Диалектика природы (Энгельс)/Глава 7

Диалектика природы — ЗАМЕТКИ 1881—1882 гг.
автор Фридрих Энгельс, пер. под ред. Д. Б. Рязанова

Оригинал: нем. Dialektik der Natur. — Перевод созд.: 1873—1876, опубл: 1925. Источник: Энгельс Ф. Диалектика природы. М.: Партиздат, 1934; ilhs.narod.ru. • Текст, озаглавленный как Диалектика природы, был впервые опубликован по рукописи Энгельса в 1925 году акад. Д. Б. Рязановым, упоминание участия последнего сохранялось в изданиях, вышедших до 1931 года. Текст приводится по изданию 1934 года. Исправлена орфография.

ЗАМЕТКИ 1881—1882 гг.

Познание. У муравьев иные глаза, чем у нас, они видят хими-ческие (?) лучи (Nature, 8 июня 1882 г., Леббок) -[105], но мы в познании этих невидимых для нас лучей пошли значительно дальше, чем му-равьи, а тот факт, что мы можем доказать, что муравьи видят вещи, которые для нас невидимы, и что доказательство этого основывается на восприятиях нашего глаза, показывает, что специальное устрой-ство человеческого глаза не является абсолютной границей для человеческого познания. К нашему глазу присоединяются не только другие чувства, но и деятельность нашего мышления. Относительно последнего при-ходится сказать то же, что и относительно глаза. Чтобы узнать, чего может достигнуть наше мышление, нет вовсе нужды через сто лет после Канта определять границы мышления из критики разума, из исследования орудия познания; неправильно поступает и Гельм-гольц, когда видит в недостаточности нашего зрения (которая ведь необходима: глаз, который видел бы все лучи, именно поэтому не видел бы ничего) и в устройстве нашего глаза, ставящем нашему зрению определенные пределы, да и в этих пределах не дающем полной точности зрения, — доказательство того, что глаз дает нам ложные или неточные сведения о свойствах видимого нами. То, чего может достигнуть мышление, мы видим скорее из того, чего оно уже достигло и еще ежедневно достигает. И этого вполне достаточно как в смысле количества, так и в смысле качества. Наоборот, исследова-ние форм мышления, рассудочных определений, очень благодар-ная и необходимая задача, и ее выполнил после Аристотеля систе-матически только Гегель. Разумеется мы никогда не узнаем того, какими представляются муравьям химические лучи. Кого это огорчает, тому ничем не помочь. Диалектическая логика, в противоположность старой, чисто фор-мальной логике, не довольствуется тем, чтобы перечислить и сопо-ставить без связи формы движения мышления, то есть различные формы суждения и умозаключения. Она, наоборот, выводит эти формы одну из другой, устанавливает между ними отношение субординации, а не координации, она развивает высшие формы из низших. Гегель, верный своему делению всей логики, группирует суждения -[106] на:

1. Суждения наличного бытия, простейшую форму суждения, где о какой-нибудь отдельной вещи высказывается, утвердительно или отрицательно, некоторое общее свойство (положительное сужде- 100 ние: роза красна; отрицательное: роза не голубая; бесконечное суждение: роза не верблюд)

2.Суждения рефлексии, где о субъекте высказывается некоторое отношение (единичное суждение: этот человек смертен; частное: некоторые, многие люди смертны; универсальное: все люди смертны; или: человек смертен).

3. Суждения необходимости, где о субъекте высказывается его субстанциальная определенность (категорическое суждение: роза есть растение; гипотетическое суждение: когда восходит солнце, становит-ся день; разделительное: лепидосирена — либо рыба, либо амфибия).

4. Суждения понятия, в которых о субъекте высказывается, насколько он соответствует своей всеобщей природе, или, как выра-жается Гегель, своему понятию (ассерторическое суждение: этот дом плохой; проблематическое: если этот дом сделан так-то, то он хорош; аподиктическое: дом, сделанный так-то и так-то, хорош).

1) Единичное суждение, 2) особенное, 3) всеобщее^[1] -[107].

Какой сухой вид ни имеет все это и какой произвольной ни кажется на первый взгляд местами эта классификация суждений, но внутренняя истина и необходимость этой группировки станет ясной всякому, кто проштудирует гениальные рассуждения Гегеля об этом в Большой логике (Werke, V, стр. 63—115). Но насколько эта группировка обоснована не только законами мышления, но и законами природы, можно показать на очень известном, взятом из другой области примере.

Уже доисторические люди знали практически, что трение порождает теплоту, когда они открыли — может быть, уже сто тысяч лет назад—способ получать огонь трением, а гораздо раньше согре-вали холодные части тела растиранием их. Но отсюда до открытия того, что трение есть вообще источник теплоты, прошло кто его знает сколько тысячелетий. Но так или иначе настало время, когда человеческий мозг развился настолько, что мог высказать суждение:

трение есть источник теплоты — суждение наличного бытия и притом положительное суждение.

Прошли новые тысячелетия, пока в 1842 г. Майер, Джоуль и Колдинг не изучили этот специальный процесс в его отношениях к открытым за это время другим аналогичным процессам, то есть изучили его в его отношениях к его ближайшим общим условиям и смогли формулировать такого рода суждение: всякое механическое движение способно превратиться при помощи трения в теплоту. Итак вот сколько времени и сколько эмпирических знаний потребовалось, чтобы продвинуться в познании вопроса от вышеприведен-ного положительного суждения и наличного бытия до этого универсального суждения рефлексии.

101

Но отныне дело пошло быстрее. Уже три года спустя Майер смог поднять — по крайней мере по существу — суждение рефлексии на ту высоту, на которой оно находится теперь. Любая форма движения способна и вынуждена при определен-ных для каждого случая условиях превpaтиться прямо или косвенно в любую другую форму движения: суждение понятия, и притом апо-диктическое, — высшая вообще форма суждения. Итак то, что у Гегеля является развитием логической формы су- ждений как таковой, выступает здесь перед нами как paзвитие наших опирающихся на эмпирическую основу теоретических сведений о природе движения вообще. Это показывает, что законы мышления и законы природы необходимо согласуются между собой, если они только правильно познаны. Мы можем рассматривать первое суждение как суждение единич- ности: в нем регистрируется единичный факт, что трение порождает теплоту. Второе суждение можно рассматривать как суждение осо- бенности: особенная форма движения, механическая, обнаруживает свойство переходить при особенных обстоятельствах (благодаря трению) в другую особенную форму движения, в теплоту. Tpeтье суждение это — суждение всеобщности: любая форма движения, оказывается, способна и должна превращаться в любую иную форму движения. В этой форме закон достиг своего последнего выражения. Благодаря новым открытиям мы можем найти новые доказательства его, придать ему новое, более богатое содержание. Но к самому закону, как он здесь выражен, мы не можем прибавить более ничего. В своей всеобщности, в которой одинаково всеобщи форма и содержание, он неспособен к дальнейшему расширению: он — абсолютный закон природы. К сожалению, дело хромает в случае формы движения белка, alias жизни, до тех пор пока мы не можем изготовить белка.

Единичность, особенность, всеобщность — вот те три категории, в рамках которых движется все «учение о понятии». При зтом пере-ход от единичного к особенному, а от особенного ко всеобщему совер-шается не одним, а многими способами, и Гегель довольно часто иллю-стрирует его на примере перехода: индивид, вид, род. И вот прихо-дят Геккели со своей индукцией и выдвигают против Гегеля, видя в этом какой-то большой подвиг, ту мысль, что надо переходить от единичного к особенному и затем от особенного к всеобщему, от ин-дивида к виду, а затем от вида к роду, позволяя затем делать дедук-тивные умозаключения, которые должны уже повести дальше! Эти люди так уперлись в противоположность между индукцией и дедук-цией, что сводят все логические формы умозаключения к этим двум, не замечая при этом вовсе, что они:

1) применяют под этим названием бессознательно совершенно другие формы умозаключения, 2) не поль-зуются всем богатством форм умозаключения, поскольку их нельзя втиснуть в рамки этих двух форм, и 3) превращают благодаря этому сами эти формы — индукцию и дедукцию — в чистейшую бессмыслицу.

102

Однако выше доказано также, что для суждения необходима не только кантовская «способность суждения», но способность сужде-ния вообще.

Гофман (Ein Jahrhundert Chemie unter den Hohenzollern)-[108] характеризует натурфилософию ссылкой на фантазера Розенкранца, которого не признает ни один настоящий гегельянец. Делать натур-философию ответственной за Розенкранца так же нелепо, как если бы Гофман захотел сделать Гогенцоллернов ответственными за открытие Маркграфом свекловичного сахара.

Бессмыслица у Геккеля: индукция против дедукции. Точно де-дукция не == умозаключению, следовательно и индукция является дедукцией. Это происходит от поляризирования -[109].

Путем индукции было найдено сто лет назад, что раки и пауки являются насекомыми, а все низшие животные—червями. При по- мощи той же индукции теперь найдено, что это нелепость и что существует х классов. В чем же преимущество так называемого ин-дуктивного умозаключения, которое может оказаться столь же лож-ным, как и так называемое дедуктивное умозаключение? Ведь основа его — классификация. Индукция не в состоянии доказать, что когда-нибудь не будет найдено млекопитающее животное без молочных желез. Прежде сосцы считались признаком млекопитающего, но утконос не имеет вовсе сосцов. Вся эта вакханалия с индукцией создана англичанами, начиная от Уэвелля и т. д. -[110], которые подходили престо математически и таким образом сочинили противоположность индукции дедукции. Старая и новая логика не знают об этом ничего. Все формы умозаклю-чения, начинающие с единичного, экспериментальны и основываются на опыте. Индуктивное умозаключение начинается даже с А—Е—-В (всеобщ.). Для силы мысли наших естествоиспытателей характерно то, что Геккель -[111] фанатически выступает на защиту индукции как раз в тот самый момент, когда результаты индукции —классификация — посюду поставлены под вопрос (Limulus—паук; Ascidia—позво-ночное или chordatum; Dipnoi, вопреки первоначальному определе--нию амфибий, оказываются рыбами) и когда ежедневно открываются новые факты, опрокидывающие всю прежнюю индуктивную класси-исацию. Какое великолепное подтверждение слов Гегеля, что индук-тивное умозаключение по существу проблематическое! Мало того: благодаря успехам теории развития даже вся классификация орга-низмов отнята у индукции и сведена к «дедукции», к учению о происхождении—какой-нибудь вид буквально дедуцируется, вы-водится из другого путем происхождения, а доказать теорию раз-вития при помощи простой индукции невозможно, так как она цели- ком антииндуктивна. Благодаря индукции понятия сортируются: вид,

103

род, класс; благодаря же теории развития они стали текучими, а значит и относительными; а относительные понятия не поддаются индукции.

Индукция и дедукция. Геккель, Schopfungegeschichte, S. 76-77) Умозаключение поляризуется на индукцию и дедукцию!^[2]

Hegel, Geschichte der Philosophic, Griechische Philosopllic (Natur-anschaung der Alten), Bd. I. -[112].

<Фалес>. О первых философах Аристотель (Метафизика, 1. 3) говорит, что они утверждают: "То, из чего есть все сущее и из чего оно возникает как из первого, и во что оно возвращается как в последнее, и что в качестве субстанции (….) остается всегда тем же самым и изменяется только в своих качествах (….), это—стихии (…..) и принцип (….) всего сущего. Поэтому они придерживаются того взгляда, что ни одна вещь не становится (…….) и не преходит, ибо одна и та же природа сохраняется всегда (стр. 198). Таким образом уже здесь перед нами целиком первоначальный сти-хийный материализм, который естественно считает при своем возни-кновении само собою разумеющимся единство в бесконечном много-образии явлений природы и ищет его в чем-то определенно телесном, в чем-то особенном, как Фалес в воде.

Цицерон говорит о Фалесе: «Милетец…. утверждал, что вода есть начало вещей, а бог — тот разум, который все создал из воды» (Dе Natura Deorum, 1, 10). Гегель правильно замечает, что это—прибавка Цицерона, и добавляет к этому: «Но вопрос о том, верил ли еще Фалес кроме того в бога, нас здесь не касается; речь идет здесь не о допущениях, верованиях, народной религии… и если бы он и говорил о боге как творце всех этих вещей из вода, то мы все же не знали бы благодаря этому ничего больше об этом существе… Это пустое слово без какого бы то ни было содержания» (стр. 209, около 600—605 г.).

Древнейшие греческие философы были одновременно естествоиспытателями: Фалес был геометром, он определил продолжительность года в 365 дней, предсказал, говорят, одно солнечное затмение. Анаксимандр изготовил солнечные часы, особую карту (…..) суши и моря и различные астрономические инструменты. Пифагор был математиком.

У Анаксимандра из Милета, по Плутарху (Quaest, convival. VIII, 8):

«человек произошел от рыбы, вышел из воды на сушу», (стр. 213)^[3]. Для него (……..), причем он не определяет (….) этого (…..) ни как воздух, ни как воду или что-нибудь другое. (Diog. Laert. II, § 1.) Гегель (стр. 215) правильно переводит это бесконечное словами: «неопределенная материя» (около 580 г.). Анаксимен из Милета принимает за принцип и основной элемент воздух, который у него бесконечен. (Cicero, De Natura Deorum, I, 10 и т. д.) «Из него выходит все, в него возвращается обратно все» (Плутарх, De placitis pnilos., I, 3.) При этом воздух (….==…..)

104

«подобно тому как наша душа есть воздух, так и некий дух (…) и воздух держат весь мир. Дух и воздух равнозначащи» (Плутарх). Душа и воздух рассматриваютя как всеобщая среда (около 555 г.)

Уже Аристотель говорит, что эти древние философы ищут перво- существо в каком-то виде материи: и воздухе и воде (и, может быть, Анаксимандр в чем-то промежуточном между ними); позже Гера- клит — в огне, но ни один из них— в з емле, из-за ее сложного состава (……). (Метафизика, I, 8, стр. 217.)

О всех них Аристотель замечает правильно, что они оставляют необъясненным происхождение движения. Стр. 218 и след. Пифаrop из Самоса (около 540 г.): Число — у него основной прин-цип: «что число есть сущность всех вещей, и вообще организация все-|ленной в ее свойствах есть гармоническая система чисел и их отно-шений»^[4]. (Аристотель, Метафизика, I, 5 passim.) Гегель правильно обращает внимание на «смелость подобной идеи, которая сразу унич-тожает таким образом все, что кажется представлению сущим или сущностным (истинным), и устраняет чувственную сущность»113 и ищет сущности в логической категории, хотя бы очень ограниченной и односторонней. Подобно тому как число подчинено определенным законам, так подчинена им и вселенная: этим впервые высказывается мысль о закономерности вселенной. Пифагору приписывают сведение музыкальной гармонии к математическим отношениям. Точно так же: «В середине пифагорейцы поместили огонь, а землю рассматривали как звезду, которая движется по кругу около этого центрального тела». (Аристотель, Метафизика,!, 5.) Но этот огонь не был солнцем; во всяком случае тут первая догадка о том, что земля движе-тся.

Гегель высказывает по поводу планетной системы следующее замечание: «…Математика не сумела еще объяснить гармонию, кото-рой определяются расстояния от солнца. Мы знаем точно эмпири-ческие числа, но все они имеют вид случайности, а не необходимости. Мы знаем, что расстояния обнаруживают приблизительно некоторую правильность, и благодаря этому удачно предположили существова-ние планет между Марсом и Юпитером там, где позже открыли Цереру, Весту, Палладу и т. д. Но астрономия еще не нашла здесь последовательного разумного ряда. Она, наоборот, относится с презре-нием к мысли о правильном изображении этого ряда; но сам по себе это крайне важный пункт, которого не следует забывать», стр. 267.

Несмотря на наивно-материалистический характер мировоззре-ния в целом, уже у древнейших греков имеется ядро позднейших разногласий. Уже у Фалеса душа есть нечто особенное, отличное от телa (он же приписывает магниту душу), у Анаксимена она — воздух (как в книге Бытия); у пифагорейцев она уже бессмертна и пересе-ляется из тела в тело; тело носит для них чисто случайный характер. И у пифагорейцев душа есть осколок эфира (……..) (Diog. Laert., VIII, 26—28), где холодный эфир есть воздух, а плот-ный—есть море и влажность.

Аристотель правильно упрекает пифагорейцев также в следую-щим: своими числами «они не объясняют, как становится движение и как без движения и изменения совершается возникновение и

105

гибель, или же состояния и деятельности небесных вещей» (Мета-физика, 1,8).

Пифагор, говорят, открыл тожество yтpeнней и вечерней звезды и то, что луна получает свой свет от солнца. Наконец он открыл Пифагорову теорему. «Говорят, что, когда Пифагор открыл эту теорему, он принес гекатомбу. И замечательно, что радость его была по этому поводу так велика, что он устроил большое празднество, на которое были приглашены богачи и весь народ: это стоило того. Вот веселье радость духа (познание) — за счет быков» (стр. 279).

Элейцы.^[5] Левкипп и Демокрит. «Левкипп и его товарищ Демокрит считают элементами полное и пустое и при этом утверждают, что первое есть бытие, а второе — небытие. Полное и плотное (то есть атомы) есть бытие, а пустое и разреженное—небытие. Поэтому,—утверждают они, —бытие отнюдь не больше, чем небытие… То и другое в каче-стве материала является причиной всего сущего. Подобно тем, ко торые считают, что единое есть субстанциальная сущность и выводят все остальное из ее свойств, —и они также утверждают, что paзличия их (то есть атомов) являются причиной всего остального. Они утверждают, что есть троякого рода различия: по форме, по порядку и по положению…. А отличается от N по форме, AN от NA — по порядку, Z от N — по положению. (Aristot., Metaph., I. I, с. 4.) (Левкипп) „впервые предположил, что атомы суть элементы… Он говорит, что из них возникают беспредельные миры и снова на них распадаются. Возникают же миры следующим образом: благо- даря отрыву от беспредельного множество тел всевозможных форм несется в великую пустоту. Собираясь вместе, они образуют один вихрь, в котором, сталкиваясь и многообразно вращаясь, сходные тела выделяются вместе. Ввиду того, что из-за своего множества oни не могут вращаться в равновесии, наиболее тонкие направляются за пределы пустоты, как при просеивании через сито. Остальные же остаются вместе и, переплетаясь, соединяются друг с другом и обра зуют первую шаровидную систему“. (Diоg. Laert., I., IX, с. 6.)

Следующее—об Эпикуре: „Атомы движутся непрерывно (ниже он говорит, что они движутся и с одинаковой скоростью), ибо пустота одинаково вмещает как самый легкий из них так и самый тяжелый. И нет у атомов никаких иных качественных отличий, кроме формы, величины и тяжести… Но и не всякая величина им свойственна… Еще никто никогда чувственно не видел атомов. (Diog. Laert., I., X, § 43, 44.) И по необходимости атомы обладают одинаковой скоростью, когда они несутся через пустоту и не встречают на своем пути никаких препятствий, ибо тяжелые атомы движутся не быстрее, чем малые и легкие, когда им ничто не мешает, и малые — не быстрее, чем большие, так как все они имеют соответствующий проход, поскольку ничто не преграждает им путь“ (loc. cit., § 61). „Итак ясно, что единое есть известная природа в каждом роде вещей и что ни для одной вещи это единое не оказывается ее природой“ (Aristot., Metaph., I, IX, с. 2.)

106

Как бы ни упирались естествоиспытатели, но ими управляют философы. Вопрос лишь в том, желают ли они, чтобы ими управлял какой-нибудь скверный модный философ, или же они желают руководиться разновидностью теоретического мышления, основы вающейся на знакомстве с историей мышления и его завоеваний. Физика, берегись метафизики! Это совершенно верно, но в другом смысле. Естествознание, довольствуясь отбросами старой метафизики, вслед за философией тянуло еще свое мнимое существование. Лишь когда естествознание и история впитают в себя диалектику, лишь тогда весь философский хлам — за исключением чистого учения о мышлении—станет излишним, растворится в положительной науке. Случайность и необходимость. Другая противоположность, в плену которой находится метафизика, это—противоположность между случайностью и необходимостью. Есть ли что-нибудь более противоречащее друг другу, чем обе эти логические категории? Как возможно, что обе они тожественны, что случайное необходимо, а необходимое точно так же случайно? Обычный здравый смысл, а с ним и большинство естествоиспытателей, рассматривает необходимость и случайность как категории, безусловно исключающие друг друга. Какая-нибудь вещь, какое-нибудь отношение, какой-нибудь процесс либо случайны, либо необходимы, но не могут быть и тем и другим^[6]. Таким образом оба существуют бок о бок в природе: в последней заключаются всякого рода предметы и процессы, из которых одни случайны, другие необходимы, причем важно только одно — не смешивать их между собой. Так, например, принимают главные видовые признаки за необходимые, считая остальные различия у индивидов одного и того же вида случайными; и это отноСИТСЯ к кристаллам, как и к растениям и животным. При этом ^[7] в свою очередь низшая группа рассматривается как случайная по отношению с высшей: так, например, считают случайным то, сколько имеется различных видов genus felis или agnus, или сколько имеется родов и порядков в каком-нибудь классе, или сколько существует индивидов в каждом из этих видов, или сколько имеется различных видов животных в определенной области, или какова вообще фауна, флора. А затем объявляют необходимое единственно достойным научного интереса, а случайное — безразличным для науки. Это озна-чает следующее: то, что можно подвести под законы, что следовательно знают, то интересно, а то, чего нельзя подвести под законы, чего следовательно не знают, то безразлично, тем можно пренебречь. Но при такой точке зрения прекращается всякая наука, ибо задача ее ведь в том, чтобы исследовать то, чего мы не знаем. Это означает следую-

107

щее: что можно подвести под всеобщие законы, то считается необхо- димым, а чего нельзя подвести, то считается случайным. Легко ви- деть, что это такого сорта наука, которая выдает за естественное то, что она может объяснить, сводя непонятное ей к сверхъестественным причинам. При этом по существу дела совершенно безразлично, на-зову ли я причину непонятных явлений случаем или богом. Oба эти названия являются лишь выражением моего незнания и поэтому не относятся к ведению науки. Наука перестает существовать там, где теряет силу необходимая связь.

Противоположную позицию занимает детерминизм, перешедший в естествознание из французского материализма и рассчитывающий покончить со случайностью тем, что он вообще отрицает ее. Согласно этому воззрению в природе господствует лишь простая, непосредственная необходимость. Что в этом стручке пять горошин, а не четыре или шесть, что хвост этой собаки длиною в пять дюймов, а не длиннее или короче на одну линию, что этот цветок клевера был оплодотворен в этом году пчелой, а тот— нет, и притом этой определенной пчелой и в это определенное время, что это определенное, yнесенное ветром семя одуванчика взошло, а другое — нет, что в прошлую ночь меня укусила блоха в 4 часа утра, а не в 3 или в 5, и притом в правое плечо, а не в левую икру,—все это факты, вызванные неизменным сцеплением причин и следствий, связаны незыблемой необходимостью, и газовый шар, из которого возникла солнечная система, был так устроен, что эти события могли произойти только так, а не иначе. С необходимостью этого рода мы все еще не выходим из гра-ниц теологического взгляда на природу. Для науки совершенно без-различно, назовем ли мы это, вместе с Августином и Кальвином, извечным решением божиим, или, вместе с турками, кисметом, или же назовем необходимостью. Ни в одном из этих случаев не может быть речи об изучании причинной цепи, ни в одном из этих случаев мы не двигаемся с места. Так называемая необходимость остается простой фразой, а благодаря этому и случай остается тем, чем он был. До тех пор, пока мы не можем показать, от чего зависит число горошин и стручке, оно остается случайным; а оттого, что нам скажут, что этот факт предвиден уже в первичном устройстве солнечной системы, мы не подвигаемся ни на шаг дальше. Мало того: наука, которая взялась бы проследить этот случай с отдельным стручком в его каузальном сце-плении, была бы уже не наукой, а просто игрой, ибо этот самый стру-чок имеет еще бесчисленные другие индивидуальные — кажущиеся нам случайными — свойства: оттенок цвета, плотность и твердость шелухи, величину горошин, не говоря уже об индивидуальных осо-бенностях, доступных только микроскопу. Таким образом с одним этим стручком нам пришлось бы проследить уже больше каузальных связей, чем в состоянии решить их все ботаники на свете.

Таким образом случайность не объясняется здесь из необходимо-сти; скорее, наоборот, необходимость низводится до чего-то чисто случайного. Если тот факт, что определенный стручок заключает в себе шесть горошин, а не пять или семь, — явление того же порядка, как закон движения солнечной системы или закон превращения энер-гии, то значит действительно не случайность поднимается до уровня необходимости, а необходимость деградируется до уровня случайно-сти. Мало того, можно сколько угодно утверждать, что разнообразие

108

находящихся на определенном участке бок о бок органическихи неорганических видов и индивидов покоится на нерушимой необхо- димости, но для отдельных видов и индивидов оно остается тем, чем было, то есть случайным. Для отдельного животного случайно, где оно родилось, какую среду оно застает вокруг себя, какие враги и сколько именно врагов угрожают ему. Для материнского растения случайно, куда ветер занесет его семя, для дочернего растения —где это семя найдет почну, откуда оно вырастет, и уверение, что и здесь все покоится на нерушимой необходимости, является очень жалким утешением. Хаотическое соединение предметов природы в какой-нибудь определенной области или даже на всей земле остается, при всем извечном, первичном детерминировании его, таким, каким оно было, — случайным.

В противовес обоим этим взглядам выступает Гегель с неслыхан-ными до того утверждениями, что случайное имеет основание, ибо оно случайно, но точно так же не имеет никакого основания, ибо оно случайно; что случайное необходимо, что необходимость сама опре-деляет себя как случайность и что, с другой стороны, эта случайность есть скорее абсолютная необходимость (Logib., книга II, отдел: Действительность) -[114]. Естествознание предпочло игнорировать эти положения как парадоксальную игру слов, как противоречащую себе самой бессмыслицу, закоснев теоретически в бессодержательности вольфовской метафизики, согласно которой нечто либо случайно, либо необходимо, но ни в коем случае ни то, ни другое одновременно, или в столь же бессодержательном механическом детерминизме, который на словах отрицает случайность в общем, чтобы на практике признать ее в каждом отдельном случае.

В то время как естествознание продолжало так думать, что сделало оно в лице Дарвина?

Дарвин в своем составившем эпоху произведении исходит из крайне широкой, покоящейся на случайности фактической основы. Именно незаметные случайные различия индивидов внутри отдельных видов, различия, которые могут усиливаться до изменения самого характера вида, ближайшие даже причины которых можно указать лишь в самых редких случаях, именно они заставляют его усомниться в прежней основе всякой закономерности в биологии, усомниться в понятии вида, в его прежней метафизической неизменности и постоянстве. Но без понятия вида вся наука теряла свой смысл. Все ее отрасли нуждались в понятии вида: чем были бы без понятия вида анатомия человека, антропология, геология, палеонтология, ботаника и т. д.? Все результаты этих наук стали не только спорными, но были просто уничтожены. Случайность уничтожает необходимость, как ее понимали до сих пор. Прежнее представление о необходимости отка-зывается служить. (Накопленный за это врегля материал, относя- щийся к случайности, устранил и уничтожил старое представление о необходимости.)^[8] Сохранять его значит навязать природе в каче-стве закона противоречащее самому себе и действительности произ-вольное логическое построение, значит отрицать всякую внутрен- нююнеобходимостьв живой природе, значит вообще объявить хаоти-

109

ческое царство случая единственным законом живой природы. Неужели закон и пророки потеряли весь свой авторитет! — кричали вполне последовательно биологи всех школ -[115].

Во-первых, Кекуле. Далее: систематизацию естествознания, кото- рая становится теперь все более и более необходимой, можно найти лишь в связях самих явлений. Так механическое движение неболь- ших масс на какой-нибудь планете кончается контактом двух тел, проявляющимся в двух, отличающихся друг от друга лишь по сте- пени, формах—трения и удара. Поэтому мы изучаем сперва механическое действие трения и удара. Но мы находим, что оно этим не исчерпывается: трение производит теплоту, свет и электричество, удар — теплоту и свет, а может быть, и электричество. Таким образом мы имеем превращение молярного движения в молекулярное. Мы вступаем и область молекулярного движения, в физику, и продолжаем свои исследования. Но и здесь мы находим, что молекулярное движение не является завершением исследования. Электричество переходит в химические явления и происходит от химических явлений, теплота и свет тоже; молекулярное движение превращается в атомное движение—область химии. Изучение химических процессов наталкивается на органический мир как область исследования, как на мир, в ко-тором химические процессы происходят согласно тем же законам, но при иных условиях, чем в неорганическом мире, для объяснения ко-торого достаточно химии. Все химические исследования органиче-ского мира приводят в последнем счете к одному телу, которое, будучи результатом обычных химических процессов, отличается от всех дру-гих тел тем, что является самостоятельным, постоянным химиче-ским процессом,—приводят к белку. Если химии удастся изготовить этот белок в том определенном виде, в котором очевидно он возник, в виде так называемой протоплазмы, — в том определенном или, вер-нее, неопределенном виде, в котором он потенциально содержит в себе все другие формы белка (причем нет нужды принимать, что су-ществует только один вид протоплазмы), то диалектический переход совершится здесь и реально, то есть будет закончен. До тех пор дело остается в области мышления, alias гипотезы. Если химии удастся изготовить белок, то химический процесс выйдет из своих собствен-ных рамок, как мы видели это выше относительно механического процесса. Он проникнет в обширную область органической жизни. Физиология есть разумеется физика и в особенности химия живого тела, но вместе с тем она перестает быть специально химией: с одной стороны, сфера ее действия здесь ограничивается, но, с другой, она поднимается на высшую ступень.

Фурье (Nouveau Monde Industriel et Societaire)-[116]. Элемент нера-венства -»человек, будучи по инстинкту врагом равенства" (стр. 59).

«Этот механизм мошенничеств, который называют цивилиза-цией» (стр. 81).

«Надо было бы перестать назначать их (женщин), как это водится у нас, для неблагодарных функций, давать им рабские роли, которые предназначает им философия, уверяющая, будто женщина создана

110

только для того, чтобы мыть горщки и чинить старые штаны» (стр.141)

«Бог уделил мануфактурному труду долю привлекательности, соответствующую лишь четверти времени, которое общинный человек может посвятить труду». Поэтому остальная часть времени должна быть посвящена земледелию, скотоводству, кухне, промышлен- ным беднякам (стр 152). .

Нежная мораль, кроткая и чистая подруга торговли» (стр. 161).

Критика морали (стр. 162 и след.).

«В цивилизованном механизме». В современном обществе царит «двоедушие в действии, противоречие между индивидуальным инте- ресом и коллективным», наблюдается «универсальная война индивидов против масс. И наши политические науки осмеливаются гово- рить об единстве действия!» (стр. 172).

«Современные исследователи потерпели повсюду неудачу в изучении природы, потому что они не знали теории исключений или переходов, теории „помесей“. (Примеры „помесей“: айва, персик-нектарин, угорь, летучая мышь и т. д.) (Стр. 191). При абсолютном 0° невозможен никакой газ. Все движения молекул приостановлены. Малейшее давление, следовательно их собственное притяжение, сдвигает их вместе. Поэтому постоянный газ— немыслимая вещь. Mv2 доказано и для газовых молекул благодаря кинетической теории газов. Таким образом одинаковый закон как для молярных, так и для молекулярных движений. Различие обоих здесь уничтожено -1. Отрицательные величины алгебры реальны лишь постольку, поскольку они относятся к положительным величинам, реальны лишь в своих отношениях к последним; взятые вне этого ношения, сами по себе, они мнимы. В тригонометрии и аналитиче-кой геометрии, вместе с построенными на них отраслями высшей математики, они выражают определенное направление движения, противоложное положительному направлению. Но можно с одинаковым успехом отсчитывать синусы и тангенск как в первом, так и в четвертом квадрантах и значит можно обратить плюс в минус. Точно так же в аналитической геометрии можно отсчитывать абсциссы в круге, либо начиная с периферии, либо начиная с центра и вообще у кривых в направлении, обозначаемом обыкновенно минусом, и при этом мы получаем правильное рациональное уравнение кривой. Здесь + существует только как дополнение —, и обратно. Но алгебра в своих абстракциях рассматривает их как действительные самостоятельные величины, без отношения к какой-нибудь большей, положительной величине.

Если Гегель рассматривает силу и проявление, причину и действие как тожественные, то это доказывается переменой форм

111

материи, где paвноценность их доказана математически^[9] . В мире уже заранее иризнано: сила измеряется проявлением ее, причина — действием.

Развитие, например, какого-нибудь понятия или отношения (по- ложительное и отрицательное, причина и действие, субстанция и акциденция в истории мышления относится к развитию его в го- лове отдельного диалектика, как развитие какого-нибудь opганизма в палеонтологии—к развитию его в эмбриологии (или, cкорее, в истории и в отдельном зародыше). Что это так, было впервые открыто Гегелем для понятий. В историческом развитии случайность играет свою роль, которая в диалектическом мышлении, как и в развитии зародыша, выражается в необходимости.

Абстрактное и конкретное. Общий закон изменения формы дви- жения гораздо конкретнее, чем каждый отдельный „конкретный“ пример этого.

Значение названий. В органической химии значение какого-ни- будь тела, а значит также название его, не зависит уже просто от его состава, а скорее от его положения в том ряду, к которому он принадлежит. Поэтому, если мы найдем, что какое-нибудь тело принадлежит к какому-нибудь подобному ряду, то его старое название становится препятствием для понимания и должно быть заменено названием, указывающим этот ряд (парафины и т. д.).

Превращение количества в качество = „механическое мировоз -зрение“, количественное изменение изменяет качество. Этого никогда и не нюхали эти господа!^[10]

Тожество и различие—необходимость и случайность^[11]— при- чина и действие —оба главных противоречия, которые, рассматри- ваемые раздельно, превращаются друг в друга. И тогда должны прийти на помощь „основания“.

Подобно тому как Фурье есть a mathematical poem и все же поле -зен, так Гегель есть a dialectical poem [диалектическая поэма] ^[12]. Применение математики: в механике твердых тел абсолютное, в механике газов приближенное, в механике жидкостей уже труднее; в физике в виде попыток и относительно; в химии простые уравнения первой степени наипростейшей природы; в биологии = 0.

112

Лишь диференциальное исчисление дает естествознанию возможность изобразить математически процессы, а не только состояния, движение. Что положительное и отрицательное равнозначащи, безразлично от того, какую сторону считать положительной, какую отрицательной, и не только и аналитической геометрии, но еще более в физике… См. Сlаusius, стр. 87 и cл. Hegel, Enz. I, стр. 205—206 [117] —пророческое место насчет атомных весов, пo сравнению с тогдашними взглядами физиков, и насчет атома и молекулы как рассудочных определений, по поводу которых имеет право принимать решения мышление. Обыкновенно принимается, что тяжесть есть самый общий признак материальности, то есть что притяжение, а не отталкивание, есть необходимое свойство материи. Но притяжение и отталкивание так неотделимы друг от друга, как положительное и отрицательное, и поэтому можно на основании принципов диалектики предсказать, что истинная теория материи должна отвести отталкиванию такое же важное место, как и притяжению, что основывающаяся только на притяжении теория материи ложна, недостаточна, половинчата. И действительно имеется достаточно явлений, указывающих на это. От эфира нельзя отказаться уже из-за света. Материален ли эфир? Если он вообще есть, то он должен быть материальным, должен подходить под понятие материи. Но он совершенно лишен тяжести. Кометные хвосты считаются материальными. Они обнаруживают сильное отталкивание. Теплота в газе порождает отталкивание и т. д. <Удар и трение. Механика рассматривает действие удара как происходящее в чистом виде, но в действительности происходит иначе. При каждом ударе часть механического движения превращается в теплоту, а трение есть не что иное, как форма удара, которая непрерывно превращает механическое движение в теплоту. (Огонь от трения известен из седой древности.) Декарт открыл, что приливы и отливы вызываются притяжением луны. Он же одновременно со Снеллиусом открыл основной закон преломления света, притом своим собственным способом, отличным от способа Снеллиуса.> * Теория и эмпирия. Ньютон теоретически установил полярное сжатие земли. Кассини же и другие французы еще долго спустя утверждали, основываясь на своих эмпирических измерениях, что земля — эллипсоидальна и что полярная ось—самая длинная.

113

• [Два последних абзаца перечеркнуты карандашом.]

Аристарх Самосский уже за 270 лет до новой эры выдвигал ко-перниковскую теорию о земле и солнце.(Медлер, стр 44 -[118], Вольф, стр. 35—37.) -[119]. Уже Демокрит высказал догадку, что Млечый путь посылает нам объединенный свет бесчисленных небольших звезд (Вольф стр. 313) -[120]. Недурный образчик диалектики природы; согласно современной теории отталкивание одноименных магнитных полюсов объясня- ется притяжением одноименных электрических токов. (Guthrie стр. 264) -[121]. Презрение эмпириков к грекам получает своеобразное освещение когда читаешь например On Electricity Т. Томсона и видишь, что люди, подобные Деви и даже Фарадею, блуждают в потемках (элек- трические искры и т. д.) и ставят опыты, в совершенстве напоми- нающие рассказы Аристотеля и Плиния о физических и химиче-ских фактах. Именно в этой новой науке эмпирики целиком повторяют слепое нащупывание древних. А где гениальный Фарадей намечает правильный след, там филистер Томсон протестует против этого (стр. 397) -[122]. Притяжение и тяготение. Все учение о тяготении сводится к утверждению, будто притяжение есть сущность материи. Это по не- обходимости ложно. Там, где имеется притяжение, оно должно по- рождаться отталкиванием. Поэтому уже Гегель вполне правильно заметил, что сущность материи — это притяжение и отталкивание -[123]. И действительно мы все более и более вынуждены признать, что рассеяние материи имеет границу, где притяжение переходит в отталкивание, и что, наоборот, сгущение оттолкнутой материи имеет rpаницу, где оно становится притяжением. Первая, наивная концепция обыкновенно правильнее, чем позд-нейшая, метафизическая. Так уже Бэкон говорил (после него Бойль, Ньютон, почти все англичане), что теплота есть движение (Бойль уже, что—молекулярное движение). Лишь в XVIII в. она начинает рассматриваться во Франции как calorique (теплород), и взгляд этот более или менее прививается на материке. Геоцентрическая точка зрения в астрономии ограничена и по справедливости отвергается. Но по мере того как мы подвигаемся в своем исследовании вперед, она все более и более вступает в свои права. Солнце и т. д. служат для земли (Гегель, Naturphil., стр. 157). (Все огромное солнце только ради маленьких планет.) Для нас возможна только геоцентрическая химия, физика, биология, ме-теорология, и науки эти ничего не теряют от того, что имеют силу только для земли и поэтому лишь относительны. Если мы серьезно

114

потребуем лишенной центра науки, то мы этим остановим движение всякой науки; с нас достаточно знать, что при равных обстоятельствах повсюду равное (…)*.

Что Конт не является вовсе автором списанной им у Сен-Симона энциклопедической иерархии естествевных наук, видно уже из того, что она служит у него лишь ради расположения учебного материала и в целях преподавания, приводя благодаря этому к сумасшедшему enseignement integral (интегральному обучению), где каждая наука исчерпывается, прежде чем успели приступить к другой, где правильная в основе мысль утрирована до математического абсурда. Физиография. После того как совершился переход от химии к жизни, впервые имеются условия, в рамках которых возникла жизнь, и поэтому впервые появляются геология, метеорология и остальное. А затем и сами различные формы жизни, которые без этого непонятны. В химии новая эпоха начинается с атомистики (поэтому не Ла- вуазье, а Дальтон — отец современной химии) и соответственно с этим в физике — с молекулярной теории (представляющей в другой форме, но по существу лишь другую сторону этого процесса, — с открытия превращения одной формы движения в другую). Новая атомистика отличается от всех прежних тем, что она (если не говорить об ослах) не утверждает, будто материя просто дискретна, а что дискретные части являются различными ступенями (эфирные атомы, химические атомы, массы, небесные тела), различными узловыми точками, обусловливают различные качественные формы бытия у всеобщей материи вплоть по нисходящей линии до потери тяжести и до отталкивания. Гегель построил теорию света и цветов из голых мыслей и при этом впал в грубейшую эмпирию доморощенного филистерского опыта, хотя впрочем с известным основанием, так как пункт этот тогда еще не был выяснен, — например когда он выдвигает против Ньютона смешение красок художниками, стр. 314 внизу -[124]. Оттого что нуль есть отрицание всякого определенного количе-ства он не лишен вовсе содержания. Наоборот, нуль обладает весьма определенным содержанием. Будучи границей между всеми положи-тельными и отрицательными величинами, будучи единственным действительно нейтральным числом, которое не может быть ни + ни --, он представляет не только очень определенное число, но сам по себе важнее всех других ограничиваемых им чисел. Действитель-но, нуль богаче содержанием, чем всякое иное число. Прибавленный к любому числу справа он в нашей системе счисления удесятеряет его. Для этого можно было взять вместо нуля любой другой знак, но лишь

• [В рукописи следует еще одна строка, не разобранная из-за порчи бумаги.]

115

при том условии, чтобы этот знак, взятый сам по себе, означал нуль = 0. Таким образом от природы самого нуля зависит то, что он находит такое приложение и что только он один может найти такое приложение. Нуль уничтожает всякое другое число, на которое его умножают; в качестве делителя какого-нибудь числа он делает его бесконечным, в качестве делимого он делает его бесконечно малым; он — единственное число, находящееся в бесконечном отношении к любому другому числу.0/0 может выражать любое число между —  и +  и представляет в каждом случае действительную величину. Реальное значение какого-нибудь уравнения обнаруживается лишь тогда, когда все члены его перенесены на одну сторону и урав-нение приравнено нулю, как это встречается уже в квадратных урав-нениях и употребляется почти всегда в высшей алгебре. Можно какую-нибудь функцию f (х, у) == 0 приравнять z и потом диференцировать этот z, хотя он = 0, как обыкновенную зависимую перемен-ную и получить его частную производную. Ничто от любого количества само еще количественно не опреде-лено, и лишь потому можно оперировать нулем. Те самые матема-тики, которые совершенно спокойно оперируют нулем, как выше указано, то есть как вполне определенным количественным предста-влением, и ставят его в количественные отношения к другим коли-чественным представлениям, — поднимают страшный вопль, когда находят у Гегеля такое общее положение: ничто от некоторого не-что есть определенное ничто. Перейдем теперь к аналитической геометрии. Здесь нуль — опре-деленная точка, начиная от которой одно направление по из-вестной прямой считается положительным, а противоположное — отрицательным. Таким образом здесь нулевая точка не только так же важна, как любая точка с определенным положительным или отри-цательным значением, но и гораздо важнее всех их: это точка, от ко-торой все они зависят, к которой все они относятся, которой они все определяются. Во многих случаях она может браться даже со-вершенно произвольным образом <в других случаях, где сама при-рода данной задачи ставит ограничения, все-таки остается выбор, по крайней мере между двумя возможностями>. Но раз она взята, она остается средоточием всей операции, часто даже определяет направление линии, на которую наносятся другие точки, конечные точки абсцисс. Если например, — переходя к уравнению круга, — мы примем любую точку периферии за нулевую точку, то линия абсцисс должна проходить через центр круга. Все это находит при-ложение также и в механике, где при вычислении движений приня-тая нулевая точка является опорным пунктом всей операции. <Про-извольно взятая> нулевая точка термометра,—это вполне опреде-ленная нижняя граница температурной области, разделяемой на произвольное число градусов и служащей благодаря этому мерой температур как внутри самой себя, так и высших или низших тем-ператур. Таким образом и здесь она является весьма существенной точкой. И даже абсолютньй нуль термометра не представляет вовсе чистого абстрактного отрицания, а очень определенное состояние материи, именно границу, у которой исчезает последний след само-стоятельного движения молекул, и материя действует только в виде

116

массы. Таким образом где бы мы ни встречались с нулем, он повсюду представляет собой нечто очень определенное и его практическое применение к геометрии, механике и т. д. показывает, что в каче-стве границы он важнее, чем все реальные, ограничиваемые им ве-личины. Единица. Ничто не кажется проще, чем количественная единица, и ничего нет многообразнее, чем последняя, лишь только мы начнем изучать ее в связи с соответственным множеством, с точки зрения различных способов происхожденияя ее из последнего. Единица — это, во-первых, основное число всей системы положительных и отри-цательных чисел, благодаря последовательному прибавлению кото-рого к самому себе возникают все другие числа. Единица есть вы-ражение всех положительных, отрицательных и дробных степеней единицы: 12,  1 , 1-2 все равны единице. Единица есть значение всех дробей, у которых числитель и знаменатель равны. Она—выра-жение всякого числа, возведенного в степень нуль, и поэтому она единственное число, логарифм которого во всех системах один и тот же, именно == 0. Таким образом единица есть граница, делящая на две части все возможные системы логарифмов: если основание больше единицы, то логарифмы всех чисел, больших единицы, положительны; всех чисел, меньших единицы, отрицательны; если основание меньше единицы, то дело происходит наоборот. Таким образом, если каждое число содержит в себе единство, поскольку оно состоит из одних лишь приданных друг к другу единиц, то единица, в свою очередь, со-держит в себе все другие числа. Не только потенциально, поскольку мы можем построить любое число из одних единиц, но и реально, по-скольку единица является определенной степенью любого другого числа. Но те же математики, которые непринужденнейшим образом вводят, где это им нужно, в свои выкладки х°==1 или же дробь, чис-литель и знаменатель которой равны и которая тоже значит пред-ставляет единицу, —математики, которые следовательно применяют математическим образом содержащееся в единстве множество, морщат нос и строят гримасы, когда им говорят общим образом, что единство и множество являются нераздельными, проникающими друг друга понятиями и что множество так же содержится в един-стве, как и единство в множестве. Насколько это верно, легко заме-тать, лишь только мы покинем область чистых чисел. Уже при из-мерении длин, площадей и объемов обнаруживается, что мы можем принять за единицу любую величину соответствующего рода, то же самое относится к измерению времени, веса <теплоты>, движения и т. д. Для измерения клеток миллиметры и миллиграммы слишком велики, для измерения солнечных расстояний или скорости света километр крайне мал. Точно так же крайне мал килограмм для измерения масс планет, а тем более солнца. Здесь-воочию видно, какое многообразие и множество содержится в столь простом на первый взгляд понятии единицы. Статическое и динамическое электричество. Статическое электри-чество, или электричество от трения, получается от переведения в состояние напряжения имеющегося в природе — в форме электри-

117

чества, но в состоянии равновесия, в нейтральном состоянии — го- тового электричества. Поэтому и уничтожение этого напряжения происходит—если и поскольку электричество имеет возможность распространяться—сразу, в виде искры, восстанавливающей снова нейтральное состояние. Наоборот, динамическое, или вольтово электричество происходит от превращения химического движения в электричество. Оно полу-чается при известных, определенных обстоятельствах из растворения цинка, меди и т. д. Здесь напряжение носит не острый характер, а хронический. В каждый момент порождается новое + и — электри-чество из какой-нибудь другой формы движения, а не разделяется на + и — имеющееся уже налицо  электричество. Весь процесс носит текучий характер, поэтому и результат его, электричество, не является мгновенным напряжением и разряжением, а постоянным током, способным снова превратиться на полюсах в химическое дви-жение, из которого он вышел, и это называют электролизом. При этом процессе, а также при получении электричества из химических соединений (причем электричество освобождается вместо теплоты, и к тому же освобождается столько электричества, сколько при других обстоятельствах — теплоты (Grove, p. 210)), можно проследить ток в жидкости. (Обмен атомов в соседних молекулах — вот что такое ток.) Так как это электричество по своей природе ток, то именно поэтому оно не может быть прямо превращено в электричество напряжения. Но при помощи индукции нейтральное электричество, существую-щее уже как таковое, может быть денейтрализировано. В соответ-ствии с природой вещей индуцируемое электричество должно будет следовать за индуцирующим, а значит должно будет тоже быть те-кучим. Но здесь очевидно имеется возможность конденсировать ток и превратить его в электричество напряжения или, вернее, в высшую форму, соединяющую свойства тока с напряжением. Это дано в Румкорфовой катушке. Она дает индуктивное электричество, имею-щее это свойство *. Когда Кулон говорит «о частицах электричества, которые оттал-кивают друг друга обратно пропорционально квадрату расстояния», то Томсон спокойно принимает это как нечто доказанное (стр. 358)-[125]. У него же (стр. 366) — гипотеза, что электричество «состоит из двух жидкостей, положительной и отрицательной, частицы которых от-талкивают друг друга», что электричество в заряженное тело воз-вращается обратно просто благодаря давлению атмосферы (стр. 360). Фарадей поместил электричество в противоположные полюсы атомов (или молекул, что представляет еще большую путаницу) и таким образом впервые выразил мысль о том что электричество вовсе не жидкость, а форма движения, «сила» (стр. 378). Это совсем не лезет в голову старому Томсону: ведь искра есть нечто материальное! Фарадей открыл уже в 1822 г., что мгновенный индуцированный ток — как первый, так и второй, обратный — «имеет больше свойства тока, произведенного разрядом лейденской банки **, чем тока,

• [К этому месту Arons замечает: „неверно. — Ar.“.]
  • [У Томсона: phiaI.]

118

произведенного гальванической батареей», в чем и заключалась вся тайна (стр. 385). Относительно искры — всякого рода фантастические истории которые считаются теперь частными случаями или иллюзиями: так, будто искра из положительного тела представляет собой «пучок лу- чей, кисточку или конус», вершиной которого является точка раз-ряда; наоборот, отрицательная искра представляет собой star (звез- ду) стр. 396. Короткая искра всегда белая, длинная по большей час-ти (замечательный вздор, высказанный Фарадеем об искре, стр. 400), красноватая или фиолетовая. Искра, извлеченная при помощи метал-лического шара из prime conductor, — белая, рукой — пурпуровая, водой — красная (стр. 405). Искра через воздух «не присуща электри-честву, а является просто результатом сжатия воздуха. Что воздух внезапно и бурно сжимается, когда электрическая искра проходит через него», доказывает опыт Киннерслея в Филадельфии, согласно которому искра «вызывает внезапное разрежение воздуха в трубке» и гонит воду в трубку (стр. 407). В Германии 30 лет назад Винтерль и другие думали, что искра, или электрический свет,—"той же природы, что и огонь", и возникает благодаря созданию обоих элактричеств. На это Томсон серьезно возражает, что место, где встреча-ются оба электричества, как раз наиболее бедно светом и отстоит на 2/3 от положительного конца и на 1/3 от отрицательного! (стр. 409—410). Ясно, что огонь здесь рассматривается еще как нечто совершен-но мифическое. Столь же серьезно приводится эксперимент Дессеня, состоящий в том, что при подъеме барометра и понижении температуры, стекло, смола, шелк и т. д. при погружении в ртуть электризуются отрица-тельным образом, а при падении барометра и повышении темпера-гуры электризуются положительным образом; что летом они стано-вятся в нечистой ртути всегда положительными, а в чистой — всегда отрицательными; что золото и другие металлы становятся летом, при согревании их, положительными, а при охлаждении — отрицатель-ными, зимою же наоборот; что при высоком давлении и северном ветре они highly electric (очень наэлектризованы): положительным образом при повышении температуры, отрицательным образом при понижении ее и т. д. (стр. 416). Как влияет теплота: «Чтобы произвести термоэлектрические дей-ствия, нет необходимости приложить теплоту. Все, что изменяет тем-пературу в одной части цепи, вызывает также изменение склонения магнита». Так охлаждение какого-нибудь металла при помощи льда или испарения эфира! (стр. 4!9). На стр. 438 электро-химическая теория принимается как «по меньшей мере очень остроумная и правдоподобная». Фаброни и Волластон уже давно, а Фарадей в новейшее время высказались в том смысле, что вольтово электричество—это про-стое следствие химических процессов, и Фарадей дал уже даже пра-вильное объяснение происходящего в жидкости смещения атомов и установил, что количество электричества может быть измерено коли-чеством электролитического продукта. С помощью Фарадея он выводит закон, "что каждый атом должен естественным образом быть окруженным одним и тем же количеством

119

электричества, так что в этом отношении теплота и электриче-ство похожи друг на друга! " Электричество. Относительно фантастических историй Томсона ср. Гегель, стр. 346—347 -[126], где точно такие же вещи. Но зато Ге- гель рассматривает уже определенно электричество, получаемое от трения как напряжение, в противоположность учению об электри -ческих жидкостях и электрической материи (стр. 347).

Гегелевское (первоначальное) деление на механизм, химизм, организм было совершенным для своего времени. Механика—моляр- ное движение; химия — молекулярное движение (ибо и физика отне- сена сюда же, и обе ведь относятся к одному и тому же порядку) и атомное движение; организм: движение тел, в котором одно от дру- гого неотделимо, ибо организм есть разумеется высшее единство, связывающее в себе в одно целое механику, физику и химию, так что эту троицу нельзя больше разделить. В организме механическое движение вызывается прямо физическим и химическим изменением, и притом питание, дыхание, выделение и т. д. точно так же, как и чисто мускульное движение. Каждая группа в свою очередь двойственна: Механика: 1) не- бесная, 2)земная. Молекулярное движение: 1) физика, 2) химия. Организм: 1) растение, 2) животное^[13]. Электрохимия. При изложении действия электрической искры на химическое разложение и новообразование Видеман -[127] заявляет, что это касается скорее химии. А химики в этом самом случае заяв-ляют, что это касается уже физики. Таким образом и те и другие признают свою некомпетентность в месте соприкосновения молеку-лярной и атомной наук, между тем как именно здесь приходится ожи-дать величайших результатов. О том, как старые, удобные, приспособленные к прежней прак-тике методы переносятся в другие отрасли знания, где они являютси тормозом: в химии процентное вычисление состава тел, которое явля-лось самым подходящим методом, чтобы замаскировать — и которое действительно довольно долго маскировало — закон постоянных пропорций и кратных отношений у соединений.

1) Движение вообще.

2) Притяжение и отталкивание. Перенесение движения.

3) Применение здесь сохранения энергии. Отталкивание + при-тяжение — прибавление отталкивания == энергии.

4) Тяжесть — небесные тела — земная механика.

5) Физика, теплота, электричество.

6) Химия.

7) Резюме.

120

Заключение для Томсона, Клаузиуса, Лошмидта: Обращение заключается в том, что отталкивание отталкивает само себя и таким образом возвращается из среды в мертвые небесные тела. Но в этом и заключается доказательство того, что отталкивание является собственно активной стороной движения, а притяжение—пассивной^[14] -[128]. Молекула и диференциал. Видеман -[129], III, стр. 636, противопо-ставляет друг другу конечное расстояние и молекулярное. Сила и сохранение силы. Привести против Гельмгольца места из Ю.-Р. Майера в первых его двух работах -[130]. Тригонометрия. После того как синтетическая геометрия рас-смотрела свойства треугольника в себе и до конца исчерпала их, открывается более широкий горизонт, то есть очень простой, вполне диалектический способ. Треугольник рассматривается уже не в себе и для себя, а в связи с некоторой другой фигурой, кругом. Каждый прямоугольный треугольник можно рассматривать как принадлежность некоторого круга: если гипотенуза == г, то катеты — это sin и cos; если один катет == г, то другой катет == tg, а гипотенуза == sec.

Благодаря этому стороны и угол приобретают совершенно иные определенные взаимоотношения, которых нельзя было бы открыть и использовать без этого отнесения треугольника к кругу, и разви-вается совершенно новая, далеко превосходящая старую, теория треугольника, которая применима повсюду, ибо всякий треуголь-ник можно разбить на два прямоугольных треугольника. Это разви-тие тригонометрии из синтетической геометрии является хорошим образчиком того, как диалектика рассматривает вещи в их связи, а не изолированно.

Потребление кинетической энергии как таковой в пределах ди-намики — всегда двоякого рода и имеет двоякий результат: 1) про-изведенную кинетическую работу, производство соответственного количества потенциальной энергии, которое однако всегда больше, чем потраченное количество кинетической энергии; 2) преодоление — кроме тяжести — сопротивлений от трения и т. д., которые превра-щают остаток потребленной энергии в теплоту. — То же самое при обратном превращении: в зависимости от вида и способа этого пре-вращения часть, потерянная благодаря трению и т. д., рассеивается в виде теплоты—и все это архистаро^[15].

121

В движении газов, в процессе испарения, молярное движение переходит прямо в молекулярное. Здесь, следовательно, совершить переход^[16]. Показать, что дарвинова теория является практическим дока-зательством гегелевской концепции о внутренней связи между необ-ходимостью и случайностью.

То, что Гегель называет взаимодействием, применимо к органи- ческому телу, которое поэтому образует также переход к сознанию, то есть от необходимости к свободе, к понятию. См. «Логику», 11, заключение -[131].

Переход количества в качество: самый простой пример — кисло-род и озон, где 2 : 3 вызывает совершенно иные свойства, вплоть до запаха. Другие аллотропические тела тоже объясняются в химии лишь благодаря тому, что в молекулах различное количество атомов.

Если Гегель рассматривает природу как обнаружение вечной «идеи» в отчуждении и если это такое тяжелое преступление, то что сказать о морфологе Ричарде Оуэне, которьш пишет: «Идея-архетип воплощалась на этой планете такими различными способами задолго до существования тех животных видов, которые теперь осуществляют ее» (Nature of Limbs, 1849) -[132]. Если это говорит естествоиспытатель-мистик, который ничего не представляет себе при этом, то к этому относятся спокойно; если же подобную истину высказывает философ, который однако представляет себе при этом кое-что, и притом по существу правильное, хотя и в извращенной форме, то — это мистика и неслыханное преступление.

Одно эмпирическое наблюдение никогда не может доказать доста-точным образом необходимости. Post hoc, но не propter hoc (Enz., I, стр. 84) -[133]. Это настолько верно, что из постоянного восхождения солнца утром вовсе не следует, что оно взойдет и завтра, и действи-тельно мы теперь знаем, что настанет момент, когда в одно прекрасное утро солнце не взойдет. Но доказательство необходимости заклю-чается в человеческой деятельности, в эксперименте, в труде; если я могу сделать некоторое post hoc, то оно становится тожественным с propter hoc.

Ad vocem Негели -[134]: непостижимость бесконечности. Когда мы говорим, что материя и движение не созданы и неразрушимы, то мы говорим, что мир существует как бесконечный процесс, то есть в форме дурной бесконечности; таким путем мы поняли в этом процессе все, что в нем можно понять. В лучшем случае возникает еще вопрос,

122

представляет ли этот процесс вечное повторение одного и того же в великом крговороте или же круговороты имеют восходящие и нисходящие ветви. Борьба за существование. Прежде нсего необходимо строго огра-ничить ее борьбой, происходящей от перенаселения в мире растений и животных,—борьбой, действительно происходящей на известной ступени развития растительного царства и на низшей ступени раз-вития животного царства. Но необходимо строго отличать от этого те случаи, где виды изменяются, старые из них вымирают, а их место занимают новые, более развитые, без наличия такого перенаселения:

например при переселении растений и животных в новые места, где новые климатические, почвенные и т. д. условия вызывают измене-ние. Если здесь приспособляющиеся индивиды выживают и образуют новый вид благодаря постоянно изменяющемуся приспособлению, между тем как другие, более устойчивые индивиды погибают и под-конец вымирают, а с ними вымирают несовершенные промежуточные элементы, то это может происходить — и происходит фактически — без всякого мальтузианства, а если последнее и принимает здесь участие, то оно ничего не изменяет в процессе, в лучшем случае только ускоряет его. То же самое можно сказать о постепенном изменении географических, климатических и т. д. условий какой-нибудь дан-ной местности (высыхание Центральной Азии например); неважно, давит ли здесь друг на друга или нет животное или растительное население; вызванный изменением географических и т. д. условий про-цесс развития организмов происходит сам собой. То же самое относится к половому подбору, где мальтузианство не играет совершенно никакой роли. Поэтому и геккелевское «приспособление и наследственность» могут помимо всякого подбора и мальтузианства вызвать весь процесс развития. Ошибка Дарвина заключается именно в том, что он в своем «Естественном подборе, или переживании наиболее приспособленных» смешивает две совершенно различные вещи:

1. Подбор благодаря давлению перенаселения, где прежде всего переживают, может быть, наисильнейшие, но где этими переживающими могут быть также и наислабейшие в известном отношении индивиды.

2. Подбор благодаря большей способности приспособления к изменившимся обстоятельствам, где переживающие лучше приспособлены к этим обстоятельствам, но где это приспособление может быть в целом как прогрессом, так и регрессом (например приспособление к паразитической жизни всегда регресс).

Суть же дела в том, что каждый прогресс в органическом разви-сни является в то же время и регрессом, ибо он фиксирует односто-роннее развитие и исключает возможность развития во многих дру-гих направлениях. Но это основной закон^[17].

123

1. Движение небесных тел. Приближающее равновесие между притяжением и отталкиванием в движении.

2. Движение на каком-нибудь небесном теле. Mаcca. Она также представляет равновесие, поскольку она объясняется механическими причинами. Массы покоятся на своей основе. Механическое притяжение победило механическое отталкивание. С точки зрения чистой механики нам неизвестно, что сталось с отталкиванием; чистая механика точно так же не объясняет, откуда берутся «силы», посредством которых однако например на земле приводятся в движение массы в обратном к силе тяжести направлении. Она принимает этот факт как нечто данное. Здесь мы имеем простое констатирование отталкивающего, удаляющего передвижения масс по отношению друг к другу, причем притяжение и отталкивание равны между собой.

3. Огромная масса всех движений на земле представляет однако превращение одной формы движения в другую — механики в те- плоту, в электричество <Майер>, в химическое движение и любой в любую другую, следовательно переход притяжения в оттал- кивание, переход механического движения в теплоту, электриче- ство, химическое разложение (переход есть превращение первона- чально восходящего механического движения в теплоту, а не падающего; последнее — только кажущееся).

4. Вся энергия, в настоящее время действующая на земле, есть превращенная солнечная теплота.

1. [В подлиннике это место, лишь впоследствии внесенное в текст, очень, неясно. В рукописи например: 2-м пунктом стоит неясное слово, состоящее только из 3 букв: Ind или Kat или Pat, а затем идет приведенное в тексте разделение суждений в пунктах 3 и 4. Но так как Гегель признает только три суждения реф-лексии, а Энгельс в конце этого отдела также говорит только о трех суждениях то мы считаем себя в праве читать это место так, как указано выше в тексте. Мы в своем толковании опираемся на то, что сомнительное 2-е суждение. (Irid или Kat или Pat) производит впечатление, что оно не зачеркнуто по недосмотру. При позднейшем поспешном исправлении Энгельс вероятно забыл правильно поставить цифры, так что в рукописи у него получилось четыре числа].
2. * [Последнее предложение находится на левой стороне, на полях без указания, к какому месту оно относится.] .
3. ** [Подчеркнуто Энгельсом.]
4. [Подчеркнуто Энгельсом,]
5. [Следующие цитаты, приведенные в оригинале по-гречески, написаны Марксом.]
6. [В рукописи здесь первоначально с красной строки начинался новый обзац: <Дело едва ли изменится, если мы станем на точку зрения того детерминизма, который перешел к этому воззрению на природу от французского материализма || и который устраняет случайность, отрицая ее. Согласно этому толковаг> в несколько измененной форме это предложение опять повторяется ниже.]
7. [Дальнейшее до слов: „Чего мы не знаем“, приписано Энгельсом на обратной стороне листа.]
8. [Эта фраза, вынесенная в скобки и в оригинале, стоит на полях без ясного указания, к какому месту текста она относится.]
9. [Эта фраза написана карандашом.]
10. [Эта фзаза написана карандашом.]
11. [»Необходимость и случайность"— приписано впоследствии.]
12. [Написано карандашом]
13. [Последний абзац приписан на полях без указания, к какому месту он относится.]
14. [На полях — вычисления химических и математических формул.]
15. [К этому отрывку Энгельс сделал на отдельном листочке физические вычисления, от печатания которых мы отказались.]
16. [В рукописи cледует новая страница с вычислениями поверхности и объема шара, пирамиды и конуса]
17. [В связке бумаг Энгельса следует здесь один лишь случайно попавшийся лист со следующим замечанием: «По моему мнению, определить стоимость какой-нибудь вещи только по потраченному на нее времени—нелепость. Так говорит Филипп Паули. 17 мая 1882».]