Девятое июня/ДО

Девятое июня
авторъ Английская_литература, пер. В. В. Бутусов

Оригинал: англійскій, опубл.: 1857. — Источникъ: az.lib.ru • Перевод В. В. Бутусова из журнала Чарльза Диккенса «Household Words».
Текст издания: журнал"Современникъ", № 9, 1857.

ДЕВЯТОЕ ІЮНЯ.

ГЛАВА I.

Наконецъ это предосадно и преобидно! Неужели такой джентльменъ, какъ я, пріѣхавъ лечиться въ Матлокъ Батъ, станетъ кататься въ крытомъ экипажѣ? Желательно знать, сколько попадетъ свѣжаго воздуха въ эту закупоренную клѣтку? Нѣтъ, нѣтъ! легкая рысь — отличная вещь для здоровья; поѣду на рыже-чалой лошадкѣ, которая возила, — мало того, и излечивала — многихъ джентльменовъ блѣднѣе меня лицомъ въ тысячу разъ. Правда, она не молода; но, пожалуй, есть и трехгодовалый конь, который и въ упряжи и подъ сѣдломъ идетъ необыкновенно спокойно. Мѣстность, на нѣсколько миль въ окружности, какъ извѣстно всякому, представляетъ великолѣпную картину; а кто же увидитъ ее въ душной каретѣ?

Чтобъ дать полную свободу своимъ чувствамъ, содержатель лошадей освободилъ огромныя пуговицы изъ огромныхъ петлей своего кучерскаго кафтана и расправилъ нѣсколько складокъ толстаго галстуха. Мнѣ невидно было всего его лица; онъ смотрѣлъ, потупивъ голову, такъ, что я мелькомъ только видѣлъ его лобъ, и то когда онъ ладонью приглаживалъ опускавшіеся волосы; прочія черты его лица сливались съ подбородкомъ, терявшимся въ глубинѣ распущеннаго шейнаго платка. Онъ говорилъ съ жаромъ не мнѣ, но донышку своей шляпы, которую держалъ подлѣ самого рта для того, мнѣ кажется, чтобъ падало на нее каждое слово.

— Но вѣдь я плохой ѣздокъ, сказалъ я, признаваясь въ моихъ недостаткахъ по этой части такъ тихо, какъ только можно. — Во всю мою жизнь я всего разъ двадцать садился на лошадь и два раза съ нее падалъ.

— Это ничего не значитъ, возразилъ онъ. — Не люблю я хвастаться, при этомъ онъ провелъ пальцемъ по донышку шляпы нѣсколько небольшихъ кружковъ: — но ужь если кто умѣетъ учить джентльменовъ верховой ѣздѣ, такъ это я. Оставивъ военную службу (я служилъ въ гусарахъ), я поступилъ берейторомъ въ Брайтонскій манежь, и находился въ немъ, пока не завелъ своего хозяйства.

Взглянувъ на меня, и бѣгло, но внимательно, осмотрѣвъ мою фигуру, онъ прибавилъ:

— Помилуйте, сэръ! да вы какъ будто нарочно созданы, чтобъ ѣздить верхомъ! Удивляюсь, право, удивляюсь, почему вы до сихъ поръ не сроднились съ сѣдломъ. Впрочемъ, привыкать, къ хорошему никогда не поздно.

— Послушайте, сэръ, сказалъ онъ, въ отвѣтъ на мое замѣчаніе объ опасности попытки: — я сяду на гнѣдую лошадку, которую постоянно отдаю дамамъ: онѣ на ней преспокойно разъѣзжаютъ въ фаэтонѣ, и поѣду вмѣстѣ съ вами; а вы возьмете старую кобылу; и если вы не доѣдете до мѣста спокойнѣе, чѣмъ въ батскомъ портшезѣ, то не будь я Томъ Гокль.

— Могу ли я положиться на ваше слово, что она не станетъ шалить?

Обиженный моимъ минутнымъ подозрѣніемъ, будто бы у него было желаніе, чтобъ я сломалъ себѣ шею, мистеръ Гокль отвѣчалъ:

— Помилуйте, сэръ! да вы можете ѣхать на ней съ шелковинкой вмѣсто поводьевъ.

Втеченіе этого разговора, происходившаго въ лицевой комнатѣ моей квартиры, на площади Музеума, я полагалъ, что содержатель лошадей былъ объемистый и пожилыхъ лѣтъ мужчина, не замѣчая того, что кучерской кафтанъ былъ слишкомъ великъ для него и что голенищи его сапоговъ не плотно обхватывали ноги. Поэтому, когда я подошелъ къ конюшнямъ и увидѣлъ стройнаго среднихъ лѣтъ мужчину, въ довольно щегольскомъ короткополомъ сюртукѣ; когда я увидѣлъ его надѣвавшимъ замшевыя перчатки, съ хлыстикомъ подъ мышкой, въ туго натянутыхъ сапогахъ, въ шляпѣ, наклоненной на одну сторону, и съ франтовски причесанными висками, — я не вѣрилъ глазамъ своимъ и приписалъ все это моимъ трусливымъ опасеніямъ, особливо же, когда увидѣлъ, что кобыла и маленькая лошадка были осѣдланы и занузданы, и когда услышалъ его приказаніе конюху: прибавить цѣпочку къ мундштуку старой Руфы, на случай, чтобъ не вздумала шалить съ джентльменомъ. Зажмуривъ, однако, глаза, я сдѣлалъ отчаянное усиліе, и не обращая ни малѣйшаго вниманія на улыбку мистера Гокля и его конюха, сѣлъ на лошадь. Чувства мои наконецъ успокоились, и я замѣтилъ, что содержатель лошадей остался прежнимъ человѣкомъ, хотя совершенно измѣнившись въ наружности чрезъ перемѣну одежды.

Въ то время, когда мы проѣзжали, другъ подлѣ друга — онъ на маленькой лошадкѣ, а я на высокой кобылѣ, — мимо Гэй-Тора, черезъ мостъ Матлокъ и кругомъ Чорчь-Роксъ, мистеръ Гокль перемѣшивалъ свои наставленія въ верховой ѣздѣ съ описаніями мѣстности. По его словамъ, онъ очень любилъ это мѣсто, потому что родился въ Крукстонскихъ Ивахъ, и, оставивъ домъ еще юношей, только недавно воротился на родину. Отсутствіе заставило его полюбить эти мѣста еще болѣе.

— А вотъ и Крукстонъ-голль! сказалъ онъ, указывая хлыстикомъ. — Сидите, сэръ, прямѣе!

— Вы показываете, вѣроятно, вонъ на то, не привлекательное, даже безобразное кирпичное зданіе, съ тяжелыми украшеніями изъ гранита? спросилъ я, увидѣвъ четыреугольный, суровый домъ, совершенно неумѣстно возвышавшійся среди открытаго и богатаго пейзажа.

— Именно такъ, было отвѣтомъ: — не могу сказать многаго про это зданіе, но оно стоитъ…. опустите, сэръ, ваши каблуки!… оно стоитъ на прекраснѣйшемъ мѣстѣ изъ всей окрестности. Мы сейчасъ поѣдемъ по землѣ владѣтеля этого дома. Изъ окна гостиной вы можете видѣть прямехонько чрезъ цвѣточный садъ этотъ самый оврагъ, но которому мы ѣдемъ. Прибавьте рыси, сэръ, — не вдругъ…. постепенно; не задергивайте.. этого не надо…. а то, пожалуй, она встанетъ на дыбы.

Мы взъѣхали на возвышенное мѣсто подлѣ Крукстонъ-голла; и остановились посмотрѣть между деревьями, чрезъ кустарника и верескъ, на узкій оврагъ, лежавшій между Крукстонскимъ садомъ и Дервентомъ. Поверхность оврага покрывалась яркою зеленью, на которой по ту и другую сторону высились стройныя и величавыя сосны, съ густыми и вѣчно зелеными вѣтвями.

— Видите ли вы дубъ по ту сторону оврага, между березами?

Послѣ нѣкотораго затрудненія я наконецъ отъискалъ его.

— Будучи мальчикомъ, продолжалъ мистеръ Гокль: — я очень часто взлѣзалъ на это дерево.

— За птичьими гнѣздами?

— О, нѣтъ! такъ, для развлеченія. Съ этого дуба я подслушалъ такія вещи, которыхъ не забуду во всю мою жизнь — Согните немного колѣни, сэръ!

Мы снова поѣхали легкой рысью.

— Вѣроятно, вы подслушали семейныя тайны, сказалъ я, стараясь отвлечь вниманіе мистера Гокля отъ неуклюжей фигуры, которую представлялъ я своею особой.

— Вѣроятно вы отгадали. Извольте видѣть, съ самого начала я былъ въ Крукстонъ-голлѣ конюхомъ; впослѣдствіи мистеръ Джорджъ Дорнли сдѣлалъ меня своимъ грумомъ. Это было еще при жизни стараго сквайра. О! теперь совсѣмъ не то, что было прежде. Тогда не занимались здѣсь разчисткою каменистыхъ полей, не продавали снятаго молока, капусты и плодовъ… Укоротите, сэръ, правый поводъ! Вы совсѣмъ почти вытянули трензель съ лѣвой стороны!… Не было тогда такого множества нищихъ; черезъ паркъ не было проложено тропинокъ, стойла въ конюшняхъ всѣ до одного были заняты; въ замкѣ каждый день бывали празднества… Вы не научитесь, сэрь, ѣздить верхомъ, если станете поднимать каблуки!

— Вѣрно нынѣшній владѣтель неочень роскошенъ? сказалъ я.

— Роскошенъ? и мистеръ Гокль бросилъ на меня быстрый и свирѣпый взглядъ, какъ будто я былъ тотъ самый скряга, о которомъ въ эту минуту онъ думалъ. — Роскошенъ? ну, ужь извините. Это, я вамъ скажу, такая неприступная, зубастая паршивая собака, что нельзя и представить себѣ, — во всѣхъ стойлахъ у него всего одна только лошадь; и то какое-то отвратительное животное, — сухопарѣе гончей собаки.

— А что же, на счетъ дуба-то?

Въ это время мы въѣхали въ густую тѣнь широкой и длинной аллеи.

— Извольте, я разскажу.

Лицо мистера Гокля приняло серьёзное выраженіе.

— Тому назадъ уже много лѣтъ. Въ то время край нашъ испытывалъ множество бѣдствій. Овесъ былъ по шестидесяти шиллинговъ квартеръ: работы было мало, а рукъ очень много; поэтому мятежи и разбои были безпрерывны. Помѣщики постоянно находились въ страхѣ, что ихъ живьемъ сожгутъ въ постели. — Сидите тверже, сэръ!… Несмотря на то, добрый нашъ, веселый старый сквайръ продолжалъ жить по прежнему. Хотя простой народъ и ворчалъ на расточительность богатыхъ людей, вовсе не думая, какъ хорошо это для торговли, но сквайръ не отказывалъ себѣ ни въ чемъ: задавалъ завтраки, обѣды и балы; а когда второй его сынъ (у него ихъ было два: Джорджъ и Кальдеръ) задумалъ жениться, то праздниковъ такихъ никогда не бывало. Говорятъ, одна свадьба стоила старику больше тысячи фунтовъ стерлинговъ. На нее были всѣ приглашены, и знатные люди, и простые, и богатые, и бѣдные; чтобъ доставить удобства лошадямъ посѣтителей, вся лощина по скату оврага была заставлена балаганами, надъ всѣмъ лугомъ передъ замкомъ была растянута огромная палатка, потому что свадебный пиръ долженъ былъ кончиться баломъ; изъ Лондона выписаны были повара и фейерверкеры; рабочіе изъ всего прихода получили подарки; имъ, ихъ женамъ и дѣтямъ давали столько говядины и пива, сколько могли они съѣсть и выпить. Еслибъ въ это время, наткнулись на пиръ сами разбойники, то старый сквайръ нашелъ бы и для нихъ вдоволь и питья и кушанья. Не безпокойтесь, пожалуйста; держитесь прямѣе.

— Однакожь, вы долго взлѣзаете на дубъ, замѣтилъ я, для разнообразія.

— Подождите, сэръ, все въ свое время. Надо вамъ сказать, невѣста была въ тоже время и богатой наслѣдницей. Съ ней и съ моимъ господиномъ приключилась странная исторія. Старый сквайръ хотѣлъ непремѣнно, чтобъ женился на ней мистеръ Джорджъ, который былъ наслѣдникомъ Крукстона. Между тѣмъ, мистеръ Джорджъ только поигралъ ея сердцемъ, и, въ этомъ отношеніи, признаюсь, я не могу похвалить его; впрочемъ, онъ былъ мой господинъ, и лучше такого господина, мнѣ кажется, не найти въ цѣломъ свѣтѣ. Взглянули бы вы на его посадку! заглядѣнье, да и только!

При этихъ словахъ, сказанныхъ особенно выразительно, мистеръ Гокль бросилъ на меня косвенный взглядъ, въ которомъ, какъ мнѣ показалось, проглядывало презрѣніе къ моей посадкѣ.

— Хорошо, продолжалъ онъ: — дѣло было рѣшеное, хотя я никакъ не думалъ, что оно будетъ приведено къ какому нибудь концу; потому что отправляясь въ аббатство Стонардъ (оно находится позади насъ, всего въ двухъ миляхъ), мы обыкновенно ѣхали самымъ тихимъ шагомъ; и когда пріѣзжали туда, мистеръ Джорджъ не долго давалъ мнѣ проводить лошадей: онъ выходилъ очень скоро, съ улыбкой садился въ сѣдло, радуясь окончанію визита и возвращался домой полнымъ галопомъ. Я увѣренъ, что въ аббатствѣ его принимали не совсѣмъ-то радушно, увѣренъ потому, что никто, даже и миссъ Стонардъ не выходила къ дверямъ пожелать счастливаго пути, когда онъ садился на лошадь. Иногда мы встрѣчали мистера Кальдера, ѣхавшаго на темно-сѣромъ жеребцѣ туда, откуда мы въѣхали. Эти встрѣчи обыкновенно случались въ то время, когда мы возвращались домой по опушкѣ болота, мимо деревни, дѣлая мили двѣ крюку. Въ эти разы мнѣ всегда приходилось ждать моего господина довольно долго, потому что мистеръ Джорджъ никогда не проѣзжалъ мимо мистриссъ Левэйнъ, не поговоривъ съ ней и съ ея дочерью… Подтяните поводья, сэръ; не распускайте ихъ, пожалуйста!… Мистриссъ Левэйнъ была вдова крукстонскаго священника и жила въ коттеджѣ на углу сельскаго кладбища: такъ угловымъ коттеджемъ мы и называли ея домъ.

— Вѣрно миссъ Стонардъ была хорошенькая? спросилъ я.

— Да, недурна, отвѣчалъ мистеръ Гокль. — Она была прекрасно сложена, это показывали ея коротенькія платьица, съ открытой грудью, имѣла довольно высокій ростъ и носила въ кружокъ остриженные волосы; въ ту пору, надо вамъ сказать, было въ модѣ обрѣзывать и гривы и хвосты. Черты лица ея были пріятны; ко всему этому прибавьте черные глаза, бѣлизну лица, прямой носъ, широкія ноздри, полныя щоки, и вы будете имѣть о ней понятіе. Но мнѣ не нравилось ея выраженіе. Ея глаза были слишкомъ свѣтлы и холодны. Ея взглядъ какъ будто прокалывалъ насквозь и приводилъ въ невольный трепетъ — Вотъ такъ! хорошо! только крѣпче держите поводья. Между мистеромъ Джорджемъ и его отцомъ никогда не было добраго согласія. Старый сквайръ считался заклятымъ тори, а сынъ его былъ ревностнымъ защитникомъ народныхъ правъ, носилъ бѣлую шляпу, какъ это принято у радикаловъ, и говорилъ спичи на митингахъ, подъ открытымъ небомъ, при свѣтѣ факеловъ. Все это братъ мистера Джорджа, отецъ его и сэръ Бэйль Стонардъ называли измѣною и уголовнымъ преступленіемъ. Но за то, если бы вы знали, какъ любили его бѣдные!… Прекрасно; однажды, на большомъ митингѣ въ Вальсэндѣ, онъ съ жаромъ говорилъ рѣчь о неблаговидныхъ дѣйствіяхъ правительства и нападалъ на дворянство, называвшее простой народъ толпою свиней; такъ что, когда онъ воротился въ Крукстонъ-голль, между нимъ и отцомъ произошелъ страшно крупный разговоръ. Отъ политики они перешли къ предстоявшему брачному союзу; наконецъ, мистеръ Джорджъ, въ порывѣ гнѣва, объявилъ старому джентльмену, что если ужь надо жениться, то онъ женится на дѣвушкѣ, которая ему нравится, и что жениться на миссъ Стонардъ онъ вовсе не намѣренъ. Старикъ-отецъ выбѣжалъ изъ комнаты въ ужасномъ бѣшенствѣ, сѣлъ на коня, и вихремъ помчался въ аббатство… Пошевелите поводьями, сэръ; разбудите ее, она начинаетъ дремать Что же касается до мистера Джорджа, то онъ отправился въ Лондонъ къ парламентскимъ занятіямъ, само собою разумѣется, взявъ съ собою и меня.

— Однако, мы все еще далеко отъ дуба.

— Не такъ далеко, какъ вы думаете, продолжалъ мистеръ Гокль. Къ изумленію стараго сквайра, вѣсть объ отказѣ отъ брака была принята въ аббатствѣ Стонардъ весьма хладнокровно, И послѣ нѣкотораго времени было рѣшено, что отецъ лишитъ Джорджа наслѣдства, и что молодая лэди, ничего не теряя, по ихъ выраженію, выйдетъ за мужъ за другаго брата. Послѣднее распоряженіе было прекрасно: ихъ скрытные, но рѣшительные характеры, какъ нельзя болѣе соотвѣтствовали одинъ другому; мистеръ Джорджъ при его прямомъ, откровенномъ и благородномъ характерѣ, никогда бы не былъ счастливъ, женившись на миссъ Стонардъ. Какъ бы то ни было, передъ самой свадьбой, и какъ разъ передъ тѣмъ, когда мистеръ Джорджъ собрался ѣхать за границу, — состоялось примиреніе, и онъ прибылъ домой вмѣстѣ со мною. Начались удивительныя приготовленія. Двѣ ночи сряду мы не смыкали глазъ. Наканунѣ свадьбы, я помогалъ ставить послѣднюю палатку для временнаго стойла, какъ вдругъ одинъ изъ нашихъ попросилъ меня залѣзть на дубъ, который я показалъ вамъ, и привязать тамъ веревку, которая должна была поддерживать середній шестъ той палатки. Мнѣ слѣдовало дожидаться тамъ, пока укрѣпятъ веревку; но я до такой степени измучился, что совсѣмъ обезсилѣлъ. Однакожь, съ помощію садовой скамьи, я вскарабкался; преспокойно усѣлся на толстый нижній сукъ, прислонясь спиной къ стволу дуба, и, повѣрите ли, съ веревкой въ рукѣ, заснулъ въ одну минуту. Не знаю, право, хотѣли ли надо мной подшутить, или, можетъ статься, обо мнѣ забыли; но только когда я проснулся, луна сіяла во всемъ своемъ блескѣ. — Я услышалъ, что внизу, подо мной, разговариваютъ двое людей: въ одномъ изъ двухъ голосовъ, я узналъ голосъ моего господина. И дѣйствительно, онъ сидѣлъ на скамьѣ, стоявшей подъ дубомъ; въ одной рукѣ онъ держалъ бѣлую пухленькую ручку, другая такая же маленькая и необыкновенно прекрасная ручка, обнявъ его шею, лежала у него на плечѣ. Я припоминаю каждое слово ихъ разговора, какъ будто только за минуту слышалъ его.

— Вѣроятно, вы имѣли причину не забывать его, замѣтилъ я.

— А вотъ увидите. Маленькая ручка трепетала въ рукѣ моего господина, а другая ручка все крѣпче и крѣпче обнимала его. Луна сіяла такъ ярко, что свѣтъ ея не уступалъ дневному свѣту. Я видѣлъ, какъ слезы падали на плечо мистера Джорджа. Онъ спрашивалъ: неужели она въ самомъ дѣлѣ боится и печалится…. и онъ прошепталъ что-то на ухо; но она отвернулась, и не удерживая слезъ, отвѣчала: нѣтъ; и потомъ говорила, что она безъ малѣйшаго ропота будетъ переносить и позоръ и молву и даже преслѣдованіе, чувствуя въ глубинѣ души своей, что оба они не знали за собой вины, за которую бы должны отвѣчать. Нѣтъ, не того она страшилась и не о томъ сокрушалась. Она страшилась за него; и при этомъ печально посмотрѣла въ лицо мистера Джорджа. Онъ старался разсѣять ея опасенія, и увѣрялъ, что къ дню его рожденія, къ девятому іюня, когда вернется изъ Италіи, все будетъ устроено и все будетъ прекрасно. Минуты двѣ спустя, она сказала, что Богъ знаетъ, что еще можетъ случиться до того дня. Она знала, что за женщина его бывшая невѣста: знала, что эта невѣста непремѣнно сдѣлаетъ ей что нибудь дурное, и никогда не позабудетъ его отказа жениться на ней. «Узнавъ, кто ея соперница, — и миленькое созданіе затрепетало еще болѣе — повѣрь мнѣ, она не оставитъ насъ въ покоѣ, пока не погубитъ обоихъ.» Мистеръ Джорджъ сказалъ, что, по его мнѣнію, больше всего нужно опасаться брата, особенно когда онъ, а съ нимъ вмѣстѣ и весь свѣтъ, узнаетъ…. тутъ онъ снова прошепталъ ей что-то на ухо; она снова потупила головку, но на этотъ разъ уже не плакала. Мистеръ Джорджъ поцаловалъ ее; ласкаясь къ нему, она умоляла его не ходить больше на опасные политическіе митинги. Она гордилась его популярностью, и любила отъ всей души за его благородную защиту бѣднаго класса людей. Ея мать неоднократно говорила ей, будто бы мистеръ Кальдеръ, при своемъ черствомъ, каменномъ сердцѣ, старается убѣдить стараго сквайра, что брату его не миновать висѣлицы, и что онъ уже и теперь отверженъ отъ общества.

"Я сидѣлъ на деревѣ такъ долго, что прозябь до костей, и хотѣлъ перемѣнить свое положеніе. Забывъ совсѣмъ, что при мнѣ была веревка, я выпустилъ ее изъ рукъ. Она упала прямехонько на шляпу мистера Джорджа. Испуганные, они соскочили со скамейки; мистеръ Джорджъ обнялъ станъ молоденькой лэди, чтобъ защитить ее и успокоить. Само собою разумѣется, я спустился съ дерева.

" — Бездѣльникъ! ты насъ подслушиваешь! сказалъ онъ.

"Я признался.

" — Кто тебя назначилъ быть моимъ лазутчикомъ? вскричалъ онъ. — И ты рѣшился на это? ты, который ѣшь мой хлѣбъ? Кто тебѣ велѣлъ поступить такимъ образомъ?

"Мистеръ Джорджъ былъ очень вспыльчивъ.

"Я сказалъ, что меня никто не заставлялъ, и объяснилъ, какъ это случилось. Я признался, что но неволѣ слышалъ ихъ разговоръ, но такъ какъ онъ былъ добрымъ для меня господиномъ, то я торжественно далъ клятву, изъ всего ихъ разговора не сказать ни слова ни одной живой душѣ. Я высказалъ то, что было на моей душѣ. Но все это время молоденькая лэди смотрѣла на меня, приняла участіе во мнѣ и тихимъ, нѣжнымъ голосомъ сказала: «Я думаю, милый Джорджъ, ты можешь положиться на него», съ этимъ вмѣстѣ она оставила легкія усилія освободиться изъ объятій мистера Джорджа, какъ будто уже вовсе не боялась моего присутствія въ ихъ тайномъ свиданіи. Никогда не забуду ее — никогда!

Тутъ отставной грумъ и гусаръ впалъ въ глубокую задумчивость, и втеченіе нѣсколькихъ минуть оставался безмолвнымъ, слегка понукая лошадку, чтобъ держаться наровнѣ со мною. Углубленный въ размышленія, по поводу грустнаго воспоминанія о своей прежней жизни, онъ, въ послѣдніе полчаса, позволилъ мнѣ надѣлать множество отступленій отъ правилъ верховой ѣзды; наконецъ, какое-то страшное движеніе моихъ колѣней и каблуковъ вывело его изъ задумчивости. Кротко упрекнувъ меня, онъ предложилъ пуститься въ полный галопъ.

— Укоротите лѣвый поводъ, и троньте ее лѣвымъ каблукомъ! сказалъ онъ. — Вотъ такъ! она пойдетъ отлично, вы будете сидѣть, какъ въ колыбели.

Въ это время, проѣхавъ по опушкѣ болота, мимо Крукстонскихъ Ивъ, и сдѣлавъ прогулку миль въ десять, мы поворотили нашихъ коней въ обратный путь. Здѣсь я попросилъ моего обязательнаго проводника показать коттеджъ, у котораго мистеръ Джорджъ заставлялъ его такъ долго ждать себя послѣ поѣздокъ своихъ въ аббатство Стонардъ.

— Вы, правы, сэръ! замѣтилъ онъ, лукаво посмотрѣвъ на меня изъ-подъ полей своей шляпы: — молоденькая лэди подъ дубомъ была никто иная, какъ миссъ Левэйнъ. Вотъ и Угловой Коттеджъ.

Онъ указалъ мнѣ на покрытый плющемъ, сверху до низу, коттеджъ, при соединеніи трехъ дорогъ. Большая дорога изъ Матлока и Воттингэма подходила прямо къ нему и потомъ раздѣлялась подлѣ его треугольнаго садика, направляясь вправо къ аббатству Стонардъ по опушкѣ болота. Красивенькіе ворота, съ небольшимъ навѣсомъ, проводили къ церкви, черезъ кладбище, отдѣленное отъ коттеджа лѣвой вѣтвью воттингэмской дороги.

— Однако вы ничего не сказали мнѣ о свадьбѣ мистера Кальдера, замѣтилъ я, когда мы поднимались по Крукстонской сторонѣ горы Линней.

— Пожалуйста, не выпрямляйте своихъ ногъ, сказалъ онъ, вмѣсто отвѣта: — опустите каблуки, и держите стремена подъ суставами пальцевъ.

— Но, насчетъ свадьбы-то?

— Свадьба была, какой еще не видывали въ этомъ округѣ: на нее собралось восемьдесятъ джентльменовъ и лэди на верховыхъ лошадяхъ, кромѣ экипажей. Балъ и фейерверки были удивительны. Что касается до ужина…. Сидите крѣпче, сэръ!

Надо приписать чуду, что я не свернулся съ сѣдла. Передъ самымъ носомъ старой Руфы, изъ отверстія въ изгородѣ, совершенно неожиданно выскочилъ какой-то мужчина верхомъ на лошади, и испуганная Руфа, безъ малѣйшаго предупрежденія, бросилась въ сторону черезъ дорогу. Нежданный всадникъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ гору, потомъ повернулъ, и самымъ тихимъ шагомъ поѣхалъ назадъ. Его конь былъ тощій, но рослый и сильный. Всадникъ сидѣлъ на немъ какъ вкопанный. Его шляпа, сильно налощенная и съ узкими полями, его панталоны, подхваченныя снизу тоненькими штрипками, его однобортный коричневый сюртукъ, застегнутый на груди на двѣ пуговки, небрежно, но со вкусомъ повязанный шейный платокъ, придавали всей его фигурѣ стройный и юношескій видь. Но, когда онъ приблизился, я замѣтилъ, по крупнымъ морщинамъ на его лицѣ, что онъ былъ далеко старѣе средняго возраста. При проѣздѣ мимо Гокля, на суровомъ, загорѣломъ лицѣ незнакомца показалось что-то въ родѣ улыбки, между тѣмъ, какъ взоръ его былъ холоденъ и неподвиженъ.

— Это вѣрно вашъ другъ? спросилъ я, когда незнакомецъ удалился на значительное разстояніе. Іезуитъ, я думаю, или барышникъ?

Не смѣю повторить здѣсь словъ, которыми начался отвѣтъ моего проводника-наставника.

— Вы хотите знать, кто этотъ человѣкъ? Это такой мерзавецъ, такой негодяй, который столько же имѣетъ права существовать на свѣтѣ, какъ и тотъ человѣкъ, котораго на прошлой недѣлѣ повѣсили за убійство. Это сквайръ Крукстонъ: такъ, по крайней мѣрѣ, онъ называетъ себя.

Лицо Гокля, постоянно носившее оттѣнокъ улыбки и почтительнаго выраженія, вдругъ измѣнилось. Онъ началъ размахивать хлыстикомъ надъ головой своей лошадки такъ быстро, какъ будто въ рукахъ его была сабля и онъ врубился въ непріятельскій отрядъ.

— Поѣдемте скорѣе, сказалъ онъ, надвинувъ шляпу на самыя брови. Я не хочу и думать объ этомъ разбойникѣ!

Молча мы въѣхали на дворъ мистера Гокля. Съ той минуты, когда онъ произнесъ послѣднія слова, никакія просьбы, никакія убѣжденія не могли вынудить отъ него ни одного слова къ продолженію разсказа.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ наконецъ, въ какомъ-то раздумьи: — я ужь и то высказалъ чужую тайну и даже слишкомъ много. Тѣмъ болѣе, продолжалъ онъ, слѣзая съ лошади и угрюмо посмотрѣвъ мнѣ въ лицо: — тѣмъ болѣе, что мы не знаемъ другъ друга.

— Надѣюсь, мистеръ Гокль, познакомиться съ вами покороче. Вы, вѣроятно, навѣстите меня.

Сказавъ это, я побрелъ домой, едва передвигая ноги, и въ какомъ-то непріятно-болѣзненномъ изнеможеніи.

ГЛАВА II.

Джентльмены, пользующіеся хорошимъ здоровьемъ, но, подобно мнѣ, непривыкшіе къ сѣдлу, легко поймутъ, почему на другой день послѣ моей поѣздки, я не былъ способенъ заняться ни какимъ дѣломъ. Около полудня, скука моего заточенія была облегчена мистеромъ Гоклемъ, который пришелъ, чтобы дать мнѣ гомеопатическій совѣтъ къ излеченію моего недуга вмѣстѣ съ причиной его, повтореніемъ вчерашней прогулки. Я отказался рѣшительно.

— Дѣло въ томъ, сэръ, отрывисто сказалъ онъ и безъ всякихъ возраженій, подходя къ софѣ, на которой я лежалъ: — когда дѣла его приняли самый дурной оборотъ….

— Чьи дѣла?

— Моего господина, мистера Джорджа Дорили, отвѣчалъ онъ.

— О! вы доставите мнѣ величайшее удовольствіе окончаніемъ вашего разсказа, прервалъ я.

— Да; я хочу кончить его, продолжалъ онъ откровенно. Есть люди, которые привлекаютъ къ себѣ съ перваго взгляда; а есть и такіе, отъ первой встрѣчи съ которыми, такъ и хочется бѣжать. Вы напомнили мнѣ многое о мистерѣ Джорджѣ, и меня какъ будто силой влекло сюда, чтобъ разсказать вамъ о немъ все.

— Садитесь, пожалуйста, сказалъ я.

Даровитый наѣздникъ сѣлъ (о! какъ я ему завидовалъ!) Онъ сѣлъ на край стула, раздвинулъ ноги, и облокотился одной рукой на пачку бумагъ, завязанныхъ въ носовой платокъ и положенныхъ на колѣно.

— Когда дѣла его приняли самый дурной оборотъ, прибавилъ онъ: — мистеръ Джорджъ отдалъ мнѣ вотъ эти бумаги. Онѣ лучше моего разскажутъ вамъ другую половину его исторіи.

Мистеръ Гокль вручилъ мнѣ пачку, и взявъ торжественную клятву, что я ихъ возвращу, удалился.

Я никогда не воровалъ, никогда не стрѣлялъ дичи въ чужихъ имѣніяхъ; но, мнѣ кажется, совѣсть моя, когда я развернулъ первое письмо, познакомила меня съ ощущеніями похитителя чужой собственности. Однакожь, любопытство и добровольный вызовъ мистера Гокля взяли верхъ надъ этими ощущеніями, и я смѣло углубился въ сокровенные тайники семейныхъ дѣлъ, знать которыя я не имѣлъ ни малѣйшаго права.

Весьма естественно, съ самого начала мое вниманіе остановилось на пакетѣ съ письмами, писанными женской рукою. Они окаймлены были траурной полоской; всѣ носили на себѣ адресъ на имя мистеръ Джорджа, эсквайра, и всѣ, за исключеніемъ двухъ, покрыты были штемпелями иностранныхъ почтъ. Я оставилъ просматривать какую-то газету, изданную въ ноябрѣ 1817 года, оставилъ полученныя письма на мое имя — нѣкоторыя изъ нихъ были написаны крючковатымъ почеркомъ адвоката — и весь углубился въ чтеніе писемъ молоденькой лэди. Разобравъ ихъ по числамъ, я увидѣлъ, что первое было написано спустя около мѣсяца послѣ свиданія, описаннаго Гоклемъ во время нашей прогулки. Оно, повидимому, застало молодаго Дорнли во Флоренціи, и, въ выраженіяхъ глубокой горести, извѣщало о неожиданной кончинѣ матери миссъ Левэйнъ. Между этимъ письмомъ и другими прошелъ долгій промежутокъ времени; всѣ они были адресованы въ различныя мѣста по дорогѣ изъ Флоренціи въ Англію; послѣднее письмо отправлено было въ Ноттингэмъ, въ гостинницу Ройяль Джорджъ. Второе письмо было слѣдующаго содержанія:

"Печаль послѣ горестной утраты начинаетъ проходить; я считаю своею обязанностію передъ тобою, неоцѣненный мой Джорджъ, преодолѣвать свою горесть. Я забываю прошедшее и смотрю въ одно только будущее. Еще одинъ мѣсяцъ, и тогда какая перемѣна! Мнѣ кажется, я не въ состояніи буду перенесть счастіе, которое меня ожидаетъ! Вся жизнь моя, повидимому, истекаетъ, капля по каплѣ, въ потокъ времени, который такъ быстро приближается къ девятому іюня. Да; ты не долженъ выговаривать мнѣ, какъ выговаривалъ въ прошедшемъ письмѣ, за мое нетерпѣніе; не долженъ упрекать меня въ томъ, что я не употребляю всѣхъ моихъ усилій управлять моими чувствами; и теперь такъ спокойна, какъ миссъ Пильсъ, наша почтмейстерша квакерка. Но я должна описать тебѣ мое лекарство. Докторъ Боль сказалъ на прошлой недѣли, что всѣ мои умственныя способности заняты одной и той же идеей. Онъ посовѣтовалъ мнѣ немедленное путешествіе и перемѣну.

«Неоцѣненный мой Джорджъ! я путешествую вмѣстѣ съ тобою здѣсь, дома. Я слѣжу за твоимъ путешествіемъ по дневнику бѣднаго моего папа, веденному имъ во время обратнаго путешествія изъ Флоренціи, когда онъ былъ наставникомъ твоего, равно какъ и его, задушевнаго друга лорда Вордли. Съ наступленіемъ дня я мысленно сажусь въ карету, и переѣзжаю въ нѣсколько часовъ изъ одного мѣста въ другое, любуюсь виноградниками, дворцами, поселянами, пасторами, сельскими часовнями, горами, озерами, долинами и деревнями; и все это вмѣстѣ съ тобой; вмѣстѣ съ тобой останавливаюсь для перемѣны лошадей, обѣдаю, и снова пускаюсь лъ дорогу. Сегодня вторникъ; четверть пятаго по-полудни, и я въѣзжаю вмѣстѣ съ тобою въ Ниццу. Я знаю, что это такъ въ самомъ дѣлѣ; потому что вмѣстѣ съ тобой я въѣхала въ Геную, — вчера тому было двѣ недѣли, въ тотъ самый часъ, въ который ты остановился тамъ, какъ это видно изъ твоего письма, полученнаго мною вчера. Я буду путешествовать съ тобою, милый Джорджъ, день и ночь, пока не услышу, что ты спѣшишь къ девятому іюня, и уже спускаешься съ горы Линней, которая такъ мило красуется передъ моимъ окномъ.»

Письмо, писанное три дня спустя, было такое:

"Мистриссъ Кальдеръ почти постоянно живетъ теперь въ Крукстонъ-голлѣ, и меня чрезвычайно безпокоятъ учащенныя ея посѣщенія. Я вижу въ этихъ посѣщеніяхъ олицетворенное преслѣдованіе. Они намѣрены послать твоего отца въ Батъ, для перемѣны воздуха; но докторъ Боль говоритъ, что они хотятъ это сдѣлать для того только, чтобъ удалить его до твоего пріѣзда. Каждый разъ, когда въ немъ проявляется способность говорить, онъ спрашиваетъ о тебѣ; и я знаю, что когда ты воротишься, онъ приметъ тебя въ распростертыя объятія, если только они допустятъ это. Симптомы апоплексическаго удара миновали; но онъ все еще безнадеженъ. Тайна наша, повидимому, никому не извѣстна, но я страшусь пытливыхъ взоровъ мистриссъ Кальдеръ и ея разсчитанныхъ посѣщеній. Гдѣ ты теперь, милый другъ мой? Неужели все еще въ Ниццѣ?

"Вотъ и нашъ вѣрный союзникъ, Томъ, съ своей телѣжкой, поэтому я должна кончить. Отдаю тебѣ всю мою душу.

Твоя навсегда Юста."

Число слѣдующаго письма было недѣлею позже.

"Мистриссъ Кальдеръ постоянно говоритъ, что бѣдный мистеръ Дорнли, до паралича, безпрестанно сѣтовалъ, что все вліяніе и преимущества Крукстонскаго наслѣдства должны, съ его смертью, перейти къ радикалу, который будетъ пользоваться ими, по ихъ словамъ, для неблаговидныхъ цѣлей. Докторъ Боль говоритъ совсѣмъ другое. Добрый старикъ иногда хватаетъ доктора за руку, жметъ ее и силится сказать: «Джорджъ!» — какъ будто онъ съ нетерпѣніемъ хочетъ увидѣть тебя. Еслибъ ты только могъ увидѣться съ нимъ, то, я увѣрена, онъ благословитъ нашъ бракъ.

"Я начинаю бояться, что у мистриссъ Кальдеръ есть нѣкоторыя подозрѣнія. Выражая сожалѣніе, касательно моего скучнаго и жалкаго существованія, она бездушно говоритъ, что мама моя счастлива, оставивъ этотъ свѣтъ; и показывая видъ, что никакая клевета, которую сама же взводитъ на тебя, не можетъ касаться меня, чувствуетъ въ тоже время, что она подвергаетъ меня пыткѣ. Однажды она сказала мнѣ, что величайшимъ утѣшеніемъ для твоего отца, передъ его болѣзнью, служило то обстоятельство, что ты не женатъ; мысль, что имѣніе его должно перейти въ наслѣдство твоимъ дѣтямъ, убила бы его. Благодарю Небо, что я имѣла твердость перенести все это, и что не измѣнила себѣ ни при одномъ душевномъ движеніи во время ея посѣщеній; за то, когда она уходила, со мной дѣлались такіе сильные истерическіе припадки, что необходимо было посылать за докторомъ Болемъ. Говоря о мистерѣ и мистриссъ Кальдеръ, докторъ Боль постоянно принимаетъ серьёзное выраженіе въ лицѣ; однажды онъ даже намекнулъ, что они ни чѣмъ не подорожатъ, чтобъ устранить тебя. Гордость мистриссъ Кальдеръ непреклонна, и, какъ жена второго сына, она показываетъ видъ, что страдаетъ подъ бременемъ какого-то неизгладимаго позора. О, еслибъ только она знала, до какой степени я, въ моемъ совершенномъ одиночествѣ, нуждаюсь въ сестринской любви; съ какою горячностью я прижала бы, даже ее, къ груди моей; и какъ благословляла бы свою судьбу, во время твоего отсутствія, еслибъ имѣла хоть одну подругу, которая бы сочувствовала мнѣ!

«А между тѣмъ, неоцѣненный мой Джорджъ, я продолжаю считать часы и минуты небольшаго промежутка, отдѣляющаго насъ отъ девятаго іюня. Ты и я весело продолжаемъ наше путешествіе, и теперь выѣзжаемъ изъ Дижона. Я вижу, какъ твое милое лицо выглядываетъ изъ окна дорожной кареты, и слышу, какъ твой звучный голосъ приказываетъ почтальону поспѣшить. Осталось еще три недѣли! О, еслибъ эти три недѣли обратились только въ одну недѣлю, въ одинъ день, въ одну минуту!»

Спустя нѣсколько дней:

"Сейчасъ только говорили, что твой визитъ къ лорду Вордли, во Флоренціи, дѣлаетъ твой выборъ въ Шатберійскомъ округѣ несомнѣннымъ. Они еще будутъ говорить о тебѣ; но я всячески стараюсь отклонить отъ себя разговоръ подобнаго рода. Вчера я сказала мистеру Кальдеру (который пріѣзжаетъ теперь чаще, чѣмъ когда нибудь, и иногда вмѣстѣ съ женой), что по газетамъ въ округѣ все спокойно. «Это вздоръ! воскликнулъ онъ: нельзя ожидать спокойствія, пока округомъ будутъ ворочать такіе злоумышленники, какъ Джорджъ Дорнли!» — и еще что-то въ этомъ родѣ; говорилъ также, что государство совершенно погибнетъ, если такіе люди, какъ ты, будутъ получать въ наслѣдство богатыя имѣнія и, вмѣстѣ съ тѣмъ, сильное вліяніе. Онъ говорилъ это безъ гнѣва, но сухо, сквозь зубы, какъ будто пережевывалъ каждое слово; его рука, въ тоже время, крѣпко сжимала колѣно. Мистриссъ Кальдеръ съ каждымъ днемъ становится враждебнѣе. Она говорила о предосудительности тайныхъ браковъ, и доказывала «что не слѣдуетъ считать ихъ законными;»; — говорила, что дѣти твои, сравнительно съ ея дѣтями, будутъ нищими, измѣряла меня съ головы до ногъ злобнымъ взглядомъ, приводившимъ меня въ трепетъ. Я почти была убѣждена, что ей все извѣстно, и эта мысль разрывала на части мое бѣдное сердце. Хотя я постоянно сижу въ большомъ креслѣ, спиной къ свѣту, и никогда не оставляю подушки съ коклюшами, но у нея такой пронзительный взглядъ, что, мнѣ кажется, она видитъ и въ потемкахъ. Онъ и она говорили о болѣзни твоего отца, не столько сожалѣя о его болѣзни, сколько о томъ, что, въ этомъ жалкомъ положеніи, онъ не можетъ сдѣлать распоряженій относительно назначенія наслѣдника.

«Наперекоръ всему этому, сидя за рукодѣльемъ (я наплела кружевъ, покрайней мѣрѣ, на полдюжины маленькихъ чепчиковъ и на самую большую рубашечку!), я продолжаю мое путешествіе. Я слышу звонъ почтовыхъ колокольчиковъ, слышу хлопанье бича; отъ времени до времени чувствую дорожные толчки; кто-то сердится на почтовыхъ станціяхъ, и прибѣгаетъ къ ужасно сильнымъ выраженіямъ. Теперь мы выѣзжаемъ изъ Парижа: не правда-ли, милый мой, неоцѣненный Джорджъ?»

Вотъ это письмо отправлено недѣлей позже:

"Вчера отправили въ Батъ бѣднаго, добраго мистера Дорили; и хотя я не видала его съ тѣхъ поръ, какъ ты оставилъ меня, но чувствую свое одиночество сильнѣе прежняго. Если правда не огорчитъ тебя, мой милый мужъ, то скажу тебѣ, что я не описала и десятой доли тѣхъ преслѣдованій, которыя переносила отъ брата твоего и его жены; но я всегда буду стараться думать о нихъ, какъ о твоихъ родственникахъ, съ привязанностію и даже любовью. Докторъ Боль боялся, чтобы вслѣдствіе этого не случилось со мной чего нибудь преждевременно; но онъ не знаетъ еще, до какой степени я могу назваться непоколебимой и разсудительной женщиной.

"Это письмо застанетъ тебя въ Дуврѣ, изъ котораго мы весело помчимся въ Лондонъ. Твое письмо, мнѣ кажется, запоздало на почтѣ. Я въ восторгѣ отъ распоряженій твоего лондонскаго друга, и, не теряя ни минуты времени, спѣшу воспользоваться твоими совѣтами. Я узнаю, что коттеджъ, который онъ нанялъ для насъ въ Гэмпсгедѣ, находится почти за-городомъ, и въ тоже время въ недальнемъ разстояніи отъ Парламента, гдѣ будетъ проходить большая часть твоего времени. Но, неоцѣненный мой Джорджъ, не сердись, если я не оставлю нашего миленькаго коттеджа до твоего пріѣзда. Еслибъ письмо твое пришло вовремя, то, можетъ быть, я обрадовалась бы случаю удалиться (прости за выраженіе) отъ моимъ враговъ: но теперь, когда проходитъ послѣдняя недѣля моимъ ожиданіямъ, когда, съ минуты нашей разлуки, воображеніе постоянно рисовало картину нашей встрѣчи здѣсь, въ этомъ маленькомъ домикѣ, съ которымъ соединена каждая минута счастія моей жизни, счастія, которымъ я обязана единственно тебѣ, я рѣшилась лучше перенесть мои огорченія втеченіе еще нѣсколькихъ дней, чѣмъ ѣхать для встрѣчи съ тобой въ Лондонъ. Къ тому же докторъ Боль говоритъ, что путешествіе теперь для меня не безопасно. По твоимъ словамъ, ты пемедленно по пріѣздѣ въ Лондонъ долженъ посѣтить Стутбери. Этотъ городъ лежитъ по дорогѣ въ Крукстонъ; и если ты промедлишь хоть днемъ, тогда день твоего рожденія, давно ожидаемое девятое іюня, пройдетъ безвозвратно и уже лишится той прелести, которой я жду отъ него.

«Кромѣ твоего брата и его жены, меня никто не навѣщаетъ. Правда, изрѣдка меня навѣщаетъ нашъ священникъ; но мистриссъ Драли и ея дочери ни разу не заглянули въ мой коттеджъ, и рѣдко говорятъ со мной, встрѣчаясь на дорогѣ. Даже добрая миссъ Пильсъ, квакерка, болтовня которой всегда занимала меня, въ послѣднее время замѣтно скупится на бесѣду со мной, когда я являюсь на почту, и раза два намекнула на непріятную молву относительно меня, на молву, которая, я трепещу отъ одной мысли, должна такъ радовать ихъ. Но, ненаглядный мой Джорджъ, въ будущій понедѣльникъ наступить свѣтлое, лучезарное девятое іюня; ты пріѣдешь, и весь свѣтъ узнаетъ, что я… О, я схожу съума отъ радости!»

Послѣднее нисьмо было адресовано въ ноттингэмскую гостинницу.

"Неоцѣненный мой Джорджъ, я посылаю это письмо, по твоему адресу, въ гостинницу Ройяль Джорджъ. Пожалуйста, поклонись отъ меня доброй содержательницѣ этого дома, которая была такъ внимательна ко мнѣ въ день нашей тайной поѣздки; поклонись и моей хорошенькой служанкѣ, дочери хозяйки дома. Какъ хорошо сохранили онѣ нашу тайну!

"Ночью мы выѣдемъ изъ Лондона, въ дилижансѣ, и притомъ снаружи. Надобно хорошенько укутаться, потому что нынѣшнія іюньскія ночи весьма измѣнчивы. Я не знавала такого холоднаго лѣта.

«Черную Нэпъ вчера отправили въ Стутбери. У фермера Торпъ какое-то дѣло въ этомъ городѣ, и онъ съ удовольствіемъ взялъ на себя провести туда твою лошадь. Я знаю, увидѣвъ ее, ты останешься доволенъ ея состояніемъ. Поблагодари за это Томаса, когда увидишь его въ Альфретонѣ: онъ чрезвычайно гордится ею, и, надо сказать, во все время твоего отсутствія, былъ усерднымъ и превосходнымъ слугою. Я рѣшилась послать его въ Альфретонъ, чтобъ доставить тебѣ возможность пріѣхать домой на своей лошади. Полагаю, ты будешь мчаться — домой ко мнѣ! Восторгъ этой мысли безпредѣленъ…»

«О, обожаемый мной — мужъ мой! съ приближеніемъ понедѣльника, счастье мое становится невообразимо! Еслибъ грустныя воспоминанія и тревожныя опасенія не омрачали его, мнѣ кажется, я совсѣмъ лишилась бы разсудка. Иногда мнѣ думается, что какія нибудь обстоятельства могутъ замедлить или совершенно помѣшать нашей встрѣчѣ; иногда кажется, что ей ничто не можетъ помѣшать, и что нѣтъ на землѣ, а тѣмъ болѣе на Небѣ, такой чудовищной жестокости, которая разрушила бы ожидающій меня міръ счастья! Молю небо, да низпошлетъ оно на тебя тысячу благословеній!

P. S. Распечатываю письмо, чтобъ сказать тебѣ, что докторъ Боль неожиданно получилъ предложеніе немедленно отправиться въ Батъ, для передачи батскимъ докторамъ метода леченія, котораго они должны держаться относительно твоего отца.»

Остальную часть исторіи, которую узналъ я частью изъ пакета, переданнаго Гоклемъ, частью отъ него самого, и отъ лицъ, съ которыми я познакомился впослѣдствіи, я буду разсказывать уже въ послѣдующихъ главахъ отъ своего лица.

ГЛАВА III.

Густой шотландскій туманъ опустился на Ноттингэмъ въ то девятое іюня, которое въ первой четверти нынѣшняго столѣтія совпадало съ понедѣльникомъ. Наканунѣ этого дня въ гостинницу Ройяль Джорджъ прибылъ видный, плечистый, среднихъ лѣтъ мужчина, на красивомъ конѣ; и, получивъ на другое утро письмо, адресованное на имя Ноббля, оставилъ часть своего завтрака, поспѣшно вышелъ изъ гостинницы и не возвращался до обѣда.

Онъ стоялъ подлѣ буфета, когда къ гостинницѣ подъѣхалъ на черной кобылѣ молодой путешественникъ, вошелъ въ общую комнату, сбросилъ съ себя мокрый бѣлый пальто, приказалъ немедленно высушить его, и, постучавъ въ маленькое буфетное окно, спросилъ, мѣтъ ли писемъ на его имя. Миловидная дѣвушка отворила окно, съ веселой улыбкой потрясла густыми локонами, и, выразивъ надежду, что молодой джентльменъ въ добромъ здоровьѣ, подала ему два письма. Онъ, однакожъ, не от. вѣчалъ на любезный вопросъ съ своей обычной любезностью; потому что первое письмо, которое онъ распечаталъ, замѣтно его огорчило. На письмѣ не было почтоваго штемпеля, и потому онъ спросилъ, кто его доставилъ?

— Лакей изъ гостинницы «Зеленый кабакъ», отвѣчала миловидная дѣвушка.

Въ то время, когда онъ читалъ, мистеръ Ноббль, стоя въ сторонѣ и показывая видъ, будто стрижетъ ногти большимъ перочиннымъ ножемъ, не приподнималъ своихъ глазъ, но, нахмуривъ брови, измѣрялъ изъ-подъ нихъ посѣтителя. Новый гость, заказавъ обѣдъ, вошелъ въ отдѣльную комнату. Мистеръ Ноббль удалился обѣдать въ кофейную. Удаляясь, онъ оглянулся назадъ, и на широкомъ лицѣ его показалась широкая улыбка, потому что въ эту минуту другой джентльменъ, закрывая за собою дверь, подносилъ къ губамъ письмо съ траурной каймой, полученное съ почты.

Замѣчательно, что аккуратно черезъ часъ тѣ же самыя лица, отобѣдавъ въ различныхъ комнатахъ, появились на тѣхъ же самыхъ мѣстахъ, въ одно и то же время. Оба приказали дать лошадей въ одинъ и тотъ же моментъ, и оба отправились по одной и той же дорогѣ.

— Не вмѣстѣ ли намъ ѣхать? спросилъ мистеръ Ноббль.

— Благодарю васъ, отвѣчалъ болѣе молчаливый путешественникъ: у меня есть дѣло въ Альфретонѣ и потому я долженъ опередить васъ.

— Странно! Я тоже тороплюсь въ Альфретонъ. Я хочу застать тамъ Честерфильдскій дилижансъ, и потому долженъ ѣхать очень быстро.

Молодой человѣкъ, къкоторому относились эти слова, не сдѣлалъ отвѣта на нихъ: онъ какъ будто нсслышалъихъ, читая объявленія, наклеенныя на стѣнѣ корридора и носившія названія: «Возмущеніе», «Поджигательство», «Измѣна», «Мятежные митинги», и г. п.; въ одномъ изъ этихъ объявленій предлагалось пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ награды за поимку одного возмутителя, въ другомъ — двѣсти фунтовъ — за другаго.

— Веселыя времена настали! сказалъ мистеръ Ноббль весьма смѣло.

Молодой джентльменъ, оторвавшись отъ чтенія, быстро повернулъ голову, и съ изумленіемъ посмотрѣлъ на мистера Ноббля, но продолжалъ молчать. Онъ зналъ очень хорошо, что при отмѣнѣ грамоты Habeas Corpus, при тюремныхъ заточеніяхъ, весьма часто безъ всякой вины и преступленія со стороны заточеннаго, и даже безъ всякаго суда, при множествѣ шпіоновъ, рыскавшихъ по всѣмъ мятежнымъ и голодающимъ частямъ государства, каждый свободный англичанинъ, не имѣвшій независимаго состоянія, по крайней мѣрѣ, въ пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода (какъ замѣтилъ Сидней Смитъ), долженъ былъ быть крайне осторожнымъ въ выраженіи своихъ политическихъ мнѣній передъ незнакомцемъ. Быть можетъ, мистеръ Ноббль имѣлъ пятьсотъ фунтовъ дохода: его новый синій фракъ съ золочеными пуговицами, его щегольскіе сапоги съ отворотами, его конь кровной породы, и его нескромныя сужденія о дѣйствіяхъ правительства, когда оба незнакомца сѣли на коней и легкой рысью поскакали изъ города, — подтверждали бы эту идею, еслибъ не нѣкоторая фамильярность и хвастовство, скрыть которыя мистеръ Ноббль не могъ при всемъ своемъ желаніи.

Его политическія мнѣнія, довольно жаркія, очевидно, согласовались съ мнѣніями его товарища, который, несмотря на усилившійся мелкій дождь, ослабилъ нѣсколько поводья, чтобы продолжать разговоръ. Но въ это время, молодой джентльменъ застегнулъ бѣлый пальто, засунулъ кисточки гессенскихъ сапоговъ, и, миновавъ толпу фабричныхъ дѣвушекъ, пробиравшихся по грязной дорогѣ къ вечернему чаю, далъ коню шпоры, пожелалъ спутнику добраго вечера, и вскорѣ далеко находился отъ звуковъ голоса политика, и отъ шлепанья деревянныхъ башмаковъ фабричныхъ дѣвушекъ.

Мистеръ Ноблль даль отъѣхать молодому джентльмену до Сельстона, и снова настигъ его. Но даже и теперь попытки его возобновить разговоръ не увѣнчались успѣхомъ. Незнакомецъ былъ учтивъ, но еще разъ пожелалъ добраго вечера, и еще разъ шпоры коню, — это было отвѣтомъ на всѣ его вопросы. Проскакавъ мили три, черная кобыла остановилась на углу двухъ дорогъ, и въ тоже время изъ-подь ближайшаго плетня вышелъ молодой грумъ съ сухимъ чернымъ пальто и съ сѣрой лошадью. Его господинъ немедленно перемѣнилъ и то и другое; ему не хотѣлось быть узнаннымъ: онъ уже что проѣхалъ мимо нѣсколькихъ бродягъ. Перемѣняя пальто, онъ спросилъ грума, какія онъ получилъ приказанія отъ своей госпожи?

— Я долженъ отвести Черную Пэнъ въ Дэбри, оставить ее тамъ въ гостинницѣ, и оттуда сейчасъ же отправиться въ Лондонъ, отвѣчалъ грумъ.

— Только?

— По пріѣздѣ въ Лондонъ, я долженъ немедленно ѣхать въ Чалькотъ-Коттеджъ, близь Гэмпстеда, и сказать хозяйкѣ дома, что вы и моя госпожа прибудете въ коттеджъ въ четвергъ. А въ четвергъ я долженъ встрѣтить васъ, съ каретой, въ Ислингтонѣ, въ гостинницѣ «Павлинъ.»

— Прекрасно. Но планы мои совершенно измѣнились. Поѣзжай сейчасъ же въ Угловой Коттеджъ, поѣзжай какъ можно скорѣе, только осторожнѣй, потому что Черная Пэнъ очень устала, и скажи твоей госпожѣ, что я буду нѣсколькими часами позже, чѣмъ надѣялся. Потомъ ты можешь сѣсть въ Шеффильдскій дилижансъ, ѣхать въ Лондонъ и исполнить все, что приказано.

Во время этого разговора, юноша въ знакъ выраженія радости, что снова увидѣлъ своего господина, весьма быстро пощелкивалъ указательнымъ пальцемъ по полямъ своей шляпы.

Господинъ поднялъ свою лошадь въ галопъ, между тѣмъ какъ его грумъ легкой рысью поскакалъ въ обратную сторону. За нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, какъ мистеръ Ноббль, ничего не подозрѣвая, подъѣхалъ къ перекрестку, молодой джентльменъ остановился на минуту у дверей гостинницы «Лисица», въ Альфретонѣ.

— Не угодно ли, сэръ, пожаловать въ комнату и скушать что нибудь горячее? спросилъ содержатель гостинницы: — вы промокли насквозь.

— Благодарю васъ, нѣтъ. Скажите, не проходилъ ли мимо васъ грумъ, по дорогѣ въ Пенгриджъ?

Онъ хотѣлъ узнать, не шатался ли въ этомъ мѣстѣ его грумъ безъ всякой нужды.

Содержатель гостинницы, не совсѣмъ довольный поспѣшностью путешественника, отвѣчалъ, что втеченіе дня прошло потому направленію нѣсколько бродягъ; но былъ ли между ними грумъ джентльмена, и какой именно, онъ не могъ сказать утвердительно. Джентльменъ, не сказавъ больше ни слова, поѣхалъ дальше.

Спустя нѣсколько минутъ, къ гостинницѣ подъѣзжалъ другой всадникъ, и содержатель гостинницы вышелъ на дорогу, въ полной готовности принять лошадь проѣзжаго. Но и этотъ всадникъ проѣхалъ мимо, не спросивъ ни слова о честерфильдскомъ дилижансѣ.

— Удивительная вещь, что мимо насъ и притомъ ночью ѣдутъ въ Пентриджъ, — чтобы это значило? вѣрно опять какія нибудь штуки капитана! вошедши въ двери, сказалъ женѣ своей содержатель гостинницы. — Днемъ шли туда пѣшкомъ какіе-то бродяги, а теперь, смотришь, ужь ѣдутъ и верхами!

Жена выразила увѣренность, что мистеръ Флипъ разскажетъ все, что тамъ творится, лишь только подъѣдетъ съ дилижансомъ; а подъѣхать онъ долженъ былъ черезъ нѣсколько минутъ, «если только не торопится въ Ноттингэмъ, въ гостинницу Ройяль Джорджъ» прибавила она, начиная подогрѣвать для мистера Флипа эль съ полынной эссенціей.

Между тѣмъ, молодой джентльменъ, оставивъ за собою еще мили двѣ, услышалъ, что его кто-то догоняетъ; и, оглянувшись назадъ, увидѣлъ, что въ погоню за нимъ мчится его давишны спутникъ.

— Сѣрая лошадь и черный пальто! воскликнулъ мистеръ Ноббль, про себя, подъѣзжая къ всаднику. — Чортъ возьми, какая неудача! я потерялъ его изъ виду! Впрочемъ, и при этой мысли лицо его просвѣтлѣло: — онъ могъ перемѣнить въ Альфретонѣ и платье и лошадь.

Чтобъ разрѣшить свои сомнѣнія, онъ въ третій разъ поровнялся съ незнакомцемъ, подинъ взглядъ на него совершенно его успокоилъ.

— Клянусь Георгомъ! воскликнулъ онъ: — какъ я радъ, что еще вижу васъ — очень радъ, очень!

Но джентльменъ, прекрасныя черты лица котораго обличили его, ни слова не отвѣчалъ на этотъ комплиментъ. Онъ только сказалъ, что, вѣроятно, мистеръ Ноббль перемѣнилъ свое намѣреніе ѣхать въ дилижансѣ.

— Я совсѣмъ отдумалъ ѣхать туда, куда хотѣли

Наступило минутное молчаніе.

— Впрочемъ, я скажу вамъ напрямикъ, куда я ѣду. Я ѣду въ Пентриджъ, въ гостинницу «Бѣлый Конь», чтобы видѣться тамъ съ капитаномъ: вотъ куда я ѣду. Незнакомецъ выслушалъ эти слова съ удивленіемъ и обнаружилъ нѣкоторое волненіе.

— Ничего, ничего, сказалъ Ноббль: — вамъ не слѣдуетъ бояться; стоить мнѣ сказать одно только словцо, и мы будемъ друзьями. Но вотъ и дилижансъ: подождемте, пока онъ проѣдетъ, и тогда вы услышите это слово.

Черезъ минуту мистеръ Флипъ проѣхалъ мимо всадниковъ, которые дали дорогу дилижансу; фонари его колесницы въ пасмурныхъ сумеркахъ бросали на дорогу тусклый, красноватый свѣтъ. Когда всадники, пропустивъ дилижансъ, снова соединились, Ноббль довѣрчиво наклонился на сторону своего сѣдла, и прошепталъ:

— Заклёпки!

Спутникъ его не рѣшился отвѣчать на этотъ пароль.

— Надо вамъ правду сказать, сказалъ онъ: — я не принадлежу ни къ какому обществу, и не имѣю никакихъ тайнъ. То, что я дѣлаю въ политическомъ отношеніи, я дѣлаю, не подчиняясь никому….

— Кромѣ лорда Вордли, прервалъ другой съ усмѣшкой: — я знаю все о васъ; хотя вы и можете полагать, что я не знаю. Вы джентльменъ, котораго зовутъ Молодымъ Сквайромъ. Вы ѣхали прямо въ Крукстонъ; но одно изъ писемъ, полученныхъ вами въ гостинницѣ «Ройяль Джорджъ», сообщило вамъ нашъ пароль, и принудило ѣхать, вмѣсто Крукстона, на Пентриджскій митингъ.

— Значитъ, вы депутатъ этого митинга, возразилъ Молодой Сквайръ, стараясь скрыть свое изумленіе.

— Такъ точно. Депутатъ отъ восточныхъ провинцій, и еще разъ повторяю вамъ: Заклёпки!

— О двухъ шляпкахъ! было отвѣтомъ.

Послѣ непродолжительнаго молчанія, втеченіе котораго каждый раздумывалъ, какое направленіе приметъ разговоръ теперь, когда взаимныя отношенія должны отличаться довѣріемъ другъ къ другу, наконецъ Ноббль, приписывая молчаніе своего товарища недовѣрчивости, сказалъ довольно сурово:

— Послушайте, хоть вы и Сквайръ, но я не позволю дѣлать съ нашимъ братомъ, что хотите; это будетъ похоже на трусость съ моей стороны. Я убѣжденъ, что вы ѣдете заставить ноттингэмскаго капитана поджать, какъ говорится, хвостъ.

— Я не обязанъ, сэръ, отдавать вамъ отчетъ въ моихъ дѣйствіяхъ, сказалъ Молодой Сквайръ.

— Можетъ статься…. Вчера вечеромъ я не видѣлъ васъ на ноттингэмекомъ митингѣ, прибавилъ мистеръ Ноббль.

— Я тамъ не былъ, рѣзко отвѣчалъ джентльменъ.

Мистеръ Ноббль улыбнулся.

— Но я знаю все, что тамъ происходило.

Мистеръ Ноббль нахмурился и что-то проворчалъ.

Онъ провелъ минуту въ этомъ мрачномъ расположеніи, и наконецъ сказалъ:

— Я вамъ вотъ что скажу: напрасно вы ѣдете въ этотъ край лить холодную воду на горячее и доброе дѣло. Капитанъ уже собралъ свою команду, и готовъ выступить въ походъ. Команда его хорошо вооружена, замѣтьте это, и онъ на волосъ не отступитъ отъ своего намѣренія. Мы рѣшились приступить къ дѣлу въ эту же ночь. Вы, да и каждый изъ васъ, слишкомъ опоздали съ своими обветшалыми спичами и холодными увѣщаніями относительно терпѣнія и конституціоннаго образа дѣйствій.

— Мы стараемся убѣдить людей здравомыслящихъ, обнаружить чудовищный обманъ ихъ безумныхъ предводителей, сказалъ Молодой Сквайръ: — и хотя, въ послѣднее время, я не принималъ ни малѣйшаго участія въ политикѣ, — я былъ за границей, — по все же я долженъ, я буду стараться достичь своей цѣли.

— Только, пожалуйста, не испытывайте вашихъ стараній надъ капитаномъ; въ противномъ случаѣ вы дорого поплатитесь, возразилъ Ноббль суровымъ тономъ. — Кровь его товарищей взволнована — она кипитъ въ ихъ груди; берегитесь остудитѣ ее.

— Принимать ли ваши слова за угрозу или предостереженіе, сказалъ молодой джентльменъ рѣшительнымъ тономъ: — для меня это все равно. Я пріѣхалъ сюда не за тѣмъ, чтобы ссориться.

— А за тѣмъ, чтобъ трусить!

Молодой сквайръ не разслышалъ этого оскорбительнаго упрека. Въ это время они подъѣхали къ группамъ работниковъ и ребятишекъ; изъ нихъ нѣкоторые, расхаживая по дорогѣ, шумно о чемъ-то разсуждали, а другіе брянчали пиками и ружьями, вскидывая ихъ на плечи. Нѣкоторые несли длинные факелы, огромные какъ колья и предназначенные освѣщать дорогу ко время похода, иные пробовали ружейные и пистолетные кремни. Словомъ, такой былъ страшный шумъ и сумятица, что они заглушили бы голосъ несравненно сильнѣе голоса мистера Ноббля.

Они слѣзли съ коней у гостинницы «Бѣлый Конь» въ Пентриджѣ. Конюхъ принялъ кровнаго коня и отвелъ его въ конюшню; но Молодой Сквайръ объявилъ, что онъ немедленно отправится въ обратный путь, и потому желаетъ привязать свою сѣрую лошадь у водопоя; при этихъ словахъ, зѣваки, толпа которыхъ увеличивалась съ каждой минутой, дали дорогу молодому джентльмену. Каждый новопришелецъ освѣдомлялся, сдѣлано ли что нибудь; а если нѣтъ, то будетъ ли сдѣлано, и каждый получалъ отвѣтъ, что капитанъ и его товарищи все еще совѣщаются въ комнатѣ. Можетъ статься, джентльмены, пріѣхавшіе верхами, и привезли извѣстія, которыхъ онъ ожидаетъ.

Когда Ноббль вошелъ въ комнату, ноттингэмскій капитанъ, при тускломъ свѣтѣ единственной свѣчи, на грязномъ столѣ, покрытомъ лужами пива, табакомъ и трубками, разсматривалъ карту.

— Да, говорилъ онъ окружавшимъ его, передвигая пальцемъ по картѣ съ одного мѣста на другое. — Прежде всего мы обойдемъ деревни. Изъ каждаго дома къ намъ долженъ присоединиться мужчина съ ружьемъ; ни какъ не меньше. Въ Лэнэндѣ насъ встрѣтятъ винчфильдскіе поселяне. Оттуда мы двинемся на чугунный заводъ Буттерли; тамъ возьмемъ пушку и столько людей, сколько будетъ возможно; потомъ въ загородь Тофэма, чрезъ Рипли и Кондоръ, чтобъ переманить на нашу сторону сванвикцевъ. Послѣ того, уже цѣлымъ отрядомъ пойдемъ мимо Альфретона, Сомеркотса, черезъ мостъ Пай, къИствуду. Оттуда въ ноттингэмскій лѣсъ, куда собрались уже ноттингэмскіе ребята тысячами, и, въ какихъ нибудь полчаса, Ноттингэмъ будетъ нашъ.

— Чего же вы ждете? нетерпѣливо спросилъ одинъ изъ окружавшихъ.

— Я жду норвичскаго депутата; онъ долженъ привезти мнѣ извѣстіе о времени возстанія въ другихъ мѣстахъ, отвѣчалъ капиталъ.

— А вотъ и онъ на лицо, сказалъ голосъ въ самыхъ дверяхъ.

Ноббль выступилъ впередъ. Капитанъ всталъ съ мѣста.

— Ну, что же, сказалъ онъ отрывисто: — въ которомъ часу?

— Въ десять, отвѣчалъ Ноббль.

— Повсемѣстно?

— Повсемѣстно. Готовы ли вы?

— Всѣ до единаго, отвѣчалъ капитанъ: — теперь ровно девять.

Свернувъ карту, и взявъ ее въ руку на подобіе жезла, онъ подошелъ къ дверямъ. Втеченіе двухъ-трехъ минутъ съ жаромъ разговаривалъ онъ съ мистеромъ Нобблемъ. Часть этого разговора была слышна Молодому Сквайру, который въ доводахъ своего спутника видѣлъ или преувеличенія, или чистѣйшую ложь. Ноттингэмскій капитанъ, обрадованный и взволнованный ими, подтянулъ свой передникъ, и безъ того уже крѣпко перетягивавшій его полосатые сермяжные панталоны и коричневый длиннополый сюртукъ (капитанъ въ домашнемъ быту былъ ни болѣе, ни менѣе, какъ чулочный ткачъ) — махнулъ бумажнымъ жезломъ и отправился сказать привѣтственную рѣчь едва видимымъ группамъ, которыя шумѣли и брянчали оружіемъ передъ пивной лавкой и въ наступившей темнотѣ, увеличиваемой безпрерывнымъ дождемъ, становились еще незамѣтнѣе. Отдавъ приказаніе къ водворенію тишины и порядка, онъ объявилъ имъ, что въ десять часовъ вечера, всѣ государства, то есть Англія, Шотландія, Ирландія и Франція «непремѣнно поднимутъ оружіе и пойдутъ за насъ», что цѣль ихъ предпріятія заключается въ томъ, чтобы осадить Ноттнигэмъ и потомъ взять его; что солдаты въ ноттингэмскихъ казармахъ всѣ на сторонѣ защитниковъ праваго дѣла; что знаменитый ноттингэмскій митингъ наканунѣ этого дня былъ переполненъ красными мундирами, державшими сторону народа; что жители, вооруженные съ головы до ногъ, вышли изъ города и ожидаютъ ихъ прибытія въ ноттингэмскомъ лѣсу; что сѣверныя тучи (подразумевая подъ этимъ йоркширскихъ депутатовъ и ихъ союзниковъ) несутся, уничтожая все передъ собою въ другихъ мѣстахъ; и что каждый получитъ по сту гиней и сколько душѣ угодно рому, когда городъ будетъ взятъ; что въ этотъ самый моментъ семьдесять-пять тысячъ вооруженныхъ людей идутъ въ Лондонъ съ запада, и семьдесять-пять тысячъ съ востока; что ключи отъ Лондонскаго Тоуэра уже въ рукахъ Гэмпденскаго клуба; что къ утру монетный дворъ, дворецъ, банкъ, Вестминстеръ и Сити будутъ во владѣніи ихъ союзниковъ. Онъ кончилъ свою рѣчь безсмысленными стихами, произнося ихъ съ одушевленіемъ вдохновеннаго поэта. Слушатели привѣтствовали оратора оглушительными криками: «Прочь всѣхъ притѣснителей! Прочь сборщиковъ податей! Свобода и реформа Парламента!…» Между тѣмъ какъ взрослые мужчины кричали во все горло, ребятишки прыгали, бросали шайки на воздухъ и стрѣляли изъ ружей, толпа вооруженныхъ людей умоляла капитана вести ихъ къ побѣдѣ или смерти.

Молодой Сквайръ, остававшійся до этой минуты незамѣченнымъ зрителемъ, выступилъ теперь впередъ, и звучнымъ своимъ голосомъ потребовалъ вниманія.

— Джентльменъ, котораго зовутъ Молодымъ Сквайромъ, отвѣчали другіе.

— Это-то и есть Молодой Сквайръ? Вотъ оно что! Кромѣ хорошаго мы ничего не слышали объ этомъ Сквайрѣ; послушаемъ же его и теперь.

Молодой Сквайръ смѣло объявилъ, что сообщенныя имъ извѣстія — чистѣйшая ложь. Сѣверныя тучи давно уже разсѣяны, и Ноттингэмъ, на субботнемъ ночномъ митингѣ, принялъ рѣшеніе въ пользу миролюбивыхъ мѣръ; на этомъ митингѣ не было ни одного солдата.

Подлѣ водопоя раздался изступленный голосъ:

— Ложь! ложь!

Молодой Сквайръ объявила имъ, что тщетно стали бы они искать въ ноттингэмскомъ лѣсу вооруженныхъ мятежниковъ (общій крикъ: «Вы ровно ничего не знаете объ этомъ!»). Что касается до всеобщаго возстанія, то но свѣдѣніямъ, которыя находятся въ его распоряженіи, ничего подобнаго не было, нѣтъ и не будетъ ни въ Лондонѣ, ни въ какомъ другомъ мѣстѣ. Горячо и страстно умолялъ онъ ихъ удержаться отъ нарушеній порядка; увѣрялъ ихъ, что каждый шагъ, который они рѣшатся сдѣлать съ этого мѣста, и съ цѣлями, которыя они имѣютъ въ виду, будетъ шагомъ къ собственной ихъ гибели.

Въ толпѣ поднялся ропотъ, какой-то глухой, невнятный говоръ, — замѣтно было, что слова Молодаго Сквайра произвели нѣкоторое дѣйствіе и что толпа колебалась. Это тотчасъ было замѣчено предводителями: между Нобблемъ и капитаномъ началось непродолжительное, но горячее совѣщаніе. Ткачъ выступилъ впередъ, прежде чѣмъ Сквайръ успѣлъ сказать еще одно слово.

— Позвольте мнѣ предложить этому удивительному Молодому Сквайру одинъ вопросъ, сказалъ онъ громко и многозначущимъ тономъ. — Не вы ли, сэръ, предлагаете себя въ депутаты отъ Стутбери, этого гнилаго мѣстечка, принадлежащаго лорду Вордли?

Молодой Сквайръ ни сколько не медля отвѣчалъ, что онъ дѣйствительно считается кандидатомъ на это мѣсто, и кандидатомъ безъ соперниковъ; и хотѣлъ было прибавить, что онъ будетъ засѣдать въ Парламентѣ съ единственною цѣлью — защищать права народа, — но поднявшійся въ толпѣ свистъ и шиканье заставили его умолкнуть. Его называли не защитникомъ, но притѣснителемъ народа, измѣнникомъ, который ради личныхъ своихъ выгодъ, продался аристократіи. Толпа всей массой стала тѣсниться къ невысокому крыльцу, на которомъ онъ стоялъ; его бы, кажется, въ одинъ моментъ сдернули съ площадки, еслибъ, въ темнотѣ наступившей ночи, можно было отличить его отъ окружавшихъ лицъ. Въ эту минуту мистеръ Ноббль, подъ предлогомъ водворенія спокойствія, а въ сущности, чтобъ еще болѣе разгорячить толпу, предложилъ, что, такъ какъ Молодой Сквайръ набросилъ сомнѣніе на преданность нотгингэмскихъ приверженцевъ, то пусть кто нибудь съѣздитъ въ ноттингэмскій лѣсъ и привезетъ вѣрное извѣстіе, стоятъ ли тамъ лагеремъ вооруженные люди, или нѣтъ? Сынъ содержателя гостинницы, молодой Таннеръ, стоявшій подлѣ Ноббля, взвелъ курокъ своего пистолета и, проскрежетавъ зубами, сказалъ:

— Если онъ солгалъ, мы разстрѣляемъ его!

Капитанъ хлопнулъ молодого человѣка по плечу и сказалъ, что лучше его никто не исполнить такого порученія.

— Бери лошадь Молодого Сквайра, сказалъ онъ: — и лети какъ можно скорѣе въ Иствудъ и обратно.

Моллдой Сквайръ сильно протестовалъ противъ этого распоряженія; онъ бросился было къ лошади, но желѣзная рука капитана не позволила ему тронуться съ мѣста.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ: — мы не такъ легко разстаемся съ измѣнниками, какъ вы полагаете.

Молодой человѣкъ при всемъ своемъ сопротивленіи, долженъ былъ уступить числу и превосходной силѣ. Капитанъ, между тѣмъ, не теряя ни минуты, приказалъ помощникамъ своимъ выстроить отряды. Условный часъ приближался.

— Или теперь, или никогда! воскликнулъ онъ. — Зажигайте факелы!

На улицѣ появился пылающій пукъ хворосту, изъ-подъ очага гостинницы. Каждый предводитель десяти человѣкъ зажегъ свой факелъ, и, проходя сквозь толпу, увлекалъ за собою свой десятокъ. Эти пылающія знамена, разбрасывая искры, трещали отъ каждой капли дождя, и разливали тусклые кружки красноватаго свѣта, нисколько не уменьшавшаго ночную темноту. Посланный, садясь на лошадь сквайра, не могъ различить авангарда этой маленькой нестройной арміи отъ аріергарда; онъ даже не въ состояніи былъ разсмотрѣть, по какому направленію она двинулась въ походъ. Голосъ капитана заглушалъ и громкій говоръ, обличавшій возбужденіе въ народѣ, и шлепанье множества ногъ по грязи.

— Сначала къ чугуннымъ заводамъ; потомъ по человѣку и ружью изъ каждаго дома, начиная отъ этого мѣста, до Нотгингэма! Смотрѣть за плѣнникомъ!

— За плѣнникомъ! повторилъ Фланкеръ, далъ шпоры сѣрому скакуну, и помчалъ въ непроницаемую мглу: — Молодому Сквайру, для развлеченія, мы очень скоро доставимъ товарищей. Кто можетъ стрѣлять и сражаться, но не хочетъ, того разстрѣливать.

ГЛАВА IV.

Густая шотландская мгла, или, вѣрнѣе, дождь мелкій какъ пыль и перемѣшанный съ крупными каплями, дождь, отъ котораго потускли свѣтлыя пуговки мистера Ноббля и потемнѣлъ синій его фракъ, дождь, который заставилъ его спутника перемѣнить одежду на перекресткѣ между Ноттингэмомъ и Пентриджемъ, распустилъ всѣ дороги и наводнилъ всѣ луга, окружавшіе деревню, которую я назвалъ Крукстонскими Ивами; — съ плетней, какъ съ каскадовъ, катилась вода и журчала въ канавахъ; рогатый скотъ, старавшійся укрыться подъ деревьями, возвращался на открытыя поля, чтобъ избѣгнуть тяжелыхъ неправильныхъ стоковъ съ древесныхъ вѣтвей; покрытая штукатуркой и окропленная дождемъ, церковная башня бросала рѣзкую тѣнь на мокрый глянецъ аспидной кровли; потоки водосточныхъ трубъ пробивали подлѣ сельскихъ домиковъ небольшія ямки, манившія ребятишекъ окунать головы при входѣ или выходѣ изъ дома; сѣрый котенокъ изъ почтовой конторы, переступая съ камешка на камешекъ, осторожно пробирался съ визитомъ къ своей родственницѣ въ домѣ Мэри Гарстангъ; почтмейстерская собака, поджавъ хвостъ, медленно волочилась по улицѣ, забывая лаять на выходки утятъ, купавшихся въ лужахъ и съ тревожнымъ крикомъ дававшихъ дорогу такому безпокойному прохожему. Весьма немногія изъ человѣческихъ существъ проходили въ тотъ вечеръ по деревнѣ, кромѣ развѣ грума изъ Угловаго Коттэджа (который ѣхалъ на сѣрой лошади но дорогѣ въ Альфретонъ), и почтальона. Колеса ноттингэмской повозки, оставлявшія за собою пару струившихся впадинъ, остановились у воротъ постоялаго двора, остановились потому, что усталыя лошади не хотѣли сдѣлать этими колесами ни одного поворота. Маленькая валлійская лошадка извощика, съ головы, гривы и хвоста которой катились потоки, остановилась посреди дороги какъ вкопанная, съ какимъ-то глупымъ выраженіемъ. Ни фырканье другихъ лошадей, сопровождаемое звономъ колокольчиковъ, ни ведро воды, вылитое на копыта, не могли вывести ее изъ этого оцѣпенѣнія. Самъ извощикъ безпечно прислонился къ столбу подъ навѣсомъ постоялаго двора, вглядываясь въ холодную, непроницаемую мглу; вглядываясь въ нее даже въ то время, когда лицо его закрывалось кружкой пива; вглядываясь въ нее и, въ тоже время, спрашивая конюха, перестанетъ ли этотъ нескончаемый дождь; вглядываясь въ нее и, въ тоже время, отдавая приказаніе мальчику вынуть изъ передка повозки коробку, отдать ее на почту и принести оттуда восемь пенсъ.

Мальчикъ получилъ эти деньги и, зажавъ ихъ въ кулакъ, возвращался домой; но онѣ неожиданно разсыпались по дорогѣ; ихъ вышибла изъ его руки служанка Угловаго Коттеджа, опрометью и закрывъ голову передникомъ, бѣжавшая узнать «привезли ли вещи.» Почтмейстерша отвѣтила, что «вещи привезены благополучно и завтра же будутъ готовы къ отправленію въ Лондонъ, вмѣстѣ съ поклажей миссъ Левайнъ.» Получивъ такой отвѣтъ, молодая служанка исчезла, выразивъ восторгъ свой такимъ размашистымъ притворомъ дверей, что съ одного изъ стеколъ отлетѣла жестяная вывѣска, извѣщавшая дворянство, купечество и вообще всю публику, что миссъ Пильсъ кроитъ и шьетъ различнаго рода платья и наряды по самымъ сходнымъ цѣпамъ.

Поставивъ на мѣсто свое объявленіе такъ спокойно, какъ будто вывѣска падала каждый день, миссъ Пильсъ вынула изъ картона миньятюрный чепчикъ, кусокъ тюля, свертокъ бѣлой фланели, обрѣзокъ шелковой матеріи и нѣсколько ярдовъ каленкора. Потомъ она выкроила полдюжины чепчиковъ, и приготовилась шить ихъ и оторочить кружевомъ собственнаго рукодѣлья особы, заказавшей эту работу.

Миссъ Пильсъ была очень задумчива и очень печальна. Она не могла заниматься работой съ обычнымъ прилежаніемъ, хотя работа была спѣшная. Она часто вздыхала, и глаза ея наполнились слезами; такъ что она принуждена была оставить шитье. Не грѣшно ли еще ей заниматься работой подобнаго рода? Не сдѣлала ли она преступленіе, давъ согласіе, по убѣдительной просьбѣ, помочь одинокой молодой женщинѣ, которую свѣтъ называлъ несчастною? Не вмѣнять ли ей въ преступленіе Помощь жертвѣ несчастія? И опять, когда узнаютъ, что она тайно помогала миссъ Левэйнъ, не перестанутъ ли всѣ лэди дѣлать ей заказы? Можетъ быть и перестанутъ. Она знала, что мистриссъ Кальдеръ сдѣлаетъ это первая. Что же дѣлать? о потерѣ работы она бы не стала сожалѣть, еслибъ только знала, что она поступила справедливо! Потомъ взглядъ на большое окно Угловаго Коттеджа, видъ блѣднаго, озабоченнаго лица, съ большими глазами, окаймленными черными бровями, и устремлявшимися въ туманную даль, каждый разъ, когда слышался отдаленный звукъ лошадиныхъ копытъ, разсѣевали ея нерѣшимость, и иголка протыкала матерію чаще и быстрѣе прежняго.

— Къ тому же, продолжала думать совѣстливая швея: — миссъ Левэйнъ сама, ея мать, такъ недавно оставившая этотъ свѣтъ, нея отецъ, покойный священникъ, умный и набожный, — уклоненіе отъ помощи всегда вмѣняли и себѣ и другимъ въ прегрѣшеніе.

Во всемъ приходѣ едва ли нашлось бы семейство, которое не благодарило бы ихъ за благодѣянія, за помощь, начиная отъ простыхъ словъ утѣшенія и тайнаго подаянія милостыни, до сохраненія отъ совершенной гибели. Когда ея мать болѣе двухъ лѣтъ находилась въ болѣзненномъ и безпомощномъ состояніи, и когда сама миссъ Пильсъ доведена была почти до крайности, то или священникъ Левэйнъ, или мистриссъ Левэйнъ, или миссъ Левэйнъ, ежедневно приходили навѣстить больную, и никогда съ пустыми руками. Кто какъ не мистеръ Левэйнъ, своимъ вліяніемъ доставилъ ей мѣсто почтмейстерши, хотя она и все ея семейство были диссиденты. А почемъ знать, можетъ быть миссъ Левэйнъ и невинна. Быть можетъ она замужемъ, но обстоятельства заставляютъ ее держать это въ тайнѣ.

Тѣнь повозки, медленно тащившейся но дорогѣ въ Матлокъ, закрыла на минуту окно, и миссъ Пильсъ снова прекратила работу. Голова ея начинала болѣть. Печальныя догадки, приходившія ей въ голову относительно миссъ Левэйнъ, становились выше ея силъ. Ее тревожила тѣнь мистриссъ Кальдеръ Дорнли которая въ послѣднее время часто приходила къ ея дому, тихонько отворяла дверь, принужденно садилась въ ея комнатѣ и предлагала пытливые вопросы на счетъ Угловаго Коттеджа: "не замѣчала ли миссъ Пильсъ, не входилъ ли кто-нибудь въ Коттеджъ, не выходилъ ли кто? Откуда приходили письма на имя миссъ Левэйнъ, и куда отъ нея отправлялись? — говорила мистриссъ Кальдеръ всегда (даже по кроткимъ понятіямъ миссъ Пильсъ) съ какою-то злобой, и, упоминая, какъ иногда знатныя фамиліи подвергаются позору чрезъ пороки дѣвчонокъ низкаго происхожденія, она бросала изъ черныхъ глазъ своихъ яркія искры гнѣва; всѣ свои сужденія она постоянно относила къ «молодой особѣ, которая живетъ напротивъ», и оканчивала свои посѣщенія угрозами позора и гибели всѣмъ жителямъ Крукстонскаго имѣнья, которые осмѣлятся содѣйствовать или скрывать фамильное безчестіе, замышляемое противъ фамилій Дорнли и Стонарда, все равно будетъ ли это рожденіе дитяти или бракъ. Между тѣмъ очевидно было, что эти выраженія не истекали изъ нравственныхъ правилъ, потому что мистриссъ Кальдеръ постоянно оказывала благоволеніе вѣтренной и безнравственной женщинѣ, Мери Гарстангъ, и ея ребенку.

Встревоженная квакерка, чтобъ облегчить себя отъ грустныхъ размышленій, снова посмотрѣла на окно противоположнаго коттеджа. Тоже самое лицо представилось ей, тѣ же большіе глаза пристально смотрѣли на Ноттингэмскую дорогу. Миссъ Пильсъ знала, что мистеръ Джорджъ Дорнли долженъ пріѣхать и взять миссъ Левэйнъ въ Лондонъ, въ день своего рожденія. Ахъ, да! вѣдь сегодня девятое іюня! Нѣтъ никакого сомнѣнія, что она поджидаетъ его. Но что, ежели онъ не пріѣдетъ?

Это обстоятельство привело ей на умъ, что внезапная горесть и даже внезапная радость иногда ускоряютъ о даже окончательно совершаютъ тотъ случай въ жизни женщины, котораго миссъ Левэйнъ ожидала; и потому она снова принялась за шитье и рѣшилась кончить заказъ къ вечеру.

Въ свою очередь и Юста Левэйнъ была занята въ гостинной Угловаго Коттеджа. Послѣ завтрака ей предстояло уложить вещи къ отправленію въ Лондонъ; но уложить, не трогая тѣхъ хорошенькихъ украшеній въ комнатахъ, которыя ожидаемый гость любилъ видѣть. Въ промежутки дѣятельности она продолжала свое воображаемое путешествіе вмѣстѣ съ нимъ, пока воображеніе повиновалось ей. Оно перенесло ее изъ Дувра въ Лондонъ, изъ Лондона въ Стутбери и изъ Стутбери въ Ноттингэмъ; оно перенесло ее въ ту самую гостинницу, гдѣ годъ тому назадъ, она провела счастливѣйшій день своего существованія. Она мысленно видѣла, что предметъ ея нетерпѣливыхъ ожиданій, предметъ ея пламенной любви садится у дверей гостинницы на Черную Нэпъ, чтобъ ѣхать къ ней, и чувствовала, что теперь ихъ раздѣляетъ нѣсколько часовъ, сокращавшихся съ каждой минутой.

Подъ вліяніемъ надеждъ, что, можетъ быть, онъ вздумаетъ сдѣлать ей сюрпризъ и пріѣдетъ раньше назначеннаго срока, Юста безпрестанно посматривала на часы, и, зная всѣ изгибы и повороты дороги, слѣдила мыслью за каждымъ его шагомъ до условнаго мѣста встрѣчи съ его грумомъ, и оттуда до дверей ея коттеджа…. Но воображеніе, какъ будто нарочно, не согласовалось съ дѣйствительностью, и Юста снова ворочалась назадъ, и снова слѣдила за ожидаемымъ гостемъ по той же дорогѣ, и когда воображеніе приводило ее снова къ дверямъ, дѣйствительность снова удаляла его, заставляя Юсту испытывать всю горечь разочарованія. Въ то время, когда всѣ способности души, всѣ фибры физическаго организма напряжены были въ одно всепоглощающее ожиданіе, — желаніе прибытія гостя смѣшивалось съ неопредѣленнымъ опасеніемъ, что это желаніе не осуществится. Радость встрѣчи была бы восхитительна; и чѣмъ болѣе приближалась минута встрѣчи, тѣмъ менѣе Юста чувствовала въ себѣ силъ перенести такую радость. Поэтому, каждое послѣдующее разочарованіе, когда она слышала, или воображала, чтослышала, приближеніе конскаго топота, и когда звуки его замолкали вдали, служило въ нѣкоторой степени облегченіемъ.

Чтобъ разсѣять подобныя мысли, она еще разъ дала волю своему воображенію рисовать картину предстоящей встрѣчи. Она представляла себѣ, какъ Джорджъ Дорнли взбирается на вершину горы, слышала, какъ онъ мчится къ ней на бойкомъ сѣромъ конѣ. Она стояла у дверей, чтобъ встрѣтить его; она была уже въ его крѣпкихъ объятіяхъ, ощущала на щекѣ своей его горячій поцалуй, слышала какъ звучный, благородный голосъ его смягчался постепенно и шепталъ си на ухо о страстной любви…. Голова ея начинала кружиться…. Она падала въ обморокъ.

Докторъ Боль, знавшій лучше, чѣмъ кто нибудь, въ какомъ критическомъ положеніи находилась миссъ Левэйнъ въ это время, счелъ бы едва слышный приходъ мистрисъ Кальдеръ въ комнату Юсты за весьма счастливое посѣщеніе. Мистриссъ Кальдеръ, выпущенная своимъ мужемъ изъ кареты подлѣ церкви, перешла черезъ кладбище, вошла въ коттеджъ, и положила въ передней мокрый плащъ и мокрую шляпку, никѣмъ не — слышанная, никѣмъ незамѣченная. Она явилась какъ разъ вовремя, чтобы охладить воображеніе Юсты и избавить ее отъ обморока. При видѣ мистриссъ Кальдеръ, въ Юстѣ произошла совершенная реакція, такъ что Юста вскорѣ успокоилась и могла говорить. Боязливость была въ ея натурѣ; по теперь, надежда, столь близкая къ осуществленію, придавала ей бодрость и силу, — ей, взволнованной, озабоченной и безпомощной. Она рѣшилась даже сказать, что присутствіе посѣтительницы въ это время было крайне некстати.

Мистриссъ Кальдеръ, расположившись на самомъ жесткомъ и самомъ прямомъ стулѣ, вынула изъ кармана какое-то рукодѣлье, выкроенное по строгой геометрической выкройкѣ. Дѣйствія эти обозначали, что ея визитъ будетъ довольно продолжителенъ.

— Я посѣтила васъ по обязанности, сказала она: — и условилась съ мужемъ остаться, пока онъ не заѣдетъ за мной изъ Матлока. Какъ ни непріятно для васъ и для меня, миссъ Левэйнъ, но я должна исполнить возложенную на меня обязанность.

— Кѣмъ? невинно спросила Юста.

— Моимъ мужемъ и моею совѣстью, былъ отвѣтъ. — Теперь нельзя терять времени; мы отчасти ожидаемъ нашего брата, потому что сегодня день его рожденія; онъ распорядился пріѣхать сегодня домой….

— Вы отчасти ожидаете его? прервала Юста, ужасаясь мысли объ отмѣнѣ пріѣзда. — Неужели вы неувѣрены, что онъ пріѣдетъ?

Мистриссъ Кальдеръ всегда была такъ непогрѣшительна въ своихъ доводахъ и догадкахъ, что никогда не обращала вниманія на вопросы, которыми прорывалась ея рѣчь.

— И, продолжала она, тѣмъ же тономъ, какимъ начала, и почти не переводя духъ: — такъ какъ мужъ мой поручилъ мнѣ узнать отъ васъ нѣкоторые факты, весьма важные для нашей фамиліи, то я и пришла сюда узнать ихъ.

Послѣ этого она поставила на видъ, самымъ яснымъ и самымъ убѣдительнымъ образомъ, какое важное значеніе въ государствѣ имѣетъ Крукстонское помѣстье и Крукстонская фамилія; въ противоположность этому она представила низкое происхожденіе миссъ Левэинъ, объяснивъ, что, хотя ея покойная мать и была дочь епископа, по отецъ епископа былъ пивоваръ, а дѣдъ миссъ Левэинъ, со стороны отца, былъ весьма незначительный фермеръ. Но этому всякая мысль о бракѣ между двумя такими фамиліями возбудитъ негодованіе отъ одного конца округа до другаго; говорить о другихъ смѣшныхъ несообразностяхъ, она не считала за нужное.

Мистриссъ Дорнли имѣла привычку не смотрѣть въ лицо тому, съ кѣмъ говорила; а тѣмъ болѣе, въ лицо тѣхъ, кого не любила. Слѣдовательно, она не замѣтила, что Юста, — терзаемая сомнѣніями, столпившимися въ ея душѣ, и старавшаяся убѣдить себя, что Джорджъ, спѣша къ ней, находится отъ нея въ нѣсколькихъ миляхъ, — не обращала на ея слова ни малѣйшаго вниманія. Озабоченная и нетерпѣливая, она не могла оставаться на софѣ, и ходила по комнатѣ встревоженная, но молчаливая.

Мистриссъ Кальдеръ переносила это терпѣніе съ равнодушіемъ стоика. Ни разу она не поправила нитки въ иголкѣ, — ниразу не отвела глазъ отъ рукодѣлья: — она терпѣливо ожидала, когда Юста сядетъ на софу.

И когда Юста сѣла, мистриссъ Кальдеръ сказала ей жосткимъ и холоднымъ тономъ:

— Я должна же наконецъ получить для мужа удовлетворительное объясненіе. Теперь девять часовъ, а онъ условился быть здѣсь въ четверть десятаго. До его возвращенія, и до пріѣзда его брата (если только онъ пріѣдетъ), я должна узнать, Замужемъ вы, или нѣтъ;; — знать это для насъ тѣмъ болѣе нужно, что черезъ мѣсяцъ или два; сколько я могу судить, вы будете матерью.

Никогда до этого она не говорила такъ прямо, и ея слова постепенно возбуждали вниманіе Юсты.

Юста хотѣла говорить, по только волновалась ея грудь, и она не могла вымолвить слова. Съ умоляющимъ видомъ она смотрѣла на нее и рыдала. Но это ни къ чему не вело; мистроссъ Кальдеръ не отрывала глазъ отъ своей работы и не показывала ни малѣйшаго нетерпѣнія услышать требуемое признаніе. Рыданіе ей нравилось, и когда оно сдѣлалось громче и сильнѣе, она выразила надежду, что миссъ Левэйнъ не захочетъ, какъ это дѣлаютъ молодыя женщины въ простомъ сословіи, уклониться отъ признанія, прибѣгнувъ къ истерикѣ. Бѣдная Юста! она уже и то находилась подъ вліяніемъ истерическаго припадка. Но, вспомнивъ, что объясненіе касалось интересовъ и желаній ея мужа, она успокоилась, и прерывающимся голосомъ сказала:

— Я уже неоднократно повторяла вамъ, что клятва и честь обязываютъ меня не открывать никому характеръ моихъ отношеній къ мистеру Джорджу. О, пожалѣйте меня! Не принуждайте меня измѣнить моей клятвѣ! Не искушайте меня! Я переносила и ваше презрѣніе и гнѣвъ вашего мужа. Я слышала, что вы называли того, кого я люблю болѣе жизни своей, и вольнодумцемъ и измѣнникомъ. Это продолжалось нѣсколько мѣсяцовъ, неужьли вы не подождете еще какой нибудь часъ? Неужьли вы не подождете пріѣзда мистера Дорили, который дастъ отвѣтъ вамъ и за меня и за себя?

— Неизвѣстно еще, пріѣдетъ ли онъ. Я, съ своей стороны, такого мнѣнія, что нѣкоторыя обстоятельства задержать его. Правительство….

— Я увѣрена, что онъ пріѣдетъ, какъ увѣрена въ томъ, что Провидѣніе теперь бодрствуетъ надо мною, съ горячностью воскликнула Юста. — Онъ долженъ пріѣхать. Для чего же я и живу на свѣтѣ, какъ не для его пріѣзда?

Послѣднія слова произнесла Юста почти съ изступленіемъ.

— Правительство, продолжала мистриссъ Кальдеръ съ невозмутимымъ спокойствіемъ: — можетъ найти поводъ задержать его тамъ, гдѣ его присутствіе необходимо; оно можетъ заключить его въ безопасное мѣсто, гдѣ мятежныя дѣйствія, въ которыхъ онъ виноватъ былъ до отъѣзда за границу, не могутъ повторяться.

— Но онъ пріѣдетъ — сюда — ко мнѣ. Его не разлучатъ со мною каменныя стѣны, онъ пробьется ко мнѣ сквозь полчища враговъ. Я считаю невозможнымъ для него не пріѣхать, какъ невозможно будетъ для меня жить въ этомъ мірѣ, если онъ не пріѣдетъ.

— Во всякомъ случаѣ, сказала мистриссъ Кальдеръ, дѣлая петельку: — на вопросъ мой должно отвѣчать. Колебаться вамъ нечего: за мужемъ ли вы или нѣтъ, но участь вашей жизни будетъ весьма незавидная. Если вы не жена, вамъ придется переносить презрѣніе, которое всѣ здравомыслящіе люди…. Она не кончила этой фразы, но только замѣтила, что становится темно работать. — Если вы за мужемъ, продолжала она, сложивъ руки: — то ваше дитя будетъ нищимъ, — безъ всякихъ правъ на наслѣдство.

Душа Юсты снова затворилась для всего, кромѣ пламеннаго желанія увидѣть Джорджа Дорнли. Она снова посмотрѣла на часы, и соображая время съ разстояніемъ, разсчитывала, что теперь Джорджъ долженъ находиться въ нѣсколькихъ шагахъ, потому что назначенное время почти наступило. Вошедшая съ свѣчами служанка вывела ее изъ раздумья вопросомъ, не запереть ли ставни?

— Нѣтъ, нѣтъ, не запирать, торопливо сказала Юста: — они заглушать всѣ звуки съ дороги!

Когда дѣвочка вышла изъ комнаты, мистриссъ Кальдеръ снова принялась за шитье.

— Докторъ Боль, сказала она: — и мистеръ Биршо, фамильный адвокатъ, объявили, что здоровье стараго мистера Дорнля такъ значительно поправилось, благодаря батскому воздуху, что онъ скоро будетъ въ состояніи заняться семейными дѣлами; и что если старшій его сыпь женился на особѣ безъ званія и состоянія, то онъ первымъ дѣломъ своимъ поставить лишить его права на наслѣдство Крукстонскихъ имѣній.

Мистриссъ Кальдеръ остановилась, чтобъ посмотрѣть, какое дѣйствіе произведутъ ея слова на Юсту и взглянула вверхъ. Она увидѣла, что Юста обратилась вся въ ожиданіе; однимъ ухомъ она прильнула къ окну; всѣ способности души ея повидимому сосредоточились въ слухѣ. Замѣтивъ, что слова ни къ чему не вели, строгая нравоучительница сочла обязанностью приступить къ дѣлу рѣшительнѣе.

— Я сказала, миссъ Левэйнъ, что положительная нищета…

— Тс! воскликнула Юста, поднявъ кверху палецъ. — Я слышу конскій топотъ — и съ этими словами притаила дыханіе. — Да, я не ошибаюсь, это дѣйствительно конскій топотъ.

И она снова стала вслушиваться; лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ.

— Я серьёзно должна обратить ваше вниманіе, продолжала мистриссъ Кальдеръ: — на позорное….

— Нѣтъ, сказала Юста, опускаясь въ кресло: — это двѣ лошади. Не можетъ быть, чтобъ это былъ онъ!

Потомъ, желая смягчить одну душевную пытку переходомъ къ другой, она согласилась выслушать свою посѣтительницу.

Мистриссъ Кальдеръ, въ немногихъ, по колкихъ словахъ описала непремѣнное лишеніе наслѣдства, ожидающее Джорджа Дорнли; и Юста, до этой поры никогда не размышлявшая о бѣдствіи мужа, приписывая это бѣдствіе, если бы оно случилось, единственно себѣ, чувствовала, что голова ея горѣла и въ глазахъ начинало темнѣть; по слезы облегчили ее. Иголка мистриссъ Кальдеръ продолжала шить кисею такъ механически и такъ правильно, какъ маятникъ. Въ это время послышался стукъ колесъ Крукстонской кареты, и Юста, страшась прихода Кальдера Дорнли, рѣшилась въ послѣдній разъ обратиться къ женѣ его съ мольбою.

— Вы ненавидите меня, я это знаю, сказала она, глядя на нее сквозь слезы. — Вы ненавидите и Джорджа болѣе того, чѣмъ нѣкогда его любили. Мистриссъ Кальдеръ прикусила губу, и ея нитка, до этого времени твердая и прямая, дрожала теперь въ воздухѣ.

— Но, какъ женщина женщину, я умоляю васъ имѣть ко мнѣ сожалѣніе. Я всегда была доброжелательна къ вамъ. Я могла бы быть вамъ сестрою. Совершенно одинокая, я искала сестринскаго сочувствія и состраданія. Въ цѣломъ мірѣ у меня нѣтъ друга, кромѣ одного, любовь котораго ко мнѣ составляетъ, какъ вы говорите, источникъ его гибели. Подарите мнѣ хоть одно ласковое слово… и Юста зарыдала. — Подарите мнѣ взглядъ, который бы вы бросили на умирающаго нищаго. — Юста придвинулась къ ней ближе. — Если, продолжала она страстно: вы ненавидите меня, потому только, что я скрывала отъ васъ мою тайну, если нарушеніе моей торжественной клятвы спасетъ Джорджа отъ бѣдствія….

— Кончайте, сказала невѣстка угрюмо и въ то же время пристально глядя на умолявшую.

— Я признаюсь. Мы повѣнчаны.

Мистриссъ Кальдеръ внезапно откинулась назадъ, какъ будто Юста ее ужалила. Повѣнчаны! Ожидаемое дитя законно, а она сама бездѣтна! Даже еслибъ Джорджъ Дорнли лишился наслѣдства за возмущеніе и измѣну, то и тогда всѣ помѣстья отдадутся его законнымъ наслѣдникамъ и ускользнутъ отъ ея мужа! О, еслибъ старый мистеръ Дорнли въ состояніи былъ лишить его наслѣдства теперь же!

Юста вовсе не замѣчала презрѣнія со стороны мистриссъ Кальдеръ; ея вниманіе отвлечено было совсѣмъ въ другую стопу. Карета мистера Кальдера остановилась у дверей, и самъ онъ вышелъ изъ нея: но въ это время по дорогѣ снова послышался топотъ лошадиныхъ копытъ. Юста вскочила и вскрикнула:

— Это онъ! онъ!

Она подбѣжала къ окну и посмотрѣла пристально въ непроницаемую мглу мелкаго дождя.

Да это Черная Пэнъ, сказала она, напрягая слухъ. Я знаю ея рысь и ея поступь.

Юста остановилась и задумалась.

— Вѣрно Джорджъ не нашелъ грума и всю дорогу проѣхалъ на бѣдномъ животномъ. Вотъ почему онъ и опоздалъ. Наконецъ-то, наконецъ!

Она устремила взоры на мистриссъ Кальдеръ въ то время, когда мимо оконъ проскакала лошадь и вдругъ остановилась.

— Слышите?… Онъ у дверей. Онъ слѣзаетъ. Джорджъ, Джорджъ! Скорѣй, скорѣй!

Она приготовила уже для Джорджа свои объятія; но вмѣсто Джорджа явился Томасъ Гокль.

Пронзительный, дикій хохотъ раздался даже на улицѣ, перепугалъ трехъ лошадей, стоявшихъ у дверей коттеджа, такъ что грумы съ трудомъ могли удержать ихъ на мѣстѣ. Миссъ Пильсъ, прикладывающая штемпель къ письмамъ, полученнымъ съ вечерней почтой, отдернула занавѣски, взглянула чрезъ окно свое въ окно Угловато Коттеджа, и увидѣла, что кто-то поддерживаетъ на софѣ безчувственную женщину, между тѣмъ какъ другая женщина торопливо запираетъ ставни. Замѣтивъ у дверей коттеджа карету и верховую лошадь, она подумала: вѣрно пріѣхалъ мистеръ Джорджъ Дорнли, и, принимаясь опять за свое дѣло, воскликнула:

— Бѣдняжка! не могла перенесть такой радости!

Въ минуту душевнаго волненія, ея рука перескочила отъ писемъ къ одной изъ маленькихъ сорочекъ, лежавшихъ подлѣ, и отпечатала на ней неизгладимыми чернилами: Крукстонскія Ивы, девятаго іюня.

На дорогѣ, подлѣ дверей, послышался торопливый, но сдержанный говоръ.

Это быль голосъ мистриссъ Кальдеръ, говорившей мужу:

— Да; это должно сдѣлать — и сейчасъ же.

Служанка миссъ Левэйнъ постучалась на почту, и, едва переводя духъ, потребовала «вещи». Миссъ Пильсъ, угадывая, зачѣмъ онѣ понадобились, не сдѣлала ни одного вопроса, по бережно завернула шитье свое, чтобъ не подмочить дождемъ на такомъ близкомъ переходѣ.

Не прошло и двухъ минутъ, какъ служанка снова явилась.

— Барыня очень нездорова, сказала она: — они послали Тома Гокля, который только что вернулся изъ Альфретона, на Черной Нэпъ въ Матлокъ съ какимъ-то порученіемь; бѣдная Нэпъ такъ устала, что врядъ ли и дойдетъ. Мнѣ сказали, что я лишняя въ домѣ и велѣли уйти. Я пойду ночевать къ матери. Тамъ у насъ открываютъ всѣ сундуки, которыя барыня приготовила къ отправкѣ въ Лондонъ, и приказали каретѣ не трогаться съ мѣста, хотя бы ей пришлось простоять цѣлую ночь. Меня, право, удивляетъ все это; однако, мнѣ нужно бѣжать и привести Мери Гарстангъ.

Когда миссъ Пильсъ передъ тѣмъ, чтобъ лечь спать (она ложилась въ десять часовъ), вышла на улицу, она увидѣла, что къ Угловому Коттеджу торопилась няня.

ГЛАВА V.

Хотя зоря, занявшаяся на востокѣ, когда девятое іюня уже кануло въ вѣчность, начинала позлащать вершину горы Линней, и первые лучи утренняго солнца уже слабо играли на металлическихъ украшеніяхъ кареты, катившей по этой горѣ отъ Угловаго Коттеджа въ Матлокъ; но, въ такъ называемой густой аллеѣ, подъ ея густыми, вѣтвями, было еще темно и безмолвно, какъ въ пещерѣ. Птички порхали по наружнымъ вѣткамъ; но ни одна еще изъ нихъ не начинала своей пѣсенки; ни одинъ листокъ на деревѣ не шевелился отъ дуновенія вѣтра. Безмолвіе это было внезапно нарушено, когда высокій мужчина, въ изорванной одеждѣ, въ гессенскихъ сапогахъ, покрытыхъ грязью до самыхъ кисточекъ, вошелъ въ аллею, пробираясь къ Крукстону. Почти при самомъ входѣ въ нее, онъ услышалъ шопотъ какихъ-то людей, скрывавшихся въ плетнѣ; потомъ раздалось брянчанье сабель и стукъ карабиновъ; потомъ нападеніе скрывавшихся людей на высокаго мужчину; потомъ отчаянная борьба между нимъ и двумя спѣшившимися гусарами. Въ аллеѣ такъ было мрачно, что еслибъ не вахмистръ, угрюмо смотрѣвшій на борьбу и въ то же время караулившій другаго плѣнника — виднаго мужчину въ синемъ фракѣ, не крикнулъ боровшимся посторониться, черезъ нихъ переѣхала бы карета, опрометью мчавшаяся по темной аллеѣ. Борьба прекратилась. Окно кареты было опущено. Какой-то мужчина высунулъ голову и приказалъ почтальону погонять лошадей, иначе (и сквозь стиснутые зубы его, какъ пуля, вылетѣла брань) онъ его застрѣлитъ!

Плѣнника, не замѣтившаго всего этого, потому что онъ бросился на спутника своего, измѣнившаго ему, связали и потащили къ воротамъ, гдѣ привязаны были гусарскія лошади. По гладкой дорогѣ карета промчалась, какъ стрѣла; но одинъ взглядъ изъ ея окна показалъ занимавшимъ ее — мистеру и мистриссъ Кальдеръ Дорнли, кто былъ вновь взятый плѣнникъ. Мужъ и жена обмѣнялись бѣглымъ, выразительнымъ взглядомъ. Мистриссъ Дорнли хотѣла что-то сказать, но ее прервалъ крикъ съ противоположнаго сидѣнья, — крикъ новорожденнаго малютки, лежавшаго на рукахъ Мери Гарстангъ.

ГЛАВА VI.

Добрый городъ Ноттингэмъ, нисколько не подозрѣвая, что къ нему приближается непріятельскій отрядъ, съ намѣреніемъ взять его, — спалъ глубокимъ сномъ въ ночь девятаго іюня. Но, подъ утро десятаго, онъ проснулся въ ужасномъ испугѣ. Очень рано, его большая треугольная торговая площадь огласилась маршемъ пѣхотнаго отряда, стукомъ оружія, и топотомъ кавалеріи. Мера и муниципальныхъ офицеровъ совсѣмъ не во время подняли изъ постелей; они явились въ ратушу въ военной формѣ, съ лицами мрачными и выражавшими крайнее недоумѣніе. Съ наступленіемъ утра, въ городъ прибывали одинъ за другимъ члены городскаго совѣта изъ своихъ отдаленныхъ жилищъ, и останавливались въ гостинницѣ Ройяль Джорджъ, гдѣ, образовавъ нѣчто въ родѣ засѣданія, сносились съ войсками чрезъ констаблей и ординарцевъ, отрываясь для этого отъ недопитыхъ чашекъ и недоѣденныхъ яицъ. За главнымъ шерифомъ и начальникомъ округа были посланы нарочные, а мистеръ Воллюмъ, главное правительственное лицо въ городѣ (глаза банкирскаго дома подъ фирмою Воллюмъ и Нолль), отправилъ своего товарища въ Лондонъ для совѣщанія съ прокуроромъ государственнаго казначейства. Купцы не хотѣли отпирать своихъ лавокъ; они бродили между Ройяль Джорджемъ, ратушей и газетными конторами, спрашивая, что случилось, и получая удивительные и тревожные отвѣты. Паническій страхъ увеличился безпрестаннымъ прибытіемъ плѣнниковъ, подъ конвоемъ констаблей и гусаръ, то въ каретахъ, то въ сельскихъ телѣгахъ.

Къ полдню ужасъ уменьшился и уже можно было узнать истину: въ городѣ появились дополнительные къ мѣстной газетѣ листки. Пентриджскіе мятежники напали на чугунные заводы Буттерли безъ всякаго успѣха; оттуда отправились грабить деревни, отнимать у поселянъ ружья и порохъ, будить спавшихъ, и силой и угрозами присоединять ихъ къ своей шайкѣ, имѣвшей намѣреніе овладѣть Ноттингэмомъ. Одинъ человѣкъ на Топгемской Фермѣ, который не такъ скоро надѣвалъ сапоги, какъ угодно было Ноттингэмскому капитану, былъ застрѣленъ на мѣстѣ. Мятежники уже достигли Иствуда, около шести миль отъ города, но были встрѣчены какимъ-то джентльменомъ, ѣхавшимъ верхомъ домой послѣ поздняго засѣданія въ Палатѣ Лордовъ — такъ назывался клубъ, члены котораго собирались въ гостинницѣ «Кабанъ»; онъ въ тотъ же мйгъ поскакалъ назадъ въ городъ и сообщилъ объ этомъ обстоятельствѣ дежурному офицеру въ кавалерійскихъ казармахъ. Восемьнадцать кавалеристовъ, случайно въ ту ночь бывшихъ подъ ружьемъ, немедленно поскакали, подъ начальствомъ капитана и корнета на сцену дѣйствія, и въ какихъ нибудь пять минутъ взяли сорокъ ружей съ боевыми принадлежностями и нѣсколько плѣнниковъ. Кавалерійскій отрядъ въ Матлокѣ также поднялъ тревогу, разсыпался въ той части округа, и арестовалъ нѣсколькихъ мятежниковъ, отставшихъ на походѣ и не успѣвшихъ скрыться.

Вотъ вѣрный бюллетень ноттингэмскихъ происшествій. Но при всей своей вѣрности онъ не соотвѣтствовалъ ни видамъ правительства, ни видамъ лондонскихъ газетъ на жалованьѣ правительства. Когда газетныя описанія объ этихъ происшествіяхъ появились въ свѣтъ, они были описаніями обширнаго возмущенія. Они были выпущены первымъ, вторымъ, третьимъ, четвертымъ и пятымъ изданіемъ, и каждое изданіе отличалось обиліемъ знаковъ восклицанія и громадностію заглавныхъ буквъ.

Къ вечеру очаровательные локоны дѣвочки, сидѣвшей за буфетомъ Ройяль Джорджа, снова потрясались надъ плечиками, какъ спѣлые плоды на тоненькихъ вѣточкахъ, по на этотъ разъ, ихъ приводила въ движеніе глубокая горесть. Ея другъ, Молодой Сквайръ, поднимался по лѣстницѣ, прикованной къ мужчинѣ, который наканунѣ получилъ письмо на имя мистера Ноббля.

Мистриссъ Тукки, содержательница гостинницы, не менѣе дочери своей поражена была горестью, и имѣла свои причины упросить мистера Воллюма пересмотрѣть бумаги арестованныхъ въ буфетной комнатѣ. Арестованные были объисканы и временный судья приказалъ своему писцу удалиться; онъ хотѣлъ наединѣ прочитать отобранные документы, и потомъ объявить передъ судомъ свое заключеніе о степени измѣны.

Мистриссъ Тукки основательно предполагала, что мистеру Воллюму — сопернику мистера Флипа, пріятнѣе будетъ заниматься разсмотрѣніемъ бумагъ, ни чѣмъ себя не стѣсняя; и потому, зная, что онъ еще не обѣдалъ, она усадила его за столикъ, у открытаго окна, защищаемаго отъ взоровъ любопытныхъ кисейной ширмочкой, поставила передъ нимъ сочный анчоусный тостъ и стаканъ разсыропленнаго хересу, на поверхности котораго плавала пѣночка мускатнаго орѣха, — напитокъ, который послѣ самой содержательницы составлялъ исключительную слабость въ натурѣ мистера Воллюма.

Вещей, найденныхъ при мистерѣ Нобблѣ, было не много. По нимъ можно было заключить, что онъ скорѣе держалъ сторону закона, чѣмъ нарушителей порядка. Онѣ состояли изъ шести ассигнацій въ одинъ фунтъ стерлинговъ каждая, изъ коротенькаго письма и карманнаго ножа. Этотъ ножъ, кромѣ шнипера, зубочистки, буравчика, штопора, рѣзца, щипчиковъ, отвертки, пилки и напилка, имѣлъ на концѣ серебряную корону, такъ что его можно было употреблять, какъ палочку констабля. Содержаніе письма было слѣдующее:

«Я теперь узналъ, что онъ намѣренъ уѣхать изъ Стутбери въ Ноттингэмъ, куда долженъ прибыть въ понедѣльникъ къ полудню, и, конечно, остановится въ гостинницѣ Ройяль-Джорджъ. Онъ довольно сговорчивъ; надобно что нибудь сдѣлать, чтобъ заставить его немедленно ѣхать на Пентриджскій митингъ, и именно подъ предлогомъ, что одно только его вліяніе можетъ отклонить ноттингэмскаго капитана и его команду отъ фанатическихъ намѣреній. Митингъ, безъ всякаго сомнѣнія, имѣетъ мятежное свойство; и если только онъ приметъ въ немъ какое бы то ни было участіе, мы спасены. Онъ намѣренъ прямо изъ гостинницы Ройяль-Джорджъ, гдѣ ожидаетъ васъ это письмо, ѣхать домой. Но онъ не долженъ пріѣхать домой.»

Эта записка не имѣла подписи и была адресована въ самомъ письмѣ къ мистеру Ноливеру, а на адресѣ къ K. Н. Нобблю, эсквайру, въ гостинницу Ройяль-Джорджъ, въ Ноттнигэмѣ, гдѣ и оставить впредь до востребованія.

— Одно подозрительное обстоятельство, сказалъ, мистеръ Воллюмъ: — заключается въ томъ, что въ письмѣ упоминается о митингѣ.

Письмо носило штемпель крукстонской почты.

Къ удивленію мистера Воллюма, этотъ же штемпель оказывался на всѣхъ письмахъ, отобранныхъ у другаго арестанта; кромѣ, впрочемъ, одного письма, на которомъ не было никакого штемпеля. Оно, судя по подписи, было писано лордомъ Вордли, но почеркъ былъ почти тотъ же самый, какъ и въ письмѣ, адресованномъ на имя Ноббля. Въ немъ лордъ Вордли упрашивалъ человѣка, къ которому писалъ, немедленно отправиться въ Пентриджъ, и употребить все свое краснорѣчіе и вліяніе къ убѣжденію толпы оставить свое безумное предпріятіе. Всѣ прочія письма окаймлялись глубокой траурной полоской, и были отъ одного и того же лица — отъ женщины. Хоть мистеръ Воллюмъ съ одного взгляда угадалъ нѣжное свойство этой корреспонденціи, онъ, однакожь, подобралъ ихъ по числамъ, и прочиталъ такъ же внимательно, какъ потомъ читалъ я, и такъ методически, какъ будто въ нихъ заключались обвинительные факты. Окончивъ этотъ трудъ, мистеръ Воллюмъ замѣтилъ, говоря про себя (онъ имѣлъ эту привычку):

— Политической измѣны съ его стороны я тутъ не вижу; скорѣе тутъ скрывается предательство отъ другихъ. А когда братъ ненавидитъ брата, — особенно если къ этой ненависти присоединяется ненависть озлобленной женщины, тогда дѣло принимаетъ оборотъ дѣла Каина и Авеля.

Мистеръ Воллюмъ углубленъ былъ въ свое размышленіе болѣе получаса, когда надъ головой его, — гдѣ до этой минуты господствовала глубокая тишина, — вдругъ началось движеніе стульевъ и тонанье ногъ. Засѣданіе кончилось. Констабль (мистеръ Фронтигъ, въ дѣйствительности, дамскій парикмахеръ) сбѣжалъ съ лѣстницы и громовымъ голосомъ крикнулъ конюху:

— Почтовую карету! Немедленно!

Исполнивъ это, онъ удовлетворилъ любопытство, выражавшееся на лицѣ мистриссъ Тукки.

— Да, мамъ: выходитъ дѣло-то дрянь! Арестованныхъ приказано отправить въ Дерби!

ГЛАВА VII.

Прошло четыре мѣсяца послѣ описанныхъ происшествій. Четыре мѣсяца печальнаго одиночества и душевной пытки для несчастныхъ плѣнниковъ, томившихся, въ ожиданіи суда, въ дербійской тюрьмѣ; четыре мѣсяца неутомимыхъ козней противъ этихъ несчастныхъ со стороны ихъ враговъ. Въ промежуткѣ этого времени, мистеръ Флипъ, кондукторъ королевской честерфильдской почты, оставилъ службу его величества и принялъ должность кучера при частной дербійской компаніи дилижансовъ, подъ фирмою Суифтшюръ; нѣкоторые говорятъ, для того онъ принялъ эту должность, чтобъ имѣть возможности чаще бывать въ гостинницѣ Ройяль-Джорджъ.

Гордясь умѣньемъ перемѣнять лошадей въ минуту и три четверти, даровитый мистеръ Флипъ, въ ясный солнечный день, предшествовавшій суду Джорджа Дорнли за государственную измѣну, простоялъ на колесѣ долѣе обыкновеннаго, и чрезвычайно медленно расправлялъ возжи между пальцами; несмотря на то, онъ не могъ влѣзть на высоту своего сѣдалища, безъ полнаго и удовлетворительнаго осмотра великолѣпно пышнаго видѣнія, мелькнувшаго передъ его глазами въ буфетѣ Ройяль-Джорджа. Онъ не запомнитъ, сколько лѣтъ зналъ и любилъ содержательницу гостинницы въ ея обыкновенномъ нарядѣ, въ которомъ она являлась за буфетомъ (въ другомъ нарядѣ онъ никогда не видалъ) и продолжалъ мчаться по дорогѣ жизни, утѣшаясь отрадною надеждою; но теперь видѣніе, мелькнувшее передъ нимъ, одѣто было въ атласный капотъ съ высокой таліей, съ блестящими пуговицами; широкая мѣховая оторочка придавала грандіозный видъ ея великолѣпной фигурѣ; щегольская лекгорнская шляпка, на которой красовались и развѣвались ленты и ленточки малиноваго цвѣта, щегольской ретикюль, зеленыя лиммерикскія перчатки, и въ заключеніе, вѣтка розмарина въ двухъ пальчикахъ, пробуждали въ немъ чувство благоговѣнія, и тайный голосъ шепталъ ему, что тщетно онъ надѣялся. Увидѣвъ, что его соперникъ, мистеръ Воллюмъ, подвелъ къ дилижансу мистриссъ Тукки и посадилъ ее внутрь дилижанса, мистеръ Флипъ угрюмо сѣлъ на козлы и до послѣдней станціи къ Дерби не вымолвилъ слова.

Веселенькая дѣвушка, хорошенькая дочь мистриссъ Тукки, предпочла наружное мѣсто, подлѣ добраго друга своего, мистера Флипа, на открытомъ воздухѣ и на солнечномъ свѣтѣ; потому-то мистеръ Воллюмъ и усадилъ ея матушку внутрь дилижанса; но, въ чрезмѣрномъ стараніи и торопливости занять мѣсто подлѣ нея, онъ споткнулся на охотничьи сапоги одного изъ пассажировъ и упалъ прямо въ его кожанныя колѣна.

— Я думаю, онъ сумасшедшій! воскликнулъ молодой человѣкъ, сидѣвшій напротивъ.

Мистеръ Воллюмъ нахмурился, не зная, принять ли эти слова на свой счетъ, или нѣтъ; но молодой человѣкъ вывелъ его изъ недоумѣнія, возобновивъ разговоръ, прерванный перемѣной лошадей.

— По моему мнѣнію, одинъ только сумасшедшій въ состояніи допустить идею о возможности разграбить Ноттингэмъ съ горстью разбойниковъ; и, право, безчеловѣчно было бы повѣсить этихъ несчастныхъ, собственно потому, что они сумасшедшіе.

— Ха, ха! Да еслибъ только существовалъ законъ вѣшать сумасшедшихъ, мнѣ, какъ доктору, пришлось бы вѣшать людей ежедневно, сказалъ старый джентльменъ, сидѣвшій въ углу; и онъ расхохотался такъ сильно, что воротникъ его сюртука покрылся слоемъ пудры.

— Чортъ возьми! произнесъ провинціалъ-джентльменъ: — возмущеніе есть такое сумасшествіе, за которое непремѣнно слѣдуетъ вѣшать; и, благодаря Небу, пока Англія остается свободнымъ и счастливымъ государствомъ, это всегда такъ и будетъ. Я, однакоже, не думаю, чтобъ изъ нихъ кто нибудь былъ сумасшедшій; ни ноттингэмскій капитанъ, ни негодяи, его сообщники, включая въ то число и вашего ученаго друга, Молодаго Сквайра, котораго завтра будутъ судить. Нѣтъ, нѣтъ, они были всѣ въ здравомъ умѣ.

— Человѣкъ можетъ быть въ здравомъ умѣ во всѣхъ отношеніяхъ, кромѣ одного. Въ медицинѣ это называется мономаніей, скромно возразилъ молодой человѣкъ.

— Вздоръ! было отвѣтомъ. Вотъ уже двадцать-пять лѣтъ, какъ я посѣщаю судебныя слѣдствія, и могу сказать, что что нибудь да знаю о съумасшествіи. Это, я вамъ скажу, вновь придуманный вздоръ! Человѣкъ бываетъ или совершенно сумасшедшій, или совершенно въ здравомъ умѣ. Онъ не можетъ быть въ четверть, въ половину, или въ три четверти сумасшедшимъ, не такъ ли? А что касается до вашей мономаніи, то подобной штуки я еще не слыхивалъ съ тѣхъ поръ, какъ гляжу на свѣтъ!

— Несмотря на то, сказалъ докторъ: — это обстоятельство весьма обыкновенное. Да, вотъ напримѣръ, у меня есть паціентка, молоденькая лэди (разумѣется, я не назову ея имени), она такъ разсудительна, такъ терпѣлива, и имѣетъ такой свѣтлый взглядъ на предметы, какъ дай Богъ каждому изъ насъ, если принять въ соображеніе обстоятельства, въ которыхъ она находится; а между тѣмъ, она до такой степени убѣждена, что видѣла и разговаривала съ одной особой, въ то время, когда эта особа находилась отъ нея миляхъ въ десяти, до такой степени убѣждена, говорю я, какъ я убѣжденъ въ томъ, что вы сидите здѣсь.

Воллюмъ навострилъ уши, и очень пристально посмотрѣлъ черезъ очки на доктора. Защитникъ висѣлицы, которому предметъ разговора замѣтно не нравился, предложилъ общій вопросъ:

— Когда же повѣсятъ ноттингэмскаго капитана? Правда ли, что въ понедѣльникъ?

— Я думаю, нѣтъ, отвѣчалъ его сосѣдъ: — я думаю, это отложатъ до окончанія суда надъ мистеромъ Дорнли; а это состоится, какъ вы уже замѣтили, завтра.

— Но все-таки его повѣсятъ: это меня утѣшаетъ, сказалъ провинціалъ, выразивъ этимъ чувство деревенскаго человѣколюбія.

Молодой человѣкъ протестовалъ противъ такого утѣшенія, а между ними завязался споръ.

— Что касается до молодаго Дорнли, проревѣлъ шумный диспутантъ: — то висѣлица для него — еще милость. Человѣкъ хорошей фамиліи становится во главѣ мятежниковъ, и потомъ….

— Позвольте! сказалъ его противникъ, съ горячностью. — Вы произносите приговоръ прежде суда. Почемъ вы знаете, чего онъ заслуживаетъ? Быть можетъ онъ невиненъ.

— Такъ разсуждать, какъ разсуждаете вы, способенъ одинъ только радикалъ, и вы — переодѣтый радикалъ, воскликнулъ провинціалъ. — Гдѣ ваша бѣлая шляпа?

— Все равно, кто бы меня ни слушалъ, продолжалъ молодой человѣкъ, не обративъ вниманія на грубый вопросъ, и оставивъ его безъ отвѣта: — я говорю, что я бы не повѣсилъ собаки при такомъ обвиненіи, какое приведено противъ молодаго Дорнли. Конечно, нѣкоторыхъ мятежниковъ повѣсить необходимо, для общественнаго спокойствія; но вмѣстѣ съ ними слѣдовало бы повѣсить и низкихъ шпіоновъ, и подкупныхъ свидѣтелей.

Провинціалъ надвинулъ шляпу на глаза, и при этомъ измялъ льняной свой парикъ.

— Нолливеръ, напримѣръ, этотъ архишпіонъ, боится показаться въ судъ, а между тѣмъ, онъ главный свидѣтель противъ молодаго Дорнли, и безъ его показаній нельзя было бы и подвергнуть суду Дорнли. Если дербійцы поймаютъ его, то обѣщаются, какъ мнѣ говорили, разорвать на клочки.

— Здѣсь адски жарко! Не прикажете ли, ма’мъ, спустить окно? спросилъ деревенскій сквайръ.

Мистриссъ Тукки весьма любезно изъявила согласіе, замѣтивъ, что теперь больше похоже на май, чѣмъ на октябрь. Съ этой минуты защитникъ висѣлицы просунулъ голову въ окно, и отнялъ у спутниковъ своихъ удовольствіе видѣть его лицо, очень красное и носившее слѣды употребленія спиртуозныхъ напитковъ. Мистеръ Воллюмъ продолжалъ бесѣдовать съ самимъ собою и нѣжно поглядывать черезъ очки на мистриссъ Тукки; оказалось, однакожь, что не одна она занимала его мысли. Обратясь къ доктору, онъ сказалъ ему, выразительнымъ тономъ, вполголоса:

— Можете ли вы утвердительно сказать, что этотъ джентльменъ не находился при вашей паціенткѣ, въ то время, когда она видѣла его и говорила съ нимъ?

— Нѣтъ, не могу. Потому что девятаго іюня я былъ въ Батѣ, отвѣчалъ докторъ. — Мнѣ кажется, вы знаете эту лэди?

— Очень можетъ быть.

Съ этой минуты мистриссъ Тукки только изрѣдка удостойналась вниманія со стороны мистера Воллюма, потому что онъ весь предался едва слышному разговору съ докторомъ, въ которомъ справедливо угадывалъ доктора Боля. Онъ объявилъ, что онъ адвокатъ, защищающій Джорджа Дорнли; но съ нимъ поступили весьма неблаговидно, передавъ дѣло въ Дерби Баттому и Баллю, его соперникамъ. Какъ членъ ноттингэмскаго суда, онъ, при первоначальномъ слѣдствіи, пріобрѣлъ такіе документы, съ помощію которыхъ можно было пріостановить, если не вовсе прекратить слѣдствіе. Правда, ему хотѣлось бы узнать еще нѣкоторые факты. Онъ не могъ объяснить себѣ, напримѣръ, молчанія и совершеннаго равнодушія Джорджа Дорнли къ результату своего суда. Докторъ Боль объяснилъ это тѣмъ, что мистеръ и мистриссъ Кальдеръ Дорнли разлучили его съ молодой и страдающею женой, съ лордомъ Вордли и, безвозвратно, съ его отцомъ.

— Не получили ли и вы приглашенія явиться въ судъ? спросилъ Воллюмъ.

— Нѣтъ. Въ этомъ отношеніи я человѣкъ безполезный.

— И меня отклонили отъ защиты, сказалъ мистеръ Воллюмъ про себя. Можетъ статься (въ слухъ) вы сами не хотите.

— Нѣтъ, я бы хотѣлъ, но мнѣ некогда. Я долженъ встрѣтить въ Рипли дилижансъ и отправиться въ Батъ; посѣтивъ въ Ноттингэмѣ паціента, отъ котораго ѣду теперь, я получилъ извѣстіе, что старый мистеръ Дорнли умираетъ.

Мистеръ Воллюмъ потеръ ладонь о ладонь и нѣжнѣе прежняго посмотрѣлъ черезъ очки на мистриссъ Тукки; продолжая говорить про себя, онъ набрасывалъ на карточку карандашемъ какія-то замѣчанія о своемъ собственномъ разговорѣ.

Общій разговоръ, послѣ паузы, былъ возобновленъ адвокатомъ, который началъ его описаніемъ слѣдствія надъ браконьеромъ, по обвиненію, оказавшемуся ложнымъ.

— А вы все-таки его обвинили! воскликнулъ докторъ.

— Вовсе нѣтъ, отвѣчалъ мистеръ Воллюмъ: — не надобно забывать, что адвокатъ обязанъ дѣлать для своего кліента все, что только можетъ послужить въ пользу послѣдняго; не должно также забывать и того, что адвокатъ не судья. Въ изложеніи дѣла онъ не имѣетъ права произносить приговоръ: онъ можетъ только выбрать, какіе факты должно представить передъ судьей, и рѣшить, какіе факты должно скрыть отъ него.

— Поэтому адвокатъ въ своемъ родѣ преступникъ, замѣтилъ старый джентльменъ.

— Рѣшительно нѣтъ. Адвокатъ, знающій свое дѣло, дѣйствуетъ безукоризненно. Положимъ, что кто нибудь считаетъ себя виновнѣе, чѣмъ онъ есть.

— По вашимъ словамъ, я постоянно долженъ считать себя убійцей, замѣтилъ докторъ.

— Нѣтъ, вы не такъ меня поняли, торопливо отвѣчалъ мистеръ Воллюмъ. Вы, безъ сомнѣнія, должны сами знать, убили ли кого нибудь, или нѣтъ; но вы не можете знать, убили ли вы его всѣми тѣми обстоятельствами, которыя, въ глазахъ закона, называются убійствомъ. Въ гражданскомъ судопроизводствѣ постоянно случается, что нѣкоторые считаютъ себя виновными, тогда, какъ они совершенно правы. Все зависитъ отъ того, какой оборотъ приметъ дѣло.

— Я съ своей стороны надѣюсь, что дѣло мистера Дорнля приметъ оборотъ счастливый, сказалъ докторъ.

Мистеръ Воллюмъ тоже надѣялся. Старшій адвокатъ мистеръ Пеннетъ внезапно захворалъ, слѣдовательно, вся тяжесть защиты должна упасть на младшаго адвоката, мистера Марсдена, за которымъ послали нарочнаго. При этихъ словахъ въ дилижансѣ произошелъ необыкновенный феноменъ; адвокатъ, сидѣвшій въ углу, покраснѣлъ до ушей.

— Я нарочно ѣздилъ въ Ноттингэмъ, продолжалъ мистеръ Воллюмъ: — чтобъ пріискать, если можно, еще свидѣтелей, которые при допросѣ могли бы показать что нибудь въ нашу пользу. Въ числѣ свидѣтелей будетъ и дочь этой лэди.

Лицо мистриссъ Тукки покрылось румянцемъ ярче ея малиновыхъ лентъ. Деревенскій сквайръ, продолжая смотрѣть изъ окна, отвернулъ воротникъ своего сюртука и поднялъ его до самыхъ глазъ.

Дилижансъ остановился и кондукторъ, отворивъ дверцы, объявилъ, что пріѣхали въ Рипли.

— О! въ Рипли? воскликнулъ сквайръ сквозь концы воротника. Не затворяй. Я выйду здѣсь. Добрый день, джентльменъ! Добрый день, Гамъ.

Нахлобучивъ шляпу и надвинувъ парикъ на лобъ, сквайръ вышелъ, и, неоглядываясь, побрелъ къ гостинницѣ.

— Но вѣдь вы изволили записаться до Дерби, сказалъ кондукторъ, показывая списокъ пассажировъ.

— Правда твоя: но я не хочу быть въ Дерби раньше завтрашняго дня. Чемоданъ мой въ передкѣ.

И путешественникъ скрылся въ воротахъ гостинницы, не дождавшись чемодана, и невынувъ изъ кармана ожидаемой кондукторомъ полкроны.

Кондукторъ, однакожь, получилъ полкроны совсѣмъ изъ другой руки.

— Мнѣ бы хотѣлось, сказалъ мистеръ Воллюмъ: — взглянуть на твой списокъ: мнѣ хочется узнать имена пассажировъ.

— Не нужно и смотрѣть въ него: я знаю всѣхъ на перечетъ. Толстый господинъ, что сейчасъ только вышелъ, зоветъ себя Робертомъ Бумпшепомъ, эсквайромь; онъ записался въ Лондонѣ. Старый джентльменъ въ черномъ — докторъ Боль, изъ Матлока; — высокой молодой человѣкъ, мистеръ Марсденъ, адвокатъ. На козлахъ сидитъ писецъ Баттама изъ Дерби; — его посылали за свидѣтелями для завтрашняго суда.

Прежде чѣмъ мистеръ Воллюмъ кончилъ протяжный свистъ, вызванный этимъ объясненіемъ, къ дилижансу подкатила карета четверней и такъ близко къ лошадямъ дилижанса, что онѣ стали бѣситься.

Мистеръ Флипъ сгаралъ нетерпѣніемъ прибавить и свой выстрѣлъ, къ залпу брани, направленной конюхами и подконюхами на форейтора прибывшей кареты. Но онъ былъ въ грустномъ настроеніи духа, къ тому же его удерживало уваженіе къ атласному платью и мѣховой оторочкѣ. Наконецъ форейторъ тронулъ было лошадей, какъ вдругъ лакей, стоявшій на запяткахъ, громко спросилъ: нѣтъ ли въ дилижансѣ доктора Боля. Кондукторъ, задушевный другъ мистера Флипа, сообщая этотъ вызовъ доктору, убѣдилъ мистриссъ Тукки сѣсть подлѣ дочери, снаружи дилижанса. Мистеръ Воллюмъ между тѣмъ выписывалъ изъ списка имена пассажировъ. Докторъ Боль не замедлилъ выдти изъ дилижанса, и, подошедъ къ каретѣ, сдѣлалъ почтительный поклонъ.

— Кризисъ такъ неизбѣженъ, что я рѣшилась ѣхать сама, сказала мистриссъ Кальдеръ Дорнли. Я не думаю, что мы застанемъ въ живыхъ мистера Дорнли, когда пріѣдемъ въ Батъ. Ахъ, какъ бы я желала, чтобъ Батъ былъ не такъ далеко.

Мистриссъ Кальдеръ откинулась въ самый задъ кареты, чтобъ избѣгнуть любопытныхъ взоровъ, которые, съ приближеніемъ суднаго дня Джорджа Дорнли, преслѣдовали и ее и ея мужа повсюду.

— Надо вамъ сказать, докторъ Боль, замѣтила она, когда докторъ перенесъ свой чемоданъ изъ дилижанса въ карету: — смерть мистера Дорнли будетъ очень некстати, если случится до окончанія суда. Если несчастный молодой человѣкъ окажется виноватымъ, прежде чѣмъ состоится отрѣшеніе его отъ наслѣдства, тогда имѣніе будетъ конфисковано, и навсегда отойдетъ отъ фамиліи Дорнли.

Мистриссъ Кальдеръ Дорнли сказала это очень спокойно, ни сколько не тревожась тѣмъ, что ея ближайшаго родственника ожидаетъ висѣлица.

Добрый докторъ пристально посмотрѣлъ въ лицо мистриссъ Кальдеръ.

— Его сынъ и наслѣдникъ можетъ получить все обратно, если будетъ просить короля.

Въ большихъ черныхъ глазахъ мистриссъ Кальдеръ засверкали искры.

— Конечно; это такъ, отвѣчала она съ обычнымъ спокойствіемъ: — еслибъ онъ имѣлъ сына.

Перемѣнили лошадей, и карета покатила въ Батъ.

Между тѣмъ, мистеръ Флипъ, разогорченный остановками и успѣхами своего соперника, совершенными въ каретѣ, которой онъ самъ же управлялъ, началъ отчаянно погонять лошадей и вымѣщать на нихъ свою досаду. Еслибъ дилижансъ могъ опрокинуться, и нанесть смертельный вредъ мистеру Воллюму, не измявъ при этомъ малиновыхъ лентъ на шляпкѣ мистриссъ Тукки, то Богъ знаетъ, чтобы могло тогда случиться; но когда мистеръ Флипъ углядѣлъ, что по усердію его друга, кондуктора, великолѣпный предметъ его любви промѣнялъ внутреннее мѣсто на наружное, и очутился подлѣ него, когда бойкая дочь мистриссъ Тукки еще веселѣе стала потряхивать кудрями, онъ сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ, съ такою сострадательностью къ животнымъ, что когда пріѣхалъ въ Дерби, съ него взяли штрафъ въ одиннадцать полкронъ: по полкронѣ за каждую минуту, которою онъ опоздалъ. Весьма неохотно и мистеръ Воллюмъ разставался съ обворожительной мистриссъ Тукки: узнавъ, что мистеръ Марсденъ долженъ защищать Джорджа Дорнли, онъ рѣшился сообщить ему весьма многое. Помогая ей спуститься съ дилижанса, онъ, къ величайшему огорченію своему, увидѣлъ, что розмариновая вѣточка перешла въ петельку его, уже болѣе не мрачнаго, соперника.

ГЛАВА VIII.

На слѣдующее утро мистеръ Флипъ долженъ былъ употребить всю силу локтей своихъ и голоса, и все свое усердіе, что бы пробиться съ цвѣтущею матерью и дочерью сквозь шумную массу народа, столпившагося у воротъ Сентъ-Мери передъ Дербійскимъ судомъ. Полчаса усилій привели ихъ наконецъ къ зданію суда; но и тутъ они едвали бы попали во внутренность зданія, еслибъ не случайная помощь мистера Фронтиса, ноттингэмскаго констабля, употребившаго при этомъ случаѣ свою оффиціальную палочку и свой дрожащій голосъ, такъ удачно, что его друзья застали еще часть вступительной рѣчи адвоката. Содержательница гостинницы крайне обидѣлась, что мистеръ Воллюмъ, обѣщавъ пріобрѣсть для нее хорошее мѣсто въ большомъ ряду временныхъ скамеекъ, не явился въ судъ вовсе. Этотъ поступокъ имѣлъ на мистера Флипа, напротивъ, восхитительное дѣйствіе.

Ленты, мѣховая оторочка и атласъ мистриссъ Тукки дѣйствовали лучше всякаго Воллюма, чтобъ доставить ей хорошее мѣсто. Ее и ея дочь весьма охотно пропустили въ передній рядъ скамеекъ, тогда какъ мистеръ Флипъ почтительно стоялъ подлѣ нихъ въ толпѣ. Мистриссъ Тукки была чрезвычайно сконфужена не столько артиллеріей взоровъ, бросаемыхъ на ея картинный нарядъ изъ всѣхъ концовъ суда, сколько отъ частыхъ ссылокъ главнаго адвоката Мосса на ея заведеніе въ Ноттингэмѣ. Эти ссылки, напротивъ того, нравились ея дочери. Загорѣлыя лица, бѣлые парики и пурпуровыя мантіи судей занимали ее; многолюдное засѣданіе и громкій возгласъ: тишина! наводили на нее благоговѣйный страхъ; угрюмый, безчувственный взглядъ ея друга, мистера Дорнли, сокрушалъ ее; а взоры его адвоката (спутника ея матери), постоянна устремлявшіеся къ двери, каждый разъ, когда она отворялась, — приводили ее въ замѣшательство. Но вотъ и ея лицо покрылось румянцемъ; потому что главный адвокатъ еще разъ упомянулъ о ней и при томъ самымъ звучнымъ и внятнымъ голосомъ.

— Я представлю вамъ эту дѣвушку, говорилъ онъ, отирая потъ съ лица, и покачиваясь громадной фигурой своей между скамейками, назначенными для адвокатовъ, и концомъ письменнаго стола: — представлю ее, чтобъ доказать, что подсудимый пріѣхалъ въ гостинницу Ройяль Джорджъ въ Ноттингэмѣ, по полудни дня, означеннаго въ обвинительномъ актѣ, и именно, девятаго минувшаго іюня; — что эта молодая особа подала ему два письма, одно изъ которыхъ, какъ мнѣ извѣстно, содержало въ себѣ секретный пароль, по которому мятежники узнавали одинъ другаго. Я представлю другаго свидѣтеля, съ помощію котораго вы прослѣдите за подсудимымъ изъ Ноттингэма, черезъ часть тамошняго лѣса, черезъ гору Синдеръ, черезъ болота Гринь и Сельетонъ до Альфретона (мѣста, безъ всякаго сомнѣнія, джентльмены судьи, извѣстны каждому изъ васъ), и оттуда на сцену мятежа. Я долженъ, однакоже, извѣстить васъ, что тутъ былъ промежутокъ десяти минутъ, втеченіе котораго второй мой свидѣтель, потерялъ изъ виду подсудимаго; этотъ пропускъ, частію будетъ пополненъ содержателемъ Альфретонской гостинницы, у котораго подсудимый останавливался и освѣдомлялся о своемъ грумѣ. Такимъ образомъ, мы можемъ слѣдить за нимъ до Пентриджской гостинницы, гдѣ уже собрались заговорщики. Для вѣрнѣйшаго опредѣленія тождественности подсудимаго всего лучше могли бы служить несчастные мятежники, но надъ ними произнесенъ уже приговоръ, и потому ихъ нельзя привести въ судъ для показаній. Собраніе мятежниковъ, мятежныя дѣйствія на чугунномъ заводѣ въ Буттерли, убійство человѣка на фермѣ Топома, взятіе подсудимаго при восходѣ солнца слѣдующаго утра, когда онъ совсѣмъ было скрылся, — все это составляетъ такіе факты въ этомъ прискорбномъ происшествіи, отвергать которые невозможно. Но какія причины побудили молодаго человѣка на этотъ поступокъ? Вамъ могутъ говорить, что онъ явился между мятежниками, чтобъ убѣдить ихъ оставить свое предпріятіе; что онъ пріѣхалъ къ нимъ для защиты закона и водворенія порядка, но людей; обладающихъ секретными паролями, людей, столь хорошо извѣстныхъ мятежному обществу, что оно довѣряетъ имъ свои замыслы, людей, пойманныхъ въ самомъ мятежѣ, ни подъ какимъ видомъ нельзя назвать невинными. Кромѣ того, джентльмены, побудительныя причины, какого бы рода онѣ ни были, въ дѣлѣ подобнаго рода не должно принимать въ соображеніе. Законъ говоритъ, что одно присутствіе при мятежѣ, уже есть участіе въ немъ. Подсудимый былъ тамъ — между мятежниками, и этого уже довольно. Я вполнѣ чувствую, джентльмены, продолжалъ мистеръ Моссъ торжественнымъ тономъ: — тяжесть положенія, въ которое вы поставлены. Я вполнѣ понимаю страшную отвѣтственность, которой можетъ требовать осужденіе существа намъ подобнаго въ государственной измѣнѣ. Но вы не должны отклоняться отъ этой отвѣтственности. Я, на которомъ лежала обязанность изъяснить вамъ обстоятельства дѣла, не долженъ отклоняться отъ этой отвѣтственности.

Ученый адвокатъ сѣлъ намѣсто, отеревъ батистовымъ платкомъ маслянистую улыбку, которой постоянно заключались его послѣднія слова вступительной рѣчи.

Еслибъ мистриссъ Тукки не дернула дочь свою за подолъ, чтобъ расправить складки, въ то время, когда дѣвочка отправлялась на мѣсто, назначенное для свидѣтелей, и еслибъ волнистые локоны дѣвушки, слегка прикрытые шляпой, не закрывали ея хорошенькаго личика, каждый разъ, когда она отвѣчала на вопросы, то въ судѣ, вѣроятно, сохранилась бы глубокая тишина, и никто бы не рѣшился посмѣяться.

Ей очень было непріятно, когда она разсказала всю истину первому джентльмену, и когда второй джентльменъ, который по ея мнѣнію, защищая своего друга, долженъ бы быть очень внимательнымъ къ ней, повидимому, не вѣрилъ ни одному ея слову. Она готова была расплакаться, когда адвокатъ Марсденъ спросилъ ее, довольно строго, увѣрена ли она, что джентльменъ, которому вручила два письма, и подсудимый, одно и то же лицо.

Ничего не могло быть вѣрнѣе: ея отвѣтъ подтверждался самимъ подсудимымъ, который, будучи выведенъ судебнымъ слѣдствіемъ изъ своего апатичнаго состоянія, улыбнулся ей, и этой улыбкой показалъ, что они знаютъ другъ друга. Мистеръ Марсденъ прикусилъ губы, но послѣ непродолжительной паузы продолжалъ: «Подсудимый пріѣхалъ верхомъ: — какой масти была его лошадь?»

— Лошадь была черная.

— Черная лошадь. Ну, а насчетъ писемъ?

Она отдала два письма на имя Дорнли и одно — на имя Ноббля.

— Узнаетъ ли она мистера Ноббля, если увидитъ его?

— Съ перваго взгляда, сэръ.

— Не помнитъ ли она, въ чемъ былъ одѣтъ мистеръ Дорнли?

— На немъ быль бѣлый пальто и бѣлая шляпа.

Молчаніе. Въ то время когда свидѣтельница молча стояла передъ адвокатомъ, подсудимый нагнулся къ послѣднему и прошепталъ ему что-то на ухо; но это что-то было похоже на увѣщаніе. Адвокатъ снова посмотрѣлъ на дверь, не обративъ на слова подсудимаго ни малѣйшаго вниманія.

Второй свидѣтель долго не являлся. Его нужно было привести изъ скрытнаго мѣста гдѣ-то подъ зданіемъ. Ропотъ негодованія слишкомъ общій, чтобы подавить его, раздался по всему залу, когда приведенный свидѣтель назвалъ себя Нолливеромъ. Хотя онъ приподнялъ плечи и смѣлымъ взглядомъ окинулъ все собраніе, но сильное сжатіе рукою желѣзной рѣшетки, подлѣ которой стоялъ, и судорожное подергиваніе нижней губы, показывали, что онъ не такъ былъ спокоенъ, какъ хотѣлъ бы казаться. Онъ оказался, однако же, тѣмъ, что адвокаты называютъ отличнымъ свидѣтелемъ. Ничто не могло быть яснѣе его разсказа о поѣздкѣ съ подсудимымъ изъ Ноттингэма въ Пентриджъ; ничто не могло быть точнѣе его памяти о времени каждаго событія, случившагося по дорогѣ. Со всею подробностію передалъ онъ все, что происходило въ гостинницѣ «Бѣлая Лошадь»; что случилось въ Буттерли; о томъ, какъ убитъ былъ человѣкъ на фермѣ Тонэма; и что онъ присутствовалъ при этомъ убійствѣ; о томъ, какъ онъ схваченъ былъ кавалерійскимъ солдатомъ, и какъ подсудимаго арестовали въ густой аллеѣ.

Приступивъ къ отобранію допроса отъ Нолливера, мистеръ Марсденъ пересталъ бросать на дверь тяжелый и обнаруживавшій отчаяніе взглядъ. Онъ весь углубился въ допросъ, и хотѣлъ узнать отъ свидѣтеля самыя малѣйшія подробности о его неоднократномъ участіи въ мятежныхъ митингахъ; о томъ, какимъ образомъ на дорогахъ выдавалъ онъ себя за сквайра Бумптона и посѣщалъ судебныя слѣдствія втеченіе двадцати лѣтъ.

— Какая же его профессія?

— Онъ совершенно не имѣлъ профессіи.

— Вы получаете жалованье отъ правительства?

— Нѣтъ.

— Но когда нибудь вы его получали?

— Никогда или, пожалуй, получалъ, сколько получаетъ адвокатъ награды за свои заслуги.

— Не носили ли вы красныхъ жилетовъ?

— Быть можетъ и носилъ, когда это было въ модѣ.

— Но вѣдь это постоянная мода между полицейскими офицерами?

— Да; быть можетъ.

— Короче сказать, сэръ, не получали ли вы жалованья по должности шпіона?

Адвокатъ Моссъ привязался къ этимъ словамъ. Онъ представилъ на видъ, что въ этомъ вопросѣ отражалась не позволительная судебная вольность; судъ соглашался съ его мнѣніемъ. Марсденъ поклонился и продолжалъ:

— Теперь, сэръ, все равно, шпіонъ ли вы или нѣтъ, попрошу васъ сказать, по чистой совѣсти, былъ ли всадникъ, съ которымъ вы разстались не доѣзжая Альфретона, и всадникъ, котораго вы настигли, проѣхавъ это мѣстечко, одно и тоже лицо?

— Одно и тоже.

— Не забывайте, сэръ, что вы говорите! Можете ли вы подтвердить клятвой ваши слова?

— Клянусь, что слова мои справедливы; даже еслибъ они были моими послѣдними словами въ здѣшнемъ мірѣ.

— Тотѣли это человѣкъ, сказалъ адвокатъ Моссъ, указывая на подсудимаго.

— Онъ самый.

Подсудимый невольно произнесъ выраженіе согласія, и адвокатъ, защищавшій его сторону, замѣтилъ, что выраженіе это было подмѣчено присяжными, рѣшился, въ то время, когда одинъ изъ судей предлагалъ нѣсколько вопросовъ Нолливеру, написать подсудимому на лоскуткѣ бумаги слѣдующія слова:

«Если вы не предоставите ваше дѣло въ полное мое распоряженіе, я брошу все, и защищайтесь сами.»

На томъ же лоскуткѣ бумаги, Дорнли написалъ отвѣтъ:

«Для своего оправданія я не хочу прибѣгать ко лжи.»

Мистеръ Марсденъ разорвалъ лоскутокъ и сказалъ частью про себя, частью своему молодому помощнику, дѣлавшему для него различныя замѣтки: Я могу сейчасъ же рѣшить это дѣло, и рѣшу.

Послѣ этихъ словъ онъ спросилъ свидѣтеля насчетъ письма, которое онъ получилъ въ буфетѣ Ройяль Джорджа; по никакіе вопросы не могли выпытать отъ него имени писавшаго. Присяжные замѣтили, что свидѣтель не обязанъ открывать этого имени. На свидѣтеля посыпался градъ вопросовъ относительно письма, присланнаго къ подсудимому изъ гостинницы «Зеленый Кабанъ».

— Не заѣзжалъ ли подсудимый въ эту гостинницу?

— Заѣзжалъ, повидаться съ пріятелемъ.

— Не писалъ ли онъ письма?

— Писалъ къ своей женѣ.

— Не сообщалъ ли онъ о письмѣ, приглашавшемъ на Пентриджскій митингъ?

— На этотъ вопросъ я не намѣренъ отвѣчать.

Подсудимый снова впалъ въ прежнюю апатичность; но втеченіе перемѣны свидѣтелей мистеръ Марсденъ вывелъ его изъ этого состоянія, вручивъ ему письмо, которое было адресовано на имя мистера Ноббля, и которымъ овладѣлъ мистеръ Воллюмъ при объискѣ плѣнниковъ въ Ноттингэмѣ. На оборотѣ этого письма, онъ написалъ:

«Вотъ письмо. Ненужно ли вызвать свидѣтелей для подтвержденія, чей это почеркъ?»

Джорджъ Дорнли прочиталъ эти слова, и увидѣлъ, что письмо, которому онъ обязанъ былъ своимъ настоящимъ положеніемъ, было написано рукой его брата! Онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ, и прикрылъ руками глаза, какъ будто стараясь скрыть отъ себя гнусное неожиданное открытіе. Его волненіе было столь сильно, что одинъ изъ присяжныхъ приказалъ подать ему стулъ. Стеченіе нѣкотораго времени онъ, повидимому, не принималъ ни малѣйшаго участія въ судебномъ слѣдствіи.

Слѣдующимъ свидѣтелемъ былъ содержатель Альфретонской гостинницы. Онъ клятвенно утверждалъ, что какой-то джентльменъ проѣзжалъ мимо его дома и спрашивалъ о грумѣ Адвокатъ Моссъ, при этомъ показаніи, началъ дѣятельно допрашивать свидѣтеля; но его допросы не привели ни къ какому результату; содержатель гостинницы не видѣлъ никакого грума, да и никто изъ сосѣдей не видѣлъ его въ Альфретонѣ, около девяти часовъ вечера девятаго іюня.

Это былъ самый слабый пунктъ во всемъ слѣдствіи. Напрасно издержано было нѣсколько сотъ фунтовъ стерлинговъ, чтобъ отъискать слугу, съ помощію которою подсудимый перемѣнилъ и платье и лошадь. Напрасно потому, что никто не подумалъ отъискивать солдата, вмѣсто грума. Если бъ знали, гдѣ отъискать этого человѣка, то не нужно было бы итти дальше Ноттингэмскимъ казармъ, гдѣ, осмотрѣвъ 12-й гусарскій полкъ, въ рядахъ его навѣрное нашли бы Томаса Гокля. Ему опостылъ бѣлый свѣтъ, и онъ поступилъ въ военную службу въ тотъ самый день, когда господина его посадили въ тюрьму.

Допросы продолжались; наступали сумерки.

— Скажите, спросилъ Марсденъ: — замѣтили ли вы, какой масти была подъ подсудимымъ лошадь?

— Какъ же, замѣтилъ: она была сѣрая — почти бѣлая.

— Не могли ли вы различить цвѣтъ верхняго платья на этомъ джентльменѣ?

— Хорошенько не могъ; но могу утвердительно сказать, что пальто на немъ было темнаго цвѣта.

— Не было ли на немъ бѣлое пальто?

— Нѣтъ; — темное.

Положеніе присяжныхъ совершенно измѣнилось. Вмѣсто двойнаго ряда неподвижныхъ лицъ, оно внезапно представило неправильное смѣшеніе плечъ и головъ, произносившихъ невнятный говоръ, въ которомъ можно было разслушать, что присяжныхъ крайне изумляло странное противорѣчіе въ показаніяхъ дѣвушки и содержателя Альфретонской гостинницы. Адвокатъ Моссъ сжалъ свои губы, и, откинувшись назадъ, съ пренебреженіемъ швырнулъ на столъ перо. Судья вызвалъ Томаса Таннера.

Томасъ Таннеръ подъ присягой показалъ, что онъ тотъ самый, который ѣздилъ на старой сѣрой лошади изъ Пентриджа въ Иствудъ. Лошадь эта принадлежала подсудимому, который явился на митингъ въ темномъ пальто и извѣстенъ былъ тамъ подъ именемъ Молодаго Сквайра. Въ личности его онъ не сомнѣвался. Онъ узналъ бы его между тысячами. Адвокатъ Моссъ выразительно кивнулъ головой, и, обращаясь къ судьѣ, замѣтилъ: «наконецъ и этотъ пунктъ рѣшенъ». Неправильное смѣшеіне головъ и плечъ присяжныхъ снова выстроилось въ два ряда спокойныхъ и убѣжденныхъ лицъ.

Мистеръ Марсденъ сдѣлалъ окончательный вопросъ Томасу Таннеру.

— Вы кажется сознались въ своемъ преступленіи и выдали своихъ сообщниковъ во время суда Ноттингэмскаго капитана?

Таннеръ, хотя и неохотно, но отвѣчалъ утвердительно. Присяжные еще разъ посовѣтовались между собою. Этимъ совѣщаніемъ должно было кончиться дальнѣйшее слѣдствіе.

Губы мистера Марсдена судорожно сжимались, рука его дрожала, когда онъ всталъ, чтобы начать защиту. Онъ посмотрѣлъ кругомъ, надѣясь увидѣть мистера Воллюма. Расположеніе присяжныхъ было въ пользу подсудимаго; — но долженъ ли Марсденъ при такомъ расположеніи просить отсрочки, или же начать защитительную рѣчь? Онъ рѣшился на послѣднее. Онъ сдѣлалъ нѣсколько незначительныхъ замѣчаній, чтобъ выиграть время, пока не явится свидѣтель, на показаніи котораго основывалась лея защита, — еслибъ только Воллюмъ успѣлъ привезти этого свидѣтеля или вѣрнѣе свидѣтельницу. Наконецъ, почти безотчетно, онъ сдѣлалъ вступленіе. Онъ представилъ на видь чрезвычайныя затрудненія, которыя предстояло ему преодолѣть въ своей защитительной рѣчи; намекнулъ на отсутствіе своего начальника, и на потерю подсудимымъ, чрезъ это отсутствіе, двухъ ходатаевъ передъ судомъ, которыхъ законъ, въ милосердіи своемъ, допускаетъ лицамъ, обвиняемымъ въ государственной измѣнѣ. Когда онъ намекнулъ на нѣкоторые плачевные эпизоды изъ частной жизни подсудимаго; когда объявилъ, что подсудимый, нѣтъ еще года, какъ сдѣлался мужемъ и отцомъ; когда въ яркихъ краскахъ изобразилъ картину разлуки съ той, которая была для него дороже всѣхъ сокровищъ въ мірѣ, — присяжные обнаружили душевное волненіе. Онъ не намѣренъ опровергать доводовъ, изложенныхъ его ученымъ другомъ въ защиту короны, но, въ тоже время, не хотѣлъ бы и уклоняться отъ фактовъ, говорившихъ въ пользу подсудимаго. Неужели они въ состояніи повѣрить присягѣ такого свидѣтеля, какъ Нолливеръ? повѣрить такому человѣку, который но суду оказался предателемъ и шпіономъ? — (Провинціальные джентльмены приподняли головы и между ними снова послышался ропотъ негодованія). Можно ли повѣрить и такому человѣку, какъ Таннеръ, который представилъ обвиненія противъ несчастныхъ, ожидающихъ исполненія надъ собой ужаснаго приговора? — И на чьихъ же показаніяхъ основывается обвиненіе? — На показаніяхъ однихъ только этихъ людей! Даже еслибъ имъ и можно было повѣрить, то и тогда Марсденъ не согласился бы допустить, что обвиняемый тоже самое лицо, которое участвовало въ печальныхъ происшествіяхъ девятаго іюня. Возможно ли повѣрить, чтобъ человѣкъ, который показывался на общественной дорогѣ въ бѣломъ пальто и на черномъ конѣ, было одно и тоже лицо, которое чрезъ невѣроятно короткій промежутокъ времени, было видѣно на той же самой дорогѣ, на бѣлой лошади и въ черномъ пальто? — Неужели онъ могъ перемѣнить и лошадь и платье магическимъ образомъ?

При этихъ словахъ подсудимый, пробужденный горячностью рѣчи мистера Марсдена, всталъ и хотѣлъ сдѣлать возраженіе; но главный судья рѣшительно сказалъ ему, что онъ долженъ или оставить свое дѣло вполнѣ въ рукахъ своего адвоката, или вполнѣ взять его изъ нихъ.

— Между тѣмъ, позвольте мнѣ спросить васъ, мистеръ Марсденъ, сказалъ одинъ изъ присяжныхъ: — чѣмъ вы намѣрены заключить вашу рѣчь? — Неужьли вы хотите доказывать, что подсудимый находился не въ Пентриджѣ, а совершенно въ другомъ мѣстѣ?

Вопросъ этотъ былъ сдѣланъ собственно съ тою цѣлью, чтобъ сократить засѣданіе.

Наступившій моментъ былъ самый тягостный для Марсдена, самый щекотливый. Онъ долженъ былъ теперь избрать одно: — или окончательно оправдать подсудимаго, — а для поддержки оправданія онъ поджидалъ самого вѣрнаго свидѣтеля, который, между тѣмъ, не являлся, и могъ совсѣмъ не явиться, — или просто предоставить все дѣло обыкновеннымъ догадкамъ и предположеніямъ. Обративъ лицо свое къ дверямъ, онъ судорожно сжималъ въ рукахъ свертокъ докладной своей записки.

Но, въ этотъ критическій моментъ, дверь отворилась. Мистеръ Воллюмъ скорѣе несъ, чѣмъ поддерживалъ какую-то лэди, сквозь толпу народа, къ собранію судей. Марсденъ глубоко вздохнулъ, какъ будто съ груди его спалъ тяжелый камень. Но появленіе свидѣтельницы произвело на подсудимаго совсѣмъ другое дѣйствіе. «Боже мой!» воскликнулъ онъ, и, закрылъ руками лицо и опустился на стулъ, какъ пораженный громомъ. Мистриссъ Тукки уступила свое мѣсто новоприбывшей лэди, которая, дрожа всѣмъ тѣломъ, не приподняла ни разу своихъ глазъ, чтобъ взглянуть на подсудимаго.

— Да, милордъ судья, и джентльмены присяжные, продолжалъ Марсденъ, внятнымъ, звучнымъ, почти веселымъ голосомъ: — вотъ наша защита. Теперь мы докажемъ пребываніе подсудимаго совершенно въ другомъ мѣстѣ, въ то время, когда по показаніямъ свидѣтелей, онъ былъ въ Пентриджѣ. Больше я ничего не имѣю сказать. Наша свидѣтельница сдѣлаетъ остальное.

Адвокатъ Моссъ посмотрѣлъ на Марсдена.

— Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ онъ съ улыбкой: — увидимъ, увидимъ!

Свидѣтельница подведена была къ периламъ. Она все еще не взглянула на подсудимаго.

Слова: «отвѣчайте громко!» которыми заключалась форма присяги, отбираемой полицейскимъ чиновникомъ, казалось, были необходимымъ заклинаніемъ для этой свидѣтельницы, потому что нужно было ожидать, что отвѣты такого слабаго и трепещущаго существа, съ такимъ блѣднымъ лицомъ, съ большими, черными и томными глазами, съ засохшими, безцвѣтными губами, будутъ невнятны и беззвучны. Несмотря на то, первый отвѣть изумилъ все собраніе своею звучностью и внятностью. Когда звуки знакомаго голоса коснулись слуха подсудимаго, изъ груди его вылетѣлъ глухой, выражавшій отчаяніе, стонъ.

Она показала, что въ девять часовъ вечера, девятаго іюня, Джорджъ Дорнли, «мой мужъ» (слова эти она произнесла болѣе громкимъ и горделивымъ тономъ) пріѣхалъ въ Коттеджъ въ Крукстонскихъ Ивахъ. Свидѣтельница на нѣсколько секундъ замолкла. Она была очень нездорова въ то время (продолжала она), но не до такой степени, чтобы не помнить, что мужъ ея пріѣзжалъ къ ней, что она говорила съ нимъ въ то время, когда онъ сидѣлъ или стоялъ подлѣ ея постели. Она помнила даже слова, которыя говорила ему.

— О чемъ же онъ говорилъ съ вами? спросилъ Моссъ.

Свидѣтельница молчала; она еще болѣе раскрыла глаза свои, какъ будто вызывая изъ памяти прошедшее. Вопросъ былъ повторенъ. Она не могла отвѣтить на него; и ее не принуждали; но на слѣдующіе вопросы отвѣчала съ готовностью. Джорджъ Дорнли находился при ней долго послѣ девяти часовъ… пока… пока… Взоры ея, постепенно направляясь въ сторону, какъ будто притягиваемые медленной, но непреодолимой, чарующей силой къ ея мужу, остановились наконецъ на немъ, печальномъ, серьёзномъ, убитомъ горемъ. Съ какимъ-то изступленіемъ протянувъ къ нему руки, она вскрикнула: «Джорджъ!» и безъ чувствь склонилась на рѣшетку.

Всеобщее волненіе, произведенное удаленіемъ ея изъ суда, совершенно измѣнило окончательное возраженіе мистера Мосса. Обвиненіе его лишено было всякаго основанія, потому что послѣдняя свидѣтельница разстроила всѣ его соображенія и сдѣлала недѣйствительными всѣ его хорошо обдуманные доводы.

Судья, собравъ вмѣстѣ всѣ данныя, представилъ собранію чрезвычайныя противорѣчія, прибавляя, что не имѣетъ ни малѣйшаго расположенія согласовать ихъ.

— Вы сами встрѣтите затрудненіе, сказалъ онъ, обращаясь къ присяжнымъ: — соединить, основываясь на показаніяхъ, которыя я изложилъ, — всадниковъ, ѣхавшихъ на двухъ лошадяхъ, и въ двухъ различныхъ пальто, въ одномъ и томъ же лицѣ, — и именно въ лицѣ подсудимаго, но все же вы должны сказать, можете ли вы опредѣлить съ совершенною точностью его тождество. Съ своей стороны, чистосердечно признаюсь вамъ, что показаніе лэди, которая была сейчасъ допрошена (которая, я долгомъ считаю поставить на видъ, представляла показанія съ замѣчательной ясностью, пока могла владѣть своими чувствами) — показаніе ея, говорю я, только тогда можно назвать неосновательнымъ, если мы допустимъ, что она находится подъ вліяніемъ страннаго, необъяснимаго заблужденія относительно пріѣзда ея мужа въ ея домъ, и его присутствія при ней въ то время и втеченіе всего времени, къ которое, по показаніямъ другихъ свидѣтелей, онъ находился совсѣмъ въ другомъ мѣстѣ. Но касательно этого заблужденія, мы не можемъ сказать ничего утвердительно, и потому никакія предположенія ни на одинъ моментъ не должны возстановлять васъ противъ опредѣлительнаго показанія.

Втеченіе мертвой тишины, водворившейся во всемъ судѣ, въ то время, когда присяжные удалились обдумать приговоръ, маленькая дочь мистриссъ Тукки рыдала на груди своей матери; мистриссъ Тукки тоже плакала; истерическій вопль, вырываясь изъ комнаты, въ которую отведена была безчувственная Юста Дорнли, нарушалъ торжественное безмолвіе.

Наконецъ, присяжные снова явились, и судья предложилъ имъ вопросъ:

— Какъ же вы скажете, джентльмены присяжные: виновенъ или невиненъ?

Никто не рѣшился перевесть духъ послѣ этого вопроса, до тѣхъ поръ, пока главный присяжный не произнесъ:

— Невиненъ!…

ГЛАВА IX.

Утро, послѣ суда Джорджа Дорнли, нельзя было назвать мрачнымъ утромъ въ Дерби, хотя въ городѣ совершалась казнь. Ноттингэмскій капитанъ и нѣкоторые изъ его сообщниковъ заплатили ужасную дань за довѣріе къ заманчивымъ убѣжденіямъ и обѣщаніямъ Нолливера, за довѣріе къ своимъ силамъ и возможности ниспровергнуть, съ оружіемъ въ рукѣ, власть и вліяніе англійскихъ сквайровъ, улучшить торговлю и отмѣнить подати. Предначертанія правительства остались непоколебимыми. Страшный урокъ, полагали министры его величества, распространитъ ужасъ и повиновеніе по всему государству. Но оправданіе Джорджа Дорнли было непріятнымъ событіемъ. Его оправданіемъ, какъ бы опровергалась мысль, что строгое правительство того времени въ силахъ наказать каждаго своего противника и что всѣ они должны равно испытывать тяжесть непреклонной власти этого правительства. Хотя Молодой Сквайръ былъ мѣстнымъ политическимъ идоломъ, но то, что онъ избѣжалъ участи, которой подверглись въ то утро другіе подсудимые, не укрниляло общественнаго вѣрованія въ безпристрастное правосудіе. Каждый зналъ, что мистеръ Джорджъ Дорнли явился на Пентриджскій митингъ; присяжные должны были знать, что онъ принималъ въ немъ участіе; судьи знали это, какъ зналъ и его адвокатъ; и еслибъ жена его была женою кузнеца или ткача, то неужели вы думаете, что ей бы повѣрили? Но, бѣдняжка! то, что сдѣлала она, сдѣлано было къ лучшему; потому что Джорджъ Дорнли былъ добрый малый, — всѣ знали это, и никто не могъ сказать, что не радовался его освобожденію.

Казнь преступниковъ была предметомъ общаго разговора во всѣхъ гостинницахъ и тавернахъ города Дерби; за прилавками всѣхъ магазиновъ, на всѣхъ фабрикахъ и факторіяхъ, и наконецъ на рынкѣ (правительство Англіи всегда читаетъ назидательные уроки свои всегда въ рыночные дни, когда стеченіе учениковъ бываетъ многочисленно), — несмотря на то, ни одинъ иногородецъ, входившій въ Дерби, не могъ отличить того дня отъ дня удовольствій. Неудивительно, поэтому, что содержатель гостинницы «Колокольчикъ», подлѣ самого зданія Суда, поставленъ былъ въ самое затруднительное положеніе притокомъ посѣтителей. Въ отчаяніи онъ передалъ буфетъ свой прислугѣ, и началъ необыкновенно горячую рѣчь объ оправданномъ преступникѣ. Неудивительно, что требованія гусара Гокля и четырехъ его товарищей оставались безъ всякаго вниманія. Споръ становился съ каждой минутой жарче и жарче. Содержатель гостинницы, выведенный изъ себя, ударялъ кулакомъ по буфету.

— Развѣ я не былъ при слѣдствіи, гнѣвно говорилъ онъ: — развѣ я не смотрѣлъ на него во все время? Неужели вы думаете, что я былъ слѣпъ, когда онъ вошелъ въ эту самую комнату?

— Вотъ еще новость! подхватилъ старшій писецъ изъ конторы Багтама и Клерка, отламывая кусочикъ сыру отъ огромнаго глостерскаго круга. — Вотъ ужь никогда-то не повѣрю, чтобъ джентльменъ, такъ хорошо извѣстный въ нашихъ краяхъ, такой старинной фамиліи, не выбралъ себѣ гостинницы лучше этой…. Заврался, любезный!

— Но я же вамъ говорю, что это онъ, а не кто нибудь другой!.

Содержатель гостинницы выходилъ ихъ себя.

— Неужели я такой дуракъ, чтобъ не узнать человѣка, на котораго смотрѣлъ цѣлое утро, и не узнать только потому развѣ, что на немъ была шляпа. Я вамъ говорю, что онъ пришелъ ко мнѣ самъ, и спросилъ такимъ печальнымъ голосомъ, нѣтъ ли у меня отдѣльной комнаты съ кроватью?

— Не хотите ли вы сказать, что онъ ночевалъ здѣсь?

— Да, ночевалъ; и одинъ одинехонекъ, какъ бывало въ тюрьмѣ. Адвокатъ его и жена приходили сюда разъ двѣнадцать повидаться съ нимъ, но онъ ни кого не хотѣлъ видѣть, отвѣчалъ содержатель гостинницы, затронутая правдивость котораго теперь успокоилась до такой степени, что онъ уже могъ служить своимъ шумнымъ посетителямъ.

Между тѣмъ, нѣкоторые посѣтители угощали себя безъ посредничества содержателя. Томасъ Гокль не придумалъ другаго средства обратить на себя вниманіе, какъ только приказать своимъ товарищамъ взять изъ буфета нѣсколько бутылокъ пива, котораго они хотѣли, и выпить его, безъ уплаты денегъ. Отдавъ это приказаніе, и убѣдившись, что оно исполнено, Гокль отправился на верхъ. Горячія слова содержателя гостинницы принудили его войти въ отдаленную комнату, не постучавъ предварительно въ дверь. Джорджъ Дорнли сидѣлъ за столомъ и писалъ; услышавъ шорохъ, онъ вскочилъ съ мѣста, съ грознымъ взглядомъ хотѣлъ было крикнуть на того, кто осмѣлился его такъ дерзко безпокоить, и увидѣлъ, что прямо противъ двери стоялъ на вытяжкѣ кавалерійскій капралъ; узнавъ въ солдатѣ Томаса Гокля, онъ спокойно занялся своимъ дѣломъ.

Свиданіе до такой степени было печально, что Томасъ Гокль, стараясь описать его мнѣ, былъ слишкомъ растроганъ, чтобъ передать свѣтлую идею объ этой сценѣ. Джорджъ Дорнли, совершенно одинокій, разбиралъ бумаги. Онъ совсѣмъ измѣнился. Тронутый участіемъ, которое принималъ въ немъ прежній его грумъ, онъ, однакожъ, былъ очень мраченъ. Онъ всячески хотѣлъ отдѣлаться отъ его присутствія. Томъ откровенно сказалъ ему, что мистеръ Джорджъ находится въ такомъ состояніи, что его нельзя оставить одного, и что прежній его грумъ намѣренъ присмотрѣть за нимъ. Дорнли чувствовалъ это самъ, но не высказывалъ. Минуты двѣ спустя послѣ глубокаго раздумья, онъ рѣшился избрать Томаса своимъ довѣреннымъ лицомъ. Такъ какъ онъ отправлялся за границу, то и просилъ Гокля поберечь его бумаги.

— Но, сказалъ гусаръ: — я самъ ѣду за границу — въ Индію. Мы получили предписаніе, и въ четвергъ отправляемся въ походъ.

Это ничего не значило; куда бы онъ ни отправлялся, но документы Джорджа долженъ взять съ собой.

Лишь только документы были завязаны, какъ дверь снова отворилась, и въ нее вошелъ Воллюмъ съ женой мистера Джорджа. Гокль описывалъ ее изсохшею и блѣдною, бодрою, и съ необычайнымъ блескомъ въ глазахъ. Она бросиглась къ Джорджу; но онъ отступилъ отъ нее. Юста задрожала всѣмъ тѣломъ, и, чтобъ не упасть, взялась рукой за спинку ближайшаго стула. Воллюмъ, введя ее въ комнату, удалился такъ быстро и съ такой боязнью, какъ будто подложилъ зажженный фитиль къ пороховому погребу. Гокль тоже хотѣлъ удалиться, но Дорнли приказалъ ему остаться.

— Я не хочу оставаться на ея мнѣ, сказалъ онъ въ полголоса: — не хочу оставаться съ…. И онъ колебался произнести имя жены своей; онъ даже не взглянулъ на нее. — Между нами, сказалъ онъ громко: — не можетъ быть разговора, котораго не слѣдовало бы слышать какъ этому, такъ и всякому другому человѣку.

"При этомъ, говорилъ Гокль, разсказывая мнѣ эту часть исторіи: — мистриссъ Джорджъ посмотрѣла на меня такъ пристально, что взглядъ ея проникъ, кажется, въ глубину моего сердца. Это былъ такой же взглядъ, который она устремляла на меня въ лощинѣ, и сказала: «Я думаю, милый Джорджъ, мы можемъ на него положиться!» Я догадался, почему мистеръ Джорджъ до такой степени возсталъ противъ нея: — разумѣется никому изъ мужей не понравилось бы клятвопреступленіе жены, даже и въ такомъ случаѣ, еслибъ она сдѣлала это съ тѣмъ, чтобъ спасти его. Кровь кипѣла во мнѣ, когда я увидѣлъ мистера Джорджа такимъ холоднымъ, такимъ равнодушнымъ, сравнительно съ прежнимъ. Что до меня, тогда я готовъ былъ умереть за нее: какое было мнѣ дѣло до ея клятвопреступленія!

"Мистриссъ Джорджъ заговорила первая; но она сказала очень не много. Она сказала просто, что ея враги торжествуютъ; что она и мистеръ Джорджъ разъединены навсегда; но передъ смертью своей (мистеръ Джорджъ затрепеталъ) она хотѣла бы оправдаться передъ нимъ. Она ничего не сдѣлала, кажется (и она подумала) нѣтъ, ничего, въ чемъ бы должна обвинять себя…

"Мистеръ Джорджъ посмотрѣлъ на нее. Она стояла передъ нимъ прямо, бодро, пристально устремивъ на него глаза. Ихъ взоры неподвижно остановились одинъ на другомъ; казалось, они не дышали. Юста не сводила съ него своихъ глазъ даже и въ то время, когда говорила: «Торжественно клянусь, что я не заслужила твоего гнѣва!» и потомъ, опустивъ ихъ, прибавляла: «вотъ все, что я могу сказать въ свое оправданіе. Теперь я удалюсь.» И она хотѣла уйти, но я поставилъ стулъ на дорогѣ, и она въ изнеможеніи сѣла.

"Мистеръ Джорджъ немного подождалъ, и потомъ произнесъ: я надѣялся, что этого не будетъ… вѣдь я не каменный: хотя горесть и одиночество свели меня…. Онъ не досказалъ; глаза жены его наполнились слезами. — Я знаю, продолжалъ онъ: — вы избавили меня отъ позора. Но позорная смерть для благороднаго человѣка, лучше жизни, спасенной ложною присягою.

"Страшно было смотрѣть, когда глаза ея засверкали какъ молнія, и какъ молнія перебѣгали съ одного предмета на другой; какъ будто мысль и память, и смѣшанныя идеи боролись въ ея головѣ. Мистеръ Джорджъ перепугался. Я никогда не видѣлъ съумасшедшихъ, но увѣренъ, что ея дикіе и быстрые взгляды, ничего не видѣвшіе, кромѣ того, что происходило въ ея душѣ, были взглядами, которые принадлежатъ однимъ только съумасшедшимъ. Страшно было смотрѣть на.бѣдняжку!

"Вслѣдъ за этимъ, она заговорила какимъ-то неземнымъ шопотомъ. Я не могъ понять ее; но слова эти пробуждали въ мистерѣ Джорджѣ какую-то идею, которая потрясла его. Онъ всталъ, схватился за волосы, и билъ себя въ голову, какъ будто хотѣлъ раздробить ее. Онъ безпрестанно повторялъ слова, которыя жена его, какъ я полагаю, шептала: «не умеръ отъ небрежности, но его украли! — украли! — украли!» Съ этими словами онъ приблизился къ ней и нѣжно взялъ за руку; но Юста, готовая съ самого начала броситься въ его объятія и, излить потокъ любви, который бы смылъ слѣды минувшей скорби, — теперь казалась совершенно нечувствительною къ ласкамъ своего мужа. Она не отвѣчала на пожатіе его руки. Она улыбалась ему, не узнавая его; способность видѣть въ немъ мужа своего ее покинула.

Какимъ образомъ въ этотъ тяжелый кризисъ явился на сцену докторъ Боль, повѣствованіе Гокля до такой степени было перепутано, что я рѣшительно его не понялъ. Быть можетъ, возвращаясь изъ Бата съ извѣстіемъ о смерти стараго Дорнли, и отъ отрѣшеніи старшаго сына отъ наслѣдства, онъ встрѣтился на улицѣ съ Воллюмомъ, который и сказалъ, гдѣ можно найти несчастнаго молодаго джентльмена. Вниманіе доктора съ самого начала обращено было на паціентку. Она и ему улыбалась; спокойно, механически, но не говорила ни слова. Докторъ Боль мигнулъ Гоклю, чтобъ онъ присмотрѣлъ за ней, пока поговоритъ у окна съ мистеромъ Дорнли.

— Я слышалъ о вашемъ оправданіи, сказалъ онъ вполголоса: — и могу вполнѣ примирить васъ съ поступкомъ вашей жены, въ которомъ нѣтъ ничего предосудительнаго.

— Да благословитъ васъ Небо, докторъ!

Дорнли сжалъ руку доктора въ рукахъ своихъ, и слушалъ его съ такимъ вниманіемъ и озабоченнымъ видомъ, какихъ не обнаруживалъ, ожидая приговора присяжныхъ.

— Вы должны знать, продолжалъ докторъ: — до какой степени весь ея умъ и вся ея душа, сосредоточены были на вашемъ пріѣздѣ изъ Италіи девятаго іюня. Вы должны также знать ея слабое, болѣзненное состояніе въ то время; но вы не знаете, что послѣ удара, нанесеннаго ей вашимъ непріѣздомъ и послѣдовавшимъ за тѣмъ разрѣшеніемъ отъ бремени, она постоянно находилась подъ вліяніемъ ложнаго убѣжденія — подъ вліяніемъ одной изъ тѣхъ иллюзій, которыя свойственны молодымъ матерямъ — и именно, что вы пріѣзжали къ ней девятаго іюня, и она воображала, что говорила съ вами, не сознавая ничьего больше присутствія, ни даже присутствія своего ребенка.

Дорнли простоналъ.

— Почему вы знаете все это? Вѣдь васъ не было при ней?

— Нѣтъ; но, такъ какъ это убѣжденіе осталось въ ней, — продолжается даже и теперь, — то я принялъ на себя трудъ изслѣдовать его начало. Жена ваша во всѣхъ отношеніяхъ сохранила здравый разсудокъ, кромѣ только одного, и именно, что вы находились при ней девятаго іюня; — какъ медикъ, я всегда старался отклонять разговоръ объ этомъ предметѣ, собственно съ тѣмъ, чтобы враги ея не объявили ее съумасшедшею. Она такъ твердо убѣждена въ справедливости своего показанія, какъ я убѣжденъ, что это обманъ воображенія.

Когда Дорнли, услышавъ все это, обнялъ жену свою, цаловалъ ее, называлъ ее нѣжными именами, и когда Гокль увидѣлъ, что все это было уже поздно, что она оставалась совершенно нечувствительною ко всѣмъ ласкамъ мужа, — когда, по словамъ его, невозможно было видѣть этой сцены безъ душевнаго потрясенія, онъ взялъ бумаги, и удалился.

Въ тотъ же вечеръ Гокль долженъ былъ оставить Дерби, и менѣе чѣмъ черезъ недѣлю уже плылъ на кораблѣ въ Бомбей. Другой корабль, изъ другаго порта, въ тоже время увозилъ Джорджа Дорнли, одинокаго, убитаго горемъ и съ разбитымъ сердцемъ, въ Вестъ-Индію, куда лордъ Вордли предоставилъ ему случай удалиться, поручивъ управленіе своими плантаціями. Докторъ Боль посовѣтовалъ ему разлучиться съ женой, — какъ лучшее средство къ ея исцѣленію, о которомъ онъ говорилъ съ твердымъ убѣжденіемъ. Онъ помѣстилъ ее въ одномъ изъ лучшихъ въ округѣ заведеній для умалишенныхъ.

Этимъ оканчивается разсказъ Томаса Гокля; — остальное я узналъ изъ другихъ источниковъ во время слѣдующей поѣздки въ Матлокъ-Батъ.

ГЛАВА X.

Вступивъ во владѣніе Крукстонскихъ имѣній, Кальдеръ Дорнли увидѣлъ, что расточительность его отца значительно запутала ихъ, и потому первый годъ проведенъ былъ имъ и его женой въ крайней бережливости для очищенія имѣнья отъ долговъ. На второй годъ они сдѣлались богачами; потому что сэръ Бэйль Стонардъ умеръ, и аббатство Стонардъ съ громаднымъ накопленнымъ богатствомъ перешло въ ихъ владѣніе. Но — будучи богачами, и сознавая, что все въ мірѣ, чего они желали, ими получено, они избѣгали общества, для нихъ жизнь сдѣлалась тяжелымъ бремепемъ. Они жили, какъ говорится, душа въ душу; но узы, соединявшія ихъ, скорѣе были узами преступленія, чѣмъ искренней и нѣжной любви.

Наконецъ, этотъ родъ жизни сдѣлался невыносимымъ. Единственную отраду въ ней они извлекали изъ небольшаго добра, которое дѣлали или могли дѣлать. Мысль о ребенкѣ, котораго они хотѣли скрыть, не давала имъ покоя ни днемъ ни ночью; но наконецъ, тяжелый камень отпалъ отъ сердца ихъ, когда они увѣдомили Джорджа о существованіи его сына, и при этомъ увѣрили его, что во время его отсутствія замѣнять ему родителей. Кромѣ того, они доставляли всѣ средства къ спокойствію и удобству его несчастной жены.

Мистриссъ Кальдеръ Дорнли начала чахнуть и вскорѣ умерла отъ наслѣдственной болѣзни, прекратившей родъ Стонардовъ; и вдовецъ, доведенный теперь до положенія втораго Каина, — терзаемый сомнѣніями относительно законности отстраненія брата отъ наслѣдства, не зная, что дѣлать съ своими богатствами и презирая самого себя, — рѣшился исправить зло, котораго былъ виновникомъ. Къ этому времени Юста, подъ заботливымъ присмотромъ доктора Боля, до такой степени поправилась, что попытка возвратить ее свѣту удалась бы какъ нельзя превосходнѣе. Это было въ то самое время, когда неграмъ на Вестъ-Индскихъ плантаціяхъ дарована была эманципація, и слѣдовательно услуги Джорджа Дорнли на плантаціяхъ лорда Вордли, оказывались ненужными. Джорджъ Дорнли возвращался въ Англію.

Миссъ Пильсъ, послѣдній предметъ благотворительныхъ поступковъ мистриссъ Кальдеръ, получила позволеніе жить въ Угловомъ Коттеджѣ безплатно. Она со всею строгостію сохранила не только мебель и украшеніе, но и положеніе, въ которомъ оно оставалось въ Коттеджѣ со дня отсутствія Юсты. Юста была взята изъ пріюта, и при томъ за нѣсколько дней, втеченіе которыхъ исполняла обычныя домашнія обязанности до роковаго девятаго іюня.

Докторъ Боль страшился за первую ея встрѣчу съ сыномъ; но возвратясь въ коттеджъ и увидѣвъ прекраснаго мальчика, читавшаго за гостиннымъ столомъ, она сейчасъ же узнала въ немъ своего сына, и нѣжно его поцаловала, какъ будто они никогда, не разлучались. Повидимому, она никогда не сомнѣвалась, что сынъ ея будетъ сбереженъ для нея, и при своей способности рисовать въ умѣ картины своего семейнаго быта, она слѣдила за нимъ отъ самой колыбели и до настоящаго его возраста, во все время своего несчастнаго заключенія.

Время не оставило на ней ни малѣйшихъ слѣдовъ; — кромѣ развѣ только того, что она пополнѣла, сдѣлалась солиднѣе, помолодѣла и похорошѣла. Она говорила объ отсутствіи мужа какъ о предметѣ весьма обыкновенномъ. По при этомъ, только смѣшивала Италію съ Весть-Индіей.

Наконецъ докторъ Боль рѣшился намекнуть на событія ужаснаго Девятаго Іюня. Къ крайнему огорченію, онъ убѣдился, что впечатлѣніе о присутствіи ея мужа при ней въ злосчастный вечеръ того дня, осталось неизгладимымъ. Случилось такъ, что корабль, на которомъ ѣхалъ Джорджъ Дорнли, долженъ былъ придти за нѣсколько дней до девятаго іюня, и добрый старикъ хотѣлъ воспользоваться этимъ случаемъ. Онъ написалъ Джорджу письмо, которое встрѣтило его на пристани, и въ которомъ, сообщая подробный и радостный отчетъ о здоровьи Юсты, изложилъ планъ свой къ окончательному ея излеченію.

Въ это послѣднее девятое іюня, Крукстонскія Ивы озарялись яркими лучами солнца. Угловый Коттеджъ оставался въ томъ самомъ положеніи, въ какомъ оставался сказочный дворецъ Спящей красавицы. Юста по прежнему плела кружева. Ея любящее сердце снова переполнено было надеждой, что желанный гость пріѣдетъ къ ней до назначеннаго часа; и снова нѣсколько разъ обманывалась она въ своихъ ожиданіяхъ, когда по дорогѣ проѣзжалъ какой нибудь всадникъ. Докторъ Боль распорядился, чтобъ сынъ ея провелъ тотъ день въ Крукстонъ-голлѣ, и чтобъ дядя его, избѣгавшій до этого, по совѣту доктора, всякой встрѣчи съ мистриссъ Джорджъ, явился въ Коттеджъ къ концу дня. Для дополненія сцены недоставало только мистриссъ Кальдеръ.

Юста приняла мистера Кальдера Дорнли, какъ приняла своего сына; какъ будто сношенія ихъ никогда не прерывались. Она выразила только, — но не словами, что его присутствіе было очень не кстати. Девять часовъ приближалось, докторъ Боль, въ маленькой кухнѣ слѣдилъ за кризисомъ съ нетерпѣніемъ и безпокойствомъ почти невыносимымъ. Но вотъ послышался конскій топотъ. Замолкъ. Дверь внезапно распахнулась; кто-то вошелъ въ маленькую гостинную; раздался истерическій крикъ радости; Джорджъ Дорнли и его жена бросились другъ къ другу въ страстныя объятія.

— Не могу описать вамъ (эту часть исторіи разсказывалъ мнѣ самъ старикъ докторъ) томительнаго страха, который я испытывалъ въ ожиданіи первыхъ словъ со стороны мистриссъ Джорджъ, послѣ перваго порыва радости и душевнаго волненія. Для меня это было хуже того положенія, которое испытываетъ человѣкъ въ ожиданіи приговора жизни или смерти. Но благодареніе Небу! первыя ея слова доказали, что попытка удалась отлично.

— Значитъ, исчезло и ложное ея убѣжденіе въ присутствіи при ней мистера Джорджа въ роковое девятое іюня? спросилъ я.

— Совершенно; или вѣрнѣе оно смѣшалось съ дѣйствительной встрѣчей въ это послѣднее девятое іюня. Джорджъ Дорнли, его жена и сынъ путешествуютъ теперь по Италіи.

— Но какъ же это случилось, что мистеръ Кальдеръ и теперь еще владѣетъ Крукстонскимъ помѣстьемъ?

— Джорджъ Дорнли не захотѣлъ лишить его права на это владѣніе. Кальдеръ дѣйствуетъ теперь у него въ качествѣ управляющаго. Въ то время, когда послѣдній чуть-чуть не наскочилъ на васъ, когда вы катались верхомъ съ Томасомъ Гоклемъ, онъ осматривалъ, какія можно сдѣлать въ помѣстьѣ улучшенія для пользы брата.

(Household Words).

"Современникъ", № 9, 1857