Дикое счастье (Мамин-Сибиряк)/X/ДО
Отецъ Крискентъ былъ "удивленъ"… Именно, когда онъ распечаталъ братскую кружку, тамъ оказалась туго сложенная и завязанная сторублевая бумажка, въ другихъ кружкахъ тоже, а въ той, которая спеціально служила для сборовъ на построеніе храма, лежало цѣлыхъ пять сложенныхъ бумажекъ. Однимъ словомъ, въ теченіе всего "прохожденія церковной службы" о. Крискентомъ — это былъ первый примѣръ такой щедрости доброхотнаго дателя, пожелавшаго остаться неизвѣстнымъ. Ясное дѣло, что о. Крискенту стоило только кое-что припомнить, чтобы узнать сейчасъ неизвѣстнаго дателя, которымъ, конечно, былъ не кто иной, какъ Гордей Евстратычъ.
— Доброе дѣло, доброе дѣло… — говорилъ о. Крнекентъ и сейчасъ же прибавилъ: — Воздадите Божіе Богови, а кесарево кесарю. Непремѣнно нужно будетъ Брагина въ церковные старосты выбрать, а то Нилу Поликарпычу трудно справляться.
Объ этихъ крупныхъ пожертвованіяхъ вечеромъ же зналъ весь Бѣлоглинскій заводъ, и всѣ хвалили "благое начинаніе и ревность" Гордея Евстратыча. А къ этому присоединились другія извѣстія: одной старушкѣ ночью въ окно чья-то рука подала десять рублей, тремъ бѣднымъ семьямъ та же рука дала по пяти, и т. д. Милостыня была вполнѣ тайная, хотя никакая тайна не остается тайной. Скоро молва разнесла самыя точныя подробности о положеніи дѣлъ у Брагиныхъ, причемъ количество золота росло по часамъ, а вмѣстѣ съ нимъ росли и брагинскія "тысячи".
Нужно ли говорить о томъ, что эти слухи и самыя вѣрныя извѣстія, вмѣстѣ съ количествомъ добытаго Брагинымъ золота, поднимали и зависть къ ихъ неожиданному богатству. Послѣднее чувство росло и увеличивалось, какъ катившійся подъ гору комъ снѣга, такъ что люди самые близкіе къ этой семьѣ начали теперь относиться къ ней какъ-то подозрительно, хотя къ этому не было подано ни малѣйшаго повода. Савины и Колобовы были обижены тѣмъ, что Гордей Евстратычъ возгордился и не только не хотѣлъ посовѣтоваться съ ними о такомъ важномъ дѣлѣ, а даже за деньгами пошелъ къ Пятову. Ужъ кому бы ближе, какъ не имъ, покучиться съ деньгами, вѣдь не чужіе, слава Богу…
— Ну, ежели онъ не хочетъ, такъ Богъ съ нимъ, — говорилъ старикъ Колобовъ, когда сидѣлъ у Пятовыхъ. — Погордиться захотѣлъ передъ роденькой-то.
Ссора брагинскихъ невѣстокъ подлила масла въ огонь: теперь Колобовы и Савины не только надулись на всю брагинскую семью, но разошлись и между собой. Брагинское золото достало и ихъ… Даже потайная милостыня была выставлена въ самомъ непривлекательномъ свѣтѣ, какъ ловкая штука Татьяны Власьевны. Безъ сомнѣнія, Гордей Евстратычъ дѣйствовалъ по ея наущенію во всемъ: вотъ тебѣ и спасеная душа!.. Противъ Брагиныхъ изъ прежнихъ знакомыхъ не были возстановлены только Пятовы и Пазухины, но, можетъ-быть, это была простая случайность, какъ многое другое на свѣтѣ: стоило бросить малѣйшій поводъ, и Пазухины и Пятовы точно такъ же возстали бы противъ Брагиныхъ.
А золото шло все богаче и богаче… Жилка дала побочную вѣточку, на которой заложили другую шахту. Особенно богато золото шло въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ "жилка выклинивалась", т.-е. сходилось въ одинъ узелъ нѣсколько вѣтвей. Теперь на Смородинкѣ работало больше ста человѣкъ. Гордей Евстратычъ во второй разъ свезъ добытое золото и привезъ съ собой больше десяти тысячъ. Работы были пріостановлены только наступившими праздниками, а затѣмъ снова были открыты на третій день Рождества. Несмотря на самое блестящее положеніе дѣлъ, Святки въ брагинскомъ домѣ прошли скучнѣе обыкновеннаго, потому что Савины и Колобовы даже не заглянули къ Брагинымъ. Невѣстки ходили съ опухшими красными глазами. Татьяна Власьевна тяжело вздохнула, и даже беззаботная Нюша пріуныла; одинъ Гордей Евстратычъ точно ничего не видѣлъ и не слышалъ, что дѣлалось кругомъ: онъ точно приросъ къ своему пріиску и ни о чемъ больше не могъ думать.
— Ну и пусть дуются, — говорилъ онъ матери: — я имъ ничего не сдѣлалъ…
— Я тебѣ говорила тогда, милушка… — пробовала уговаривать Татьяна Власьевна. — Вонъ они и обидѣлись!
— Мнѣ наплевать на нихъ!.. И безъ нихъ проживемъ.
— Охъ, не гордись, не гордись, милушка. Гордымъ Господь противится…
— Что же, по-твоему, мнѣ самому итти да кланяться имъ?.. Жирно будетъ, — пожалуй, подавятся.
Дѣло было дрянь, какъ его ни поверни, и Татьяна Власьевна напрасно ломала свою голову, чтобы выйти изъ затрудненія, т.-е. помириться съ родней, не умаляя своей чести. "Вѣдь вины-то нѣтъ никакой, — раздумывала она про себя: — Гордей-то и правъ выходитъ; на духу покаяться не въ чемъ. Что мы имъ сдѣлали? Взять хоть Савиныхъ, хоть Колобовыхъ…" Нужно въ этомъ отдать полную справедливость генію Марѳы Петровны, которая съ необыкновеннымъ искусствомъ умѣла "подпустить бѣска" вездѣ и теперь "переплескивала" самыя невѣроятныя извѣстія отъ Брагиныхъ къ Колобовымъ и Савинымъ, и наоборотъ. Ослѣпленіе сторонъ дошло до того, что онѣ, зная много лѣтъ Марѳу Петровну, какъ завзятую сплетницу, сдѣлали ее теперь своей повѣренной. Въ результатѣ получилось такое положеніе дѣлъ, что о примиреніи не могло быть и рѣчи. Марѳа Петровна торжествовала, сама не отдавая себѣ отчета въ своихъ поступкахъ. Особенно ловко она сумѣла поссорить между собой старуху Савиху съ безобидной Агнеей Герасимовной Колобовой. Старухи жили душа въ душу цѣлый вѣкъ, а тутъ чуть не разодрались изъ-за пустяковъ, — это было настоящее похмелье въ чужомъ пиру. Даже Татьяна Власьевна поддалась хитросплетеннымъ навѣтамъ Марѳы Петровны и наконецъ убѣдилась, что Савины и Колобовы виноваты во всемъ.
— А старухи-то, старухи — настоящія злыдни, такъ и шипятъ! — подсказывала Марѳа Петровна. — Вишь имъ поперекъ горла стало ваше-то золото… Зависть одолѣла!
— Чтой-то, Марѳушка, и люди за такіе нонѣ пошли? — съ тоской спрашивала Татьяна Власьевна.
— Охъ, и не говори, Татьяна Власьевна… Не кормя, не поя, ворога не наживешь, голубушка!..
— А вѣдь ты вѣрно сказала, Марѳуша. Жили мы, никому не мѣшали и теперь не мѣшаемъ, а тутъ накося, какая притча стряслась! Съ чужими-то завсегда легче жить, чѣмъ со своими.
— Такъ, Татьяна Власьевна… Съ чужими дѣлить нечего — вотъ и миръ, да гладь, да Божья благодать.
Всѣхъ чаще теперь бывали въ брагинскомъ домѣ Пятовы, т.-е. Нилъ Поликарпычъ и Ѳеня. Самъ Пятовъ, высокій, тощій брюнетъ съ лысой головой, отличался своей молчаливостью и необыкновеннымъ пристрастіемъ къ разнымъ домашнимъ средствамъ: онъ всегда считалъ себя чѣмъ-нибудь больнымъ и вѣчно лѣчился разными настоями и необыкновенно мудреными мазями. Все это составлялось по самымъ таинственнымъ рецептамъ, и каждое средсиво помогало, по крайней мѣрѣ, сотнѣ людей, хотя Нилу Поликарповичу не дѣлалось легче, и онъ съ новымъ терпѣніемъ изыскивалъ что-нибудь неиспробованное. Овдовѣвъ въ молодыхъ годахъ, онъ теперь находился на полномъ попеченіи дочери, которая не чувствовала никакого расположенія къ лѣкарствамъ и лѣченію. Единственная дочь, избалованная съ дѣтства, Ѳеня не знала запрета ни въ чемъ и дѣлала все, что хотѣла. Бойкая и красивая, съ свѣтло-русой головкой и могучей грудью, эта дѣвушка изнывала подъ напоромъ жизненныхъ силъ; она дурачилась и бѣсилась, какъ говорила Татьяна Власьевна, не зная устали, хотя сердце у ней было доброе и отходчивое. У Пятова былъ еще сынъ Володька, но тотъ сбился давно съ панталыку и теперь жилъ гдѣ-то на пріискахъ, подальше отъ родительскихъ глазъ. Ѳеня и Нюша росли вмѣстѣ и были почти погодки; онѣ подходили и по характеру другъ къ другу и по тому, что выросли безъ матери. Ѳеня разсказывала безконечную исторію о своихъ женихахъ, которые являлись съ самыми фантастическими достоинствами, какъ миѳологическія божества.
— Ужъ не стала бы я по-твоему возиться съ какимъ-нибудь Алешкой Пазухинымъ! — не разъ говорила Ѳеня, встряхивая своей желтой косой. — Нечего сказать, не нашла хуже-то!..
— Онъ славный, Ѳеня…
— Славный, славный… Нечего сказать, нашла славнаго, шагу не умѣетъ ступить.
— Да мнѣ съ нимъ не танцовать.
— Танцовать не танцовать, а въ люди показаться совѣстно. Такіе у поповъ страшные бываютъ… Славный!.. Я ему вотъ когда-нибудь такъ въ шею накладу, — вотъ тебѣ и славный.
— Я и сама такъ думала, только мнѣ его жаль, Ѳеня, такъ жаль… Я тебѣ не умѣю сказать, какъ жаль! Недавно они у насъ всѣ въ гостяхъ были… Ну, сидѣли, чай пили, а когда пошли домой, Алешка и говоритъ мнѣ: "Прощайте, Анна Гордеевна"… А самъ такъ на меня смотритъ, жалостливо смотритъ. "Что, говорю я ему, умирать, что ли, собрался?" — "Нѣтъ, говоритъ, а около того… Теперь, говоритъ, вы стали богатыми; а пѣшій конному не товарищъ". Вотъ этимъ онъ меня и зарѣзалъ… Стою я да смотрю на него, какъ дура какая, а потомъ какъ поцѣлую его… Такъ и сказала прямо, что либо за него, либо ни за кого!
— Ого!.. Такъ вы вотъ какъ?!. Ну, это все пустяки. Я первая тебя не отдамъ за Алешку — и все тутъ… Выдумала! Мало ли этакихъ пестерей на бѣломъ свѣтѣ найдется, всѣхъ не пережалѣешь… Погоди, вотъ ужо налетитъ ясный соколъ и прогонитъ твою мокрую ворону.
— Нѣтъ, Ѳеня… я уже сказала и отъ своего слова не отопрусь.
— Ну, ну… Дѣвичья память короткая: до порога!
Эти рѣчи сильно смущали Нюшу, но она скоро одумывалась, когда Ѳеня уходила. Именно теперь, когда возможность разлуки съ Алешей являлась болѣе чѣмъ вѣроятной, она почувствовала со всей силой, какъ любила этого простого, хорошаго парня, который въ ней души не чаялъ. Она ничего лучшаго не желала и была счастлива своимъ рѣшеніемъ.
Въ общей сумятицѣ, поднятой брагинской жилкой, чистой отъ всякихъ расчетовъ и соображеній корыстнаго характера оставалась пока одна Нюша, что и проявлялось въ ея отношеніяхъ къ Алешѣ. Дѣвушка любила нетронутымъ молодымъ чувствомъ, безъ всякой задней мысли, и новая обстановка, ломавшая старые батюшкины устои, еще не коснулась ея. Пелагея Миневна наблюдала Нюшу и съ радостью замѣчала, что эта дѣвушка остается прежней Нюшей, только бы Господь пособилъ пристроить за Алешку. Расчетливая старушка хорошо понимала, что такого важнаго дѣла отнюдь не слѣдуетъ откладывать въ долгій ящикъ: обстоятельства быстро мѣнялись, а съ ними могли измѣниться и намѣренія большаковъ Брагиныхъ относительно судьбы Нюши. Пелагея Миневна и Марѳа Петровна были увѣрены, что Брагины отдадутъ Нюшу за Алешу, потому что она одна у нихъ, пожалѣютъ отдать куда-нибудь далеко, а тутъ рукой подать, всего черезъ дорогу перейти. Притомъ Алеша парень смиренный, работящій, и семья у нихъ маленькая; ну и достатковъ хватитъ на ихъ-то вѣкъ. Сама Татьяна Власьевна давала понять нѣсколько разъ, что она съ удовольствіемъ отдастъ Нюшу за Алешу; а если Татьяна Власьевна этого хотѣла, то Гордей Евстратычъ и подавно. Пелагея Миневна цѣлыя Святки все выбирала удобный случай, чтобы еще поговорить по душѣ съ Татьяной Власьевной; а тамъ, заведеннымъ порядкомъ, и сватовъ можно было заслать. Но время для такого разговора все какъ-то не выдавалось: то гости у Брагиныхъ, то что. Только этакъ наканунѣ Новаго года Пелагея Миневна собралась-таки къ Брагинымъ. Надѣла старинный шелковый сарафанъ, по зеленому полю съ алой травкой, подпоясалась стариннымъ плетенымъ шелковымъ поясомъ, на голову надѣла расшитую золотомъ сороку, и въ такомъ видѣ, положивъ установленный началъ передъ дѣдовскимъ образомъ, отправилась въ брагинскій домъ.
— У нихъ теперь никого и дома-то нѣтъ, кромѣ старухи, — говорила провожавшая ее Марѳа Петровна. — Мужики на Смородинкѣ, Дуня въ лавкѣ, Нюша у Пятовыхъ, надо полагать… Въ добрый часъ, Пелагея Миневна!.. Господи, благослови!..
Торжественный видъ, съ которымъ вошла Пелагея Миневна на половину Татьяны Власьевны, даже немного испугалъ послѣднюю: она по глазамъ видѣла, зачѣмъ пришла Пелагея Миневна. Усадивъ гостью и заказавъ Маланьѣ самоваръ, Татьяна Власьевна принялась бесѣдовать о томъ и о семъ, точно не понимала, зачѣмъ явилась гостья. Покалякали бабьимъ дѣломъ, посудачили, поперемывали косточки, кто подвернулся подъ руку, а сами все ни съ мѣста. Пелагея Миневна выпила двѣ чашки чаю, похвалила стряпню Маланьи и вообще довольно тонко польстила хозяйкѣ.
— Какая наша стряпня, Пелагея Миневна, — скромничала довольная Татьяна Власьевна. — Маланья стара стала да упряма, все поперекъ хочетъ дѣлать.
— Что вы это говорите, Татьяна Власьевна?.. У васъ теперь и замѣниться есть кѣмъ: двѣ снохи въ домѣ… Мастерицы бабочки, не откуда-нибудь взяты! Особенно Ариша-то… Вѣдь Агнея Герасимовна первая у насъ затѣйница по всему Бѣлоглинскому, ежели разобрать. Противъ нея разѣ только у васъ состряпаютъ, а въ другихъ прочихъ домахъ далеко не вплоть.
Татьяна Власьевна промолчала. Гостья задѣла неловко наболѣвшее мѣсто о недавней ссорѣ съ Савиными и Колобовыми.
— Ахъ, голубушка Татьяна Власьевна, а вотъ мнѣ такъ и замѣниться-то некѣмъ… — перешла въ минорный тонъ Пелагея Миневна, дѣлая то, что въ періодахъ называется пониженіемъ. — Плоха я стала, Татьяна Власьевна, здоровьемъ сильно скудаюсь, особливо къ погодѣ… Поясницу такъ ломитъ другой разъ — страсти!.. А дочерей не догадалась наростить, вотъ теперь и майся на старости лѣтъ…
Это въ діалектическомъ отношеніи былъ очень ловкій приступъ, и Татьянѣ Власьевнѣ стоило только сказать, что, молъ, "Пелагея Миневна, вашему горю и помочь можно — сынъ на возрастѣ, жените и замѣнушку въ домъ приведете"… Но важеватая старуха, конечно, ничего подобнаго не высказала, потому что это было неприлично, — съ какой стати она сама стала бы навязываться Пазухинымъ?..
— А Марѳа Петровна? — уклончиво спросила Татьяна Власьевна. — Кабы у меня были такія золотыя руки, да я бы, кажется, еще сто лѣтъ прожила…
— Это вы справедливо, Татьяна Власьевна… Точно, что наша Марѳа Петровна цѣлый домъ ведетъ, только вѣдь все-таки она чужой человѣкъ, ежели разобрать. Ужъ ей не указки ни въ чемъ, а Боже упаси, ежели поперечное слово сказать. Склалась, только ее и видѣлъ. Къ тѣмъ же Шабалинымъ уйдетъ, ей вездѣ дорога.
— Что говорить, что говорить!.. — покачивая головой, согласилась Татьяна Власьевна. — Тоже вотъ и язычокъ у Марѳы-то Петровны…
— Охъ и не говорите, Татьяна Власьевна! Стыдно сказать, а грѣхъ утаить: плачу я отъ ея языка, слезно плачу… Конечно, про себя перенесешь — и молчокъ, не въ люди же нести свою сухоту. Донимаетъ она меня этимъ своимъ язычкомъ, такъ донимаетъ… А я сама-то стара становлюсь, ну и терпишь.
Гостья такъ расчувствовалась, что даже вытерла глаза уголкомъ своего кисейнаго передника, подвязаннаго, конечно, подъ самыя мышки. Старушки еще побесѣдовали, а потомъ Пелагея Миневна начала прощаться.
— Заболталась я у васъ, Татьяна Власьевна… Извините ужъ на нашей простотѣ! Къ намъ-то когда вы пожалуете?
— А вотъ соберемся какъ-нибудь… Спасибо, что насъ грѣшныхъ не забываете, Пелагея Миневна. Нынче какъ-то и не примѣнишься къ людямъ… Гордость всѣхъ одолѣла…
Пелагея Миневна, накидывая въ передней платокъ на голову, съ соболѣзнованіемъ покачала только головой: очевидно, Татьяна Власьевна намекала на недоразумѣнія съ Савиными и Колобовыми. Накидывая на плечи свою бѣличью шубейку, Пелагея Миневна чувствовала, какъ все у ней внутри точно похолодѣло — наступилъ самый критическій моментъ… Скажетъ что-нибудь Татьяна Власьевна или не скажетъ? Когда гостья уже направилась къ порогу, Татьяна Власьевна остановила ее вопросомъ:
— А гдѣ у васъ Алексѣй-то Силычъ? Что-то ровно его не видать…
— Да при лавкѣ больше, Татьяна Власьевна. Онъ вѣдь домосѣдъ у насъ, сами знаете, не любитъ больно-то расхаживать.
— Смиренный парень, что говорить… Надо вамъ за него Бога молить, Пелагея Миневна. Этакихъ-то кроткихъ да послушныхъ по нынѣшнимъ временамъ надо съ огнемъ поискать!..
Этого было совершенно достаточно… Татьяна Власьевна сама вызывала на сватовство послѣднимъ отзывомъ, и Пелагея Миневна вышла въ сѣни въ радостномъ волненіи, отъ котораго у ней кружилась голова. "Устрой, Господи, все на пользу!" — шептала она про себя, спускаясь по лѣсенкѣ во дворъ. Пелагея Миневна въ своемъ радужномъ настроеніи дошла до самыхъ воротъ и только хотѣла взяться за кольцо калитки, какъ она растворилась сама, а въ калиткѣ показалась женская высокая фигура въ двухъ шубахъ съ наглухо завернутой головой въ нѣсколько шалей.
— Алена Евстратьевна!.. — проговорила Пелагея Миневна, пристально вглядываясь въ стоявшую неподвижно женскую фигуру. — Откуда Богъ несетъ?
— Изъ Верхотурья пріѣхала, — какъ-то нехотя отвѣтила Алена Евстратьевна, оглядывая Пелагею Миневну съ ногъ до головы.
— Аль не узнали меня-то?
— Что-то какъ будто запамятовала…
— Пазухиныхъ-то, можетъ, еще не забыли, Алена Евстратьевна? Сусѣди въ прежнее время были съ вами…
— Да, да… помню.
Алена Евстратьевна даже не подала руки Пелагеѣ Миневнѣ, а только сухо ей поклонилась, какъ настоящая заправская барыня. Эта встрѣча разомъ разбила розовое настроеніе Пелагеи Миневны, у которой точно что оборвалось внутри… Гордячка была эта Алена Евстратьевна, и никто ее не любилъ, даже Татьяна Власьевна. Теперь Пелагея Миневна постояла-постояла, посмотрѣла, какъ въѣзжали во дворъ лошади, на которыхъ пріѣхала Алена Евстратьевна, а потомъ уныло поплелась домой.
"И принесло же ее ни раньше ни послѣ… — сердито думала Пазухина, подходя къ своему дому. — Пожалуй, все наше дѣло испортитъ. Придется погодить, видно, какъ она въ свое Верхотурье уберется…"
Марѳа Петровна видѣла, какъ пріѣхала Алена Евстратьевна, и все поняла безъ объясненій: случай вышелъ не въ руку; ну, да всѣ подъ Богомъ ходимъ, не вѣкъ же будетъ жить въ Бѣлоглинскомъ эта гордячка.
Появленіе Алены Евстратьевны произвело въ брагинскомъ домѣ настоящій переворотъ, хотя тамъ ее никто особенно не жаловалъ. Раньше она рѣдко пріѣзжала въ гости и оставалась всего дня на два, на три; но на этотъ разъ по всѣмъ признакамъ готовилась прогостить вплоть до послѣдняго саннаго пути.
— На наше золото прилетѣли, Алена Евстратьевна? — язвительно спрашивалъ Зотушка, кутившій всѣ праздники.
— Какое золото? — удивилась Алена Евстратьевна.
— Отецъ-отъ развѣ не описывалъ тебѣ ничего? — спрашивала Татьяна Власьевна: она называла Гордея отцомъ, какъ большака въ семьѣ.
— Ничего мы не получали. А я прихворнула передъ Рождествомъ-то, а то бы раньше пріѣхала…
"Вретъ, все вретъ наша Аленушка… — думалъ пьяный Зотушка, улыбаясь хитрой улыбкой. — На жилку ворона прилетѣла, только не даромъ ли крыльями, милая, махала?
Алешѣ Евстратьевнѣ было за сорокъ; это была полная, высокая женщина, съ красивымъ лицомъ, на которомъ тѣнью лежало что-то фальшивое и хитрое. Сѣрые большіе глаза Алены Евстратьевны смотрѣли прямо и нахально, особенно когда она улыбалась. Одѣвалась она всегда по модѣ, т.-е. носила платья, шляпочки, воротнички, корсетъ и т. д. Мужъ Алены Евстратьевны хотя и занимался подрядами и числился во второй гильдіи, но, попавъ въ земскіе гласные, перевелъ себя совсѣмъ на господскую руку, т.-е. онъ въ этомъ случаѣ, какъ милліоны другихъ мужей, только плясалъ подъ дудку своей жены, которая всегда была записной модницей.
Алена Евстратьевна до страсти любила распоряжаться и совать свой носъ рѣшительно вездѣ; потому, едва успѣвъ переодѣться съ дороги, она начала производить строгую ревизію по всему дому, причемъ находила все не такъ, какъ тому слѣдовало бы быть, Особенно досталось отъ нея невѣсткамъ; Алена Евстратьевна умѣла подносить самыя горькія пилюли съ ласковой улыбкой. Нюша попробовала-было вступить съ тетушкой зубъ за зубъ, но была разбита и уничтожена. Въ какихъ-нибудь три дня гостья овладѣла всѣмъ домомъ и распоряжалась въ немъ, какъ побѣдитель въ завоеванной провинціи. Даже самъ Гордей Евстратычъ, недолюбливавшій сестричку за ея характеръ, теперь какъ-то совсѣмъ поддался ей и даже замѣтно ухаживалъ за ней. Татьяна Власьевна удивлялась такой перемѣнѣ и въ то же время сама начала относиться къ нелюбимой дочери съ большимъ уваженіемъ и даже раза два совѣтовалась съ ней.
— Какъ это вы живете, Гордей Евстратычъ? — говорила Алена Евстратьевна. — Развѣ это порядокъ въ домѣ? Точно какіе-нибудь прасолы… Всякій, какъ въ комнаты зашелъ, сейчасъ и видитъ вашу необразованность!
— Ладно намъ, Алена Евстратьевна… Куда ужъ намъ за богатыми гоняться! — отвѣтилъ Гордей Евстратычъ. — Вѣкъ прожили не хуже другихъ…
— Вамъ-то хорошо такъ говорить, а дѣти какъ? Тоже въ необразованности хотите оставить, на посмѣяніе всѣмъ… Или взять Нюшу теперь… Дѣвушка невѣста, а порядочному жениху стыдно въ домъ пріѣхать… Это какая-то лачуга, а не домъ. Вонъ Вуколъ Логинычъ устроилъ себѣ домикъ, такъ хоть кого не стыдно въ немъ принять. Взять эти ваши сарафаны… Кромѣ Бѣлоглинскаго завода во всемъ свѣтѣ больше не увидишь, чтобы дѣвушки или молодыя женщины въ сарафанахъ ходили… Взять хоть наше Верхотурье… Нѣтъ, братецъ, по вашимъ теперешнимъ достаткамъ такъ жить невозможно! Ужъ вы какъ тамъ хотите съ маменькой, а только это не порядокъ въ домѣ… Спросите у кого угодно, какъ по другимъ-прочимъ мѣстамъ богатые люди живутъ.
Гордей Евстратычъ для видимости противорѣчилъ, но внутренно былъ совершенно согласенъ съ сестрой: такъ жить дальше было невозможно, совѣстно, взять хоть супротивъ того же Вукола Логиныча. У того вонъ какъ все устроено въ дому, въ родѣ какъ въ церкви.
— Вонъ у васъ какая печка безобразная стоитъ, Гордей Евстратычъ, — не унималась Алена Евстратьевна. — Весь домъ портитъ…
— Ну, ужъ это ты напрасно… Печку не уберу! Лучше другой домъ выстрою. Дай срокъ, вотъ золота лѣтомъ намоемъ, тогда такую музыку заведемъ…
— Въ томъ-то и дѣло, Гордей Евстратычъ, чтобы отъ другихъ не отстать… А то совѣстно къ вамъ пріѣхать!.. И компанія у васъ тоже самая неподходящая: какіе-то Пазухины… Вы должны себя теперь очень соблюдать, чтобы передъ другими было не совѣстно. Хорошему человѣку къ вамъ и въ гости прійти неловко… Изволь тутъ разговаривать съ какой-то Пелагеей Миневной да Марѳой Петровной. Это не порядокъ въ домѣ…
— А я печку не буду ломать, — продолжалъ Гордѣй Евстратычъ, отвѣчая самому себѣ: — вотъ полы перестлать или потолки раскрасить — это можно. Тамъ изъ мебели что поправить, насчетъ ковровъ — это все сдѣлаемъ не хуже другихъ… А по осени можно будетъ и домъ заложить по всей формѣ.
Однимъ словомъ, Алена Евстратьевна пошла кутить и мутить, точно ее бѣсъ подмывалъ. Большаки слушали ее потому, что боялись, какъ бы не отстать отъ другихъ; молодые хоть и недолюбливали ее, но тоже слушали, потому что Алена Евстратьевна была записная модница и всегда ходила въ платьяхъ и шляпкахъ.
А на Смородинкѣ золото такъ и лѣзло изъ земли — что недѣля, то и два да три фунта. Послѣ Крещенья Гордей Евстратычъ еще сгонялъ въ городъ и еще сдалъ золота. А Алена Евстратьевна живетъ себѣ да поживаетъ у милаго братца и, видимо, желанія никакого не имѣетъ убраться въ свое Верхотурье. Двѣнадцатаго января Татьяна Власьевна была именинница. Этотъ день праздновался въ брагинскомъ домѣ очень скромно и по-старинному: наканунѣ о. Крискентъ служилъ всенощную, утромъ женщины шли въ церковь къ обѣднѣ, потомъ къ чаю собирались кой-кто изъ знакомыхъ старушекъ, съѣдали именинный пирогъ, и тѣмъ все дѣло кончалось. И на этотъ разъ все устроилось такъ же. Только послѣ обѣдни не пришли ни отъ Савиныхъ ни отъ Колобовыхъ, что очень огорчило Татьяну Власьевну; изъ постороннихъ были только Пелагея Миневна съ Марѳой Петровной да еще стрекоза Ѳеня. Мужчины хотѣли пріѣхать съ пріиска только къ вечеру, потому работа не ждала. Прибрелъ еще о. Крискентъ въ своей фіолетовой ряскѣ. За чаемъ сидѣли и калякали о разныхъ разностяхъ; главнымъ образомъ за всѣхъ говорила модная Алена Евстратьевна, которая распространялась все насчетъ настоящихъ порядковъ въ домѣ. О. Крискентъ благочестиво соглашался, склонялъ головку на бокъ и шепталъ: "Да, да!".
— Баушка, вѣдь это къ намъ! — крикнула Нюша, бросаясь къ окну.
Къ воротамъ брагинскаго дома лихо подкатили лакированныя сани станового, заложенныя парой на отлетъ; въ нихъ съ Плинтусовымъ сидѣлъ мировой Линачекъ.
— Видно, къ Гордею Евстратычу, — сообразила Татьяна Власьевна.
Всѣ женщины поспѣшили перебраться изъ парадныхъ комнатъ на половину Татьяны Власьевны; остались на своихъ мѣстахъ только о. Крискентъ да Алена Евстратьевна.
— Милости просимъ, милости просимъ. Только вотъ Гордея Евстратыча нѣтъ дома: еще не пріѣхалъ съ пріиска…
— А мы не къ нему, а къ вамъ, Татьяна Власьевна, — говорилъ Плинтусовъ, щелкая каблуками. — Нарочно пріѣхали поздравить васъ съ днемъ вашего тезоименитства.
Плинтусовъ фартовато прищурилъ свои сорочьи глаза и еще разъ щелкнулъ каблуками; Линачекъ повторилъ то же самое. Татьяна Власьевна была пріятно изумлена этой неожиданностью и не знала, какъ и чѣмъ ей принять дорогихъ гостей. На этотъ разъ Алена Евстратьевна выручила ее, потому что сумѣла занять гостей образованнымъ разговоромъ, пока готовилась закуска и раскупоривались бутылки.
"И меня, старуху, вспомнили", — думала Татьяна Власьевна, польщенная этимъ вниманіемъ.
— Мы еще третьяго-дня сговорились ѣхать къ вамъ вмѣстѣ, — докладывалъ Плинтусовъ, выплескивая въ свою пасть первую рюмку.
— Какъ же это вы такъ надумали? Напрасно только себя безпокоили, — точно оправдывалась Татьяна Власьевна. — Мы маленькіе люди…
— Ахъ, маменька, какія вы, право, — жеманно возражала Алена Евстратьевна, совсѣмъ сконфуженная незнаніемъ Татьяны Власьевны свѣтскихъ приличій. — Это вездѣ такъ принято въ порядочномъ обществѣ…
Плинтусовъ и Линачекъ не успѣли выпить по второй рюмкѣ, какъ подкатилъ на своемъ сѣромъ Шабалинъ, а вслѣдъ за нимъ Пятовъ. Словомъ, гостей набрался полонъ домъ.
— Вотъ мы и поздравимъ старушку соборнѣ, — кричалъ Вуколъ Логинычъ, хлопая Татьяну Власьевну но плечу. — Такъ вѣдь, отецъ Крискентъ?.. Я хоть и не вашей вѣры, а выпить вмѣстѣ не прочь…
Всѣ наперерывъ старались выразить свое уваженіе не только Татьянѣ Власьевнѣ, но и Аленѣ Евстратьевнѣ. Даже неразговорчивый Линачекъ и тотъ повторялъ каждое слово Плинтусова.
— Вѣдь ихъ надо будетъ оставить обѣдать, — соображала Татьяна Власьевна, считая гостей но пальцамъ. — Охъ, горе мое, а у насъ и стряпни никакой не заведено!..
Но Алена Евстратьевна успокоила маменьку, объяснивъ, что принято только поздравить за закуской и убираться во-свояси. Пирогъ будетъ — и довольно. Такъ и сдѣлали. Когда пріѣхалъ съ пріиска Гордей Евстратычъ съ сыновьями, всѣ уже были навеселѣ порядкомъ, даже Нилъ Поликарпычъ Пятовъ, бесѣдовавшій съ о. Крискентомъ о спасеніи души. Однимъ словомъ, именины Татьяны Власьевны отпраздновались самымъ торжественнымъ образомъ, и только конецъ этого пиршества былъ омраченъ ссорой Нила Поликарпыча съ о. Крискентомъ.
Дѣло вышло изъ-за староства. О. Крискентъ политично завелъ разговоръ на тему, что Нилъ Поликарпычъ уже поработалъ въ свою долю на домъ Божій и имѣетъ полное право теперь отдохнутъ.
— Надо и другимъ въ свою долю поработать, Нилъ Поликарпычъ, — пояснилъ свою мысль о. Крискентъ съ вкрадчивой улыбкой.
— Не пойму я васъ что-то, о. Крискентъ.
— А очень просто… Мы выберемъ въ старосты Гордея Евстратыча, — пусть его постарается для Бога.
— А… такъ вы вотъ какъ, отецъ Крискентъ!.. Значитъ, вамъ не служба дорога, а деньги.
И пошелъ, и пошелъ. Старикъ не на шутку разгорячился и даже покраснѣлъ. Бѣдный о. Крискентъ весь съежился и лепеталъ что-то такое несообразное въ свое оправданіе. Даже Липачекъ и Плинтусовъ не могли унять расходившагося старика…
— Правду, видно, старинные люди сказывали, — кричалъ Нилъ Поликарпычъ, горячась и размахивая руками, — что, молъ, прежде сосуды по церквамъ были деревянные, да попы золотые, а нынче сосуды стали золотые, такъ попы деревянные…
О. Крискентъ обидѣлся, въ свою очередь, на такое оскорбленіе. Гордей Евстратычъ хотѣлъ помирить своихъ гостей; но это вмѣшательство окончательно взбѣсило Нила Поликарпыча.
— Нѣтъ, Гордей Евстратычъ, видно, намъ не приходится водить съ вами компанію… — заявилъ Пятовъ, хватаясь за шапку. — Вы богатые стали, лучше насъ найдете.
— Что вы, Нилъ Поликарпычъ, батюшка… — заголосила Татьяна Власьевна, удерживая Нила Поликарпыча за руку. — Отецъ Крискентъ!.. Нилъ Поликарпычъ!..
— Маминька, оставь!.. — грозно приказалъ Гордей Евстратычъ.
Изъ старыхъ друзей остались только о. Крискентъ да Пазухины… Вотъ тебѣ и "бабушкины именины", — нечего сказать, отпраздновали!..