ посмѣшищемъ всего народа. Чортъ меня побери, если я не зашибу тебя! Я надѣну перчатки, если угодно. Ну подходи, какъ порядочный человѣкъ.
— Чтобы быть избитому, какъ собака, — и ради чего? Если я въ чемъ нибудь передъ тобой провинился, то пойдемъ къ судьѣ, хотя я не знаю ни законовъ, ни судовъ.
Въ залѣ поднялся всеобщій крикъ:
— Зачѣмъ тутъ законы! какой тутъ судъ!… Подеритесь на кулачкахъ, а потомъ опять станете друзьями.
— Позвольте, продолжалъ Робинъ: — если мнѣ уже необходимо драться, то я не хочу, какъ обезьяна, пускать въ дѣло руки и вопи,
— Такъ какъ же ты хочешь драться? спросилъ его Гарри. — Я начинаю думать, что намъ трудно будетъ сговориться.
— Я хочу драться на шпагахъ, до первой крови, какъ джентльменъ.
Это предложеніе было встрѣчено громкимъ взрывомъ хохота, и тутъ только бѣдный Робинъ сообразилъ, какъ оно въ дѣйствительности смѣшно.
— Джентльменъ! кричали ему со всѣхъ сторонъ: — хорошъ джентльменъ, нечего сказать! Ральфъ Гескетъ, нѣтъ ли у васъ двухъ шпагъ для этого джентльмена?
— Нѣтъ. Но я могу послать въ Карлейль въ арсеналъ, а пока для упражненія дать имъ двѣ вилы.
— Полноте, господа, сказалъ кто-то. — Кому-же неизвѣстно, что шотландцы родятся въ синихъ шапкахъ, съ кинжаломъ и пистолетами за поясомъ.
— Я предлагаю, сказалъ управляющій: — послать въ полицію за мистеромъ Кирби, чтобы онъ былъ секундантомъ у этого джентльмена.
Во время этихъ насмѣшекъ горецъ машинально сталъ шарить рукой подъ пледомъ.
— Нѣтъ, лучше не надо, проговорилъ онъ по шотландски: — Проклятыя свиньи не знаютъ ни чести, ни вѣжливости! — Пропустите! прибавилъ онъ по англійски, направляясь къ двери.
Но бывшій другъ его наскочилъ на него, чтобы не дать ему пройти, и повалилъ Робина, желавшаго прорваться силой, на полъ.
— Кругъ! кругъ! встанемте кругомъ нихъ! крикнули присутствующіе такъ громко, что дрогнули стѣны и звякнула посуда, — Браво, Гарри! славное начало!.. Ату его! Разбей это въ кровь!
Во время этихъ возгласовъ горецъ вскочилъ. Вся его сдержанность и хладнокровіе сразу исчезли и смѣнились безумной яростью. Онъ съ жаждой мести, какъ тигръ, бросился на своего противника. Но можетъ ли бороться взбѣшенный человѣкъ противъ ловкаго и хладнокровнаго бойца? Робинъ былъ снова опрокинутъ и, получивъ здоровый ударъ, не могъ уже подняться съ полу. Хозяйка бросилась было къ нему, но мистеръ Грипсонъ удержалъ ее.
— Оставьте его, сказалъ онъ: — онъ самъ встанетъ и возобновитъ драку. Онъ не получилъ еще и половины того, что получитъ.
— Нѣтъ, больше онъ не получитъ, отвѣчалъ Гарри, сердце котораго упало при видѣ упавшаго друга: — а остальное мнѣ хотѣлось бы преподнести вамъ, мистеръ Грипсонъ, за ваши злыя насмѣшки. Робинъ не зналъ даже, что надо сбросить верхнее платье, чтобы драться на кулачкахъ: онъ дрался въ пледѣ. Ну, пріятель, вставай…. Теперь мы будетъ опять друзьями… И горе тому, кто скажетъ дурное слово про тебя или про твою родину.
Робинъ былъ такъ взбѣшенъ, что охотно возобновилъ бы драку, если бы его не удержала съ одной стороны добрая мистрисъ Геснеть, а съ другой стороны если бы онъ не былъ убѣжденъ, что Векфильдъ не станетъ съ нимъ драться. Гнѣвъ его перешелъ въ мрачную злобу.
— Ну полно, полно, не сердись изъ за пустяковъ, добродушно проговорилъ англичанинъ. — Давай руку и будемъ друзьями.
— Друзьями? громко крикнулъ Робинъ: — друзьями? Никогда! Теперь берегись, Гарри Векфильдъ!
— Ну такъ чортъ же съ тобой, гордый шотландецъ! отвѣчалъ Гарри. — Жалѣю, что замаралъ о тебя руки!
Друзья такимъ образомъ разстались. Робинъ, бросивъ на столъ деньги, вышелъ изъ харчевни, но въ дверяхъ остановился, показалъ Векфильду кулакъ и исчезъ во мракѣ.
Послѣ его ухода между управляющимъ, считавшимъ себя ловкимъ боксеромъ, и Гарри Векфильдомъ произошелъ непріятный разговоръ. Гарри не прочь былъ снова подраться, на этотъ разъ въ честь Робина, хотя онъ говорилъ, что Робину далеко до англичанина въ умѣніи драться на кулачкахъ. Но мистрисъ Гескетъ прекратила эту вторую ссору, объявивъ, что она не позволитъ болѣе драться у себя.
— А вамъ, мистеръ Векфильдъ, я пожелаю, прибавила она: — никогда не испытать, что значить изъ друга сдѣлать смертельнаго врага.
— Полноте, полноте! Робинъ честный малый, неспособный на дурное дѣло.
— Не полагайтесь на это. Вы не знаете, какъ мстительны шотландцы, хотя и давно ведете съ ними дѣла. Я знаю ихъ близко: моя мать была шотландка.
— Это видно по дочери, замѣтилъ мужъ.
Эта супружеская насмѣшка дала другой оборотъ разговору. Въ харчевню вошли новые посѣтители и смѣнили старыхъ. Разговоръ пошелъ о цѣнахъ на скотъ, и Гарри Векфильду посчастливилось продать часть своего скота на весьма выгодныхъ условіяхъ, что доставило ему удовольствіе и совершенно изгнало изъ памяти непріятную ссору.
Но воспоминаніе о ней ничѣмъ не уничтожилось бы въ сердцѣ Робина Макъ-Комбича.
— И кинжала-то моего со мной не было, размышлялъ онъ: — въ первый разъ въ жизни не было. Да будетъ проклятъ языкъ, который посовѣтовалъ горцу разстаться съ кинжаломъ… На немъ кровь… англійская кровь! Тетушка даромъ ничего не говоритъ!
Воспоминаніе о роковомъ предсказаніи утвердило его въ намѣреніи привести въ пополненіе убійство, мысль о которомъ мелькнула у него въ головѣ.
— Моррисонъ вѣрно не далеко…. Да, впрочемъ, хоть бы онъ былъ за тридцать миль!
Съ этой минуты его мучила только одна мысль: догнать во что-бы ни стало Моррисона.
Направляясь скорымъ шагамъ, онъ все время трепеталъ отъ полученнаго имъ оскорбленія и отъ желанія отмстить человѣку, котораго называлъ своимъ смертельнымъ врагомъ. Онъ считалъ себя на столько опозореннымъ, что въ жизни кромѣ мести ничего больше не усматривалъ, и клялся, что месть будетъ такъ-же быстра, какъ и нанесенное оскорбленіе.
Онъ шелъ до такой степени поспѣшно, что очень скоро догналъ стадо Моррисона и остановилъ погонщика.
— Господи! сказалъ Моррисонъ: — Ты ли это, Робинъ Макъ-Комбичъ, или твоя тѣнь?
— Это я и не я, отвѣчалъ торецъ. — Впрочемъ это все равно. Отдай мнѣ мой кинжалъ.
— Какъ, уже назадъ въ горы? Неужели продалъ весь скотъ? Однако ловко же ты обдѣлалъ дѣла.
— Я не продалъ…. И иду не домой…. Дай почемъ знать, вернусь-ли туда когда нибудь?…. Отдай мнѣ мой кинжалъ, или мы съ тобой поссоримся.
— Право, Робинъ, мнѣ кажется, лучше мнѣ не возвращать тебѣ его. Въ рукахъ горца кинжалъ опасное оружіе, и мнѣ кажется, ты замышляешь что-то недоброе.
— Ну, довольно! Давай кинжалъ! съ нетерпѣніемъ произнесъ Робинъ.
— Успокойся, успокойся, сказалъ добродушный Моррисонъ. — Я разскажу тебѣ кое что о кинжалѣ. Ты знаешь, что, выйдя изъ Шотландіи, всѣ шотландцы становятся братьями. За нами идутъ наши земляки, и если тебя оскорбилъ кто нибудь, то всѣ они за тебя вступятся, хотя бы пришлось биться съ цѣлой Англіей.
— Говоря по правдѣ, возразилъ Робинъ, желавшій успокоить подозрѣнія своего пріятеля: — я завербовался въ Черную гвардію, и завтра утромъ мнѣ придется отправиться.
— Завербовался? Да что ты былъ пьянъ или съума сошелъ? Надо выкупиться. Я могу дать сто гиней и еще столько же послѣ продажи стада.
— Спасибо, Гюгъ, большое спасибо!…. Я завербовался добровольно…. Давай кинжалъ!
— Бери, если ужъ ты непремѣнно этого хочешь. Но только помни о томъ, что я говорилъ тебѣ. Бѣда! что скажутъ дома, когда узнаютъ, что Робинъ Макъ-Комбичъ напроказилъ что нибудь или завербовался.
— Да, дома огорчатся извѣстіями обо мнѣ! прошепталъ бѣдный Робинъ. — Помоги тебѣ Богъ, Гюгъ, и пошли хорошихъ покупщиковъ! Ни на рынкахъ, ни на ярмаркахъ ты больше Робина не встрѣтишь.
Онъ торопливо пожалъ руку пріятелю и быстро пошелъ обратно.
— Его кто нибудь оскорбилъ, прошепталъ Моррисонъ, — завтра утромъ мы это разберемъ.
Но катастрофа разыгралась прежде, чѣмъ наступило это завтра.
Прошло два часа послѣ ссоры, и всѣ уже о ней забыли, когда Робинъ вошелъ въ харчевню. Комната была полна различными посѣтителями; кто говорилъ о дѣлахъ, кто болталъ вздоръ и смѣялся, а кто распѣвалъ пѣсни.
Въ числѣ послѣднихъ былъ и Гарри Векфильдъ. Онъ сидѣлъ посреди пѣвцовъ и запѣвалъ веселую англійскую пѣсню. Вдругъ пѣніе было прервано знакомымъ голосомъ, громко к рѣзко проговорившимъ:
— Гарри Векфильдъ! если ты порядочный человѣкъ, то выступи!
— Это что-такое? вскричали присутствующіе.
— Это чертовскій шотландецъ, сказалъ совершенно уже пьяный уиравляющій; — которому Гарри только что наклалъ добрыхъ тумаковъ: вѣрно ему мало показалось.
— Гарри Векфильдъ, повторилъ тотъ же зловѣщій голосъ: — встань, если ты порядочный человѣкъ!
Въ голосѣ взбѣшеннаго человѣка есть что-то такое, что обращаетъ всеобщее вниманіе. Всѣ присутствующіе встрепенулись и съ удивленіемъ взглянули на стоявшаго посреди комнаты мрачнаго горца.
— Охотно, милѣйшій Робинъ, сказалъ Гарри; — я охотно подойду къ тебѣ, чтобы пожать тебѣ руку и выпить за продолженіе нашей дружбы. Если ты не умѣешь драться на кулачкахъ, это еще не доказываетъ, что ты трусъ.
Говоря такимъ образомъ, онъ остановился передъ шотландцемъ, добродушно глядя на искаженное гнѣвомъ лицо Робина.
— Ты не виноватъ въ томъ, что не имѣешь счастья быть англичаниномъ и, какъ дѣвчонка, не умѣешь драться.
— Нѣтъ, драться я умѣю, серьезно и спокойно отвѣчалъ Робинъ; — и вотъ ты сейчасъ это увидишь. Ты, Гарри Векфильдъ, показалъ мнѣ сейчасъ, какъ умѣютъ драться англійскіе прощалыги, а я тебѣ покажу, какъ дерется шотландскій джентльменъ.
Слова эти онъ подтвердилъ дѣйствіемъ… Выхвативъ кинжалъ, онъ всадилъ его въ широкую грудь англійскаго погонщика съ такой силой, что лезвіе достигло сердца. Гарри Векфильдъ упалъ и умеръ, не испустивъ звука. Убійца же схватилъ управляющаго за шиворотъ и приставилъ окровавленный кинжалъ къ самому его горлу при всеобщемъ ужасѣ, охватившемъ присутствующихъ.
— Справедливо было бы положить тебя рядомъ съ нимъ, сказалъ онъ: — но кровь жалкой твари не смѣшается на кинжалѣ отца моего съ кровью храбраго человѣка.
Сказавъ это, онъ оттолкнулъ отъ себя управляющаго, далеко откатившагося по полу, а другой рукой бросилъ кинжалъ въ ярко пылающій огонь очага.
— Ну! вскричалъ онъ: — берите меня, и пусть огонь уничтожить кровь, если это только возможно!
Такъ какъ отъ ужаса никто не трогался съ мѣста, то Робинъ потребовалъ, чтобы сходили за мѣстнымъ мировымъ судьею; но въ это время со скамейки поднялся полицейскій, и онъ отдался ему.
— Славныхъ вы надѣлали дѣлъ! сказалъ ему управляющій.
— Это ваша вина, отвѣчалъ горецъ. — Если бы два часа тому назадъ вы помѣшали ему ударить меня, то теперь онъ былъ бы по прежнему живъ и здоровъ.
— Вы жестоко за это поплатитесь.
— Все равно, смертью уплачиваются всѣ долги; она уплатитъ и этотъ.
Ужасъ присутствующихъ началъ смѣняться негодованіемъ. Зрѣлище убитаго веселаго товарища такъ подѣйствовало на всѣхъ, что они готовы были разорвать убійцу. Но полицейскій при помощи кое-кого увелъ Робина и доставилъ его въ Карлейль.
Во время приготовленія къ отъѣзду Робинъ оставался совершенно равнодушнымъ и ничего не объяснялъ. Только передъ самымъ уходомъ изъ харчевни онъ пожелалъ посмотрѣть на тѣло, поднятое съ полу и положенное на большой столъ въ ожиданій врача. Изъ приличія лицо Гарри прикрыли салфеткой. Ко всеобщему удивленію и ужасу, Робинъ сдернулъ салфетку и, стиснувъ зубы, сталъ смотрѣть на безжизненное лицо, только что дышавшее здоровьемъ, весельемъ, увѣренностью въ свои собственныя силы и презрѣніемъ къ врагу, еще замѣтнымъ на сжатыхъ посинѣвшихъ губахъ. Въ то время какъ суевѣрная толпа со страхомъ ждала, что изъ раны хлынетъ потокъ крови отъ прикосновенія убійцы. Робинъ закрылъ лицо салфеткой, сказавъ только:
— Какой онъ былъ красивый мужчина!
Разсказъ можно бы на этомъ закончить.
Несчастный горецъ судился въ Карлейлѣ. Убійство было констатировано фактами. Присяжные, не смотря на свою ненависть къ убійствамъ изъ мести, не могли не принять во вниманіе, какъ въ началѣ онъ былъ сдержанъ и терпѣливъ, и слѣдовательно убійство совершилъ изъ ложнаго пониманія чести, а не по душевной испорченности.
Предсѣдатель въ заключительной рѣчи прямо сказалъ, что это преступленіе не внушаетъ отвращенія, такъ какъ въ немъ не видно преднамѣреннаго желанія нанести вредъ. Подсудимый не только предлагалъ помириться, но хотѣлъ уйти изъ харчевни, когда былъ грубо остановленъ и оскорбленъ всѣми присутствующими. Несчастіе можно главнымъ образомъ приписать слишкомъ рѣшительному характеру подсудимаго и его малому развитію.
— Повторяю, продолжалъ предсѣдатель: — что этого несчастнаго надо жалѣть, а не презирать, такъ какъ онъ совершилъ это преступленіе по ложному понятію о чести, но тѣмъ не менѣе совершилъ убійство, У англичанъ такія же страсти, какъ и у шотландцевъ, и если мы оставимъ это преступленіе безъ наказанія, то дадимъ предлогъ при каждомъ случаѣ обнажать кинжалъ.
Этими словами предсѣдатель суда заключилъ свою рѣчь, и судя но слезамъ, наполнившимъ его глаза, ему трудно было произнести послѣднія слова.
Присяжные произнесли обвинительный приговоръ, и Робинъ Макъ-Комбичъ, или иначе Макъ-Грегоръ, былъ приговоренъ къ смерти и казненъ. Онъ съ твердостью выслушалъ приговоръ, находя его совершенно справедливымъ. Но онъ съ негодованіемъ возражалъ на упреки лицъ, говорившихъ, что онъ напалъ на безоружнаго человѣка.
— Я отдаю свою жизнь за жизнь, отнятую мною, говорилъ онъ. — Что же могу я сдѣлать еще?