Денежный брак (Бавр; Кронеберг)/С 1850 (ДО)

Денежный брак
авторъ Софи де Бавр, пер. Андрей Иванович Кронеберг

Оригинал: французскій, опубл.: 1850. — Источникъ: az.lib.ru • <Авторство Софи де Бавр предположительное!>
Текст издания: журнал «Современникъ», №№ 1-5, 1850.

Денежный бракъ

Романъ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
Улица Кенкампои (Quincampoix).

Шотландецъ Джонъ Лау, сынъ золотыхъ дѣлъ мастера въ Эдинбургѣ, предложилъ въ 1716 году регенту Франціи, герцогу орлеанскому, средство погасить всѣ долги королевства, не возбуждая ропота, не дѣлая новыхъ налоговъ. Лау, въ высокой степени обладавшій даромъ расчета и соображеній, изучившій и вполнѣ ознакомившійся со всѣми финансовыми операціями Европы, выступилъ съ новой системой, которая, по его словамъ, быстро возвратитъ въ казну всѣ государственные билеты и всю звонкую монету Франціи.

Система эта состояла въ томъ, чтобы учредить банкъ, дѣйствительнымъ фондомъ котораго были бы королевскіе доходы, а приманкою, способною опустошить всѣ кошельки, призракъ какого-нибудь отдаленнаго предпріятія, сулящаго золотыя горы, миражъ, способный пробудить жадность капиталистовъ и дать возможность выпустить неопредѣленное число акцій.

Регенту недолго оставалось управлять королевствомъ. Увлеченный желаніемъ поправить дѣла государства, пока власть еще у него въ рукахъ, онъ закрылъ глаза на перспективу печальныхъ послѣдствій такого проекта, расчитывая, что отъ него же будетъ зависѣть остановитъ операціи, какъ-скоро онѣ поведутъ къ чему-нибудь дурному….

Лау получилъ дозволеніе открыть банкъ. Акціи были пущены по пяти-сотъ лавровъ; государственные билеты, утратившіе до шестидесяти процентовъ, принимались при ихъ покупкѣ въ полной цѣнности. Естественно, что это съ самого начала привлекло огромное количество акціонеровъ, и вскорѣ послѣ этого перваго шага опредѣленіемъ совѣта приказано было всѣмъ казеннымъ мѣстамъ принимать и даже выплачивать банковые билеты безъ учета. Это значило сдѣлать банкъ хранилищемъ королевскихъ доходовъ, и банкъ тотчасъ же назначилъ акціонерамъ по семи съ половиною процентовъ.

Если бы на этомъ и остановились, то банкъ, учрежденіе до тѣхъ поръ неизвѣстное во Франціи, могъ бы принесло много пользы торговлѣ и правительству. Но къ разумной части системы не замедляла присоединиться фантастическая: въ слѣдующемъ году учреждена была западная компанія, или «компанія Миссисипи», цѣлью которой была разработка французскихъ колоній въ сѣверной Америкѣ; это предпріятіе, говорили, обѣщаетъ сокровища не хуже сокровищъ Перу. Этой компаніи даны были всѣ земли Луизіаны, и позволено участвовать въ ней иностранцамъ на-равнѣ съ французами; акціи продавались по пяти-сотъ ливровъ, изъ которыхъ только сто двадцать пять должны были быть уплачиваемы звонкою монетою.

Несмотря на выгоду платить три четверти суммы государственными билетами, акціи компаніи Миссисипи сначала не очень привлекали капиталистовъ. Но чего не достигнетъ ловкій спекулянтъ? Въ 1718 году банкъ былъ объявленъ королевскимъ, и Лау назначенъ его директоромъ. «Король», было сказано въ декретѣ, «удовлетворилъ звонкою монетою всѣхъ акціонеровъ, помѣстившихъ свои капиталы въ акціяхъ компаніи Миссисипи».

Если банкъ предпочитаетъ эти акціи деньгамъ, то какже не повѣрить огромной выгодѣ, которую обѣщаетъ новое предпріятіе? Многіе поспѣшили ввѣрить свои капиталы компаніи. Съ другой стрроны заплачено было звонкою монетою за акціи, купленныя сначала за государственные билеты, то есть заплачено по пяти-сотъ ливровъ за сто семьдесять. Эта операція, разумѣется, внушила безграничное довѣріе къ банковымъ билетамъ, и правительство, пользуясь благопріятною минутою, приказало изготовить сто милліоновъ билетовъ.

Вслѣдъ за тѣмъ начали выходить декреты совѣта, имѣвшіе цѣлью помочь обращенію бумажныхъ денегъ. Учредили банки въ разныхъ большихъ городахъ Франціи, запретили производить уплаты звонкою монетою, — сначала свыше шести-сотъ, наконецъ свыше десяти ливровъ.

Всѣ по неволѣ должны были запастись билетами. День и ночь банкъ былъ осаждаемъ толпою частныхъ лицъ, особенно торговцевъ, умолявшихъ размѣнять имъ монету на бумажки.

— И, господа! сказалъ имъ однажды кто-то: — будьте спокойны: звонкая монета вся уйдетъ отъ васъ.

Несмотря на эту эпиграмму, безъ билетовъ нельзя было ни купить, ни продать; билеты сдѣлались необходимостью, всѣ боялись остаться съ золотомъ въ карманѣ: случилось явленіе, единственное въ лѣтописяхъ финансовъ: спекуляторы вздумали замѣнить собою банкъ и мѣнять монету на билеты тѣмъ, которые не хотѣли ждать и соглашались терять два или три процента; монета мѣнялась на бумагу, какъ теперь заемное письмо на деньги.

Довѣріе къ банковымъ билетамъ шло на-равнѣ съ требованіемъ на акціи западной компаніи. Мало-по-малу къ прежнимъ привиллегіямъ присоединены были новыя: сенегальской компаніи и торговли неграми, и привиллегія индѣйской компаніи, отъ которой перешло къ ней названіе, гавани, корабли, магазины и проч. Словомъ, западной компаніи отданъ былъ табачный откупъ. Въ пользу ее уничтожили частные откупы и должности финансовыхъ сборщиковъ, такъ-что вѣроятная прибыль на слѣдующій годъ возвысилась до ста двадцати милліоновъ, и акціонерамъ приходилось по сорока процентовъ дивиденда.

Съ этой минуты жителями Парижа и провинцій овладѣла какая-то манія. Мѣщане, вельможи, даже принцы кроыи непремѣнно хотѣли получить долю изъ сокровищъ, которыя пріобрѣтетъ индѣйская компанія. Дѣло не ограничивалось тѣмъ, чтобы пристроить свой капиталъ, пустить его въ вѣрный оборотъ; нѣтъ, всѣми овладѣла жажда игры, ажіотажа. Продавали дома, помѣстья, зеркала, чтобы купить акцій, которыя возвышались свыше всякихъ ожиданій^[1].

Въ Парижѣ не было тогда еще биржи и торгъ акціями проводился въ улицѣ Кенкампоа. За маленькую комнату платили тамъ по десяти ливровъ въ день, конторы продавцовъ бумажныхъ денегь не могли вмѣщать въ себѣ всѣхъ покупателей; дѣла производились на вольномъ воздухѣ; тутъ покупали, продавали, выдавали акціи; продавецъ надписывалъ ихъ, и этимъ ограничились всѣ формальности. Какой-то горбунъ пріобрѣлъ, говорятъ, пятьдесятъ тысячъ ливровъ, подставляя свой горбъ вмѣсто пюпитра. Съ ранняго утра улица была запружена людьми. Ввечеру давали колоколомъ знакъ расходиться, и часто бывали принуждены разгонять толпу силою.

Многіе приходили туда по-утру богатыми и возвращалась ввечеру домой нищими; другіе приходили бѣдняками и уходили милліонерами. Капиталы переходили изъ рукъ въ руки съ неимовѣрною быстротою. Одного дня, одного часа бывало довольно, чтобы разрушить или составить счастье человѣка. Случай нерѣдко благопріятствовалъ людямъ самымъ безвѣстнымъ: лакеи возвращались въ каретахъ и поселялись въ отеляхъ своихъ господъ, впавшихъ, благодаря дурной операціи, въ нищету. Какая-то вдова Комонъ въ короткое время пріобрѣла на семьдесятъ милліоновъ банковыхъ билетовъ. Многіе скопляляи такія богатства, и можно себѣ вообразить, сколько нищихъ приходилось на одного миліонера!

Такое положеніе дѣлъ, раззоряя многихъ и порождая жалобы, не нарушало, однако же, тишины въ королевствѣ. Рабочій классъ не терпѣлъ ничего отъ конвульсивнаго движенія капиталовъ; напротивъ того, люди, недавно разбогатѣвшіе, не жалѣли издержекъ, и это обогащало другихъ.

Наконецъ принятая система довершена, Лау былъ сдѣланъ генералъ-контролеромъ, и индѣйская компанія соединена съ банкомъ. Банкъ выпустилъ въ то время на одинъ милліардъ билетовъ, а компанія на одинъ милліардъ шестьсотъ семьдесятъ семь милліоновъ пять сотъ тысячъ ливровъ акцій, цѣнность которыхъ возвысилась до суммы шести милліардовъ!

II.
КОФЕЙНАЯ ДЮБУРЪ.

Въ эпоху, о которой мы говорили, и въ которую начинается нашъ разсказъ, была на углу улицы Кенкампоа кофейня Дюбуръ, названная такъ по имени своего содержателя. Отъ восхода солнца до десяти часовъ вечера Дюбуръ и его четыре мальчика едва успѣвали исполнять требованія игроковъ, приходившихъ въ его заведеніе, гдѣ по-крайней-мѣрѣ можно было укрыться отъ дождя и солнца, и посидѣть, если оставалось праздное мѣсто.

Хозяинъ кофейной былъ человѣкъ лѣтъ тридцати трехъ, съ открытымъ, прекраснымъ лицомъ, располагавшимъ всѣхъ въ его пользу. Онъ былъ сынъ одного фермера изъ окрестностей Нанта, человѣка небогатаго, едва имѣвшаго чѣмъ содержать свое семейство. Дюбуръ пришелъ въ Парижъ очень молодымъ и былъ сначала гарсономъ. Баронъ де ла Пейроньеръ, потомокъ одной изъ древнѣйшихъ фамилій въ Бретаніи и владѣлецъ фермы, въ которой родился Жозефъ Дюбуръ, былъ его крестнымъ отцомъ. Онъ полюбилъ ребенка и выучилъ его грамотѣ и ариѳметикѣ, но не могъ сдѣлать для него ничего больше, потому-что баронство де ла Пейроньеръ, его единственное владѣніе, давало не больше пяти тысячъ ливровъ доходу. Въ нѣсколько лѣтъ Дюбуру удалось, однако же, трудами и экономіей, скроить порядочную сумму, и баронъ не задумался дать ему въ займы, для обзаведенія собственнымъ хозяйствомъ, пять сотъ ливровъ. Молодой Дюбуръ сдѣлался хозяиномъ, и счастью угодно было, чтобы онъ открылъ свое заведеніе въ улицѣ Кенкампоа. Жозефъ Дюбуръ былъ изъ числа тѣхъ смѣтливыхъ людей, которые умѣютъ пользоваться всякимъ положеніемъ въ свѣтѣ. Заведеніе его начало процвѣтать; онъ расквитался со своимъ благодѣтелемъ, а потомъ, во время системы Лау, извлекъ столько выгоды изъ занимаемой имъ квартиры, что отослалъ своеяу семейству сумму, на всегда обезпечившую его существованіе.

Не желая потерять ничего изъ выгодъ своего помѣщенія, онъ оставилъ для себя только маленькую комнатку, которая никому не была нужна; но ни за какія деньги не соглашался отдать въ наемъ прекрасной квартиры во второмъ этажѣ, гдѣ уже два раза останавливался баронъ де ла Пейроньеръ. Этотъ баронъ былъ, однако же, не крестный отецъ его (тотъ умеръ нѣсколько лѣтъ тому назадъ), а сынъ стараго барона. Дюбуръ питалъ къ нему такое же уваженіе и любовь, какъ и къ отцу, и, несмотря на то, что молодой баронъ любила жить у себя въ помѣстьѣ и пріѣзжалъ въ Парижъ всего только два раза на короткое время, Дюбуръ ласкалъ себя надеждою, что дѣла могутъ снова призвать его въ столицу, и что онъ опять остановится въ его прекрасной квартирѣ.

Дюбуръ не обманулся въ своей надеждѣ. Однажды вечеромъ, когда онъ сводилъ недѣльный счетъ и улыбался своему богатству, возраставшему съ каждымъ даемъ, пріѣхалъ къ нему баронъ де ла Пейроньеръ, но на этотъ разъ не одинъ. Ему надо было получить въ Парижѣ наслѣдство послѣ, какого-то дальняго родственника; онъ предвидѣлъ, что дѣла его затянутся, и взялъ съ собою жену и дочь.

Тридцати четырехъ лѣтъ баронъ де ла Пейроньеръ женился на сиротѣ, дочери одного сосѣдняго, въ конецъ раззорившагося владѣльца, оставившаго дочь свою въ нищетѣ. Жена не могла, слѣдовательно, увеличить его ограниченныхъ доходовъ; но она была молода, хороша, «дворянка» — обстоятельство, чрезвычайно важное въ глазахъ барона, гордившагося своимъ, родомъ.

У нихъ былъ только одинъ ребенокъ: дочь, вступившая теперь подъ гостепріимный кровъ Жозефа Дюбура, который всѣми силами старался доказать барону свою признательность.

Конечно, уже одно имя баронесы де ла Пейроньеръ давало ей право на вниманіе и даже преданность Жозефа; но, кромѣ того, ей было всего двадцать восемь лѣтъ, и замѣчательно прекрасное лицо ея очаровывало выраженіемъ кротости и ласковости. Незнакомая со свѣтомъ, она сохранила всю наивность первой молодости. Она высказывала свои мысли съ откровенностью, не заглушенною еще такъ называемыми приличіями, и мысли ея всегда свидѣтельствовали о добротѣ ея сердца. Зато только она одна и оказывалась признательною жъ услужливости Дюбура, обходясь съ нимъ какъ съ равнымъ; баронъ былъ съ нимъ ласковъ, но какъ-то свысока, а въ манерахъ его дочери, несмотря на то, что ей было не больше десяти лѣтъ, проглядывало столько же гордости, какъ и у отца, на котораго она, къ несчастью, породила и лицомъ. Баронесса, дѣйствительно тронутая привязанностью Жозефа къ ихъ фамиліи, останавливалась, встрѣчая его на лѣстницѣ, улыбалась и говорила ему нѣсколькотсловъ; или, когда онъ приходилъ къ нимъ узнать, всѣ ли ихъ приказанія исполнены, подано ли, какъ слѣдуетъ, кушанье, исправна ли прислуга, и т. д., приглашала его сѣсть, и бесѣдовала съ нимъ дружески то о ихъ милой Британіи, то о Парижѣ, который она посѣтила въ первый разъ и который Дюбуръ описывалъ ей живыми красками.

Эти бесѣды, сначала довольно рѣдкія, сдѣлались потомъ такъ часты, что однажды баронесса протянула ему на прощанье руку и сказала:

— Приходите же опять, мосье Дюбуръ, приходите почащѣ.

Дюбуръ повторялъ себѣ эти слова тысячу разъ. Они мѣшали ему заниматься дѣлами, мѣшали спать; не давая себѣ отчета въ собственныхъ чувствахъ, онъ началъ жить только для того, чтобы исполнятъ всѣ желанія баронёссы. Онъ безпрестанно доставлялъ ей случаи пользоваться столичными удовольствіями и приносилъ билеты, которые, по его словамъ, доставались ему даромъ, но за которые на самомъ дѣлѣ онъ платилъ деньги. Довольно было, чтобы возвращаясь домой, она сказала ему, что весело провела время: онъ готовъ былъ жертвовать для этого многимъ. Самое пребываніе у него въ домѣ онъ старался сдѣлать для нея пріятнымъ. оказывая тысячи мелкихъ услугъ, а въ тоже время старался скрывать ихъ отъ барона, который платилъ ему едва ли за двадцатую часть издержекъ и думалъ, что платитъ за все сполна.

Несмотря на все это, баронъ находилъ жизнь въ Парижѣ очень дорогою и съ нетерпѣніемъ ждалъ окончанія своихъ дѣлъ, чтобы врзвоатиться въ деревню. Естественно, что баронесса удивилась, когда мужъ ея, получивши наконецъ свою часть наслѣдства, тысячь десять ливровъ, молчалъ объ отъѣздѣ. По примѣру благородныхъ предковъ, баронъ былъ глава и господинъ у себя въ домѣ и не говорилъ о дѣлахъ съ женою; она напрасно ломала себѣ голову, стараясь отгадать, почему они не уѣзжаютъ въ замокъ.

Увы! причина была печальная. Бѣдный баронъ видѣлъ, какъ у него передъ глазами ежедневно пріобрѣтаются милліоны, и не устоялъ противъ искушенія. Онъ пустился въ игру, но попытка была имъ сдѣлана, къ несчастію, очень не за-долго до паденія системы. Онъ потерялъ не только десять тысячъ ливровъ; полученные имъ въ наслѣдство, но еще пятьдесятъ тысячъ экю, которые не могъ уплатить иначе, какъ продавши свою землю.

Шансы не помѣнялись въ его пользу: миражъ исчезалъ всѣ больше и больше. Всѣ начали обращать акціи въ деньги, толпа ломилась въ банкъ для размѣна билетовъ, и акціи падали съ каждымъ днемъ; геній торговли, называемый кредитомъ, не осѣнялъ уже своими крылами чудовищной системы Лау, и колоссъ, не имѣвшій прочного пьедестала, палъ.

Правительство не могло выплатить шести милліардовъ звонкой монеты въ обмѣнъ билетовъ, и цѣнность ихъ, равно какъ и акціи компаніи, была уменьшена вполовину. Эта мѣра поразила всѣхъ ужасомъ, и система Лау пала въ нѣсколько дней. Бумажныя деньги превратились въ ничто, за которое нельзя было купить куска хлѣба^[2].

Когда система пала, несчастный баронъ де ла Пейроньеръ принужденъ былъ сказать о своемъ раззореніи женѣ, и поручилъ Дюбуру найти ему покупщика на землю, которую слѣдовало продать немедленно, для уплаты долговъ, обезпеченныхъ его помѣстьемъ.

Дюбуръ самъ дѣлалъ обороты акціями. Но въ благопріятное время и съ такимъ счастьемъ и искусствомъ, что пріобрѣлъ огромные капиталы въ землѣ и домахъ. Онъ не колебался предложить сыну своего благодѣтеля въ займы пятьдесятъ тысячъ экю.

— А кто ихъ отдастъ? отвѣчалъ холодно баронъ, отчаянье котораго ни разу не прорвалось наружу.

— Я могу ждать, и даже очень долго, отвѣчалъ Дюбуръ. — Мало-по-малу вы….

— Нѣтъ, нѣтъ, прервалъ его де ла Пейроньеръ, гордо поднимая голову: — такой наенъ былъ бы подаркомъ.

— Такъ что же! возразилъ Дюбуръ, страстно желавшій, чтобъ предложеніе его было принято: — развѣ я не обязанъ всѣмъ, что имѣю, велкодушію вашего отца? если бы онъ не далъ мнѣ въ-займы…

— Это другое дѣло, прервалъ его баронъ голосомъ, доказывавшимъ, что гордость его пережила богатство.

Дюбуръ такъ сильно желалъ побѣдить чувство, которое готово было сдѣлаться причиною раззоренія всего семейства барона, что не оскорбился этимъ отвѣтомъ.

— Но я долженъ вамъ сказать, продолжалъ онъ, понижая голодъ: — я больше, нежели милліонеръ.

— Тѣмъ лучше; только изъ этого не слѣдуетъ, чтобы я долженъ былъ принимать подаяніе. Я продамъ ла Пейроньеръ.

Баронъ произнесъ это такимъ голосомъ, что нечего было возражать. Дюбуръ, къ истинному своему сожалѣнію, принужденъ былъ исполнить его требованіе.

Земля была продана, долги уплачены; барону и женѣ его осталось всего 1,200 ливровъ доходу. Баронесса, привыкла у себя въ замкѣ къ довольству, не могла безъ слезъ подумать о своей будущности и будущности дочери. Но она, умѣла владѣть собою въ присутствіи мужа, сносившаго несчастіе съ стоическою твердостью.

Никто, однако же. не страдалъ больше его отъ потери имѣнія и мысли, что онъ уже не будетъ жить въ замкѣ своихъ предковъ. Усилія, которыя онъ дѣлалъ надъ самимъ собой, чтобы скрыть свою скорбь, были такъ велики, что онъ заболѣлъ и, несмотря на всѣ старанія жены, Дюбура и первыхъ докторовъ столицы, умеръ черезъ нѣсколько недѣль послѣ продажи своего родового помѣстья.

У баронессы не было ни отца, ни матери, не было родныхъ, отъ которыхъ она могла бы ожидать помощи; но нашелся вѣрный помощникъ.

Дюбуръ, встрѣчавшійся съ нею въ послѣдніе полъ-года каждый день, не могъ уже скрыть отъ себя, что чувство уваженія смѣшано въ его сердцѣ съ горячею любовью. Упрекая себя въ эгоизмѣ, онъ все-таки думалъ, что безпомощное положеніе баронессы ему съ-руки. Не смѣя надѣяться на что-нибудь важнѣе частыхъ свиданій и счастія посвятить ей жизнь въ качествѣ слуги и вѣрнаго друга, онъ мечталъ, однако же, о блаженствѣ, которое скоро сдѣлалось довольно вѣроятнымъ.

Первою заботою его было переселить баронессу изъ квартиры, напоминавшей ей такъ много печальнаго, въ другую, которую онъ приказалъ меблировать въ нѣсколько часовъ. Удрученная скорбью, баронесса де ла Пейроньеръ едва замѣтила эту перемѣну и провела первые дни къ слезахъ, будучи не въ состояніи подумать хорошенько объ ожидающей ее участи. Наконецъ, когда печаль нѣсколько утихла, она попросила къ себѣ Дюбура, приходившаго два раза въ день освѣдомляться о ея здоровьи, пригласила его сѣсть и начала съ нимъ совѣтоваться, какъ устроить ей свои дѣла, чтобы имѣть возможность существовать съ дочерью такимъ небольшимъ доходомъ. Она не скрыла, что ей очень не хочется возвращаться въ Бретань, гдѣ ее встрѣтятъ только безплодныя сожалѣнія.

При этихъ словахъ сердце Дюбура дрогнуло отъ радости; они разсѣяли его смертельное опасеніе, — опасеніе, что мадамъ де ла Пейроньеръ уѣдетъ изъ Парижа. Онъ поспѣшилъ утвердить въ ней эту благоразумную, по его словамъ, рѣшимость, и, пользуясь благопріятной минутой, сказалъ голосомъ, которому нельзя было не повѣрить, что нашелъ въ бюро барона три тысячи ливровъ.

— Три тысячи ливровъ! да это страшная сумма! воскликнула баронесса, рѣшительно не знавшая цѣны деньгамъ.

— Конечно, если пристроить ее съ выгодою, то проценты, вмѣстѣ съ вашимъ настоящимъ доходомъ, дадутъ вамъ средства къ безбѣдной жизни.

— И будете вы такъ добры распорядиться этою суммою, мосьё Дюбуръ? сказала мадамъ де ла Пейроньеръ. — Вы на это мастеръ; и кромѣ того, у насъ нѣтъ другихъ друзей, прибавила она, протягивая ему руку.

Трудно было ему не пожать и не поцаловать этой руки; однако же, онъ удержался и отвѣчалъ почтительнымъ тономъ. что постарается оправдать ея довѣріе и дорожитъ ея выгодами больше, нежели своими.

Послѣ этого Дюбуру легко было продолжать свою великодушную ложь: онъ сказалъ, что помѣстилъ капиталъ ея въ чрезвычайно выгодное предпріятіе, доходъ котораго долженъ возрастать съ каждымъ годомъ, и баронесса жила въ сладкой увѣренности, что дочь ея не испытаетъ нищеты.

Она не могла не чувствовать признательности къ Дюбуру; это чувство и одиночество, баронессы сблизило ихъ до такой степени, что не было того дня, въ который они не проводили бы нѣсколько часовъ вмѣстѣ. Даже маленькая Полина скучала безъ Дюбура и съ нетерпѣніемъ ждала его прихода, тѣмъ болѣе, что онъ приносилъ ей иногда разныя бездѣлицы. Но, принимая отъ него подарки, молодая де ла Пейроньеръ не забывала разстоянія, отдѣлявшаго дочь бретанскаго дворянина отъ содержателя кофейной; она называла его, по примѣру отца, Жозефомъ, несмотря на то, что мать называла его всегда мосьё Дюбуромъ; во всѣхъ ея манерахъ было что-то надменное, оскорбительное, угрожавшее будущему счастью, о которомъ позволялъ себѣ мечтать Дюбуръ, и это была одна изъ причинъ, заставившихъ его измѣнить свое положеніе въ свѣтѣ. При жизни мужа, мадамъ де ла Пейроньеръ могла, какъ пріѣзжая, жить въ гостинницѣ; но теперь, оставшись вдовою, она должна была переселиться въ другое, болѣе приличное для нея мѣсто. Дюбуръ, никогда не выступавшій изъ низшихъ круговъ общества, зналъ, однако же, людей и свѣтъ гораздо лучше баронессы, и опасался, какъ бы женскій инстинктъ приличія не внушилъ ей мысли удалиться въ монастырь. Онъ поспѣшилъ выбрать изъ многихъ принадлежавшихъ ему въ Парижѣ домовъ такой, въ которомъ жильцами были два-три почтенныхъ семейства, и приказалъ меблировать въ немъ двѣ квартиры, очень отдаленныя одна отъ другой. Распорядившись такимъ образомъ, онъ объявилъ однажды утромъ мадамъ де ла Пейроньеръ, что продалъ свою кофейную и хочетъ заняться исключительно денежными оборотами. Онъ предложилъ ей нанять у него въ домѣ, гдѣ онъ самъ будетъ жить, небольшую квартиру, дешевле и во всѣхъ отношеніяхъ лучше занимаемой ею теперь.

Улица Кенкампруа, театръ несчастій баронессы, разумѣется, имѣла для нея мало привлекательнаго, и она тотчасъ же согласилась на предложеніе Дюбура и переселилась, къ собственному и его удовольствію, въ одну изъ лучшихъ квартиръ лучшей части Парижа.

Тутъ Дюбуръ въ нѣсколько мѣсяцевъ сдѣлался свѣтскимъ человѣкомъ: завелъ карету, заказалъ платье первому портному и, сблизившись по-дѣламъ съ богатымъ классомъ, быстро пріобрѣлъ applomb, легко доступный для человѣка, имѣющаго дда милліона капиталу. Баронесса занималась въ тишинѣ своей маленькой квартиры воспитаніемъ нѣжно-любимой дочери. Она безъ горя сносила лишенія, на которые осуждали ее вдовство и бѣдность, но, веселая отъ природы, дорожила всѣми удовольствіями, доступными, для женщины, живущей въ свѣтѣ. Гордость, можно даже сказать суровость барона, никогда на перестававшаго обращаться съ нею какъ съ ребенкомъ, сдѣлали для нея свободу столь сладкою, что, наслаждаясь еще и счастьемъ имѣть друга, привязанность котораго увеличивалась съ каждымъ днемъ, она восклицала иногда: «О какъ я счастлива!»

Такъ прошелъ годъ. Дюбуръ каждый вечеръ видѣлся съ баронессой, которую любилъ тѣмъ пламеннѣе, что любовь его принуждена была схрываться подъ личиной холоднаго уваженія. Но Дюбуру не было еще тридцати пяти лѣтъ: онѣ былъ хорошъ собой и любезенъ; бесѣда съ нимъ была единственнымъ развлеченіемъ молодой вдовы: баронесса не скрывала отъ него, что посѣщенія его ей пріятны и онъ отважился продлить ихъ до того часа, въ который Полива ложилась спать. Оставаясь на-единѣ, они говорили о будущностй малютки, объ учителяхъ, которыхъ скоро пора будетъ, для нея пригласить. Въ долгомъ разговорѣ tête-à-tête касаешься многаго; Дюбуръ изъявлялъ свое сожаленіе, что приличіе не позволяетъ ему сопутствовать баронессѣ, трауръ который кончался, въ театръ и другія публичныя мѣста, такъ мало ей знакомыя, жалѣлъ, что живетъ во второмъ этажѣ своего дома; тогда какъ она занимаетъ квартиру въ четвертомъ. Говоря объ этихъ предметахъ, оба они невольно думали, что, соединивши свою судьбу, они могутъ упростить задачу. Наконецъ эта мысль была высказана и черезъ полтора года послѣ кончины барона баронесса де ла Пейроньеръ сдѣлалась госпожой Дюбуръ.

III.
ДВѢ КУЗИНЫ.

День счастія Дюбура и его жены былъ днемъ горя для одиннадцатилѣтней Полины. Несмотря на свою молодость, она никакъ не могла примириться съ мыслью, что бывшій содержатель кофейной будетъ ея отчимомъ. Полина всегда была любимицею отца; ничѣмъ не занятый, онъ проводилъ большую часть времени съ нею и рѣдко когда не говорилъ о своихъ предкахъ и т. п. Это пробудило въ ней чувство гордости, и благородная кровь, текшая въ жилахъ матери, была главною причиною уваженія, которое питала она къ ней.

Когда за два дня до сватьбы, празднованной безъ всякаго шума, госпожа де ла Пейроньеръ сказала обѣ этомъ дочери, Полина заплакала и отвѣчала печальнымъ голосомъ:

— Такъ ты не будешь уже баронессою?

Мать постаралась было объяснять ей всѣ выгоды этого брака, но Полина отвѣчала на ея доводы только горькою миною, и съ этой минуты предалась печали, которую ничто не могло разсѣять

Удовольствія, доставляемыя ей новымъ положеніемъ, не имѣли для нея, казалось, никакой привлекательности; мать съ трудомъ уговорила ее сѣсть въ карету и ѣхать съ ней гулять или куда бы то ни было. Роскошь, окружившая ее въ первый разъ въ жизни, ей не нравилась. Холодно и гордо отвѣчала она на внимательность и ласки отчима, такъ-что ему трудно было сносить присутствіе ребенка, безпрестанно становившагося какою-то преградою между нимъ и его женою.

Полина сама избавила его отъ своего присутствія. Когда приближалось время ея конфирмаціи, она попросила мать помѣстить ее въ монастырь, гдѣ она въ тишинѣ могла бы приготовиться къ этому великому акту жизни. Дочери богатыхъ семействъ часто вступали въ то время въ монастыри; но мадамъ Дюбуръ не могла безъ грусти подумать о разлукѣ съ дочерью на нѣсколько мѣсяцевъ. Она сочла своимъ долгомъ посовѣтоваться съ мужемъ, и въ первый разъ послѣ сватьбы они откровенно заговорили о предметѣ, безпрестанно занимавшемъ ихъ умы, но ни разу не высказанномъ. Результатомъ этого разговора былъ совѣтъ Дюбура уступить желанію Полины. Годъ жизни вдали отъ матери, говорилъ онъ, и отсутствіе тысячи удобствъ, окружающихъ ее дома, смягчитъ въ ней, вѣроятно, гордость, и она съ радостью возвратится назадъ.

Итакъ, Полина де ла Пейроньеръ поселилась въ монастырѣ, но, къ несчастью, мадамъ Дюбуръ помѣстила ее, по совѣту жены своего нотаріуса, въ Сентъ-Шомонское аббатство, гдѣ вообще воспитывались дочери дворянъ. Имя Полины открыло ей входъ въ этотъ монастырь, но, вмѣсто того, чтобы почерпнуть здѣсь идей, которыя могли бы примирить её съ новымъ родствомъ, она, напротивъ того; только пуще начала гордиться своимъ происхожденіемъ. Слѣдствіемъ этого было то, что, по прошествіи года, Полина, несмотря на частыя посѣщенія матери, навѣщавшей ее по нѣскольку разъ въ недѣлю, просила оставить ее въ убѣжищѣ, гдѣ, по ея словамъ, нашла она счастье.

Такая рѣшимость двенадцатилѣтней дѣвочки долго отравляла радость домашней жизни мадамъ Дюбуръ и ея мужа, раздѣлявшаго всѣ огорченія жены. Они не хотѣли, однако же, принуждать Полины и исполнили ея желаніе. Мать по прежнему продолжала навѣщать ее, и очень часто.

Генеральные откупщики были возстановлены тотчасъ же послѣ паденія системы Лау, и Дюбуръ, черезъ годъ послѣ своей женитьбы, безъ труда получилъ мѣсто главнаго откупщики, что поставило его въ уровень съ первыми капиталистами Парижа. Онѣ зажилъ со всѣй роскошью, какую позволяли его огромныя средства, держалъ открытый столъ и давалъ превосходные концерты, потому что мадамъ Дюбуръ очень любила музыку.

Одно только наводило на него по временамъ грусть: у него не было дѣтей; и некому было вознаградитъ жену его за отсутствіе Полины. Онъ былъ женатъ уже пять лѣтъ и потерялъ уже надежду сдѣлаться отцомъ, когда мадамъ Дюбуръ родила дочь, которую они назвали, обрадованные этимъ событіемъ, Фелисите.

Малютка сдѣлалась предмѣтомъ нѣжности, идоломъ своихъ родителей. Дѣтская воля ея управляла всѣмъ въ домѣ. Она была чудо какъ хороша собой, и никто не рѣшался бранитъ родителей за ихъ слабость.

Даже Полина де ла Пейроньеръ не осталась нечувствительной къ граціозной пятилѣтней Фелисити и просила мать привозить ее почаще съ собою въ монастырь. Впрочемъ, расположеніе къ ребенку не сблизило ее съ ея семействомъ; чѣмъ старше она становилась, тѣмъ менѣе выказывала желанія оставить монастырь и поселиться не въ своемъ, какъ говорила она, кружкѣ.

Лишенные надеждъ увидѣть когда-нибудь Полину у себя въ домѣ мосьё и мадамъ Дюбуръ дали Фелисите молодую подругу; Дюбуръ потерялъ брата, овдовѣвшаго годъ тому назадъ и оставившаго послѣ себя маленькую дочь; дядя и тетка тотчасъ, же положили взять ее къ себѣ, воспитать и устроить судьбу ея. Они написали объ этомъ въ Нантъ, и черезъ нѣсколько дней къ нимъ пріѣхала Аполлина Дюбуръ, которая была двумя годами моложе своей кузины. Ей былъ тогда шестой годъ.

Кузинъ помѣстили въ одной комнатѣ, дали имъ одну гувернантку, пригласили для нихъ однихъ и тѣхъ же учителей. Фелисите, живая, вѣтренная, своевольная, мало извлекала пользы изъ ученія, но Аполлина, кроткая, робкая и разсудительная, дѣлала замѣчательные успѣхи. Разность ихъ характеровъ выражалась даже, въ наружности. Фелисите, живая брюнетка, съ черными глазами, стройная и гибкая, обличалась живостью, стремительностью движеній, пріятною въ ребенкѣ. Аполлина была граціозная малютка, съ характеромъ, сложившимся до поры зрѣлой молодости и придававшимъ лицу ея. выраженіе чего-то серьёзно-кроткаго, неопредѣленно-очаровательнаго; большіе, лазоревыя глаза ея трогали за сердце прежде, нежели успѣешь разглядѣть, что она хороша собою.

Понятно, что кузины часто разногласили во вкусахъ и мнѣніяхъ; но одно чувство было у нихъ постоянно общимъ — чувство привязанности другъ къ другу. Каждая выражала его по своему. Фелисите бросала ученье и даже игру, кидалась на шею Аполлины и, восклицала:

— Любишь ли ты меня, кузина? любишь ли ты меня такъ, какъ я тебя люблю?….

Аполлина возносила глаза къ небу, прижимала ее къ сердцу, но не находила словъ выразить свое чувство.

Зато когда надо было спасти Фелисите отъ выговора или доставить ей какое-нибудь удовольствіе, она умѣла дѣйствовать. Фелисите съ двѣнадцатилѣтняго возраста хотѣлось уже ѣздить по баламъ и театрамъ; чѣмъ шумнѣе было общество, тѣмъ больше, оно ей нравилось. Опасаясь вреда для ученія и здоровья, мадамъ Дюбуръ часто не хотѣла брать ее съ собою. Тогда Фелисите приходила въ отчаянье, и Аполлина бралась уладить дѣло. Вовсе не желая выѣзжать, потому что не знала скуки дома, она начинала упрашивать мадамъ Дюбуръ, дѣлалась краснорѣчивою и всегда достигала того, чего хотѣлось Фелисите.

Случалось, что мосьё Дюбуръ дѣлалъ женѣ своей замѣчанія на-счетъ ея слабости.

— Что, дѣлать! отвѣчала она. — Это Аполлинѣ хочется на балъ! она просила меня такъ, что нельзя было отказать.

Несмотря на противоположность характеровъ, а можетъ быть именно по причинѣ этой противоположности взаимная привязанность кузинъ пережила опасность, грозившую явиться съ теченіемъ времени: обѣ дожили до эпохи, когда всякая молодая женщина хочетъ нравиться, и не испытали ни тѣни зависти одна къ другой. Даже, напротивъ того, каждая изъ нихъ радовалась, когда хвалили кузину, и если имъ представлялся случай блеснуть своими разнородными дарованіями, то успѣхъ Фелисите радовалъ Аполлину больше своего собственнаго, также какъ Фелисите приходила въ восторгъ отъ торжества Аполлины.

Истинное счастье царствовало въ домѣ Дюбура, быстро перешедшаго изъ низшаго класса общества въ высшій. Богатство его сдѣлалось колоссально. безграничный вредитъ давалъ ему средства увеличить его даже свыше своихъ желаній, и, несмотря на все это, зависть оставила въ покоѣ человѣка, испытанная честность котораго не представляла ни малѣйшаго повода къ злословію. Всегда готовый помогать словомъ и дѣломъ, Дюбуръ, помня первые годы своей жизни, никогда не отказывалъ въ поддержкѣ молодымъ и трудолюбивымъ людямъ. Въ угоду женѣ и дочери онъ жилъ очень великолѣпно, но каждый годъ опредѣлилъ пятьдесятъ тысячъ ливровъ для бѣдныхъ, благословлявшихъ его имя.

Можно себѣ вообразить, какъ благодарилъ Дюбуръ судьбу, наслаждаясь всѣмъ, что даетъ богатство, обладая любимой женщиной и любуясь прекрасной дочерью. Онъ вѣрилъ въ свою счастливую звѣзду такъ сильно, что смѣялся надъ опасеніями жены, когда она со страхомъ говорила о будущемъ замужствѣ Фелисите о томъ, что участь ея будетъ, можетъ быть, въ рукахъ человѣка недостойнаго.

— Мой добрый геній защититъ нашу дочь, отвѣчалъ онъ. — Она не будетъ знать горя.

Дѣйствительно; эпоха, которой боялась мадамъ Дюбуръ, была близка. Фелисите было почти семнадцать лѣтъ, и ей представлялось уже множество блестящихъ партій; но главнымъ достоинствомъ искателей руки ея было богатство, а оно было послѣднимъ въ глазахъ Дюбура.

— Мы дадимъ нашей дочери довольно денегъ, говорилъ онъ своей женѣ, — ей не для чего требовать ихъ отъ мужа. Лишь бы онъ былъ честенъ, добръ и нравился ей.

— Это главное, отвѣчала жена.

И они наблюдали молодыхъ людей, бывавшихъ у нихъ въ домѣ и встрѣчавшихся съ ними въ обществѣ, обращая особенное вниманіе на то, какъ отвѣчаетъ на ихъ любезности Фелисите.

Общество Дюбура состояло изъ капиталистовъ и чиновниковъ, литераторовъ и иностранцевъ всѣхъ сословій. Дюбуръ не сближался ни съ кѣмъ изъ придворныхъ, хотя многіе изъ его товарищей, такія же откупщики, какъ и онъ, были, благодаря своимъ поварамъ, знакомы съ нѣкоторыми вельможами. Онъ постоянно избѣгалъ такихъ знакомствъ: мадмоазель де Пейроньеръ внушила ему сильную антипатію къ людямъ съ именемъ. Онъ высматривалъ жениха для Фелисите въ своемъ кружку: но никому еще не удалось заслужить его особеннаго расположенія или значительной улыбки дѣвушки.

IV.
ВОЗВРАЩЕНІЕ.

Съ тѣхъ поръ, какъ Фелисите перестала быть ребенкомъ, любовь къ ней старшей сестры усилилась, еще больше прежняго. Благородной дѣвицѣ пошелъ уже тридцать пятый годъ, и, благодаря щедрости Дюбура, она пользовалась въ своемъ уединеніи всѣмъ, что могли ей доставить деньги. Раза два въ годъ Дюбуръ, ни въ чемъ не отказывавшій женѣ, ѣздилъ съ нею въ Сентъ-Шомонъ, гдѣ мадмоазель де да Пейроньеръ принимала его съ особенною, но ледяною, уничтожающею всякое сближеніе вѣжливостью. Однажды, впрочемъ, она заговорила съ нимъ о Фелисите.

— Я очень люблю сестрицу, сказала она : — и отъ души желаю имѣть случай доказать ей это на дѣлѣ быть ей полезной.

Дюбуръ не могъ себѣ представить, чѣмъ можетъ быть ей полезна старая дѣвушка, съ дѣтства удалившаяся отъ свѣта и имѣющая всего 1,200 ливровъ годового дохода; но тѣмъ не менѣе онъ былъ ей признателенъ за эти слова и ѣздилъ послѣ того въ монастырь съ большимъ удовольствіемъ.

Фелисите, характеръ которой вовсе не гармонировалъ съ личностью отшельницы, цѣнила, однакоже, дружбу сестры своей очень высоко. Мадмоазель де ла Пейроньеръ была вовсе не хороша собою, но въ высокой фигурѣ ея было что-то величественное и непринужденное; съ перваго взгляда ее нельзя было не принять за знатную даму. Познанія ея были обширнѣе познаній другихъ женщинъ, умъ быстрый и ѣдкій. При каждомъ свиданіи съ Фелисите она давала, ей хорошія совѣты касательно ея занятій, и въ особенности касательно умѣнья держать себя въ обществѣ, что, по ея словамъ, было чрезвычайно важно для женщины, живущей въ большомъ свѣтѣ. Въ послѣднемъ случаѣ Фелисите слушала ее безъ скуки: дѣло касалось свѣтскихъ успѣховъ, рано сдѣлавшихся ея цѣлью. Вѣтренность не позволяла ей, правда, держаться въ строгости наставленій сестры, но при разныхъ случаяхъ она вспоминала слова ея и поступала сообразно полученнымъ совѣтамъ.

Что касается до мадамъ Дюбуръ, то она никогда не могла выйти изъ-подъ вліянія своей старшей дочери. Материнская любовь и что-то въ родѣ угрызенія совѣсти за отлученіе дочери отъ семейства давали Полинѣ де ла Пейроньеръ безграничную власть надъ ея волею сердцемъ. Взаимная привязанность сестеръ была величайшею радостью для матери; когда мадмоазель де да Пейроньеръ нѣжно обнимала Фелисите, она запасалась счастьемъ на нѣсколько дней:

Однажды утромъ мадамъ Дюбурь, возвратившись изъ монастыря, приказала просить къ себѣ мужа. Онъ тотчасъ же пришелъ.

— Другъ мой, теперь я вполнѣ счастлива! сказала она бросаясь ему на шею. — Полина переѣзжаетъ къ намъ.

Возвращеніе Полины вовсе не было радостью для Дюбура. Онъ устремилъ свои глаза на жену; лицо, увядшее съ лѣтами, все-таки было лицомъ обожаемой имъ женщины и сіяло радостью. Онъ улыбнулся.

— Она сама просила тебя объ этомъ? спросилъ онъ, съ трудомъ вѣря новости.

— Разумѣется; я уже давно перестала говорить ей объ этомъ. Сегодня по-утру мы разговаривали о Фелисите, о томъ, что намъ хотѣлось бы выдать ее за любимаго ею человѣка, и Подина сказала, что она отъ всего сердца желала бы помочь намъ въ этомъ дѣлѣ. Потомъ она вдругъ прибавила: «какъ вы думаете? Не будетъ мосьё Дюбуру непріятно, если я возвращусь къ нему въ домъ?» Непріятно? отвѣчала я. Напротивъ того, онъ только этого и желаетъ.

Дюбуръ улыбнулся бы, можетъ быть, опять, но она продолжала съ жаромъ:

— Настоящее мѣсто для моей дочери всегда въ домѣ Дюбура.

— Ты хорошо сдѣлала, что сказала это, отвѣчалъ Дюбуръ, пожавши ей руку. — Ты сказала правду.

— Итакъ, продолжала мадамъ Дюбуръ, внѣ себя отъ восторга: послѣ-завтра я привезу ее сюда, и она съ нами уже не разстанется.

— Желаю этого отъ всего сердца, отвѣчалъ Дюбуръ,

— Какъ же мы ее помѣстимъ? Не надо забывать, что ей тридцать пять лѣтъ, что она можетъ жить какъ замужняя женщина, принимать гостей и распоряжаться у себя по своему произволу.

— Мы живемъ въ нашемъ отелѣ одни, отвѣчалъ Дюбуръ, и у насъ много лишнихъ комнатъ. Въ два дня можно устроить для нее приличное помѣщеніе.

— Я не объ этомъ безпокоюсь.

— О чемъ же?

— Понравится ли ей наше общество?

— Чѣмъ же оно дурно?

— Слова нѣтъ; но вспомни, что она всякій разъ упоминала мнѣ о множествѣ знатныхъ дамъ, бывшихъ ея подругами и остающихся ея знакомыми. Нашъ кружокъ покажется ей слишкомъ простъ, не говоря уже о другихъ, племянница моя…

— Аполлина? Милая Аполлина? прервала его жена.

— Она мила, это правда, но она дочь фермера, и я очень боюсь, что мадмоазель де ла Пейроньеръ будетъ питать къ ней глубокое презрѣніе?

— Жозефъ, ты хочешь отравить мою радость! сказала печально мадамъ Дюбуръ. Я увѣрена, что, переселившись къ вамъ, Полина будетъ ласкова со всѣми, кто мнѣ дорогъ.

— И говоря это, ты думаешь не объ одной Аполлинѣ, замѣтилъ Дюбуръ съ улыбкою. Что касается до меня, то увѣряю тебя, что дочь твоя можетъ обращаться со мною какъ ей угодно: я не буду сердиться. Не тревожься же и думай только объ удовольствій видѣть ее у насъ въ домѣ. Я сейчасъ же займусь устройствомъ ея комнатъ. Еёть при ней горничная?

— Да; она служитъ ей уже десять лѣтъ.

— Хорошо! Такъ мы дадимъ ей еще двухъ лакеевъ, кучера и особую карету. Я думаю, этого будетъ достаточно?

Мадамъ Дюбуръ бросилась ему на шею и сказала

— Какъ ты добръ, Жозефъ! Какъ я тебя люблю!

Дюбуръ прижалъ ее къ сердцу и вышелъ.

Фелисите была въ восторгѣ, узнавши, что Полина переѣзжаетъ къ нимъ. Ее радовала всякая новость, всякая перемѣна; Но и кромѣ того изящныя манеры и умъ Мадмоазель де ла Пейроньеръ имѣли для нея много привлекательнаго. Она съ нетерпѣніемъ ждала ея пріѣзда.

На Аполлину это сдѣлало другое впечатлѣніе. Извѣстіе о пріѣздѣ неизвѣстной ей особы (мадамъ Дюбуръ никогда не брала ее въ монастырь), женщины гораздо старше ея лѣтами, и присутствіе которой будетъ, вѣроятно, мѣшать задушевности вечернихъ бесѣдъ, встревожило ее какъ-то странно. Аполлина была уже не ребенкомъ въ душѣ; чувства ея были живы и глубоки; въ привязанности ея къ Фелисите было что-то страстное, и новая подруга являлась ей соперницей. Покамѣстъ сношенія Фелисите съ Полиной ограничивались свиданіями въ монастырѣ, Аполлина, проводившая съ нею все остальное время, была исключительнымъ предметомъ ея дружбы и довѣрія. Теперь она должна была раздѣлить это съ другою, можетъ быть даже лишиться и того и другого. Эта мысль раздирала ей душу.

Въ первый разъ въ жизни Аполлина испытала горе; но, благодаря власти надъ собою, составлявшей основу ея характера; она безъ труда скрыла свои чувства отъ другихъ. Только въ день, когда мадамъ Дюбуръ должна была ѣхать за Полиной, а Фелисите разсыпалась въ похвалахъ своей сестрѣ, она взяла ее за руку и сказала:

— А меня ты будешь еще любить хоть немножко, Фелисите?

— Тебя? отвѣчала Фелисите, бросаясь къ ней на шею. — Да развѣ ты не вторая сестра моя, не другъ мой? Нехорошо, если ты въ этомъ сомнѣваешься.

— Нѣтъ, я не хочу сомнѣваться, сказала Аполлина, чувствуя, что радость воскресла въ ея сердцѣ.

Наконецъ мадмоазель де ла Пейроньеръ пріѣхала. Мать тотчасъ же провела ее въ ея комнаты, меблированныя съ отличнымъ вкусомъ и богатствомъ. Тамъ ждала ее Фелисите; въ первый разъ сестры обнялись не раздѣленныя рѣшеткой. Какъ ни была старая дѣва черства душою, ее тронула радость сестры, и она поцаловала ее нѣсколько разъ. Мадамъ Дюбуръ, желая показать ей все помѣщеніе, провела ее по тремъ или четыремъ назначеннымъ для нея комнатамъ, и Полина сказала ей:

— Право, вы слишкомъ много обо мнѣ заботитесь, маменька.

И потомъ прибавила:

— Я должна поблагодарить мосьё Дюбура за его вниманіе.

— Мужъ мой такъ занятъ дѣлами, отвѣчала мадамъ Дюбуръ: — что мы его видимъ только за столомъ. Къ обѣду онъ, вѣроятно, будетъ домой.

— Надѣюсь, мы обѣдаемъ одни? сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ, сильно сомнѣвавшаяся во вкусѣ, съ которымъ составлено общество Дюбура.

— Разумѣется, отвѣчала ей мать. — Ты познакомишься съ нашей племянницей….

— Племянницей мосьё Дюбура.

— Да; премилая дѣвушка.

— Съ умомъ и дарованіями, подхватила Фелисите. — Я увѣрена, сестрица, что она вамъ понравится.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ не отвѣчала ничего, потому-что была совершенно равнодушна къ существованію этой дѣвушки. Вскорѣ потомъ мать оставила ее устроиться въ новомъ жилищѣ, а Фелисите поспѣшила къ Аполлинѣ.

Двое изъ членовъ семейства Дюбура ждали обѣда съ особеннымъ волненіемъ. Аполлина, любопытствуя увидѣть чудо большого свѣта, типъ хорошаго тона и изящества, боялась присутствія той, которая раздѣлитъ съ нею привязанность сестры. Радость Фелисите огорчала ее до такой степени, что она не исполнила ея просьбы одѣться какъ можно лучше, но надѣла самое простое платье и даже убрала свои прекрасные бѣлокурые волосы небрежнѣе обыкновеннаго.

Мадамъ Дюбуръ была въ такомъ же волненіи. Она не могла скрыть отъ себя, что дочь ея не утратила гордости бароновъ де ла Пейроньеръ, всосанной ею, такъ сказать, съ молокомъ. Несмотря на сказанное ею за два дня мужу, она боялась, чтобы Полина не уничтожила своимъ высокомѣріемъ не только Аполлины, но и самого хозяина дома. Нѣсколько разъ мадамъ Дюбуръ была готова сообщить свои опасенія той, которая ихъ пробуждала; но она была женщина безъ характера и чувствовала, что результатъ будетъ неудаченъ. Она ждала обѣда въ тревогѣ и волненіи.

Наконецъ, въ обычный часъ, мадамъ Дюбуръ, племянница ея и Фелисите сошлись въ салонѣ; скоро пришелъ туда же и Дюбуръ, и вслѣдъ за иннъ явилась мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Черты лица, ея, не очень пріятныя, выражали въ эту минуту что-то почти ласковое. Она непринужденно подошла къ своему вотчиму и, подавая ему руку, сказала:

— Прошу васъ вѣрить, что я съ истиннымъ удовольствіемъ возвращаюсь въ вашъ домъ.

— Удовольствіе это раздѣляютъ здѣсь съ вами всѣ, отвѣчалъ Дюбуръ, цалуя ея руку.

Мадамъ Дюбуръ вздохнула, и слезы заблистали у нея въ глазахъ, когда дочь ея, обнявши Фелисите, сѣла возлѣ нея.

— Позвольте представить вамъ мою племянницу, сказалъ Дюбуръ, подводя къ ней Аполлону, стоившую въ углу у камина.

— Милое дитя, проговорила разсѣянно мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Названіе дитяти не понравилось Аполлинѣ, но малый ростъ ея оправдывать этотъ эпитетъ; ей было четырнадцать лѣтъ, но она была развита еще такъ мало, что казалась ребенкомъ лѣтъ двѣнадцати.

— Обнимите же ее, сестрица. сказала Фелисите, обвивая рукою станъ Аполлины. — Теперь васъ будетъ трое, не правда ли?

Мадмоазель де ла Пейроньеръ встала и холодно коснулась губами чела Аполлины. Аполлина не чувствовала ея поцалуя. Слова Фелисите тронули ее такъ сильно, что она не чувствовала ничего, кромѣ горячей любви къ кузинѣ. Не обращая вниманія на снисходительную, ласку Полины, она прижала къ сердцу руку Фелисите, упрекая себя за ревность и за нелюбовь къ мадмоазель де ла Пейроньеръ, въ которой должна была любить сестру Фелисите

Обѣдъ, котораго такъ боялась мадамъ Дюбуръ, прошелъ очень пріятно. Кромѣ причинъ, побудившихъ мадмоазель де ла Пейроньеръ переселиться въ домъ своего вотчима, на нее дѣйствовала еще обаятельная сила богатства. Видъ одного изъ лучшихъ отелей Парижа, множество лакеевъ въ прихожей, роскошная мебель, придававшая жилищу капиталиста видъ пышныхъ палатъ, — все это нравилось ея до такой степени, что она едва не забыла содержателя кофейной въ улицѣ Кенкампоа. Она была любезна, очень любезна, и говорила о разныхъ разностяхъ съ плѣнительною веселостью

Фелисите, сидѣвшая съ ней рядомъ, не проронила ни одного ея слова, улыбалась или хохотала при разсказѣ нѣкоторыхъ сценъ монастырской жизни и цаловала руки сестры, думая, что всею душою любитъ ту, которая ее такъ забавляла. Аполлина обращала на нее свои большіе голубые глаза и думалъ: «Фелисите права: глядя на нее, можно многому научиться; въ ней есть что-то, чего въ насъ недостаетъ. Странно, однако же, отчего она не говоритъ, кого любила она изъ своихъ монастырокъ?»

Дюбуръ, обрадованный ласковостью Полины, былъ съ ней очень любезенъ, почти нѣженъ. Всего болѣе поддерживало его въ этомъ расположеніи выраженіе лица жены: она не ѣла и была, казалось, сыта радостью. Глаза ея безпрестанно блуждали по четыремъ лицамъ, соединеннымъ наконецъ за однимъ столомъ. Иногда губы ея полураскрывались блаженною улыбкой, а глаза блестѣли слезами радости.

Вечеръ прошелъ также пріятно. Гостей въ этотъ день не принимали, и въ десять часовъ всѣ разошлись.

Дюбуръ, оставшись наединѣ съ женою, взялъ ее за руку и оказалъ:

— Ну, теперь ты, надѣюсь, довольна?

— А ты? отвѣчала она.

— Совершенно доволенъ.

И одному Богу извѣстно, какъ осчастливили ее эти два слова.

Кузины долго не ложились спать и разговаривали о Полинѣ.

— Видишь ли, говорила Фелисите: — я тебя не обманывала, говоря о ея любезности.

— Да, у нея очень граціозная манера, отвѣчала Аполлина.

— Какъ она хорошо разсказываетъ!

— О, у нея много ума.

— Она, правда, нехороша собою.

— Но въ ней есть что-то благородное, и это нравится мнѣ больше всего.

И похвалы не умолкали, потому-что Аполлина уже не ревновала. Движеніе, сдѣланное Фелисите въ ея пользу, успокоило ея чувство и вполнѣ пробудило въ ней ея природную доброту. Слово, сказанное отъ души, имѣло такъ много власти надъ Аполлиною!

V.
ВИЗИТЪ.

Въ семействѣ Дюбура все расположилось такъ благопріятно для мадмоазель де ла Пейроньеръ, что она очень скоро сдѣлалась полною хозяйкою въ домѣ. Ея мнѣніе было, приказомъ. "Мы всегда жили въ свѣтѣ, а Полина никогда не выходила изъ монастыря, « говорила мадамъ Дюбуръ молодымъ кузинамъ; — „а между тѣмъ сейчасъ видно, что она знаетъ свѣтъ лучше насъ, что касается до его условій и внѣшнихъ обычаевъ.“

Дѣло въ томъ, что самоувѣренность или насмѣшливый тонъ, съ которымъ благородная дѣвица критиковала нѣкоторые мѣщанскіе обычаи, сохранившіеся въ семействѣ Дюбура, дѣлали страшное впечатлѣніе на всѣхъ, кромѣ самого Дюбура, и мадмоазель де да Пейроньеръ давала совѣты только въ его отсутствіе. Она учила жить мать и сестру; Фелисите безусловно покорялась ея мнѣніямъ на-счетъ туалета, рѣчей, манеръ и т. п. Аполлина же была избавлена отъ необходимости доказывать свою покорность, потому-что мадмоазель де ла Пейроньеръ не удостоивала ея своихъ совѣтовъ.

Такъ прошло около мѣсяца. Однажды утромъ мадмоазель де ла Пейроньеръ, выѣзжавшая за все это время только раза два или три, велѣла приготовить карету къ одиннадцати часамъ и сказала матери, что поѣдетъ навѣстить одну изъ своихъ старыхъ монастырскихъ пріятельницъ.

Она велѣла кучеру ѣхать въ Сенъ-Жерменское предмѣстье, остановилась у одного изъ лучшихъ отелей Университетской улицы и приказала спросить, дома ли маркиза де Блеваль.

Скажемъ о маркизѣ нѣсколько словъ.

Гортензія де Кроасси оставила Сентъ-шомонское аббатство очень молодою и вышла за мужъ за маркиза де Блеваля. Она была единственною дочерью младшаго сына одного вельможи, слѣдовательно приданое за ней было очень скромное, а самъ маркизъ де Блеваль былъ тоже не изъ богатыхъ придворныхъ.

Дружба мадмоазель де Кроасси съ мадмоазель де ла Пейроньеръ возникла, въ монастырѣ и основывалась единственно на томъ, что Полина часто дарила и всегда ссужала ее брильянтами и даже деньгами. Должно замѣтить, что мадмоазель де Кроасси, съ самой ранней молодости, понимала только одно наслажденіе: имѣть много денегъ, но не потому, чтобы была скупа или сребролюбива, а потому, что видѣла въ этомъ средство удовлетворять безконечнымъ прихотямъ, порождаемымъ въ ней страстью къ роскоши и мотовству.

Несчастную привычку, сдѣланную въ монастырѣ, не оставила она и въ свѣтѣ, такъ что доходовъ ея мужа далеко не хватало на такъ называемыя ею потребности, даже и тогда, когда, оставшись вдовою, она могла располагать всѣмъ имѣніемъ покойнаго маркиза. Нѣсколько разъ случалось, что она ѣздила, по старому знакомству, въ монастырь къ мадмоазель де ла Пейроньеръ, кошелекъ которой былъ всегда для нея открытъ, и которой она и теперь еще была должна пятдесятъ луидоровъ.

Маркиза была дома и принимала. Мадмоазель де ла Пейроньеръ прошла нѣсколько комнатъ, убранныхъ съ нѣкоторою изысканностью, но безъ новѣйшей изящности, отличавшей жилище ея вотчима. Однако же, видъ ливрейныхъ лакеевъ въ прихожей былъ для нея привлекательнѣе всего прочаго. Она съ удовольствіемъ услышала отъ провожавшаго ея каммердинера, что маркиза одна. Это обстоятельство было ея очень съ руки.

При видѣ мадмоазель де ла Пейроньеръ, маркиза встала съ оттоманки, положила въ сторону нумеръ Меркурія и пошла къ ней на встрѣчу.

— Кто бы могъ ожидать такого пріятнаго свиданія! сказала она: — какъ рѣшились вы, милая Полина, выѣхать изъ нашего монастыря и посѣтить старыхъ друзей? Вы цѣлые вѣка отказывались отъ вашихъ. приглашеній.

— Что дѣлать! отвѣчала мадмоазель де ла Пейррньеръ, садясь возлѣ маркизы: — первые мои выѣзды доказали, что надо или принадлежать, или не принадлежать къ свѣту. У меня не было ни кареты, ни даже лакея и это ставило меня въ такую отъ васъ зависимость, что я предпочла дожидаться вашихъ визитовъ въ монастырѣ.

— А я завтра или послѣ завтра собиралась къ вамъ, сказала маркиза, вспомнивши, какъ давно не посѣщала своего лучшаго друга.

— Да я уже не въ монастырѣ, замѣтила мадмоазель де ла Пейроньеръ

— Какъ? развѣ вы за-мужемъ?

— Нѣтъ, я живу теперь у матушки.

— У матушки! сказала маркиза голосомъ удивленія, которое оправдывали откровенныя бесѣды, бывшія когда-то между нею и Полиной въ монастырѣ.

— Я имѣла на это важныя причины, отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ: — кажется, я вамъ говорила, что у меня есть меньшая сестра, маленькая Дюбуръ, къ несчастію. Не знаю, какъ это случилось, только я къ ней очень привязалась. Я люблю ее. Ей почти семнадцать лѣтъ; она хороша собою, воспитана, съ богатымъ приданымъ, и я оставила монастырь изъ опасенія, чтобы ей не составили какъ-нибудь дурной партіи.

— Такъ вы думаете, что этотъ Дюбуръ позволитъ вамъ распоряжаться рукою его дочери?

— На это довольно будетъ воли матери; съ тѣхъ поръ, какъ она сдѣлала ему честь принять его имя, онъ ни въ чемъ ей не противорѣчитъ. а она смотритъ на все моими глазами. Вы понимаете: она виновата передо мною во многомъ и старается загладить прошедшее. Она, разумѣется, будетъ мнѣ благодарна, если я исправлю до нѣкоторой степени ея ошибку, давши дочери ея имя, которое поставитъ ее наравнѣтсо мною.

— Это будетъ съ вашей стороны величайшею для нея услугою, сказала маркиза.

— Конечно, отвѣчала мадмоазель дела Пейроньеръ; — для того-то я и рѣшилась оставить монастырь и сблизиться съ тѣми изъ моихъ старинныхъ подругъ, которыя могутъ мнѣ помочь отыскать ей жениха. Я въ особенности расчитывала на васъ, любезная маркиза; мотомъ хочу повидаться еще съ баронессой д’Астракъ, съ графиней де Мирандъ….

— Графиня теперь на должности, прервала ее маркиза: — но я буду завтра въ Версали и, если хотите, поговорю съ ней объ этомъ.

— Вы всегда такъ добры! отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ, пожимая ей руку: — никто лучше васъ не пойметъ моего желанія, и никто больше васъ не можетъ помочь мнѣ въ выборѣ. Надо сыскать благородную фамилію, съ скромнымъ или разстроеннымъ состояніемъ, которая согласилась бы женить наслѣдника своего имени на деньгахъ.

— Такія фамилій есть, даже при дворѣ, сказала маркиза, смѣясь: — бѣда только въ томъ, что всемь извѣстно, что вотчимъ вашъ былъ содержателемъ кофейной.

Гордая дѣвушка слегка покраснѣла, но отвѣчала безъ досады:

— Всѣ наши капиталисты почти въ томъ же положеніи; а сколько вельможъ женятся на ихъ дочкахъ?

— Разумѣется, отвѣчала маркиза, рѣшившись на такой бракъ, въ тонкости входить нечего; тутъ главное — деньги.

— О что касается денегъ, отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ, съ торжествомъ поднявши голову: — такъ едва ли можно найти невѣсту богаче. Состояніе….

Въ эту минуту отворилась дверь, и въ будуаръ вошелъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати трехъ. На немъ былъ кафтанъ, вышитый по всѣмъ швамъ золотомъ и серебромъ. Костюмъ довольно странный въ такое время дня, но тѣмъ не менѣе выказывавшій всю красоту его тальи. Нѣсколько блѣдный, но свѣжій цвѣтъ лица придавалъ блеску его чернымъ глазамъ; физіономія его отличалась правильностью и тонкостью чертъ. Волосы, слегка напудренные и еще неубранные куафферомъ, доказывали, что туалетъ его еще не конченъ, и что онъ живетъ въ отелѣ.

— Вы хотѣли взглянутъ на мое платье, сшитое для Шуази, сказалъ онъ маркизѣ: — вотъ оно; Брюво сказалъ мнѣ, что вы однѣ съ вашей пріятельницей, и я рѣшился войти, въ надеждѣ, что мадмоазель де ла Пейроньеръ тоже не откажется сдѣлать свои замѣчанія на счетъ покроя!

— Платье сидитъ прекрасно, сказала маркиза, вставая и оглядывая его со всѣхъ Сторонъ.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ тоже встала, узнавши въ молодомъ человѣкѣ ребенка, котораго маркиза привозила когда то съ собою въ монастырь.

— Монастырка не знаетъ толку въ придворныхъ платьяхъ, сказала она, улыбаясь: — все, что многу вамъ сказать: этотъ костюмъ идетъ вамъ, какъ нельзя лучше.

Молодой человѣкъ поблагодарилъ ее улыбкою, и покамѣстъ Маркиза продолжала осматривать платье, указывая на легкія ошибки въ покроѣ рукавовъ, воротника и пр., мадмоазель де лр Пейроньеръ сѣда, и внезапная мысль озарила ее блестящею надеждой выдать Фелисите за стоящаго передъ ней. Наслѣдникъ одного изъ знаменитѣйшихъ именъ во Франціи, за человѣка, который будетъ герцогомъ, котораго король отличаетъ своею милостью! Осуществленіе этой мечты не казалось ей невозможнымъ, но дѣло надо было повести умно и ловко, и скрыть свое желаніе, чтобы въ случаѣ отказа не испытать непріятнаго для гордости чувства.

Въ двѣ минуты мадмоазель де ла Пейроньеръ составила планъ дѣйствія, не компрометировавшій ея самолюбія.

— Мы такъ увѣрены въ снисходительности старинной знакомки, что принимаемъ васъ за-просто, сказалъ маркизъ, садясь возлѣ мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— Да, мы знакомы не со вчерашняго дня, отвѣчала она: — теперь уже лѣтъ пятнадцать прошло съ тѣхъ поръ, какъ я угощала васъ въ монастырѣ конфектами.

— До которыхъ я былъ страстный охотникъ, сказалъ, смѣясь, маркизъ: — что, ваши монастырки и теперь еще такія искусныя конфетчицы?

— Вѣроятно; я уже не въ монастырѣ.

— Теперь она вполнѣ свѣтская женщина, прибавила маркиза: — и я надѣюсь, что она будетъ посѣщать насъ чаще.

— А я называю васъ всё mademoiselle; извините, сказалъ маркизъ^[3].

— Я не за-мужемъ, отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ: — и надѣюсь, что не сдѣлаю этой глупости.

Лѣта и наружность говорившей ручались за эту надежду; никто не сдѣлалъ никакого замѣчанія на ея слова.

— Играли вы вчера у королевы? спросила сына маркиза.

— Игралъ.

— Выиграли?

— Проигралъ, и много; но сегодня, я увѣренъ, я выиграю.

— Сегодня! сказала маркиза — а я думала, что въ Шуази не играютъ.

— Иногда играютъ въ три, а другіе — во что имъ угодно. Мадамъ де Помпадуръ хочетъ, чтобы всѣ веселились.

— И успѣваетъ въ этомъ съ удивительнымъ умѣньемъ. Не забудьте поговорить ей о вашемъ дѣлѣ; пора его кончить.

— Графъ д’Аржансонъ обѣщалъ меня помѣстить на первую вакансію.

— Боже мой! какъ-будто вы не знаете, что обѣщаніе министра ничего не значитъ, если маркиза не замолвитъ словечка. Я гораздо больше надѣюсь на два-три слова, сказанныя мнѣ ею въ воскресенье, нежели на всѣ обѣщанія д’Аржансона.

— Какъ? спросила мадмоазель да ла Пейроньеръ съ удивленіемъ: — вы видитесь съ мадамъ де Помпадуръ?

Маркиза громко засмѣялась.

— Да откуда же вы, mon coeur? отвѣчала она: — конечно, я съ нею вижусь, какъ и всѣ придворные. Мимо нея ни до чего не дойдете

— А я считала ее за нуль, возразила съ презрительною миной мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— Нѣсколько лѣтъ тому назадъ она дѣйствительно была нуль, но вы, вѣроятно, не знаете, что теперь она другъ короля.

— Другъ! а мнѣ говорили объ ней совсѣмъ не то, сказала дѣвушка тридцать пять лѣтъ которой не помѣшали ей слегка покраснѣть,

— Мадмоазель де ла Пейроньеръ, и вижу сохранила всю чистоту монастырскихъ нравовъ, сказалъ смѣясь маркизъ: — и злые языки насказали ей вѣрно Богъ знаетъ что о маркизѣ де Помпадуръ.

— Да.

— Вамъ сказали правду, продолжалъ маркизъ: — именно по этому-то королева сдѣлала ее статсъ-дамой, а маршальша де Мирпуа, герцогиня де Бранкасъ, граоиня д’Эстрадъ и сотни другихъ ищутъ ея дружбы; я самъ принужденъ, въ истинному моему сожалѣнію, оставить васъ въ настоящую минуту и итти учить дуэтъ, который буду нѣтъ съ ней сегодня въ Шуази.

Онъ всталъ и хотѣлъ выйти.,

— Какой вы ребенокъ, Огюстъ! сказала маркиза полу-шутливымъ, полу-серьёзнымъ голосомъ.

— Да вѣдь надо же познакомить мадмоазель де ла Пейроньеръ съ нравами общества, въ которомъ она хочетъ жить, весело отвѣчалъ маркизъ: — я берусь разсказать ей все въ десять сеансовъ.

— Въ десять сеансовъ! воскликнула маркиза: замѣтьте, Полина, что вы не встрѣтитесь съ нимъ, можетъ быть, цѣлый годъ; я живу съ нимъ въ одномъ домѣ, я ему мать, а мнѣ только съ трудомъ удается поймать его иногда минутъ на десять.

— Да, у меня столько дѣлъ! возразилъ маркизъ: — дни летятъ такъ, что и не замѣчаешь.

— Лишь бы тебѣ было весело, и я довольна, сказала маркиза: — только я не называю твоихъ занятій дѣлами, и мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты сдѣлалъ блестящую карьеру.

— Будьте спокойны. Дѣло очень возможное, что я возвращусь изъ Шуази подполковникомъ,

— Съ кѣмъ вы ѣдете?

— Съ шевалье де Люссакомъ.

— Лучше было бы явиться съ кѣмъ-нибудь постепеннѣе, напримѣръ хоть съ вашимъ старымъ кузеномъ д’Орданжемъ, который часто играетъ съ королевъ.

— Съ нимъ пришлось бы зѣвать всю дорогу, возразилъ маркизъ: — д’Орланжъ невыносимъ. когда заведетъ рѣчь о регентѣ и кардиналѣ Дюбуа. Впрочемъ, Люссакъ, какъ вамъ извѣстно, очень хорошо принятъ при дворѣ. Прощайте.

Онъ поцаловалъ руку матери, очень ловко поклонился мадмоазель де ла Пейроньеръ и вышелъ.

— Какъ вы его находите? спросила маркиза свою гостью.

— Онъ очень любезенъ, отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ, не выказывая энтузіазма, который могъ бы повредить ея плану.

Разговоръ могъ бы этимъ и кончиться, если бы предметъ его не былъ такъ близокъ маркизѣ. Огюстъ де Блеваль былъ единственное существо въ мірѣ, къ которому она не была совершенно равнодушна. На немъ сосредоточила она и своя честолюбивыя надежды, и, весь слабый жаръ души, которымъ надѣлила ее природа. Безъ любви къ сыну она и не подозрѣвала бы, что у нея есть сердце.

— Не могу вамъ разсказать, какіе успѣхи дѣлаетъ онъ при дворѣ, продолжала она: — онъ, кажется, единственный молодой человѣкъ, которому въ одно время покровительствуютъ и король, и королева, и дофинъ. Вы знаете, что онъ былъ одинъ изъ четырехъ первыхъ пажей главной конюшни.

— Вы мнѣ говорили.

— Ему не было еще шестнадцати лѣтъ, когда король отличилъ его своею милостью и пожаловалъ гусарскимъ капитаномъ. Въ послѣднія двѣ кампаніи онъ имѣлъ счастье отличиться въ присутствіи Его Величества въ сраженіи при Фонтенуа. Теперь онъ лучше всѣхъ принятъ во дворцѣ. Вы видите: его назначаютъ въ поѣздки, и ему открыта дорога ко всему.

— Тѣмъ болѣе, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ; — что герцогъ де Кроасси уже старъ и, вѣроятно, не замедлитъ оставить ему свой санъ и богатство.

— А! отвѣчала маркиза со вздохомъ; — вотъ это меня ужасно мучитъ. Дядя мой не сдѣлалъ еще завѣщанія, и графъ де Гланденъ ему такой же внукъ, какъ и мой сынъ.

— Я думала, что герцогъ предпочитаетъ вашу фамилію.

— Я сама льстила себѣ этой надеждой; я ухаживаю за нимъ такъ неусыпно! Но Огюстъ не довольно внимателенъ: онъ обходятся съ нимъ, какъ обходился бы со всякимъ другимъ старымъ родственникомъ, и ни за что на свѣтѣ не хочетъ намекнуть ему о нашемъ желаніи. Не понимаю, что за глупая деликатность! Герцогъ, правда, ни разу не хотѣлъ понять меня, когда я говорила съ нимъ объ этомъ предметѣ довольно ясно. Гландены тоже не дремлютъ; они видятся съ нимъ также часто, какъ и мы; даже женили прошедшій годъ своего сына, разумѣется, въ надеждѣ, что у него родится сынъ; но, благодаря Бога, молодая графиня разрѣшилась дочерью, и мы можемъ еще наверстать потерянное время.

— Я на вашемъ мѣстѣ поспѣшила бы отыскать сыну невѣсту изъ знатной фамиліи, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ самымъ простымъ и естественнымъ тономъ.

— Мы не довольно богаты, чтобы, составить блестящую партію. Надо подождать какой-нибудь особенной милости короля.

— Ну вотъ старшая дочь баронессы д’Англадъ? сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ, какъ будто отыскивая въ умѣ своемъ приличную невѣсту.

— Мадмоазель д’Англадъ! отвѣчала маркиза, — да у нея не будетъ и тысячи двухъ сотъ ливровъ доходу. Ихъ три сестры.

— А де Ревилль?

— Страшно дурна собою. Огюстъ хочетъ жениться на хорошенькой.

— Племянница Доротеи, мадмоазель де Превизъ?

— Выходитъ за-мужъ черезъ мѣсяцъ. Да; невѣсту найти трудно.

— Трудно, повторила мадмоазель де ла Пейроньеръ, стараясь, по видимому, разрѣшить задачу.

— Вѣроятно, мнѣ будетъ легче найти жениха вашей сестрѣ, сказала маркиза смѣясь: — и я совѣтую вамъ не пренебрегать этомъ дѣломъ. Вы хотѣли сказать о приданомъ, когда вышелъ Огюстъ.

— Приданое — восемьсотъ тысячъ ливровъ, отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Маркиза кивнула головой, что находить эту сумму приличною.

— Что касается до будущаго, продолжала мадмоазель де ла Пейроньеръ: — то матери моей пятьдесятъ лѣтъ, и дѣтей у ней больше не будетъ. Сестра моя ихъ единственная наслѣдница и мосьё Дюбуръ оставитъ ей триста или четыреста тысячъ ливровъ доходу.

— Или ничего, возразила маркиза. — Какъ надѣяться на состояніе дѣловыхъ людей?

— Но государственные откупщики не пускаются къ обороты, отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ. Черезъ ихъ руки проходятъ государственные доходы, и только. Они въ нѣсколько лѣтъ обогащаютъ ея, извлекая выгоды изъ своихъ должностей. Посудите, какіе страшные доходы долженъ получать человѣкъ, вступившій въ эту должность уже богачемъ. Когда мосьё Дюбуръ женился на моей матери, у него было уже больше двухъ милліоновъ, и состояніе его съ тѣхъ поръ постоянно увеличивалось. У него десять домовъ въ Парижѣ, не считая отеля, въ которомъ онъ живетъ самъ, и который поразитъ васъ своимъ великолѣпіемъ.

Маркиза не проронила ни словечка изъ этого исчисленія огромнаго богатства, хотя и могла бы развлечься мыслью, внезапно родившеюся въ ея умѣ. Не отвѣчая ни слова своей подругѣ, она начала ласкать свою собачку, лежавшую возлѣ не» на оттоманѣ, и потомъ вдругъ спросила:

— Такъ вашей матушкѣ за пятьдесятъ лѣтъ?

— Пятьдесятъ два или пятьдесятъ три года, не знаю навѣрное. Вы можете смѣло утверждать, если будете говорить кому нибудь объ этомъ дѣлѣ, что Фелисите останется единственною наслѣдницей. Можно также опереться и на происхожденіе моей матушки: баронесса де ла Пейроньеръ урожденная де Кермадекъ. Словомъ, тутъ только одно дурное обстоятельство: отецъ.

— Въ отношеніи приданаго это очень хорошее обстоятельство, возразила, смѣясь, маркиза. — А сестра ваша хороша собою?

— Мила какъ амуръ; всякій легко повѣритъ, что на ней женится по любви.

— Это хорошо, замѣтила маркиза и снова принялась ласкать собачку.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ, съ невыразимою радостью догадываясь, о чемъ думаетъ маркиза, не опускала съ нея глазъ; но ни за что на свѣтѣ не рѣшилась бы она заговорить первая.

— Отчего же не даютъ за ней милліона? спросила наконецъ маркиза. — Для такихъ богачей восемьсотъ тысячъ ливровъ, — это какъ-то скупо.

— О, если найдется хорошій женихъ, такъ двѣсти тысячъ лишнихъ ее сдѣлаютъ счета, отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Маркиза подумала нѣсколько минутъ и сказала:

— Послушайте, Полина! что, если предложу вамъ моего сына?

— Я сочту себя счастливѣйшею изъ женщинъ! отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ, пожимая руку маркизы.

— Если бы это зависѣло только отъ меня, продолжала маркиза: — такъ нечего больше и говорить Но такъ какъ надо спросить еще другихъ, то я прошу васъ, чтобы это осталось между нами.

— Въ этомъ ручаются вамъ моя дружба и интересъ моей сестры, отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Успокоенная этими доводами, и въ особенности послѣднимъ, маркиза продолжала съ полной откровенностью:

— Состояніе наше далеко не соотвѣтствуетъ нашему положенію въ свѣтѣ. Я не разъ думала, что сыну моему не мѣшало бы жениться на деньгахъ. Но, между нами, несмотря на склонность къ роскоши, онъ ни за что не захочетъ жениться на мѣшкая. То, что вы мнѣ говорили о вашей сестрѣ, можетъ уничтожать затрудненіе; надо, чтобы онъ ее увидѣлъ. Если онъ найдетъ, что она довольно хороша собою, и что слѣдовательно въ свѣтѣ не скажутъ: «онъ думалъ только о приданомъ», такъ я берусь его уговорить.

— Въ этомъ отношеніи я совершенно спокойна, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ — Фелисите прелесть какъ мила.

— Кромѣ того, продолжала маркиза: — надо, чтобы этотъ бракъ былъ вполнѣ одобренъ герцогомъ де Кроасси; въ противномъ случаѣ, согласитесь, онъ невозможенъ.

— Это затрудненіе важнѣе, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ съ глубокимъ вздохомъ.

— Можетъ быть, отвѣчала маркиза. — Но герцогъ сговорчивѣе, нежели были бы на его мѣстѣ многіе другіе, потому что у него какія-то заморскія понятія о происхожденіи. Лишь бы она была мила, любезна, въ особенности добра и забавляла его, онъ очень охотно признаетъ ее своею племянницей. Наконецъ, третье условіе: чтобы сватьба была съиграна какъ можно скорѣе, во первыхъ потому, что весною сынъ мой отправляется въ походъ съ королемъ, а во вторыхъ потому, что мнѣ хотѣлось бы избѣжать долгихъ сношеній съ родственниками, это, вы понимаете, очень непріятно.

— Понимаю, очень понимаю, отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ: — я сама желаю, чтобы все это сдѣлалось какъ можно скорѣе. Знаете, что я думаю? Надо, чтобы свиданіе молодыхъ людей не возбудило подозрѣній. пріѣзжайте ко мнѣ съ визитомъ и пригласите маркиза съ собою. Наше старинное знакомство….

— Хорошо, прервала ее маркиза. — До тѣхъ поръ я думаю даже поговорить съ нимъ объ этомъ серьёзно.

— Когда воротится король изъ Шуази?

— Послѣ завтра.

— Такъ пріѣзжайте въ четвергъ вечеромъ. Это тѣмъ удобнѣе, что Дюбуръ проводитъ этотъ день не знаю въ какомъ-то собраніи, и маркизъ увидитъ на первый разъ только мать и дочь.

— Хорошо, отвѣчала маркиза. — Въ четвергъ я буду у васъ, съ сыномъ или безъ сына.

Онѣ говорили еще около часу о занимавшемъ ихъ предметѣ и разстались, желая другъ другу успѣха.

VI.
СВИДАНІЕ.

Въ день, назначенный, для посѣщенія маркиза, Дюбуръ уѣхалъ тотчасъ послѣ обѣда, съ тѣмъ, чтобы воротиться не раньше ужина. Мадамъ Дюбуръ не ждала къ себѣ никого, потому что въ этотъ день она бывала, обыкновенно, во Французской комедіи; и безъ легкой головной боли, на которую она жаловалась съ самого утра, она, не осталась бы дома и разстроила бы неумышленно обширные планы пріятельницъ.

Кто провелъ свою жизнь просто и однообразно, на того всякое событіе, нарушающее это однообразіе, дѣлаетъ сильное впечатлѣніе; собираясь, такъ сказать, возвратить честь своей фамиліи и вывести сестру изъ сферы мѣщанства, мадмоазель де ла Пейроньеръ чувствовала такое волненіе, что никакъ не могла успокоиться. Она посматривала то на часы, то на Фелисите, которую, разумѣется, не могла подготовить къ встрѣчѣ съ гостьми. Она досадовала. что Фелисите надѣла самое простое платье и не позаботилась о своей прическѣ; но при всемъ томъ, когда Фелисите улыбалась, она думала; «она можетъ обойтись и безъ туалета.»

Мадамъ Дюбуръ, ея дочери и Аполлина уже часа два сидѣли каждая за своей работой, когда вошелъ слуга и доложилъ, что маркиза де Блеваль желаетъ видѣть мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— Проси, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ. — Вы позволите мнѣ принять ее здѣсь? продолжала она, обращаясь къ матери; — у меня, кажется, еще не зажигали свѣчей. Это моя старинная подруга.

— Да, разумѣется, маменька! сказала Фелисите.

— Съ удовольствіемъ, отвѣчала мадамъ Дюбуръ. — Проси, Викторъ.

Слуга вышелъ. Мадамъ Дюбуръ сѣла у камина. Фелисите, заглянувши въ зеркало, сѣла возлѣ нея. Аполлина придвинула свой стулъ какъ можно ближе къ стѣнѣ и поставила передъ собою столикъ. Мадмоазель де ла Пейроньеръ осталась по среди комнаты, трепеща при мысли, что маркиза пріѣхала, можетъ быть, одна. Черезъ пять минутъ слуга доложилъ о маркизѣ и ея сынѣ.

Пріятельницы обнялись, а маркизъ подошелъ къ мадамъ Дюбуръ сказалъ ей какое-то привѣтствіе. Маркиза де Блеваль вполнѣ обладала развязностью, пріобрѣтаемою въ свѣтѣ; но обращеніемъ мадамъ Дюбуръ руководили кротость и доброта сердца, составляющія истинное основаніе хорошаго тона. Она была очень любезна и привѣтлива, и разговоръ завязался безъ всякаго принужденія, несмотря на то, что за исключеніемъ Фелисите и ея матери собесѣдниковъ занимала посторонняя мысль.

Маркизъ былъ очень милъ: веселость и естественность, съ которыми онъ вмѣшивался въ разговоръ, возвышали его истинно замѣчательную красоту. Его навели на разсказы о королѣ, о дворѣ, о пасторали, которую собирались играть во дворцѣ, и въ которой ему назначена была роль^[4]. Замѣтивши, что Фелисите слушаетъ съ удовольствіемъ и вниманіемъ, онъ пустился въ подробности и обращался часто къ ней одной, что и дало ему возможность увѣриться, что она дѣйствительно мила.

Аполлина сидѣла такъ, что видѣла только лица тетки и кузины, но нѣсколько разъ улыбалась остротамъ и шуткамъ маркиза и мадмоазель, де ла Пейроньеръ, съ участіемъ слѣдя за разговоромъ о предметѣ, для нея совершенно новомъ.

Маркиза просидѣла больше часу; давая сыну возможность блеснуть, она заботилась о снисканіи добраго расположенія хозяйки; разговаривала съ ней просто и откровенно и хвалила красоту и гибкость тальи Фелисите.

Собираясь проститься, она взглянула на каминъ, уставленный очень дорогими вещами.

— Право, вы живете во дворцѣ, сказала она: въ Версали нѣтъ такихъ прекрасныхъ вещей.

— Мой мужъ, отвѣчала мадамъ Дюбуръ: — любятъ заставлять трудиться артистовъ и ремесленниковъ. У насъ, дѣйствительно, есть рѣдкія вещи. Жаль, что теперь вечеръ; я предложила бы вамъ взглянуть на картинную галлерею: тамъ есть превосходныя картины.

— Но не всегда же будетъ вечеръ, сказала маркиза, съ самою любезною улыбкою, вставая съ своего мѣста.

— Я очень буду рада снова увидѣть васъ здѣсь, отвѣчала мадамъ Дюбуръ. — Любите вы живопись? спросила она маркиза.

— Очень люблю, хоть и не знатокъ, отвѣчалъ гусарскій капитанъ, въ жизнь свою не смотрѣвшій на картину двѣ минуты сряду

— Въ его лѣта человѣкъ еще не достоинъ наслаждаться образцовыми твореніями, сказала, смѣясь, маркиза. — Если позволите, я привезу къ вамъ моего дядю, герцога де Кроасси; онъ страстный любитель живописи: у него есть картины первыхъ мастеровъ, и онъ съ удовольствіемъ посѣтитъ вашу галлерею.

— Мнѣ всегда будетъ пріятно видѣть у себя тѣхъ, кого вы привезете съ собою, отвѣчала мадамъ Дюбуръ.

И, взглянувши нечаянно на Аполлону, вставшую, подобно прочимъ, съ своего мѣста, она сказала:

— Позвольте представить вамъ мою племянницу; она ужасно застѣнчива: вѣчно прячется.

— А ее такъ пріятно видѣть! сказала маркиза, рѣшившаяся быть любезною со всѣмъ семействомъ.

Рѣшительно не позволивши хозяйкѣ проводить себя за дверь, она простилась и вышла съ сыномъ.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ вышла за нею въ прихожую.

— Ну, что? спросила она, когда ее не могъ слышать никто изъ родныхъ. — Какъ вы ее находите?

— Я нахожу ее премилой, отвѣчалъ, маркизъ.

— И если герцогъ не будетъ противъ, прибавила маркиза: — такъ дѣло слажено. Пріѣзжайте ко мнѣ завтра утромъ: мы потолкуемъ.

— Я буду въ одиннадцать часовъ, отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ. И онѣ разстались, чрезвычайно довольныя оборотомъ, который приняло дѣло.

— Ваша пріятельница премилая женщина, сказала мадамъ Дюбуръ Полинѣ, когда она вошла опять въ салонъ. — Мы только-что говорили о ней.

— И объ ея сынѣ, прибавила Фелисите. — Я никого не видала веселѣе и любезнѣе его. Не правда ли, Аполлина?

— Онъ мнѣ показался очень уменъ, отвѣчала Аполлина, сѣвшая на прежнее мѣсто у камина.

— Самъ король оцѣнилъ его, сказала мадмоазель де да Пейроньеръ: — и онъ пользуется его особенною милостью. Онъ отличился въ сраженіи при Фонтенуа передъ глазами Его Величества.

Потомъ она распространилась о его дарованіяхъ, красотѣ…

— Да, онъ очень хорошъ собой, прервала ее Фелисите: — особенно когда улыбается Замѣтила ты его улыбку, Аполлина?

— Я его вовсе не видала, отвѣчала Аполлина.

— Какъ не видала?

— Онъ сидѣлъ ко мнѣ спиною.

— А когда уходилъ?

— Тогда я не смѣла поднять глазъ, потому-что тетушка говорила обо днѣ маркизѣ.

— Онъ очень красивый мужчина, сказала мадамъ Дюбуръ: — у матери его тоже много граціи въ лицѣ и пріемахъ

И мадмоазель де ла Пейроньеръ, пользуясь случаемъ, начала расхваливать маркизу, ея умъ и сердце, такъ что Дюбуръ, возвратясь жъ ужину, нашелъ свое семейство въ восторгѣ отъ Блевалей. Всѣ жалѣли, что онъ не имѣлъ счастія ихъ видѣть, и утѣшали его тѣмъ, что маркиза пріѣдетъ съ сыномъ и герцогомъ де Кроасси посмотрѣть, его портретную галлерею.

— А что говоритъ Аполлица объ этомъ новомъ знакомствѣ? спросилъ Дюбуръ, обращаясь къ племянницѣ, не вмѣшивавшейся въ общій разговоръ.

— Они, кажется, очень любезны, отвѣчала она.

За. этотъ отвѣтъ мадмоазетъ де ла Пейроньеръ въ первый разъ въ жизни подарила ее милостивою улыбкою.

— Я, конечно, не пропущу случая послушать, что скажетъ о моей галлереѣ герцогъ де Кроасси, сказалъ Дюбуръ: — онъ извѣстный знатокъ; онъ еще недавно отбилъ у меня морской видъ, который былъ мной, такъ сказать, заказанъ. Это досадно, но я на него не сержусь; я радъ, когда наши вельможи покровительствуютъ искусству.

Черезъ нѣсколько дней маркиза извѣстила мадамъ Дюбуръ ласковой запиской, что желаетъ къ ней пріѣхать, и Дюбуръ остался этотъ день дома.

Фелисите уже наканунѣ думала, какое бы надѣть ей по этому случаю платье. Никогда еще не желала она такъ страстно явиться авантажною, хотя и не могла изъяснить себѣ причины этого желанія, свое не подозрѣвая, чтобы предметъ ея мыслей имѣлъ виды на ея руку. Аполлина выпросила себѣ позволеніе не выходить; ей нечего было, слѣдовательно, заботиться о своемъ туалетѣ, и она усердно хлопотала вмѣстѣ съ горничной около кузины.

— Отчего ты не хочешь выйти? спросила ее въ двадцатый разъ Фелисите..

— Ты знаешь, что я не люблю новыхъ лицъ.

— Да вѣдь мы увидимъ герцога; мы никогда не видали еще герцога.

— Мадмоазель де да Пейроньеръ говоритъ, что онъ очень старъ; старикъ интересенъ для стариковъ, а я люблю лучше смотрѣть на дядюшку.

— А маркизъ, маркизъ? Вѣдь это превосходный случай посмотрѣть и послушать его.

— О, возразила Аполлина, которой въ эти пять дней прожужжали уши Блевалемъ: — ты мнѣ все перескажешь; держу пари, что ты не забудешь ни одного его слова.

— Это правда, отвѣчала Фелисите, нисколько не смущаясь лукавой улыбкой кузины. — Я постараюсь опять навести его на разсказы о дворѣ. Ахъ, какъ бы мнѣ хотѣлось бывать при дворѣ, на балахъ у королевы!

— Вотъ пустяки! сказала Аполлина — у тебя тамъ нѣтъ знакомыхъ; никто не пригласилъ бы тебя танцовать.

— Пригласили бы! отвѣчала Фелисите съ самодовольнымъ видомъ. — Да вотъ, напримѣръ, маркизъ де Блеваль? Развѣ онъ не пригласилъ бы меня? Чтожь, ты выйдешь?

— Нѣтъ, отвѣчала Аполлина. — Лучше ужь разскажи мнѣ все послѣ.

Фелисите, видя, что ей не уговорить кузины, обняла ее, взглянула въ зеркало на платье и прическу и поспѣшила въ салонъ, гдѣ всѣ уже ждали гостей.

Маркиза не замедлила явиться съ сыномъ и герцогомъ де Кроасси. Герцогу было года семьдесятъ два по крайней мѣрѣ; пудра не могла скрыть совершенной бѣлизны его волосъ, но прямой станъ уменьшалъ на видъ его лѣта; во всей фигурѣ его было столько благородства и достоинства, что въ немъ нельзя было не увидѣть съ перваго взгляда вельможу, и, несмотря на его привѣтливую улыбку и простыя манеры, никто ни на минуту не забывалъ высокаго мѣста, занимаемаго имъ въ свѣтѣ.

Общество тотчасъ же отправилось въ галлерею; герцогъ подивился огромному количеству картинъ и съ перваго взгляда замѣтилъ, что коллекція состоитъ изъ отборныхъ твореній.

— У васъ превосходное собраніе, мосьё Дюбуръ, сказалъ онъ, бросая жадные взоры на образцовыя произведенія живописи: — я провелъ бы здѣсь всю жизнь, не проскучавши ни одной минуты, объявляю вамъ, что намѣренъ осмотрѣть все съ величайшею внимательностью. Если это васъ утомятъ, оставьте меня; я займусь одинъ.

Дюбуръ отвѣчалъ, что онъ самъ не можетъ наглядѣться на свои картины, и они пошли по галлереѣ. Но герцогу не для чего было спрашивать у своего спутника, кто какую картину писалъ.

— А! говорилъ онъ, не задумываясь: — вотъ удивительный Альбано; вы, вѣрно, дорого за него заплатили. А этотъ портретъ Ванъ-Дика, — я не видывалъ лучшаго; только его не помѣшало бы больше освѣтить; я на вашемъ мѣстѣ повѣсилъ бы его вотъ здѣсь, прямо противъ окна. Этотъ дѣло другое: онъ сіяетъ собственнымъ свѣтомъ; что за колоритъ у этого Рембрандта! — А! де Чаржильеръ! Посмотрите, пожалуста, вѣдь онъ выдерживаетъ сравненіе. А вы знаете, что этотъ Корреджіо — копія?

— Вы думаете?

— Да; оригиналъ въ Англіи.

— Но вотъ Подъ-Поттеръ; онъ стоитъ всего остального.

Не входя въ подробности дальнѣйшаго осмотра галлереи, скажемъ, что онъ продолжался два часа. Дамы и маркизъ уже давно отстали отъ герцога и Дюбура и усѣлись вокругъ огромной печки, нагрѣвавшей галлерею.

Благодаря общему желанію нравиться, разговоръ не замиралъ ни на минуту. Наконецъ герцогъ и Дюбуръ возвратились къ собесѣдникамъ.

Тутъ въ первый разъ Герцогъ взглянулъ на Фелисите, и пріятное лицо ея пробудило въ немъ желаніе заняться наконецъ-живой природой.

— Надѣюсь, мосьё Дюбуръ, сказалъ онъ: — что дочь ваша учится рисовать? Она должна знать, что живопись имѣла свою Розальбу^[5].

— Сестрица занимается больше музыкою, поспѣшила отвѣтить мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— А! вы музыкантша?.. подхватила маркиза. — Вы непремѣнно должны сказать мнѣ ваше мнѣніе о прекрасномъ клавесинѣ, который я только-что купилъ; говорятъ, отличный инструментъ. Надѣюсь, что мосьё и мадамъ Дюбуръ будутъ такъ добры привезти васъ ко мнѣ въ четвергъ вечеромъ. У меня никого не будетъ, и мы займемся музыкой.

Дюбуръ не рѣшался, что ему отвѣчать, но умоляющій взглядъ Фелисите заставилъ его согласиться на желаніе маркизы. Герцогъ де Кроасси пригласилъ Дюбура притти взглянуть и на его коллекцію, и гости простились — до послѣ завтра.

Огюстъ де Блеваль былъ все это время чрезвычайно любезенъ; но тѣмъ не менѣе визитъ показался ему, вѣроятно, слишкомъ дологъ. Онъ сказалъ, что ему нужно заѣхать куда-то по сосѣдству, и маркиза уѣхала съ герцогомъ одна.

Она рѣшилась воспользоваться этимъ tête-à-tête, чтобы вывѣдать мнѣніе своего дяди, съ которымъ должна была сообразоваться въ своихъ дѣйствіяхъ. Она немедленно завела разговоръ о Дюбурахъ и въ особенности о Фелисите.

— Прелестная дѣвушка! сказалъ герцогъ де Кроасси.

— Сестра ея, мадмоазель де ла Пейроньеръ, очень желаетъ составить ей порядочную партію, сказала маркиза. — Я съ своей стороны желаю ей въ этомъ успѣха.

— Это будетъ, вѣроятно, легко, отвѣчалъ герцогъ. — Эти государственные откупщики страшные богачи.

— Да, продолжала маркиза равнодушно: — Дюбуръ, напримѣръ, даетъ за дочерью милліонъ, да послѣ смерти ей достанется больше трехъ сотъ тысячъ ливровъ доходу.

— И вы боитесь, что она не выйдетъ за мужъ! сказалъ герцогъ, расхохотавшись. — Вы шутите. Она можетъ выбрать себѣ въ мужья кого ей вздумается.

— Неравенство званія можетъ остановить весьма многихъ, возразила маркиза.

— Полноте! Кто обращаетъ теперь на это вниманіе? Меня, по крайней мѣрѣ, это ни остановило бы ни на минуту, если бы женщина мнѣ нравилась. Да и кто же, спрашиваю васъ, заботится нынче о званіи или родѣ? Давно ли нашъ, общій родственникъ промѣнялъ свое, имя на богатое приданое банкира? а она настоящій уродъ, между нами будь сказано. Тоже самое дѣлаютъ сотни другихъ, и никого это не поражаетъ. Мѣщанки дѣлаются придворными дамами, и часто еще самыми гордыми.

— Положимъ еще банкиръ; но….

— Что?

Маркиза подумала, что пора сказать герцогу о томъ, что онъ все равно узналъ бы отъ другихъ, именно: что мадамъ Дюбуръ очень хорошаго происхожденія, но вышла за бывшаго содержателя кофейной, разбогатѣвшаго во времена системы Лау.

— Ну, такъ что же? отвѣчалъ герцогъ, нисколько не измѣнившій вслѣдствіе этого открытія своихъ мнѣній: — развѣ содержателю кофейной не позволительно было дѣлать тоже, что дѣлало все Французское дворянство? Вы не начтете и десяти человѣкъ, которые не играли бы въ улицѣ Кенканпоа. Одни тамъ раззорились, другіе обогатились; многіе составили себѣ состояніе точно такъ же, какъ Дюбуръ, и никто не смѣетъ упрекать ихъ въ томъ, что они оказались ловче другихъ. Успѣхъ, успѣхъ, продолжалъ онъ свойственнымъ ему сардоническимъ тономъ: — развѣ свѣтъ видитъ что нибудь, кромѣ успѣха? Вы дѣлаете слишкомъ много чести нынѣшнему поколѣнію, если думаете, что успѣхъ не замѣняетъ теперь заслугъ и многаго, чѣмъ дорожили наши предки. Кромѣ того, этотъ Дюбуръ, кажется мнѣ прекраснымъ человѣкомъ. Въ немъ есть что-то благородное, а любовь къ искусству доказываетъ, что онъ человѣкъ съ душою.

— Мадмоазель де ла Пейроньеръ была бы въ восторгѣ, если бы могла васъ слышатъ, сказала маркиза. — Скажу вамъ все, прибавила она, понижая голосъ: — бѣдняжка забрала себѣ въ голову выдать сестру свою за Огюста.

— За вашего сына?

— Да; то, что она говорила мнѣ въ пользу этого предположенія, имѣетъ, конечно, нѣкоторое основаніе. У насъ по настоящему нѣтъ такого состоянія, чтобы маркизъ могъ прилично поддерживать свое имя въ свѣтѣ, особенно пользуясь милостью короля. Конечно, теперь онъ еще молодъ и мы можемъ кое какъ обходиться, отказывая себѣ то въ томъ, то въ другомъ; но черезъ нѣсколько лѣтъ, когда онъ возвысится, какъ можно ожидать отъ расположенія къ нему короля, мнѣ будетъ больно видѣть въ моемъ сынѣ бѣднѣйшаго изъ вельможъ. Если бы не это, я немедленно отказалась бы отъ предложенія мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Маркиза говорила медленно, взвѣшивая каждое слово и не сводя глазъ съ дяди; она ждала, чтобы онъ хоть взглядомъ, хоть словамъ высказалъ свои будущія намѣренія касательно ея фамиліи, но лицо старика оставалось безстрастно, и онъ отвѣчалъ:

— Зачѣмъ же отказываться? Вы нескоро найдете такую богатую невѣсту. Триста или четыреста ливровъ доходу не помѣшаютъ, я думаю, Огюсту. Или вы боитесь, что онъ не съумѣетъ промотать ихъ?

Герцогъ заключилъ свой вопросъ сардоническою улыбкою. Маркизъ, вышедши изъ пажей, сдѣлался жаркимъ подражателемъ самыхъ расточительныхъ молодыхъ людей, и, не дожидаясь совершеннолѣтія, дѣлалъ долги чтобы удовлетворять всевозможнымъ прихотямъ, маркиза сочла, впрочемъ, за лучшее говорить только о предложенномъ. бракѣ.

— Такъ какъ вы наведите этотъ, бракъ приличнымъ, сказала она, — я, разумѣется, не могу быть противъ., тѣмъ болѣе что такая богатая невѣста, какъ вы замѣтили, сыщется нескоро. Я поговорю съ мадмоазель де ла Пейроньеръ; безъ согласія главы нашего дома, я, разумѣется, не могла датъ ей удовлетворительнаго отвѣта.

И маркиза пожала герцогу руку.

— Да, отвѣчалъ печально старикъ. — смерть лишила меня жены и дѣтей, и у меня нѣтъ теперь другого семейства, кромѣ васъ и Гланденовъ.

— Вѣчно эти Гландены! подумала съ досадою маркиза; но она умѣла слишкомъ хорошо владѣвъ собою, и въ голосѣ ея не отозвалось никакого непріятнаго чувства. Разговоръ о Дюбурахъ продолжался въ томъ же тонѣ, пока она не разсталась съ герцогомъ…

Герцогъ де Круасси былъ изъ числа тѣхъ людей, которые поставлены судьбою въ сферу, гдѣ никто съ ними не гармонируетъ. Съ благородною, возвышенною душою, съ прекраснымъ сердцемъ, съ умомъ, склоннымъ къ энтузіазму, онъ провелъ свою жизнь, въ лагерѣ и въ Версали, не встрѣтивши никого, кто понялъ бы его и вызвалъ бы наружу скрывающуюся въ немъ теплоту чувствъ. Даже жена и дѣти его, умершія нѣсколько лѣтъ тому назадъ, были такъ пусты и пошлы, что онъ тридцать лѣтъ заботился, сколько могъ, о ихъ счастьи, не находя въ нихъ, никакого сочувствія. Того, въ чемъ отказано ему было дома, не могъ онъ найти и въ свѣтѣ, ни въ толпѣ лицемѣровъ, двора Людовика XIV въ послѣдніе годы, его жизни, и среди общества регента. Слѣдствіемъ всего этого было то, что мало по малу герцогъ началъ питать презрѣніе ко всему человѣческому роду и не ставилъ людей подъ старость почти ни во что. Онъ искалъ удовольствія не въ отношеніяхъ съ людьми, а въ искусствахъ, въ матеріальномъ наслажденіи жизнью. Тонкость ума и недовѣрчивость не мѣшали ему, однако же, быть любезнымъ и добрымъ. Онъ былъ, во всѣмъ снисходителенъ, потому что ко всѣмъ былъ равнодушенъ, и дѣлалъ добро, зная, что подаетъ этимъ только поводъ къ новой неблагодарности. Словомъ, герцогъ де Круасси, несмотря на свою тайную мизантропію, былъ бы любимъ весьма многими, не будь онъ даже герцогъ и пэръ, кавалеръ ордена св. Духа и одинъ изъ богатѣйшихъ придворныхъ вельможъ.

VII.
СВАТОВСТВО.

Маркиза, увѣрившись въ согласіи герцога, просила мадмоазель де ла Пейроньеръ поторопить дѣло. Полина успѣла уже расположить мать свою въ пользу маркиза де Блеваля; но главнымъ союзникомъ его была все-таки его пріятная личность. Фелисите съ каждымъ днемъ находила его все прекраснѣе и любезнѣе; онъ сдѣлался исключительнымъ предметомъ ея разговоровъ съ Аполлиною, и заря не разъ заставала дѣвушекъ за бесѣдою объ Огюстѣ де Блевалѣ и о счастіи ѣздить съ такимъ мужемъ ко двору: двухъ недѣль было достаточно, чтобы пробудить такія надежды въ сердцѣ Фелисите, потому что мадмоазель де ла Пейроньеръ сообщила ей по секрету о намѣреніи маркиза предложить ей свою руку. Фелисите сообщила это, тоже по секрету, Аполлинѣ и потому считала себя въ правѣ говорить съ ней съ утра до ночи о томъ, который скоро будетъ, можетъ статься, ея мужемъ.

Въ первые дни Аполлина едва примѣтила героя романа, о которомъ безпрестанно толковали; но, видя, что вѣтренная кузина такъ долго занимается однимъ и тѣмъ же предметомъ, она не могла не приписать этого чуда истинной любви и приняла въ ней живѣйшее участіе. Она начала пользоваться всѣми случаями видѣть маркиза, не выходила изъ салона въ тѣ дни, когда ожидала его посѣщенія, и наблюдала. его съ такимъ же волненіемъ; какъ-будто онъ хочетъ посвататься на ней, а не на ея кузинѣ.

Результатъ наблюденій, въ которыхъ мудрено было подозрѣвать дѣвушку, считавшуюся, благодаря своему малому росту, еще ребенкомъ, былъ въ пользу маркиза. Фелисите имѣла неописанное счастіе услышать похвалы избранному своего сердца изъ устъ Аполлоны, которая находила его красавцемъ и, что всего важнѣе, замѣтила нѣсколько словъ, сказанныхъ имъ среди пустой болтовни, во доказывавшихъ, что у него благородное я доброе сердце. Ни придворная ловкость, ни умъ, ни красота маркиза не значили въ глазахъ Аполлины такъ много, какъ эти нѣсколько словъ, сказанныхъ безъ умысла и ручавшихся ей за счастье будущей его жены.

— Теперь, говорила она, обнимая Филисите: — я не боюсь за твою будущность и не меньше тебя желаю, чтобы дядюшка согласился на этотъ бракъ.

Фелисите и безъ этого мнѣнія Аполдины думала, что для нея нѣтъ на землѣ другого счастья, какъ сдѣлаться маркизою де Блеваль, но одобреніе кузины тѣмъ не менѣе привело ее въ восторгъ.

Аполлина, едва выступившая изъ дѣтства, инстинктивно чувствовала, что хорошо и честно, и выказывала рѣшительную склонность ко всему благоразумному. Такая счастливая организація даетъ человѣку власть надъ всѣмъ окружающимъ, — власть, которой люди повинуются, сами не зная почему. Такимъ вниманіемъ пользовалась молодая Аполлина не только надъ Фелисите, но и надъ мосьё Дюбуромъ. Всѣ трое старались заслуживать ея одобреніе, сдѣлавши или собираясь сдѣлать что нибудь. Въ ней было что-то кроткое, задушевное и вмѣстѣ съ тѣмъ серьёзное, внушавшее довѣріе и расположеніе. Лицо ея, обыкновенно спокойное, дѣлалось очаровательно, когда его оживляла улыбка; голосъ ея проникалъ въ душу; словомъ, она была неотразимо плѣнительна. Слуги были ей преданы безъ границъ, и даже сухая и гордая мадмоазель де ла Пейроньеръ была гораздо мягче съ Аполлиною, нежели была бы со всякою другрю дѣвочкою, носящею имя Дюбура.

А между тѣмъ существо, пользовавшееся всѣми этими преимуществами, было существо слабое, чувствительное, впечатлительное до такой степени, что радости, счастье и покой ея были въ рукахъ тѣхъ, къ кому питала она сердечную привязанность. Одно слово Фелисите, дружба къ которой имѣла какой-то страстный характеръ, могло лишить ее сна на нѣсколько ночей; а между тѣмъ она каждый день думала: «Фелисите вѣтрена.» Но Фелисите была добра, а изъ всѣхъ качествъ, облагороживающихъ людской родъ, доброта была первымъ въ глазахъ Аполлины. Всѣ ея мысли обратились къ будущности любимой кузины. Она пожелала бы, можетъ статься, чтобы маркизъ былъ нѣсколько старше и способнѣе руководить въ свѣтѣ семнадцатилѣтнюю вѣтреную женщину; но такъ какъ старая маркиза намѣрена была не разставаться съ своимъ сыномъ и невѣсткой, то молодымъ супругамъ, думала она, будетъ на кого опереться, а взаимная любовь достаточная порука за ихъ счастье.

Между тѣмъ, какъ молодыя подруги бесѣдовали о сладкихъ надеждахъ, мосьё и мадамъ Дюбуръ разсматривали тотъ же предметъ съ другой точки зрѣнія. Мадамъ Дюбуръ сказала своему мужу, что маркиза де Блеваль проситъ у нихъ руки Фелисите для своего сына.

Съ первыхъ же словъ этого неожиданнаго извѣстія, Дюбуръ нахмурился. Онъ далъ женѣ время торжественно исчислить всѣ выгоды этого союза и заключилъ изъ этого только то, что отказъ озадачитъ и огорчитъ ее очень сильно; но чувство отвращенія къ родству съ людьми, которые, естественно, искали въ его дочери только приданаго, не возводило ему колебаться.

— Никогда, сказалъ онъ: — никогда не отдадимъ мы Фелисите за человѣка, который не предложилъ бы ей руки, если бы мы были бѣдны, и который будетъ, можетъ статься, попрекать ее происхожденіемъ.

— Такъ ты хочешь, чтобы она умерла съ. горя? возразила жена его, пораженная этимъ отвѣтамъ.

— Какъ такъ?

— Она любитъ его и не можетъ быть счастлива ни съ кѣмъ другимъ?

— Въ ея лѣта, отвѣчалъ Дюбуръ; — любовь рѣдко бываетъ такъ глубока; если удалить ея отъ Блевалей, время и разсѣяніе, надѣюсь, скоро заставятъ ее забыть….

— Ты ошибаешься, прервала его съ жаромъ мадамъ Дюбуръ: ты не слышалъ, какъ говоритъ она о маркизБлевал, ты не видалъ ея восторга, когда.она узнала, что можетъ надѣяться быть женою единственнаго понравившагося ей человѣка.

— Какъ? сказнѣ Дюбуръ, такимъ страннымъ голосомъ, какимъ еще ни разу не говорилъ съ своею женой: — такъ она уже знаетъ, что маркизъ проситъ ея руки?

Мадамъ Дюбуръ потупила глаза, сознавая необдуманность своего поступка, и отвѣчала очень тихо:

— Разумѣется, знаетъ.

Дюбуръ замолчалъ и началъ въ раздумьи ходятъ по комнатѣ. Этотъ союзъ сильно противорѣчилъ его желаніямъ; но, какъ ни больно было ему огорчить жену и дочь, онъ рѣшился не уступать. Въ это время полу подавленное рыданіе жены коснулось его слуха. Онъ остановился, взялъ стулъ, сѣлъ возлѣ нея, обнялъ ее и сказалъ:

— Прости меня, что я не осилилъ въ первую минуту непріятнаго впечатлѣнія и заговорилъ жостко съ тобою — съ тобою, которую люблю больше себя.

— Неужли ты думаешь, что можешь оскорбить меня? неужли ты думаетъ, что я могу на тебя сердиться? Нѣтъ, Жоржъ; Богъ свидѣтель, что я плакала не о себѣ, но о нашей бѣдной дочери, которая будетъ несчастна всю свою жизнь.

И она снова заплакала.

— Вы преувеличиваете горе; она такъ жива и вѣтрена!

— Позови ее; пусть она сама съ тобой поговоритъ, и ты увидишь.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Дюбуръ, чувствуя свою слабость. — Я тебѣ вѣрю, но выслушай: ты помнишь, что мы хотѣли выдать Филисите и мужъ не раньте осьмнадцати лѣтъ?

— Мы не могли знать, что она полюбятъ кого нибудь раньше, и что любимый ею человѣкъ выберетъ ее предпочтитѣльнее передъ многими другими.

Дюбуръ отвѣчалъ на это только печальною улыбкой и продолжалъ:

— Фелисите нѣтъ еще и семнадцати лѣтъ, и я не вижу, почему бы не сказать маркизу и его матери, что мы не желаемъ выдавать ее въ такихъ молодыхъ лѣтахъ; они не могутъ оскорбиться этимъ отвѣтомъ.

— Но вѣдь это отказъ, сказала Мадамъ Дюбуръ, поникнувъ головою.

— Не совсѣмъ, отвѣчалъ Дюбуръ. — Вотъ что я тебѣ предлагаю. Ты знаешь: мнѣ надо было съѣздить по дѣламъ въ Бордо; поѣдемъ туда всѣ вмѣстѣ, проведемъ годъ въ дали отъ Парижа, и, если разлука, разсѣянье, или встрѣча съ какимъ нибудь другимъ молодымъ человѣкомъ не заставятъ Фелисите забыть маркиза, — если маркизъ, съ своей стороны, не измѣнитъ своего намѣренія, я по неволѣ повѣрю ихъ любви и соглашусь на бракъ.

— Такъ ты требуешь, только отсрочки? сказала мадамъ Дюбуръ, оживленная этимъ заключеніемъ.

— Только отсрочки.

— Можешь быть увѣренъ, что любовь ихъ не остынетъ и черезъ десять лѣтъ. Развѣ я перестала тебя любить?

— А! отвѣчалъ Дюбуръ: — если бы ихъ любовь походила на нашу, — неужели ты думаешь, что я задумался бы хоть на минуту?

— Такъ что же ты думаешь?

— Я думаю, что Фелисите увлеклась изящными пріемами, придворной манерой, а маркизъ женится на богатомъ приданомъ. Мы знаемъ его такъ мало, что не можемъ судить о его характерѣ и даже поведеніи.

— Я увѣрена, что онъ добръ и честенъ, сказала мадамъ Дюбуръ съ какимъ-то энтузіазмомъ.

Они рѣшили, однако же, отвѣчать маркизѣ, которую ждали въ этотъ день къ обѣду, что молодость Фелисите не позволяетъ имъ немедленно принять предложеніе маркиза.

Условившись въ этомъ, Дюбуръ предоставилъ женѣ сообщить это рѣшеніе дочери и мадмоазель де ла Пейроньеръ, которая, къ его сожалѣнію, очевидно имѣла сильное вліяніе на все его семейство.

Мадамъ Дюбуръ нелегко было исполнить свое печальное порученіе. Зная, что она должна огорчить трехъ дорогихъ ей людей, которые предаются еще въ эту минуту радости, она рѣшилась объявить имъ отвѣтъ Дюбура всѣмъ разомъ; она сказала Фелисите, чтобы она пришла съ Аполлиной къ мадмоазель де ла Пейроньеръ, и пошла къ ней сама.

При первыхъ же словахъ ея Фелисите пришла въ страшное отчаяніе, Аполлина заплакала, а мадмоазель де ла Пейроньеръ вышла изъ себя отъ гнѣва.

— Отсрочка! отсрочка! сказала она, покраснѣвши съ досадою. — Нѣтъ, объ этомъ пусть мосьё Дюбуръ и не думаетъ; такъ нельзя играть предложеніемъ, которое вмѣнили бы себѣ въ честь первѣйшія фамилія во Франціи. Чтобы маркиза де Блеваль настояла на сватьбѣ! во что бы то ни стало захотѣла сдѣлаться тещей мадмоазель Дюбуръ! Нѣтъ, нѣтъ! отсрочка значитъ отказъ, совершенный и полный отжавъ!

— Но вѣдь отсрочка всего только на годъ, отвѣчала ей мадамъ Дюбуръ очень.кротко, не оскорбляясь ея тономъ.

— На годъ! воскликнула сквозь слезы Фелисите. — Кто знаетъ, будетъ ли онѣ еще любить меня черезъ годъ?

— Не говори этого, Фелисите, сказала Аполлина. Если бы онъ тебя разлюбилъ, такъ не о чемъ бы вамъ и плакать.

— Впрочемъ, тутъ много толковать, нечего, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ. Семейныя, чрезвычайно важныя причины заставляютъ маркизу женить своего сына какъ можно скорѣе; и если сватьбы не будетъ черезъ мѣсяцъ, то никогда не будетъ.

Горесть Фелисите удвоилась при этихъ словахъ. Напрасно мать прижимала ее къ сердцу, цаловала и просила успокоиться; Фелисите ничего не хотѣла слышать и говорила, что ее хотятъ убить. Наконецъ мадамъ Дюбуръ, сама расплакавшаяся, подала ей надежду, что, можетъ быть, все еще перемѣнится. Часъ обѣда приближался; онѣ должны были разойтись и заняться своимъ туалетомъ.

Бѣдная мать воротилась къ себѣ въ комнату съ растерзаннымъ сердцемъ; кузины плакали до самого выхода въ гостиную, и мадмоазель де ла Пейроньеръ, вполнѣ понимавшая семейство Дюбура, одѣвалась очень спокойно, расчитывая на отчаяніе Фелисите.

Всѣ онѣ были уже нѣсколько минутъ въ салонѣ, когда вошелъ Дюбуръ. Ему больно было видѣть, что Фелисите, всегда спѣшившая ему на встрѣчу, не трогалась теперь съ мѣста; печальная, блѣдная, съ покраснѣвшими отъ слезъ глазами, сидѣла она въ углу, рука.объ руку съ Аполлиной, лицо которой выражало глубочайшее состраданіе.

Сердце сжалось въ сруди Дюбура; не замѣчая присутствія и надменной мины мадмоазель де ла Пейроньеръ, онъ подошелъ къ женѣ, стоявшей у окна и напрасно старавшейся удержать свои слезы.

— Ты ей сказала? спросилъ онъ ее въ полголоса.

— Да! отвѣчала она голосомъ отчаянія. — Она умретъ, я въ томъ увѣрена.

Опасенія Дюбура не простирались такъ далеко, но онъ все-таки подошелъ къ дочери, обнялъ ее и сказалъ:

— Ты знаешь, какъ я тебя люблю, Фелисите; ты это знаешь, — такъ позволь же намъ, умоляю тебя, позаботиться о твоемъ, счастьи; дай намъ время узнать человѣку, которому вручимъ мы наше сокровище. Я прошу у тебя только нѣсколькихъ мѣсяцевъ, Фелисите, и если этотъ молодой человѣкъ окажется дѣйствительно достойнымъ тебя, я дамъ мое согласіе.

— Тогда будетъ уже поздно, прервала его Фелисите. — Онъ уѣзжаетъ; можетъ быть, уже черезъ мѣсяцъ онъ отправится въ армію.

— Но не вѣчно же будетъ война, возразилъ Дюбуръ. — Напротивъ того, теперь очень сильно поговариваютъ о мирѣ, а вы оба еще такъ молоды, что я, кажется мнѣ, не требую отъ васъ большой жертвы, желая отсрочить вашъ союзъ.

Въ первый разъ въ жизни Дюбуръ не поддавался слезамъ и волѣ Фелисите. Она оставила его руку и отвѣчала глухимъ голосомъ, удерживая слезы.

— Вы можете требовать у меня жизни; я должна вамъ повиноваться — и повинуюсь.

Она назвала его monsieur, и это слово ранило его очень глубоко.

— Monsieur! повторилъ онъ. — Развѣ я тебѣ не отецъ?

— О, нѣтъ, нѣтъ! отецъ! воскликнула Фелисите, бросаясь ему на шею. — Но я такъ несчастна!

— Такъ ты еro очень любишь? спросилаъДюбуръ.

Фелисите подняла глаза жъ небу и упала на стулъ.

— Съ первой ихъ встрѣчи, у нея только.и было разговору, что о немъ, сказала Аполлина.

— Жаль, сказала мадамъ Дюбуръ Фелисите: — что отецъ твой не видѣлся съ маркизомъ чаще, онъ не знаетъ его хорошо, какъ мы.

— То есть, какъ вы воображаете себѣ, что его знаете, отвѣчалъ Дюбуръ. — Неужели вы думаете, что въ нѣсколько часовъ можно узнать сердце и характеръ человѣка, особенно еслт онъ является въ качествѣ жениха?

— Маркизъ еще такъ молодъ, что не умѣетъ притворяться, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ. — Въ двадцать три года люди не умѣютъ еще носить маски.

— Позвольте мнѣ поискать въ этомъ дѣлѣ другого ручательства, кромѣ вашего, отвѣчалъ ей Дюбуръ очень сухо. — Именно тѣ причины, которыя васъ заставляютъ желать этого брака, заставляютъ меня не желать его. Я слишкомъ хорошо знаю, какое презрѣніе будетъ питать ко мнѣ и моему семейству зять из знатной фамиліи.

— Можете ли вы забирать себѣ въ голову подобныя вещи! сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ самымъ сладкимъ голосомъ. — Неужели васъ не можетъ разувѣрить въ этомъ обхожденіе, маркизы и ея сына со всѣмъ вашимъ семействомъ?

Дюбуръ, не отвѣчая ей ни слова, устремилъ свои взоры на дочь. Фелисите была неподвижна и какъ будто лишена способности видѣть и слышать. Онъ сѣлъ возлѣ нея.

— Послушай, душа моя, сказалъ онъ., Сегодня намъ некогда поговорить объ этомъ подробнѣе, а мнѣ хотѣлось бы изъяснить тебѣ почему я поступаю такъ, а не иначе. Отложимъ отвѣтъ маркизѣ де Блеваль до завтра. Жена скажетъ ей, что не успѣла еще сообщить мнѣ ея предложенія.

Фелисите знала, чего можетъ она надѣяться отъ новаго разговора съ отцомъ, и обняла его ни говоря ни слова; но улыбка появилась на блѣдныхъ губахъ ея. "Скоро придетъ, думала она, "маркизъ; любезность и красота его цѣлый день будутъ говорить Дюфуру въ его пользу, и онъ непремѣнно, побѣдитъ его предубѣжденіе.

Тоже самое думали и, всѣ прочіе, кромѣ Дюфура. Всѣ успокоились, когда доложили о маркизѣ де Блеваль.

— Вы удивляетесь, конечно, что я одна, сказала она, входя. — Сынъ мой сейчасъ будетъ. Съ нами случилось несчастіе, шаговъ за двадцать отъ вашего дома.

— Несчастье? повторили всѣ въ одинъ.

— Да, продолжала маркиза: — одинъ изъ моихъ людей упалъ съ запятокъ на мостовую^[6] и, кажется, ушибся; Огюстъ знаетъ, какъ разстроиваютъ меня такія вещи, и поспѣшилъ проводить меня до вашихъ дверей.

— Человѣкъ вашъ, однако же, не убился, надѣюсь? спросила Аполлина.

— Нѣтъ, отвѣчала маркиза. — Выходя изъ кареты, я слышала его голосъ, онъ говорилъ, что зашибъ ногу. Сынъ мой пошелъ назадъ къ каретѣ; онъ сейчасъ разскажетъ намъ, что тамъ собственно случилось.

— Несчастный хотѣлъ, вѣрно, соскочить, когда экипажъ еще не остановился? спросилъ Дюбуръ.

— И сдѣлалъ, вѣроятно, неловкій скачекъ, отвѣчала маркиза. — Это молодой человѣкъ, онъ служитъ у меня всего недѣли три и не привыкъ еще ѣздить за каретой.

— Надо, можетъ быть, какую-нибудъ помощь, сказалъ Дюбуръ и позвонилъ. — Возьми кого нибудь съ собой, продолжалъ онъ, обращаясь къ вошедшему слугѣ: — и поди посмотри, не нужно ли чего прислугѣ маркизы. Они у кареты, на улицѣ.

— Скорѣе! скорѣе! сказали Фелисите и Аполлина.

— Вы слишкомъ добры, сказала маркиза. — Кучеръ и другой лакей отвезутъ его домой и безъ посторонней помощи.

— А если онъ сломалъ ногу? возразила мадамъ Дюбуръ. — Имъ трудно будетъ усидитъ его въ карету.

— И, вѣроятно, что нибудь подобное да случилось, сказала маркиза. — Иначе я не понимаю почему Огюста нѣтъ еще здѣсь.

— Онъ помогаетъ, сказала Фелисите.

— Можетъ быть, отвѣчала маркиза. — Мнѣ, однако же, очень непріятно, если онъ опоздаетъ къ обѣду.

— О, въ подобномъ случаѣ можно пообѣдать когда придется, сказалъ Дюбуръ.

Въ эту минуту, слуга, посланный Дюбуромъ, воротился и сказалъ, что на улицѣ никого нѣтъ, и что погребщикъ сказалъ ему, что карета уѣхала уже минутъ десять тому назадъ.

— Это, право, непонятное для меня дѣло, сказала съ досадою маркиза. Куда же дѣвался Огюстъ?

— Не было ли у него по сосѣдству какого нибудь дѣла? спросила мадноазель де ла Пейроньеръ, тоже находившая, что онъ ведетъ себя слишкомъ легкомысленно въ такой важный день.

— Никакого, отвѣчала маркиза: — развѣ не пошелъ ли къ Мариньи^[7], благодарить его за то, что онъ говорилъ о нашемъ дѣлѣ сестрѣ своей и министру: я, кажется, еще не говорила вамъ: можете меня поздравить: сынъ мой пожалованъ подполковникомъ.

— Гусарскимъ? спросила живо Фелисите. — Ему этого очень хотѣлось.

— Да, гусарскимъ, отвѣчала маркиза.

— Тѣмъ лучше, продолжала Фелисите. — Гусарскій мундиръ чудо какъ хорошъ; помните, маменька, какъ мы имъ любовались два года тому назадъ на королевскомъ смотру?

— Да. этотъ мундиръ особенно къ лицу вашему сыну, сказала мадамъ Дюбуръ, обращаясь къ маркизѣ.

Благодаря предмету, доставившему пищу для разговора, нѣсколько времени не думали ни о чемъ другомъ. Между тѣмъ часъ, въ который обѣдали въ знатнѣйшихъ домахъ въ Парижѣ, давно уже прошелъ, маркизъ не являлся.

Дюбуръ и жена его удивлялись его отсутствію; маркиза и мадмоазель де ла Пейроньеръ сердились; Фелисите и Аполлона были въ страшномъ безпокойствѣ. Но никто не говорилъ объ этомъ ни слова, хотя одна и таже мысль занимала всѣхъ безъ исключенія.

Наконецъ маркиза, потерявши надежду увидѣть сына; попросила мадамъ Дюбуръ велѣть подавать кушанье и сказала, сколько могла непринужденно, что маркиза задержало, вѣроятно, какое нибудь непредвидѣнное дѣло, и что онъ, конечно, уже не будетъ къ обѣду.

Мадамъ Дюбуръ сдѣлала изъ учтивости нѣсколько возраженій и велѣла подавать кушанье.

Въ это время вошелъ маркизъ.

— Возможно ли! сказалъ онъ. Вы еще не за столомъ? Мнѣ ужасно совѣстно; развѣ маменька не говорила намъ, что меня задержало?

— Я никакъ не предполагала, чтобы этотъ случай задержалъ васъ больше часу, отвѣчала ему маркиза сухо.

— Извините, извините, сказалъ маркизъ, обращаясь ко всему семейству. Я долженъ былъ отвезти бѣдняжку домой; онъ переломилъ себѣ ногу.

— Очень нужно было отвозить его самому! сказала маркиза. — Развѣ при немъ не было кучера и другого лакея.

— Кучеръ сидитъ на козлахъ, возразилъ маркизъ съ жаромъ: — и слѣдовательно не могъ помогать въ каретѣ; а Франсуа я тотчасъ же послалъ за Пети^[8], котораго онъ, къ счастью, засталъ дома. Я уѣхалъ одинъ съ больнымъ, и намъ стоило немалаго труда уложить его въ экипажъ. Онъ ужасно страдалъ; не будь со мной спирту, онъ лишился бы чувствъ. Пети пріѣхалъ въ отель почти въ одно время съ нами, осмотрѣлъ ногу и сказалъ, что переломъ неопасный; черезъ шесть недѣль нога будетъ совершенно здорова. Я оставилъ при больномъ, по приказанію Пети, одну изъ вашихъ горничныхъ, моего камердинера и еще двухъ слугъ, и поскакалъ сюда, надѣясь заслать васъ за столомъ. Мнѣ, право, очень совѣстно….

— Вы поступили хорошо, очень хорошо, прервалъ его Дюбуръ, голосомъ почти дружескаго одобренія.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ взглянула при этихъ словахъ на Фелисите, лицо которой просіяло отъ радости. Аполлина пожала руку кузины, мадамъ Дюбуръ улыбнулась, какъ будто хотѣла сказать все идетъ хорошо.

За обѣдомъ Дюбуръ незамѣтно слѣдилъ за каждомъ движеніемъ и за каждымъ словомъ маркиза. Маркизъ не скрывалъ своей радости, что получилъ чинъ подполковника. «Подполковникъ въ 23 года долженъ быть маршаломъ въ 40» — говорилъ онъ и съ восторгомъ думалъ о той минутѣ, когда очутится передъ строемъ гусаръ, о которомъ вспоминалъ съ увлеченіемъ.

Онъ радовался, что повышенъ чиномъ во время войны, и что не дальше какъ черезъ мѣсяцъ встрѣтится, можетъ быть, съ врагомъ. Мадамъ Дюбуръ сказала ему, улыбаясь:

— Вы ухаживаете за человѣкомъ, который переломилъ себѣ ногу, а радуетесь, что будете убивать людей.

— О! отвѣчалъ онъ съ жаромъ: — на полѣ сраженія дѣло другое: тамъ не жалѣешь ни себя, ни другихъ; всѣ вооружены, всѣ наносятъ удары; тогда думаешь только объ одномъ: бить и не быть биту.

— Такъ въ сраженіи вы не вспомните о тѣхъ, кого любите? спросила его мадмоазель де ла Пейроньеръ, надѣясь, что онъ скажетъ какой нибудь комплиментъ Фелисите.

— Никогда, отвѣчалъ маркизъ.

Дюбуръ улыбнулся. Этотъ откровенный отвѣтъ понравился ему больше всякой фразы..

Въ продолженіи цѣлаго дня маркизъ былъ веселъ, откровененъ, уменъ, любезенъ со всѣми, но больше всѣхъ съ Фелисите, на которую поглядывалъ иногда такими глазами, которые говорили если не «люблю васъ», то, по крайней мѣрѣ: «вы мнѣ очень нравитесь». Онъ говорилъ о самыхъ серьёзныхъ предметахъ такъ слегка, что самый строгій судья могъ бы обвинить его въ легкомысліи, но не въ притворствѣ. Дюбуръ, наблюдая за нимъ, думалъ: «я понимаю любовь Фелисите; или я сильно ошибаюсь, или онъ добрый малый».

Мадамъ Дюбуръ, воспользовавшись удобной минутой, сказала маркизѣ, что ей не удалось еще поговорить съ мужемъ о дѣлѣ, и что поэтому она не можетъ дать рѣшительнаго отвѣта раньше двухъ или трехъ дней.,

Слѣдующее утро было рѣшительно для Фелисите и державшихъ ея сторону. Его провели въ кабинетѣ Дюбура. Женщины употребили всѣ усилія, чтобы вырвать у него согласіе; онѣ пролили столько слезъ, наговорили столько словъ, что три недѣли спустя бывшій содержитель кофейной породнился съ одною изъ знаменитѣйшихъ фамилій Франціи.

VIII.
МОЛОДАЯ МАРКИЗА.

Въ избѣжаніе лишнихъ сношеній между друзьями Дюбура и Блевалей, маркиза устроила, такъ, что церемонія бракосочетанія совершились въ полночь, въ церкви отеля Кроасси. Герцогъ принялъ молодую маркизу и всѣхъ ея родственниковъ чрезвычайно ласково. По окончаніи церемоніи мадамъ Дюбуръ проводила дочь свою въ отель Блеваля, а Дюбуръ, печальный, возвратился домой съ Аполлиной и мадмоазель де ла Пейроньеръ. Полина сочла своею обязанностью наговорить ему дорогою множество привѣтствій по случаю блестящей партіи Фелисите, но онъ едва отвѣчалъ ей отрывистыми словами. Аполлина тоже молчала, чувствуя, что расплачется, если заговоритъ, какъ ни усиливалась она думать только о радости и, счастьи кузины, но мысль, что она будетъ теперь разлучена съ той, которую любитъ больше самой себя, раздирала ея душу.

Прибывши въ великолѣпный домъ, наслѣдница котораго на всегда поселилась въ отеля Блевалей, мадмоазель де ла Пейроньеръ простилась съ своимъ вотчимомъ и удалилась въ свои комнаты.

— Дождетесь вы тетушки? спросила Аполлина дядю. — Остаться мнѣ съ ними?

— Нѣтъ, ложись спать, отвѣчалъ ей Дюбуръ. — День былъ утомительный и печальный, прибавилъ онъ, съ глубокимъ вздохомъ.

— Но Фелисите счастлива, отвѣчала ему Аполлина, пожимая его руку.

— Дай Богъ, чтобы это счастье не рушилось, сказалъ онъ. — Это утѣшило бы меня въ разлукѣ.

— О, вы и тетушка будете часто ее видѣть, сказала бѣдная Аполлина, и подумала: «а я буду лишена этого счастья».

Дюбуръ не отвѣчалъ; онъ поцаловалъ ее и ушелъ къ себѣ.

Аполлина посмѣшила въ свою комнату, въ которой съ самого дѣтства жила съ Фелисите; уславши горничную, она бросилась въ кресло и дала волю слезамъ. Теперь ей позволено было проливать ихъ, жизнь, казалась ей, кончена, радости исчезли, — изчесзли на всегда. Она оглядывала пустую комнату, повторяла глухимъ голосомъ: «Фелисите! Фелисите!» и Фелисите не отвѣчала: «я здѣсь».

Взглянувши нечаянно на кресло, на которомъ лежало платье, которое сбросила съ себя Фелисите, одѣваясь къ вѣнцу, Аполлина бросилась цаловать это платье, косынку, поясъ, носившіе еще, казалось ей, слѣды той, которую облекали такъ недавно. Она открыла фортепьяно и попробовала съиграть пьесу, въ послѣдній разъ игранную Фелисите; но голова ея опустилась, и она воскликнула рыдая: «о! сестра моя! сестра моя! кто возвратитъ мнѣ мою сестру?» Въ такомъ состояніи пробыла она до возвращенія мадамъ Дюбуръ. Она подбѣжала къ окну, выходившему на дворъ, и при свѣтѣ факела въ рукѣ одного изъ трехъ лакеевъ, соскочившихъ съ запятокъ, увидѣла, какъ вышла тетка ея изъ кареты и медленно, съ опущенною головою, начала подниматься по лѣстницѣ.

— И она печальна, и она несчастна? подумала Аполлина: — Какъ будутъ они жить безъ Фелисите?

Этой мысли было довольно, чтобы заставитъ ее забыть собственное горе. Она рѣшилась постараться скрыть свою скорбь, чтобы не увеличивать скорби дяди и тетки, — посвятить свою жизнь на ихъ утѣшеніе, возвратить имъ, хоть отчасти, счастье — словомъ, замѣнить имъ Фелисите. Но какъ замѣнить ее? думала она: — Фелисите была весела, любезна, а я печальна и задумчива; я не могу ихъ забавлять. Что дѣлать! попробуемъ, за обѣдомъ надо болтать, ввечеру играть съ дядюшкой въ шахматы, читать тетушкѣ книги — словомъ отгонять отъ нихъ мысль, что Фелисите нѣтъ и не будетъ уже съ ними. О, если бы мнѣ удалось заставить ихъ улыбаться!

Въ это время она взглянула нечаянно въ зеркало; она была блѣдна, какъ смерть, глаза красные, опухлое отъ слезъ.

"О!.. это надо отъ нихъ скрыть, подумала она. — Это ихъ убьетъ. Они дожили до старости и не привыкли къ горю.

Аполлина поспѣшила лечь. Усталая тѣломъ и душою, она скоро заснула; и хотя на другое утро Фелисите не откликнулась на призывъ она подавила въ себѣ первое движеніе грусти, вспомнивши о тѣхъ, которые замѣнили ей отца и мать.. Она позвонила, одѣлась и пошла къ теткѣ.

Мадамъ Дюбуръ едва отдохнула. Дюбуръ, не желая встрѣтить ее съ печальнымъ лицомъ и высказать ей, можетъ быть, множество тревожныхъ мыслей, приказалъ сказать ей, что онъ уже легъ, и мадамъ Дюбуръ, оставшись одна, провела ночь, волнуемая предчувствіями, странно противорѣчившими предшествовавшей радости.

Аполлина застала ее одну: она сидѣла у столика, опустивши голову на руку и погрузившись въ грустное раздумье.

— А, это ты, дочь моя, сказала она, увидѣвши племянницу.

Она рѣдко называла её дочерью, и глаза Ааоллины наполнились при этомъ словѣ слезами. Да! это была печальная истина: она одна осталась утѣшеніемъ въ старости для своихъ благодѣтелей. Она подошла къ мадамъ Дюбуръ и поцаловала ей руку. Тетка обняла ее.

— Я надѣюсь на тебя, Аполлина, сказала она. — Постарайся разсѣять дядю; надо его заставить забыть, сколько это возможно, что Фелисите уже не съ нами.

И мадамъ Дюбуръ залилась слезами.

Аполлина имѣла довольно твердости не заплакать вмѣстѣ съ нею и около часу утѣшала, сколько могла, тетку. Она говорила ей о счастьи молодой женщины соединившейся съ избраннымъ своего сердца, о томъ, что жизнь въ большомъ свѣтѣ гармонируетъ съ наклонностями Фелисите, — словомъ, обо всемъ, что говорила она со вчерашняго дня самой себѣ, стараясь утѣшить себя въ горѣ.

Самоотверженіе, если оно имѣетъ цѣлью покой и счастье тѣхъ, кого мы любимъ, даетъ намъ какую-то волшебную силу, поддерживающую въ насъ бодрость. Несмотря на то, что дядя и тетка не могли взять ее съ собою, поѣхавши къ Фелисите на другой день сватьбы, Аполлина не падала духомъ ни въ этотъ день, ни въ слѣдующій, въ который ничего, не было слышно о Фелисите «А! подумала она наконецъ, ушедши ввечеру къ себѣ въ комнату: — какъ это она не вздумала написать мнѣ строчки? одно слово осчастливило бы меня? И слезы ручьемъ, потекли изъ ея глазъ.

Наконецъ, на третій день послѣ сватьбы, мадамъ Дюбуръ оказала по утру, что Фелисите прійдетъ къ обѣду. Съ этой минуты Аполлина была какъ въ лихорадкѣ. Она ходила по комнатамъ, безпрерывно смотрѣла на часы, считала минуты и повторяла, съ страшно бьющимся сердцемъ:

— Скорою пріѣдетъ.

Наконецъ пробило полдень, и карета молодой маркизы въѣхала на дворъ. Аполлина, бывшая въ это время въ своей комнатѣ, осталась какъ пригвожденная къ стулу; вскорѣ потомъ послышался знакомый голосъ:

— Аполлина! Аполлина!..

И Фелисите бросилась въ объятія кузины.

— Ты здѣсь! наконецъ-то! говорила, обнимая ее, Аполлина. — Садись же, дай на тебя взглянуть. О, если бы ты знала, какъ хотѣлось мнѣ тебя увидѣть!…..

— Вчера мнѣ невозможно было пріѣхать, отвѣчала Фелисиуе, осыпая поцалуями лобъ и щеки своей кузины, — Маркизъ уѣзжаетъ черезъ три дня; мы давали большой обѣдъ его полковнику и офицерамъ его полка, которые еще въ Парижѣ; ввечеру была музыка; а по утрамъ — ты не можешь себѣ представить, какъ уходитъ по утрамъ время съ этими обойщиками, разными магазинщиками и швеей, которая шьетъ мнѣ платье для двора? въ три дни некогда было духъ перевести.

— Знаю, знаю, отвѣчала Аполлина: — но вѣдь все это тебѣ нравится?

— Я никогда еще не была такъ счастлива, отвѣчала Фелисите съ лицомъ, сіяющимъ отъ удовольствія. — Маркизѣ хочетъ, чтобы я тратила сколько мнѣ угодно денегъ; онъ предоставилъ мнѣ полное право распоряжаться какъ мнѣ угодно моими людьми, комнатами, лошадьми, экипажемъ, — словомъ, онъ хочетъ, чтобы я была у себя также свободна, какъ онъ у себя.

— У себя! произнесла Аполлина съ удивленіемъ. — Да развѣ вы живете не вмѣстѣ?

— Разумѣется, нѣтъ, отвѣчала Фелисите. — Это водится только у мелкихъ буржуа. Теща сказала мнѣ это съ перваго же дня и я нисколько не удивилась, что мои комнаты совершенно отдѣльны отъ комнатъ моего мужа.

— Такъ ты видишься съ нимъ столько же, сколько и до сватьбы? спросила Аполлина.

— Ну, нѣтъ! отвѣчала Фелисите, немного покраснѣвши: — но днемъ онъ такъ занятъ, что мы почти не видимся.

— Но ты его любишь по прежнему?

— Гораздо больше, сказала живо Фелисите.

— А онъ?

— Онъ никогда не былъ со мною такъ любезенъ, какъ съ тѣхъ поръ, какъ я сдѣлалась его женою.

— Это меня радуетъ, сказала Аполлина, заключая кузину въ свои объятія. — Твое счастье утѣшитъ меня во всемъ; я чувствую, что мнѣ почти не видать тебя!

— Что ты это говоришь? возразила Фелисите: — что можетъ насъ разлучить?

— Я сама такъ думала, отвѣчала Аполлина: — но ты живешь не въ своемъ домѣ.

— Мы обѣдаемъ у тещи, это правда, сказала Фелисите: — но я увѣрена, что ты можешь пріѣзжать къ ней обѣдать съ папенькой и маменькой, когда тебѣ вздумается.

— Маркиза ни разу не просила ихъ привезти меня съ собою, отвѣчала Аполлина, гордость которой уступила другому, сильнѣйшему чувству: во всякомъ другомъ случаѣ она не удостоила бы вниманія пренебреженіе къ ней маркизы.

— Она пригласитъ тебя, пригласитъ, сказала Фелисите. — И, кромѣ того, ты можешь пріѣзжать ко мнѣ по утрамъ, а я, какъ только уѣдетъ мой мужъ, буду проводить у васъ цѣлые дни.

— Это дѣло другое, сказала, обнимая ее, Аполлина. Лицо ея снова просіяло радостью, между тѣмъ какъ Фелисите разсказывала ей тысячи подробностей о жизни вельможъ, — подробностей, совершенно неизвѣстныхъ семейству Дюбура.

Все радовало Фелисите. Титло маркизы, право румяниться, которымъ ока начала пользоваться очень усердно, обширное помѣщеніе, занимаемое ею въ отели, многочисленное общество въ салонѣ тещи, занимавшее ее какъ любительницу новыхъ лицъ, и въ особенности потому, что изящныя манеры и лоскъ хорошаго тона, совершенно до тѣхъ поръ ей незнакомые, представляли ей образцы, съ которыми ока надѣялась скоро поравняться.

Аполлина слушала ее съ удовольствіемъ, неизмѣннымъ при видѣ радости на лицѣ кузины. Она удивилась сначала, что, исчисляя свои наслажденія, Фелисите почти не упоминала объ Огюстѣ де Блевалѣ, объ избранномъ своего сердца, безъ котораго она не могла, по ея словамъ, жить; но, поставивши себя на ея мѣсто (что всегда легко для одаренныхъ воображеніемъ) она подумала: „ему одолжена она всѣми этими удовольствіями, имъ она счастлива, и мысль о немъ не покидаетъ ея, когда она говоритъ о своемъ счастьи“.

Этотъ день былъ днемъ блаженства для Ааоллины. Но слѣдующіе не соотвѣтствовали ему. Фелисите была представлена ко двору, Фелисите была эанята туалетомъ, Фелисите должна была сдѣлать съ тещею сотни визитовъ, и больше недѣли не являлась къ родителямъ. Только разъ мадамъ Дюбуръ удалось захватить ее въ отели въ ту самую минуту, когда она собралась ѣхать съ визитами, которые должны были продлиться до ночи, — и мадамъ Дюбуръ возвратилась домой съ извѣстіемъ, что Фелисите не можетъ назначить день, когда пріѣдетъ къ нимъ.

Прожить недѣлю, не видавши Фелисите, — это было выше силъ Аполлины. Ею овладѣла смертельная тоска. Часы, которые проводила она въ своей опустѣвшей комнатѣ, приводили ее въ отчаянье, и страшное усиліе, съ которымъ она старалась скрыть грусть свою въ присутствіи дяди и тетки, кончилась тѣиъ, что она заболѣла горячкой и слегла въ постель.

Докторъ объявилъ, что она больна очень опасно. Дѣйствительно, въ тотъ же вечеръ появился сильный бредъ и другіе очень неблагопріятные симптомы.

Нельзя выразить, какъ были огорчены Дюбуръ и жена его мыслью о возможной потерѣ Аполлины, ихъ любимицы, ихъ „второй дочери“; скорбь ихъ раздѣляли всѣ домашніе, и даже мадмоазель де да Пейрояьеръ оказалась не совсѣмъ нечувствительною къ опасности, въ которой находилась бѣдная дѣвушка.

Этотъ случай оторвалъ молодую маркизу отъ ея удовольствій. Маркизъ два дня тому назадъ отправился во Фландрскую армію, и она собиралась уѣхать съ тещею въ деревню, гдѣ онѣ намѣревались провести лѣто, когда нѣсколько строкъ, написанныхъ матерью, погрузили ее въ отчаяніе.

Едва сказавши слова два маркизѣ, она полетѣла къ родителямъ и явилась къ нимъ страшно разстроенною: она рыдала дорогою такъ сильно, что тронула бы каменное сердце. Привыкшая къ счастью съ самого дѣтства, она въ первый разъ испытала горе: смерть грозила лишить ее подруги, и она незнала мѣры ни въ радости, ни въ скорби. Аполлина не узнала ея; лицо ея горѣло; сверкающіе глаза были неподвижны и страшны; Фелисите ужаснулась и объявила, что не выйдетъ изъ ея комнаты, пока опасность не миновалась, три ночи и три дня не отходила она отъ постели больной, ухаживая за нею съ неутомимостью отчаянья.

Мадамъ Дюбуръ, несмотря на свои лѣта и слабое здоровье, тоже и день, и ночь не покидала больной. Дюбуръ безпрестанно навѣщалъ ее, всякій разъ ожидая найти въ комнатѣ бездушное тѣло. Наконецъ де ла Пейроньеръ тоже навѣдывалась къ Аполлинѣ довольно часто, въ особенности затѣмъ, чтобы уговаривать молодую Маркизу отдохнуть. Но Фелисите не видѣла и не слышала ничего, кромѣ своей милой Аполлины, то бредившей, то лежавшей безъ движенія, въ состояніи, близкомъ къ агоніи.

На третій день горячка утихла. Фелисите показалось, что рука Аполлины, которую она не выпускала изъ своей, какъ будто желая удержать готовую улетѣть душу, не такъ горяча. Глаза больной показались ей при слабомъ свѣтѣ свѣчи не такъ дики, и вдругъ Аполлина произнесла слабымъ, но внятнымъ голосомъ:

— Тетушка!

— Я здѣсь, душа моя! отвѣчала мадамъ Дюбуръ. бросаясь къ больной.

— А меня ты узнаешь? спросила Фелисите. — Скажи, скажи, что ты меня узнаешь.

Небесная радость блеснула въ полупотухшихъ глазахъ Аполлины; она протянула руки къ молодой маркизѣ, но вдругъ онѣ упали, и она лишилась чувствъ.

— Умерла! сказала мадамъ Дюбуръ въ отчаяньи.

— Нѣтъ, нѣтъ! отвѣчала Фелисите, дрожа отъ страха.

Она припала къ кузинѣ, и голосъ и слезы ея оживили ее какъ будто волшебною силой.

— Это ты, ты? проговорила Аполлина, раскрывая глаза. — Дай мнѣ на тебя взглянуть.

— Она не отходила отъ тебя цѣлыхъ трое сутокъ, сказала мадамъ Дюбуръ. — Но если ты хочешь, чтобы она осталась, то должна успокоиться и молчать, пока не пріѣдетъ докторъ.

Аполлина протянула одну руку теткѣ, а другою сдѣлала Фелисите знакъ сѣсть возлѣ нея, и начала глядѣть на нее съ ангельскою улыбкою.

Вскорѣ потомъ пріѣхалъ Буваръ^[9] и, удивленный и обрадованный въ положеніи больной, объявилъ, что она спасена.

— Спасена! спасена! воскликнула Фелисите, бросаясь къ нему на шею.

— Да, маркиза, отвѣчалъ Буваръ. — Природа помогла врачу, какъ часто случается съ молодыми паціентами. Всѣ дурные симптомы исчезли. Теперь нуженъ только покой, и она скоро оправится.

Дѣйствительно, черезъ недѣлю Аполлина встала. Фелисите провела все это время у нея, и это немало способствовало ея выздоровленію. Нельзя выразить словами восторга Дюбура, жены его и Фелисите, когда они снова увидѣли Аполлину за своимъ столомъ. Ко всеобщему удивленію, она замѣтно выросла; это была уже не та дѣвушка, которой давали не больше двѣнадцати лѣтъ. Высокій ростъ, грація движеній, и лицо, не утратившее, своей красоты отъ блѣдности. — слѣдствія болѣзни, — дѣлали изъ племянницы Дюбура одну изъ очаровательнѣйшихъ женщинъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

IX.
БРАКЪ ВЪ 1747 ГОДУ.

Черезъ нѣсколько дней, Фелисите, совершенно увѣрившись въ спасеніи Аполлины, согласилась возвратиться въ своей тещѣ, и уѣхала съ нею въ Блеваль, прекрасное родовое помѣстье во ста льё отъ Парижа. Все новое было очень по душѣ Фелисите: она сулила себѣ много удовольствія отъ деревенской жизни, особенно зная, что ѣдетъ въ деревню съ женщиной, ненавидящей одиночество и скуку, и слѣдовательно найдетъ, по всей вѣроятности, въ прекрасномъ замкѣ всѣ развлеченія Парижа.

Маркиза не надѣялась, чтобы невѣстка подарила ее въ этомъ году внукомъ. Это приводило ее въ отчаянье, потому что герцогъ де Круасси ни въ чемъ не перемѣнилъ своихъ поступковъ послѣ сватьбы внука и равно посѣщалъ и ласкалъ Гланденовъ и Блевалей. Фелисите мало заботилась объ этомъ старикѣ; онъ наскучалъ ей, а ухаживанье маркизы было вовсе не въ ея духѣ, такъ что она едва ее слушала, когда ей приходило въ голову заводить съ невѣсткой рѣчь о важномъ предметѣ. Фелисите знала, что будетъ когда нибудь владѣть милліонами, и не понимала, что ей за надобность стѣснять себя ради пріобрѣтенія одного или двухъ лишнихъ. Къ несчастію, и уваженіе ея къ мадмоазель де ла Пейроньеръ очень уменьшилось съ тѣхъ поръ, какъ она познакомилась со многими придворными дамами. Благородная сестра казалась ей теперь немножко провинціальною, и это лишало маркизу еще одного средства имѣть вліяніе на невѣстку, капризы которой легко могли столкнуться съ ея страстью къ господству, потому что маркиза надѣялась подчинить своей волѣ Фелисите также, какъ подчинила безпечнаго ея мужа.

Между тѣмъ какъ замокъ Блеваль, открытый для блестящаго сосѣдства, сдѣлался центромъ разныхъ праздниковъ и изящнаго общества, Аполлина была счастлива увѣренностью въ любви той, которую сама любила выше всего въ мірѣ. Два раза въ недѣлю она писала и молодой маркизѣ, давая ей отчетъ въ малѣйшихъ событіяхъ ихъ семейной жизни, и при всякой радости повторяла: „Фелисите узнаетъ объ этомъ черезъ нѣсколько дней.“

Фелисите писала гораздо рѣже, но описывала столько развлеченій въ замкѣ, полномъ гостей, и столько поѣздокъ въ окрестности, что Аполлина очень ясно видѣла, почему она не можетъ писать чаще, и очень ловко извиняла ее передъ издамъ Дюбуръ, когда та говорила иногда, оскорбленная слиткомъ долгимъ молчаніемъ: „она насъ совсѣмъ забыла“.

Что касается до мосьё Дюбура, то онъ очень хорошо предвидѣлъ, что свѣтскія удовольствія совершенно отвлекутъ Фелисите отъ семейства, и не удивлялся, долго не получая извѣстій изъ Блеваля. Любимою мечтою его было выдать дочь свою за человѣка, который согласился бы жить у него въ домѣ; любовь и мадмоазель де ла Пейроньеръ разрушили этотъ планъ, и съ тѣхъ поръ онъ только минутно и урывками наслаждался счастьемъ отца.

Благодаря этому положенію дѣлъ, онъ и жена его съ каждымъ днемъ все больше и больше привязывались къ Аполлинѣ. Удовольствіе жить съ племянницей не только вознаграждало Дюбура за скуку житъ съ падчерицей, но даже и мадамъ Дюбуръ, невольно сравнивая иногда любезность Аполлины съ сухостью своей дочери, не смѣла спросить себя, кто изъ нихъ ей милѣе.

Но тихую радость ихъ возмущала иногда мысль, что и Аполлину придется выдать за мужъ и испытать, можетъ быть, горечь новой разлуки. Несмотря на то, однако же, Дюбуръ говорилъ всѣмъ и каждому, что даетъ за ней богатое приданое, и питалъ въ тайнѣ надежду, что любимая мечта его осуществится по крайней мѣрѣ при замужствѣ Аполлины, т. е., что племянница не выѣдетъ изъ его домѣ.

Аполлинѣ наступилъ шестнадцатый годъ. Она была увлекательно хороша собой; цвѣтъ лица, нѣсколько блѣдный, отличался свѣжестью листьевъ бѣлой розы; большіе голубые глаза и кроткая улыбка сіяли умомъ и добротою; туча пепельно русыхъ волосъ волновалась вокругъ лица и ниспадала на алебастровую шею. Талья была замѣчательно гибка и стройна.

Красота и деньги не замедлили собрать вокругъ нея толпу искателей ея руки; но, хотя мосьё и мадамъ Дюбуръ находили многихъ изъ нихъ достойными Аполлины, никому не удалось, однако же, получить согласія дѣвушки, а дядѣ и теткѣ немного стоило предоставить ей въ этомъ отношеніи полную волю. „Она еще такъ молода, — говорила мадамъ Дюбуръ — что можетъ выбирать, и если она счастлива съ нами, такъ пусть съ нами и живетъ“

Дѣйствительно, Аполлина наслаждалась въ это время тѣмъ невозмутимымъ счастьемъ, которое дается намъ въ удѣлъ только на короткій срокъ. Любимая всѣми, кто ее окружалъ, она находила невыразимое удовольствіе угождать дядѣ и теткѣ, утѣшать ихъ на старости лѣтъ. Богатство позволяло ей удовлетворять великодушнымъ порывамъ своего сердца. Въ часы отдыха она съ успѣхомъ занималась искусствами, и каждый день приближалъ ее къ тому часу, когда Фелисите пріѣдетъ на зиму въ Парижъ.

Зима пройдетъ, казалось, въ праздникахъ. Армія возвратилась въ столицу послѣ одной изъ блистательнѣйшихъ кампаній, и герой войны, маркизъ де Саксъ, долженъ былъ пріѣхать ко двору съ многими офицерами на торжество по случаю бракосочетанія дофина. Маркизъ де Блеваль, любимый королемъ, уважаемый маршаломъ за храбрость и усердіе, конечно, воспользуется минутою свободы, а жена и мать не могутъ не пріѣхать къ нему въ столицу.

Итакъ, Аполлина безъ удивленія, но съ неописанною радостью увидѣла однажды поутру Фелисите входящею къ ней въ комнату. Молодая маркиза была свѣжа и мила, какъ нельзя больше. Живя среди блестящаго общества, она пріобрѣла много развязности. Съ веселостью, пробужденной пріятными воспоминаніями, отдала она отчетъ кузинѣ обо всѣхъ балахъ, спектакляхъ, кавалькадахъ, охотѣ, и, главное, многочисленныхъ побѣдахъ, одерживаемыхъ ею каждый день.

Аполлина была слишкомъ тронута чистосердечностью разсказа и не могла сдѣлать строгаго замѣчанія, но сказала:

— А, кокетка! А обѣщала исправиться!

— Что дѣлать! я сочту себя безобразною старухой, если за мной не будутъ ухаживать

— И ты не боишься, что это не понравится твоему мужу?

— Напротивъ того.

— Какъ напротивъ?

— Да такъ; разъ какъ-то Огюстъ купилъ дорогую лошадь и сказалъ мнѣ, что онъ пріобрѣлъ ее потому, что ее торговали очень многіе, и что онъ вообще дорожитъ вещами тѣмъ больше, чѣмъ больше цѣнятъ ихъ другіе, Я и заключила изъ этого, что чѣмъ больше будетъ у его жены обожателей, тѣмъ милѣе будетъ она въ его глазахъ.

Аполлина расхохоталась, Фелисите тоже.

— Согласись, что это съ твоей стороны ужь слишкомъ много смиренія — сравнивать себя съ лошадьми маркиза, сказала Аполлина: — изъ словъ его нетрудно вывести ложное заключеніе.

— Все равно, возразила Фелисите: — Огюстъ слишкомъ добръ и не станетъ отъ меня требовать, чтобы я скучала со стариками; а молодежь не можетъ же за мной не волочиться.

— Вотъ чего я не поникаю, сказала Аполлина. — Вѣдь всѣ знаютъ, что ты вышла по любви. Огюстъ очень милъ.

— Да, это правда; всѣ женщины отъ него безъ ума, и мы съ тещей часто этому смѣемся. Она мнѣ назвала нѣкоторыхъ, которыя безъ памяти въ него влюблены; чтожь, это понятно: онъ такъ увлекателенъ; я сама, глядя на него сегодня поутру….

— Такъ онъ возвратился?

— Да. А я тебѣ не говорила?

— Нѣтъ.

— Возвратился, и милъ, какъ никогда; въ восторгѣ, что очутился опять въ Парижѣ, съ нами. О, я увѣрена, что я ему нравлюсь, что онъ меня любитъ, и если бы не было смѣшно являться въ общество съ женою, мы часто выѣзжали бы вмѣстѣ.

— Смѣшно являться съ женою! повторила Аполлина въ совершенномъ изумленіи.

— Да. Вотъ отъ этого-то ты и не можешь понять моего новаго положенія. Когда мы говоримъ о женатыхъ людяхъ, ты воображаешь себѣ, что они живутъ какъ папенька съ маменькой! Но вѣдь они мѣщане, а у насъ это ведется не такъ. Мы съ маркизомъ встрѣчаемся только случайно, гдѣ нибудь на балѣ или въ театрѣ, а дома у насъ у каждаго своя половина, свои экипажи, своя прислуга. Наши комнаты одна отъ другой очень далеко. Иногда это бываетъ неудобно, но теща моя говоритъ, что такъ водится

— Странные обычаи! сказала Аполлина. — Такъ у молодой женщины нѣтъ въ свѣтѣ руководителей?

— Зато у всѣхъ придворныхъ дамъ есть любовники, отвѣчала, смѣясь, Фелисите.

— Ты, однако же, не будешь имъ подражать, надѣюсь? сказала Аполлина, сжавши ее съ какимъ-то ужасомъ въ своихъ объятіяхъ. Какъ бы ни былъ испорченъ этотъ большой свѣтъ, невозможно, чтобы въ немъ не уважали добраго имени и добродѣтели женщины.

— Ты можешь быть спокойна, сказала Фелисите: — мужъ мой въ моихъ глазахъ красивѣе всѣхъ другихъ мужчинъ, и, кромѣ того, я ни шагу не дѣлаю безъ тещи.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Да. Это тоже такъ водится, покамѣстъ у новобрачной нѣтъ дѣтей. Признаюсь тебѣ, это мнѣ не нравится, потому что я вѣчно должна сообразоваться съ волею маркизы; а она страшно властолюбива; она управляетъ всѣмъ, до послѣднихъ мелочей, въ отели. Ты можешь себѣ представить; что это мнѣ вовсе не по сердцу, потому что я привыкла дома слушаться только себя.

— Да, да, понимаю, сказала Аполлина.

— Что она проживаетъ наше состояніе, продолжала Фелисите. — это мнѣ все равно; со времени кончины своего мужа она никогда не отдавала отчета сыну, и я даже не знаю, что сдѣлала она съ моимъ приданымъ.

— Мужъ твой, вѣроятно, это знаетъ.

— Ничуть. Впрочемъ, для насъ это совершенно все равно, потому что она даетъ намъ денегъ сколько мы хотимъ; несносно мнѣ только то, что я ничего не могу дѣлать по своему, а должна оставаться въ Парижѣ или ѣхать въ Версаль, какъ ей вздумается, — тащиться съ ней въ театръ, когда мнѣ хотѣлось бы въ гости, и въ гости, когда хотѣлось бы въ театръ. Чего бы я не дала, чтобы имѣть ребенка!

— Однако же, сказала Аполлина: — безъ этого жизнь въ отелѣ Блеваля тебѣ нравится?

— О, разумѣется; маркиза любитъ общество. Она въ восторгѣ, что до сихъ поръ еще брильируетъ въ салонахъ, подаетъ тонъ и, главное, въ большой силѣ у министровъ и при дворѣ. Для старухи она въ довольно блестящемъ положеніи, и она не пожалѣетъ ни трудовъ, ни издержекъ, чтобы сохранить его. Если ея дѣти и не имѣютъ воли, то по крайней мѣрѣ веселятся.

— Мадмоазель де ла Пейроньеръ всегда говоритъ намъ о ней, какъ о примѣрной матери.

— Это правда. Она только и думаетъ, что о повышеніи сына. Она гордится его красотою, умомъ, храбростью; онъ, кажется, единственное существо въ мірѣ, къ которому она питаетъ любовь. Отъ этого-то Огюстъ ей такъ и покоренъ. Любовь матери трогаетъ его такъ сильно, что онъ слушается ее во всѣхъ важныхъ случаяхъ, и я не была бы его женою, если бы маркиза не выбрала меня въ невѣстки.

Глаза Аполлины сверкнули удовольствіемъ.

— Вотъ что много говоритъ въ пользу твоего мужа! сказала она. — Мнѣ нравится, что молодой человѣкъ, ведущій такую разсѣянную жизнь, не утратилъ способности чувствовать и цѣнить глубокую любовь. Это ручается мнѣ за твое счастье, если маркизъ увѣренъ въ твоей любви, и….

Приходъ мадамъ Дюбуръ прервалъ ихъ разговоръ, оставившій въ душѣ Аполлины нѣсколько пріятныхъ мыслей, перемѣшанныхъ съ живымъ безпокойствомъ.

Въ эту эпоху, чистые нравы находили себѣ убѣжище больше въ мѣщанскомъ кругу и въ провинціи, и бывшій содержатель кофейной, также мать и кроткая жена его, молодость которой протекли въ уединенномъ замкѣ, сохранили самыя строгія понятія о чести. Ни за что на свѣтѣ мадамъ Дюбуръ не сблизилась бы и не принимала бы у себя женщины дурного поведенія. Ея образъ жизни, ея разговоры внушили племянницѣ, что величайшая доблесть женщины состоитъ въ незапятнанномъ имени, и Аполлина считала супружескую вѣрность первою добродѣтелью своего пола.

Она уже нѣсколько разъ замѣчала равнодушіе, съ которымъ вѣтренная Фелисите смотритъ на поведеніе знатныхъ дамъ. Сначала она приписывала это добродушію и снисходительности кузины, но услышанное ею теперь напугало ее до невыразимой степени.

Дружба къ сестрѣ, въ которой сосредоточивалось почти все ея существованіе и которая была источникомъ ея живѣйшихъ наслажденій, не могла ее ослѣпить. Она знала, что въ молодой маркизѣ нѣтъ энергіи, которая помогаетъ человѣку бороться противъ дурного примѣра; напротивъ того, она знала, что все окружающее дѣлаетъ на нее впечатлѣнія больше, нежели на кого нибудь другого. Что же будетъ слѣдствіемъ знакомства ея съ безнравственными женщинами? Не увлекутъ ли ее въ бездну собственнная легкомысленность и равнодушіе общества къ хорошему поведенію?

Видя, однако же, что она не утратила довѣрія Фелисите, Анеллмна надѣялась, что ей удастся останавливать чувства, способныя испортить сердце кузины: большая привязанность воображаетъ себя очень сильною. Власть Фелисите надъ Аполлиной ручается, казалось, за власть Аполлины надъ Фелисите. Постоянный надзоръ, кроткіе совѣты и, всего больше, страхъ молодой маркизы утратить уваженіе сестры, — все, казалось, будетъ содѣйствовать ея намѣренію оградить кузину отъ порока, прикрытаго блестящею наружностью, и сдѣлаться ея ангеломъ хранителемъ среди испорченнаго свѣта.

Съ этой минуты Аполлина не пропускала случаевъ высказывать свое отвращеніе къ нѣкоторымъ правиламъ и поступкамъ, которыя начинали уже казаться кузинѣ ея очень обыкновенными; и тамъ какъ рѣчи ея были запечатлѣны особою веселостью, то Фелисите слушала ее всегда съ удовольствіемъ, безъ скуки и недовѣрчивости. Фелисите отвѣчала только иногда:

— Все это совершенно справедливо, но скажи ты это въ обществѣ, такъ тебя сочтутъ за дуру.

Къ несчастію, эти téte-à-téte, въ которыхъ маркиза возвращалась къ невиннымъ радостямъ своего дѣвичества, сдѣлались вскорѣ очень рѣдки. Въ Версали начались праздники, и маркиза де Блеваль была приглашена вмѣстѣ съ своею тещей. Во избѣжаніе непріятности ѣздить туда почти каждое утро въ придворномъ платьѣ, маркиза приняла предложеніе одной своей родственницы, придворной дамы, поселившейся въ Версали, въ двухъ комнатахъ, которыми она могла располагать. Она помѣстилась тамъ съ Фелисите и, потѣснившись дать мѣсто еще искусной горничной и безсчетнымъ коробкамъ съ туалетными принадлежностями.

Фелисите, къ великому своему удовольствію, была увлечена вихремъ забавъ, не дававшихъ ей опомниться. Въ продолженіи трехъ недѣли Аполлина и мадамъ Дюбуръ получили отъ нея строчки три или четыре, въ которыхъ она извѣщала ихъ наскоро, что ей некогда писать, потому что дни ея летятъ какъ молнія.

Аполллина безпрестанно спрашивала, долго ли еще продлятся при дворѣ праздники., и ей сказали наконецъ, что на дняхъ будетъ данъ послѣдній балъ.

— Такъ мы увидимъ ее опять! сказала обрадованная мадамъ Дюбуръ, когда племянница сообщила ей эту новость. — Когда праздники кончатся, я не думаю, чтобы маркиза осталась на долго въ Версали.

— Теперь, когда этотъ скучный мѣсяцъ прошелъ, сказала Аполлина: — и думаю только объ одномъ: что Фелисите, вѣрно, навеселилась до сыта. Театры, танцы, фейерверки: — она все это такъ любитъ! Если бы я желала носить знатное имя, такъ только затѣмъ, чтобы взглянуть на нее разъ, на блестящемъ, придворномъ балѣ. Она должна быть чудо какъ хороша съ этими перьями на головѣ….

Въ эту минуту доложили о пріѣздѣ мадамъ Дюмарсе.

Мадамъ Дюмарсе была вдова сборщика податей, оставившаго ей огромное состояніе и слѣдовательно возможность удовлетворять главнѣйшей своей страсти — желанію знакомиться съ высшимъ кругомъ. Она жила ни роскошную ногу, принимала у себя артистовъ, писателей, и давала концерты, которые, и привлекли къ ней наконецъ нѣкоторыхъ вельможъ и даже придворныхъ дамъ.

Она вошла. Самый взысканный туалетъ скрывалъ ея лѣта, приближавшіяся къ пятидесяти; она пожала руку мадамъ Дюбуръ, поцаловала въ лобъ Аполлину, бросилась въ кресла и сказала:

— Какъ? Вы однѣ съ вашей племянницей, однѣ въ этотъ часъ? Неужли вы такъ проводите ваши вечера?

— Не всегда, отвѣчала мадамъ Дюбуръ., — Но вечера, проведенные наединѣ, намъ больше всего по душѣ.

— Право? возразила мадамъ Дюмарсе. — Вотъ чего я не могу понять. Если бы я не принимала у себя ежедневно человѣкъ двадцать гостей, я умерла бы, кажется, со скуки.

— О, я никогда не скучаю съ тетушкой, сказала Аполлина: — а тетушка….

— Никогда не скучаетъ съ тобою, хочешь ты сказать? прервала ее мадамъ Дюбуръ, улыбаясь. — Это правда.

— Впрочемъ, продолжала мадамъ Дюмарсе: — то, что я сказала, не относится въ настоящему времени: теперь я все время провожу на керсадиской дорогѣ. Праздники по случаю сватьбы дофина слѣдуютъ одинъ за другимъ безъ остановки; я просто измучилась.

Мадамъ Дюбуръ посмотрѣла на нее очень простодушно и отвѣчала самымъ простымъ тономъ:

— А я не знала, что вы представлены ко двору.

— Я ко Двору не представлена, отвѣчала мадамъ Дюмарсе сквозь зубы: — но у меня есть знакомый придворный, который снабжаетъ меня билетами въ ложи. Кстати: молодая маркиза де Блеваль дѣлаетъ при дворѣ блестящіе успѣхи; тамъ только и толковъ, что объ ея умѣ и красотѣ. Она точно мила какъ нельзя больше, и одѣвается съ удивительнымъ вкусомъ. Третьяго дня она была одѣта превосходно.

Въ глазахъ Аполлины выразилось живѣйшее участіе.

— Вы ее видѣли? спросила она.

— Да, отвѣчала мадамъ Дюмарсе; — я ни одного разу не пропустила. Давали Кастора и Поллукса; мадмоазель Арну превзошла самое себя, она была несравненна. Дофинъ и самъ король аплодировали ей раза два или три, что и намъ дало возможность похлопать; безъ этого, вы знаете, а можетъ быть и не знаете, что въ присутствіи ихъ величествъ не позволено высказывать ни одобренія, ни неодобренія. Надо, чтобы знакъ былъ поданъ изъ королевской ложи; зато, правду сказать, мы находимъ, что спектакли при дворѣ всегда какъ-то холодны.

Не замѣчая, что мадамъ Дюмарсе старается говорить въ такихъ выраженіяхъ, какія употребила бы какая нибудь герцогиня, Аполлина продолжала съ живостью:

— Кузина, я увѣрена, много аплодировала: она ужасно любитъ музыку Рамо. Помните, тетинька, какъ часто и какъ хорошо пѣла она большую арію.изъ „Кастора и Поллукса“: tristes apprêts, pdtes flambeaux!

— Хорошо, но хуже тебя, отвѣчала мадамъ Дюбуръ съ откровенностью, не уменьшенной материнскимъ чувствомъ.

— А, сказала мадамъ Дюмарсе, — я и не знала, что мадмоазель Дюбуръ музыкантша. Вы поете?

— Немножко, отвѣчала Аполлина.

— Надо, чтобы васъ послушали у меня первые любители Парижа, продолжала мадамъ Дюмарсе.

— О, вы ея не знаете, сказала мадамъ Дюбуръ, смѣясь. — Она пѣла всегда только для меня и моего мужа, несмотря на то, что у нея превосходный голосъ и лучшіе учителя, которые гордятся ея успѣхами. Но что будете дѣлать? Мы никакъ не можемъ уговорить ее пѣть при чужихъ.

— Ей надо непремѣнно переломить въ себѣ застѣнчивость, сказала мадамъ Дюмарсе: — мы назначимъ день….

— Послѣ, послѣ, прервала ее Аполлина: — черезъ нѣсколько мѣсяцевъ. Вы сказали, что Фелисите была превосходно одѣта. Разскажите: мнѣ ужасно хочется узнать о ней что нибудь подробнѣе.

— Да, изящнѣе нельзя было одѣться, сказала мадамъ Дюмарсе: — платье изъ розоваго атласа, съ кружевами. Она надѣла всѣ свои брильянты, и куафферъ перемѣшалъ ихъ въ волосахъ съ розами, какъ нельзя лучше.

— Какъ вы счастливы, что видѣли ее! сказала Аполлина, не сводя своихъ глазъ съ глазъ вдовы, какъ будто въ нихъ отпечатлѣлся образъ Фелисите.

— Досадно же, что я этого не знала, отвѣчала мадамъ Дюмарсе: — мнѣ ничего не стоило бы достать лишній билетъ, и мадамъ Дюбуръ, надѣюсь, довѣрила бы васъ старинной знакомой.

— Разумѣется, сказала мадамъ Дюбуръ: — и вы мнѣ сдѣлаете большое одолженіе, если доставите ей случай видѣть послѣдній придворный балъ, который будетъ на этой недѣлѣ. Одного билета довольно: я не такъ здорова и не могу ѣхать. Я буду совершенно спокойна, поручивши ее вамъ.

— Такъ это дѣло рѣшеное, сказала поспѣшно мадамъ Дюмарсе: — балъ назначенъ въ субботу, и я наканунѣ дамъ вамъ знать, въ которомъ часу на него заѣду.

Аполлина не думала скрыть своей радости и горячо поблагодарила тетку и мадамъ Дюмарсе.

Къ счастью, это дѣло устроилось до прихода мадмоазель де ла Пейроньеръ. Иначе Аполлина была бы принесена въ жертву, потому что имя старой дѣвы и связи ея съ женщинами высшаго круга были обстоятельствами, столь важными въ глазахъ мадамъ Дюмарсе, что она забыла бы думать обо всемъ, кромѣ угожденія ей.

Въ разговорѣ, немедленно завязавшемся между ними, и въ которомъ мадамъ Дюбуръ и Аполлина не принимали никакого участія, собесѣдницы перебрали весь дворъ: мадамъ Дюмарсе знала, по крайней мѣрѣ по имени, всѣхъ придворныхъ. Несмотря, однако же, на то, что богатая вдова говорила о разныхъ знатныхъ особахъ, какъ будто живетъ въ ихъ кружкѣ, мадмоазель де ла Пейроньеръ не выходила изъ холодной учтивости, оказываемой обыкновенно людямъ, съ которыми случайно познакомились, но не желаютъ сблизиться. Съ ледяною миною отказалась она отъ предложенія мадамъ Дюмарсе свозить ее съ кузиной на балъ въ Версаль. Она принуждена была даже сдѣлать надъ собою усиліе, чтобы не приправить своего отказа презрительною улыбкою. Гордое движеніе старой дѣвы не ускользнуло отъ вниманія Аполлины, но не было примѣчено ни мадамъ Дюмарсе, ни мадамъ Дюбуръ, спокойно принявшейся во время скучнаго для нея разговора за тамбурную иглу.

Но едва только мадамъ Дюмарсе простилась, какъ мадмоазель де ла Пейроньеръ сказала какимъ-то горькимъ тономъ.

— Эта женщина, кажется, съ ума сошла, что вообразила, будто я захочу присутствовать на придворномъ балѣ, не на томъ мѣстѣ, которое мнѣ слѣдуетъ естественно занимать.

— Но вѣдь ко двору представляютъ, кажется, только замужнихъ, сказала кротко мадамъ Дюбуръ.

— Да, маменька; и вы видите, что, не имѣя возможности, участвовать въ праздникѣ, я не хочу ѣхать въ Версаль, хотя всѣ мои подруги теперь тамъ.

— Но добрая мадамъ Дюмарсе думала, вѣроятно, что тебѣ любопытно взглянуть на блестящій балъ, сказала мадамъ Дюбуръ.

— Нисколько не любопытно, отвѣчала старая дѣва.

— А я знаю одну молодую особу, которая не такъ равнодушна, сказала мадамъ Дюбуръ., слегка погладивши Аполлину по щекѣ. — Вотъ она ѣдетъ.

— Она другое дѣло, сказала Полина.

У оскорбленной гордости есть свои техническіе термины; двадцать пять лѣтъ тому назадъ баронъ да ла Пейроньеръ отвѣчалъ на великодушное предложеніе Дюбура, желавшаго доказать ему свою признательносгь, этими же доводами. Какъ бы то ни было, улыбка, оживившая губы мадамъ Дюбуръ передъ этимъ отвѣтомъ, исчезла и уступила мѣсто вздоху, заставившему мадмоазель де да Пейроньеръ прибавить поскорѣе: „Аполлина еще дитя“, и заговорить о другомъ.

Разговоръ продолжался, благодаря этой оговоркѣ, успокоившей только мадамъ Дюбуръ; въ него вмѣшалась и Аполлина, чтобы, вполнѣ возвратить веселость теткѣ. Это не стоило ей никакихъ усилій, потому что дѣтское тщеславіе мадмоазель де ла Пейроньеръ не дѣлало на нее никакого впечатлѣнія, постоянно разбиваясь объ истинную гордость ея души.

X.
ПЕРВОЕ ВПЕЧАТЛѢНІЕ.

Балъ, заключившій собою праздники по случаю бракосочетанія дофина, былъ данъ въ огромной залѣ, освѣщенной сотнею люстръ и окруженной тремя родами скамей, назначенныхъ для двора. Надъ этими скамьями тянулась узкая галлерея, въ которой помѣщались особы, не представленныя ко двору, но имѣвшія билеты для входа и присутствовавшія на балѣ какъ зрители.

Въ эту галлерею можно было входить только за долго до начала бала, и мадамъ Дюмарсе, опасаясь попасть на вторую скамью явилась первая. Она заняла очень удобное мѣсто между однимъ изъ своихъ родственниковъ и Аполлиною Дюбуръ, когда зала была еще совершенно пуста.

Аполлина была этому рада: это давало ей возможнооть увидѣть всѣхъ поочередно и скорѣе отъискать Фелисите. Вскорѣ вошло множество женщинъ въ великолѣпныхъ одеждахъ, сверкающихъ брильянтами, и множество придворныхъ всѣхъ возрастовъ, въ богатѣйшихъ костюмахъ; въ числѣ послѣднихъ явился и маркизъ де Блеваль.

Маркизъ былъ, подобно всѣмъ приглашеннымъ танцорамъ, въ голубомъ, шитомъ серебромъ кафтанѣ; но его нельзя было не замѣтить въ толпѣ по стройности стана и благородству лица. Аполлина узнала его въ одну минуту, что», впрочемъ, и неудивительно, потому что она только его и знала изо всей этой толпы царедворцевъ.

Мадамъ Дюмарсе, напротивъ того, называла всѣхъ по имени, въ мѣрѣ того, какъ они входили въ залу.

— Посмотрите на герцогиню де Вилларъ; какъ она хорошо одѣта! А вотъ и шевалье де Креки; на прошлой недѣлѣ еще онъ былъ очень боленъ, и я собиралась завтра послать узнать о его здоровьѣ. Маркиза де Матиньонъ, надо признаться, очень дурно сегодня причесана, посмотрите, возлѣ нея, на герцогиню де Буффлеръ: герцогиня гораздо хуже ея, а между тѣмъ совершенно ее затмѣваетъ.

Аполлина не слушала и смотрѣла на дверь, въ которую входили гости.

Наконецъ явилась Фелисите. На ней было платье изъ розоваго газа съ серебромъ; юбка, приподнятая съ одной стороны, была пристегнута аграфомъ изъ брильянтовъ и. персиковыхъ цвѣтовъ. Тѣже цвѣты украшали и ея прическу. Смуглый цвѣтъ ея лица выигрывалъ при свѣчахъ; и, благодаря стройной тальѣ и блеску большихъ черныхъ глазъ, она была одною изъ первыхъ красавицъ на балѣ.

— Вотъ ваша кузина, сказала мадамъ Дюмарсе.

— Я ее уже замѣтила, отвѣчала Аполлина, глава которой блеснули радостью. — Не правда ли, она очень хороша собою?

— Прелесть какъ мила. Напрасно теща ея носитъ темный бархатъ: у нея и безъ того довольно жесткія черты.

Богатая вдова была бы, вѣроятно, снисходительнѣе къ маркизѣ де Блеваль, если бы она не забыла, дѣлая визиты съ своей невѣсткой, всѣхъ друзей семейства Дюбуръ. Аполлина вовсе не слышала замѣчанія мадамъ Дюмарсе; она думала только о томъ, какъ бы не потерять изъ виду кузины, даже появленіе королевской фамиліи едва развлекало ее на минуту, несмотря на то, что она еще никогда не видѣла короля. Можно себѣ представить, что она вовсе не замѣчала впечатлѣнія, производимаго на присутствующихъ въ залѣ ея собственною красотою. Множество молодыхъ людей обратили взоры свои на нее; даже женщины замѣчали ея, несмотря на простоту ея наряда; бѣлое газовое платье, безъ всякихъ украшеній, и вѣнокъ изъ бѣлыхъ розъ на головѣ.

Начались менуэты. Аполлина увидѣла, что какой-то молодой человѣкъ лѣтъ двадцати пяти, замѣчательно красивый, съ мальтійскимъ крестомъ на груди, взялъ руку Фелисите и повелъ ее въ танецъ. Аполлина спросила у мадамъ Дюмарсе, кто это такой.

— Шевалье де Люссакъ, отвѣчала мадамъ Дюмарсе: — одинъ изъ самыхъ ловкихъ и любезныхъ придворныхъ.

— А, я очень рада, что вижу его, сказала Аполлина: — онъ мнѣ не совсѣмъ чужой; мадмоазель де ла Пейроньеръ и Фелисите часто говорили о немъ какъ о лучшемъ другѣ маркиза де Блеваля. Онъ танцуетъ очень ловко.

— У него всевозможные таланты; сказала мадамъ Дюмарсе: — и онъ славится своими побѣдами: ни одна женщина не могла противъ него устоять.

«Очень рада, что онъ задушевный другъ маркиза, подумала Аполлина въ невинности своего сердца. „Онъ не будетъ преслѣдовать Фелисите“.

Ничто не нарушало ея удовольствія, пока не составились кадрили, и толпа молодымъ людей не окружила Фелисите, стараясь сказать ей хоть по словечку. Фелисите отвѣчала имъ съ веселостью и непринужденностью, свидѣтельствовавшими, что ухаживанье ихъ ей нравится.

„Если бы она меня замѣтила — подумала Аполлина — я увѣрена, что она не была бы такъ вѣтрена“.

Огорченная поведеніемъ, по ея мнѣнію, не совсѣмъ приличнымъ семнадцатилѣтней женщинѣ, она начала разсматривать другихъ дамъ. Не безъ удовольствія замѣтила она, что всѣ онѣ, за исключеніемъ двухъ или трехъ, очень недавно вышедшихъ за мужъ, разговариваютъ съ мужчинами очень весело и вольно.

„Тѣмъ лучше — подумала она — онѣ не осудятъ Филисите, потому что и онѣ также вѣтрены. Странно, однако же, что мужъ не подошелъ къ ней еще ни разу“.

Между тѣмъ какъ Аполлина разсматривала дамъ, и потомъ снова обратила все свое вниманіе на Фелисите, молодой человѣкъ, стоявшій въ залѣ какъ разъ противъ того мѣста, гдѣ сидѣла Аполлина, не сводилъ съ нея глазъ на на минуту.

Къ нему подошелъ адъютантъ маршала де Виллара и, ударивши его по плечу, сказалъ:

— Что ты стоишь тутъ, Блеваль, какъ прикованный?

— Любуюсь очаровательнѣйшимъ существомъ, какое мнѣ только случалось видѣть.

— Гдѣ?

— Прямо противъ насъ, въ галлереѣ, вонъ, возлѣ дамы съ голубыми перьями на головѣ.

— Я долженъ тебѣ еще двадцать пять луидоровъ въ ланскне; будемъ квиты, и я скажу тебѣ ея имя.

— Ты ея знаешь?

— Я знаю даму, которая съ ней; красавица, вѣрно, ея дочь. Это мадамъ Дюмарсе, вдова банкира, у которой бываютъ отличные музыкальные вечера.

— Ты у нея бываешь?

— Былъ разѣ. Бельзонсъ меня представлялъ.

— Разъ! Да какъ же ты не продолжалъ посѣщать домъ, гдѣ живетъ такая красавица?

— Я ея не видалъ; можетъ статься, ее только что взяли изъ монастыря, чтобы выдать за мужъ.

— Ей лѣтъ шестнадцать, не больше. Посмотри, она свила перчатку. Что за ручка!

— А талья!

— Такъ ты говоришь: Бельзонсъ представилъ тебя къ мадамъ Дюмарсе? Здѣсь онъ?

— Нѣтъ, я думаю, онъ побоялся увлечься танцами; послѣдняя рана его еще не совсѣмъ зажила.

--.Заѣду къ нему завтра.

— Пожалуй; но неужели ты намѣренъ простоять тутъ до конца бала? Герцогиня дуетъ уже губки.

Маркизъ равнодушно покачалъ головою.

— Хотѣлось бы мнѣ только, чтобы она насъ замѣтила, сказалъ онъ, продолжая глядѣть на Аполлину: — чѣмъ это она занята въ той сторонѣ залы? Она глазъ оттуда не отводитъ.

— Очень естественно: онѣ, вѣроятно, никогда не видали короля. Эти банкиры, несмотря на всѣ свои деньги, чувствуютъ, я думаю, что здѣсь они унижены: они неохотно являются туда, гдѣ дворъ.

— Можетъ быть, это и правда. Мой тесть и жена его никогда туда не ѣздятъ.

— Да, да! я и забылъ, что ты женился по расчету.

— И готовъ жениться во второй разъ. Дюбуры честнѣйшіе, прекраснѣйшіе люди, а маркиза, кромѣ того, что богата, мила какъ нельзя милѣе. Я хочу, чтобы она была счастлива. Надѣюсь, она теперь танцуетъ; она страстно любитъ танцы.

— Она не отдыхаетъ ни минуты.

— Я тоже пойду танцовать, чтобы эти голубые глаза не лишили меня сна.

Онъ бросилъ послѣдній взглядъ на Аполлину и подошелъ съ адъютантомъ къ танцующимъ. Вскорѣ они вмѣшались въ танцы. Они сдѣлали очень хорошо, что оставили свой постъ: Аполлина, по всей вѣроятности, не взглянула бы на нихъ ни разу, потому что страшно была встревожена одною вещью

Въ промежуткахъ танцевъ шевалье де Люссакъ подходилъ къ маркизѣ и ея невѣсткѣ и разговаривалъ съ ними очень любезно. Подали мороженое. Фелисите взяла блюдечко и, съѣвши одну ложку, тотчасъ же положила ее назадъ и протянула руку, чтобы поставить блюдечко на подносъ. Лакей отошелъ между тѣмъ уже на нѣсколько шаговъ, и шевалье де Люссакъ взялъ изъ рукъ ея блюдечко, повидимому съ намѣреніемъ поставить его на мѣсто, но отойдя въ сторону и ставши такъ, что теща Фелисите не могла его видѣть, онъ съ жадностью съѣлъ мороженое, не сводя глазъ съ молодой маркизы.

Аполлина не могла разгадать, замѣтила ли Фелисите эту продѣлку. Фелисите разговаривала въ это время съ какой-то придворной дамой, и на лицѣ ея не выразилось ни удивленія, ни смущенія. Но сказанное мадамъ Дюмарсе о шевалье де Люссакѣ, извѣстномъ соблазнителѣ женщинъ, повергло Аполлину въ печаль, которой не могъ разсѣять шумъ бала. Испуганная опасностями, окружающими кузину, она негодовала на маркиза, который оставлялъ жену свою въ добычу кознямъ всѣхъ праздныхъ людей, занимающихся только волокитствомъ. Еще больше негодовала она на шевалье де Люссака, измѣняющаго дружбѣ и готоваго обезчестить имя, которымъ онъ долженъ бы дорожить какъ своимъ собственнымъ.

Этотъ поступокъ такъ сильно противорѣчилъ понятіямъ Аполлины о святости дружбы, что она невольно почувствовала презрѣніе къ людямъ, способнымъ на такія низости.

Къ довершенію несчатія, Фелисите ни разу не взглянула на галлерею. Одинъ взглядъ ея успокоилъ бы, иди, по крайней мѣрѣ, утѣшилъ бы Аполлину.

„Она увидѣла бы — думала Аполлина — что я здѣсь единственно для нея. Присутствіе мое напомнило бы ей нашу дружбу, мои просьбы, ея обѣщанія, и я прочла бы на ея лицѣ, что она рада меня видѣть“.

Эта надежда не исполнилась; около часу королевская фамилія удалилась, и толпа начала въ залѣ рѣдѣть.

Маркиза де Блеваль, утомленная множествомъ праздниковъ, уѣхала изъ первыхъ, къ великой досадѣ своей невѣстки, принужденной не отставать отъ нея.

Шевалье де Люссакъ проводилъ ихъ.

Мадамъ Дюмарсе тоже не хотѣла оставаться до конца, говоря, что только мѣщане дожидаются, пока не начнутъ гасить свѣчей. Въ этомъ случаѣ она сошлась въ желаніи съ Аполлиной, и онѣ уѣхали черезъ нѣсколько минутъ послѣ маркизы. Аполлина возвратилась домой печальная.

Маркизъ раза два или три проходилъ, въ продолженіи вечера, мимо мадамъ Дюмарсе, но ему не удалось обратить на себя вниманіе прекрасныхъ голубыхъ глазъ. На другой день, — вещь необыкновенная, — онъ отправился къ виконту де Бельзонсу.

Виконтъ, еще сильно страдающій отъ раны, уѣхалъ дня за два въ полкъ; чтобы избѣжать соблазна парижскихъ увеселеній. Блеваль, въ вихрѣ дѣлъ и удовольствій, скоро забылъ мадамъ и мадмоазель Дюмарсе.

XI.
ОПЕРА.

На другой день послѣ бала Аполлина была невесела и утратила спокойствіе своего духа. Ее тревожила мысль о счастьи Фелисите. Тяжело было ей разсказывать мадамъ Дюбуръ о вчерашнемъ балѣ. Она удовлетворяла, однако же, ея любопытству, описавши ей залу, наряды и все, что касалось королевской фамиліи. Но она только мелькомъ упомянула о маркизѣ и вовсе умолчала о шевальѣ де Люссакѣ

День казался ей безконечнымъ. Мадмоазель де ла Пейроньеръ предложила матери поѣхать съ ней на слѣдующее утро сдѣлать кое-какія закупки, и Аполлина была рада, что ей можно будетъ провести это время наединѣ у себя въ комнатѣ.

Она просидѣла нѣсколько часовъ въ праздномъ раздумьѣ и вышла къ обѣду въ салонъ, вовсе не ожидая радостной встрѣчи съ маркизою.

— Ты не ожидала увидѣть меня такъ скоро? сказала, цалуя ее, Фелисите: — мы только вчера возвратились въ Парижъ, и я пріѣхала къ вамъ обѣдать.

— Это очень мило съ твоей стороны, сказала Аподлина, прижимая ее къ сердцу, которое оставили вдругъ всѣ опасенія.

И чего же, въ самомъ дѣлѣ, было ей бояться? Фелисите радовалась, что снова увидѣла Аполлину; слѣдовательно, Фелисите не измѣнилась.

— А вѣдь я васъ цѣлыхъ три недѣли не видала, сказала маркиза, когда всѣ усѣлись.

— Да, цѣлую вѣчность, отвѣчала мадамъ Дюбуръ.

— А я тебя разъ видѣла, сказала Аполлина.

— Какъ такъ?

— Да, я тебя видѣла третьяго дня на балѣ.

— Ты была на балѣ? съ маменькой и сестрой?

— Нѣтъ, безъ меня, замѣтила особеннымъ тономъ мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— Я была съ мадамъ Дюмарсе, сказала Аполлина: — мы сидѣли въ галлереѣ; оттуда видна вся зала; и если бы ты хотя разъ подняла голову, ты сейчасъ бы меня замѣтила.

— Такъ ты видѣла, какъ я танцовала?

— Разумѣется.

— Какъ тебѣ понравилось мое платье?

— Прелестно.

— Какая досада, что я не взглянула на галлерею! мы дѣлали бы другъ другу знаки весь вечеръ.

Въ разговорѣ и манерахъ Фелисите было что-то простодушное, дѣтское, уничтожавшее послѣдніе слѣды безпокойства въ душѣ Аполлины. Никогда еще молодая маркиза не была такъ любезна; она цаловала руки матери, обнимала сестру, была, казалось, въ восторгѣ, что находится между своими. Радость ея была непритворна, и Дюбуръ съ наслажденіемъ любовался дочерью, жалѣя только, что наслажденіе это достается ему такъ рѣдко.

За столомъ онъ сказалъ ей:

— Ты знаешь, что мужъ твой пріѣзжалъ ко мнѣ какъ-то и остался обѣдать со мной и мадмоазель де ла Пейроньеръ? Жена гостила въ это время съ Аполлиной у нашихъ друзей жъ Орлеанѣ.

— Да, онъ говорилъ мнѣ, отвѣчала Фелисите. — Я ему на это благодарна.

— Твой мужъ прекрасный человѣкъ, сказалъ Дюбуръ.

— Это правда, отвѣчала Фелисите: — онъ только и думаетъ, какъ бы доставить мнѣ удовольствіе. Вчера еще, возвратившись домой. и нашла у себя на туалетѣ новый бирюзовый приборъ, удивительно красивый. Я надѣну его сегодня къ ужину къ Палѣ-Роялѣ.

— Тамъ, вѣроятно, будетъ много гостей, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ: — я знаю больше двадцати дамъ, которыя приглашены.

— Да, только танцовать не будутъ, отвѣчала Фелисите.

— Чтожь, надо тебѣ немножко и отдохнуть, замѣтила мадамъ Дюбуръ: — эти балы, того и жди, разстроятъ твое здоровье.

— Напротивъ того, возразила Фелисите, смѣясь: — я никогда не чувствую себя такъ хорошо, какъ протанцовавши дня два шли три сряду. Танцуютъ большею частью менуэты, а это неутомительно…

Менуэтъ напомнилъ Аполлинѣ шевалье де Люссака, и, любопытствуя услышать, что скажетъ о немъ Фелисите, она тотчасъ же вмѣшалась въ разговоръ.

— Ты превосходно танцуешь менуэтъ, сказала она.

— Оттого, что учусь у Депре.

— Мы и кавалера твоего замѣтили.

— А, шевалье де Люссака; лучше его никто не танцуетъ. Ему въ первый разъ вздумалось пригласить меня, хотя онъ почти безвыходно живетъ въ отелѣ Блеваля. Благодаря этому менуэту, я пріобрѣла десятка два смертельныхъ враговъ.

— Такъ съ нимъ всѣмъ хочется танцовать? спросила мадамъ Дюбуръ.

— Разумѣется, отвѣчала молодая маркиза: — дамы его ужасно балуютъ; я не знаю человѣка капризнѣе, несноснѣе; я въ него не влюблена, и не будь онъ другомъ Огюста, я готова сказать ему, что я его ненавижу.

Это было, вѣроятно правда, потому что шевалье поставилъ себѣ за правило до безконечности разнообразить манеру своего ухаживанья; и былъ увѣренъ, что сколько же полезно занимать умъ женщины, сколько и сердце.

Слова маркизы разсѣяли всѣ опасенія Аполлины: могла ли она, не знакомая съ любовью, вообразить себѣ, что ненавидимый легко можетъ сдѣлаться любимымъ?

Фелисите уѣхала очень рано: ей надо было заняться туалетомъ. Аполлина безъ ропота покорилась судьбѣ своей, т. е. разлукѣ съ сестрою на нѣсколько дней; но на другой же день поутру мадамъ Дюбуръ получила отъ Фелисите записку: у маркизы де Блеваль сдѣлалась мигрень, и она не могла ѣхать съ невѣсткой въ оперу; Фелисите могла располагать ложей и пригласила своихъ родителей.

Маркиза думала, что ложа ея назначена только для высшихъ придворныхъ лицъ и согласилась на желаніе Фелисите только потому, что вмѣшался маркизъ, замѣтившій, что жена готова заплакать, если ей не удастся быть въ пятницу въ театрѣ. Если бы ему не было необходимости уѣхать до завтра въ Версаль, онъ даже рѣшился бы, можетъ статься, явиться въ ложѣ наединѣ съ женой, и скорѣе согласился бы показаться смѣшнымъ въ глазахъ публики, нежели лишить Фелисите удовольствія. Фелисите, разумѣется, скрыла все это отъ своихъ родителей, и такъ какъ въ ложѣ было шесть мѣстъ, то Аполлина и мадмоазель де ла Пейроньеръ, очень естественно, были въ числѣ зрителей.

Мадамъ Дюбуръ, здоровье которой слабѣло въ продолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, вела жизнь уединенную и ѣздила въ театръ очень рѣдко. Аполлина была въ восторгѣ, что услышитъ музыку и проведетъ вечеръ съ Фелисите.

Молодая маркиза сѣла съ своими родственниками въ карету не раньше того часа, когда всѣ ложи были уже, по ея расчету, полны зрителей. Появленіе ея произвело эффектъ; ея нарядъ отличался изящностью, а нарядъ Аполлины простотою. Мадамъ Дюбуръ пригласила ихъ сѣсть впереди, и глаза всѣхъ тотчасъ же обратились въ двухъ красавицъ.

Фелисите была очень довольна, что привлекаетъ общее вниманіе, Аполлину оно сильно смущало. Фелисите раскланивалась направо и налѣво, повсюду встрѣчая знакомыхъ, а Аполлина устремила глаза свои на сцену и ничто въ мірѣ не могло, казалось, отвлечь ея вниманія.

Давали балетъ „Четыре стихіи“. Аллегорическая пьеса эта была довольно холодна, но смѣсь пѣнія съ танцами восхищала Аполлину. Она часто говорила Фелисите въ полголоса: „прекрасно! не правда ли, какъ это прекрасно?“

Около, половины третьяго акта разговоры въ ложахъ прекратились, въ залѣ воцарилось глубокое молчаніе, и глаза всѣхъ устремились на сцену.

— Смотри, сказала Фелисите: сейчасъ будетъ танцовать Зефирина.

На сцену вышла маленькая, худощавая женщина, лицо которой ничѣмъ не было замѣчательно, но каждое движеніе отличалось граціей. Ее встрѣтилъ громъ рукоплесканій. Она начала танцевать. Ножки ея едва касались пола; самыя трудные па исполняла она въ совершенствѣ. При каждомъ движеніи ея головы или рукъ, при каждой улыбкѣ ея восторгъ публики удвоивался. Но едва только скрылась она за кулисами, какъ вниманіе публики къ пьесѣ исчезло, и едва ли не одна Аполлина дослушала конецъ третьяго акта.

Въ сосѣдней ложѣ сидѣли два господина, — люди, принадлежащіе, повидимому, къ хорошему обществу, хотя Фелисите и сказала, что не знаетъ ихъ. Въ антрактѣ одинъ изъ нихъ сказалъ другому:

— Кто ее теперь содержатъ, Зефирину?

— Съ недѣлю тому назадъ, отвѣчалъ другой, сидѣвшій ближе къ Аполлинѣ: — ее взялъ маркизъ де Блеваль. Она оставила для него ла Поплиніера, который давалъ ей двѣ тысячи экю въ мѣсяцъ.

— А! возразилъ другой: — маркизъ, я думаю, платитъ меньше: но что нибудь да считаются же его молодость и красота.

Они взяли свои шляпы и вышли въ коридоръ.

Дюбуръ и жена его были, къ счастью, заняты въ это время отъискиваньемъ вѣера, выпавшаго изъ рукъ мадмоазель де ла Пейроньеръ, и не слышали этого разговора; но Аполлина была поражена какъ громомъ. У ней потемнѣло въ глазахъ, когда Фелисите, наклонилась къ ней, спросила ее шопотомъ:

— Слышала ты, что они сказали?

— Что?

— Они сдавали, что эта танцовщица любовница моего мужа.

— Эта подлая клевета, отвѣчала внѣ себя Аполлина.

— Мнѣ уже говорили объ этомъ, продолжала спокойно маркиза: — надо спросить Огюста, правда это или нѣтъ. Аполлина смутилась. Она была уже въ томъ возрастѣ, когда могла имѣть понятіе о любви, и думала, что любовь не можетъ существовать безъ ревности. Какъ же изъяснить равнодушіе, съ которымъ. Фелисите переноситъ такую обиду? Неужели она уже разлюбила своего мужа? Легко вообразить себѣ, какъ тревожила эта мысль Аполлину, но, не будучи въ состояніи объяснить себѣ дѣло сейчасъ же, она постаралась усмирить свое волненіе.

Начался послѣдній актъ. Сосѣди Аполлины не воротилась на своя мѣста, и она просидѣла до конца спектакля въ мрачномъ раздумьи, ничего не видя и не слыша.

Такъ какъ въ сѣняхъ было долго ожидать экипажей, — что, по словамъ Фелисите, было самою пріятною частью вечера, — то никто и не торопился. При разъѣздѣ изъ Оперы, по пятницамъ, сходился весь beau mond Парижа, и многія изъ дамъ ѣздили въ театръ только затѣмъ, чтобы быть при разъѣздѣ.

!!!!!!Пропуск 69-70

получать извѣстія отъ сына и изъ арміи. Она уѣхала, не дождавшись весны.

Уѣхавши изъ Парижа въ такое время, когда еще никто почти и не думалъ собираться въ деревню, Фелисите, естественно, скучала деревенскою жизнью, хотя маркиза и не забыла пригласить для развлеченія кое какихъ короткихъ пріятельницъ.

Мѣстопребываніе, показавшееся Фелисите прошедшій годъ очаровательнымъ, стало ей противно. Она нерѣдко проводила большую часть дня у себя въ комнатѣ, лежа на оттоманѣ, зѣвая и дожидаясь, какъ благополучія, слѣдующаго часа. Ей и въ голову не приходило заняться чѣмъ нибудь для развлеченія. За полтора года, проведенные въ вихрѣ большого свѣта, она до того привыкла, чтобы ее занимали другіе, что совершенно утратила способность не скучать наединѣ. Единственнымъ развлеченіемъ ея была переписка съ Аполлиной, и никогда не поддерживала она ее такъ дѣятельно. Она жаловалась ей на ненавистную жизнь въ Блевалѣ. Но Аполлина не могла составить себѣ яснаго понятія о бремени праздной жизни, и слѣдовательно не могла оцѣнить этихъ жалобъ. Она посылала Фелисите всѣ любопытныя новыя книги и ноты, старалась занимать ее разсказами о событіяхъ въ нѣдрахъ семейства Дюбуръ и всего больше говорила о ребенкѣ, который черезъ нѣсколько мѣсяцевъ появится на свѣтъ.

При другихъ обстоятельствахъ, маркиза де Блеваль, конечно, не забыла бы высказать свое неудовольствіе на капризы и мины невѣстки. Но Фелисите сдѣлалась существомъ столь важнымъ для счастья и поддержки имени ея сына, что она не только не рѣшалась потревожить ее упрекомъ, но, напротивъ того, удвоила свою къ ней внимательность и заботилась только о томъ, чтобы печаль и скука не разстроили ея здоровья. Маркиза обрадовалась, когда съ весною окрестные замки оживились пріѣздомъ жильцовъ. Она тотчасъ же пригласила къ себѣ всѣхъ сосѣднихъ дворянъ. Безконечныя развлеченія окружили Фелисите, которая скоро повеселѣла.

Два мѣсяца прошли въ увеселеніяхъ; переписка съ Аполлиной стала лѣнивѣе; однажды вечеромъ, когда молодежь только что принялась за petits jeux (лѣтомъ въ замкѣ не танцовали), маркиза получила почту. Въ числѣ пятнадцати или двадцати писемъ отъ разныхъ лицъ, она тотчасъ же узнала одно отъ мадмоазель де ла Пейроньеръ, и подошла въ уголъ къ канделябру прочитать его.

Едва только успѣла она пробѣжать первыя строки, какъ невольно вскрикнула; къ счастью, за шумомъ никто этого не услышалъ, и она поспѣшила спрятать всѣ письма и принять спокойное выраженіе лица.

Въ этотъ вечеръ ужинъ былъ поданъ раньше обыкновеннаго, и она никого не удерживала, когда гости начали разъѣзжаться. Фелисите оставалась еще въ залѣ, разговаривая съ четырьмя или пятью особами, жившими въ замкѣ. Маркиза подошла къ ней, очень ласково сказала, что пора отдохнуть, и ушла къ себѣ въ комнату.

На другой день поутру маркиза вошла въ Фелютте, когда она еще не вставала, и необыкновенный приходъ ея тотчасъ же пробудилъ въ душѣ молодой женщины какое-то неопредѣленное безпокойство, выразившееся на ея лицѣ.

— Вы удивляетесь, что я пришла къ вамъ такъ рано, сказала маркиза, садясь возлѣ кровати и взявши невѣстку за руку: я не хотѣла нарушить вашего сна и потому не сообщила намъ вчера свечеру непріятную новость. Отецъ вашъ боленъ, очень боленъ.

— Боже мой! воскликнула Фелисите, поблѣднѣвши: — не опасно, надѣюсь?

Маркиза обняла ее, посмотрѣла на нее печально и сказала:

— Вы должны приготовиться ко всему.

— Ко всему! повторила, вздохнувши Фелисите: — а что вы хотите этимъ сказать? Умеръ онъ? онъ умеръ?

Маркиза молча потупила глаза.

— Отецъ мой! воскликнула Фелисите въ отчаяньи: — Боже! Такъ я его больше не увижу! О, зачѣмъ я его оставила! Онъ умеръ не благословивши меня, не….

Ручей слезъ полился изъ ея глазъ, и рыданія не дали ей доскакать начатаго.

Маркиза больше всего боялась дурныхъ послѣдствій этой вѣсти для женщины, беременной уже седьмой мѣсяцъ. Слезы невѣстки успокоили ея: горесть прорвалась въ нихъ наружу и опасность уменьшилась. Маркиза обняла Фелисите, совѣтовала ей скрѣпиться сердцемъ, напомнила ей о мужѣ и о близкомъ разрѣшеніи отъ бремени и позволила ей прочесть письмо мадмоазель де ла Пейроньеръ только когда она уже нѣсколько успокоилась.

Письмо было самое короткое; мадмоазель де ла Пейроньеръ извѣщала въ немногихъ словахъ, что вотчимъ ея заболѣлъ на прошлой недѣлѣ оспой и умеръ черезъ шесть дней, а мать ея въ такомъ отчаяньи, что она не рѣшается оставить ее ни на минуту.

— Я ѣду сію минуту, сказала Фелисите, прочитавши письмо: — мнѣ надо поспѣшить къ матушкѣ… Боже мой, какъ будетъ она жить безъ него!

Маркиза тоже хотѣла уѣхать какъ можно скорѣе. Не зная брачнаго контракта покойника, она опасалась, чтобы большая частъ наслѣдства не досталась вдовѣ. Она сказала, что готова ѣхать сегодня же утромъ. Кликнувши въ невѣсткѣ горничныхъ и приказавши имъ не покидать ея до ея возвращенія, она пошла собираться въ дорогу.

Существа безхарактерныя похожи на зеркало: они быстро дѣлаются копіями того, что ихъ окружаетъ. Несмотря, однако же, на то, что полтора года, прожитыхъ въ большомъ свѣтѣ, измѣнили привычный образъ мыслей молодой маркизы, зародышъ теплаго чувства еще не совершенно заглохъ въ ея сердцѣ. Внезапный ударъ исхитилъ ея изъ свѣтскаго омута и воскресилъ въ ней всѣ лучшія чувства юности. Она перенеслась мысленно къ матери, плакала вмѣстѣ съ нею и съ Аполлиной. О, какъ несчастна, должно-быть, Аполлина, — Аполлина — вторая дочь его! Фелисите никогда такъ не любила кузины. Она взывала къ ней, покамѣстъ горничныя надѣвали на нее бѣлое платье за отсутствіемъ траурнаго, которое не предвидѣлось надобности брать съ собою въ замокъ.

Окончивши туалетъ, она сѣла къ окну, нетерпѣливо ожидая часа отъѣзда. Устремивши глаза на дорогу, по которой должны были привести почтовыхъ лошадей, она проклинала медленность прислуги. Наконецъ лошади были приведены, карета готова, и онѣ уѣхали.

Фелисите на силу упросила тещу дѣлать во семидесяти пяти миль въ день. Блѣдность и измѣнившіяся черты лица ея сильно пугали маркизу, которая заботилась только о ребенкѣ, жизнь котораго получила теперь еще больше значенія съ ея глазахъ.

Долго ѣхали онѣ, и ничто не развлекало унынія Фелисите. По временамъ только, вспоминая свое дѣтство, мать и Аполлину, она проливала безполезныя слезы.

Путешественницы представляли рѣзкій контрастъ: Фелисите едва могла заставить себя отвѣчать на внимательность тещи, а теща притворялась сильно опечаленною, тогда какъ сердце ея трепетало отъ радости.

Маркиза строила уже планы покупки помѣстья поближе къ столицѣ, увеличенія прислуги и экипажей, новой меблировки отеля и жизни на болѣе богатую ногу. Все это зависѣло, конечно, отъ существованія слабаго созданія, плакавшаго, сидя возлѣ нея въ каретѣ; но она полагалась больше на время и на характеръ невѣстки, нежели на фразы утѣшенія, и продолжала думать о своихъ дѣлахъ.

На второй день Фелисите, дѣйствительно, уже заговорила съ своею спутницей, и даже о постороннихъ предметахъ; маркиза воспользовалась этимъ случаемъ, чтобы отвлечь ее отъ печальныхъ мыслей и успѣла если не развеселить, то успокоить ее на столько, что, прибывши въ Парижъ, она чувствовала себя здоровою.

Едва только почтовая карета въѣхала въ отель Блеваля, какъ Фелисите приказала заложить экипажъ, и, на скоро одѣвшись въ черное платье, отправилась съ тещею къ матери.

Про въѣздѣ въ улицу, карета ихъ вдругъ остановилась.

— Что тамъ? спросила маркиза, выглядывая изъ окна.

— Похороны, отвѣчала какая-то прохожая.

— Можетъ быть, тоже отецъ семейства! сказала Фелисите, горько заплакавши.

Похороны были великолѣпныя. Впереди шло множество священниковъ. Видно было, что хоронятъ кого-то богатаго; за гробомъ ѣхало каретъ съ пятдесятъ, и сотни двѣ или три бѣдныхъ несли факелы^[10].

— Должно быть покойникъ любилъ дѣлать добро, сказала Фелисите: — я никогда не видала столько бѣдныхъ за гробомъ. Если бы отецъ мой не умеръ двѣнадцать дней тому назадъ, я подумала бы, что это его хоронятъ. Я узнаю тутъ всѣхъ его друзей.

— Кто нибудь изъ генеральныхъ откупщиковъ, проговорила маркиза, проклиная внутренно эту встрѣчу.

Наконецъ процессія прошла, и карета тронулась съ мѣста. Онѣ подъѣзжали уже къ дому Дюбура, когда маркиза выглянула изъ кареты и невольно вскрикнула. Домъ былъ обтянутъ чернымъ сукномъ.

Фелисите; несмотря на стараніе тещи скрыть отъ нея это зрѣлище, замѣтила траурное убранство и догадалась о его причинѣ.

— Маменька, маменька! закричала она и лишилась чувствъ.

Глубокій эгоизмъ маркизы дѣлалъ ее обыкновенно ко всему равнодушною; но на этотъ разъ ея собственные интересы столкнулись съ чувствами Фелисите.

— Не въѣзжать, не въѣзжать! закричала она лакею, который соскочилъ съ запятокъ: — поди, отыщи мадмоазель де ла Пейровьеръ и скажи ей, что сестра ея здѣсь умираетъ.

Маркиза достала флаконъ, дала его понюхать невѣсткѣ, опустила стекла кареты и задернула сторы, и распустила Фелисите корсетъ. Молодая маркиза не подавала никакого знака жизни. Нечего было и думать внести ее въ домъ отца: это значило бы удвоить ея отчаянье.

— Что тутъ дѣлать? думала маркиза — Она умретъ.

Кучеръ придвинулъ, по ея приказанію, карету къ стѣнѣ. Въ это время лакей возвратился, онъ открылъ дверцы, и женщина въ траурной одеждѣ бросилась въ карету. То была Аполлина.

— А мадмоазель де ла Пейроньеръ почему не посмѣшила мнѣ на помощь? спросила маркиза лакея.

— Меня къ ней не пустили, отвѣчалъ слуга: — она легла въ постель и не велѣла будить себя ни для кого.

Аполлина стала между тѣмъ на колѣни передъ Фелисите, осыпала ее поцалуями, звала ее отчаяннымъ голосомъ, но не плакала, потому что дожила до несчастья, незнающаго уже слезъ.

— Дайте ей понюхать соли, сказала маркиза, подавая флаконъ Аполлинѣ, въ которой узнала дѣвушку, видѣнную ею у Дюбура.

Аполлина хотѣла послѣдовать ея совѣту, но Фелисите сдѣлала движеніе, вздохнула и открыла глаза.

— Фелисите! сестрица! прошептала Аполлина.

Фелисите узнала сестру, и горесть ожила въ ней съ новою силой.

— Такъ это правда? сказала она: — и маменьки нѣтъ?

— Увы! отвѣчала Апэллина я прильнула губами къ холодной рукѣ сестры.

— Какъ мы несчастны, Аполлина! сказала Фелисите голосомъ, заставившимъ Маркизу вздрогнуть: — плачь, плачь со мною, сестрица! Ты была тоже ихъ дочерью; теперь мы сироты.

Фелисите обвила руками ея шею и прижала ее къ груди. Маркиза поспѣшила пересѣсть на переднее мѣсто.

— Сядьте возлѣ нея, мадмоазель Дюбуръ, и, умоляю васъ, не покидайте ея, сказала она, помогая Аполлинѣ сѣсть.

Потомъ она наклонилась къ дверцамъ и сказала:

— Въ отель, скорѣе!

Лошади тронулись крупной рысью.

— Ободрись, Фелисите, говорила Аполлина, прижимая ее къ себѣ и не замѣчая почти, что они ѣдутъ: — вспомни о мужѣ, о ребенкѣ, о подругѣ твоего дѣтства, у которой не осталось никого кромѣ тебя на этомъ свѣтѣ.

Слезы закапали изъ ея глазъ.

Маркиза устремила свои взоры на ту, присутствіе которой разсѣивало отчасти ея опасенія. Она чувствовала къ ней что-то въ родѣ признательности и видѣла въ ней ангела, посланнаго ей небомъ въ помощь.

— О, если бы я по крайней мѣрѣ увидѣла ихъ передъ кончиной! сказала Фелисите, — говорили они обо мнѣ?

— Да, они благословляли тебя до послѣдней минуты и молятся за тебя теперь на небѣ.

— За насъ, сказала Фелисите, прижимая ее къ сердцу: — ахъ, какъ они тебя любили! Завидую тебѣ, ты не оставляла ихъ.

Аполлина подняла свои прекрасные глаза въ небу съ выраженіемъ неизъяснимой горести.

— Судьба избавила васъ отъ зрѣлища ихъ страданій, сказала маркиза: — теперь они покоятся въ мирѣ….

— Много они страдали? прервала ее Фелисите, обращаясь къ Аполинѣ.

— Нѣтъ, отвѣчала сквозь слезы Аполлина: — тетушка была вовсе безъ сознанія. Мы, разумѣется, ни на минуту не могли отвести ее отъ мужа; оспа пристала въ ней, и она умерла черезъ недѣлю послѣ него, въ безпамятствѣ.

— Такъ она не узнавала ни тебя, ни сестры?

— Когда бредъ переставалъ на минуту, узнавала. Тогда она вспоминала и тебя.

— Бѣдная маменька! воскликнула Фелисите, припавши головою къ влечу Аполлины.

Когда они пріѣхали въ отель Блеваля, маркиза настояла на томъ, чтобы Фелисите вошла съ помощью двухъ лакеевъ; но Фелисите не хотѣла оставить руки Аполлины и, вошедши къ себѣ въ комнату, сказала: — теперь мы не разстанемся.

— Никогда! смазала маркиза, оправившись наконецъ отъ испуга.

— Никогда! сказала Аполлина, обнимая сестру.

XIII.
ТРАУРЪ.

Для Аполлины было тѣмъ болѣе кстати найти пріютъ у Фелисите, что смерть дяди и тетки лишила ее всѣхъ средствъ существованія.

Дюбуръ записалъ въ день своей сватьбы за баронессой де ла Пейроньеръ четыреста тысячъ ливровъ, которые теперь, естественно, должны были быть раздѣлены между ея дочерями. Кромѣ того, на нѣсколько часовъ до кончины, онъ позвалъ нотаріуса и подписалъ духовную, въ которой завѣщалъ все свое имѣніе женѣ. Будучи увѣренъ, что жена не покинетъ племянницы, онъ не счелъ нужнымъ сдѣлать какое нибудь особенное распоряженіе въ пользу Аполлины, а мадамъ Дюбуръ послѣдовала за нимъ въ могилу такъ скоро, что ни успѣла устроить участи сироты.

Легко себѣ вообразить, что Аполлина, въ горѣ, вовсе объ этомъ не думала. Она цѣнила пребываніе свое въ отелѣ Блеваль только какъ удовольствіе находиться близь Фелисите. Плача вмѣстѣ съ сестрою, она плакала уже не такъ горько, и клгда ввечеру маркиза уговорила свою невѣстку лечь въ постель, а Аполлину проводили въ назначенную ей комнату, она заснула глубокимъ, крѣпкимъ сномъ, недѣли три не смыкавшимъ ея глазъ.

Покамѣстъ Фелисите и сестра ея вкушали благотворный сонъ, маркиза, извѣстившая уже мадмуазель де ла Пейроньеръ о похищеніи Апполины, поспѣшила къ своей старой пріятельницѣ.

Она застала мадмоазель де ла Пейроньеръ еще на ногахъ, огорченною смертью мадамъ Дюбуръ больше, нежели можно было ожидать. Маркизѣ не дорого стоило прикинуться глубоко сочувствующей ея горю; но вскорѣ она заговорила о дѣлѣ, исключительно занимавшемъ ея мысли.

Мадмуазель де ла Пейроньеръ только что провела нѣсколько часовъ съ дѣловыми людьми и очень хорошо знала состояніе покойнаго: послѣ Дюбура осталось четыре милліона и единственною наслѣдницею его была Фелисите; только двѣсти тысячъ ливровъ, какъ часть капитала мадамъ Дюбуръ, доставались строй дѣвѣ.

Во всякое другое время двѣсти тысячъ лавровъ полказались бы маркизѣ суммою очень значительною; но, имѣя возможность располагать по своему произволу доходами съ четырехъ милліоновъ, она была уже довольно счастлива и выказала непритворное удовольствіе, что и мадмоазель де да Пейроньеръ достанется часть этого наслѣдства.

Онѣ условились сократить, сколько возможно, всѣ формальности, и, возвратясь домой, маркиза не спала отъ радости всю ночь.

Ва другой день поутру мадмоазель де ла Пейроньеръ пріѣхала навѣстить сестру. Она вошла какъ разъ въ ту минуту, когда обойщики обивали, по приказанію маркизы, комнату Фелисите^[11], и видъ печальнаго убранства вызвалъ новыя слезы на глаза кузинъ.

Старая дѣва тоже заплакала и сказала нѣсколько ласковыхъ словъ Аполлинѣ.

— Я очень рада, мадмоазель Дюбуръ, сказала она, — что случай свелъ васъ всѣхъ троихъ вмѣстѣ; мы можемъ съ сестрою заняться вашею будущностью. Мнѣ очень жаль, что вашъ дядюшка и мать моя не умѣли сдѣлать никакого распоряженія въ вашу пользу, но я и Фелисите, мы были свидѣтелями усердія, съ которымъ вы за ними ухаживали, и должны вознаградить васъ за вашу къ нимъ любовь. Фелисите не можетъ, правда, располагать своими деньгами безъ согласія мужа, но найдетъ, я надѣюсь, возможность удвоить пенсію, которую я желаю вамъ назначить, чтобы вы могли жить приличнымъ образомъ въ монастырѣ, куда, я предполагаю, вы намѣрены теперь удалиться.

Никто ни словомъ не прервалъ этой рѣчи; но когда мадмуазель де ла Пейроньеръ кончила, Фелисите сказала съ живостью:

— Благодарю, благодарю васъ, сестрица. Я тоже хочу обезпечить будущность Аполлины: она никогда меня не оставитъ.

— Никогда! повторила мадмоазель де ла Пейроньеръ съ удивленіемъ.

— Такъ по крайней мѣрѣ я желаю, сказала Аполлина, нѣжно глядя на молодую маркизу. — Впрочемъ, прошу васъ вѣрить, что это желаніе не уменьшаетъ моей признательности за ваше великодушное предложеніе.

Аполлина говорила отъ души: въ предложеніи мадмоазель де ла Пейроньеръ было столько благороднаго и деликатнаго, что Аполлина была онъ глубоко тронута и считала себя ей обязанною, хотя никогда бы не согласилась получать средства къ существованію отъ старшей дочери мадамъ Дюбуръ.

— Развѣ вы намѣрены жить своимъ хозяйствомъ? спросила мадмоазель де ла Пейроньеръ маркизу. — Кажется, вы еще такъ молоды….

— Я остаюсь у тещи, прервала ее Фелисите. — Она сама просила кузину остаться здѣсь.

— Тѣмъ лучше, отвѣчала мадираэель де ла Пейроньеръ. — Я потому только предложила вашей кузинѣ приличное во всѣхъ отношеніяхъ убѣжище, что не думала, чтобы она захотѣла жить не въ своемъ кружкѣ.

Аполлина прижалась къ Фелисите и сказала.

— Я хочу жить съ нею; до остального мнѣ нѣтъ дѣла.

— Желаю, чтобы вы обѣ остались этимъ довольны, сухо отвѣчала мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— А вы что намѣрены дѣлать? спросила ее Фелисите.

— Я возвращусь въ Сентъ-Шамонъ, къ старымъ друзьямъ и старымъ привычкамъ; выѣзжать буду я только къ вамъ.

— И, надѣюсь, часто, сказала Фелисите, обнимая ее. — Мы назначимъ день, въ который я буду присылать за вами экипажъ, и мы будемъ обѣдать вмѣстѣ, покамѣстъ я не выхожу изъ своихъ комнатъ, а потомъ у тещи. Вѣдь вы не откажете?

— Разумѣется; я уважаю маркизу, какъ нельзя больше, и совѣтую вамъ во всемъ слѣдовать ея наставленіямъ.

Аполлина была очень рада, что Фелисите развлеклась и хотя на минуту забыла свое горе. Полагая, что бесѣда съ мадмоазель де ля Пейроньеръ гораздо способнѣе поддержать въ молодой маркизѣ душевное спокойствіе, она оставила сестеръ наединѣ и удалилась къ себѣ въ комнату.

Въ первыя двѣ недѣли Фелисите не чувствовала еще скуки уединенія, предписываемаго приличіемъ: горесть ея была еще слишкомъ жива, и присутствіе Аполлины доставляло ей удовольствіе. Она не принимала никого, за исключеніемъ сестры, тещи и герцога де Кроасси, два раза пріѣзжавшаго навѣстить ее. Но на третью недѣлю дни начали ей казаться безконечными.

Глубокая печаль не мѣшала Апполинѣ заниматься единственнымъ близкимъ ея сердцу существомъ; она очень хорошо понимала, какъ тяжела должна быть для Фелисите затворническая жизнь въ траурной комнатѣ, и не пренебрегала никакими средствами для ея развлеченія. Она скрывала собственную печаль и заводила разговоры о постороннихъ предметахъ. Огюстъ написалъ женѣ нѣжное письмо, и Аполлина говорила ей только о его любви и о радости ихъ будущаго свиданія. Но Фелисите едва отвѣчала на эти слова и часто даже зѣвала, слушая кузину.

Аполлина видѣла, что скука душитъ ея кузину; но, увы! она ничѣмъ не умѣла ее развлечь, и предложила наконецъ прочесть ей что нибудь.

— Ты знаешь, что книги мнѣ всегда были скучны, сказала Фелисите.

— Это правда, подумала Аполлина. — Что же тутъ дѣлать?

Блѣдность Фелисите и апатія, выражавшаяся въ чертахъ лица ея, пугали Аполлину до такой степени, что на другой день она поспѣшила на встрѣчу доктору Поти и сообщила ему свои опасенія.

— Ей надо подышать чистымъ воздухомъ, отвѣчалъ докторъ: — пусть ѣздитъ подальше за городъ; это ей необходимо.

— Слава Богу, это развлечетъ ее! подумала Аполлина, провожая доктора къ кузинѣ.

Вошла Фелистие.

Герцогъ порадовался перемѣнѣ ея здоровье, къ лучшему; молодая маркиза, казалось, ожила. Она очень мило извинилась, что заставила себя ждать, и, замѣтивши, что Аполлина хочетъ выйти, сказала:

— Кудажь ты?

— Мадмоазель Дюбуръ, замѣтилъ герцогъ — и то уже принуждена была пробыть нѣсколько времени въ обществѣ старика.

Аполлина сѣла.

Желая удалить отъ своихъ собесѣдниковъ всѣ печальныя мысли, герцогъ говорилъ только о своемъ путешествіи, о томъ, какъ провелъ онъ этотъ день при дворѣ, и о тысячѣ разныхъ разностей, изъ которыхъ склеивается свѣтскій разговоръ. Аполлина вмѣшивалась въ бесѣду только по необходимости, когда ее о чемъ нибудь спрашивали, и Фелисите не выказывала особенной скуки; она даже пересказала какой-то смѣшной случай, только что разсказанный въ салонѣ маркизы.

Нельзя было не замѣтить удовольствія, съ которымъ Аполлина слушала кузину. Раза два или три она даже улыбнулась, но эти улыбки походили на лучи солнца, прорывающіеся сквозь бѣгущіе тучи, и лицо ея тотчасъ же принимало опять выраженіе глубиной врусти.

Герцогъ наблюдалъ ее незамѣтно. „Или я сильно ошибаюсь — думалъ онъ — или она женщина съ душою. Съ душою! это рѣдкость“.

Онъ просидѣлъ у Фелисите больше часу. Нѣсколько легкихъ зѣвковъ маркизы дали ему замѣтить, что пора проститься. Онъ поцаловалъ руку внучкѣ и сказалъ, обращаясь къ Аполлинѣ:

— Надѣюсь, что я буду имѣть удовольствіе встрѣчать васъ и впредь. Бываете вы у маркизы?

— Не хочетъ, отвѣчала Фелисите: — а знаетъ, что это доставило бы мнѣ много удовольствія.

— Теперь не могу, сказала Аполлина, удерживая свои слезы. — Клянусь тебѣ, что не могу.

— Все семейство вооружится противъ васъ, мадмуазель Дюбуръ, сказалъ герцогъ: — и когда нибудь да придется же уступить.

Онъ уѣхалъ. Едва успѣлъ онъ выйти, какъ Фелисите бросилась на софу.

— Какъ онъ долго оставался! сказала она.

— Признаюсь тебѣ, сказала Аполлина: — что послѣ всего, что ты мнѣ о немъ говорила, я не ожидала найти въ немъ столько ума; онъ пріятный собесѣдникъ.

— Да, только у него такой лукавый взглядъ, смотритъ, какъ будто хочетъ увидѣть все насквозь.

— Тѣмъ лучше для тебя, возразила Аполлина. — Чѣмъ больше тебя знаешь, тѣмъ больше любишь.

— А между тѣмъ мнѣ съ нимъ какъ-то неловко.

— А мнѣ напротивъ того. Я удивилась, что присутствіе вельможи нисколько меня не смутило.

— Это оттого, что онъ вполнѣ свѣтскій человѣкъ и умѣетъ себя держать.

— Но вѣдь и теща твоя свѣтская женщина; однакоже…. Нѣтъ, я думаю, это зависитъ отъ другого: можетъ быть, оттого, что онъ такъ безпокоится о твоемъ здоровьѣ.

Опасаясь навести Фелисите на печальныя мысли, она ничего не сказала о похвалахъ герцога покойному Дюбуру.

— Въ послѣднее время онъ, дѣйствительно, сдѣлался ко мнѣ внимательнѣе прежняго, сказала Фелисите. — Маркиза отъ этого въ восторгѣ: она все ждетъ, что онъ рѣшится наконецъ назначить Огюста своимъ наслѣдникомъ. Если я рожу сына, онъ не будетъ, я думаю, дольше колебаться; у другой его внучки, Гланденъ, есть только дочь; а мнѣ, признаюсь тебѣ, очень бы хотѣлось быть герцогиней.

— Такъ отчего же ты такъ мало стараешься его задобрить?

— Напротивъ того. Ты видѣла: я просидѣла съ нимъ цѣлый часъ, не выказывая никакой скуки, и еще воротившись изъ такого пріятнаго общества.

Эти слова сдѣлали на Аполлину необыкновенное впечатлѣніе: они удвоили ея грусть и порадовали ее тѣмъ, что доказывали спокойствіе Фелисите.

Она уже не въ первый разъ не гармонировала расположеніемъ своего духа съ кузиною. Никогда еще не было у нея такъ тяжело на сердцѣ, и никогда, можетъ быть, не было ей труднѣе примирить благородство и строгость своего характера съ легкомысленностью кузины. У ней не достало духу продолжать этотъ разговоръ, не высказывая съ трудомъ скрываемой скорби.

Къ счастью, было уже поздно, и онѣ простились. Удалившись къ себѣ въ комнату, Аполлина могла свободно предаться печальнымъ мыслямъ, безпрестанно переносившимъ ее къ смертному одру дяди и тетки. Она плавала долго, долго, но не обвиняла, кузину въ томъ, что, она такъ скоро забыла: потерю родителей, а напротивъ того, благодарила небо, что ей нечего уже опасаться за жизнь своей подруги, и находила утѣшеніе въ мысли, что Фелисите можетъ уже веселиться въ веселомъ обществѣ.

Такой взгляду на вещи, былъ тѣмъ благопріятнѣе для спокойствія, Аполлины, что въ короткое время маркиза сдѣлалась весела по прежнему, совершенно перестала говорить объ умершихъ, уходила каждый день къ тещѣ очень рано и возвращалась очень поздно.

XIV.
НАСЛѢДНИКЪ.

Фелисите уже шесть недѣль находила въ салонѣ тёщи всѣ развлеченія, которымъ позволяли ей предаваться трауръ послѣднее время беременности. Пользуясь цвѣтущимъ здоровьемъ, она очень спокойно ожидала близкаго дня разрѣшенія.

Изъ всѣхъ жителей отеля, Аполлину, безъ сомнѣнія, больше всѣхъ тревожило приближеніе этого дня; все, что два мѣсяца тому назадъ говорила маркиза о вліяніи сильнаго огорченія на слабое сложеніе Фелисите, безпрестанно приходило ей на мысль. Она наблюдала за ней съ величайшимъ вниманіемъ, и малѣйшее измѣненіе въ лицѣ Фелисите приводило ее въ сильное безпокойство.

Однажды вечеровъ, прождавши молодую маркизу очень долго и долго съ ней пробесѣдовавши, она оставила ее веселою и здоровою. Вдругъ, ночью; ее разбудилъ необыкновенный шумъ въ отелѣ.

Аполлина позвонила и спросила горничную:

— Слышишь ты этотъ шумъ, Маріанна? Поди, узнай, что тамъ такое, да воротись скорѣе назадъ.

Едва только Маріанна вышла исполнить ея приказаніе, какъ Аполлина, увѣренная, что настала роковая минута, встала и поспѣшила одѣться, тяготясь приличіями, не позволявшими ей итти къ кузинѣ.

Маріанна возвратилась съ веселымъ лицомъ.

— Молодая маркиза скоро подаривъ насъ ребенкомъ, сказала она. — Маркиза при ней, и мосьё Пети сейчасъ пріѣхалъ. Она очень страдаетъ.

— Она страдаетъ! проговорила Аполлина блѣднѣя: — опасности, однако же, нѣтъ?

— Никакой „черезъ четверть часа“, можетъ быть, все будетъ кончено.

— Ступай, Маріанна, ради Бога ступай, узнай, нѣтъ ли чего новаго.

Горничная вышла. Аполлина начала ходить по комнатѣ. Минуты казались ей часами, и сердце ея сильно билось. Но когда горничная воротилась и сказала, что изъ передней слышны крики молодой маркизы.

— Боже мой! воскликнула она; — помогите ей! спасите ее!

И, упавши на колѣни, она начала молиться съ жаромъ.

Такъ прошла ночь, показавшаяся ей вѣчностью. Наконецъ на разсвѣтѣ Маріанна прибѣжала съ словами.

— Мальчикъ! мальчикъ! Маркиза желаетъ васъ видѣть.

Аполлина бросилась какъ молнія въ комнату, гдѣ была уже мысленно въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ. Въ первой залѣ встрѣтила она маркизу, съ торжествующимъ лицомъ выходящую отъ Фелисите. Маркиза пожала ей руку ласково, почти дружески.

— Сынъ, сказала она: — я сейчасъ напишу объ этомъ Огюсту. Войдите; она уже два раза васъ спрашивала.

Аполлина вошла на цыпочкахъ и приблизилась, стараясь не дѣлать шуму, къ постели кузины, протянувшей къ ней руки.

— Ты знаешь — мальчикъ? сказала Фелисите. — Маркиза очень довольна.

— А я! каково тебѣ?

— Посмотри же на него.

Ребенокъ лежалъ Въ люлькѣ у ногъ матери. Аполлина осторожно приподняла покрывавшее его одѣяло.

— А, какой хорошенькій! оказала она. — Онъ ужасно на тебя похожъ. Что за ручка! такъ и хочется поцаловать.

— Чтожь, поцалуй, отвѣчала молодая маркиза смѣясь.

Аполлина прижала свои губы къ маленькой ручкѣ дитяти

— Сынъ ной! сынъ кой! прошептала она съ чувствомъ, вызвавшимъ на глаза ея слезы: — я тоже буду тебѣ матерью.

Сидѣлка, слѣдуя приказанію доктора, замѣтила, что карнизѣ нора остаться наединѣ и отдохнуть. Аполлина обняла кузину, взглянула въ послѣдній разъ на новорожденнаго и тотчасъ же удалилась.

Въ первую недѣлю послѣ этого счастливаго событія, подруги проводили ежедневно по нѣскольку часовъ вмѣстѣ; но когда Фелисите встала и могла сидѣть въ креслахъ, къ ней начали пріѣзжать столько знакомыхъ, что Аполлина видѣла ее только за обѣдомъ, приносимымъ для нихъ двоихъ въ комнату молодой маркизы.

Веселость и здоровье Фелисите, и время, изцѣляющее всѣ раны, съ каждымъ днемъ ослабляли скорбь Аполлины. Хотя сердцемъ ея еще часто овладѣвала глубокая грусть, однако же, она могла кое чѣмъ развлекаться: принялась снова за кисти и даже раскрывала иногда клавесинъ, стоявшій у нея въ комнатѣ. Сначала звуки собственнаго голоса заставляли ее плакать: они напоминали ей, съ какимъ удовольствіемъ слушали ее тетка и дядя; но мало по малу это печальное воспоминаніе ослабло, и музыка услаждала ее въ уединеніи.

Чаще всего ходила она въ комнату кормилицы. Тамъ проводила она по нѣскольку часовъ, забавляя или убаюкивая малютку. Герцогъ де Кроасси, окрестившій его вмѣстѣ съ маркизою, назвалъ его Викторомъ, и Аполлина полюбила это имя тѣмъ болѣе, что мадамъ Дюбуръ звали Викториной. Она подстерегла первую улыбку малютки, видѣла, какъ ростеть онъ съ каждымъ днемъ, и жалѣла о Фелисите, которую свѣтскія обязанности такъ часто лишали счастья, бытъ вмѣстѣ съ сыномъ.

Молодая маркиза довольно часто получала письма отъ своего мужа. Блеваль надѣялся пріѣхать въ отпускъ въ октябрѣ, но теперь извѣстилъ жену, что не можетъ оставить полка, потому что полковой командиръ ѣдетъ на зиму въ Парижъ. — Къ счастью — писалъ онъ въ заключеніе — миръ очень близокъ, если будетъ еще одна кампанія, то навѣрное послѣдняя».

Эта отсрочка свиданія съ Огюстомъ огорчила Фелисите меньше, нежели ожидала Аполлина.

— Это очень досадно, сказала она, складывая письмо: — но съ полковымъ командиромъ вѣрно пріѣдутъ много офцеровъ, и амма пройдетъ не такъ скучно.

Фелисите, какъ видите, думала, какъ бы вознаградить себя на долгое уединеніе. Она увсе недѣли три какъ оставила большой трауръ и, какъ скоро силы позволили ей выѣзжать, начала прежнюю разсѣянную жизнь.

Аполлина увидѣла, что надо или отказаться отъ удовольствія проводить хоть по нѣскольку часовъ съ Фелисите, или явиться, подобно ей, въ общество маркизы. Она рѣшилась на послѣднее.

Въ первый день, когда кузина ввела ее передъ обѣдомъ въ салонъ, гдѣ находилось человѣкъ пятнадцать или двадцать гостей, она ужасно смутилась, увидѣвши себя въ кругу незнакомыхъ лицъ предметомъ общаго вниманія.

Мужчины смотрѣли на нее съ наслажденіемъ, спрашивая другъ друга, какъ ее зовутъ; женщины оглядывали ее съ ногъ до головы съ завистью и говорили, презрительно улыбаясь: «кто ее знаетъ? откуда она?»

На это не могъ отвѣчать никто, кромѣ маркизы, которой очень не понравилось, что Аполлина вспомнила теперь о давнишнемъ приглашеніи, но которая приняла ее учтиво, когда о представила ей невѣстка.

Маркизѣ, конечно, было бы пріятнѣе, если бы мадмоазель Дюбуръ не появлялась у нея въ салонѣ и удовольствовалась ролью компаньонки и гувернантки въ отелѣ Блеваля. Но она знала капризный нравъ Фелисите и не хотѣла съ ней ссориться. Она ограничивалась тѣмъ, что разсказала потихоньку, какъ понадобилась мадмоазель Дюбуръ для спасенія жизни молодой маркизы, преувеличила ея услуги и вниманіе, и прибавила, въ заключеніе, что, впрочемъ, она очень мила и хорошо воспитана.

Не будь Аполлина такъ хороша собою, дамы обошлись бы съ нею послѣ этого объясненія маркизы, можетъ быть, ласково. Онѣ могли простить ей темное происхожденіе, но красоты простить не могли, и съ перваго же появленія въ свѣтъ Аполлина пріобрѣла столько враговъ, сколько находилось въ салонѣ женщинъ.

Сидя въ углу близь кресла маркизы, она слѣдила глазами за Фелисите, бывшей предметомъ общихъ, услугъ и комплиментовъ. Она радовалась успѣхамъ Фелисите и не замѣчала, то Фелисите ею вовсе не занимается. Маркиза приняла ее довольно учтиво, — и лицо Аполлины приняло свое ясное, тихое выраженіе, когда пошли садиться за столъ.

Человѣкъ лѣтъ шестидесяти подалъ ей руку, провелъ ее въ столовую и сѣлъ возлѣ нея справа; слѣва сѣлъ какой-то молодой человѣкъ, и разговоръ, немедленно начатый старикомъ, очень помогъ ей избѣгать взглядовъ и вопросовъ молодого сосѣда.

Общій разговоръ шелъ объ арміи, въ которой у каждаго были родные или друзья.

Герцогъ ***, капитанъ гвардіи, нѣсколько дней тому назадъ возвратившійся съ королемъ, разсказывалъ множество любопытныхъ анекдотовъ. Онъ говорилъ объ осадѣ Бергъ-онъ-Зоона и о лавфельдскомъ сраженіи, выигранномъ самимъ королемъ у герцога комберлендскаго.

— Дѣло подъ Лавфельдомъ, сказалъ онъ: — рѣшилось скоро, но крови пролито больше, нежели при Фонтенуа. Графы Клермонъ и д’Эстре напомнили вамъ нашихъ древнихъ рыцарей; они дѣлали чудеса. О Блевалѣ мнѣ нечто вамъ сказать…

— Какъ! прервала со маркиза: — да я ровно ничего не знаю; сынъ не писалъ мнѣ объ этомъ ни слова.

— Право? отвѣчалъ герцогъ. — Это очень скромно. Вотъ какъ было дѣло: полковникъ былъ тяжело раненъ и принужденъ оставить сраженіе; командовать полкомъ пришлось Блевалю, и онъ три раза бросался въ аттаку съ такою яростью, что немало способствовалъ къ побѣдѣ. Король былъ свидѣтелемъ сраженія и, ложась ввечеру отдохнуть на томъ мѣстѣ, гдѣ наканунѣ ночевалъ вождь англичанъ, позвалъ Блеваля и сказалъ ему при всѣхъ насъ милостивое слово.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Читатель, вѣроятно, не забылъ того дня, когда Фелисите ввела Аполлину въ блестящій салонъ своей тещи, къ обѣду, — думаю, помнитъ также, что общій разговоръ за столомъ шелъ объ арміи, въ которой у каждаго изъ присутствующихъ были родные или друзья.

Замѣчаніе герцога ***, что король, послѣ лавфельдскаго сраженія при всѣхъ сказалъ маркизу Блевалю милостивое слово, — было недовѣрчиво принято со стороны Фелисите.

— Можно ли повѣрить, возразила она, смѣясь: — Огюстъ не написалъ вамъ объ этомъ ни слова!

— И можно ли повѣрить., чтобы онъ не воспользовался этимъ случаевъ отпроситься въ отпускъ хоть недѣли на двѣ! Такое равнодушіе непростительно.

Аполлина въ первый разъ взглянула на говорившаго и тотчасъ же узнала въ немъ шевалье де Люссака. Онъ сидѣлъ возлѣ герцога, сидѣвшаго возлѣ Фелисите.

— Плохая услуга другу, подумала Аполлина. — Къ чему было дѣлать это замѣчаніе?

— Но вѣдь командиръ полка уѣхалъ въ Парижъ, возразилъ герцогъ: — и слѣдовательно Блевалю невозможно оставить армію.

— Можно явиться на сутки, отвѣчалъ шевалье, устремивши глаза свои на Фелисите.

— Потише, мосьё де Люссакъ, сказалъ старикъ, сосѣдъ Аполлины: — я, какъ генералъ-инспекторъ, не могу позволить вамъ говорить подобныя вещи. Служба прежде всего.

— Такъ мосьё де Люссакъ не военный, что остается въ Парижѣ? спросила его тихонько Аполлина.

— Нѣтъ, военный, отвѣчалъ генералъ-прокуроръ: — но онъ служитъ въ мушкетерахъ, которые всегда находятся при особѣ короля.

— И онъ былъ въ этомъ сраженіи? продолжала она тѣмъ же голосомъ.

— Конечно. Они всѣ воротились сюда только нѣсколько дней тому назадъ.

— Такъ почему же не онъ первый заговорилъ о подвигѣ маркиза? подумала Аполлина. Я ненавижу его.

— Впрочемъ, сказала женщина высокаго роста, спрашивавшая герцога о своемъ сынѣ: — мы скоро всѣхъ увидимъ. Я обѣдала вчера у маркиза Пюизьё, и онъ сказалъ вамъ, что переговоры о мирѣ снова начались.

— Англичане еще поспорятъ, сказалъ старый мальтійскій кавалеръ, сидѣвшій возлѣ маркиза.

— Можетъ быть, и хотѣли бы, во принуждены будутъ уступить, возразилъ герцогъ. Брюссель и ла-Гэ въ нашихъ рукахъ; голландцамъ драться надоѣло, и я какое хотите держу пари, что миръ будетъ заключенъ раньше будущей осени.

— Тѣмъ болѣе, прибавила одна дама: — что король, говорятъ, возвращаетъ все и уступчивъ какъ побѣжденный.

— Такъ Франція, сказалъ мальтійскій кавалеръ: — не извлечетъ никакой пользы изъ войны, которая стоитъ ей столько золота и крови!

— Полноте, сказала маркиза: — если сынъ мой получитъ чинъ полковника, я этого не скажу.

— За исполненіе вашего желанія и на здоровье Блеваля, сказалъ герцогъ, опоражнивая бокалъ шампанскаго.

Всѣ послѣдовали его примѣру; Аполлина улыбнулась, взглянула на Фелисите и тоже омочила свои губы.

Послѣ обѣда пошли лить кофе въ салонъ, отдѣланный заново съ большимъ великолѣпіемъ. Рѣдкости и изящные предметы долго занимали гостей; вниманіе Аполлины особенно обратили на себя множество превосходныхъ картинъ. Между тѣмъ гости пріѣзжали и салонъ наполнялся народомъ. Чей-то голосъ обратился прямо съ вопросомъ къ Аполлинѣ, и она съ изумленіемъ увидѣла себя въ кругу мужчинъ.

Фелисите, въ нѣкоторомъ разстояніи, разговаривала съ какой-то молодой дамой и Люссакомъ. Она подошла къ ней.

— Весело тебѣ? спросила ее на ухо молодая маркиза.

— Да, отвѣчала Аполлина и вскорѣ потомъ отошла, смущенная взглядами шевалье де Люссака.

Она сѣла у камина возлѣ какой-то пожилой, только что пріѣхавшей дамы; но дама въ ту же минуту повернула слегка свое кресло и начала говорить въ полголоса съ своей сосѣдкой.

Аполлина начинала уже жалѣть, что оставила свои книги, музыку и, больше всего, маленькаго Виктора.

Фелисите счастлива — думала она — что такъ легко свыклась съ большимъ свѣтомъ. Конечно, всѣ съ ней говорятъ, и это ободряетъ человѣка; она принадлежитъ къ ихъ кружку, а мое мѣщанское имя исключаетъ меня изъ него.

Но Аполлина понимала, что, уступивши желанію Фелисите, она не можетъ воротиться назадъ, къ прежнему образу жизни. Она рѣшилась ждать удобнаго случая, а до тѣхъ поръ подвергаться въ салонѣ маркизы слишкомъ большой внимательности мужчинъ и гордому презрѣнію женщинъ.

Случай хотѣлъ ее, казалось, утѣшить, сосѣдки ея возвысили голосъ и она могла разслушать ихъ разговоръ. Она никогда еще не слыхивала бесѣды ничтожнѣе, пустѣе: ни мысли, ни замѣчательнаго слова. Аполлина улыбнулась и подумала: «Съ этими по крайней мѣрѣ слава Богу, если не разговариваешь.»

Многіе изъ гостей сѣли играть. Фелисите подошла къ кузинѣ съ тѣмъ же вопросомъ: весело ли ей?

— Все такъ же, отвѣчала Аполлина съ легкою улыбкой.

— Я была бы съ тобою и больше, сказала Фелисите: — да я должна занимать гостей.

— Да, да, отвѣчала Аполлина, пожимая, ей руку: — не безпокойся обо мнѣ, пожалуста. Я довольна уже и тѣмъ, что мы въ одной комнатѣ.

Шевалье ле Люссакъ стоялъ между тѣмъ возлѣ двухъ-трехъ молодыхъ дамъ, слушавшихъ его, казалось, съ большимъ вниманіемъ. Фелисите безпрестанно поглядывала въ ту сторону.

— Ахъ, Боже мой, сказала она вдругъ: — мнѣ надо еще поговорить съ графиней Осмондъ. Я сейчасъ ворочусь.

И она подошла къ группѣ, въ которой стоялъ шевалье.

Аполлина проводила ее глазами, спрашивая себя съ безпокойствомъ, дѣйствительно ли ради графини оставила ее кузина.

Въ эту минуту доложили о пріѣздѣ герцога де Кроасси.

Маркиза пошла ему на встрѣчу и позвала съ собой и невѣстку. Герцогъ рѣдко пріѣзжалъ въ своей племянницѣ въ тѣ дни, когда могъ найти у нея много гостей, но не потому, чтобы быль дурно принятъ въ обществѣ: при дворѣ всѣ старались снискать его расположеніе. Король, съ самой ранней молодости, всегда выказывалъ къ нему особенное расположеніе и дружбу и никогда не отказывалъ ему ни въ какой просьбѣ. Поэтому герцогъ былъ въ большой силѣ и у министровъ, которою, впрочемъ, пользовался очень рѣдко.

Раскланявшись съ племянницей и со всѣми гостями, герцогъ спросилъ ее:

— А д’Арбле здѣсь?

— Нѣтъ отвѣчала она.

— Обманулъ, сказалъ онъ, смѣясь. — А обѣщалъ притти съиграть со мной партію въ шахматы. Третьяго дня онъ меня объигралъ и теперь покоится на своихъ лаврахъ.

— Не хотите ли съиграть въ три съ командоромъ и мадамъ де…

— О, нѣтъ, три для меня невыносимъ, отвѣчалъ онъ. — Не люблю я и ланскне, который раззоряетъ нашу молодежь. Мнѣ нравятся только шахматы. Однако же, не безпокойтесь, я найду, какъ провести время.

Онъ обвелъ глазами общество и сказалъ:

— У васъ сегодня цѣлая толпа.

— Они хотѣли посмотрѣть мой новый салонъ. Вотъ эту картину я повѣсила здѣсь по вашему указанію.

— А, да, это недурно, сказалъ герцогъ, оборотившись въ ту сторону, гдѣ висѣла картина. — Днемъ она на этомъ мѣстѣ должна много выигрывать. А вонъ, кажется, мадемоазель Дюбуръ?

— Да, это она.

— Пойду ей поклониться.

Герцогъ прошелъ поперекъ салона и подошелъ къ Аполлинѣ и отличной вѣжливостью, представителями которой оставались при дворѣ только онъ да еще нѣсколько стариковъ.

Маркиза между тѣмъ отправилась искать для него партнера въ шахматы и подошла наконецъ къ группѣ, въ которой стояла Фелисите. Она спросила Люссака и двухъ другихъ молодыхъ мужчинъ, не играютъ ли они въ шахматы, во получила отрицательный отвѣтъ и сказала:

— Это ужасно досадно. Шевалье д’Арбле не пріѣхалъ, а дядюшка расчитывалъ на него.

— Да Аполлина превосходно играетъ въ шахматы, сказала Фелисите. — Она двѣнадцати лѣтъ уже играла съ отцомъ моимъ каждый вечеръ.

— Такъ устройте же это, сказала маркиза. — Усадите ихъ въ будуаръ, гдѣ госпожа де Мартиньи играетъ въ пикетъ съ Праконталемъ. Тамъ имъ никто не будетъ мѣшать.

Фелисите подошла къ кузинѣ, разговаривавшей съ герцогомъ, и сообщила имъ предложенье маркизы

— Неужели вы точно играете въ шахматы, сказалъ герцогъ. — Мнѣ было бы очень пріятно съиграть съ вами партію, только ужъ послѣ этого мнѣ перестанутъ нравиться всѣ другія игры.

— А! герцогъ, да вы считаете меня пансіонеркой, улыбаясь отвѣчала Аполлина.

— Нисколько, нисколько, сказалъ онъ: — дѣлайте, что вамъ угодно. Прошу васъ, потребуйте столъ и шахматы.

Молоденькая маркиза позвонила, и когда все было готово, пригласила въ будуаръ герцога и кузгіну, сказавъ ей шопотомъ:

— Чтобы скорѣе освободиться, дай дядюшкѣ выиграть.

Давши такой дружескій совѣтъ, Фелисите возвратилась въ гостиную.

Какъ ни занята была госпожа де Мартиньи своимъ пикетомъ, но, увидя герцога де Кроасси, не могла не пожелать ему добраго вечера и не задержать на нѣсколько минутъ, такъ что Аполлина одна усѣлась за шахматнымъ столикомъ, поставленнымъ въ другомъ углу будуара.

Она выдвинула ящикъ съ шахматами и собиралась разставлять ихъ.

По несчастію, это всегда было ея дѣломъ, когда съ всю игралъ господинъ Дюбуръ, и теперь въ первый разъ пришлось ей дѣлать тоже для старика, но для другого, не для того, котораго уже не было.

Это обстоятельство пробудило въ ней такія горестныя воспоминанія, что неодолимая грусть сжала ея сердце. Она задвинула ящикъ, опустила голову на руку и совершенно позабыла, что есть еще кто нибудь въ комнатѣ.

— Къ услугамъ вашимъ, я здѣсь, сказалъ герцогъ, придвигая стулъ и садясь противъ нея.

Съ какимъ-то удивленіемъ подняла Аполлина свои большіе голубые глаза, наполненные слезами.

— Надѣюсь, что вы не потеряли охоту? продолжалъ онъ тономъ самаго искренняго участія.

— Нѣтъ, нисколько, герцогъ, отвѣчала Аполлина.

Произнося эти слова измѣнившимся голосомъ, она проворно отерла свои длинныя рѣсницы, стараясь разсѣять свое волненіе.

— Будьте такъ добры, скажите мнѣ правду, сказалъ старикъ, въ голосѣ котораго въ эту минуту было что-то отеческое.

Но всегдашней своей откровенности, Аполлина не затруднилась отвѣчать ему.

— Отчего же мнѣ не признаться, сказала она съ грустною улыбкою — эта игра напоминаетъ мнѣ, какъ часто играла я съ моимъ дядей, сидя подлѣ его жены, и я думала о нихъ обоихъ.

— Мнѣ очень жаль, что я неумышленно разбудилъ вашу горесть, сказалъ герцогъ.

— О, она всегда со мною, глубоко вздохнувъ, отвѣчала Аполлина.

— Что же дѣлать! сказалъ онъ: — должно со смиреньемъ покоряться человѣческой участи; кто живетъ, тому суждено видѣть умирающихъ, пока самъ не умретъ.

Казалось, что это время такъ близко для того, кто говорилъ эти слова, что Аполлинѣ было жаль навести мысли старика на такой печальный предметъ.

Она снова вытянула ящикъ съ шахматами и хотѣла разставить ихъ по мѣстамъ.

— Нѣтъ, прошу васъ, мадемоазель Дюбуръ, не станемъ играть нынче.

— Простите мнѣ, простите, герцогъ, отвѣчала она съ тѣмъ очарованьемъ, которому трудно было бы не покориться: — прошу васъ, играйте.

— Избави меня Богъ отказать вашей просьбѣ въ чемъ бы ни было, сказалъ герцогъ.

Онъ поставилъ подлѣ шляпу, которую держалъ въ рукахъ, и партія началась.

Герцогъ де Кроасси былъ большой охотникъ до шахматной игры, но въ началѣ вовсе не обращалъ на нее вниманія и все наблюдалъ свою прекрасную противницу, желая увѣряться, не возвращается ли къ ней ея печаль. И только когда замѣтилъ двѣ или три улыбки Аполлины и увидѣлъ, въ какой опасности его игра, герцогъ сталъ думать о защитѣ противъ неожиданныхъ нападеній.

— Позвольте, позвольте, мадемоазель Дюбуръ, сказалъ онъ, смѣясь: — вы, я вижу, играете такъ, что васъ должно считать очень опаснымъ непріятелемъ.

— Мнѣ кажется, герцогъ, что вы изъ любезности щадили меня до сихъ поръ, отвѣчала она.

— Совсѣмъ нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ; я никакъ не думалъ, чтобы вы были такъ сильны въ игрѣ; но теперь я соберу всѣ свои силы и стану защищаться, если еще можно.

Тогда онъ вооружился всѣмъ талантомъ, которому былъ обязанъ по крайней мѣрѣ пятидесятилѣтней практикѣ, и съ большимъ удивленіемъ увидѣлъ послѣ нѣсколькихъ ходовъ, что ему сдѣланъ патъ.

— О! сказалъ онъ, поглядывая то на шахматы, то на Аполлину: — вы въ самомъ дѣлѣ очень сильны.

— Теперь я не ногу ничего споить противъ этого, граціозно отвѣчала Аполлина: — но я думаю, герцогъ, что случай помогъ мнѣ на этотъ разъ. Угодно вамъ отъиграться?

— Съ большимъ удовольствіемъ, если вамъ не въ тягость.

— Мнѣ ничего не можетъ быть пріятнѣе, сказала она.

Аполлина говорила правду. То, что нравилось въ ней герцогу, ей нравилось въ немъ: одинаковая откровенность, теплота души и деликатность пообуждали ихъ взаимную симпатію. Облагороженная натура сближала старика и молоденькую дѣвушку, хоть они стояли на противоположныхъ концахъ жизни; она уничтожала между ними то разстояніе, которое образовалось годами и положеніемъ въ свѣтѣ.

Вторую партію герцогъ опять проигралъ; но это не только не досадовало его, напротивъ, казалось, что борьба доставляла ему необыкновенное удовольствіе. Вѣроятно, въ противномъ случаѣ Аполлина охотно отказалась бы отъ своего преимущества, но, по нѣкоторымъ словамъ старика, она не могла сомнѣваться въ томъ, что онъ вовсе не считаетъ ее ребенкомъ.

— Очень благодаренъ вамъ за урокъ, сказалъ онъ, почтительно цалуя ея руку. — Но прошу васъ не играть со мной нынѣшній вечеръ на честь, прибавилъ онъ весело: — потому что я ее проиграю, а это было бы не кстати старому генералу Французской арміи.

Они оба пошли въ гостиную.

— Чтожь, дядюшка? спросила маркиза, подходя къ нему.

— Побитъ, разбитъ, племянница: я проигралъ двѣ партіи.

— Мадемоазель Дюбуръ, видно, очень сильна? спросила маркиза.

— Ни за что въ свѣтѣ не захотѣлъ бы я, сказалъ со всею любезностью одинъ молодой офицеръ: — играть партію, въ которой нужно вниманіе, сидя передъ дѣвушкой.

— Не думаю, однакожъ, чтобы вы могли выбрать лучшую позицію, возразилъ герцогъ: — и надѣюсь, что мадемоазель Дюбуръ позволитъ мнѣ скоро опять имѣть это удовольствіе.

Сказавъ это, онъ вышелъ. Было уже поздно, и скоро всѣ послѣдовали его примѣру.

— Бѣдная кузина, сказала Фелисите, когда Аполлина вошла съ нею въ ея комнату: — тебѣ пришелся дорого нынѣшній вечеръ: двѣ партіи съ моимъ дядей!

— Это было для меня всего пріятнѣе во весь вечеръ, отвѣчали Аполлина: — подумай, что я никого не знаю здѣсь.

— Какъ! ты постоянно была окружена.

— Мужчинами.

— О, не жалѣй объ обществѣ женщинъ, сказала Фелисите — онѣ слишкомъ завистливы, слишкомъ злы и скучны.

— Не всѣ, отвѣчала Апполлина, думая о своей доброй теткѣ.

— Знаешь ли, почему онѣ вовсе не занимаются тобою? спросила молодая маркиза.

— Потому, что я не ихъ класса.

— Можетъ быть, отчасти и потому, сказала Фелисите: — но всего имъ досаднѣе то, что ты лучше ихъ.

— Однакожъ, многія были очень хороши, отвѣчала Аполлина: — эта молодая графиня д’Осмондъ….

— Граовня д’Осмондъ, прервала Фелисите: — но ты развѣ не видѣла, какія у нея противныя руки, какія ноги?… не говоря ужь о томъ, что, кромѣ злословія, она косоглазитъ! И все это не мѣшаетъ быть ей самой большой кокеткой при дворѣ.

— О, кокетство очень дурно, улыбаясь отвѣчала Аполлина.

Во Фелисите уже не была расположена отвѣчать на эту улыбку. Расположеніе духа ея тотчасъ измѣнилось. Она сказала, что хочетъ спать, и позвала своихъ прислужницъ.

Аполлинѣ никогда еще не случалось не спать такъ долго. Она поспѣшила поцаловать свою подругу и ушла къ себѣ. Сладкій и глубокій сонъ скоро замѣнилъ волненіе перваго дня, проведеннаго въ большомъ свѣтѣ.

XV.
БАСТИЛІЯ.

Маркиза и ея падчерица уѣхали на три дня въ Фонтенебло. Это дало Аполлинѣ возможность располагать своимъ временемъ по произволу, и послѣ вступленія въ большой свѣтъ, на другой же день, она предалась уединенію съ большою радостью.

Снова принялась она за свои привычныя занятія. долѣе и чаще бывала у своего милаго Виктора, котораго любила все больше и больше, и время прошло для нея удивительно быстро.

Когда возвратилась маркиза, Аполлинѣ было очень пріятно узнать отъ Фелисите, что за обѣдомъ не будетъ никто, кромѣ мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ не могла встрѣтить Аполлину безъ нѣкотораго волненія, которое и теперь заставило ее встать, чтобы отвѣтить на поклонъ молодой дѣвушки; она пожала ей руку, сказавъ:

— Мнѣ очень пріятно видѣть васъ, мадмоазель Дюбуръ.

Этотъ пріемъ былъ пріятенъ сердцу Аполлины; но пріемъ маркизы изумилъ ее больше, нежели тронулъ.

Маркиза посадила ее подлѣ себя, съ любезной ласковостью спрашивала, какъ она проводила время въ ея отсутствіе, и обнаруживала совершенно новое для Аполлины вниманіе.

Аполлина такъ часто и такъ близко видывала мадамъ де Блеваль, что ее не могла озадачить такая внезапная перемѣна. Она скоро ммѣтила въ этомъ послѣдствія вниманія къ ней герцога де Кроасси, и, почтительно отвѣчая на ласки маркизы, говорила про себя: «Хорошо, что я умѣю играть въ шахматы».

Понятно, что маркиза считала обязанностію быть ласковою съ такой особой, которая домъ ея дѣлала пріятнымъ для дяди; кромѣ того, когда герцогъ занимался этимъ ребенкомъ, маркиза не была принуждена заниматься имъ, и радовалась, что такимъ образомъ могло объясняться присутствіе мадмоазель Дубуръ въ ея гостиной.

Какъ бы ни было, для Аполлины обѣдъ былъ такъ пріятенъ, что она жалѣла, что будущіе обѣды не будутъ похожи на этотъ.

Вечеромъ пріѣхало много гостей. Межіу прочимъ, шевалье де Люссакъ явился довольно рано и сталъ ухаживать, по обыкновенію, за молодою маркизою, которой, казалось, это было очень пріятно. Къ счастію, Аполлина была увѣрена, что Фелисите не скрывается передъ нею, и потому считала, что это кокетство не должно безпокоить ее, пока Фелисите ничего не станетъ говорить объ этомъ человѣкѣ.

Еще менѣе обращала она вниманія на того, который день ото дня становился ей невыносимѣе, хотя она и желала объяснить себѣ причину невольнаго отвращенія, которое онъ внушалъ ей.

Шевалье де Люссакъ дѣйствительно былъ очень красивъ; но лицо его, котораго черты были прекрасны, выражало какую-то ненависть и злость, уничтожавшія всю красоту, при внимательномъ взглядѣ на мего. Разговоръ его былъ колокъ, тѣмъ больше, что ни оконъ онъ не говорилъ безъ злословія, и такъ умно и тонко, что каждое слово наносило ударъ.

Удовольствіе, которое Фелисите находила въ его бесѣдѣ, Аполлина приписывала этому сатирическому и насмѣшливому таланту.

— Онъ веселитъ ее, — говорила она — бѣдный другъ! и какъ она не подумаетъ, что передъ другими также точно насмѣхается надъ нею этотъ злой человѣкъ? Какъ она воображаетъ, что онъ снисходительнѣе къ ней, чѣмъ къ другимъ? и развѣ не счастливѣе были бы всѣ женщины, о которыхъ онъ говоритъ, если бы онъ также не зналъ ихъ, какъ меня? Въ самомъ дѣлѣ, шевалье де Люссакъ не удостоивалъ вниманьемъ мадмоазель Дюбуръ. Правду сказать, онъ былъ такъ пресыщенъ побѣдами, что одна красота, какъ бы она ни была блистательна, не могла заслужить его вниманіе. Другое, могущественнѣйшее орудіе могло затронуть его самолюбіе и заставить разсыпаться теперь передъ женщиною, и ухаживаніе, которымъ, къ несчастій, слишкомъ гордилась молодая маркиза, имѣло поводомъ вовсе не любовь и даже не малѣйшую склонность. Оно было основано вотъ на чемъ:

Младшій сынъ дворянскаго дома и очень не богатый, шевалье де Люссакъ съ молодости былъ принятъ въ домъ короля. Отъ своей красоты, талантовъ и ума онъ ожидалъ всего въ будущемъ. Злой по природѣ, завистливый сколько можно быть завистливымъ, и фальшивый до послѣдней крайности, онъ всѣхъ лучше владѣлъ тайною казаться любезнымъ, такъ-что весь дворъ жилъ подъ вліяніемъ его очарованія, когда тамъ появился Огюстъ де Блеваль. Маркизъ де Блеваль былъ моложе де Люссака, былъ также хорошъ собою, также уменъ, и скоро сталъ раздѣлять успѣхи шевалье не только у женщинъ, но и какъ придворный; скоро пріобрѣтенная извѣстность въ арміи, таланты музыкальные и сценическіе скоро доставили ему расположеніе мадамъ де Помпадуръ: онъ сталъ однимъ изъ приближенныхъ во внутреннихъ комнатахъ, былъ приглашаемъ къ поѣздкамъ, часто съ предпочтеніемъ предъ шевалье, который до того пользовался всѣми ея милостями.

Можно вообразить. какую ненависть долженъ былъ почувствовать г. де Люссакъ къ тому, который каждый день поражалъ его суетность на каждомъ шагу. Однакожъ, эта самая суетность дала ему силы сосредоточить въ самомъ себѣ всю злобу противъ молодого де Блеваля. Онъ не только не чуждался его, но, напротивъ. дружески сблизился съ нимъ. Ему не только казалось, что этимъ спасается его самолюбіе, но онъ надѣялся еще, воспользовавшись полною откровенностію маркиза, удачнѣе повредить ему.

Все желаніе де Люссака состояло въ томъ, чтобы вымѣстить всѣ страданія на своемъ счастливомъ соперникѣ, котораго, казалось, судьба ставила ему вездѣ на дорогѣ. Онъ старался вовлечь Огюста во всѣ возможныя свойственныя молодости слабости, которыя бы могли быть для него предосудительны, — старался возбудить непочтеніе маркиза къ его начальникамъ и ко всему, что было почтенно. Зная, что состояніе де Блеваля, въ его положеніи, было довольно умѣренно, онъ вводилъ его въ издержки и мотовство, вовлекалъ въ большую игру и въ долги, — словомъ, дѣлалъ все, что могло бы возстановить герцога де Кроасси противъ племянника.

Къ счастію, добрая натура маркиза вовсе не была способна совершенно перемѣниться. Огюстъ хотя былъ легокъ, безразсуденъ, способенъ увлечься примѣромъ, обществомъ, въ которомъ жилъ, имѣвъ много недостатковъ, оскорблявшихъ строгую нравственность, тѣмъ не менѣе былъ честенъ и добръ, во всѣхъ важныхъ случаяхъ жизни имъ руководила честь, и если де Люссаку часто удавалось увлекать его за собой, то не удавалось никогда унизить до себя.

Бракъ маркиза съ Фелисите, доставившій ему несмѣтное богатство, былъ новою причиною ненависти шевалье къ де Блевалю. Это чувство заставило его рѣшиться на предпріятіе, которое сперва ему улыбнулось. Онъ вздумалъ завладѣть умомъ молодой женщины такъ, какъ владѣлъ уже умомъ мужа. Ему нравилось владѣть любовью той, которая поклялась въ вѣрности де Блевалю, и прослыть любовникомъ жены перваго придворнаго красавца казалось очень лестнымъ его самолюбію.

Надъ исполненіемъ этого-то плана ежедневно работалъ де Люссакъ ей такою же ловкостію, какъ и съ постоянствомъ, когда кроткая Аполлина удивлялась инстинктивному своему отвращенію къ этому человѣку.

— Да, сказала она Фелисите, когда вечеромъ онѣ остались наединѣ: — увѣряю тебѣ, что его глава наводятъ на меня страхъ.

— Страхъ! съ ума ты сошла? у него прекрасные глаза.

— Можетъ быть, но что-то такое фальшивое въ нихъ! Если бы ты замѣчала его, какъ я ныньче, я увѣрена, ты согласилась бы со мою.

— Не думаю, улыбаясь, отвѣчала Фелисите: потому что я часто на него смотрѣла и никогда мнѣ не было страшно.

— Тѣмъ хуже, сказала Аполлина.

— Отчего тѣмъ хуже?.

— Потому-что я не видѣла бы, какъ ты часто говоришь съ нимъ.

— Онъ такой заботливый!

— Ныньче вечеромъ онъ только злословилъ.

— Полно, полно, весело сказала Фелисите: — ты на него разсердилась, но это перемѣнится, потому что всѣ женщины его любятъ.

— Однакожъ, онъ жестоко поступаетъ съ ними.

— Какъ же быть? Онъ ихъ хорошо знаетъ. Меня въ восхищеніе привело, напримѣръ, какъ онъ говорилъ о Графинѣ д’Осмондъ.

— А когда я видѣла ихъ вмѣстѣ, сказала Аполлина: — я готова была подумать, что онъ волочится за нею.

— Да, она всѣми силами старается заставить другихъ такъ думать; смѣшно, какъ она обращается съ нимъ.

— О, мадамъ д’Осмондъ! для меня это все равно.

Аполлина улыбнулась при этихъ словахъ; но улыбка ея была такъ значительна. что Фелисите слегка покраснѣла и заговорила о другомъ.

Удалившись въ свою комнату, Аполлина радовалась, что у нея достало бодрости хоть не понравиться, можетъ быть, зато исполнить свой долгъ.

«Она знаетъ что я думаю, говорила она сама себѣ — и знаетъ, что печалитъ меня. Не должно терять ея довѣренности. Долго не стану я говорить объ этомъ человѣкѣ».

На другой день нѣсколько особъ было за обѣдомъ у маркизы, но де Люссака не было: едва встала отъ стола, лакей доложилъ о мадамъ де Дармуазъ.

Аполлина была поражена глубокимъ выраженіемъ горести во всѣхъ чертахъ этой пятидесятилѣтней женщины.

Мадамъ де Лармуазъ подошла къ маркизѣ, которая приняла ее очень холодно. Эта холодность, казалось, увеличивалась съ каждымъ словомъ разговора, заведеннаго ими въ амбразурѣ окна.

Споро разговоръ кончился, потому что маркиза должна была принимать пріѣхавшихъ гостей. Мадамъ де Лармуазъ сѣла подлѣ Аполлины, въ углу, у печки.

Здѣсь она была совершенно вдали отъ нѣсколькихъ шумныхъ кружковъ, которые образовались въ разныхъ мѣстахъ гостиной. Казалось, она и не знала, что была не одна, и по временамъ тяжелые вздохи вырывались изъ ея стѣсненной груди.

Вздохъ всегда доходилъ до сердца Аполлины. Она обратилась къ своей сосѣдкѣ и спросила, не безпокоитъ ли ее жаръ отъ множества собравшихся гостей.

— Нѣтъ, мадамъ, отвѣчала старушка, со слезами на глазахъ: — увѣряю васъ, что я не чувствую ничего, не вижу ничего.

— Вы печальны… сказала Аполлина: — не могу ли я чемъ нибудь служить вамъ?

— Увы! сказала мадамъ Лармуазъ: мнѣ отказала особа, которая одна могла спасти меня и моего сына…. Но съ кѣмъ я имѣю честь говорить?

— Жена маркиза де Блеваля моя кузина, я называюсь мадмоазель Дюбуръ.

— Ахъ, сказала несчастная женщина, которой лицо освѣтилось лучомъ радости: — можетъ быть, ваша молодая родственица съ добрымъ сердцемъ?

— Съ добрѣйшимъ, какое только можетъ быть, отвѣчала Аполлина.

— Она здѣсь ли теперь?

— Вотъ она, у двери, въ бѣломъ платьѣ, между гостями.

— Теперь неловко говорить ей о моемъ печальномъ дѣлѣ, сказала мадамъ де Лармуазъ: — но если бы вы были такъ добры, попросили ее принять меня завтра утромъ на нѣсколько минутъ?

— Я знаю, что завтра, въ восемь часовъ утра, она должна ѣхать съ маркизою въ Версаль. Но послѣзавтра, могу увѣрить, она будетъ ждать васъ все утро.

— Вы возвращаете мнѣ жизнь, мадемоазель Дюбуръ, сказала бѣдная женщина, сжимая ей руку: — скажите ей, что я мадамъ де Лармуазь, близкая родственница маркизы де Блеваль, а чтобы вы могла предупредить ее о жестокой причинѣ, которая заставляетъ меня ее безпокоить, я вамъ все скажу.

Мадамъ де Ларкуазъ придвинула стулъ свой къ стулу Аполлины и, понизивъ голосъ, продолжала:

— Я живу въ Бретани, гдѣ мой сынъ служилъ совѣтникомъ. Хотя ему всего двадцать-пять лѣтъ, но онъ пользуется большимъ уваженіемъ въ нашемъ городѣ. Могу сказать, что всѣ его знаютъ, винъ молодого самаго честнаго и самаго образованнаго человѣка. Но, къ нашему несчастію, въ свободныя минуты онъ пишетъ иногда довольно хорошіе стихи. Три недѣли, какъ начались парламентскія вакаціи, и сыну моему захотѣлось съѣздить въ Парижъ. Несчастная поѣздка! прибавила бѣдная мать, отирая слезы. Вы поймете, что въ его лѣта онъ поддался своимъ роднымъ, друзьямъ и участвовалъ съ ними въ разныхъ увеселеніямъ, и на одномъ несчастномъ ужинѣ, гдѣ, вѣроятно, было нѣсколько съумасбродовъ, гдѣ пили шампанское, былъ написанъ на мадамъ Помпадуръ куплетъ, и моего сына обвиняютъ въ томъ, что онъ написалъ его.

— Куплетъ? сказала Аполлина, — но, кажется мнѣ, куплетъ не можетъ имѣть важныхъ послѣдствій.

Маданъ Лармуазъ подняла глаза къ небу.

— Черезъ три дня, продолжала она: — по приказанію г. Беррье, лейтенанта полиціи, взяли мое несчастное дитя и заперли въ Бастилію, гдѣ онъ содержится двѣ недѣли въ казематѣ.

— Въ Бастиліи? въ казематѣ! Это ужасно! И вы не можете увидѣть этого г. Беррье, мадамъ?

— До сихъ поръ мнѣ было невозможно его увидѣть, отвѣчала мадамъ де Лармуазъ съ величайшимъ отчаяніемъ: — потому что, получивши это ужасное извѣстіе, я тотчасъ отправилась въ Парижъ. Но можетъ быть довольно и моего имени, чтобы г. Беррье отказалъ принять меня. Поэтому я напрасно обращалась къ моимъ здѣшнимъ роднымъ, въ друзьямъ моего сына, какихъ я могла найти. Наконецъ, услышавши, что маркиза де Блеваль пользуется большимъ расположеніемъ при дворѣ и у министровъ, пришла я просить ея пособія, которое обыкновенно оказываютъ другъ другу родные. Ахъ, мадемоазель Дюбуръ! если бы вы знала, какъ она приняла меня!

— Она не захотѣла помочь вамъ?

— Не только отказала въ этомъ, но сказала, что можетъ погубить себя и всѣхъ своихъ, если станетъ говорить за моего сына въ такомъ дѣлѣ, и дала мнѣ этимъ замѣтить, что не осмѣлилась бы даже назвать меня родственницею. Я ушла бы тотчасъ же, если бы нанесенный ударъ оставилъ во мнѣ силы, и если бы она, будто изъ сожалѣнія, не предложила мнѣ сѣсть.

— Вы увидитесь съ женою ея сына, сказала Аполлина, пожавъ руку бѣдной матери: — вы увидите совершенно другой пріемъ; она имѣетъ большое вліяніе на маркизу и, я увѣрена, сдѣлаетъ все, чтобы быть вамъ полезной.

— Награди васъ Богъ! сказала несчастная мать; — Онъ самъ послалъ васъ на мое утѣшеніе. Въ которомъ часу притти мнѣ послѣзавтра?

— Въ полдень. Я попрошу кузину дождаться васъ и встрѣчу васъ у нея.

— Благодарю васъ, очень благодарю. Теперь хотѣлось бы мнѣ вытти, чтобы никто изъ гостей меня не замѣтилъ;

— Пройдемте сюда, отвѣчала Аполлина. указывая на будуаръ, изъ котораго дверь была закрыта въ гостиную

Онѣ были такъ близко отъ этой двери, что ушли, не обративъ на себя ничьего вниманія.

Проводивши старушку, Аполлина возвращалась изъ передней и увидѣла въ будуарѣ маркизу, которая ждала ее.

— Вы проводили мадамъ де Лармуазъ, моя милая, сказала она ей ласковымъ голосомъ?

— Да, маркиза; ей не хотѣлось проходить черезъ гостиную.

— Вы очень хорошо сдѣлали, сказала маркиза: — но я хотѣла посовѣтовать вамъ, моя милая, не говорить никому о томъ, что она могла вамъ сказать, потому что теперь, когда я надѣюсь, что моему сыну дадутъ полкъ, родство съ этими Лармуаръ можетъ быть для васъ очень невыгодно.

— Мнѣ показалась она очень несчастною, трогательно сказала Аполлина; — и еслибы было можно безъ….

— Что же, племянница, успѣшно ли представили вы мою просьбу? спросилъ герцогъ де Кроасси, входя въ будуаръ.

Маркиза сдвинула брови, и это одно могло, можетъ быть, закрыть ротъ Аполлинѣ; но, замѣтя герцога, она дала самое благосклонное выраженіе своему лицу. Заговорили о шахматной игрѣ и объ обѣщаніи Аполлины дать герцогу возможность отыграться. Партія началась, и скоро противники остались наединѣ, сидя почти какъ въ гостиной.

— Эта поѣздка въ Фонтенебло нѣсколько дней лишала меня удовольствія видѣться съ вами, мадемоазель Дюбуръ, сказалъ герцогъ, выступая своей пѣшкой: — и, признаюсь вамъ, мнѣ это было очень прискорбно.

Аполлина наклонила голову, въ знакъ благодарности, и машинально двинула тоже пѣшку.

— Не только потому, что вы превосходно играете въ шахматы, продолжалъ онъ, подвигая пѣшку: — но потому, что мнѣ пріятно думать, что между нами есть какая-то симпатія, за которой непремѣнно должно послѣдовать сколько нибудь пріязни.

— По крайней мѣрѣ я, герцогъ, отвѣчала Аполлина; — совершенно расположена къ этому, тѣмъ больше, что мнѣ особенно легко съ вами, потому что вы напоминаете мнѣ дядю, котораго я сердечно любила.

— Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше, сказалъ герцогъ..

Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе. Герцогъ сбирался сдѣлать рѣшительный шагъ. Аполлина была далеко мыслями; то представлялась ей мадамъ де Лармуазъ въ парижской гостинницѣ, одинокая и въ отчаяніи, то видѣла она страшный казематъ въ Бастиліи, гдѣ страдалъ несчастный молодой человѣкъ; добрая дѣвушка вовсе на думала защищаться отъ нападеній своего противника.

Герцогъ остановился.

— Да о чемъ же вы задумались, моя любезная мадемоазель Дюбуръ? сказалъ онъ: — вы ныньче вовсе не хотите защищаться? а долженъ васъ предувѣдомить, что беру вашу королеву.

— А! сказала Аполлина, опомнившись: — герцогъ, я думала… я думала, что дорого заплатила бы за то, чтобы знать г. Беррье.

— Беррье? лейтенанта полиціи? сказалъ съ большимъ удивленіемъ герцогъ.

— Да, лейтенанта полиціи.

— Какимъ же образомъ можете вы имѣть надобность въ. этомъ человѣкѣ?

— Онъ заключаетъ людей въ темницу?

— Да; то есть онъ подписываетъ бумаги; но я все-таки не могу придумать, какое дѣло можете вы имѣть къ нему.

— Дѣло очень интересное, отвѣчала Аполлина, вздохнувъ.

Вдругъ поразила ее мысль; она оглянулась, быстро посмотрѣла въ гостиную и, не видя маркизы, повернулась къ герцогу, сложила руки, облокотись на столикъ, чтобы быть ближе къ нему, и тихо сказала:

— Это большая тайна, герцогъ; но вамъ повѣрю ее, — потому что, если есть возможность помочь несчастнымъ, я знаю, вы поможете.

— Отъ всего сердца, отвѣчалъ онъ.

Тогда Аполлина разсказала все слышанное отъ мамамъ де Лapмуазъ, не упоминая ничего о маркизѣ.

Герцогъ де Кроасси былъ въ восхищеніи, встрѣтя наконецъ искреннее чувство, которое выражалось на прекрасномъ лицѣ Аполлины въ продолженіи разсказа.

Когда она кончила —

— Дѣло это очень важно, сказалъ онъ: — очень важно для молодаго человѣка.

Аполлина поблѣднѣла.

— Но за одинъ куплетъ онъ просидѣлъ три недѣли въ тюрьмѣ, довольно наказанія этому несчастному! Подумайте, герцогъ, одинъ куплетъ, нѣсколько стиховъ!

— Боже мой! сказалъ герпогь; — вы сто разъ правы, но ни вы, ни я не можемъ перемѣнить хода вещей во Франціи. — Все, что могу я для васъ сдѣлать — это то, что я завтра же начну хлопотать съ пользу этого человѣка.

— Вы соглашаетесь? сказала Аполлина, очаровательно сложа руки.

— Очень можетъ быть, что мнѣ не удастся, предупреждаю насъ, сказалъ онъ: — здѣсь дѣло не въ г. Беррье, а надо итти гораздо выше. Впрочемъ, увидимъ. Между тѣмъ, не говорите объ этомъ никому ни слова, пока не узнаете отъ меня: это будетъ безполезно и можетъ только повредить. Не говорите даже моимъ племянницамъ.

— А мадамъ де Лармуазъ послѣзавтра должна притти къ кузинѣ….

— О, послѣзавтра мы будемъ звать, въ чемъ дѣло.

— Право! такъ скоро? сказала Аполлина, блистая радостью.

— Помните, однакожъ, любезная мадемоазель Дюбуръ, что я вовсе не обѣщаю вамъ успѣха; я обѣщаю только сдѣлать все, что отъ меня зависитъ; но чтобы датъ вамъ хоть тѣнь надежды, могу сказать, что если я не успѣю, то никто не успѣетъ.

Аполлина взяла руку герцога и, сжимая ее въ своихъ —

— Вы добры, герцогъ!… вы добры! сказала она съ нѣжностію.

— И вы тоже добры, отвѣчалъ онъ съ отеческой улыбкой.

— Сдѣлаемъ же видъ, будто мы играли, сказала Аполлина, разстанавливая смѣшавшіеся шахматы.

Герцогъ, смѣясь, сталъ помогать ей. Въ эту минуту вошла маркиза.

— Кто у васъ ныньче побѣдителемъ? спросила она, подходя къ столу.

— Герцогъ, мадамъ, совершенно побѣдилъ меня.

Говоря это, она устремила на него признательный взоръ.

— Будете ли вы дома завтра вечеромъ, племянница? спросилъ герцогъ.

— Ахъ, Боже мой, дядюшка! мы недѣлю назадъ обѣщали венеціанскому посланнику обѣдать у него.

— Да, впрочемъ, я и самъ думаю, что мнѣ придется ночевать въ Версали, сказалъ онъ. — Добрый вечеръ, племянница; мадемоазель Дюбуръ, желаю вамъ добраго вечера.

Онъ вышелъ въ сопровожденіи маркизы.

Въ первый разъ въ жизни, Аполлина скрыла тайну отъ своей кузины, и какъ ни тяжело ей было это, но она хотѣла исполнить просьбу герцога, которую считала приказаніемъ, и не сказала ни слова Фелисите о мадамъ де Лармуазъ. Правда, она очень боялась, чтобы Фелисите сама не спросила ее объ этой бѣдной женщинѣ, которая съ нею такъ долго говорила; но теперь, какъ и часто случалось, кузина не видѣла и не замѣчала въ гостиной ничего, кромѣ гостей. Такимъ образомъ, онѣ разстались, и ничто не обнаружило мысли, которая въ душѣ доброй Аполлины занимала первое мѣсто.

На другой день, молодая маркиза, рано утромъ, отправилась въ Версаль и возвратилась поспѣшно переодѣться къ обѣду посланника. Аполлина видѣлась съ нею одну минуту и весь день провела одна.

Вечеромъ, входя въ свою комнату и оставивъ милаго своего Виктора, съ которымъ сидѣла долѣе обыкновеннаго, она получила изъ рукъ своей служанки письмо, привезенное курьеромъ, который не сказалъ, отъ кого оно прислано.

Кто же могъ ей писать, кромѣ герцога де Кроасси? Она поспѣшно сорвала печать и прочла:

«Молодой человѣкъ освобожденъ. Кажется, вы сказали, что мадамъ де Лармуазъ должна притти завтра къ вашей кузинѣ; устройте такъ, чтобы, и она и ея сынъ, для самихъ себя, никогда не говорили объ этомъ печальномъ дѣлѣ. Я хотѣлъ бы, чтобы она знала, чѣмъ вамъ обязана; но для меня важно, чтобы ей не было извѣстно имя того, которому вамъ было угодно поручить исполненіе вашего приказанія. Молодой человѣкъ узналъ только, что своимъ освобожденіемъ обязанъ мадемозель Дюбуръ.

Примите увѣреніе въ моей почтительной преданности,
герцогъ де Кроасси.

Нельзя выразить нѣжности и признательности, которыя Аполлина почувствовала къ герцогу; она всѣмъ на свѣтѣ готова бы доказать ему эти чувства, имъ внушенныя, — цаловала подпись письма и бережно спрятала его съ намѣреніемъ хранить во всю жизнь.

На другой день, рано утромъ, мадамъ де Лармуазъ пришла съ своимъ сыномъ. Они спросили только мадемоазель Дюбуръ и, когда вошли къ ней, благодарность свою выражали самымъ трогательнымъ образомъ.

Счастливые тѣмъ, что возвращены другъ другу, они рѣшились въ тотъ же день отправиться домой. Такъ какъ просить молодую маркизу было уже не о чемъ, то они условились не итти къ ней. Они упрашивали Аполлину пріѣхать къ нимъ въ Бретань, гдѣ ихъ домъ будетъ ея домомъ, и мадамъ де Лармуазъ, поцаловавъ еще разъ ту, которую называла теперь не иначе какъ своимъ добрымъ ангеломъ, отправилась съ молодымъ совѣтникомъ, который. вѣроятно, обѣщалъ себѣ впередъ осмотрительнѣе выбирать предметы для своихъ куплетовъ.

Дня три прошло, въ которые маркизы не было дома, и Аполлина не могла видѣться съ герцогомъ де Кроасси. Но когда она его увидѣла, недовѣрчивый старикъ убѣдился, что въ первый разъ въ жизни за его услугу не будетъ заплачено неблагодарностью.

XVI.
ВОЗВРАЩЕНІЕ.

Прошла зима, самая безцвѣтная для Аполлины. Она выходила изъ своего одиночества только въ шумную толпу, которою маркиза любила окружать себя единственно для того, чтобы всѣ говорили, что въ ея домѣ въ Парижѣ веселѣе, чѣмъ во всякомъ другомъ. Игра, музыка, танцы, — всѣмъ этимъ были наполнены вечера, хотя эти вечера были довольно рѣдки, потому что и дочь и мать едва успѣвали бывать вездѣ, куда ихъ приглашали.

Когда, послѣ рожденія сына, Фелисите могла уже выѣзжать въ свѣтъ, она почти не жила дома, ѣздила верхомъ, или дѣлала по утрамъ визиты, чаще всего обѣдала въ городѣ послѣ спектакля, такъ что Аполлина желала наконецъ, чтобы маркиза дала ненавистный званый обѣдъ, только бы имѣть случай, одѣвшись пораньше, присутствовать при туалетѣ кузины и поговорить съ нею хоть нѣсколько минутъ.

Разговоры ихъ чаще всего были о Викторѣ, и, говоря правду, Фелисите только отъ Аполлины и знала что нибудь о сынѣ; правда, во установленному порядку, каждый день поутру приносили ребенка къ молодой маркизѣ; но въ эту пору приходили бѣлошвейки, модистки, швеи, — всѣ, которые своими разговорами поглощали вниманіе Фелисите, и ей оставалось очень немного времени для ребенка, особенно, если наканунѣ она легла спать поздно, что бывало почти каждый день; поэтому ей немного приходилось слышать отъ кормилицы. Отъ Аполлины она узнавала, что у Виктора прорѣзался одинъ зубъ, что ребенокъ немного простудился, не такъ хорошо спалъ прошедшую мочь, или смѣялся искренно, или играть тѣмъ или другимъ, и что скоро станетъ внятно выговаривать maman.

Казалось, что Фелисите и любопытно и пріятно было слушать эти разсказы. Она цаловала Аполлину, благодарила ее за любовь къ Виктору, и какъ въ этихъ минутныхъ свиданіяхъ добрая дѣвушка почти всегда видѣла свою обожаемую кузину, то въ ея сердцѣ нисколько не измѣнилось нѣжное чувство, связывавшее ихъ съ дѣтства.

Мало по малу смущеніе и непривычка Аполлины къ большому свѣту сгладились. Все способствовало ей побѣдить въ себѣ эту врожденную робость: и благоволеніе маркизы, поддерживаемое расположеніемъ герцога де Кроасси, и присутствіе кузины, и наконецъ то чувство собственнаго достоинства и благородства, которое всегда выдвигаетъ на первый планъ въ обществѣ лица даже незнатнаго происхожденія; этому не мѣшало то, что кромѣ двухъ-трехъ дамъ ни одна изъ свѣтскихъ женщинъ не говорила съ нею ни слова. Ни одна изъ нихъ даже не рѣшалась на это: Аполлина всегда была одѣта съ изящной простотою, въ манерѣ ея было столько достоинства, — все, что она говорила, было такъ прилично, что-то отмѣнно благородное такъ выражалось во всѣхъ чертахъ ея прекраснаго лица, что зависть не могла выразиться, въ отношеніи къ ней, ничѣмъ больше, какъ знаками равнодушія, и никогда презрѣніемъ.

Она твердо противилась настояніямъ маркизы, которая желала, чтобы она пѣла въ обществѣ, — была довольна, когда слышала пѣніе Фелисите, и, повторяя съ нею пьесы наканунѣ каждаго вечера, дѣлала свои замѣчаніи, которыя, при истинномъ талантѣ въ пѣніи, были также драгоцѣнны, какъ наставленія опытнаго учителя. Однакоже на балахъ она танцовала, дѣлая этимъ большое удовольствіе приглашавшимъ ее мужчинамъ, которые при этомъ находили случай поговорить съ нею. Танцовала она съ неподражаемою граціозностью, какъ танцуютъ семнадцати лѣтнія дѣвушки, въ возрастѣ которыхъ быль Аполлина.

Прелиминарныя статьи мира были подписаны. Военныя дѣйствія прекращались, но не давали надежды, чтобы маркизъ могъ возвратиться такъ скоро, какъ желала, его матъ. Полковникъ того полка былъ назначенъ маршаломъ, и полкъ переданъ былъ маркизу, такъ что его новыя обязанности не позволяли ему и думать оставить армію прежде заключенія окончательнаго мира.

Такъ какъ всѣ ожидали скоро этого счастливаго событіи, то маркиза рѣшилась не ѣхать въ Блеваль и прожить до возвращенія сына въ прекрасномъ деревенскомъ домѣ, купленномъ его въ Пасси, гдѣ собиралась она издержать много денегъ.

Наконецъ онѣ переѣхали туда, къ большому огорченію Аполлины, которая надѣялась, что отъѣздъ въ Блеваль на нѣсколько мѣсяцевъ отдалитъ отъ Фелисите шевалье де Люссака и прерветъ между ними связь, которая съ каждымъ днемъ становилась очевиднѣе и безразсуднѣе. Напрасно она то серьёзно, то шутливо представляла иногда молодой маркизѣ и старалась напугать послѣдствіями обращенія ея съ шевалье: Фелисите смѣялась и обыкновенно отвѣчала: „что мнѣ нужды? оставь меня жить по моей прихоти; ты знаешь, что мы не можемъ согласиться“.

Эти слова должны бы объяснить Аполлинѣ, что связь двухъ душъ, называемая дружбою, не существовала больше между ею и молодою маркизою, и что можетъ быть она и существовать не могла между женщинами, изъ которыхъ у одной все проходило черезъ голову, у другой все выходило изъ сердца. Но когда любишь, долго обманываешься внѣшностію; такъ обхожденіе Фелисите съ Аполлиной оставалось прежнее, а сверхъ того все рѣже и рѣже имъ случалось проводить время вмѣстѣ.

То, чего Аполлина опасалась отъ жизни въ деревнѣ, столь близко къ Парижу, дѣйствительно случилось. Въ Пасси маркиза принимала множество гостей, и шевалье пріѣзжалъ туда обѣдать почти каждый день. По вечерамъ, Фелисите ѣздила съ нимъ верхомъ, иногда съ кѣмъ нибудь, иногда вдвоемъ, далеко въ Булонскій лѣсъ, и возвращалась оттуда далеко за полночь.

Аполлина приходила въ отчаяніе. Въ невинности души, она не могла догадаться, что зло уже было сдѣлано, и что шевалье де Люссакъ былъ публично извѣстенъ за объявленнаго любовника хорошенькой маркизы де Блеваль, — но уже боялась, чтобы такое поведеніе не повредило доброму имени Фелисите и не возбудило неудовольствія маркиза. Эта мысль день и ночь ее безпокоила, и ничто не могло отогнать ее, потому что одинъ, кого она съ удовольствіемъ встрѣчала у маркизы герцогъ де Кроасси, уѣзжалъ въ свою деревню. Она была одна съ своею тоской, среди толпы этихъ людей, которые съ утра до вечера заботились только объ увеселеніяхъ. Вся веселость ея исчезла: но выражавшаяся на лицѣ ея горесть не обращала на себя вниманія Фелисите, или уже не трогала ея.

Соблазнитель женщины не только лишаетъ ее общественнаго уваженія: онъ развращаетъ ее. Фелисите была такъ слаба душой, такъ легка, что всѣ ея добрыя качества становились невѣрны и непрочны; бросившись въ свѣтъ и покорясь чувству, основанному скорѣе на суетности», чѣмъ на истинной любви, она сохранила только недостатки своей молодости, — словомъ, она уже стала недостойна той нѣжности, которую еще внушала благородной Аполлинѣ.

Наконецъ миръ былъ заключенъ, и маркизъ въ первомъ письмѣ къ женѣ увѣдомилъ ее, что очень скоро пріѣдетъ въ Парижъ.

Это извѣстіе заставило все семейство переѣхать въ отель Блеваль. Фелисите, казалось, была очень рада, что увидитъ мужа; но радость ея далеко не могла сравниться съ радостью Аполлины, которая въ этомъ возвращеніи видѣла небесную милость.

Иногда она нѣжно цаловала свою кузину, стараясь обратить мысли молодой женщины на счастье свиданія съ отцомъ Виктора, съ самымъ храбрымъ, самымъ любезнымъ человѣкомъ. Большую часть вечеровъ проводила она въ комнатѣ кормилицы, потому что хотя ребенокъ былъ уже отнятъ отъ груди и начиналъ самъ ходить, но считали нужнымъ оставить его на попеченіи той, которая кормила его своимъ молокомъ. Аполлина безпрестанно цаловала ребенка и не могла удержать чувство, которое заставляло ее говорить ему, будто онъ могъ понимать: твой отецъ ѣдетъ, Викторъ! твой отецъ ѣдетъ! Съ переѣздомъ маркизы въ Парижъ, визиты де Люссака продолжались также часто; но Аполлина мало уже этимъ безпокоилась. Взглядывая "когда на этого человѣка, котораго проклинала въ душѣ, она думала съ нѣкоторымъ презрѣніемъ, что владычество его кончено, что онъ не можетъ бороться съ Огюстомъ де Блевалемъ, который былъ красивѣе, моложе, любезнѣе его и, слава Богу, уже возвращался.

Конечно, Аполлина навлекла бы на себя неумолимую ненависть Огюста, если бы онъ могъ догадаться о такихъ оскорбительныхъ для его самолюбія мысляхъ ея, особенно теперь, когда чинъ полковника еще больше возбуждалъ въ немъ зависть, которой жертвою была уже Фелисите.

Цѣлую недѣлю жили уже въ Парижѣ въ отели Блеваль. Мадемоазель да ла Пейроньеръ, старый командиръ, короткій знакомый дома, и одинъ молодой аббатъ обѣдали у маркизы, которая объявила, что намѣрена вечеромъ ѣхать въ театръ Французской Комедіи.

— Я боюсь, мадамъ, сказала Фелисите: — чтобы вы не оставили для меня мѣста въ ложѣ.

— Разумѣется, моя милая, отвѣчала маркиза.

— Мнѣ никакъ нельзя ныньче ѣхать въ театръ.

— Отчего? ныньче первое представленіе.

— Знаю, знаю; это очень не кстати; но мадамъ де Сенъ-Кроа, мадамъ д’Альби и я приглашены къ графу д’Орлавжъ, гдѣ ныньче играютъ парадъ Колле.

— Парадъ! сказала мадемоазель де ла Пейроньеръ съ величайшемъ удивленіемъ.

— На свѣтѣ нельзя видѣть ничего прекраснѣе парада, сказала Фелисите.

— Нужно быть довольно не застѣнчивымъ, чтобы смотрѣть парады Колле, смѣясь сказалъ командиръ; — совѣтую вамъ, маркиза, не забыть вашего вѣера. У! парады Колле! знаете ли вы ихъ, аббатъ?

Аббатъ улыбнулся, не отвѣчая.

— И васъ всего три женщины? довольно сурово сказала маркиза, которая любила выказать строгость своей нравственности.

— Насъ будетъ больше тридцати; но теперь, пока театръ графа не великъ, приглашены только самые близкіе знакомые. Мадамъ д’Альби доставила намъ эту честь, когда ей удалось получить приглашеніе, и она заѣдетъ за мною въ пять часовъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, сказала маркиза = — парады очень часто играютъ на театрѣ герцога Орлеанскаго. Колле сочиняетъ ихъ для него, и я знаю многихъ придворныхъ дамъ, которыя бываютъ на этихъ представленіяхъ.

— Въ такомъ случаѣ почему же не ѣхать, сказала мадемоазель де ла Пейроньеръ: — а иначе я бы очень просила сестру не показываться тамъ.

Разговоръ перемѣнился.

Когда настало время ѣхать, шевалье де Люссакъ явился сказать Фелисите, что мадамъ д’Альби ждетъ ее внизу, и подалъ ей руку.

Аполлина начала было радоваться уже, что день проходитъ безъ. появленія де Люссака, и теперь еще больше была раздосадована его приходомъ и не могла безъ огорченія видѣть «что онъ сѣлъ въ карету съ ея кузиной и съ мадамъ д’Альби, повидимому провожать ихъ къ графу д’Орланжъ.

Нетерпѣливо ждала Аполлина, чтобы гости уѣхали; мадемоазель де ла Пейроньеръ, которой старый командиръ предложилъ проводитъ ее въ монастырь, пожелала увидѣть своего племянника передъ отъѣздомъ. Маркиза пошла собираться но Французскую комедію, а Аполлина повела мадемоазель де ла Пейроньеръ въ комнату къ Виктору, который почти разсѣялъ ея досаду.

Сынъ Фелисите дѣйствительно былъ необыкновенно красивое дитя. Въ ожиданіи пріѣзда отца, Аполлина велѣла сдѣлать ребенку розовое бархатное платье, которое надѣвали ему каждый день, и которое было ему къ лицу. Всегда, обращая свои большіе глаза къ Аполлинѣ, онъ улыбался и протягивалъ къ ней руки, чтобы она взяла его къ себѣ. Казалось, онъ съ наслажденіемъ слышалъ этотъ голосъ, столько знакомый ему съ колыбели, такъ что старый командиръ, который никогда не отказывалъ себѣ въ удовольствіи ввернуть словцо, сказалъ:

— Это дитя никогда не захочетъ понять, что мадемоазель Дюбуръ вовсе нэ мать его.

Всѣ уѣхали. Въ отели воцарилось глубокое молчаніе; многочисленная прислуга, въ отсутствіи господъ, удалилась въ переднія и въ кухню. Аполлина ушла къ себѣ въ комнату въ дурномъ расположеніи духа, которое обыкновенно слѣдуетъ за обманутой надеждой. Маркиза все еще не было, хотя прошло уже двѣ недѣли послѣ полученія его письма. Увы! можетъ быть, онъ пріѣдетъ, когда уже поздно будетъ вырвать жену изъ опасности соблазна: такія печальныя мысли нанимали умъ Аполлины.

Она начинала рисовать, читать, пѣть; но вниманіе ея развлекалось и ни на чемъ не могло остановиться; она пошла опять къ кормилицѣ — навѣдаться, спокойно ли спитъ Викторъ.

— Не знаю, что съ нимъ дѣлается ныньче, сказала кормилица: — я никакъ не могу укачать его. Посмотрите, какъ онъ мечется! а иногда начинаетъ плакать.

— Развѣ онъ не здоровъ? спросила Аполлина.

— О, сударыня, съ нимъ часто это бываетъ, даже когда онъ здоровъ.

— Надобно разбудить его, нянюшка.

Аполлина вынула ребенка изъ колыбели и посадила къ себѣ на колѣни.

— Вотъ онъ началъ и смѣяться, улыбаясь сказала кормилица: — каковъ проказникъ! если я….

Она замолкла, услышавъ стукъ въѣхавшаго во дворъ экипажа.

--Что это? съ живостью спросила Аполлина.

— Вѣрно, маркизъ пріѣхалъ.

— Идите же, нянюшка, узнайте; идите, узнайте; я посмотрю за ребенкомъ.

Няня вышла, а Аполлина съ ребенкомъ на рукахъ подошла къ окну.

Экипажъ стоялъ еще на дворѣ; слуги вынимали изъ коляски ящикъ; въ отели все пришло въ движеніе; вездѣ заблистали бѣглые огни свѣчей, сквозь окна; двери растворялись и затворялись, и комнаты маркиза, на противоположномъ крылѣ, въ минуту освѣтились.

— Это онъ! это онъ! какое счастье, что Викторъ не спитъ! сказала Аполлина, цалуя ребенка: — онъ можетъ его увидѣть; но Фелисите! Боже мой, Фелисите! дай Богъ, чтобы она возвратилась не поздно!

— Маркизъ пріѣхалъ, сказала няня: — пріѣхавши, онъ тотчасъ пошелъ къ матери, но никого не нашелъ дома, и, кажется, хотѣлъ видѣть сына, только боялся разбудить его. Я сказала его камердинерамъ, чтобы доложили, что ребенокъ не спитъ.

— Несите его, нянюшка, несите тотчасъ къ отцу.

Съ этими словами Аполлина поспѣшно стала надѣвать на Виктора бархатное розовое платье.

Маркизъ вошелъ.

Первый взглядъ его упалъ на ребенка, котораго Аполлина только что передала на руки нянѣ; но едва онъ успѣлъ поцаловать дитя, какъ, поднялъ глаза и. съ трудомъ могъ удержать восклицаніе удивленія, замѣтивши мадемоазель Дюмарсе.

— Извините, сказалъ онъ ей, поклонившись дружелюбно и почтительно — я въ первый разъ вижу моего сына и потому не замѣнялъ васъ тотчасъ.

— Я знаю, маркизъ, отвѣчала Аполлина: — его мать. ожидала этого дня съ большимъ нетерпѣніемъ.

— Мнѣ никакъ нельзя было пріѣхать раньше, какъ я ни торопился, отвѣчалъ маркизъ: — трои сутки я ѣхалъ, не останавливаясь и не выходя изъ экипажа.

— Подвиньте стулъ сюда, няня, сказала Аполлина.

Огюстъ де Блеваль не могъ понять, какимъ образомъ эта очаровательная незнакомка королевскаго бала была одна въ десять часовъ, вечера въ комнатѣ его жены и давала приказанія кормилицѣ, его сына. Но ему гораздо пріятнѣе было видѣть это прекрасное лицо, чѣмъ думать о томъ, что доставило ему такое счастіе. Аполлина и онъ сѣли, и маркизъ съ удовольствіемъ видѣлъ, что ему нечего опасаться потерять вдругъ такъ неожиданно найденное.

Онъ взялъ на руки Виктора, любовался имъ и ласкалъ, въ ожиданіи завязки разговора, какъ вдругъ ребенокъ заплакалъ, протянулъ рученки къ Аполлинѣ, невнятно выговаривая мама.

— Ужь онъ умѣетъ очень хорошо выражать свои желанія, сказалъ маркизъ.

— Бѣдняжка, вѣрно, считаетъ меня своею матерью, отвѣчала Аполлина. — Прошу васъ, отдайте его мнѣ.

Съ переходомъ на руки къ Аполлинѣ, ребенокъ успокоился.

Всего больше изумило маркиза то, что такая молодая женщина была такъ непринужденна съ молодымъ человѣкомъ, котораго видѣла, въ первый разъ въ жизни. Аполлина. въ самомъ дѣлѣ, не чувствовала никакого стѣсненія въ присутствіи маркиза, вовсе не думая, чтобы происходившее вокругъ могло ея лично касаться. Ее занимало желаніе удостовѣриться, что сердце этого красиваго мужчины было расположено къ семейнымъ привязанностямъ, и прилично объяснить отсутствіе Фелисите, — все остальное было далеко отъ ея мыслей. Не ожидая обратить на себя вниманіе маркиза, она и не замѣчала, что его большіе черные глаза гораздо чаще бывали устремлены на нее, чѣмъ на Виктора.

Няня сидѣла поодаль, на табуретѣ. Аполлина начала разговоръ.

— Ваши дамы переѣхали сюда изъ деревни двѣ недѣли назадъ, маркизъ, чтобы васъ здѣсь встрѣтить, сказала она: — и Фелисите, теряя уже надежду дождаться нынѣшняго дня, уступила приглашенію графини д’Альби ѣхать съ нею въ спектакль; ей будетъ очень жаль.

— И очень напрасно, отвѣчалъ маркизъ: — потому что мнѣ весьма пріятно знать, что она веселится. Бѣдняжка столько была огорчена къ мое отсутствія.

— Ахъ, да! огорченія ужасныя, съ чувствомъ сказала Аполлина.

— Я тоже очень жалѣю о г. Дюбуръ: этотъ добрый и превосходный человѣкъ, кажется, былъ расположенъ ко мнѣ.

— Да, маркизъ, дядя мой очень любилъ васъ.

— Какъ! сказалъ Огюстъ, съ трудомъ скрывая свою радость — вы мадемоазель Дюбуръ?

— Развѣ кузина не сказала вамъ, сказала Аполлина съ удивленіемъ: — что я теперь живу у ней?

— Да, вѣрно… конечно…. Но разъ я уже имѣлъ честь васъ видѣть, и….

— Въ день вашей сватьбы, смѣясь прервала Аполлина. — Понимаю, отчего ныньче вы не узнаете меня, потому что тогда я была совершенно похожа на дитя.

— Вы такъ еще молоды, что это очень понятно, отвѣчалъ Огюстъ, не считая нужнымъ напоминать, что видѣлъ ее вовсе не въ день сватьбы.

— Съ того времени, маркизъ, вы подвергались большимъ опасностямъ, продолжала она: — и мы часто боялись за васъ.

— Вы были такъ добры, что боялись за меня? сказалъ Огюстъ, на лицѣ котораго пріятная улыбка выражала признательность.

— Все счастье моей кузины было связано съ случайностями войны, просто отвѣчала Аполлина.

„Она безъ памяти любить жену мою“, думалъ полковникъ, внутренно смѣясь отъ этой странной встрѣчи.

Въ продолженіе этого разговора, Викторъ уснулъ глубокимъ сномъ.

— Я думаю, его нужно бы оставить нянѣ, и намъ выйти отсюда.

— Не проснется ли онъ отъ этого? отвѣчалъ маркизъ, вовсе не спѣша вставать съ своего мѣста.

— О, не безпокойтесь, сказала няня: когда онъ заснетъ, съ нимъ можно дѣлать все что угодно; онъ не проснется.

Говора это, она взяла ребенка на руки. Огюстъ посмотрѣлъ на него нѣсколько минутъ, передъ выходомъ.

— Я не скажу передъ посторонними, замѣтилъ онъ съ усмѣшкой: — чтобы не показаться смѣшнымъ; но ребенокъ кажется мнѣ очень хорошенькимъ. Онъ похожъ на свою мать.

— А я нахожу, маркизъ, что онъ похожъ на васъ, сказала Аполлина.

И большіе голубые глаза хорошенькой дѣвушки обращались то на отца; то на сына, съ выраженіемъ ангельской невинности.

„Она очаровательна! — думалъ про себя Огюстъ де Блеваль — какое счастіе, что она моя кузина!“

Аполлина зажгла свѣчу и хотѣла итти въ свою комнату.

— Вы позволите мнѣ проводить васъ до вашей комнаты? сказалъ онъ.

— Она такъ близко, отвѣчала непринужденно Аполлина — что это немного задержитъ васъ; вы, вѣрно, очень устали съ дороги, маркизъ?

— Я? нисколько! отвѣчалъ Огюстъ: — я буду ждать возвращенія матушки и Фелисите.

— А, тѣмъ лучше! Онѣ, вѣрно, скоро возвратятся, и какое для нихъ будетъ счастье увидѣть васъ здѣсь!

Между комнатою Аполлины и дѣтскою была еще одна. Пройдя мимо этой комнаты и взявшись за ручку двери своей, Аполлина раскланялась съ своимъ молодымъ кузеномъ.

— Надѣюсь имѣть удовольствіе скоро увидѣться съ вами, маркизъ, сказала она улыбаясь.

— А а надѣюсь имѣть счастье видѣть васъ каждый день, отвѣчалъ онъ.

Дверь затворилась. Огюстъ стоялъ неподвижно, думая про себя:

„Вотъ, въ самомъ дѣлѣ; самая странная и пріятная встрѣча, какая только можетъ случиться съ мужчиной.“

Въ самомъ пріятномъ волненіи духа онъ пошелъ въ комнаты своей матери.

Войдя въ свою комнату, Аполлина стала смотрѣть въ окно, съ нетерпѣніемъ выжидая возвращенія кузины. Ее страшно безпокоило, чтобы Фелисите возвратилась не слишкомъ поздно ночью, особенно, чего можно было ожидать, чтобы съ нею не пріѣхалъ г. де Люссакъ. Она вздрагивала каждый разъ, когда на колокольнѣ сосѣдней церкви часы били четверти, — ходила по комнатѣ, выглядывала въ окно и думала съ тоскою: „если они вздумаютъ ужинать, она возвратится, можетъ быть не раньше двухъ часовъ.“

Почти шестьдесятъ безконечныхъ минутъ прошло въ этомъ мученіи, когда Аполлина услышала стукъ у подъѣзда. Во дворъ въѣхалъ экипажъ; но это была карета маркизы.

„Спектакль во Французской Комедіи окончился; этотъ проклятый парадъ, вѣрно, тоже скоро кончится?“ Аполлина ободрялась, тѣмъ болѣе, что маркизъ разговаривалъ съ матерью и могъ терпѣливѣе ждать пріѣзда жены. Никогда Аполлина не желала искреннѣе соединенія молодыхъ супруговъ. Она видѣла Огюста де Блеваля — чѣмъ прекраснѣе казался онъ ей, тѣмъ она находила его любезнѣе и тѣмъ больше надѣялась, что его присутствіе вырветъ Фелисите изъ западни шевалье.

Можно вообразить, какъ обрадовалась она, когда ворота растворились и во дворъ въѣхала карета графини д’Альби.

Такъ, какъ предвидѣла Аполлина — шевалье вышелъ первый, подалъ руку молодой маркизѣ и вошелъ съ нею въ переднюю, но очень скоро показался опять одинъ, сѣлъ въ карету и уѣхалъ.

У Аполлины стало легче на сердцѣ. Она сложила руки, подняла свои прекрасные глаза къ небу и благодарила Бога: ея безцѣнная Фелисите была спасена!

XVII.
ВОРОЖЕЯ.

На слѣдующее утро, маркизъ поѣхалъ въ Версаль; но пока онъ одѣвался, взоры его очень часто обращались на комнату мадемоазель Дюбуръ, находившуюся противъ его оконъ.

Лошади были уже запряжены; но передъ тѣмъ, какъ нужно было выходить садиться, онъ растворилъ окно, чтобы сказать что-то своему кучеру, и нѣсколько минутъ глядѣлъ на досадный занавѣсъ, скрывавшій отъ него ту, съ которою онъ разставался до завтра, не видѣвши ныньче ни на минуту.

За занавѣсомъ, дѣйствительно, стояла Аполлина, ожидая, когда кузенъ станетъ садиться въ экипажъ, чтобы взглянуть на него. Зная уже, какъ свѣтъ разъединяетъ супруговъ, она дала себѣ слово никогда не бывать третьею въ тѣ немногіе минуты, которыя они проводили вмѣстѣ. Думая, что передъ выѣздомъ въ Версаль, маркизъ зайдетъ къ женѣ проститься, она ждала его отъѣзда, чтобы итти къ Фелисите.

Огюстъ подъ разными предлогами нашелъ средство остаться около четверти часа на дворѣ: онъ забылъ о чемъ-то сказать своему камердинеру, нашелъ нужнымъ.приказать что-то своему конюху о верховыхъ лошадяхъ и позвалъ его, — наконецъ засмѣялся и, входя въ карету —

— Въ Версаль! закричалъ онъ кучеру. — Право, я совсѣмъ съ ума схожу, сказалъ онъ самъ себѣ, когда дверцы захлопнулись: — она тамъ. Если не увижу ея ныньче, такъ увижу завтра; никогда женщина не занимала меня такъ долго.

Еще карета не повернула за уголъ, а Аполлина была уже у своей кузины, которая одѣвалась.

— Ну, теперь ты рада? сказала она, цалуя ее.

— Конечно, отвѣчала Фелисите довольно спокойно.

— Я мучилась вчера, чтобы ты возвратилась не поздно новью; ты знаешь, что я и Викторъ встрѣтили его.

— Онъ сказалъ мнѣ, и даже прибавилъ, что нашелъ тебя очень любезною, отвѣчала Фелисите дружескомъ тономъ, который она сохраняла постоянно съ другомъ своего дѣтства

— Очень можетъ быть, потому что я съ нимъ говорила о его сынѣ и о тебѣ, улыбаясь сказала Аполлина.

И милая дѣвушка стала разсказывать, слово за слово, весь свой недавній разговоръ съ маркизомъ, особенно обращая вниманіе Фелисите на то, что могло ее тронуть или понравиться ей.

Фелисите одѣлась и отпустила своихъ горничныхъ. Она слушала разсказъ совершенно разсѣянно; но когда Аполлина окончила разсказъ похвалою Огюсту, Фелисите сказала:

— Я нашла, что онъ измѣнился.

— Измѣнился? сказала Аполлина: — въ чемъ же? мнѣ кажется, что невозможно встрѣтить мужчину красивѣе.

— Похудѣлъ въ лицѣ, черты измѣнились.

— Очень естественно: чтобы видѣть тебя скорѣе, онъ не спалъ двѣ ночи.

— Наконецъ онъ пріѣхалъ, продолжала Фелисите; — предастся своимъ удовольствіямъ, привычкамъ и опятъ поправится, потому что обоимъ намъ нѣтъ силъ выносить скуку, прибавила она со смѣхомъ. — Кстати, знаешь ли ты, что ни я, ни маркизъ не обѣдаемъ ныньче дома.

— Такъ онъ цѣлый день пробудетъ въ Версали? спросила Аполлина.

— Кто?

— Твой мужъ.

Фелисите расхохоталась.

— Дѣлать нечего! сказала она: — я вижу, что никакъ не могу растолковать тебѣ нашего образа жизни. Ты думаешь, что маркизъ обѣдаетъ у своей матери?

— Что? у себя? сказала Аполлина въ изумленіи.

— Не у себя, но я не знаю гдѣ. Мы и десяти разъ не обѣдали или не ужинали вмѣстѣ, послѣ сватьбы.

— Однакожь, дядюшка говорилъ мнѣ….

— Именно потому-то и говорила я десять разъ, продолжала Фелисите: — Огюстъ удостоивалъ обѣдать съ нами почти тогда только, когда мой отецъ и мать обѣдали.

— Тебѣ, вѣрно, это было очень больно, сказала Аполлина съ чувствомъ.

— За это я сперва очень часто его благодарила, отвѣчала молодая маркиза, позвонивъ, чтобы узнать, запряжены ли ея лошади.

Когда ей доложили, что лошади готовы, она потребовала жъ себѣ мадемоазель Дюпре, свою любимую горничную, и, обращаясь къ Аполлинѣ, со смѣхомъ сказала:

— Отгадай, чти я хочу дѣлать? Ѣду къ одной удивительной женщинѣ, которая предсказала судьбу мадамъ Помпадуръ, чтобы она сказала мнѣ мою будущность; она предсказала тоже время заключенія мира — и не ошиблась ни однимъ часомъ: генералъ контролеру — немилость, въ которую онъ попалъ; словомъ, эта женщина читаетъ въ будущемъ какъ въ книгѣ, и скажетъ мнѣ все, что со мною случится въ жизни. Ты смѣешься и не вѣришь предсказаніямъ?

— Да если бы и вѣрила, отвѣчала Аполлина: — то никогда бы не рѣшилась слушать ихъ.

— Отчего? какъ! ты не рада бы узнать, когда выйдешь замужъ?

— О, я хорошо это знаю, весело отвѣчала Аполлина — никогда.

— Что за мысль!

— Увѣряю тебя: мнѣ такъ гораздо больше нравится.

— Ѣдемъ, ѣдемъ, скорѣе, сказала Фелисите горничной: — люди безъ ливреи?

— Нѣтъ, маркиза, отвѣчала горничная.

— Карета зеленая, безъ гербовъ?

— Точно такъ, маркиза.

— Прекрасно.

— Но ты поѣдешь, надѣюсь, не одна, къ этой женщинѣ, которая занимается такимъ дурнымъ ремесломъ, сказала Аполлина: — мнѣ было бы это страшно.

— Насъ шестеро — четыре женщины и двое мужчинъ, которыхъ тайны я тоже надѣюсь узнать.

Говоря это и сіяя радостью, молодая маркиза набросила на плечи мантилью, прикрыла голову и часть лица капюшономъ, и, давъ горничной подробное наставленіе о томъ, какой уборъ надо приготовить ей переодѣться къ обѣду, поцаловала кузину и отправилась.

— Какъ она молода еще! съ улыбкой сказала ей вслѣдъ Аполлина, глядя, съ какимъ трудомъ успѣвала итти за нею горничная. — Я слишкомъ много безпокоилась о расположеніи ея къ этому человѣку, котораго умъ ей нравится и заставляетъ смѣяться; она съ одинаковымъ жаромъ преслѣдуетъ все, что ее забавляетъ, и ворожея занимаетъ ее столько же, какъ шевалье де Люссакъ.

Успокоившись этою мыслью, она возвратилась въ дѣтскую, гдѣ Викторъ не безъ усилія, но съ нѣкоторою гордостью обходидъ вокругъ стола, держась за него руками. Увидя Аполлину, онъ хотѣлъ оставить свою опору и итти къ ней; къ счастью, она успѣла подойти къ нему прежде, чѣмъ онъ упалъ, и взяла его на руки.

— Видѣлся ли онъ ныньче съ отцомъ своимъ? спросила она, цалуя дитя.

— Какже, сударыня, отвѣчала вяня; — маркиза присылала позвать несъ ныньче у хромъ еще до девяти часовъ; г. маркизъ былъ у нея въ комнатѣ: онъ очень ласкалъ Виктора, очень. Я увѣрена, онъ сильно будетъ любить его; да какже? вѣдь это его живой портретъ.

— Я думаю, нянюшка, сказала Аполлина: — что теперь каждое утро вы станете ходить такъ рано къ кузинѣ.

— Маркиза ничего мнѣ объ этомъ не говорила, отвѣчала няня.

Но этотъ отвѣтъ нисколько не уменьшилъ пріятнаго убѣжденія Аполлины, что Огюстъ и Фелисите никогда не могутъ сдѣлаться чужими другъ другу.

Она долго уже была въ своей комнатѣ, когда мадемоазель Дюпре пришла сказать, что молодая маркиза проситъ ее притти къ ней на минуту, йока не начала свой туалетъ.

— Чтожь! смѣясь сказала она, входя къ Фелисите: — довольна ли ты предсказаніемъ сивиллы.

— Я въ восхищеніи отъ него, отвѣчала Фелисите: — но знаешь ли, что я хотѣла прежде испытать ея знаніе и сперва спросила ее о тебѣ.

— Обо мнѣ? сказала Аполлина, презрительно пожавъ плечами.

— Да! и, не видя тебя, только по нѣсколькимъ моимъ словамъ, она не задумываясь отвѣчала, что ты сдѣлаешь изумительную партію, — партію, которая всѣхъ озадачитъ.

— Право? насмѣшливо сказала Аполлина*: — но ты — что она тебѣ сказала?

— Ахъ, слова ея доставили мнѣ большое удовольствіе: во первыхъ, она совѣтовала мнѣ продолжать совершенное довѣріе къ одной особѣ.

— Къ сестрѣ твоей, не правда ли?

И добрая дѣвушка съ чувствомъ прижалась къ ней. Фелисите поцаловала ее, не отвѣчая, потомъ продолжала:

— Обѣщала много баловъ на нынѣшнюю зиму и мѣсто почетной дамы при дворѣ, когда я состарѣюсь.

— Все это очень удовлетворительно, стоитъ только вѣрить, смѣясь сказала Аполлина: — во увѣрена ли ты, что она не знала васъ прежде, не знала вашихъ именъ?

— О, это совершенно невозможно: мосьё де Люссакъ, который ѣздилъ напередъ узнать, въ какое время можно пріѣхать къ ней, сказалъ все, что только можно, чтобы она считала насъ людьми простыми.

При имени шевалье, лицо Аполлины подернулось тѣнью; во облако это скоро пролетѣло; вошелъ парикмахеръ; стали говорить о мелочахъ, до отъѣзда молодой маркизы.

День этотъ былъ самымъ счастливымъ для Аполлины въ отели де Блеваля, и на другое утро она проснулась еще прекраснѣе, чѣмъ прежде, если можно. Первый взглядъ ея обратился на окна маркиза. Ставни въ нихъ были закрыты и не открывались съ утра, потому что маркизъ изъ Версали уѣхалъ въ Компьень, куда король отправился на пять дней, а маркиза де Помпадуръ, обрадовавшись возвращенію молодого полковника для ея музыкальныхъ вечерокъ, велѣла внести его въ списокъ.

За отсутствіемъ маркиза, шевалье де Люссакъ сталъ безпрерывно являться въ домѣ, не только обѣдать у маркизы, но и дѣлать продолжительные визиты Фелисите. Эти посѣщенія, которыхъ до сихъ поръ не было, или которые по крайней мѣрѣ не были извѣстны Аполлинѣ, скоро разсѣяли однодневную радость; а нѣсколько словъ, вырвавшихся у де Люссака за обѣдомъ, о досадѣ его, что онъ не участвуетъ въ поѣздкѣ въ Компьень, заставили Аполлину сообразить нѣкоторыя обстоятельства и увидѣть, какова была такъ названная дружба де Люссака къ мужу Фелисите.

Мысли, возбужденныя въ ней тѣмъ, что происходило передъ ея глазами, уже два-три дня погружали ее въ глубокую горесть, когда герцогъ де Кроасси возвратился въ Парижъ.

Герцогъ вовсе не скрылъ радости увидѣться опять съ Аполлиною. Въ продолженіи перваго вечера, проведеннаго у племянницы, онъ не оставлялъ Аполлину ни на минуту и даже согласился остаться ужинать, и это всѣми было замѣчено до такой степени, что одна душа изъ друзей маркизы сказала:

— Знаете ли, меня не удивитъ, если мадемоазель Дюбуръ сдѣлается вашей теткой.

— Что за пустяки! отвѣчала мадамъ де Блеваль, которая сама не одинъ разъ, можетъ быть, объ этомъ же подумывала.

Сперва она отталкивала эту мысль, какъ довольно непріятную, но. разсудивши, находила, что если бы дядя и вздумалъ сдѣлать такую глупость, то она скорѣе была бы полезна, чѣмъ вредна ея сыну. Въ семьдесять-семь лѣтъ, какъ было тогда герцогу, нечего уже было бояться имѣть дѣтей. Аполлина, всею душею преданная Фелисите, и почти какъ вторая мать Виктору, ничего бы другого не желала, какъ передать маркизу такъ давно и напрасно желанный титулъ; а вмѣстѣ съ тѣмъ перешло бы къ Блевалямъ и громадное богатство, соединенное съ этимъ титуломъ.

Размышляя объ этомъ долго, маркиза рѣшилась не только не лишать дядю общества мадемоазель Дюбуръ; но при всякомъ случаѣ выхвалять передъ нимъ эту прекрасную собою и добрую дѣвушку.

Правда, эти похвалы въ настоящемъ случаѣ были совершенно излишни, потому что герцогъ самъ былъ въ состояніи гораздо лучше цѣнить достоинства Аполлины, чѣмъ его племянница.

Въ первый разъ въ жизни встрѣтилъ онъ одно изъ тѣхъ исключительныхъ существъ, которыхъ доброта, прямизна и возвышенность души заставляли его примиряться съ человѣчествомъ. Онъ считалъ себя счастливымъ и гордился тѣмъ, что внушилъ ей нѣкоторое къ себѣ расположеніе; но хотя это рѣдкое существо была молоденькая дѣвушки дивной красоты, ему никогда и въ голову не приходило предложить ей почти осьмидесятилѣтняго мужа; онъ вовсе не думалъ, чтобы супружеская связь могла существовать между нимъ и мадемоазель Дюбуръ: да вѣрно и Аполлина не имѣла этого въ мысляхъ.

Маркизъ пріѣхалъ изъ Компьеня ночью. Пять дней, проведенные внѣ Парижа, показались ему безконечными. Вопреки обыкновенной подвижности его духа, одна мысль постоянно его преслѣдовала, безпрестанно видѣлся ему очаровательный образъ, даже среди самыхъ увлекательныхъ увеселеній: и когда карета его въѣхала во дворъ отели де Блеваля, сердце его почувствовало неизвѣданную въ жизни радость.

Рамо утромъ, на другой день, онъ пошелъ поздороваться съ женою, съ сыномъ и съ маленькой досадой, что не встрѣтилъ никого ни тамъ, ми тамъ, какъ ни старался продлить свои посѣщенія. „Я неудачно выбралъ время“, сказалъ онъ себѣ и подъ какимъ-то предлогомъ позже завернулъ къ Фелисите. На этотъ разъ онъ засталъ шевалье де Люссака; но та, которую онъ искалъ, не приходила.

Въ это время Аполлина была въ саду, который оставался не посѣщаемъ, несмотря на то, что былъ очень великъ и хорошъ. Она едва Гуляла въ немъ, со времени переѣзда въ городъ, и выходила очень рѣдко изъ отели, не имѣя никого знакомыхъ.

Веселое солнце, озарившее ноябрьское утро. вызвало ее въ садъ, по лѣстницѣ, которая спускалась не далеко отъ ея комнаты, родъ густые навѣсы липъ, обронившихъ уже свои листья. Въ печальной задумчивости, она нѣсколько разъ прошла по аллеямъ и возвращалась уже, съ намѣреніемъ итти къ Фелисите, какъ встрѣтила маркиза, который выходилъ отъ своей жены съ шевалье де Люссакомъ.

Шевалье поклонился и прошелъ. Огюстъ остановился и, стараясь казаться только вѣжливымъ, спросилъ хорошенькую кузину о здоровьѣ, и сказалъ, что боялся разбудить ее своимъ пріѣздомъ изъ Компьеня.

— Я вовсе ничего не слышала, отвѣчала Аполлина, которую присутствіе шевалье могло уничтожить совершенно.

Сдѣлавши нѣсколько шаговъ впередъ, она прибавила:

— Фелисите, я думаю, у себя теперь?

— Да; мы только очень неловко вышли отъ нея, когда вы туда идете.

Аполлина отвѣчала только поклономъ на эти слова и споро побѣжала по лѣстницѣ.

— Это довольно хорошенькая дѣвушка, сказалъ шевалье, взявъ кодъ руку Огюста.

Шевалье де Люссакъ всегда былъ повѣреннымъ любовныхъ интригъ маркиза; но потому ли, что мадемоазель Дюбуръ была родственница маркизы, потому ли, что для Огюста было что-то новое въ этой склонности, которая влекла его къ Аполлинѣ, онъ ничего не отвѣчалъ де Люссаку и только думалъ о той, съ которою тотчасъ разговаривалъ.

— Невообразимо хороша, прибавилъ онъ послѣ.

Маркизы Фелисите все утро не было дома. Огюстѣ же обѣдалъ у военнаго министра; но онъ ушелъ тотчасъ, какъ встали отъ стола, и хотя его ждали въ двадцати домахъ, и въ оперѣ назначены были ему два свиданія, онъ возвратился домой.

Тамъ, одинъ, сидя въ своей комнатѣ, въ которую бывало приходилъ не иначе, какъ очень поздно ночью, и только для того, чтобы лечь спать, — теперь онъ несводилъ глазъ съ единственнаго окна перваго этажа отели, въ которомъ видѣнъ былъ свѣтъ, и говорилъ себѣ: „она тамъ“, и въ этой мысли было для него такое счастье, которое онъ предпочиталъ всякому другому.

Въ первый разъ въ жизни Огюстъ испытывалъ одно изъ тѣхъ волненій, которыя истинно владѣютъ сердцемъ человѣка. Честолюбивыя мечты, страсть къ суетнымъ удовольствіямъ, связи съ женщинами, бесѣды веселыхъ товарищей — ничто не заставляло его такъ живо почувствовать жизнь, какъ воспоминаніе о хорошенткой ручкѣ, Которая на минуту дотронулась до его груда, принимая изъ рукъ его ребенка, объ этомъ голосѣ, который ему все слышался, и объ очаровательной фигурѣ, наклоненной надъ колыбелью его сына.

Видругъ пришло ему въ мысль, что, можетъ быть, Аполлина въ это время придетъ въ дѣтскую, и онъ опрометью бросился бѣжать туда.

Няня растворила дверь тихо, подошла на пальцахъ и прошептала:

— Малютка спитъ теперь, г. маркизъ; его очень мучили днемъ зубы, и….

— Онъ боленъ! съ испугомъ спросилъ Огюстъ.

— Ахъ! теперь ужь кончено; а нынѣшній вечеръ онъ былъ веселъ какъ стрекоза. Когда мадемоазель Дюбуръ не сидитъ въ своей комнатѣ, ужь вѣрно она здѣсь, и тогда только ребенокъ забываетъ свою боль. Она отсюда вышла только, когда онъ уснулъ. Хотите вы взглянуть на него, маркизъ?

Огюстъ подошелъ. Викторъ спалъ сладкимъ сномъ.

— Мнѣ тоже кажется, что теперь онъ спокоенъ, сказалъ отецъ: — завтра пораньше я приду провѣдать его.

Успокоившись въ здоровьи ребенка, Огюстъ возвратился къ себѣ и сталъ думать о томъ, что сказала ему няня.

Она такъ любитъ мою жену и моего сына, что должна и меня любить немножко, сказалъ онъ самъ себѣ, улыбаясь.

Изъ такихъ мыслей вывели его звуки клавессина, очевидно вылетавшіе изъ комнаты Аполлины.

Тихо открылъ онъ окно; но дворъ былъ такъ великъ, что музыка слышалась очень неясно. Слышать было, однакожь, ему пріятно, ночь казалась прекрасною; сладкая тишина окутывала всѣ части отели: онъ воображалъ себя наединѣ съ тою, которую видѣлъ только воображевіемъ.

Музыка стихла, и скоро огонь погасъ въ окнѣ Аполлины.

Маркизъ ждалъ еще съ четверть часа, глядя на потемнѣвшее окно, наконецъ затворилъ свое и позвонилъ камердинера.

Слуга вошелъ и, видя, что господинъ его началъ раздѣваться, спросилъ:

— Какое платье прикажете подать, маркизъ?

— Не нужно никакого: я ложусь спать.

Камердинеръ изумился: едва было десять часовъ вечера.

— Кучеръ пришелъ спросить вашихъ приказаній, маркизъ, сказалъ онъ.

— Завтра, въ девять часовъ утра, въ Версаль!

XVIII.
МУЗЫКА.

На другой день за столъ садились — герцогъ де Кроасси, вѣчный виконтъ и пять или шесть другихъ гостей, пріѣхавшихъ обѣдать въ маркизѣ; какъ вдругъ, къ общему удивленію, вошелъ маркизъ въ столовую.

— Примете ли вы меня, матушка? сказалъ онъ. — Я опоздалъ въ Версали и не поспѣлъ на обѣдъ къ маршалу, куда долженъ былъ ѣхать.

— Какъ! да это такая рѣдкость, Огюстъ! отвѣчала она: — мы мадамъ вамъ мѣсто.

Огюстъ подошелъ къ той сторонѣ стола, гдѣ сидѣла Аполлина; но приборъ его поставили между мѣстами де Люссака и старой баронессы д’Арнонвиль, которые тотчасъ отодвинулись. Нечего дѣлать! должно было покориться случаю, хотя онъ внутренно и проклиналъ его.

Такимъ образомъ, ему пришлось сидѣть почти напротивъ мадемоазель Дюбуръ, которая была въ сосѣдствѣ герцога де Кроасси; сказавъ нѣсколько словъ дядѣ, онъ поклонился своей хорошенькой кузинѣ съ тою привлекательною любезностью, которая была только ему одному свойственна.

Аполлина отвѣчала на поклонъ и взглянула на шевалье, который показался ей противнымъ, — совершенно противнымъ въ сравненіи съ молодымъ полковникомъ.

— Что же новаго при дворѣ, Огюстъ? спросилъ герцогъ.

— Ничего очень важнаго, отвѣчалъ маркизъ: — ныньче утромъ былъ большой пріѣздъ. Фарфоры были разставлены въ галлереѣ, и король всѣхъ насъ заставлялъ покупать^[12]. Онъ былъ необыкновенно веселъ.

— Онъ, безъ сомнѣнія, говорилъ съ вами? сказала маркиза; — что онъ вамъ говорилъ?

— Право, скромность моя не позволяетъ мнѣ повторить слова короля, отвѣчалъ шутливо маркизъ — онъ очень лестно представлялъ меня посланнику и посланницѣ австрійскимъ, которые тогда пріѣхали. Я вамъ скажу, что для нѣмки посланница даже очень пріятная особа.

— Какъ для нѣмки?! сказалъ графъ Виллеруа: — но германская кровь гораздо лучше нашей.

— О, любезнѣйшій! весело отвѣчалъ маркизъ, глядя вокругъ: — я не рѣшился бы произнесть здѣсь такую хулу.

Изъ пяти бывшихъ за обѣдомъ женщинъ, дѣйствительно, можно было указать на двухъ кузинъ, графиню Росни, которая, при всей своей вялости, была очень хороша, и на маркизу, очень хорошо сохранившую остатки красоты.

— Правда, отвѣчалъ графъ: — что я очень не въ пору сказалъ это, но нельзя же вамъ не согласиться, что такое собраніе очень рѣдко, и что дурныхъ женщинъ нигдѣ не встрѣчаешь много.

— А я нахожу, сказала старая баронесса: — что красивыхъ женщинъ больше, чѣмъ мужчинъ; иногда я забавляюсь при дворѣ, разсматривая всѣхъ нашихъ мужчинъ, въ дни большихъ собраній, и это французское дворянство, славившееся своею блестящею наружностью, кажется мнѣ, совсѣмъ выродилось.

— Это происходятъ отъ нашихъ дурныхъ нравовъ, замѣтилъ старый командоръ.

— Да, да, смѣясь сказалъ викбитъ де Люссакъ: — произошла. смѣсь.

— Боже мой! командоръ, сказала маркиза.* — вы все вооружаетесь противъ нынѣшнихъ нравовъ; но развѣ нравы во времена регентства не были еще хуже?

— Съ тѣхъ поръ, какъ я шестьдесятъ лѣтъ въ состояніи судить о нравахъ, сказалъ герцоръ де Кроасси: — мнѣ кажется, что они всегда одивоковы.

— Дайте время, погодите немного, прибавилъ графъ Валлеруа, — вмѣшаются въ это дѣло философы и все устроятъ.

— Они добьютъ насъ, отвѣчалъ командоръ.

— Во-первыхъ, сказала баронесса: — философы безбожники, нечестивцы; и мнѣ кажется большою ошибкой, что этимъ людямъ покровительствуютъ, какъ дѣлаютъ многіе изъ васъ, потому что, повѣрьте, черезъ пятьдесятъ лѣтъ ихъ правила будутъ имѣть….

— О! черезъ пятьдесятъ лѣтъ кто изъ васъ это увидитъ? прервала Фелисите, видя съ ужасомъ, что завязывается серьёзный разговоръ. — Былъ ли кто нибудь вчера въ итальянской комедіи?

— Я была, отвѣчала мадамъ де Росни.

— Чтожь? не правда ли, Карлинъ былъ восхитителенъ. Онъ меня сводитъ съ ума.

Всѣ стали говорить объ итальянской комедіи и объ арлекинѣ, до самого окончанія обѣда.

Огюстъ воспользовался первой удобной минутой и подошелъ къ Аполлинѣ.

— Вы, вѣрно, видѣли ныньче, прелестная моя кузина, нашего сына? спросилъ онъ, будучи очень радъ, что самымъ невиннымъ оврагомъ могъ начать разговоръ.

— Разумѣется, отвѣчала она.

— Онъ очень обезпокоилъ меня третьяго дня вечеромъ, продолжалъ маркизъ.

— О, это ничего: докторъ сказалъ намъ, чтобы не тревожиться этимъ, пока не будетъ конвульсій, и, слава Богу, ихъ у него не было.

Чѣмъ болѣе смотрѣлъ Огюстъ на это прекрасное, благородное и спокойное лицо, тѣмъ больше терялъ онъ обыкновенной своей бодрости съ женщинами. Удивляясь своей робости и не находя словъ продолжать разговоръ, онъ съ горестью видѣлъ его окончаніе; смущеніе овладѣвало его умомъ, смѣлость покидала его, — словомъ, онъ былъ влюбленъ…. влюбленъ не шутя.

— Вы намѣрены провести вечеръ у матушки? спросилъ онъ на, конецъ.

— Безъ сомнѣнія; я никогда не выѣзжаю.

— Никогда?

— Куда же мнѣ ѣхать?

— Ну, въ театръ, увидѣться съ друзьями.

— Съ тѣхъ поръ, какъ родители мои умерли, я не была въ театрѣ, а всѣ друзья мои здѣсь.

— Я надѣюсь, что вы и меня считаете въ этомъ числѣ? спросилъ маркизъ самымъ любезнымъ тономъ.

— Очень натурально, что мнѣ пріятно видѣть мужа Фелисите, отца Виктора, отвѣчала Аполлина.

„Мужъ Аполлины, отецъ Виктора — думалъ про себя Огюстъ — все это довольно холодно“..

— А если бы претензіи мои были больше, прибавилъ онъ: — если бы я просилъ васъ любить меня сколько нибудь ради меня самого.

— Все, что я до сихъ поръ о васъ слышала, должно мнѣ дать это желаніе, отвѣчала Аполлина съ полною откровенностью и простотою: — потому что я знаю васъ, маркизъ, гораздо больше, чѣмъ вы думаете, прибавила она улыбаясь.

— Право?

— Конечно. Три года мы съ кузиной говоримъ только о васъ, когда бываемъ съ нею наединѣ.

— Быть можетъ, маркиза судитъ обо мнѣ слишкомъ снисходительно, сказалъ Огюстъ: — я очень желалъ бы, чтобы вы сами судили обо мнѣ; впередъ я гораздо чаще стану приходить къ матушкѣ.

— А, тѣмъ лучше…. тѣмъ лучше, подхватила Аполлина, которой глаза радостно заблистали: — признаюсь вамъ, я не могу понять этого обычая большого свѣта, и мнѣ кажется смѣшнымъ проводить время врозь, когда такъ хорошо быть вмѣстѣ. Попробуйте, маркизъ, и увидите, какъ пріятна семейная жизнь.

— Я чувствую это теперь, отвѣчалъ Огюстъ, не сводя глазъ съ своей молоденькой кузины, которая никогда не казалась ему прелестнѣе.

Наивная улыбка Аполлины уже ясно помазывала ему. что отвѣтъ его былъ вовсе не понятъ, какъ вдругъ милая дѣвушка прибавила:

— Вы мнѣ позволите сказать Фелисите эту добрую вѣсть?

— Если вы думаете, что она можетъ доставить ей удовольствіе.

Несмотря на легкую досаду, маркизъ почти готовъ былъ разсмѣяться, когда разговоръ ихъ внезапно былъ прерванъ.

Шевалье де Люссакъ раскрылъ клавесминъ и тронулъ нѣсколько нотъ.

— Ахъ, кстати! сказала тотчасъ молодая маркиза: — станемте играть и пѣть; мнѣ очень нравятся импровизированные концерты. Вы поете, графиня? спросила она мадамъ Росни.

— О, я очень не въ голосѣ нынѣшній вечеръ, самымъ равнодушнымъ тономъ отвѣчала молодая женщина.

— Нужды нѣтъ, продолжала Фелисите: — вы, шевалье, Огюстъ и я — насъ четверо — и прекрасно!… Огюстъ!

— Блеваль!

— Сынъ мой!

Такъ со всѣхъ сторонъ стали звать полковника и тѣмъ прервали его заманчивый разговоръ.

— Что тамъ? спросилъ онъ, худо скрывая досаду и переходя гостиную.

— Мы будемъ пѣть и играть; ты тоже долженъ пѣть, отвѣчалъ шевалье.

— Я совершенно не въ силахъ, потому что страшно охрипъ.

— Полно, полно, сказалъ командоръ: — это отговорка всѣхъ пѣвцовъ.

— Да увѣряю васъ; Люссакъ это знаетъ, отвѣчалъ Огюстъ: — онъ самъ совѣтовалъ мнѣ третьяго дня пить отваръ, котораго я не пилъ.

— Все равно…. все равно, съ живостью сказала Фелисите, раскладывая ноты на пюпитрѣ.

— Маркиза права, сказалъ шевалье — собраніе маленькое, ты пропоешь, какъ можешь.

— Вы видите, я покоряюсь, сказала вяло графиня Росни, поворачивая глаза на Огюста.

— Оставьте мнѣ удовольствіе слушать васъ; увѣряю, что мой голосъ все испортитъ.

Говоря это, маркизъ отошелъ отъ пьяно, поспѣшая опять въ амбразуру окна, изъ которой его, къ прискорбію, вызвали; но Аполлина пересѣла къ камину, въ свой любимый уголокъ, а герцогъ де Кроасси занялъ креслы передъ нею; бѣдный Огюстъ доджемъ былъ удовольствоваться незанятымъ стуломъ, между дядей и старой баронессой.

Всѣ усѣлись по мѣстамъ. Концертъ былъ начатъ молодою маркизой и шевалье, которые пѣли дуо.

Голосъ де Люссака, довольно, впрочемъ пріятный, очень уменьшалъ удовольствіе, которое ощущала Аполлина, слушая пѣніе Фелисите. Ей страшно не нравилось слышать, какъ они обращали другъ къ другу слова любви; и только, когда ей удавалось слышать одну кузину, лицо ея улыбалось и каждый звукъ, казалось, достигалъ до ея сердца; съ приближеніемъ всякаго труднаго мѣста, плечи ея сжимались съ безпокойствомъ, и когда Фелисите побѣждала, что случалось не очень часто, прекрасное лицо Аполлины сіяло радостью, и рукоплесканья предупреждали другихъ.

Огюстъ не спускалъ глазъ съ Аполлины; онъ съ нетерпѣніемъ и грустью замѣчалъ въ ней эти знаки привязанности къ ея женѣ, казавшіеся ему препятствіемъ къ осуществленію его любимыхъ надеждъ. Что за несчастье мнѣ? — думалъ Огюстъ — на всемъ свѣтѣ, можетъ быть, нѣтъ женщины, которая искренно любила бы другую; и нужно же было случиться, чтобы именно такою была та, которую я люблю; потому что, въ самомъ дѣлѣ, я влюбленъ по уши. Готовъ бы я отдать полъ-жизни, чтобы только она взглянула на меня такъ, какъ смотритъ на Фелисите.»

Впрочемъ, маркизъ такъ привыкъ къ успѣхамъ, что еще не отчаявался совершенно и хотя предвидѣлъ большія трудности, тѣмъ не менѣе предвидѣлъ и успѣхъ.

Когда дуо было окончено, всѣ пустились наперерывъ хвалить пѣніе маркизы и шевалье; Огюстъ удовольствовался, ударивъ два-три раза въ ладоши.

— Право, удивительно, сказала Аполлина, обращаясь къ герцогу де Кроасси: — что кузина моя могла такъ хорошо спѣть это дуо: она едва знаетъ его и дня два назадъ только разбирала его.

«Это относится больше ко мнѣ, чѣмъ къ дядѣ — думалъ маркизъ — пожалуй, стану дѣлать какъ ей хочется все, чтобъ только ей понравиться.»

Съ этой мыслью, онъ всталъ, подошелъ къ женѣ и наговорилъ ей комплиментовъ за пѣніе. Возвращаясь на свое мѣсто, онъ взглянулъ на Аполлину; она ему улыбалась.

Настала очередь мадамъ Росви. Рѣшиться пѣть ей было трудно; должно было уговорить ее.

— Я берусь за это, сказалъ шевалье, съ которымъ дѣйствительно хорошенькая женщина нѣсколько дней уже кокетничала.

Послѣ неизбѣжныхъ доводовъ, что она страшно устала, что не можетъ взять ни одной ноты, и пр. и пр., она встала и дотащилась до клавессина, опираясь хорошенькою ручкою на руку шевалье.

— Ставьте тамъ, передо мною, сказала она ему: — вы вашъ общій учитель въ музыкѣ, и я буду видѣть, довольны вы или нѣтъ.

— Да ужь если вы будете смотрѣть на меня, то, разумѣется, я буду доволенъ, ловко отвѣчалъ де Люссакъ.

Этихъ словъ было довольно для Фелисите: расположеніе духа ея перемѣнилось. Къ несчастію, шевалье самъ былъ не въ духѣ. Онъ не только дурно пѣлъ, но, несмотря на комплименты, которыми осыпала его мадамъ Росни, думалъ про себя, что маркизъ, котораго превосходство пѣнія и методы предъ де Люссакомъ всѣмъ было извѣстно, долженъ былъ внутренно торжествовать надъ нимъ. Умъ и сердце Огюста были, однакожь, такъ заняты въ это время, что едва ли всѣ на свѣтѣ дуо могли развлечь его; во зависть такъ искусно умѣетъ изобрѣтать для себя пытки, будто само Провидѣніе одарило ее способностью служить самой себѣ наказаніемъ.

Другая причина досады для шевалье заключалась въ томъ, что Огюстъ обѣдалъ въ отелй Блеваля. Что, если такая непривычная неожиданность станетъ повторяться? Домъ маркизы былъ единственнымъ при дворѣ и въ городѣ, гдѣ шевалье не боялся присутствія своего блистательнаго соперника, — единственный, гдѣ онъ могъ наслаждаться нераздѣльно владычествомъ своего ума, талантовъ и наружности. Ему нестерпима была мысль, что присутствіе маркиза преслѣдуетъ его даже сюда, и какъ досаду свою шевалье всегда любилъ вымѣщать на комъ нибудь, то, естественно, онъ предался удовольствію мучить Фелисите.

Мадамъ де Росни пѣла большую арію изъ «Титова и Авроры», новой оперы Мондоввилля. Голосъ ея былъ свѣжъ; но она вовсе не умѣла управлять имъ, и иногда даже звуки его были не совсѣмъ вѣрны. Но шевалье приходилъ въ восторгъ отъ каждой ноты, кричалъ, что еще никто и никогда такъ не пѣлъ, что это пѣніе восхитительно, и какъ онъ въ самомъ дѣлѣ былъ оракуломъ гостиной маркизы въ музыкѣ, какъ и во всемъ, то успѣхъ молодой графини былъ колоссаленъ.

Фелисите страдала, какъ женщина и какъ пѣвица; ревность и самолюбіе ея были страшно раздражены; она готова бы раздавить мадамъ Росни. Вдругъ представилось ея уму средство уронить торжествующую, поставить ее на второй планъ, какъ слѣдуетъ, и между тѣмъ, какъ всѣ окружили хорошенькую графиню, а шевалье цаловалъ ей руки, она быстро перешла черезъ гостиную, подбѣжала къ Аполлинѣ и тихо, прерывающимся голосомъ сказала:

— Если меня любишь, ты будешь пѣть…. тебѣ должно пѣть.

— Я!… я! я… сказала Аполлина, покраснѣвши какъ огонь.

— Говорю тебѣ, что необходимо…. что я хочу! продолжала Фелисите. — Мадамъ, сказала она, обращаясь къ маркизѣ; — заставимте Аполлину пѣть.

— Какъ! вы поете? сказалъ герцогъ.

— Боже мой! нѣтъ; это нельзя назвать пѣніемъ, клянусь вамъ, отвѣчала Аполлина въ крайнемъ смущеніи.

Огюстъ всталъ.

— Требуйте, сказахъ онъ женѣ. Требуйте! говорилъ онъ матери.

Маркиза рада была блеснуть талантами Аполлины передъ герцогомъ и упрашивала настоятельно.

Аполлина стояла въ положеніи самомъ непріятномъ: она не хотѣла дѣлать сцену и не могла рѣшиться уступить.

— Мнѣ хотѣлось бы, сказалъ герцогъ: — имѣть возможность вообразить что нибудь, что могло бы сдѣлать вамъ, мадемоазель Дюбуръ, столько удовольствія, сколько имѣлъ бы я, слушая ваше пѣніе, — и тотчасъ сдѣлалъ бы это.

— Какъ! вы уже сдѣлали, тихо отвѣчала ему Аполлина.

— А! эти удачи не всегда представляются, отвѣчалъ онъ, смѣясь.

— Я иду пѣть, герцогъ.

Аполлина пошла къ клавессину, выбрала между нотами la Serra padrona Перголезе, своего любимаго автора, и сѣла, чтобы акомпанировать себѣ.

Маркизъ пошелъ на нею, сталъ прямо передъ нею и не хотѣлъ уронить ни ноты, ни взгляда, ни движенья этого прекраснаго созданья. Молодая его голова такъ загорѣлась, что все остальное для него исчезло; ему казалось, что прольются на него небесные звуки. Онъ ждалъ; онъ былъ счастливъ. Первыя волненія любви такъ пылки, наслажденія ея такъ быстры, что одна минута такихъ наслажденій стоитъ цѣлаго вѣка счастія.

Всѣ прочіе, не съ такимъ волненіемъ, какъ маркизъ, но ожидали съ любопытствомъ, которое обыкновенно возбуждается новизною: никто въ гостиной маркизы не былъ извѣстенъ такъ мало, какъ Аполлина. Тѣмъ не менѣе всѣ взоры часто обращались на нее, какъ на артистическій предметъ, единственно изъ удовольствія смотрѣть на нее. Въ эту минуту, когда она рѣшилась, такъ сказать, выступить на сцену, каждый нетерпѣливо ждалъ, какъ выполнитъ она свою роль. Почти всѣ находили, что она нехорошо сдѣлала, согласившись пѣть послѣ шевалье, послѣ графини Росни, и тѣ, которые о ней жалѣли, не сомнѣвались, что страхъ, который ею овладѣетъ, отниметъ у нея всѣ средства.

Въ послѣднемъ они ошибались. Рѣшившись одинъ разъ, Аполлина нисколько не смущалась. Кромѣ того, что большая робость есть всегда слѣдствіе самолюбія, для нея такъ мало было интереснаго къ успѣхахъ этого рода, что она нисколько не потеряла той увѣренности въ себѣ, которую даетъ истинный талантъ самому скромному существу.

Первые звуки ея голоса оковали общее вниманіе. Широкій и гибкій, онъ имѣлъ силу и выразительность неодолимаго очарованія. Если одни знатоки могли цѣнить необыкновенную легкость, пріобрѣтенную упражненіемъ, зато всѣ и вовсе не знающіе музыки были тронуты этимъ голосомъ, льющимся прямо въ сердце; наконецъ — въ этомъ упоительномъ голосѣ было что-то увлекающее, чему ученье придало блескъ удивительнаго исполненія.

Удивленье, изумленье — произвели глубокое молчанье въ гостиной маркиза. Не нужно было ни нѣжничанья мадамъ Росни, ни притворнаго энтузіазма шевалье, чтобы возбудить интересъ слушателей. Нѣмые, неподвижные, всѣ эти придворные, привыкшіе къ театрамъ, къ концертамъ королевы и мадамъ де Помпадуръ, слушали молодую дѣвушку съ восхищеніемъ, сознаваясь внутренно, что не слышали ничего подобнаго.

Когда пѣніе было окончено, всѣ, кромѣ мадамъ Росни, съ жаромъ аплодировали мадемоазель Дюбуръ; всѣ встали, окружили ее, осыпали похвалами; даже самому шевалье удалось преодолѣть свое отвращеніе ко всякому успѣху, который не принадлежалъ ему: онъ сказалъ нѣсколько лестныхъ словъ, которыхъ Аполлина, впрочемъ, не слышала: такъ оробѣла она отъ торжества, на которое вовсе не надѣялась.

Огюстъ былъ въ упоеніи отъ любви; онъ жилъ только для этого восхитительнаго существа, извлекавшаго его такъ сладко изъ суеты однообразной жизни, лишенной всякаго живого движенія. Насладившись слухомъ, онъ наслаждался зрѣніемъ. Глаза одни выражали его очарованіе, и, слишкомъ много желая сказать, онъ молчалъ.

— Куплеты! шевалье, куплеты теперь! сказала мадамъ Росни, не поднимаясь съ оттомана, на которомъ сидѣла.

— Да, куплеты, повторилъ маркизъ: — онъ поетъ ихъ превосходно, — и, идучи за Аполлиной, которая возвращалась къ своему мѣсту, сказалъ ей тихо;

— Теперь никто не осмѣлится предложить намъ слушать что нибудь другое..

— Какъ вы поете, мадемоазель Дюбуръ! ахъ! какъ вы поете! сказалъ герцогъ де Кроасси, когда Аполлина заняла свое мѣсто: — лѣтъ сорокъ назадъ, я не припомню, чтобы испытывалъ такое отрадное ощущеніе.

— Ахъ, я очень рада, что это ужь кончено, сказала Аполлина, отдыхая: — я въ жизни въ первый разъ пою при такомъ большомъ обществѣ. Но вы слишкомъ воспользовались своими правами, герцогъ, прибавила она улыбаясь: — вы должны были чувствовать, что я не могла отказать вамъ.

Вмѣсто всякаго отвѣта, герцогъ взялъ ея руку и дружески поцаловалъ.

— Ахъ, какъ бы я желалъ быть семидесяти-пяти-лѣтнимъ старикомъ на пять минутъ! думалъ Огюстъ: — дядя смѣетъ цаловать ея руку!

Но какъ этого нельзя было сдѣлать, то онъ долженъ былъ довольствоваться тѣмъ, что помѣстился за спинкой креселъ герцога, который, казалось, невозмутимо расположился на самомъ близкомъ мѣстѣ къ Аполлинѣ.

Всѣ усѣлись слушать куплеты де Люссака.

Въ этомъ родѣ, точно, отличался шевалье; у него было довольно голосу и ума гораздо больше, чѣмъ нужно для того, чтобы выразить и красоту мотива и вѣсъ словъ. Стараясь вознаградить себя блестящимъ образомъ за всѣ мученья вечера, онъ завоевалъ здѣсь полный успѣхъ.

Огюстъ аплодировалъ ему отъ всего сердца; герцогъ повторилъ раза два или три: «это очень хорошо»; Аполлина молчала: ей слишкомъ трудно было показывать одобреніе свое тому, котораго она такъ глубоко ненавидѣла.

Никто больше не думалъ о музыкѣ; пріѣхали новые гости; маркиза усаживала за игру, составляла партію; было ужь слишкомъ поздно предлагать герцогу шахматы, и потому онъ продолжалъ бесѣдовать съ мадемоазель Дюбуръ и съ маркизомъ.

Огюста очень удивляли пріязненныя, такъ сказать, дружескія, отношенія между дядей его и Аполлиной. Герцогъ былъ съ нею такъ любезенъ, какъ не бывалъ ни съ кѣмъ. Саркастическій умъ, сардоническій смѣхъ, которыхъ въ немъ часто боялись собесѣдники, исчезъ совершенно. Бесѣда старика съ молодою дѣвушкою была вполнѣ задушевная, довѣрчивая и дружеская, чего маркизъ не замѣчалъ ни въ одной гостиной, которыя онъ посѣщалъ, которыя нравились ему и гдѣ онъ находилъ удовольствіе вмѣшиваться въ разговоръ, даже когда не былъ влюбленъ.

Разговоръ, между прочимъ, коснулся опять музыки и тѣхъ пьесъ, которыя въ этотъ вечеръ были исполнены, и герцогъ сказалъ:

— Мнѣ право досадно, мадемоазель Дюбуръ, что мой племянникъ ныньче не здоровъ: иногда мнѣ случалось слышать его въ обществѣ, и, въ сторону всякую родственную снисходительность — увѣряю васъ, онъ поетъ очень хорошо.

— Надѣюсь, что это только отложено до другого времени, сказала Аполлина ласково.

Маркизъ такъ радъ былъ всякой возможности сближенія, что не могъ не воспользоваться подобнымъ случаемъ.

— Если вы хотите, кузина, мы споемъ. когда нибудь вечеромъ, вмѣстѣ съ Фелисите, тріо изъ «Дайры», новой оперы Рамо.

— Я еще не знаю ея, и не думаю, чтобы Фелисите знала, отвѣчала Аполлина.

— Тѣмъ лучше: мы станемъ учить у нея въ комнатѣ по утрамъ.

Все, что касалось сближенья молодыхъ супруговъ, такъ нравилось Аполлинѣ, что она не замедлила сказать да.

Огюстъ до окончанія вечера успѣлъ сказать женѣ о сдѣланномъ условіи; но, по несчастію, онъ заговорилъ объ этомъ въ присутствіи де Люссака, который далъ себѣ слово разстроить это предпріятіе.

Какой счастливый день! — думалъ маркизъ — возвратясь къ себѣ — какъ скоро пролетѣло время; а вездѣ оно тянется такъ медленно! Ахъ! до сихъ поръ я еще не жилъ; а между тѣмъ она еще не любитъ меня; во невозможно, чтобы я такъ любилъ ее, а она меня не полюбила когда нибудь. Она тамъ! она тамъ! мы спимъ подъ одной кровлей: ахъ! ужь и это счастье!

XIX.
ДѢЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ.

Въ то самое время, какъ маркизъ съ такою радостію ложился спать, Аполлина, отпустивъ свою горничную дѣвушку, сѣла передъ каминомъ въ грустной задумчивости.

Она слѣдила за маркизомъ въ ту минуту, когда онъ подходилъ къ женѣ, чтобы сообщить ей о музыкальномъ проектѣ; Фелисите, казалось, съ удовольствіемъ согласилась на его предложенье. Но едва Огюстъ отошелъ, шевалье де Люссакъ, при которомъ происходила разговоръ, отвелъ маркизу въ амбразуру окна и сталъ разговаривать съ нею довольно горячо.

Какой-то женскій инстинктъ заставилъ Аполлину подумать, что одна зависть возбуждала злость шевалье, и что онъ требовалъ отъ Фелисите, чтобы она пожертвовала этимъ тріо и не пѣла его съ Огюстомъ. Молодая маркиза стояла къ нему лицомъ, и потому Аполлина не могла судить о дѣйствіи такой неприличной сцены на ея безразсудную подругу; но, предавшись вся своей мысли, она не пропустила ни одного движенія, ни одного взгляда шевалье де Люссака, и когда замѣтила на лицѣ его удовольствіе, съ которымъ онъ поцаловалъ руку Фелисите, сердце ея мучительно сжалось.

«Она согласилась! — съ тоскою думала Аполлина — что же онъ для нея?»

Молодая дѣвушка покраснѣла; она не смѣла отвѣчать на этотъ страшный вопросъ. Фелисите обманываетъ мужа! Фелисите кокетка! сказать это было черезчуръ жестоко. Но не ошибалась ли Аполлина? можетъ быть, дѣло шло не о зависти? можетъ быть, и помину не было о несчастномъ тріо? Увы! чего бы она не отдала, чтобы удостовѣриться!

Къ счастію, герцогъ де Кроасси за четверть часа до этой сцены ушелъ. Аполлина могла пройти черезъ будуаръ, никѣмъ не замѣченная, и прошла въ свою комнату.

Долго-долго сидѣла она тамъ, и умъ ея блуждалъ въ томительномъ сомнѣніи; но она предпочитала его дѣйствительности, которая была бы для нея гораздо прискорбнѣе. Фелисите всегда была такъ легкомысленна! Аполлина такъ убѣдилась въ этомъ, такъ часто эта мысль ей навертывалась, что ей удалось еще возвратиться въ надеждѣ.

Она легла спать въ три часа ночи, съ ожиданіемъ, что черезъ сутки все узнаетъ, потому что если Фелисите не захочетъ учитъ тріо съ своимъ мужемъ, то она…. любовница шевалье де Люссака!

Можно вообразить, съ какимъ волненьемъ и страхомъ шла Аполлина утромъ въ комнаты молодой маркизы: колѣни ея дрожали, и она должна была остановиться на нѣсколько минутъ къ гостиной, чтобы перевести духъ и сколько нибудь успокоиться.

Наконецъ она вошла.

Фелисите была одна. Давно уже для молодой маркизы искренни бесѣды съ другомъ дѣтства утратили большую часть своей прелести. Въ ихъ вкусахъ, привычкахъ, особенно въ правилахъ, осталось такъ мало общаго, что съ каждымъ днемъ молодая маркиза больше и больше охладѣвала къ той, которую не смѣла уже дѣлать своею повѣренною, и которая сохраняла обо всемъ мнѣнія и чувства, уже чуждыя Фелисите. Такая печальная перемѣна не могла ускользнуть отъ вниманія Аполлины; во свиданія двухъ кузинъ были теперь такъ рѣдки и кратковременны, молодая дѣвушка видѣла въ Фелисите при этихъ свиданіяхъ съ глазу на глазъ все прежнюю подругу, которая называла ее сестрою, и въ самый этотъ день, о которомъ идетъ рѣчь, одно особенное обстоятельство — все должно было продлить еще на нѣсколько времени пріятное заблужденіе Аполлины.

Фелисите встрѣтила ее съ прежнею пріязнію, которой милая дѣвушка не могла противостоять. Она обласкала ее самымъ нѣжнымъ образомъ, приняла довѣрчивый и дружескій тонъ и наконецъ дошла до цѣли своихъ предварительныхъ любезностей.

— Знаешь ли ты, сказала она ей, улыбаясь: — что маркиза говорила мнѣ объ одномъ дѣлѣ, которое касается тебя и которое было бы мнѣ очень пріятно!

— Что такое? спросила Аполлина.

— Она увѣряетъ, что герцогъ де Кроасси влюбленъ въ тебя и думаетъ жениться.

— Какая нелѣпость! сказала Аполлина, не имѣя силъ удержаться отъ смѣху, хотя такая мысль госпожи де Блеваль сильно ей не нравилась: — герцогъ де Кроасси могъ бы мнѣ быть во крайней мѣрѣ дѣдомъ, и, я думаю, онъ давно ужь и не вспоминаетъ о любви.

— Дѣло въ томъ, что никто и никогда не видѣлъ, чтобы онъ къ какой нибудь женщинѣ оказывалъ столько участія и привязанности, какъ къ тебѣ.

— Привязанность, участіе, и онъ самъ много ихъ внушаетъ мнѣ;, во ты не заключишь, думаю, что я влюблена въ него.

— Конечно, нѣтъ; а все же, можетъ быть, лестно сдѣлаться герцогинею, пользоваться доходомъ въ четыреста тысячъ франковъ и выйти изъ скромнаго положенія, чтобы въ свою очередь морочить тѣхъ, которыя насъ побѣждаютъ.

Аполлина пожала плечами сдѣлала головою движенье равнодушія и пренебреженія.

— Ни одна изъ этихъ причинъ не заставила бы меня продаться, сказала она: — но, слава Богу, герцогъ де Кроасси не имѣетъ никакого желанія купить меня. Его чувства ко мнѣ истинно отеческія, дружба моя отвѣчаетъ его дружбѣ, моя довѣренность — его довѣренности, — вотъ всѣ наши отношенія, какія только могутъ быть между вами.

Урокъ былъ данъ Фелисите очень мѣтко; но Фелисите, сама достойный обращикъ маркизы, при всей своей молодости, не знала уже на землѣ другихъ интересовъ, кромѣ тѣхъ, которые касались какимъ нибудь образомъ ея собственной суетности. Она живо раздѣляла желаніе своей тещи, съ мечтою скоро сдѣлаться самою богатою и хорошенькою герцогинею при дворѣ.

Не сомнѣваясь ни минуты въ искренности подруги, она тотчасъ сообразила, что было бы гораздо лучше, чтобы Аполлина не была ей теткой, и что достаточно только помощи молодой дѣвушкт для достиженія желанной цѣли.

— Такія отношенія, какъ ты говоришь, сказала она ласково и сжимая руку Аполлины: — даютъ тебѣ возможность совершенно осчастливить меня.

— Совершенно осчастливить! тебя? отвѣчала Аполлина съ живѣйшимъ участіемъ. — Какимъ образомъ?

— Сперва нужно бы, продолжала Фелисите: — чтобы герцогъ совершенно зналъ, сколько мы любимъ другъ друга, особенно, сколько ты меня любишь.

— О! онъ знаетъ объ этомъ, сказала Аполлина съ очаровательной улыбкой: — я каждый день говорю съ нимъ о тебѣ; о комъ же мнѣ еще говорить?

— Ну, продолжала Фелисите, совершенно занятая мыслію о важности этого разговора и мало чувствуя трогательность отвѣта молодой дѣвушки: — нужно бы расположить его въ нашу пользу предпочтительно передъ Гланденами и наконецъ навести его, чтобы онъ передалъ Огюсту свой титулъ и большую часть своего состоянія.

— Значитъ, нужно бы заставить его сдѣлать въ вашу пользу завѣщаніе? спросила Аполлина съ опечаленнымъ лицомъ.

— Разумѣется, отвѣчала Фелисите.

— Ахъ, кузина! говорить о завѣщаніи человѣку его лѣтъ не значитъ ли сказать, какъ близка его смерть: это слишкомъ жестоко.

— Да какже, думаешь ты, можетъ онъ иначе упрочить наши права? Подумай, что если онъ умретъ ныньче, намъ придется раздѣлить его богатство съ Гланденами, и что если онъ не выбралъ наслѣдника, титулъ его умретъ съ нимъ.

— Раздѣлить его богатство, оказала Аполлина: — мнѣ кажется довольно справедливымъ.

— Однакожъ, изъ двухъ его племянницъ маркиза гораздо бѣднѣе.

— Да вѣдь твой бракъ съ ея сыномъ сдѣлалъ всѣхъ васъ такими богатыми.

Фелисите печально кивнула головою.

— Ты не можешь вообразить, сказала она: — какихъ издержекъ нужно, чтобы вести тотъ родъ жизни, къ которому мы обязаны нашимъ положеніемъ.

— Какъ! спросила Аполлина съ удивленіемъ и вмѣстѣ съ безпокойствомъ: — твоихъ огромныхъ доходовъ вамъ недостаточно?

— По крайней мѣрѣ на нынѣшній годъ; но, положимъ, теща моя все это устроитъ сама и намъ не о чемъ будетъ безпокоиться; да это не главное, почему мнѣ хотѣлось бы наслѣдовать послѣ вашего дяди. Я воображаю, какъ радъ былъ бы когда нибудь Огюстъ носить имя герцога де Кроасси, и часто тоже, признаюсь, сказала она смѣясь: — приходитъ на мысль, какъ бы пріятно мнѣ самой сдѣлаться герцогиней.

Въ глазахъ Аполлины, Фелисите была всегда очаровательною искренностью, которую она предполагала въ своей кузинѣ; эта откровенность произвела на лицѣ ея улыбку, которая дала молодой маркизѣ всю надежду и подкрѣпила въ ней настойчивость до того, что она стала добиваться отъ кузины положительнаго обѣщанія дѣйствовать.

Фелисите удвоила нѣжности, заговорила о своемъ сынѣ и о блестящей будущности, ожидающей это милое дитя, если удастся склонить герцога въ пользу Блевалей, — наконецъ, во всемъ разговорѣ употребляла ту ловкость и смѣтливость, которую пріобрѣла незамѣтно въ сообществѣ маркизы и къ которой казалась вовсе не способной по своему обычному легкомыслію.

Конечно, Викторъ и его судьба живо трогали сердце Аполлины; но поведеніе, котораго отъ нея требовала кузина, слишкомъ было похоже на интригу, на ловушку, которыми гнушалась ея благородная душа. Съ четверть часа она крѣпилась противъ ухаживанья той, которой для нея такъ трудно было въ чемъ нибудь отказывать, и отвергала всѣ средства, предложенныя для убѣжденія старика сдѣлать поскорѣе завѣщаніе въ пользу маркиза.

— Послушай, сказала она наконецъ: — ни за что въ свѣтѣ я не скажу ему о завѣщаніи, чтобы не напомнить, какъ мало ему остается жить. Но онъ узнаетъ, больше чѣмъ знаетъ, можетъ быть, теперь, что мое единственное счастье есть счастье твое и Виктора. Я сдѣлаю все, чтобы обратить на ваше семейство самое теплое его расположеніе. Буду говорить ему о маркизѣ, какъ о человѣкѣ, котораго я люблю, потому что я люблю твоего мужа. Я считаю его добрымъ человѣкомъ, съ чувствомъ и гораздо благороднѣе всѣхъ тѣхъ, которыхъ вижу въ гостиной маркизы. Словомъ, сдѣлаю все, чтобы вы стали дѣтьми герцога де Кроасси и чтобы онъ былъ вамъ истиннымъ отцомъ.

— Нечего дѣлать, нужно быть довольной и этимъ, отвѣчала Фелисате: — но тебѣ недостанетъ времени, чтобы довести его до окончательнаго рѣшенія.

— Слава Богу, сказала Аполлина съ чувствомъ, при мысли о потерѣ своего стараго друга: — герцогъ еще совершенно здоровъ и долженъ жить долго, надѣюсь.

— Какъ бы то ни было, сказала молодая маркиза, цалуя кузину: — "мы надѣемся на тебя; а теща моя, которая его очень хорошо знаетъ наблюдаетъ лучше всѣхъ, увѣрена, что ты все можешь съ нимъ сдѣлать.

— Да какже ты сама, сказала Аполлина: — какъ сама ты не попробовала пріобрѣсть его любовь? какъ ты могла пренебречь имъ, больше чѣмъ многими другими, которые далеко его не стоятъ?

— Такъ онъ забавляетъ тебя развѣ? смѣясь сказала Фелисите.

— Во первыхъ, это одинъ изъ лучшихъ людей, отвѣчала Аполлина: — и какъ онъ очень уменъ и оригиналенъ, то разговоръ его всегда занимателенъ.

— Попробую быть съ нимъ любезною, чтобы лучше помогать тебѣ, сказала молодая маркиза: — тѣмъ больше, что это помиритъ меня съ тещею, съ которою мы часто споримъ изъ за него.

Фелисите позвонила своихъ горничныхъ, чтобы одѣваться, и въ продолженіи туалета кузины не говорили ни о чемъ серьёзномъ; но она все-таки старалась показывать Аполлинѣ какъ можно больше ласкъ и расположенія.

Видя прежнюю искренность и довѣрчивость кузины, Аполлина совершенно поддалась очарованію, которое находила въ бесѣдахъ ихъ первой юности, и опять смотрѣла на Фелисите, какъ на любимѣйшую подругу дѣтства. Это утро перенесло ее въ счастливѣйшую эпоху жизни, я только воспоминаніе о де Люссакѣ, который теперь былъ такъ далекъ отъ ея мыслей, одно могло смутить ея радость укоризною, что она допустила сомнѣніе.

Собравшись выѣхать изъ дому, молодая маркиза два-три раза поцаловала Аполлину и сказала:

— Мы увидимся только на обѣдомъ, потому что я ѣду вечеромъ въ спектакль; маркиза хочетъ остаться дома и, вѣрно, тотъ, о которомъ мы говорили сейчасъ, пріѣдетъ вечеромъ; но я больше полагаюсь на тебя, чѣмъ на себя.

— Если у меня недостанетъ ловкости, отвѣчала Аполлина: — зато всегда будетъ довольно желанія успѣть.

— Ты успѣешь, сказала Фелисите: — маркиза увѣрена, что ты успѣешь. До свиданья, кузина.

Она уже выходила, но, вспомнивши, возвратилась и сказала мадемоазель Дюпре, своей горничной:

— Ахъ, я и забыла! пошлите сейчасъ къ маркизу сказать, что я не могу завтра утромъ пѣть съ нимъ.

— Пѣть тріо? повторила Аполлина съ невыразимымъ чувствомъ.

— Да, отвѣчала Фелисите: — свѣтить не для чего: здѣсь долго не будетъ музыки.

И она отправилась.

Слова эти разрушили доброе расположеніе духа Аполлины, послѣдняя попытка выйти изъ неизвѣстности была сдѣлана, ей стало ясно, что шевалье добился пожертвованія предпринятымъ концертомъ и восторжествовалъ надъ Огюстомъ.

Аполлина возвратилась въ свою комнату, отягощенная всѣмъ униженіемъ, павшимъ на ея подругу; ей казалось, что она раздѣляетъ невольно это безславіе Фелисите. Къ этому неудовольствію присоединилось кроткое сожалѣніе о мужѣ, который такъ молодъ, благороденъ, милъ, хорошъ, котораго обманывали такъ недостойно, когда онъ обнаружилъ желаніе сблизиться съ женою, съ ребенкомъ и возобновятъ всѣ сладостныя семейныя отношенія.

Строгость собственныхъ правилъ заставляла Аполлину видѣть въ паденіи милой сестры величайшее несчастіе жизни; но симпатіи любящаго сердца не разрушаются мгновенно. Это инстинктивное, непреодолимое влеченіе Аполлины къ Фелисите превосходно опредѣлилъ Монтань въ нѣсколькихъ словахъ: Я любилъ его, потому что это былъ онъ, потому что это былъ я. Такая привязанность можетъ быть охлаждена только равнодушіемъ внушившаго ее, и, наконецъ, она можетъ пережить даже уваженіе.

Фелисите была подъ покровительствомъ того очарованія, которое находила Аполлина, видя ее и слушая; оно было тамъ велико, что утушало гнѣвъ, возставало противъ презрѣнія и все замѣняло горестью.

— Еще ныньче утромъ, ныньче утромъ, со слезами говорила Аполлина: — какъ я была счастлива съ нею.

И, переходя отъ одного воспоминанія къ другому, она старалась всячески извинять поступки той, за которую такъ громко говорило ея сердце, — негодовала на общество, въ которомъ суждено было жить такой легкой бѣдной женщинѣ, на отдаленіе мужа, раба свѣтскихъ обычаевъ, на поведеніе маркизы, на самое себя, наконецъ, за то, что собственная слабость не позволяла ей никогда говорить съ кузиной суровымъ языкомъ; и результатомъ этихъ послѣднихъ мыслей было скорѣе чувство сянсховшенія и сожалѣнія, нежели негодованія.

Приближался часъ обѣда: должно было итти въ гостиную маркизы. Сколько разъ Аполлина съ нетерпѣніемъ, бывало, ждетъ этой минуты, чтобы увидѣть ту, на которую никогда не могла довольно насмотрѣться! Теперь, напротивъ, часы уже пробили урочное время; Аполлина медленно сходила по лѣстницѣ; на сердцѣ у ней было тяжело, умъ безпокоенъ; особенно боялась она встрѣтить шевалье де Бюссака; къ счастію, его не было, и всѣхъ гостей было двое или трое, не считая мадемоазель де ла Пейроньеръ.

Подлѣ Фелисите оставалось незанятое мѣсто; она сдѣлала кузинѣ знакъ сѣсть подлѣ.

Аполлина подошла и сѣла. Во все жреца обѣда на ней было сосредоточено самое пріязненное вниманіе молодой маркизы. Веселость Фелисите, присутствіе мадемоазель де ла Пейроньеръ переносили Аполлину, въ воспоминаніи, за обѣдъ г. и г-жи Дюбуръ, и, разумѣется, это легко помогло ей развлечься.

Едва былъ поданъ дессертъ, молодая маркиза встала, говоря, что ѣдетъ смотрѣть небольшую пантомиму въ спектаклѣ, который начнется очень рано, — попрощалась съ кузиной, тихо сказала ей: «Помни о нашемъ дѣлѣ,» и отправилась.

Скоро послѣ обѣда, когда всѣ перешли въ гостиную, пріѣхалъ герцогъ де Кроасси. По обыкновенію, онъ занялъ креслы подлѣ Аполлины, которая разговаривала съ мадемоазель де ла Пейроньеръ, передавая ей тысячи разныхъ подробностей о Викторѣ. Герцогъ не разъ уже слышалъ, съ какою материнскою нѣжностью говоритъ она объ этомъ ребенкѣ, и сказалъ ей:

— Увѣряю васъ, мадемоазель Дюбуръ, что Огюстъ и его жена должны бы отдать своего, сына въ вашу собственность.

— Боже сохрани, отвѣчала Аполлина: — перемѣнять ожидающую его судьбу да ту, которую онъ имѣлъ бы, если бы я была его матерью!

— Такъ вы имѣете честолюбіе за него? спросилъ герцогъ

— О, большое.

— Вы, пожалуй, уже видите, въ немъ маршала Франціи?

— Или герцога и пера? прибавила мадемоазель де ла Пейроньеръ.

Эти слова старой дѣвы хотя были сказаны очень просто, но, безъ сомнѣнія, не безъ тайнаго намѣренія, и потому Аполлина отвѣчала:

— Конечно: все, что можетъ быть благородно и славно въ жизни мужчины, я прошу Бога, чтобы Онъ послалъ Виктору.

— Подите же сюда, племянникъ, сказалъ герцогъ де Кроасси входившему въ гостиную Огюсту, — мы здѣсь втроемъ хлопочемъ, какъ бы доставить вашему сыну всѣ блага міра.

— Онъ уже имѣетъ величайшее счастіе, какое я знаю, отвѣчалъ Огюстъ: — его любитъ мадемоазель Дюбуръ.

Хотя Огюстъ придалъ этимъ словамъ самый положительный тонъ, но постарался при этомъ поклониться такъ почтительно, что ихъ можно было принять за комплиментъ.

— А признаюсь, сказалъ герцогъ: — что и я за подобное преимущество охотно уступилъ бы ему всѣ другія, и потому не хочу потерять черезъ него ныньче вечеромъ мою партію въ шахматы. Мадемоазель Дюбуръ должна мнѣ безконечное множество реваншей.

— Я готова, отвѣчала Аполлина, вставая, чтобы итти въ будуаръ, куда поспѣшилъ и маркизъ, говоря, что хочетъ взять урокъ.

— Предъувѣдомляю васъ, племянникъ, сказалъ герцогъ: — что вы не можете произнести ни одного слова: хорошо играть въ шахматы можно только при совершенной тишинѣ.

— Я на все согласенъ, любезный дядюшка, весело отвѣчалъ полковникъ.

Говоря это, онъ усѣлся противъ Аполлины и не сводилъ съ нея глазъ, хоть и притворялся, что внимательно слѣдитъ за игрою.

Благодаря живому участію, какое чувствовала теперь Аполлина и жертвѣ обмана, которымъ восхищалось ея сердце, она обходилась съ Огюстомъ гораздо ласковѣе прежняго. Въ гнѣвѣ на де Бюссака и въ неудовольствіи на Фелисите, она не думала, чтобы съ ея стороны должно было отказывать въ пріязни этому прекрасному человѣку, обманутому женою и другомъ. Не подозрѣвая, до какой степени Огюстъ могъ быть равнодушенъ къ этому несчастію, если бы зналъ о немъ, она радовалась, что видитъ его веселымъ, счастливымъ и спокойнымъ, — смотрѣла на него, часто улыбалась ему какъ брату и каждый разъ отвѣчала ему на нѣсколько словъ, которыми осмѣливался онъ нарушать приказаніе.

Отъ этого произошло, что герцогъ выигралъ партію, а маркизъ вышелъ отъ матери счастливѣйшимъ человѣкомъ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

XX.
ПРОГУЛКА.

Недѣли двѣ Фелисите едва появлялась у своей тещи. Удовольствія карнавала такъ увлекли ее, что Аполлина не видала ея даже по утрамъ, которыя обыкновенно она проводила въ постели, отдыхая отъ усталости бала, длившагося до утра, или маскарада въ Оперѣ, который сводилъ ее съ ума. На оборотъ, Огюстъ каждый вечеръ приходилъ въ гостиную маркизы, которая была немного нездорова и проводила время дома. Бывало ли у нея много гостей, или собирался небольшой кружокъ, Огюстъ всегда находилъ средство приблизиться къ Аполлинѣ, и если на его счастье герцогъ еще не успѣвалъ пріѣхать, онъ захватывалъ креслы подлѣ кузины и не оставлялъ его даже для дяди. Сидя на этомъ счастливомъ мѣстѣ, онъ бывалъ съ Аполлиною будто наединѣ, что очень нетрудно въ многолюдныхъ собраніяхъ, гдѣ каждый занятъ или игрою, или общимъ разговоромъ; и каждый день бесѣды ихъ становились болѣе и болѣе пріязненными. Аполлина спрашивала его о большомъ свѣтѣ, о дворѣ, о его путешествіяхъ, сраженіяхъ, и слушала съ такимъ вниманіемъ, которое рождало для него самыя сладостныя надежды.

Нерѣдко къ словахъ маркиза прорывались такія, въ которыхъ видна была его упоительная страсть; но то, что легко поняла бы каждая кокетка, того вовсе не понимала Аполлина, и если бы онъ даже сталъ говорить ещё яснѣе, она не допустила въ мысли, что мужъ Фелисите осмѣливается объясняться ей въ любви. Къ тому же, ея свѣтлый взглядъ, чистая улыбка налагали на маркиза какое-то уваженіе, заставлявшее его скрывать свою любовь, надежды и желанія подъ маскою дружбы. Едва показывалось ему, что онъ слишкомъ много оказалъ, какъ сердце его вздрагивало при мысли увидѣть на этомъ прекрасномъ лицѣ выраженіе гнѣва или только холодности; онъ спѣшилъ принять снова тонъ брата и называлъ ее кузиною, будто въ подкрѣпленіе правъ своихъ на короткость.

Благодаря этимъ предосторожностямъ, которыя внушаемы были опасеніемъ не понравиться истинно любимой женщинѣ, Аполлина безъ всякой боязни предавалась удовольствію быть съ поимъ кузеномъ и радости думать, что на свѣтѣ у нея еще однимъ другомъ больше. Очарованіе этихъ вечернихъ бесѣдъ было такъ велико для нея, что когда одинъ разъ полковникъ былъ назначенъ на придворную охоту и былъ принужденъ провести одну ночь въ Фонтенебло, Аполлинѣ было скучно въ этотъ вечеръ.

Никогда для Огюста не было вечеровъ пріятнѣйшихъ. Почти каждый день, съ намѣреніемъ ѣхать на балъ, на которые его безпрестанно приглашали, онъ заходилъ къ матери, одѣтый со всѣмъ утонченнымъ изяществомъ, и подлѣ Аполлины почти всегда забывалъ часъ съѣзда, а послѣ большею частію уходилъ къ себѣ, думая: «Что бы я дѣлалъ тамъ въ толпѣ, гдѣ ея нѣтъ. Теперь мнѣ такъ надоѣло все, что не она».

Разъ утромъ Аполлина пришла къ кузинѣ; но какъ Фелисите еще спала, то она зашла въ комнату няни Виктора, которому уже минуло два года. Малютку тогда одѣвали; едва онъ замѣтилъ Аполлину, какъ сталъ радостно лепетать разныя фразы, въ которыхъ можно было различать только слова папа, мама.

— Вы не разумѣете, сударыня, что онъ разсказываетъ вамъ, сказала няня: — онъ очень радъ, что г. маркизъ далъ намъ ныньче свою коляску, чтобы прокатиться въ Тюльери; это оттого такъ радуетъ нашего молодца, что ему до сихъ поръ случалось гулять только въ домашнемъ саду или на площади Инвалидовъ.

— Кузенъ развѣ уже приходилъ повидаться съ Викторомъ? спросила Аполлина.

— Какъ каждый день, отвѣчала няня. Г. маркизъ до завтрака или позже непремѣнно приходитъ поцаловать своего сыночка.

И добрая женщина крѣпко прижала свои толстыя губы къ розовымъ щочкамъ Виктора.

— Викторъ развѣ уже видѣлъ Тюльери?

— Одинъ разъ маркиза насъ возила туда, мѣсяцевъ шесть назадъ; а ужь очень давно она не беретъ его съ собою, печально прибавила няня: — во малютка еще помнитъ Тюльери.

Аполлина сѣла подлѣ Виктора на табуретѣ.

— Хочешь ты, чтобы я ѣхала съ тобою въ хорошій садъ, Викторъ? спросила она.

— Да, да! вскрикнулъ ребенокъ, хлопая руками.

— Въ которомъ часу ѣдете вы, няня?

— Г. маркизъ долженъ приказать закладывать лошадей ровно въ полдень, мадемоазель, потому что воздухъ свѣжъ сегодня и я хотѣла бы, чтобы Викторъ погулялъ, пока есть солнце.

Полдень быкъ близокъ; Аполлина пошла къ себѣ, приготовилась и черезъ нѣсколько минутъ садилась въ коляску съ няней и съ Викторомъ.

По счастливому случаю, маркизъ въ эту пору не выѣхалъ еще изъ дому и только-что подошелъ къ окну. Увидевши что Аполлина ѣдетъ съ его сыномъ, онъ въ первую минуту хотѣлъ показаться и сказать съ нею нѣсколько словъ, хоть взглянуть на нее, но тотчасъ подумалъ, что можетъ сдѣлать лучше — что, притворившись, будто не знаетъ объ участіи Аполлины въ прогулкѣ его сына, можетъ самъ явиться къ саду и тамъ провесть съ нею часть утра.

Онъ встрѣчался съ нею до сихъ поръ только въ стѣснительномъ обществѣ, и потому теперь сердце его сильно билось, когда онъ пошелъ къ Королевскому парку пѣшкомъ, нарочно не приказывая запрягать лошадей, изъ опасенія, что Аполлина естественно отправитъ его въ отель Блеваля.

Онъ шелъ такъ скоро, что несмотря на довольно рѣзкій холодъ, почти былъ мокръ, достигнувъ рѣшотки сада, гдѣ стоялъ его экипажъ, узнанный имъ еще издали.

Войдя въ садъ, онъ остановился на минуту, и не зналъ, въ какую сторону итти; но, замѣтя, что большая часть гулявшихъ направлялась къ террасѣ, освѣщенной солнцамъ, и онъ пошелъ туда же, выдумывая, что сказать о своемъ появленіи.

Едва успѣлъ Огюстъ сдѣлать десятка два шаговъ, какъ услышалъ, что Викторъ кричитъ: «Папа, папа!» и примѣтилъ, что передъ нимъ стоитъ та, которую онъ искалъ.

— Онъ узналъ васъ еще очень далеко, сказала Аполлина съ милой улыбкой.

Въ восхищеній отъ такого пріятнаго пріема, маркизъ отвѣчалъ самымъ естественнымъ тономъ:

— Какой счастливый случай! выхожу отъ Буше, который такъ долго заставляетъ меня ждать картину, заказанную для галлереи моей матери; но погода такъ восхитительна, что мнѣ пришла охота обойти аллею и отыскать Виктора.

— Чтожь, сказала Аполлина: — теперь мы пойдемъ вмѣстѣ.

Огюстъ поспѣшилъ подать ей руку, а другою повелъ Виктора.

— Г. Буше живетъ недалеко отсюда? спросила Аполлина, стараясь итти въ ногу, между тѣмъ какъ легкое прикосновеніе руки ея заставляло биться сердце маркиза, какъ оно никогда не билось.

— Въ старомъ Луврѣ, гдѣ король помѣщаетъ многихъ другихъ живописцевъ и скульпторовъ.

— Я очень горжусь вашимъ довѣріемъ къ моей скромности, смѣясь сказала Аполлина: — потому что, вѣрно, эту картину вы готовите сюрпризомъ для маркизы, и вы можете даже показать мнѣ ея можетъ, не опасаясь, что я открою тайну.

Къ счастію, не все сказанное маркизомъ было неправдою; онъ въ самомъ дѣлѣ заказалъ знаменитому Буше картину для галлереи матери, и могъ отвѣчать на вопросъ.

Прекрасная фигура молодого полковника и поразительная красота Аполлины такъ были замѣчательна, что на эту пару устремлялись глаза всѣхъ проходившихъ, и Аполлину смущало такое всеобщее вниманіе.

— Признаюсь, мнѣ больше нравится, сказала она: — водить Виктора гулять на площадь Инвалидовъ, чѣмъ въ такомъ многолюдномъ мѣстѣ; здѣсь слишкомъ смотрятъ другъ на друга.

— Это удивляетъ васъ, отвѣчалъ маркизъ, улыбаясь и глядя на ей прекрасное лицо.

— Не только удявляетъ, сказала она; — но даже очень непріятно, и мнѣ кажется, намъ лучше бы, вмѣсто аллеи, итти къ пруду.

Она повернула къ лѣстницѣ, которая вела туда, сошла по ней, и съ нею тотъ, котораго она могла бы повести въ самый адъ, если бы ей вздумалось.

Добрую четверть часа Викторъ, сидя на рукахъ кормилицы, забавлялся и смотрѣлъ на плавающихъ въ водѣ красныхъ рыбокъ; Аполлина стояла возлѣ него, опираясь на руку своего кузена, съ которымъ безъ умолку разговаривала, какъ вдругъ, но другую сторону бассейна., прямо противъ нихъ, показался де Люссакъ. При этомъ маркизъ невольно удивился, и за удивленіемъ послѣдовала сардоническая улыбка. Шевалье кивнулъ головою маркизу и продолжалъ свой путь.

— Это Люссакъ, сказалъ Огюстъ: — узнали ли вы его, кузина?

— Да, отвѣчала Аполлина, вздохнувъ слегка такъ не могла она хладнокровно видѣть этого человѣка, предметъ ея ненависти и гнѣва.

Боясь, однакожъ, возбудить подозрѣнія маркиза и дать поводъ къ затруднительнымъ вопросамъ, если бы маркизъ замѣтилъ непріятность для нея этой встрѣчи, она старалась казаться равнодушною; но веселость ея исчезла, и удовольствіе прогулки было для нея непріятно. Погулявши еще нѣсколько времени, она сказала, что голова у нея разболѣлась отъ солнца, и отправилась къ коляскѣ, въ которой, какъ маркизъ надѣялся, и ему досталось мѣсто.

Шевалье видѣлъ, что они уѣхали вмѣстѣ. Не отходя далеко, онъ старался быть въ такомъ мѣстѣ, гдѣ его нельзя было примѣтить, и откуда онъ самъ могъ наблюдать всѣ ихъ движенія.

— Ага! теперь я понимаю, сказалъ онъ, когда коляска выѣхала на Королевскій мостъ: — теперь понятно, отчего онъ каждый вечеръ бываетъ у матери. Его занимаетъ эта хорошенькая дѣвушка; но она занимаетъ его такъ долго, какъ еще ни одна женщина; значитъ, онъ въ нее совершенно влюбленъ! Ахъ, еслибъ это могло быть! Если бы этотъ человѣкъ, который стоятъ мнѣ вездѣ на дорогѣ, хоть разъ нашелъ меня на своей! Если бы мнѣ можно такъ помутить его жизнь, какъ помутилъ онъ мою! Довольно ли было бы отнять у него Аполлину, можетъ быть только разлучить?

И шевалье де Бюссакъ поспѣшно входилъ въ большую аллею, продумывая удобнѣйшій планъ для своихъ намѣреній.

Какъ ни былъ онъ тщеславенъ, однакожъ не расчитывалъ навѣрное успѣть у мадемоазель Дюбуръ: что-то говорило ему, что ему не должно надѣяться на это средство, которое, впрочемъ, казалось ему самымъ лестнымъ и пріятнымъ. Послѣдняя мѣра состояла въ томъ, чтобы выжить Аполлину изъ отели Блеваля и устранить отъ глазъ того, который теперь, казалось, только для нея и жилъ. Сперва шевалье думалъ возбудить гнѣвъ Фелисите, открывши все ей; но, разсудивши, какъ часто уколотое самолюбіе возбуждаетъ любовь въ кокеткѣ, онъ не захотѣлъ сдѣлать такой опытъ надъ женщиной, которая сама по себѣ была суетна; онъ слишкомъ боялся, чтобы маркиза не вздумала влюбиться въ мужа. Опасеніе это привело его къ другой мысли, которая очень ему понравилась; онъ потеръ руки съ сатанинской улыбкой удовольствія и вышелъ изъ Тюльери въ твердомъ намѣренія слѣдовать ей.

Былъ послѣдній день карнавала. Фелисите оставалась на послѣднемъ балѣ Оперы до шести часовъ утра. Она пріѣхала къ тещѣ обѣдать такая блѣдная и усталая, что Аполлина безпокоилась и раза два или три спрашивала, здорова ли она.

— Развѣ я такъ перемѣнилась? сказала наконецъ Фелисите съ принужденнымъ смѣхомъ, потому что эти вопросы заставляли ее бояться, не подурнѣла ли она.

— О нѣтъ! отвѣчала Аполлина: — но я вижу, что ты такъ блѣдна.

— Потому, что я давно не спала хорошо, сказала молодая маркиза:

— Вотъ, на бѣду, наступаетъ такое скучное время, что нечего дѣлать лучше, какъ спать.

— Такъ мы станемъ чаще видѣться теперь, спросила Аполлина:

— Кажется, недѣли три скоро, какъ я почти не встрѣчалась съ тобою.

Фелисите не отвѣчала: ей совершенно все равно было, видѣть или не видѣть кузину.

Сѣли за столъ, когда вошелъ шевалье де Бюссакъ.

— Мы ужь не надѣялись больше увидѣть васъ, сказала маркиза.

— Поставьте приборъ шевалье, прибавила она, обращаясь къ одному изъ лакеевъ.

— Извините, отвѣчалъ де Люссакъ — но въ эту, превосходную погоду солнце заставляетъ гулять больше, чѣмъ хочется.

Съ этими словами онъ подошелъ къ той сторонѣ, гдѣ сидѣла Аполлина, которую будто укололо, когда она увидѣла, что ставятъ приборъ де Люссака подлѣ нея и старой графини, очень обрадовавшейся случаю имѣть такого любезнаго сосѣда.

— Послѣднимъ счастье, какъ кажется сказалъ шевалье, усаживаясь на мѣсто: — можно ли помѣститься счастливѣе.

Онъ слегка поклонился старой графинѣ и самымъ вѣжливымъ образомъ мадемоазель Дюбуръ; но Аполлина твердо рѣшилась избѣгать всякаго разговора съ этимъ ненавистнымъ человѣкомъ, повернула голову въ сторону, къ капитану Французской гвардіи, родственнику маркизы, который сидѣлъ подлѣ нея.

Хотя капитанъ былъ самое скучное существо, какое только можно вообразить, но она поддерживала съ нимъ такой одушевленный разговоръ, что кавалеру очень трудно было заговорить съ нею, хотя онъ такъ часто старался, что раза два или три она принуждена была отвѣчать ему холоднымъ и короткимъ словомъ.

Замѣтя, что шевалье собирался подать ей руку, когда вставали отъ стола, чтобы проводить въ гостиную, Аполлина поспѣшила взять руку капитана и наконецъ считала себя освобожденною.

Но она ошиблась. Едва сказавши нѣсколько словъ Фелисите, шевалье больше не занимался ею. Слѣдя Аполлину шагъ за шагомъ, онъ упорно не отставалъ отъ нея, вмѣшивался въ каждый разговоръ, который она начинала съ первымъ встрѣчнымъ, чтобы только избавиться отъ де Люссака, и осаждалъ ее взорами.

Наконецъ, доложили о пріѣздѣ герцога де Кроасси, съ которымъ вошелъ и маркизъ. Аполлина поспѣшила предложить герцогу шахматы, чтобы удалиться съ нимъ въ будуаръ, который считала мѣстомъ убѣжища. Г. де Люссакъ, въ самомъ дѣлѣ, не пошелъ за ними и оставилъ поле Огюсту, который, по обыкновенію, скоро сѣлъ подлѣ дяди.

Когда они всѣ трое возвратились въ гостиную, тамъ не было ужа ни Фелисите, ни шевалье.

«Слава Богу — думала Аполлина — это была только прихоть этого человѣка; надѣюсь, онъ не вздумаетъ повторять ее».

Однакожъ, на другой день, едва успѣли выпить кофе, явился де Люссакъ. Онъ велъ себя точно какъ наканунѣ, и ежедневно мадемоазель Дюбуръ была предметомъ его безъотвязнаго вниманія.

Напрасно старалась Аполлина открыть причину такой нестерпимой для нея перемѣны, потому что до сихъ поръ шевалье не удостоивалъ ея ни малѣйшимъ вниманіемъ. Какже отъ равнодушія перешелъ онъ къ такой странной навязчивости? Прелестная дѣвушка отдѣлывалась какъ могла отъ этой причуды, но не могла избавиться отъ непріятнаго чувства и каждый день больше желала видѣть молодого полковника, котораго присутствіе прекращало тотчасъ преслѣдованія г. де Люссака.

Такъ прошла цѣлая недѣля, какъ однажды маркизу нужно было ночевать въ Версали. Шахматная партія шла безъ него, гораздо скучнѣе для Аполлины, надо сказать правду, какъ вдругъ, чего прежде никогда не было, шевалье вошелъ въ будуаръ.

— Съ какой стороны побѣда? спросилъ онъ, садясь къ столу: — я буду свидѣтелемъ боя и знаю игру столько, что могу судить объ ударахъ.

При этихъ словахъ, обнаруживавшихъ намѣреніе де Люссака сидѣть долго, Аполлина сдѣлала гримасу, въ которой такъ наивно выразилось ея неудовольствіе; что герцогъ не могъ удержаться отъ улыбки. Она опустила голову на руки и ни разу больше не подняла глазъ отъ доски, пока не услышала голоса Фелисите.

— Что же вы дѣлаете тамъ, мосьё де Люссакъ? спросила молодая маркиза съ горечью, какъ ни старалась она придать этимъ словамъ шутливое выраженіе. Вы учитесь играть въ шахматы, волочитесь за дядюшкой?

Глаза ея обратились на Аполлину, чтобы яснѣе высказать мысль.

— Мнѣ трудно бы найти лучшаго учителя, или наставницу прекраснѣе, отвѣчалъ шевалье безъ малѣйшаго смущенія.

— Очень хорошо, очень хорошо, продолжала Фелисите, краснѣя отъ досады: — но если можете оставить на минуту свое ученье, маркиза желала бы поговорить съ вами, и проситъ васъ ужь четверть часа.

— Къ ея услугамъ готовъ, отвѣчалъ шевалье, медленно вставая, какъ человѣкъ, которому очень жаль своего мѣста и оба вышли изъ будуара.

Когда они были въ гостиной, герцогъ, подвигая шашку, сказалъ Аполлинѣ очень просто:

— Мнѣ кажется, вы были очёнь холодны съ де Люссаконъ.

— Я совсѣмъ не люблю этого человѣка, съ живостью отвѣчала она.

— Отчего же? сказалъ старикъ, котораго тонкій и проницательный взоръ заставилъ Аполлину раскаяться, что она столько сказала, и потому она приготовилась отвѣчать:

— О, оттого, что онъ ужь слишкомъ занятъ собой.

— Да какже быть иначе? сказалъ герцогъ: — всѣ наши дамы безъ ума отъ него, и мы видимъ такія побѣды, отъ которымъ самый скромный человѣкъ могъ бы задумать о себѣ много.

Аполлина ничего не отвѣчала, и герцогъ де Кроасси, казалось не думалъ уже ни о чемъ, кромѣ игры, какова бы ни была его мысль, когда онъ говорилъ эти слова.

Съ этого дня, въ отношеніяхъ двухъ кузинъ произошла чувствительная перемѣна. Отъ давняго равнодушія къ другу дѣтства Фывсите перешла къ какой-то антипатіи, внушаемой предметомъ тайнаго неудовольствія. Хотя было очевидно, что де Люссакъ надоѣдалъ Аполлинѣ своимъ ухаживаньемъ, что ея холодность къ нему доходила до невѣжливости, тѣмъ не менѣе она была причиною мученій, которыя каждый вечеръ испытывало самолюбіе Фелисите, когда она видѣла себя оставленною, въ глазахъ всѣхъ, для мадемоазель Дюбуръ. Это предпочтеніе, доставившее невообразимыя страданія молодой маркизѣ, по несправедливости, свойственной легкомысленной женщинѣ, особенно раздражало ее противъ Аполлины: часто она еще прощала де Люссаку, но уже не могла простить кузинѣ.

Аполлина замѣтила горькую холодность, съ которою были встрѣчаемы знаки ея нѣжности, и напрасно старалась открыть свою вину, когда мысль ея обращалась на де Люссака. Хотя эта мысль заставляла ее краснѣть за себя и за свою слабую подругу, однакожь она послужила лучемъ свѣта. Съ того же дня стала она внимательнѣе наблюдать молодую маркизу, и когда замѣтила, какимъ она сама была постояннымъ предметомъ наблюденій, и услышала нѣсколько вырвавшихся словъ досады, ей нельзя уже было сомнѣваться, что Фелисите ревновала, ревновала къ ней.

Какъ ни оскорбительно было для Аполлины такое открытіе, однакожъ оно не помѣщало ей вспомнить, что Фелисите страдаетъ, что Фелисите несчастна. Дружба, которая очаровывала ея дѣтство, очаровывало ея жизнь, взяла верхъ: она рѣшилась объясниться съ кузиной, сказать ей, что давно знаетъ ея тайну и еще любитъ ее.

XXI.
ПИСЬМО.

Прошло два или три дня, въ которые Аполлина не могла исполнить своего намѣренія: молодой маркизы или не было дома, или она была не одна. Между тѣмъ каждый вечеръ зло усиливалось, потому что шевалье велъ себя по прежнему. Наконецъ, Фелисите жаловалась вечеромъ на нездоровье и на другое утро не выходила отъ себя; Аполлина поспѣшила притти къ ней до и начала визитовъ.

Появленіе кузины, казалось, непріятно было молодой маркизѣ, не привыкшей къ непріятностямъ; еще красные глаза ея показывали, что она плакала.

Лелянымъ тономъ отвѣчала она на нѣжные распросы кузины о ея здоровьи; но милая дѣвушка чувствовала только горесть, которая изображалась во всѣхъ чертахъ все еще милой для нея подруги; она придвинула креслы къ постели и едва успѣла сказать нѣсколько ласковыхъ словъ, какъ вошелъ лакей и подалъ письмо, на которое ждали отвѣта.

Лучъ радости блисталъ въ глазахъ Фелисите, когда она читала это письмо. Окончивъ чтеніе, она улыбнулась и положила письмо и, обратясь къ Аполлинѣ —

— Прости, сказала она.

Не оскорбляясь этимъ церемоннымъ извиненіемъ, которое не употреблялось между ними, Аполлина пододвинула къ молодой маркизѣ маленькій столъ, на которомъ была перья, бумага и чернилы.

Фелисите написала всего двѣ строки; но когда, нужно было писать адресъ, она видимо старалась, чтобы Аполлина могла прочесть его.

Желаніе это имѣло успѣхъ, потому что едва письмо было отправлено, Аполлина спросила очень просто:

— Ты пишешь къ мосьё де Люссаку?

— Развѣ ты не хочешь мнѣ позволить этого? отвѣчала Фелисите съ горькой улыбкой.

— Ахъ, Фелисите! сказала Аполлина, цалуя ее, — я виновата…. очень виновата, что скрывалась передъ тобою! Если бы я сказала тебѣ, что уже полгода вижу, до какой степени увлекла тебя несчастная любовь къ шевалье, ты ничего не боялась бы, ты не была бы несчастна!

— Какъ это? отвѣчала Фелисите.

— Конечно, сказала Аполлина: — мы переговорили бы, объяснились бы, и….

— Да вѣдь онъ волочится за вами? съ живостью прервала молодая маркиза.

Это вы поразило въ сердце Аполлину; но такъ какъ оно было вырвано изъ устъ ея бѣдной подруги сильнымъ страданіемъ, то еще больше усилило жалость, которую уже глубоко чувствовала Аполлина.

— Я ничего въ этомъ не понимаю, отвѣчала она: — это или прихоть, или странность, или, можетъ быть, желаніе возбудить въ тебѣ ревность, потому что не можетъ же онъ не видѣть, какъ мнѣ скучно его вниманіе, и я увѣрена, что на самомъ дѣлѣ онъ совершенно равнодушенъ ко мнѣ. Онъ хочетъ тебя помучить, увѣриться въ твоей любви, иначе онъ никогда бы не вздумалъ…

Въ комнату вошелъ маркизъ.

Аполлина боялась, не услышалъ ли онъ хоть нѣсколькихъ словъ ихъ разговора; но веселый видъ Огюста, дружественный взглядъ, когда онъ цаловалъ руку жены, спрашивая ее о здоровья, совершенно ее успокоили.

Радость маркиза, что ему удалось встрѣтить мадемоазель Дюбуръ, такъ его украшала, что Аполлина, въ сотый разъ можетъ быть, подумала, какъ этотъ прекрасный мужчина не былъ любимымъ человѣкомъ.

— Есть ли кто нибудь въ передней? спросила у мужа молодая маркиза, которой его посѣщеніе, правда очень рѣдкое, было совсѣмъ не въ пору: — я приказывала позвать разныхъ людей и мнѣ ныньче пропасть дѣла.

Слова эти хотя и были, можетъ быть, сказаны съ цѣлью намекнуть маркизу, чтобы онъ ушелъ поскорѣе; но Огюстъ вовсе этого не понялъ: онъ подвинулъ креслы и усѣлся съ твердымъ намѣреніемъ не выйти изъ комнаты прежде Аполлины.

— Я видѣлъ тамъ только вашего камердинера и вашаго Альманзора. Скажу вамъ, кстати, весело прибавилъ онъ: — что этотъ маленькій негръ приводитъ меня въ отчаяніе. Онъ не выходитъ изъ моей конюшни и еще недавно вздумалъ ѣздить въ саду на моей любимой верховой лошади.

— Зачѣмъ же, ваши люди позволяютъ ему? сказала Фелисите.

— Потому что они знаютъ, что Альманзоръ вашъ любимецъ, боятся сдѣлать непріятность г-жѣ маркизѣ; я ничего другого не могъ добиться отъ моего кучера.

— Правда, что я предпочитаю Альмаввора всѣмъ другимъ, отвѣчала она.

— Вотъ ужь именно прихоть хорошенькой женщины! смѣясь, продолжалъ маркизъ. — Не знаю, замѣтили ли вы когда нибудь этого негренка: онъ безобразенъ какъ только можно вообразить, и страшно пугаетъ Виктора.

Въ эту минуту доложили, что пришелъ обойщикъ и ждетъ приказаній маркизы о мебляхъ въ гостиной.

— Я иду разсказать все это, сказала Фелисите и вышла изъ комнаты.

Аполлинѣ очень хотѣлось возобновить разговоръ, прерванный приходомъ Огюста. Надѣясь, что маркизъ уйдетъ, она не вставала съ своего мѣста.

Въ первый разъ маркизъ былъ наединѣ съ своей кузиной. Этотъ счастливый случай былъ ему чрезвычайно пріятенъ. Въ полномъ блаженствѣ, онъ началъ сперва пустой разговоръ, чтобы не смутить прелестную дѣвушку, и замѣтилъ полуоткрытое письмо, которое упало со стола на полъ.

— Маркиза теряетъ свои любовныя записочки, сказалъ онъ, смѣясь и поднимая бумагу.

Съ перваго взгляда Аполлина съ тревогой узнала письмо, полученное молодою маркизою.

— Э! продолжалъ маркизъ; — это почеркъ де Люссака.

При этомъ онъ взглянулъ на первую строку. Аполлина встала и бросилась къ нему:

— Письмо это мое, г. маркизъ, сказала она дрожащимъ голосовъ.

Огюстъ поблѣднѣлъ.

— Ваше! сказалъ онъ, какъ пораженный громокъ: — ваше!.. вотъ оно.

Онъ отдалъ ей письмо и вышелъ.

Почти безъ чувствъ упала Аполлина въ креслы, едва собирая мысли о случившемся. Какой-то туманъ покрывалъ ея глаза; она съ трудомъ могла опомниться, но въ сердцѣ чувствовала раздирающее мученье. Смертный холодъ пробѣгалъ по ея жиламъ, а ужасное письмо жгло руку, и она не имѣла бодрости узнать содержаніе его, — наконецъ раскрыла листокъ:

«Такъ ты рѣвнуешь, милый мой ангелъ; ты знаешь, однакожь, сколько….»

Дальше Аполлина не читала. Вся жизнь ея была отравлена! На всегда въ глазахъ Огюста она была погибшею женщиной, любовницею шевалье де Люссака. Аполлина почувствовала все, что можетъ почувствовать невинное, благородное и обезславленное существо. Ей должно было отказаться отъ уваженія, отъ привязанности человѣка, котораго мысль мало по малу сдѣлалось ея любимою мыслью она не могла встрѣтиться съ нимъ не краснѣя! Эта страшная дѣйствительность была для нея такъ жестока, что она едва могла понять, какъ рѣшилась спасти Фелисите такою цѣною; но скоро благородство души ея восторжествовало.

«Ахъ! — думала она, рыдая, но развѣ Фелисите не сестра мнѣ? развѣ она не мать ребенка, который намъ тамъ дорогъ? Что нужды, что онъ станетъ презирать меня! что нужды, если я умру съ горя! что такое я, бѣдная, одинакая дѣвушка на свѣтѣ? развѣ не лучше спасти мать Виктора?»

Сердце Аполлины было такъ добро, въ немъ было столько великодушія, что возвышенное чувство самопожертвованія облегчало ей отчаяніе.

— Не хочу я больше думать о себѣ, сказала она, стараясь остановить свои слезы: — и пусть она не знаетъ, сколько я страдаю: она будетъ отъ этого слишкомъ несчастна.

Въ такой рѣшимости несчастная, желая отдалить безотрадные мысли, безпрестанно представлявшуюся ея уму, стала ходить по комнатѣ, когда возвратилась молодая маркиза.

Видѣть Фелисите еще было пріятно Аполлинѣ, и она сѣла подлѣ ней и съ самымъ спокойнымъ видомъ сказала, подавая письмо:

— Возьми его, возьми! и, если мнѣ вѣришь, сожги теперь же.

— Для чего это? спросила маркиза съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ.

— Оно многого мнѣ стоитъ, это письмо, Фелисите, отвѣчала она: — оно стоитъ мнѣ чести.

— Какимъ образомъ?

— Ты уронила его при выходѣ изъ комнаты: мужъ твой держалъ его, онъ готовъ былъ читать; я сказала, что оно мое.

— Итакъ, маркизъ думаетъ, что мосье де Люссакъ пишетъ тебѣ любовныя письма? сказала Фелисите съ нѣкоторою горечью.

— Да, отвѣчала Аполлина съ горестнымъ вздохомъ.

— И весь Парижъ, скоро объ этомъ узнаетъ? прибавила неблагодарная, которой самолюбіе было такъ сильно, что она не могла видетъ великодушія Аполлины.

— Что мнѣ весь Парижъ? развѣ мнѣ важно, что твой мужъ меня презираетъ? Впрочемъ, а увѣрена, онъ не способенъ погубить меня разглашеніемъ тайны.

Аполлина напрасно старалась удержать брызнувшія ея изъ глазъ слезы, которыя покатились по ея щекамъ.

Оскорбленная суетность немилосердна и молодая маркиза, видя слезы кузины, ни на минуту не тронулась страданіемъ жертвы собственныхъ ея заблужденій. Она только совѣтовала ей переговорить съ маркизомъ и упросить его хранить молчаніе.

Аполлина слушала, но въ словахъ этихъ не находила никакого утѣшенія. Эти сухіе и эгоистическіе совѣты, хотя она и считала ихъ искренними, не могли успокоить души ея и облегчить горя; одно слово изъ сердца, одинъ поцалуй и этого друга, которому она пожертвовала собою, гораздо могущественнѣе исцѣлили бы растерзанное сердце ея. Фелисите снова настаивала, чтобы Аполлина поговорила съ маркизомъ, какъ послышались шаги подходившаго мужчины.

Аполлина выбѣжала въ сосѣднюю комнату, сосѣднюю, съ дѣтской и, затворяя дверь, услышала, что докладывали о шевалье де Люссакѣ.

Проходя мимо комнаты Виктора, она услышала пріятный голосъ ребенка, но не вошла къ нему. У нея не было силъ видѣть это милое дитяти она поспѣшила по коридору въ свою комнату, гдѣ наконецъ осталась одна съ своимъ горемъ, которому предалась совершенно.

Невольно подошла она прежде всего къ окну, и глаза ея обратились къ окнамъ маркиза. Увы! еще вчера, когда она случайно подошла къ своему, показался Огюстъ, пріязненно кланялся ей, какъ всегда; теперь, если она и увидитъ его, то встрѣтитъ и должна перенесть презрительный взглядъ, можетъ быть, даже презрительную улыбку! Трудно описать, какъ страдала она отъ этой мысли, и при всемъ томъ мысль никогда его не увидѣть казалась ей еще ужаснѣе.

Казалось ли ей, что чистота жизни должна выражаться въ чертахъ ея лица, ждала ли она чуда, но присутствіе Огюста не было для нея страшно. Иногда она думала, что время оправдаетъ ее; но, припоминая, что ей нельзя оправдаться безъ погибели Фелисите, она снова впадала въ отчаяніе. Волнуемая ужасными противоположностями, она чувствовала, что разсудокъ покидаетъ ее, мысли становятся темны или убійственны, и, заливаясь слезами, восклицала: «Боже мой! Боже мой? Какъ я несчастна!»

Напрасно старалась она успокоиться и возвратить себѣ силы, думая только о своей подругѣ. Даже въ этой мысли заключалось страданіе: Какой-то нѣжный инстинктъ застеклялъ ее неясно чувствовать, что молодая маркиза ничего не сказала такого, что сдѣлала бы она на ея мѣстѣ; сердца ихъ были совершенно чужды одно другому. И между тѣмъ сердце Аполлины еще сильно влекло ее къ другу дѣтства, котораго она привыкла считать за половину самой себя.

«Завтра? завтра, можетъ быть, — говорила она самой себѣ, — я опять найду мою прежнюю Фелисите, какою она была въ прежнее счастливое время. Ныньче, бѣдный другъ, она подъ адскимъ очарованіемъ, которое ее губитъ; иногда Фелисите сама на себя непохожа. Ахъ, если бы разрушилась эта невавистная связь! мы опять могла бы стать другъ для друга чѣмъ была прежде. Тогда я страдала бы гораздо меньше; меня любила бы Фелисите, любилъ бы Викторъ. Я могла бы еще жить.»

Все утро прошло для Аполлины въ такомъ горестномъ волненіи, такъ сурово прервавшемъ самую спокойную и тихую жизнь. Наступало время итти обѣдать къ маркизѣ. Она долго колебалась; ей нужно было собрать всѣ силы, превозмочь себя и скрыть горесть подъ спокойнымъ видомъ; наконецъ сильное желаніе знать. пріѣдетъ ли маркизъ вечеромъ и какими глазами будетъ смотрѣть на нее, заставило ее рѣшаться: она пошла къ маркизѣ.

Въ числѣ семи или осьми особъ, обѣдавшихъ въ тотъ день у маркизы, была и мадемоазель де ла Пейроньеръ. При входѣ въ комнату, Аполлина замѣтила, что Фелисите сидитъ въ одномъ углу и съ нею разговариваетъ де Люссакъ. Видъ этого человѣка произвелъ на нее такое страшное впечатлѣніе, что она не надѣялась имѣть силы до вечера вынести его присутствіе.

Чувствуя, что колѣни ея подгибаются, она сѣла подлѣ мадемоазель де ла Пейроньеръ, которая очень давно съ нею не видѣлась и встрѣтила ее почти съ любезностью.

Съ этой минуты молодой маркизѣ не удалось ни на минуту привлечь вниманіе шевалье де Люссака. Хоть онъ и принужденъ былъ за столомъ сѣсть подлѣ Фелисите, но глаза его не отрывались отъ Аполлины, сидѣвшей напротивъ; казалось, къ ней только обращалъ онъ всѣ свои разсказы или остроты; словомъ, никогда не казался онъ. любезнѣе.

Аполлина была въ пыткѣ. Она видѣла, какъ краснѣла Фелисите отъ досады, отъ гнѣва и бросала на нее недовольные взгляды. Избѣгая сколько возможно встрѣчи со взорами шевалье, Аполлина готова бы провалиться. Обѣдъ казался ей безконечнымъ, и когда маркиза встала, она была въ такомъ изнеможеніи, что едва не сдѣлалось ей дурно.

Въ это время она отдала бы все на свѣтѣ за нѣсколько минутъ разговора съ Фелисите, чувствуя необходимость сказать ей хоть два-три слова, и, когда входили въ гостиную, пошла къ молодой маркизѣ; но шевалье заговорилъ съ нею и задержалъ ее. Аполлина опять должна была сѣсть подлѣ мадемоазель де да Пейроньеръ и предложила ей зайти къ Виктору.

Обѣ онѣ довольно долго пробыли въ комнатѣ кормилицы, и когда возвратилась, застали герцога де Кроасси.

Увидѣть стараго своего друга было большимъ благомъ для сердца бѣдной Аполлины; она сама придвинула къ себѣ для него креслы, усѣвшись въ отдаленномъ углу, и когда герцогъ сѣлъ, ока вздохнула легче, чувствуя себя какъ бы подъ покровительствомъ благороднаго

— Вы не здоровы? спросилъ герцогъ, пораженный блѣдностью измѣнившагося ея лица.

— Да, отвѣчала она, приложивъ ко лбу горящую руку: — но теперь мнѣ ужь лучше.

Однакожъ, она не въ состояніи была поддерживать связный разговоръ и нѣсколько разъ принуждена была извиняться, что неточно отвѣчала на то, что говорилъ ей герцогъ. Къ счастію, герцогъ де Кроасси не предлагалъ играть въ шахматы, потому что она навѣрное отказалась бы, чтобы не дать шевалье повода подойти къ нимъ.

Стали пріѣзжать гости. Аполлина украдкой посматривала на часы. Прошелъ часъ, въ который обыкновенно пріѣзжалъ маркизъ, — прошелъ и еще часъ: онъ все не являлся. Лицо Аполлины покрылось облакомъ печали, сердце ея сжалось, она поникла духомъ и не могла, произнесть ни слова.

— Извините меня, герцогъ, сказала, однакожъ, она, потерявъ всякую надежду — мнѣ нехорошо, я должна уйти къ себѣ.

— Хотите, я провожу васъ? сказалъ онъ, глядя на нее съ живѣйшимъ участіемъ: — мнѣ кажется, вы дѣйствительно очень не здоровы и моя рука можетъ быть вамъ полезна.

Аполлина поблагодарила, но отказалась отъ его помощи.

— До завтра; надѣюсь, сказалъ онъ.

— До завтра, отвѣчала она съ печальной улыбкой.

Черезъ будуаръ, она скоро дошла до своей комнаты. Тамъ поспѣшила она взглянуть, на окна маркиза: они были темны. «Можетъ быть, онъ въ Версали», — подумала она; но мысль эта была для нея такъ пріятна, что она не смѣла на ней остановиться, и скоро толпа другихъ печальныхъ мыслей смѣнила ее. Если отдаленіе Огюста и переставало ее мучить, то воспоминаніе о Фелисите являлось и растравляло раму. Ночь провела она ужасную: краткій, прерывистый сонъ смущался самыми прискорбными видѣніями, въ которыхъ повторялась событія дня.

Аполлина проснулась и встала почти съ разсвѣтомъ и ужь нескоро могла замѣтить какое-то движеніе въ отели. Сидя за занавѣсомъ, она глядѣла на дворъ и на окна, которыя были передъ нею — окна не раскрывались, съ этой стороны все было молчаливо и, казалось, пусто. Наконецъ по двору прошелъ тотъ слуга маркиза, который всегда съ нимъ ѣздилъ, слѣдовательно, Огюстъ не былъ въ Версали.

Долго еще бѣдная дѣвушка была бы занята печальными размышленіями, которыя въ ней возбудило это обстоятельство, если бы не замѣтила, что наступило время, когда можно видѣть Фелисите одну. Одѣвшись наскоро, она пошла къ своему другу, въ надеждѣ, что это свиданіе возвратитъ единственное счастіе, котораго она должна ждать теперь.

У самой двери комнаты молодой маркизы, маленькій негръ, къ большому удивленію и огорченію Аполлины, сказалъ ей, что маркиза вышла и возвратится только обѣдать.

Аполлина не слышала выѣзда кареты со двора.

— Развѣ она вышла пѣшкомъ? спросила она.

— Пѣшкомъ, сударыня.

Говорилъ ли Альманзоръ правду, или Фелисите никого не принимала, только эта неудача сильно и снова огорчила мадемоазель Дюбуръ, и она принуждена была возвратиться жъ себѣ. Здѣсь ее встрѣтила горничная дѣвушка и доложила, что герцогъ де Кроасси присылалъ спросить о ея здоровьи.

При имени единственнаго существа, которое имѣло еще къ ней участіе и дружбу, на глазахъ Аполлины навернулись слезы.

— Что вы отвѣчали? спросила она.

— Я сказала, отвѣчала дѣвушка, что вы не здоровы, потому что видно, какъ со вчерашняго дня вамъ худо, прибавила она.

— Это правда, сказала Аполлина: — пойдите внизъ и скажите, что я не могу ныньче притти къ обѣду.

Аполлина твердо рѣшилось не являться въ гостиную маркизы, пока не увидится съ Фелисите. День провела она въ одиночествѣ съ своими мрачными мыслями, больная душою и тѣломъ; у ней не было ни силъ, ни бодрости итти къ Виктору, хотя ничто въ домѣ не обнаруживало присутствія того, котораго она могла бояться встрѣтитъ тамъ;

Наконецъ наступилъ вечеръ. Медленно ходила она въ своей комнатѣ; голова у нея болѣла, и для нея былъ невыносимъ стукъ въѣзжавшихъ во дворъ экипажей. Подойдя къ окну, она замѣтила, что нѣсколько оконъ на половинѣ маркиза освѣщены. Этотъ свѣтъ произвелъ на нее пріятное впечатлѣніе, которое сама оно, вѣрно, затруднялась объяснить себѣ, и которое, однакожъ; заставило ее поднять глаза къ небу и вздохнуть свободнѣе. Она сѣла у окна и часа три неподвижно глядѣла на эти окна и на свѣтъ, который скрылся въ полночь. Только тогда Аполлина легла спать и, благодаря этому незначительному обстоятельству, которое нисколько не измѣняло ея положенія, проспала нѣсколько часовъ сряду.

На другое утро она спѣшила увидѣть Фелисите и пришла къ ней. Ея приходъ, казалось, былъ непріятенъ молодой маркизѣ, которая, считая ее больною, не приняла вчерашней предосторожности и сказала сухо:

— Какъ! мнѣ сказали, что вы не здоровы.

— Да, отвѣтила милая дѣвушка: — я страдаю, очень страдаю, Фелисите, и отъ тебя одной зависитъ избавить меня отъ части моего страданія, если я опять найду въ тебѣ сестру, если ты не хочешь несправедливо сердиться на меня за невольное зло.

— Невольное! повторила молодая маркиза съ горечью и улыбкой — зачѣмъ же тогда вы отъ меня скрыли, что видѣли шевалье Люссака, когда вы такъ рѣдко выѣзжаете?

Воспоминаніе объ этой пріятной прогулкѣ разрывало сердце Аполлины; но чувство справедливой гордости поддержало ее.

— Встрѣча съ мосьё де Люссакомъ очень мало значить въ моей жизни, признаюсь, сказала она съ презрѣніемъ. Впрочемъ, я тебѣ не видѣла, и ты знаешь, что ужь давно для тебя все равно, видишься ли ты со мною, или не видишься, — знаешь также, что я напрасно стараюсь побыть съ тобою наединѣ.

— А еще лучше я знаю, сказала Фелисите съ сдержаннымъ гнѣвомъ: — что шевалье не станетъ такъ долго оказывать свое вниманіе женщинѣ, если она не даетъ ему никакихъ надеждъ.

— Праведное небо! воскликнула Аполлона : — и ты можешь думать, что я когда нибудь имѣла мысль нравиться г. де Люссаку?

— Что мнѣ нужды, отвѣчала Фелнсите: — однакожь, вѣрно, что по вашей милости я очень несчастна!… о, да! очень несчастна.

И нѣсколько слезъ, вырванныхъ досадою, покатились у ней по щекамъ.

Слезы эти тронули еще Аполлину; она ввела руку Фелисите и сказала ей съ нѣжностью:

— Послушай; я рѣшилась не показываться больше въ гостиной маркиза, видѣть тебя только у тебя, когда могу не бояться встрѣтить здѣсь человѣка, котораго прихоть такъ странна, что должна скоро пройти.

— Тогда, сказала Фелисите съ неудовольствіемъ: — тогда всѣ скажутъ, что я ревнива и что вы сжалились надо мною. Я сдѣлаюсь басней цѣлаго Парижа.

— Никогда, отвѣчала Аполлина: — всѣ знаютъ, что я не люблю свѣта. Нѣсколько мѣсяцевъ прожила я здѣсь, ни разу не показываясь въ гостиной маркизы, и когда ты предложила мнѣ помѣститься у тебя.

— Тогда я вовсе не могла думать, сказала молодая маркиза, поднявъ глаза къ небу: — что когда нибудь заплачу за это спокойствіемъ моимъ и счастіемъ!

Это было слишкомъ сильно. Наконецъ глаза Аполлины открылись; она увидѣла въ той, которая ей предложила у себя убѣжище и раскаяалась въ этомъ, — въ своей сестрѣ увидѣла она женщину, униженную суетностью и кокетствомъ, — женщину души сухой и низкой, которую только ея воображеніе могло украшать всею красотою. Очарованіе разсѣялось. Благородная дѣвушка встала.

— Фелисите, сказала она, — больше я не люблю тебя.

Твердымъ голосомъ произнеся эти слова, Аполлина вышла, и молодая маркиза нисколько не старалась удержать ее.

XXII.
ПРОЩАНІЕ СО СВѢТОМЪ.

Хладнокровіе, оказанное Аполлиною, не могло, однакожь, ослабить убійственныхъ страданій сердца, когда ослѣпленныя страстною привязанностью умъ ея вступилъ въ свои права и сталъ разбирать прошедшее и настоящее. Почти машинально нашла она дверь своей комнаты. Глаза ея помутились, всѣ способности отказывались служитъ, когда она бросилась въ креслы, то долго не ощущала собственного существованія.

Мало по малу мысли стали возвращаться къ ней, и она сказала себѣ, что должно ѣхать; но куда? Чѣмъ быть въ свѣтѣ; въ которомъ она не имѣла ни семейства, ни друга? Долго не могла она дать себѣ отвѣта на этотъ печальный вопросъ. Наконецъ пришло ей въ голову увидѣться съ мадемоазель ла Пейроньеръ, а отъ этой мысли перешла она къ другой — переселиться въ монастырь и постричься въ монахини.

Эта мысль такъ отвѣчала ея желанію оставить ненавистный свѣтъ, что очень ей поправилась. Только тамъ могла она жить вдали отъ опасностей, на каждомъ шагу угрожающихъ одинокой молодой дѣвушкѣ; тамъ только могла отстранить она оскорбительныя подозрѣнія, которыми жестокая судьба отягчила ея невинность! Она укрывалась подъ защиту Отца всѣхъ сиротъ, и Богъ, въ неизрѣченной милости своей возвратить, можетъ быть, ея бѣдному разбитому сердцу прежній покой и утѣшеніе.

Однакожь, уму ея скоро представилось одно препятствіе: она не могла постричься ни въ какомъ монастырѣ, не сдѣлавши приношенія; а несчастная дѣвушка ничего не имѣла. Наконецъ она вспомнила о разныхъ цѣнныхъ бездѣлкахъ, подаренныхъ ей^: господиномъ и госпожою Дюбуръ, между которыми было подаренное ей въ день именинъ очень дорогое ожерелье изъ жемчуга. Всѣ эти вещи вмѣстѣ могли бы быть проданы и доставили бы ей нужныя деньги, а если бы, по несчастію, ихъ было мало, то Аполлина надѣялась, что мадемоазель де ла Пейроньеръ, которой совѣту она рѣшилась послѣдовать, предложила бы ей недостающую сумму.

Успокоившись въ такомъ важномъ обстоятельствѣ, она собрала всѣ свои драгоцѣнности и уложила ихъ въ коробочку. Въ эту минуту во дворъ въѣхалъ экипажъ, запряженный почтовыми лошадьми. Аполлина посмотрѣла въ окно и увидѣла карету маркиза со всѣми приготовленіями и принадлежностями для дальней дороги.

Въ сильномъ волненіи она затрепетала всѣми членами, сѣла за занавѣсъ; сердце ея билось, взоръ былъ туманенъ; но она сидѣла за путевыми сборами того, который никогда уже не долженъ былъ ее увидѣть. Наконецъ Огюстъ вышелъ. Прекрасное лицо его было печально и блѣдно. Онъ шелъ медленно и глаза его не обращалась къ тому окну, за которымъ о немъ лились такія искреннія слезы. Наконецъ, занесши уже ногу на ступеньку, онъ повернулъ голову въ ту сторону, отвернулся тотчасъ и сѣлъ въ карету, которую помчали лошади.

— Да наградятъ тебя небо всѣмъ счастьемъ! сказала Аполлина, заливаясь слезами. — Все кончено! все кончено! мы больше не встрѣтимся на землѣ.

Это былъ послѣдній ударъ, которымъ могло быть поражено кроткое существо. Онъ былъ страшенъ; но съ этимъ мученьемъ соединялось и какое-то утѣшеніе. Аполлинѣ пріятно было думать, что и она уѣзжаетъ. Унося съ собою отрадное воспоминаніе о Викторѣ я герцогѣ де Кроасси, двухъ существахъ, еще любившихъ ее, она бѣжала презрѣнія Огюста и даже рѣшалась думать, что его презрѣніе не будетъ преслѣдовать ее подъ тѣмъ покрываломъ, которое она надѣнетъ.

Сутки, которыя она должна была еще провесть въ отели Блеваля, казались ей очень продолжительными. Наконецъ они миновались, и насталъ день ея разлуки со свѣтомъ.

Аполлина была спокойна: душа ея пріобрѣла всю прежнюю энергію. Хладнокровно приготовлялась она къ отъѣзду и хотѣла итти въ послѣдній разъ проститься съ Викторомъ. Мысль проститься навсегда съ этимъ милымъ ребенкомъ одна была еще ей невыносима и заставляла проливать слезы.

Къ той, которую прежде столько любила, она не чувствовала ни гнѣва, ни непріязни. Фелисите внушала ей только совершенное равнодушіе съ примѣсью презрѣнія, потому что въ послѣднее. время Аполлинѣ такъ очевидно представились доказательства полнаго отсутствія сердца въ молодой маркизѣ, что они совершенно разрушили прежнее ослѣпленіе.

Но, уважая самое себя въ первой и сильнѣйшей своей привязанности, Аполлина готова бы скорѣе вынесть всѣ страданія, чѣмъ открыть тайну Фелисите. Чтобы отклонить всѣ подозрѣнія, она рѣшилась объяснятъ свое переселеніе изъ отели Блеваля въ монастырь давнимъ сердечнымъ влеченіемъ посвятить себя Богу. Въ этомъ смыслѣ написала она нѣсколько словъ молодой маркизѣ, которая могла ихъ показать каждому, и, безъ сомнѣнія, покажетъ.

Аполлина запечатала это письмо, и въ другомъ, обращаясь къ герцогу де Кроасси, просила его не забывать о ней и посылала послѣднее нѣжное прощаніе, какъ услышала стукъ въ дверь.

— Кто тамъ? спросила она, закрывая письмо.

— Я. сударыня, няня, я принесла къ вамъ Виктора.

Съ восхищеніемъ поспѣшила она растворить двери, и ребенокъ съ неописанной радостью бросился къ ней на руки.

— Ужь два дня онъ васъ не видитъ, сударыня, сказала няня: — и я не знаю, что съ нимъ дѣлать. Все зоветъ васъ, плачетъ, и наконецъ я должна была привесть его сюда, чтобы онъ могъ поцаловать насъ и успокоился.

— Такъ, ты любишь меня, Викторъ? ты, ты меня любишь? сказала Аполлина, усаживая его на колѣни и покрывая поцалуями.

Ребенокъ вмѣсто отвѣта прижималъ губки свои ко лбу, къ щекамъ, къ волосамъ милой дѣвушки.

Сцена эта произвела на Аполлину такое сладостное и вмѣстѣ горестное впечатлѣніе, что изъ глазъ ея полились слезы, а поразительное сходство дитяти съ отцомъ еще болѣе усиливало это чувство.

Пока Викторъ болталъ ей множество словъ, которыя были понятны только ей и нянѣ, Аполлина взглянула на часы и, видя что ѣхать къ мадемоазель да ла Пейроньеръ еще рано, отпустила няню, сказавши, что до полудня оставитъ Виктора у себя и будетъ присматривать за нимъ.

— Если только не теперь время, прибавила она: — когда вы водите его къ матери.

— О, нѣтъ, отвѣчала няня: — Боже мой! вотъ ужь три дни, какх маркиза не имѣетъ времени, принять насъ, и ныньче утромъ она ѣдетъ въ Версаль.

Няня послѣ этихъ словъ вышла.

— Три дня не видѣть своего сына! подумала Аполлина, прижимая къ сердцу ребенка: — бѣдное дитя! Кто же станетъ теперь любить тебя?

Такая печальная мысль до того ее огорчила, что она со слезами ласкала бѣднаго мальчика, живое подобіе Огюста, это слабое и милое существо, съ которымъ ей должно было разстаться.

— Викторъ, какъ меня зовутъ? спросила она.

— Полина, мама Полина.

— Не забудь, Викторъ, какъ меня зовутъ; не забудь, милый мой, Полину, которая такъ часто будетъ о тебѣ думать.

Тысячи воспоминаній толпились въ душѣ Аполлины; между прочимъ, она припомнила день рожденья наслѣдника Блевалей.

— Ахъ! тогда я обѣщала тебѣ быть второю матерью, громко сказала она.. — всегда смотрѣть за тобой, а теперь печальная судьба заставляетъ меня оставить тебя, уѣхать….

— Уѣхалъ, папа, уѣхалъ, сказалъ ребенокъ, котораго послѣднее слово заставило вспомнить объ отцѣ.

Слова эти были произнесены очень внятно и дошли до сердца Аполлины.

— Да, уѣхалъ! прощай ты! прощай онъ! сказала она, снова рыдая.

Своими маленькими рученками Викторъ отиралъ слезы съ того лица, которое всегда ему улыбалось; но и его хорошенькое личико становилось печально, и онъ собирался плакать. Аполлина замѣтила это, вынула платокъ, отерла свои слезы и улыбнулась такъ весело, какъ только могла, — посадила его за столикъ, на которомъ были разныя вещи, замѣнявшія ему игрушки, и сказала:

— Играй, Викторъ, играй сперва одинъ, а послѣ будемъ вмѣстѣ играть.

«Еще одна разлука! — думала она, принимаясь оканчивать письмо къ герцогу — это добрый, добрый другъ, котораго я оставляю и свѣтѣ.»

Едва взяла она перо, какъ вошла ея горничная, спрашивая, угодно ли ей принять герцога Кроасси.

— Ахъ, какое счастіе! вскрикнула Аполлина отъ радости, что можетъ проститься съ этимъ превосходнымъ человѣкомъ. — Просите, просите, тотчасъ.

При взглядѣ на свою молодую подругу, герцогъ нѣсколько времени стоялъ въ изумленіи отъ перемѣны, происшедшей въ два дня отъ печали, на этомъ прекрасномъ лицѣ.

— Извините моей нескромности, мадемоазель Дюбуръ, сказалъ онъ, посмотрѣвъ на нее съ доброжелательствомъ и участіемъ: — но мнѣ вчера и третьяго дня сказали, у племянницы, что вы не здоровы, и я хотѣлъ освѣдомиться самъ …

— Нѣтъ никакой нескромности, герцогъ, прервала Аполлина, подвигая ему креслы: — напротивъ, вашему посѣщенію я обязана радостью, которой не могла ожидать, потому что писала къ вамъ.

— Вы мнѣ писали?

— Чтобы проститься съ вами передъ выѣздомъ изъ отели Блеваля.

— Вы оставляете отель Блеваля! сказалъ герцогъ съ живостью.

— Я давно на это рѣшалась, отвѣчала Лполдцна, которой щеки невольно покраснѣли отъ этой неправды: — давно уже я чувствовала необходимость удалиться отъ свѣта, гдѣ я всѣмъ чужая, не на своемъ мѣстѣ; наконецъ ныньче. я рѣшаюсь исполнить это. Сирота, безъ семейства и безъ состоянія, я, конечно, дошла бы до того же послѣ.

Аполлина сдѣлала надъ собою большое усиліе, думая, что. всего менѣе герцогу можно открыть истинную причину ея удаленія; но лицо старика съ минуты, на минуту становилось мрачнѣе. Онъ зналъ молодую маркизу гораздо лучше, чѣмъ знала ее до этого дня сама Аполлина. Связь ея съ шевалье была ему извѣстна столько же, какъ и всѣмъ при дворѣ; часто также замѣчалъ онъ ухаживанья де Люссака за мадемоазель Дюбуръ: онъ догадывался о частицѣ истины.

— И куда же удаляетесь вы? спросилъ онъ печально.

— Въ одинъ монастырь, герцогъ.

— Въ монастырь? вы хотите постричься? воскликнулъ онъ, блѣднея.

— Да, отвѣчала Аполлина, тронутая его печалью.

— Вы хотите похоронить себя живую? продолжалъ онъ съ жаромъ, который въ его лѣта былъ изумителенъ: — безъ милосердія оставить тѣхъ, которые васъ любятъ? бросить это дитя, которому вы мать? Поди сюда, поди, Викторъ, сказалъ онъ, поднявши ребенка и опуская его на колѣни къ Аполлинѣ: — поцалуй ее, проси ее не оставлять насъ, не дѣлать несчастными!

— Ахъ, герцогъ! не растрогивайте меня! сказала Аполлина, закрывая руками свои большіе глаза, сверкавшіе слезами, — не отнимаете у меня бодрости, въ которой я такъ нуждаюсь.

Въ эту мучительную минуту она то прижимала къ груди Виктора, то отдаляла его отъ себя. Пришла кормилица, но ребенокъ не хотѣлъ итти съ нею. Онъ ухватился за шею хорошенькой дѣвушки и говорилъ, что хочетъ остаться у своей мамаши.

— Постарайтесь уговорить его, говорила Аполлина съ сердечнымъ огорченіемъ: — постарайтесь отвести его: онъ разрываетъ мнѣ душу!

Покрывая поцалуями маленькія рученки, отъ которыхъ старалась освободиться, она самыми нѣжными словами поручала нянѣ это малое дитя, просила ее никогда не оставлять Виктора, пока онъ будетъ имѣть въ ней нужду, и когда няня ушла съ нимъ, упала въ слезахъ въ креслы.

Въ продолженіи этого времени, герцогъ всталъ и ходилъ медленно по комнатѣ, съ озабоченнымъ видомъ. Наконецъ онъ подошелъ къ Аполлинѣ и сѣлъ. Благородное лицо его выражало еще глубокую печаль, но въ глазахъ свѣтились надежда и радость.

— Аполлина… сказалъ онъ и потомъ тотчасъ прибавилъ, — я такъ называю васъ, дитя мое, потому что хочу, чтобы вы выслушали меня, какъ вы слушали бы своего отца. Мнѣ семьдесять-шесть лѣтъ, и никогда въ жизни я не встрѣчалъ сердца, которое бы отвѣчало моему, пока, по счастливому случаю, не узналъ васъ. Въ васъ одной нашелъ я и душу и чувства, которыя могли внушить мнѣ нѣжную привязанность. Я благодарилъ небо за то, что оно послало мнѣ въ концѣ долгихъ дней жизни неизвѣданное прежде счастье — открывать свое сердце и всѣ мысли существу, которое думаетъ и чувствуетъ сонной одинаково. Клянусь вамъ, Аполлина, что моя единственная радость теперь, здѣсь на землѣ, была проводить съ вами нѣсколько часовъ, и эту радость вы хотите отнять у меня. Я не спрашиваю о вашихъ тайнахъ; но почему бы вы ни желали оставить отель Блеваля, причина эта не можетъ обязывать васъ оставить свѣтъ. Въ монастырѣ вы ищете только защиты, которой недостаетъ вамъ въ жизни. Я предлагаю вмѣсто того покровительство старика, котораго имя, могу сказать, до сихъ поръ сопровождалось общимъ уваженіемъ. Носите это имя, сдѣлавшись моею женою. Мы столько уважаемъ другъ друга, что вамъ нельзя опасаться, чтобы въ мои лѣта я сталъ опираться на права супруга и требовать ихъ признанія отъ семьнадцатилѣтней особы. Герцогиня де Кроасси будетъ моею дочерью, украситъ послѣдніе мои дни, пока ея прекрасная рука закроетъ мнѣ глаза и этимъ за все заплатитъ мнѣ. Вы любите Виктора: онъ будетъ вашимъ сыномъ; нотаріусъ, у котораго будетъ заключенъ нашъ брачный договоръ, напишетъ завѣщаніе, которымъ я откажу его отцу мой титулъ и половину состоянія. Онъ будетъ всѣмъ вамъ обязанъ, а я, дитя мое, я вамъ буду обязанъ, можетъ быть, лишнимъ десяткомъ лѣтъ жизни и десятью годами счастія.

Въ изумленіи, Аполлина, въ продолженіи этого монолога, разъ или два обнаруживала желаніе отвѣчать, но старикъ удерживалъ это желаніе знакомъ; когда онъ кончилъ, она взяла его руку, поцаловала ее съ самымъ нѣжнымъ почтеніемъ дочери и сказала:

— Вы не можете знать, вы никогда не узнаете, герцогъ, какую искреннюю благодарность, какую признательность внушаетъ мнѣ ваше великодушное предложеніе. До послѣдней минуты жизни я сохраню воспоминаніе о немъ въ своемъ сердцѣ, и хотя никогда не могу примять его, но….

— Вы мнѣ отказываете? прервалъ старикъ печально.

— Предлагая мнѣ честь быть вашею женою, герцогъ, продолжала Аполлина: — вы уступаете благородному великодушію, всей добротѣ вашей души, не думая о порицаніи, которое польется на васъ; я должна объ этомъ думать

— Какое порицаніе? сказалъ герцогъ.

— Всего общества, въ которомъ до сихъ поръ вы жили. Дворъ, самъ король не оправдаетъ такого несоразмѣрнаго брака.

— Они всѣ нашли хорошимъ, что племянникъ мой женился на вашей кузинѣ, потому что она принесла ему три милліона; никто не осмѣлится удивляться, что я предпочелъ приданому добродѣтель.

— Однакожъ, разница въ лѣтахъ….

— Это касается только насъ, и мы въ этомъ объяснились.

— Ваши друзья….

— У меня ихъ нѣтъ.

— Ваше семейство….

— Мое семейство будете вы и Викторъ.

— Сверхъ того, герцогъ, я не рождена, не воспитана для такой жизни; я вовсе не люблю свѣта….

— Мы будемъ жить въ Кроасси; я берусь устроить, чтобы Викторъ каждый годъ хоть одинъ мѣсяцъ былъ съ вами. Словомъ, одно только замѣчаніе заслуживаетъ уваженія — оно родилось бы отъ отвращенія вашего пожертвовать нѣсколькими днями своей молодости счастію вашего стараго друга.

Аполлина подняла глаза къ небу съ выраженіемъ неизъяснимаго чувства.

Герцогъ всталъ и продолжалъ грустно:

— Въ такомъ случаѣ, я не хочу, чтобы присутствіе мое мѣшало вамъ отказать мнѣ. Оставляю васъ, но прошу не уѣзжать ныньче.

— Обѣщаю вамъ, герцогъ.

— Если ныньче вечеромъ, въ семь часовъ, продолжалъ онъ: — я не получу отъ васъ письма, я буду считать ваше молчаніе согласіемъ; вы сдѣлали бы меня счастливѣйшимъ человѣкомъ. До свиданія; подумайте о Викторѣ, подумайте и обо мнѣ.

Окончивъ эту рѣчь, герцогъ ушелъ поспѣшно.

Аполлина долго не могла понять, видѣлся ли ей сонъ, или не былъ ли тотъ, который ее оставилъ, однимъ изъ ангеловъ, являющихся человѣку и снова отлетающихъ въ небо. Сколько ни питала она къ нему до сихъ поръ почтенія и привязанности, но то, что теперь услышала она отъ благороднаго старца, еще болѣе наполнило всю ея душу признательностію и нѣжностію.

— Ахъ! сказала она, въ порывѣ чувства: — зачѣмъ онѣ не бѣдный и не покинутый людьми! Съ какимъ счастьемъ, съ какимъ блаженствомъ раздѣлила бы я его бѣдность! я посвятила бы ему жизнь мою.

Званіе и богатство герцога, дѣйствительно, были единственнымъ препятствіемъ рѣшимости Аполлины соединитъ свое существованіе съ лучшимъ изъ людей. Иначе, какъ бы ей не предпочесть монастырю подпору благороднаго старика, въ которомъ счастливая судьба дала ей случай найти второго отца? Но какъ согласиться на желаніе этого добраго друга, не возбудивши мысли, что она низкими происками добивалась значительнаго положенія? не сдѣлаться похожею на тѣхъ женщинъ, которыя, какъ всѣмъ извѣстно, продаютъ свою молодость и красоту за званіе и богатство?

Эта ненавистная мысль такъ устрашала Аполлину, что нѣсколько часовъ, бѣдная, приготовлялась написать отказъ. Между тѣмъ этотъ свѣтъ, для котораго рѣшилась она пожертвовать счастіемъ своего стараго друга, своимъ, выгодами Огюста и Виктора, она презирала; все, что въ три года она узнала въ немъ, внушало ей только сильное желаніе удалиться отъ него. А герцогъ развѣ не соглашался жить въ Кроасси? Тамъ, съ другомъ, съ отцомъ, развѣ не насллжда-ласьбы она счастіемъ видѣть Виктора, — всегда знать объ участи того, которому она такъ сердечно желала счастія, хотя не надѣялась никогда увидѣть? Наконецъ, что ей нужды въ свѣтѣ, отъ котораго она удалилась бы безвозвратно? Развѣ не была уже она обезславлена въ глазахъ единственнаго человѣка, котораго уваженіе цѣнила почти столько же, какъ собственную жизнь?

Подъ вліяніемъ тяжелыхъ мыслей, проходившихъ въ ея головѣ, и сладкихъ ощущеній, наполнявшихъ сердце, Аполлина то хотѣла писать, то вздрагивала, припоминая, что рука ея причинитъ горесть, нанесетъ смерть, можетъ быть, благородному старику. Цѣлый день не могла она рѣшиться окончательно и еще колебалась, когда пробило семь часовъ.

Дѣло было кончено: судьба Аполлины была рѣшена теперь. Она старалась уже ни о чемъ больше не думать, какъ о своемъ благодѣтелѣ и о Викторѣ. Но волненіе ея было такъ велико, что во всю ночь она не могла сомкнуть глазъ ни на минуту.

На другой день утро уже давно минуло, а ни герцогъ не приходилъ, ни письма отъ него не было; смущеніе Аполлины, умножавшееся безпрестанно, было такъ велико, что она и не замѣтила, какъ насталъ полдень.

Дверь ея комнаты растворилась. Вошла маркиза, съ блистающимъ отъ радости взоромъ и держа за руку своего внука.

— Я къ вамъ привела ваше дитя, милая Аполлина, сказала она. — Викторъ, поди поцалуй и поблагодари твою тетку.

XXIII.
ГЕРЦОГИНЯ.

Бракъ герцога де Кроасси вовсе не возбудилъ удивленія, котораго можно бы ожидать по несоразмѣрности лѣтъ супруговъ, ихъ званій, состояній и проч. Гостиная маркизы была обыкновеннымъ сборнымъ мѣстомъ всего двора: страсть стараго герцога жъ молоденькой Дюбуръ вовсе не была тайною, и какъ давно уже достойный человѣкъ былъ извѣстенъ за оригинала, то никто не удивился такому поступку, на который не рѣшился бы никто другой. Сверхъ того, огромныя выгоды, приносимыя этимъ бракомъ маркизу, склоняли въ пользу брака общее одобреніе Блевалей и ихъ многочисленныхъ друзей, а вмѣстѣ съ тѣмъ одобреніе короля и мадамъ де Помпадуръ заставляло насмѣшниковъ шутить тихомолкомъ, подъ опасеніемъ подвергнуться нерасположенію людей, которые современенъ могли бы быть имъ полезны.

Аполлина вступила въ одинъ изъ первыхъ домовъ Франціи, не испытавъ ни тѣни неудовольствія. Едва маркиза узнала содержаніе завѣщанія, тотчасъ разочла своею ненасытною алчностію, равно простиравшеюся на своихъ и чужихъ, что современемъ внукъ ея, по всѣмъ вѣроятностямъ, могъ наслѣдовать Аполлинѣ, потому что герцогъ завѣщалъ своей вдовѣ пятьдесятъ тысячъ ливровъ дохода и помѣстье Кроасси. Остальное богатство его, превышавшее четыре милліона, раздѣляюсь между двумя его племянниками.

Легко представятъ, что такія распоряженія не могли удовлетворять Гланденовъ, которые теряли такимъ образомъ давно желанный титулъ; однакожъ, они присутствовали при бракѣ и вели себя съ удивительнымъ приличіемъ, какъ ни досадовали и ни сердились внутренно.

Одно изъ преимуществъ тогдашняго большого свѣта состояло въ томъ, что въ немъ ничто не возбуждало суматохи: люди этого круга ненавидѣли одинъ другого, иногда презирали даже; но все покрыто было тѣмъ лоскомъ вѣжливости, который вошелъ въ обычай; они раздирали другъ друга и уничтожали безъ шума.

Эта всегдашняя воздержность высшаго общества не нарушалась даже въ такихъ случаяхъ, когда всего удобнѣе было бы изъ нея выйти: въ эту эпоху дуэли были гораздо чаще, чѣмъ теперь, потому что каждый членъ порядочнаго общества носилъ при себѣ шпагу, и потому, что оскорбленныя ссоры влекли за собою непосредственно удовлетвореніе^[13]; но тѣмъ не менѣе эти ссоры никогда не смущали общества, изъ котораго была изгнана всякая грубость: такъ уважали приличія и правила хорошаго тона.

Благодаря такому состоянію общества, Аполлина, поддерживаемая принятымъ именемъ, легко могла думать, что бракъ ея всѣмъ по сердцу. Самъ шевалье де Люссакъ, съ бѣшенствомъ думая о томъ, что распоряженіе герцога де Кроасси представляло самую блистательную будущность молодому полковнику, все-таки, написалъ къ новобрачнымъ, хотя одинъ видъ молодой герцогини сталъ ему ненавистенъ и онъ сталъ съ нетерпѣніемъ ждать возвращенія маркиза, чтобы раскрылась интрига тетки съ племянникомъ.

Что касается до Фелисите, то она совершенно забыла, какое оскорбленіе нанесла другу своего дѣтства, и, едва поведеніе шевалье разсѣяло ея ревность, она приняла самый дружественный тонъ съ кузиной, какъ будто между ними ничего и не было.

Аполлина отвѣчала на эту предупредительную пріязнь тою пустою вѣжливостью, которую обыкновенно оказываютъ людямъ, возбуждающимъ къ себѣ полное равнодушіе, потому что Фелисите не могла уже пробудить въ ней ни нѣжности, ни неудовольствіи.

Прежде исполненій обѣщанія, даннаго молодой женѣ, надолго удалиться изъ Парижа, герцогъ хотѣлъ ее представить и дать ей насладиться всѣмъ счастьемъ, соединеннымъ съ ея званіемъ. День этотъ для всякой другой женщины былъ бы днемъ блаженства: такъ велитъ былъ успѣхъ ея при дворѣ. Очаровательная ея красота, скромная и благородная грація ея манеры, утонченныя пребываніемъ въ отели Блеваля, — все уничтожало зависть и не позволяло никакому замѣчанію уменьшить слышавшіяся со всѣхъ сторонъ похвалы молоденькой герцогинѣ.

Самъ король не скрылъ своего удивленія къ прекрасной герцогинѣ, и когда супруги отправились по парижской дорогѣ, герцогъ сказалъ:

— Судя по тому, какъ его величество обходился съ вами, моя милая, я думаю, что мадамъ де Помпадуръ будетъ мнѣ очень благодарна, если я какъ можно скорѣе увезу васъ въ Кроасси; но, благодаря вашей любви къ деревнѣ, меня сочтутъ старымъ ревнивцемъ.

Аполлина съ нетерпѣніемъ ждала отъѣзда изъ Парижа, гдѣ ей со времени сватьбы казалось все неловкимъ и стѣснительнымъ; потому что, за исключеніемъ мадемоазель де ла Пейроньеръ, которую ей всегда пріятно было видѣть, и которой расположеніе къ дѣвушкѣ Дюбуръ превратилось въ полное восхищеніе отъ герцогини де Кроасси, толпа людей, постоянно окружавшихъ ее. и съ которыми ей слѣдовало быть любезною, состояла изъ людей совершенно равнодушныхъ и иногда тайно недоброжелательныхъ.

Скоро настало время, когда всѣ начали выѣзжать въ деревни; супруги тоже отправились въ Кроасси.

Когда карета въѣхала въ длинную аллею, которая вела въ дому, Аполлина съ восхищеніемъ стала разсматривать окружающіе мѣстность виды, превосходящіе красотою всѣ видѣнные ею прежде а дѣйствительно одни изъ живописнѣйшихъ во Франція. Съ одной стороны безконечный лѣсъ тянулся въ даль, съ другой прелестная деревня. расположенная по краямъ широкой плодоносной должны, орошаемой водами Оазы; готическій замокъ, возобновленный съ величайшимъ стараніемъ и вкусомъ, на которомъ сохранились, впрочемъ, всѣ слѣды вкуса давнихъ предковъ; вокругъ разстилался превосходный паркъ, пересѣкаемый террасами, водопадами и вѣковыми деревьями. Все это очаровывало Аполлину.

— Ахъ! какое должно быть счастіе жить здѣсь! сказала она въ восхищеніи.

Герцогу такъ пріятно было видѣть ея удовольствіе, что онъ поцаловалъ ее въ лобъ и сказалъ:

— Да, когда можно жить съ Аполлиною.

Всѣ вассалы герцога ожидали его и герцогиню на дворѣ замка. Ихъ встрѣтили ружейною пальбою, радостнѣйшими восклицаніями, и молодыя дѣвушки въ бѣлыхъ платьяхъ подносили ей корзины съ цвѣтами.

Аполлина съ особенною ласковостью отвѣчала на этотъ пріемъ, — съ тою ласковостью, которая сообщаетъ такъ много цѣны самой простой благосклонности знатныхъ людей съ истинно добрымъ сердцемъ. Она дала себѣ обѣщаніе заботиться о счастіи этихъ добрыхъ людей и благодарила судьбу, давшую ей возможность дѣлать много добра.

Первые дни употреблены были на осмотръ богатыхъ владѣній, которыя герцогъ съ удовольствіемъ ей показывалъ; но когда могла она располагать временемъ, тотчасъ стала ходить въ деревню, посѣщала избы и вездѣ успѣвала водворять радость и довольство, гдѣ, казалось ей, находила она печаль и бѣдность. Она всякій разъ своимъ присутствіемъ уже предвѣщала утѣшеніе несчастнымъ, потому что ни одинъ страждущій не обращался къ ней напрасно. Скоро ея заботами учреждены были двѣ школы — одна для мальчиковъ, другая для дѣвочекъ, гдѣ безъ платы учили ихъ, подъ ея собственнымъ надзоромъ; словомъ, лучшимъ для себя наслажденіемъ почитала Аполлина облегчать и улучшать участь всѣхъ ее окружавшихъ, и стала предметомъ обожанія въ этой счастливой странѣ, гдѣ дѣти съ первыхъ лѣтъ научались благословлять ея имя.

Пріѣзжая прежде на короткое время въ Кроасси, герцогъ каждый годъ поручалъ своему управителю раздавать деньги своимъ вассаламъ особенно много помогалъ тѣмъ изъ нихъ, которые могли нуждаться; но деньги эти проходили черезъ такое множество рукъ, что гораздо меньшая часть ихъ доходила по назначенію, о чемъ, разумѣется, герцогъ и знать не могъ. Мѣсяца черезъ два послѣ нынѣшняго пріѣзда, герцогъ вручилъ приходскому священнику пятдесятъ ливровъ для бѣдныхъ, но честный человѣкъ сказалъ:

— Для бѣдныхъ, герцогъ? да у насъ ихъ нѣтъ больше. Герцогиня устроила въ этомъ такой порядокъ, что эти деньги отъ васъ можно назвать лишними.

— Тѣмъ лучше, отвѣчалъ герцогъ, — излишество у этихъ добрыхъ людей все еще далеко не то, что мы считаемъ для себя необходимымъ. Однакожъ то, что вы мнѣ сказали, прибавилъ онъ смѣясь, — показываетъ мнѣ, что герцогиня гораздо ловчѣе меня, и за это поблагодарю ее.

Священнѣйшею и пріятнѣйшею обязанностью въ глазахъ Аполлины было окружать удовольствіемъ и счастіемъ своего стараго друга. Вся жизнь ея наполнена была стараніемъ предупреждать и исполнять желанія герцога, и особенно отдалять скуку отъ старика, привыкшаго къ разсѣянію свѣтской жизни, и потопу она охотно приняла предложеніе его навѣстить нѣкоторыхъ сосѣдей. Эти посѣщенія, столько же впрочемъ рѣдкія, какъ и пріемы гостей, казалось ей, разнообразили деревенскую жизнь и развлекали человѣка, не очень расположеннаго къ одиночеству.

Впрочемъ, это средство не было необходимо для счастія герцога, предпочитавшаго общество Аполлины всякому другому. Каждый день они ходили вмѣстѣ гулять, или ѣздили, и никогда разговоръ не былъ имъ скученъ: такъ нравилось старику бѣсѣдовать съ своею молоденькою женою. Онъ такъ много видѣлъ вещей и людей, такъ здраво судилъ обо всемъ, что Аполлина слушала его съ величайшимъ удовольствіемъ и не имѣла никакой надобности притворяться или принуждать себя; изъ его разговоровъ почерпала она множество мыслей и знаній, который обогащали и образовывали ея умъ. По вечерамъ Аполлина пѣла и играла; послѣ нѣсколько времени проходило за шахматами: то и другое Герцогъ не переставалъ очень любить. Наконецъ они разставались съ пріятною увѣренностью, что опять увидятся завтра, счастливые тихою привязанностію, которая связывала ихъ, какъ отца съ дочерью. Аполлина была совершенно довольна и ничего не желала за предѣлами прекрасныхъ лѣтъ, въ которыхъ жила. Казалось, съ каждымъ днемъ она находила здѣсь больше пріятности, и едва герцогъ замѣчалъ, что чувствуетъ себя очень хорошо, Аполлина поспѣшно прибавляла: «это оттого, что мы живемъ въ Кроасси!» Старикъ улыбался и сердце это наполнялось радостью.

Очень рѣдко случалось, чтобы въ Кроасси пріѣзжали гости и оставались долѣе одного дня; но герцогъ, по временамъ, выѣзжалъ самъ дня на два или на три: иногда дѣла требовали, чтобы онъ ѣздилъ въ Парижъ, отъ котораго до Кроасси было всего двѣнадцать льё; сверхъ того благосклонность, которую король продолжалъ ему оказывать, внушала ему благодарность и привязанность, которая обязывала герцога по крайней мѣрѣ одинъ разъ въ мѣсяцъ являться при дворѣ.

Обыкновенно въ отсутствіе герцога, къ Аполлинѣ возвращалась какая-то грусть, задумчивость, которую умъ ея не могъ побѣдить никакими усиліями. Ей недоставало тогда счастія содѣйствовать счастію другого. Душа ея не была занята тогда работами украшать существованіе старца; она оставалась наединѣ съ одною печальною думою: ни блестящее положеніе, ни успѣхи, сопровождавшіе ее вездѣ, гдѣ только она появлялась, ни благословенія несчастныхъ, ничто не могло угѣшить ее въ томъ, что она считала себя предметомъ презрѣнія Огюста. Это презрѣніе, въ которомъ ей нельзя было сомнѣваться, смущало всѣ ея радости и дѣлало несчастною среди счастливѣйшаго существованія.

Вы время женитьбы герцога, маркизъ писалъ къ дядѣ письмо, которое она читала и въ которомъ ни разу не было упомянуто ея имя; Огюстъ старался въ общихъ словахъ выразить и свою благодарность, и поздравленія, и желанье счастья старику. Съ того времени Аполлина не имѣла о немъ другого извѣстія, кромѣ того, что молодой полковникъ былъ въ Мецѣ со своимъ полкомъ. Въ продолженіи лѣта маркиза писала ей два раза; но въ этихъ письмахъ говорено было только о Викторѣ и о Фелисяте, которая не могла собраться съ силами взяться за перо. Въ отношеніи Фелисите всѣ извѣстія были неинтересны для Аполлины; она быстро пробѣгала ихъ и только то перечитывала въ другой разъ, что относилось до Виктора, такъ что и въ ея отвѣтахъ замѣтно было особенно только живое участіе въ ребенку.

Конечно, вмѣстѣ съ тѣмъ Аполлина припоминала и прежняго милаго, теперь навсегда утраченнаго друга, часто случалось ей далекъ за полночь, забывшись, гулять по парку, и тысячи печальныхъ воспоминаній вились вокругъ нея, возобновляя минувшее и не украшая его ничѣмъ въ будущемъ.

Осень была на исходѣ; приближалось время, когда маркиза должна была оставить Блеваль и исполнить данное обѣщаніе прислать Виктора на нѣсколько времени къ его теткѣ.

Сердце Аполлины сладко билось каждый разъ при мысли, что она снова увидитъ Виктора, будетъ съ нимъ цѣлый мѣсяцъ, даже можетъ быть два! Тихомолкомъ дѣлала она всѣ возможныя приготовленія, чтобы забавлять его съ утра до вечера, чтобы онъ полюбилъ Кроасси; наконецъ, когда онъ пріѣхалъ, радость ея была такъ велика, что по какому-то безотчетному чувству она не рѣшалась показать ее вполнѣ передъ глазами мужа.

Ее живо тронуло удовольствіе ребенка при этой встрѣчѣ, и даже присутствіе няни было пріятно. Все напоминало отель Блеваля и ту счастливую пору жизни. когда никакая печаль, ни горестное воспоминаніе не смущали мира души ея.

Благодаря стараніямъ Аполлины, чтобы расположить ребенка къ герцогу, и чтобы его рѣзвости и присутствіе въ гостиной не были старику непріятны, герцогъ очень полюбилъ племянника и первый предложилъ, чтобы Викторъ обѣдалъ за общимъ столомъ, когда не бываетъ гостей. Въ первый же день, когда за столомъ былъ поданъ десертъ и всѣ слуги вышли, взоры старика обратились на Виктора.

— Этотъ мальчикъ удивительно похожъ на своего отца, сказалъ онъ.

Замѣчаніе это такъ смутило герцогиню, что она покраснѣла.

— Тѣмъ лучше, прибавилъ герцогъ: — не бездѣлица нравиться съ перваго взгляда, и Огюстъ всегда казался мнѣ самымъ красивымъ мужчиною, какого только случилось мнѣ видѣть.

Аполлина не отвѣчала; онъ продолжалъ:

— Впрочемъ, если бы маркизъ не такъ рано вступилъ въ свѣтъ и быль бы лучше воспитанъ, онъ могъ бы отличаться отъ обыкновенныхъ людей: въ немъ есть добрыя сѣмена..

— Превосходное сердце, сказала Аполлина.

— Да, отвѣчалъ герцогъ: — но онъ поставленъ въ такое положеніе, что сердце не могло ему служить.

Аполлина не поддержала этого сарказма, явно устремленнаго на маркизу и Фелисите, и предметъ разговора перемѣнился.

По страннымъ и необъяснимымъ тайнамъ сердца, Аполлина, безпрестанно думая объ Огюстѣ, боялась слышать, когда другіе говорили о немъ.

Никогда, наединѣ съ Викторомъ, не произносила она ни одного слова, которое могло бы ему напомнить объ отцѣ, хотя она не къ состоянія была сама освободиться отъ воспоминанія о немъ, и при одномъ неожиданно услышанномъ имени маркиза она вздрагивала.

Однажды поутру няня принесла ребенка къ Аполлинѣ; дитя было не совсѣмъ здорово, капризничало и никого не хотѣло слушать.

— Если не будешь умникъ, Викторъ, сказала няня: — папа узнаетъ объ этомъ, потому что завтра я буду писать къ нему.

— Зачѣмъ же, нянюшка, обманывать ребенка, тихо сказала Аполлина: — онъ хорошо знаетъ, что вы не напишете къ его отцу.

— Я не обманываю его, сударыня, отвѣчала няня: — я пишу маркизу каждую недѣлю, потому что онъ приказалъ мнѣ какъ можно чаще давать ему знать о сынѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ? сказала Аполлина, тронутая до глубины сердца такою отеческою заботливостью.

— Да, герцогиня, и еще позвольте сказать, продолжала няня съ нѣкоторою гордостью: — что маркизъ иногда дѣлаетъ мнѣ такую честь, что отвѣчаетъ на мои письма. Теперь нѣтъ еще двухъ недѣль, какъ я получила письмо, въ которомъ онъ приказываетъ мнѣ продолжатъ писать къ нему, потому что пріѣдетъ въ Парижъ только зимою.

Это намѣреніе молодого полковника очень удивило Аполлину, по нельзя сказать, чтобы не понравилось ей, хотя сама она не могла дать себѣ жъ этомъ отчета.

Мысль о письмѣ, которое няня должна была писать въ маркизу, нѣсколько дней сильно тревожила Аполлину. Она, конечно, будетъ писать о Кроасси, о ней, объ уединенной жизни, которую сама она выбрала.

«По крайней мѣрѣ — думала она — онѣ не станетъ обвинять меня въ заботахъ о свѣтскихъ успѣхахъ, о….»

Но страшная мысль возвращалась снова, и….

— И чтожь! продолжала она съ нѣкоторымъ отчаяньемъ: — все-таки онъ можетъ думать, что я была любовницею де Люссака!

Настало время новой разлуки съ Викторомъ. Онъ прогостилъ у тетки два мѣсяца и долженъ былъ возвратиться въ Парижъ. Отъѣздъ его былъ большимъ для нея горемъ; но спокойствіе и довольство стараго герцога отъ этого нисколько не потерпѣли. Аполлина, посвятивши юность свою для украшенія послѣднихъ годовъ герцога, внушала ему столько нѣжности, природа надѣлила ее такимъ любезнымъ характеромъ, въ ея талантахъ и умѣ онъ столько находилъ наслажденій, что время пролетало незамѣтно. Словомъ, Аполлина сообщала столько очарованія этому уединенію, что миновала зима, а герцогъ ни разу не пожалѣлъ ни о дворѣ, ни о свѣтскихъ удовольствіяхъ, и когда прошелъ годъ послѣ ихъ сватьбы, онъ приказалъ для всѣхъ въ Кроасси устроить пиръ, чтобы отпраздновать, какъ онъ говорилъ, единственный счастливый годъ жизни.

XXIV.
ОПРАВДАНІЕ.

Наступила весна. Окруженная веселою природою, Аполлина ожила тоже, и къ ней возвратилась отчасти веселость, свойственная ея возрасту. Снова начались прежнія прогулки супруговъ по окрестностямъ, и герцогъ не думалъ ѣздить въ Парижъ ни за чѣмъ больше, какъ только видѣться съ королемъ.

Маркиза и Фелисите поспѣшили переѣхать въ Блеваль, и Аполлина опять съ нетерпѣніемъ ждала осени, чтобы имѣть радость увидѣть у себя Виктора.

Каждый разъ послѣ поѣздки въ Парижъ, герцогъ привозилъ Аполлинѣ извѣстіе о мадемоазель де ла Пейроньеръ, въ которой единственно, во всемъ Парижѣ, она принимала участіе. Онъ весело и забавно разсказывалъ ей придворныя происшествія, немилости и успѣхи, которыя доставались на долю людямъ, тѣснившимся вокругъ трона, — смѣялся съ нею надъ низостями, клеветами и обманами куртизановъ, которые употребляютъ эти средства для достиженія своихъ цѣлей; такимъ образомъ, Аполлина, также какъ и онъ, хорошо узнала эту сферу интригъ.

— Какое счастіе, сказала она однажды, слушая его: — не жить тамъ!

— Ба! можно жить и тамъ. Человѣкъ съ душою, съ умомъ и съ характеромъ и тамъ не потеряется.

Аполлина засмѣялась.

— И ничего больше? сказала она: — да кто же все это имѣетъ?

— Герцогиня де Кроасси, отвѣчалъ онъ, цалуя ее.

Герцогъ всегда съ такимъ удовольствіемъ возвращался въ свое уединеніе, и пріѣзжалъ въ Кроасси въ такомъ веселомъ расположенія духа, что Аполлина очень была испугана, когда однажды вечеромъ онъ возвратился блѣдный и угрюмый; во взорѣ, котораго она не сводила съ мужа, было такъ много живого безпокойства, что онъ сѣлъ подлѣ нея и, взявши ея руку, сказалъ:

— Я долженъ, моя милая, сообщить намъ непріятную новость. Въ семьѣ нашей, дитя мое, случилось большое несчастіе.

Сердце замерло въ груди Аполлины.

— Не пугайся, моя милая, продолжалъ онъ, вида, что она поблѣднѣла: — бодрѣе: у вашего маленькаго Виктора нѣтъ больше на свѣтѣ другой матери, кромѣ васъ.

— Фелисите умерла! вскрикнула герцогиня.

— Да.

Аполлина упала въ креслы и залилась слезами.

— Умерла! повторяла она съ рыданіемъ: — умерла въ двадцать лѣтъ! Сестра моя! дочь моихъ добрыхъ родныхъ! Ахъ, это ужасно! ужасно!

Герцогъ далъ пройти этому первому взрыву чувства; но ему, казалось, были довольно хорошо извѣстны отношенія, издавна существовавшія между двумя молодыми женщинами, и потому онъ не могъ не приписывать рѣдкой добротѣ сердца герцогини большую часть испытаннаго ею огорченія. Надѣясь, что воспоминанія и размышленія сдѣлаютъ свое дѣло и приведутъ за собою успокоеніе, онъ только на первый день промолчалъ о томъ, какимъ несчастнымъ образомъ погибла молодая маркиза.

Старикъ не ошибся. Мало по малу сильная горесть Аполлины успокоилась, и когда герцогъ замѣтилъ, что не всегда возобновляются у жены его слезы при воспоминаніи о смерти кузины, онъ нашелъ возможнымъ заговорить голосомъ разсудка.

— Я увѣренъ, дитя мое, сказалъ онъ ей: — что та, которую вы такъ горько оплакиваете, слишкомъ мало отвѣчала душѣ вашей своею. Въ вашихъ нравахъ, въ вашихъ чувствахъ и мнѣніяхъ обо всемъ было столько противоположностей, что, признаюсь, мнѣ даже трудно понять вашу привязанность къ моей бѣдной племянницѣ.

— Эта привязанность началась съ самого нѣжнаго моего дѣтства, грустно отвѣчала герцогиня.

— Я очень хорошо понимаю, продолжалъ герцогъ: — какъ долго могутъ воспоминанія ослѣплять сердце и умъ; но наступаетъ же день, моя милая Аполлина, когда приходится увидѣть, что любилъ одинъ. Мнѣ нѣсколько разъ въ жизни случалось испытать это жестокое разувѣреніе и, или я ошибаюсь, или вы сами должны были испытать тоже въ послѣдніе годы.

Аполлина молчала. Старикъ продолжалъ:

— То, что я сто разъ замѣчалъ въ вашихъ отношеніяхъ съ кузиною, дитя мое, вовсе не можетъ мнѣ объяснить вашего отчаянія, которое я вижу, и которое разрываетъ мнѣ душу. Ахъ! если бы кузина ваша умерла тогда, какъ я зналъ васъ обѣихъ….

— Если бы она умерла тогда, я не жила бы больше, сказала Аполлина съ неописаннымъ выраженіемъ голоса.

Но она тотчасъ стала укорять себя въ томъ, что произнесла слова, въ которыхъ выражалось ея охлажденіе къ покойницѣ, — взяла руку герцога, сжала ее въ своихъ рукахъ и сказала со слезами:

— Умоляю васъ, не станемъ больше говорить о ней… не станемъ говорить такимъ образомъ.

— Вы правы, ангелъ мой, отвѣчалъ благородный старикъ: почтеніе могилѣ.

Чувство это, дѣйствительно, говорило тогда въ сердцѣ Аполлины. Если она и оплакивала друга, который давно не существовалъ для нея, то только потому, что смерть всего прежде оживляетъ воспоминаніе. Когда прошли эти первыя впечатлѣнія, Аполлина должна была видѣть въ молодой маркизѣ женщину, которую такъ поздно узнала, и уважать память той, которую прежде любила, сохраняя свято тайну, отъ которой зависѣло ея доброе имя и величайшее счастіе жизни.

Герцогиня стала носить трауръ по кузинѣ. Герцогъ подражалъ ей и нѣсколько недѣль уклонялся отъ отвѣта на вопросы Аполлины о томъ, какимъ образомъ умерла Фелисите. Наконецъ, когда Аполлина успокоилась и обратилась въ прежнимъ привычкамъ жизни, онъ всѣ разсказалъ ей.

Шевалье де Люссакъ пріѣхалъ погостить на мѣсяцъ къ Блеваль; молодая маркиза возобновила съ нимъ свои обыкновенныя прогулки. Разъ утромъ, по несчастной случайности, они приказали запречь въ двуколку слишкомъ пылкую лошадь. Едва успѣли они отъѣхать на четверть льё отъ дома, какъ мундштукъ лопнулъ. Почувствовавши волю, лошадь помчалась вскачь въ лѣсъ, по опушкѣ котораго шла дорога; легкій экипажъ изломался въ дребезги. Фелисите упала на земь, ушиблась головой и умерла на мѣстѣ; верховой, который ѣхалъ за ними, успѣлъ только поднять шевалье, получившаго легкую рану, но навсегда изувѣчившаго себѣ все лицо.

Эти ужасныя подробности заставили Аполлину заплакать снова отъ нѣжнаго сожалѣнія., и долго еще послѣ разсказа воображеніе рисовало ей страшныя картины, пока не смѣжилъ ихъ сонъ.

Маркиза отвѣчала на письма къ ней герцога и герцогини и увѣдомила о своемъ отъѣздѣ въ Парижъ, по дѣламъ. Герцогъ тоже былъ готовъ ѣхать туда по своему обыкновенію, но отложилъ поѣздку до того времени, когда расчитывалъ застать свою племянницу въ Блевалѣ и обѣщалъ уговорить мадемоазель де ла Пейроньеръ пріѣхать на нѣсколько дней въ Кроасси.

Аполлина съ большимъ нетерпѣніемъ ждала возвращенія своего стараго друга, не только потому, что одиночество теперь очень мало отвѣчало печальному состоянію ея души, но и потому, но надѣялась узнать что нибудь о молодомъ полковникѣ. Со времени несчастнаго происшествія, она всегда, при мысли объ Огюстѣ, всѣмъ сердцемъ раздѣляла горесть, которую онъ долженъ былъ чувствовать. Погибшая для него такъ печально была мать его сына; его любовь къ ней никогда не остывала; онъ не зналъ объ ея заблужденіяхъ и оплакивалъ теперь безъ всякаго утѣшенія холодныхъ и пустыхъ людей, окружавшихъ его.

Представляя себѣ маркиза въ слезахъ о той, которая уже не существовала, Аполлина, очень естественно, припоминала, какою цѣною заплачена чистота памяти Фелисите; но никогда не приходила ей мысль обвинять кузину.

Когда старый герцогъ возвратился въ Кроасси, Аполлина поспѣшила выбѣжать къ нему на встрѣчу, едва заслышала стукъ экипажа.

— Что же? видѣли ли вы ихъ? спросила она, когда онъ сѣлъ съ нею въ гостинной.

— Да, отвѣчалъ герцогъ: — видѣлъ всѣхъ; Викторъ здоровъ совершенно. Но лучше начнемъ сначала, моя милая: вопервыхъ, я засталъ племянницу въ отели Блеваля; она пріѣхала туда наканунѣ; ее окружали разные дѣловые люди, потому что снимали печати.

— Печати! сказала герцогиня: — но развѣ все, что было у кузины, не принадлежитъ Виктору?

— Разумѣется; да для этого именно и должно было сдѣлать опись. Племянникъ мой, будучи, естественно, опекуномъ своего сына….

— Маркизъ долженъ быть очень несчастенъ, прервала Аполлина, въ первый разъ, можетъ быть, произносившая имя Огюста не краснѣя. — Ужасно должно быть разлучаться въ ихъ лѣтахъ и такою страшною смертью!

— Они очень мало знали другъ друга, отвѣчалъ герцогъ.

Говоря это, почтенный старикъ нисколько не желалъ сказать эпиграмму, потому что говорилъ чистую правду.

— Впрочемъ, продолжалъ онъ: — я не видѣлъ племянника; онъ не можетъ оставить своего полка раньше конца года, потому что у нихъ генеральный смотръ.

— Но онъ пишетъ маркизѣ? спросила Аполлина, жадно желая узнать о немъ что нибудь.

— Конечно, отвѣчалъ герцогъ: — племянница получила отъ него письмо; но я, можетъ быть, огорчу васъ, моя милая, если скажу, что поѣздка къ намъ Виктора должна быть отложена до пріѣзда его отца.

— Очень естественно, тотчасъ сказала Аполлина. — Боже сохрани, чтобы мы лишили маркиза его единственнаго теперь утѣшенія.

— Дальше: я видѣлъ мадемоазель де ла Пейроньеръ; она гораздо печальнѣе, чѣмъ я могъ ожидать.

— Мадемоазель де ла Пейроньеръ всегда очень любила свою сестру, мой другъ; это прекрасное существо.

— Нѣсколько сухое, нѣсколько напыщенное, отвѣчалъ герцогъ — но, должно сказать, въ ней есть душа, и я считаю ее очень заслуживающею уваженія. Я отдалъ ей ваше письмо, которымъ она, кажется, была тронута. Она пріѣдетъ сюда черезъ мѣсяцъ и, вѣрно, проведетъ съ нами часть зимы. Теперь, герцогиня, довольны ли вы своимъ посланникомъ? прибавилъ старикъ съ улыбкою.

— Ахъ, всегда, всегда я довольна, отвѣчала Аполлина, съ нѣжностью сжимая его руку. — Конечно, мнѣ хотѣлось бы раздѣлять съ вами всѣ эти хлопоты, мой добрый другъ; но для меня невыносима мысль опять видѣть Парижъ, опять быть въ этомъ кругу, изъ котораго, благодаря вамъ, я удалилась. Теперь еще больше чѣмъ когда нибудь дорога для меня жизнь въ Кроасси. Вы не должны на это жаловаться: по крайней мѣрѣ здѣсь я живу для васъ.

— Правда, отвѣчалъ герцогъ съ улыбкой: — что здѣсь, если только не вздумаю ревновать къ Виктору, я долженъ быть совершенно доволенъ.

Дѣйствительно, съ каждымъ днемъ больше герцогъ цѣнилъ, дорожилъ юнымъ другомъ, украшавшимъ его жизнь, и съ каждымъ днемъ привязанность Аполлины къ своему благодѣтелю, другу и супругу становилась нѣжнѣе.,

Мадемоазель де ла Пейроньеръ пріѣхала въ Кроасси и, казалось, ей, нашла сестру для себя въ герцогинѣ: такъ Аполлина старалась сдѣлать для нея пріятнымъ пребываніе въ ея домѣ. Присутствіе ея, правда, иногда заставляло герцога сожалѣть о прелести препровожденія времени наединѣ съ Аполлиною, потому что старая дѣвушка, которую годы не успѣли перемѣнить, осталась по прежнему не охотницею до уединенія; но она была умна, образована, хорошо знала свѣтъ, и долгіе зимніе вечера для всѣхъ проходили безъ скуки.

Началась зима. Герцогиня, возвращаясь домой изъ отдѣльнаго строенія, куда она ходила провѣдать больное дитя одного изъ вассаловъ, замѣтила на дворѣ карету, изъ которой были выпряжены лошади, и на которой видѣнъбылъ гербъ Блевалей. При мысли, что пріѣхалъ Викторъ, она съ радостью пустилась бѣжать по ступенямъ крыльца.

Быстро растворивши двери въ гостиную, раскраснѣвшись отъ удовольствія, съ шляпкою въ рукѣ, и между тѣмъ какъ Викторъ бросился къ ней на шею, она увидѣла передъ собою маркиза.

При встрѣчѣ съ тѣмъ, котораго никогда не надѣялась увидѣть, удивленіе и смущеніе Аполлины были такъ велики, что на нѣсколько мгновеній она потеряла способность видѣть и слышать. Огюстъ подошелъ, почтительно поцаловалъ ея руку, говорилъ съ ней; но слова его производили на нее только впечатлѣніе какихъ-то пріятныхъ и мягкихъ звуковъ.

Оправившись нѣсколько, она собралась съ силами отвѣчать на то, въ чемъ ничего не поняла.

— Добро пожаловать, также какъ и этому милому ребенку, сказала она самымъ дружескимъ и привѣтливымъ голосомъ.

Чувствуя, что ноги едва служатъ ей, она сѣла и взяла Виктора къ себѣ на колѣни. Мадемоазель де ла Пейроньеръ, герцогъ и его племянникъ пододвинули себѣ креслы и усѣлись бесѣдовать.

Какъ ни была, по видимому, исключительно занята ребенкомъ Аполлина, однакожъ успѣла замѣтить, что во взорахъ, которые Огюстъ обращалъ на нее, не только не выражалось презрѣніе, или холодность, но были замѣтны даже почтеніе и пріязнь. Напрасно старалась она объяснить себѣ такую счастливую перемѣну. Наконецъ ей привно на мысль, что маркизъ за ея нынѣшнее поведеніе прощаетъ прежнія заблужденія, и это такъ на нее подѣйствовало, что для нея потеряла всякую прелесть та дружба, которой утрата прежде стоила такихъ горькихъ слезъ.

Этотъ день назначенъ былъ, чтобы показать мадемоазель де ла Пейроньеръ школы, учрежденныя герцогинею въ Кроасси, и маркизъ просилъ позволенія быть участникомъ въ этомъ осмотрѣ.

Былъ декабрь, но время стояло прекрасное, солнце сверкало, согрѣвая сырую землю и обнаженныя деревья. Всѣ пошли пѣшкомъ въ деревню черезъ паркъ. Разумѣется, герцогъ подалъ руку мадемоазель де ла Пейроньеръ, а Огюстъ долженъ былъ подать свою герцогинѣ, которая всячески старалась успокоиться, чтобы быть въ состояніи поддерживать незначащій разговоръ

Когда всѣ они вышли, маркизъ пошелъ такъ скоро, что герцогъ и его дама отстали на довольно большое разстояніе и никакъ не могли слышать разговора его съ Аполлиною. Прижавши къ своему сердцу ея дрожащую руку, онъ сказалъ:

— На колѣняхъ долженъ бы я умолять о прощеніи ту, которую долженъ бы считать невинною и чистою даже въ ту минуту, когда, она сама обвиняла себя, въ шкатулкѣ маркизы я нашелъ всѣ письма къ ней отъ шевалье де Люссака.

Услышавши это, Аполлина подняла глаза къ небу и почувствовала, будто снова родилась къ жизни.

— Ахъ! продолжалъ Огюстъ? — какъ вамъ выразить, какая радость, какое счастье овладѣли моею душою, когда мнѣ открыли вашъ великодушный обманъ! когда я убѣдился, что этотъ человѣкъ, котораго я готовъ бы уничтожить, когда бѣжалъ отъ васъ, былъ ничѣмъ для васъ! Чѣмъ больше читалъ я эти письма, тѣмъ больше чувствовалъ необходимость броситься къ ногамъ вашимъ, вымолить себѣ прощеніе.

— Сожгли ли вы эти письма? спросила Аполлина.

— Тотчасъ же.

— И вы прощаете бѣдной женщинѣ, которой уже нѣтъ на свѣтѣ?

— Я всѣмъ прощаю! отвѣчалъ маркизъ голосомъ, дрожащихъ отъ счастія: — даже Люссаку, который столько заставлялъ меня страдать; даже его увидѣлъ бы я безъ неудовольствія.

— Такъ и должно, такъ и должно, сказала герцогиня: — изъ милосердія, изъ уваженія къ памяти матери Виктора. Я сама обо всемъ молчала даже предъ тѣмъ, передъ поторымъ ничего не должна скрывать. Вашъ дядя ничего не знаетъ объ этомъ.

Если бы опытный наблюдатель былъ свидѣтелемъ этого разговора, онъ легко бы понялъ, что молодые собесѣдники, которые, казалось, такъ хорошо понимали другъ друга, вовсе не понимали одинъ другого. Въ поведеніи своей жены Огюстъ видѣлъ небольше какъ обращикъ поведенія большей части свѣтскихъ женщинъ того времени. Герцогиня видѣла въ немъ соблазнъ, который запрещаетъ религія, наказываетъ законъ: но великодушіе Аполлины и равнодушіе маркиза вели къ одной цѣли.

— Одинъ взглядъ! одинъ взглядъ, кузина, который бы сказалъ мнѣ, что вы больше не сердитесь на меня, говорилъ Огюстъ: — ахъ! я былъ такъ несчастенъ съ того дня, какъ оставилъ васъ!

Аполлина обратила на него свои большіе голубые глаза, въ которыхъ свѣтилась такая истинная и чистая нѣжность, что Огюсту хотѣлось упасть передъ нею на колѣни.

— Я — тоже была очень несчастна, сказала она: — мнѣ ужасно было жить съ вашимъ презрѣніемъ; но я винила судьбу и никогда не винила васъ. Теперь, кажется, мнѣ нечего больше желать.

Кроткое волненье герцогини при этихъ словахъ давало ея голосу такое выраженіе, которое взволновываетъ самыя холодныя сердца.

— Мы соединимся теперь, продолжала она. — чтобы украсить жизнь того, котораго оба вы должны считать вторымъ отцомъ. До этого времени, вы едва знали вашего дядю, вы не можете представить, какую любовь внушаетъ онъ, какое почтеніе…

— Не идите же такъ скоро, кричалъ герцогъ, — мадемоазель де ла Пейроньеръ не можетъ поспѣвать за вами.

Герцогиня остановилась.

— Ахъ! сказалъ Огюстъ: — этотъ разговоръ, однакожъ, очень отраденъ.

— Мы все сказали другъ другу, отвѣчала Аполлина съ яснымъ взглядомъ.

Маркизъ не такъ думалъ, но долженъ былъ уступить желанью герцогини, которая пошла къ отставшимъ своимъ друзьямъ съ улыбкою на устахъ и съ счастіемъ въ душѣ.

Огюстъ очень сожалѣлъ о томъ, что разговоръ ихъ былъ прерванъ, тѣмъ болѣе, что возобновить его онъ не имѣлъ случая во все время пребыванія своего въ Кроасси: Аполлина никогда не была одна. Погода настала дурная, прогулки прекратились, герцогъ тоже не выходилъ и проводилъ часть утра у своей жены, а когда возвращался къ себѣ, его замѣнялъ Викторъ съ своею нянею; послѣ собирались къ обѣду и расходились уже только на ночь.

Казалось, что жизнь въ Кроасси зимою и въ такомъ немногочисленномъ обществѣ не должна бы доставлять никакого удовольствія человѣку, отличавшемуся предъ всѣми любезностью въ Версаля и въ Шуази; однакожъ, маркизъ проводилъ тамъ время такъ пріятно, что почти приходилъ въ отчаяніе оттого, что не могъ оставаться болѣе недѣли.

Каждый день самая пріязненная короткость установлялась между нимъ и Аполлиною; самъ герцогъ стадъ питать къ нему дружбу перемѣнивъ насмѣшливый тонъ, часто говорилъ съ нимъ по пріятельски. Иногда даже нѣсколькими отеческими словами онъ приводилъ его въ смущеніе, совершенно неожиданно для Огюста, указывая ему такіе промахи, къ которымъ онъ не считалъ себя способнымъ. Будучи свидѣтелемъ заботливости и нѣжности Аполлины къ своему супругу, маркизъ спрашивалъ самого себя, не было ли бы непростительно ему нарушить счастье человѣка, который обходился съ нимъ какъ съ сыномъ, сдѣлалъ своимъ наслѣдникомъ, — смутить покой этой молодой женщины, которая, быть можетъ, любила его (Огюстъ теперь не могъ бы жить безъ этой надежды), но въ невинности души своей видѣла въ немъ только своего брата.

Человѣкъ неизбѣжно подчиняется нравственной атмосферѣ, которая его окружаетъ, и потому подобныя мысли, почерпнутыя, безъ сомнѣнія, не въ томъ свѣтѣ, гдѣ Огюстъ жилъ до сихъ поръ, часто занимали умъ его, такъ что онъ былъ очень доволенъ подъ конецъ тѣмъ, что промолчалъ и не нашелъ даже случая прервать это молчаніе, — тѣмъ больше, что слишкомъ былъ увѣренъ въ безсиліи своемъ устоять противъ могущественнаго влеченія, если бы случилось ему быть наединѣ съ Аполлиною.

Наканунѣ его отъѣзда, всѣ жители Кроасси и гости сидѣли вокругъ пылавшаго камина.

— Какія же намѣренія имѣете вы на новый годъ, племянникъ? спросилъ герцогъ.

— Въ мартѣ, дядюшка, я возвращусь въ свой полкъ, который назначенъ въ Валансьенъ, а будущую зиму пріѣду провести въ Парижѣ.

— Такъ вы опять пришлете къ намъ Виктора? сказала герцогиня….

— Она ничего и не подозрѣваетъ, сказалъ герцогъ смѣясь: — она все увѣрена, что Кроасси земной рай; но, милая моя, какже можно, чтобы молодой человѣкъ, пользующійся такимъ всеобщимъ вниманіемъ, какъ маркизъ де Блеваль. находилъ здѣсь удовольствіе? Я думаю, онъ не могъ дождаться конца этой недѣли.

— О, Боже мой! сказалъ Огюстъ, котораго глаза выражали все, чего онъ не могъ выговорить.

— Я думаю, продолжала Аполлина: — что маркизу де Блевалю не скучно съ тѣми, которые его любятъ.

— Я долженъ благодарить васъ, кузина….

— А племянникъ, прошу васъ, сказалъ старикъ: — не называть герцогиню кузиною; все напоминающее мнѣ, что Аполлина жена моя, видите ли, слишкомъ для меня пріятно. Зовите ее тетушкой. Я надѣюсь, Огюстъ, прибавилъ онъ съ нѣжностью: — что это вамъ нисколько не помѣшаетъ любить ее и покровительствовать ей. на свѣтѣ, пока вы оба будете жить.

Маркизъ отвѣчалъ дядѣ только искреннимъ пожатіемъ руки.

Какъ былъ бы я низокъ въ собственныхъ глазахъ — думалъ маркизъ — если бы сталъ обманывать этого превосходнаго человѣка. Впрочемъ, презабавно, что я не могу говорить о любви съ единственною женщиною, которую полюбилъ.

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Благодаря своему доброму сердцу, не испорченному жизнью куртизановъ, Огюстъ избавился отъ угрызеній совѣсти, которыя пришлось бы ему испытать, если бы онъ нарушилъ спокойствіе послѣднихъ дней своего благодѣтеля: скоро послѣ отъѣзда маркиза изъ Кроасси, утромъ, герцогъ найденъ былъ мертвымъ въ постели: онъ былъ убитъ апоплексическимъ ударомъ.

Въ сильномъ огорченіи отъ потери добраго друга, Аполлина согласилась на убѣжденія мадемоазель де ла Пейроньеръ, которая, видя, что пребываніе въ Кроасси только увеличиваетъ печаль несчастной ея подруги, старалась перевезти ее въ Сенъ-Шомонъ. Герцогиня провела цѣлый годъ своего вдовства въ этомъ монастырѣ, оплакивая потерю неоцѣненнаго друга, молясь за него со всею надеждою, что лучшій изъ людей будетъ милостиво принятъ на небесахъ.

Наконецъ насталъ день, въ который новый герцогъ де Кроасси могъ упасть къ ногамъ той, которую такъ долго обожалъ въ молчаніи, и только въ этотъ день Аполлина узнала, что ея дружба къ Огюсту была любовью.

Герцогиня приносила съ собою пятьдесятъ тысячъ ливровъ дохода и превосходную землю, которое мня носилъ Огюстъ, а потому маркиза не нашла никакихъ препятствій къ этому браку и даже поспѣшила написать въ Римъ, чтобы испросить разрѣшеніе папы.

Мадемоазель де ла Пейроньеръ всегда думала, что герцогъ, имѣя всего двадцать-девять лѣтъ, непремѣнно женится въ другой разъ, и очень радовалась, что Аполлина, а не другая женщина, стала матерью Виктора; но какъ лѣта слишкомъ сильно вкоренили въ ней первыя понятія о значеніи и важности происхожденія, то она очень мало заботилась о томъ, играетъ ли сердце какую нибудь роль въ этомъ бракѣ.

— Вы не могли сдѣлать лучшей партіи. говорила она своей молодой подругѣ: — потому что черезъ нее не оставляете одного изъ прекраснѣйшихъ именъ Франціи и все-таки остаетесь герцогинею.

Конецъ

<Перевод А. И. Кронеберга>

"Современникъ", №№ 1—5, 1850

---

1. Акціи, пущенныя въ началѣ по пяти сотъ ливровъ, возвысились до осьмнадцати и двадцати тысячъ ливровъ.
2. Лау едва спасся отъ ярости народа. Онъ умеръ въ нищетѣ, въ Венеціи, оставивши во Франціи на шесть милліоновъ недвижимаго имѣнія, которое было продано въ пользу его жертвъ.
3. Не дворянокъ называли въ то времч mademoiselle, даже если онѣ были замужемъ.
4. Для этихъ представленій, въ которыхъ больше всѣхъ отличалась мадамъ де Помпадуръ вагъ пѣвица и актриса, въ Версали устроили театръ въ кабинетѣ медалей. Зрителей всегда было немного — ихъ назначалъ самъ король.
5. Розальба Карріера родилась въ Италіи и была членомъ французской академіи живописи. Ея картины en pastel была въ это время въ большомъ ходу. Она умерла въ Венеціи, въ 1757 году.
6. Въ то время за каретой стояло всегда по крайней мѣрѣ два лакея.
7. Братъ мадамъ де Помпадуръ.
8. Хирургъ лейбъ-гвардіи короля, знамѣнитый въ ту эпоху.
9. Знаменитый въ то время докторъ.
10. Бѣднымъ давали по аршину сукна, по экю въ три франка и по факелу.
11. Салонъ и спальню обивали сѣрымъ и завѣшивали зеркала; последнія — чернымь. Во время траура комнаты освѣщали только жолтыми свѣчами.
12. Людовикъ XV учредилъ фарфоровую фабрику во Франціи — сперва въ Венсенѣ, а послѣ въ Севрѣ, когда во Франціи дошли до того, что стили дѣлитъ фарфоръ, подобный саксонскому. Ежегодно привозили во дворецъ произведенія этихъ фабрикъ, и король заставлялъ куртизановъ покупать эта вещи.
13. Тогда поединки происходили въ уединенныхъ мѣстахъ Парижа, за углами иныхъ церквей и т. п.