Добродѣтель превышает богатство[править]
О С О Б Ы[править]
Чмуль. Што роскажете, мои любы панове, ци паленьку, ци вино; ци пиво, вшытко маю, завчером ем принес ганискову из Дуклѣ, вино из самого Токаю, а пиво из Шебеша, такое як золото; роскажете и закусити?
Многомав. Вшытко дай, жыде, годен я заплатити и вшытку твою худобу.
Чмуль. (Иде до коморы, смѣючи ся). Мою худобу; — ай вай, и цѣлое село бы вы выплатили. О, вы пан, кто бы ся з вами мѣряв? — (иде, и дораз прибѣгне зо склянками и наливае). Видите, як золото, то правдива оковита, то я лем для вас держу, пане Федоре, ани за дукат бы-м другому не дал. Дай Боже вам на здоровля.
Многомав. Пий сосѣдку, няй люде гварят здоровы, што им ся любит, мы пили и будеме, лем дай Боже здоровля; — пийме, покля жыеме, годен Федор заплатити.
Лестобрат (облизуе ся). Ой, годен тай годен. Другого Федора уже на свѣтѣ нѣт болше, Многомава знают по цѣлом Мараморошѣ, по Ерделю и по Оломуцю; хоть де оберне ся чоловѣк, всягды ся за Федора просят, Федорова слава цѣлого свѣта, Федорови и панове чести дают, а село за его розумом йде. — Лем дай вам Боже здоровля, гроши вам не минут, хоть бы сьте их з ложков ѣли, та их не скельтуете.
Чмуль. То иста правда. — Але Юрко штось смутный, не пие, — што ся журите?
Лестобрат. А што ти за бѣда, ты веселым бывал, а теперь сидиш, ги сова.
Незохаб. Што бы ми было, мало роздумую як бы дашто заробити; — - — ай уже добрѣ. (Мургне на Чмуля).
Многомав. (Уже мало напитый, спѣвае). Ла, ла, ла! Братя, менѣ уже ту уныло, идѣм до Мошка, ачей, там ся розвеселиме, подь Василю, а ты Чмулю запиш.
Чмуль. Добрѣ, пане Федоре, ищи не много маете, ходьте здоровы з Богом, а прошу, прийдите к вечеру. (Федор и Василь одходят. Чмуль Юркови до уха шепче).
Незохаб (тихо). Добрѣ, добрѣ Чмулю, лем ты ждай в повночи на загородѣ, приведу я ти и десять кедь хочеш; — але ищи-сь не заплатил за яловку; Ци чул есь, як Богумила ходит нарѣкаючи? Ой, можеш ты, небого, уже глядати, што раз до Чмулевых рук упаде, то болше не згыне.
Чмуль. Но лем мудро, Юрку, идите, не забавляйте ся, бо ноч коротка, обы сьте в повночи уж ту были, рѣзник дораз прийде. (Незохаб одходит).
Чмуль. (Сам пише з кретов по столѣ и рахуе). Ферциг, ахт унд ферциг, — гиндерт {------------
} — Яловку рѣзник одпровадил, конѣ уже за Бескѣдом, дораз ту Гершко по другы, — но тоты уже готовы; Федор напие ся, а конѣ фирт за Бескѣд. (Одходит).
Федор (иде напитый). Так не дам; — хоть го дораз чорт возьме. — Жено, свѣти, посмотрю мою маетность. (Олена запалит каганець, Федор отворит ладу, выберае мѣшкы еден за другым, и пугилярь великый). Ту суть тысяч, ту два тысячи золотых, сами тялляри, ту пятьсто, а ту тысяч пятьсто, сами дватцятникы, а на контрактах три тысяч. — Ой, ци я не Федор, ци я не богат? а кто ми роскаже, ге? я не бою ся никого, видиш, сыне, то вшытко твое, не треба тобѣ школы, твоя мудрость адде (указуе на мѣшкы). Маеш ты дукаты, талляри, рубли, двацятникы, што ти душа забагне, лем дай ти Боже здоровля, а вырости скоро, я тебе оженю, панѣчку возьмеш, а я ти куплю село, будеш ты паном прото, а жебрачина все остане жебрачинов, хоть и сто раз Ярмолой переучит.
Олена. Так любый Федореньку так; о, як ем ся россердила, што и теперь трясу ся; — Недавно ту был учитель, панотец го посылал, и так брехал, чом Федорцьо до школы не йде? — Ой так, обы го там били; — ой на моей дѣтинѣ не буде ся такый свѣтовый збытковати; — и вчера го били, ци так сыноньку? (цѣлуе Федорця).
Федорцьо (плаче). Ой, мамко кедь бы вы знали, як мене болит, што и вчера учитель почубрил мня, а колѣна аж ми попухли од клячаня. — О, мамко, я уже не пойду до школы, мае нянько дукаты, чому бы я ся учил, ци так мамко?
Олена. О, Боже мой! Укаж лем, сыне, колѣнка; (смотрит). О, ноженькы мои, аж попухли (цѣлуе Федорцеви ногы). Федоре, фе — позирай лем, позирай, як твою дѣтину скалѣчили, ци видиш ты! О, Господи, небожаточко як плаче! Ой, я про дурну школу не дам убити свою дѣтину, о! на моем Федорцѣ не буде ся свѣтовый учитель збытковати! Федорцю, ты ми болше до школы не пойдеш.
Многомав. Так е, не пойде. А кедь тот смѣтник учитель лем дашто ти повѣст, та я ему укажу дорогу! Пустыня, ани чоловѣк не знае водкы пришол, оборванець еден, а теперь на нашых дѣточках буде ся мстити… Федорцю, ты до школы не пойдеш, бо тобѣ школы не треба; я не ходил до школы, и прото я пан, моя школа адде (указуе на мѣшкы).
Олена. О любый мой, Федореньку, аж теперь я тебе люблю, подь поцѣлую тя (цѣлуе го). Но, Федорцю, уже все будеме въедно, научу я тя молити ся, и Отче наш, и Богородице, а Вѣрую хоть и не будеш знати, та нич, и няньо ти не знае, а прото он пан, прото и ты будеш дукаты личити, а няй пукне з ѣду тот голодный префессор.
Федорцьо. Я лем з вами буду, мамко, де вы и я там пойду, уже ми слободно буде и до корчмы з вами идти в недѣлю; няй там учитель чинит што хоче, бо знаете, мамко, же и генто клячал ем, же-м з вами в корчмѣ был, коли так красно гули. Тямите, мамко?
Богумила (плачучи). Слава Исусу Христу! Дай Боже вам добрый день, пане Многомаве.
Олена. Дай Боже и тобѣ, а што ты хочеш, пустыне?
Богумила. Перебачте, панѣ сосѣдко, але я пожаловати ся пришла; видите ваш Федорцьо моей Татьцѣ камѣнем око выбил.
Олена. Добрѣ учинил, няй она, пустыня, к Федорцеви не ровнит ся. Смотри лем, жебрачина якась, няй она ся с циганы грае, а не с богатым Федоровым сыном. Вон ми з обыстя, жебрачино!
Богумила. Ой, Боже мой, Боже, та уже богатому Федорцеви свободно над худобнов сиротов збытковати ся? О, помилуйте, пожалуйте, теперь иду до мѣста, хоть на лѣкы дайте ми дашто, бо може ми дѣтина ослѣпнути.
Олена. Та няй ти ослѣпне, и так лем жебрачка из ней буде, така як ты, а мой Федорцьо ей нич не учинил, ци так Федорцю?
Федорцьо. Правда, же нич, я ю и не видѣл, она, собака, лем бреше.
Татька. Та кто другый, як не ты? Я йшла на воду, и ледва воды начерпала, як ты все до воды камѣня метал, молила-м ти ся, обы-сь ми хоть начеряти дал, але ты не слухал и так зачал до мене шпуряти, же и едным камѣнем око есь ми выбил.
Федорцьо. Брешеш, собако, бо я тя и не видѣл, — ци так мамко?
Олена. Так, сыне, так. О, знаю я твои гадкы, жебрачино — не маеш, што жерти, та такым способом хочешь вылудити од мене, ой, з того нич не буде. А чому ты небогата, ге? Бо ти ся робити не хоче, лем бы-сь налегко жыла, знаю я тебе, собако.
Богумила. Няй вам Господь заплатит и няй вам богатство нигда не оскудѣе.
Федор (пробудится од дримлѣ). Што то ту за крик в моем обыстѣ, а не йдеш, паскудо!
Богумила. Иду уже, йду, няй вас Бог так помилуе, як вы мене пожаловали. (Одходит с дѣвчатком, и Олена с Федорцем другыми дверми одходит).
Богобой. Слава Исусу Христу, пожалуйте убогого калѣку, двадцять лѣт вояком был, теперь на мадярской войнѣ, под Доброчином ногу утратил, уже не годен служити, ни собѣ заробити фалаток хлѣба, пожалуйте во имя Божое.
Федор. А што ми до твоей ногы, де-сь стратил, я ти не справлю другу, иди до сосѣды, он колесарь, та ти справит таку, што нигда не буде болѣти.
Богобой. Не прошу я од вас ногы, я радую ся, же про моего Царя, и про мой народ загубил ю, вдячно и голову бы-м положил; но прошу од вас кусок хлѣба, пожалуйте.
Федор. Про кого есь утратил ногу, од того жалования проси, ты за мене не воевал.
Богобой. О глупое невѣжество невѣжеств, та за кого я воевал? Ци не за вас, и вашу худобу? Скажите вы, завзятый чоловѣче, естли Царю послуживше, не служиме ли и всѣм сожытелям? О вы, як я вижу, не много понимаете, бо слухайте, естли кто вам служит, не служит ли он и цѣлому домови вашому? Ваш слуга, не есть ли и дѣтей вашых слуга; кто вас од нещастя, од злодѣя, од бѣд защищает, не защищает ли он и сына вашого, сопругу вашу и все имѣние ваше? Так каждый, Царю послуживши, не служит ли и всѣм подданым его? Бо што есть Царь? Вы не понимаете, но я скажу вам: Царь есть Отец краины своей, есть Отец своих подданых, а мы всѣ дѣти его есьме, и вы сын Царев, хоть есьте того и недостойны, — айбо нич то, то случит ся, же и найдостойнѣшый чоловѣк злостливого сына получае. О, вы недостойный Отечества и Народа нашого славного член! Не знаете ли вы то, же кедь ласкавый и милостивый наш Царь войну утратит, кедь враг побѣдит его, тогда весь наш славенскый народ сгыне, розидут ся всѣ Русины, так як погыбают пчолы, погыбшой матери; прекрасна бесѣда наша, и церковны обряды счезнут; мы бы уже не называли ся Русинами, естли бы не побѣдили бы мы врагов нашых; бо врагы Царя были и нашы врагы, а приятели Царевы суть и нам приятеле.
Федор. А што ти до того, я не маю врага; у мене суть гроши, та я не боюся никого.
Богобой. Подякуйте Богу, же мы ту не допустили неприятеля, бо тогда не много было бы вам остало ся. Но з вами говорити, только значит, як з конем ся молити — вы затвердѣлого сердця глупый чоловѣк; видно же вы в школу не ходили, нич доброго сьте ся не научили; я од вас не прошу жалования, маю я милостиваго Отца, он мене жалуе, и буде; и прото узнайте, же ми моя куляга вдячнѣйша, як вам вашое богатство, што го дѣдко забере.
Олена (вбѣгне). Федореньку, фе… ой бѣда — коней нѣт, и сивулька пропала. Кажут, же уже по полночи их не было. Иван десь пошол глядати. То, наистѣ, украли — бо то смуток уже, як ту крадут. Вчера Богумилину яловку украли, — ай няй бы ей там крали с Богом, — ай мою худобу. Ой, ой, Федоре, радь дашто, радь.
Федор. А кто бы смѣл мою худобу рушати, а ци не знае, же Федорово не слободно кынути; дораз укаже Федор, што он може: цѣлое село буде платити.
Олена. То, наистѣ, колесарева робота, бо он ся так ховат.
Федор. Та го повязати дам, иди ми по уряд, няй ту дораз прийдут, они повинны на росказ Многомава прийти, бо кедь ся завозьму, та я укажу, што Федор годен.
Федорцьо. Няню, та и мое гачатко пропало? О, бодай того колесаря дѣдко морил. Прото он мене и вчора собачил, гварил, же из мене нич не буде, же я на шибени умру. О, няню, бийте го, повяжте го, бо я уже и на улицю не годен перед ним выйти.
Богобой. (смотрит на Федорця) А ци то ты сыноньку? Так правду говорил честный колесарь, бо наистѣ з тебе нич доброго не буде; ци не тямиш як ты скарѣдно брехав? О ты, бесстыдный черваче, так бесстыдны слова и между воями скарѣдно слухати. Сыне, ты збыткуеш ся над людьми, тебе Бог не благословит, бо ты бесчестный и злочестивый, як Хам.
Федорцьо. Ой, мамко, ци чуете того калѣку? Бийте го бийте!
Олена. А не мовчиш, калѣко, ты будеш мою дѣтину псовати? О, не буде он од никого хлѣба просити, мае он дость, иди до чорта, бо я ти дораз с кочерьгов укажу дорогу. Вон ми из обыстя. — А ты, Федоре, пильнуй, бо то лем колесарева робота, и не другого.
Богобой. Иду, йду и болше не перекрочу вашы порогы, бо тут мамона и грѣх пребывае, ту заклятое богатство! Боже вам заплать. (Одходит).
Федор. Сыноньку, иди лем по Чмуля, ачей он даст порады; то честный жыдище, он мудрый, дашто буде радити. (Федорцьо одходит).
Олена. Ай, Федоре, ци бы не было добрѣ пойти до Щербановкы, к Юркови, ворожилеви, он каждому правду повѣст, он знае наистѣ.
Федор. Мудро думаеш, ачей он ту буде, бо вчера ем го у Чмуля видѣл.
Чмуль. Дай Боже вам здоровля, што роскажете, пане Федоре?
Федор. Витай, Чмулю, и ты, Юрку! Ци слышали вы, што ся у мене стало сей ночи; мои конѣ и яловку украли.
Чмуль. Неможна рѣч! А кто бы посмѣливал ся пана Федора худобу рушати — то не може быти. Лем заблудили дагде, та они прийдут, знаете, же шкапина, псина йде; а ци йшол их дакто глядати?
Олена. Тадь Иван десь пропал за ними.
Чмуль. Можно, же он сам на пашу их вывел; не трудьте ся, Федорку, — ай вай, — пане Федоре, они сами прийдут.
Олена. Ой, чорт им прийде; Фенна гварит, же по полночи ишли до стайнѣ обое з Иваном, а стайня была заперта на ретязь, а коней не было, ани яловкы.
Незохаб (роздумуе, мормоче). То наистѣ он, я думаю, але дораз увидиме.
Олена. О, Юреньку, змилуйтеся, пожалуйте, дайте рады, поворожте лем дашто, вы наистѣ знаете, бо вы все знаете; порадьте, о, порадьте.
Незохаб. Дайте еден новый горнець, сито и ножичкы; я дотля принесу зѣля. (Юрко еднов, Олена другов сторонов, одходит).
Чмуль. Ба де, Боже, он знае, де суть; — он знае; ачей и повѣст; уже и Богумилѣ повѣл; знаете, же то чоловѣк божый, то наистѣ пророк. (Олена на едну страну йде, несе горнець, сито, ножицѣ, а Юрко на другу, мормоче, головов мече, бурян несе в руках).
Незохаб. Дайте горнець (бере и бурян скубае мече до горчка). Чистой воды из потока дайте (бере од Олены воду, и лие до горця). Но, понесите ид огневи, няй кыпит. (Олена бере горнец, и несе). И соли дайте до горця, кедь маете свяченой, и свяченой воды долийте.
Олена. (Идучи). Добрѣ, добрѣ.
Незохаб. А вы, Федоре, держите сито. (Федор держит сито, Юрко вяже мотузками и все мормоче, привязуе ножицѣ на сито). Но, зажмурьте очи, и ты Чмулю. (Зажмурят очи; Юрко обертае сито, и мормоче: мекеке, мекеке, квичит: кви, кви, кви, ирже, ги конь: ги, ги, ги, бечит, ги яловка: бе, бе, бе; — мече ся скаче, руками плескае и нараз скричит:) Там е Унгвар, Доброчин! та наистѣ понесли их ид Унгвару, а одтам до Доброчина; — теперь их поит на рѣцѣ, два чорны конѣ, еден конь, друга кобыла, чорны, як галкы, багариовы узды на них, молоденькы, по три зубы, шестьсто золотых стоят; — там суть, там суть!
Федор (отворит очи). Хвала Богу, так е — чорны, по три зубы, узды багариовы — то правда. О, я вижу, Юрку, же ты чорта маеш.
Чмуль. Я вам гварил, же он вшитко знае; ой, то пророк.
Федор. То Антихрист! Та уже ту суть, Юрку?
Незохаб. Там их поит на рѣцѣ, теперь лем за нима ид Унгвару.
Олена (несе горнец).
Незохаб. Ци уже скыпѣло?
Олена. Уже.
Незохаб. Но, вылийте на помост, де стояли, а порог намастьте часком свяченым, обы босорка не урекла — бо ту суть босорканѣ.
Олена. Ой суть, и тота собака Богумила — велика босорка; хвала Богу, же ей яловку украли, дивте ся добры люде, кедь она едну Тарчуну мае, а масло все до мѣста носит, я од четырех рогатых коров не маю только, як она од едной. Я чудовала ся, што то она раненько, уже в зорях ходит по хащи, все зберае якогось дѣдка, и дѣтища ей волочатся по дебрѣ. Ани не пустит свою Тарчуну на пашу, лем в стайнѣ ю держит, ой, она то, собака, моим коровам молоко одберае. (Иде з горцем).
Чмуль. Але не того, не того, но думай лем, кто их украл.
Незохаб (крутит сито). Чудо, дивте ся люде, колесо ся указуе, и близ стае — ага.
Федор. Так е, то пустынник колесарь; а кто бы другый. Но пессѣй сыне! Ждай теперь, я вижу, чому он так по цѣлой ночи струже, а лопотит, ги чорт, пропал бы, и спати не мож перед ним.
Чмуль. Наистѣ он, видите и Юркови колесо ся указало. О то незлюдный чоловѣк, колько раз я го кличу до себе, не хоче прийти, он ищи в моем обыстю не был; с честными людми не сходит ся, лем мудруе, якбы конѣ красти; ой, он то и мою худобу покрал.
Незохаб. Ани не сомнѣвайте ся, видите, и теперь го дома не е, а вчера вечер ищи был, правѣ в повночи одишол; — он пѣше не любит ходити, недармо гусарем был — любит ся на кони носити, и мясо ѣсти из яловок.
Федор. Айбо на моих татошах не буде ся носити; — позирай лем, Олено, ци дома е? (Олена одходит. Федор Юркови дае грошы.) Ту маеш Юрку, ты правду казал, уже я вынайду свое, поставит их колесарь, хоть спод чорной земли.
Чмуль и Юрко (одходят). Но будьте здоровы, пане Федоре, а не журьте ся, они ся найдут, лем ид Доброчину ся майте, на Бескѣд ани не думайте; — вечером вас запрашаю до себе. (Одходят).
Олена. Наистѣ, Федореньку, колесарь злодѣй, там ани жывого духа не е, позамыкано все на ретязи и колодкы, ой он то одпровадил мои коникы; (плаче) ой, ой, ой, смуток бы на тя сѣл тай смуток, горька би ти доля тай горька.
Лестобрат. Та кто бы другый, — цѣлой ночи не спит, лем ходит, як грѣшна душа, позор дае, як сова, товче з топором, што честны люде спати не могут; а то прото, обы обманил людей; и то не лем сам, но и дѣти его, як молоды ястрябикы, волочат ся кады свѣт, а поночи збивают; та водкы бы был так збогатѣл, ачей лем му дѣдко не наносит, ани хованця не мае.
Федор. Так е, брате Василю, честный чоловѣк вночи спочивае.
Лестобрат. А в день з честными людми розговорит ся, а тоту бѣду нигде не видно. А все го мара лем ид панотцеви несе, чудую ся панотцеви, што с таков бѣдов забавляе ся, ачей го Псалтырю учит.
Федор. Ба, дивит ся, — бо он знае ся прилизовати панотцеви, на службу несе. А чому панотець ко мнѣ не приходит? Бо я не дурень му на службу давати, а я не колесарь, а з собов не дам так росказовати, бо я знаю, што и кто я.
Олена. Бо панотець и з моим Федорцем так хотѣл бы ся забавляти, як с колесаревыми дѣтми, ищи и той собакы Богумилы дѣти позберае, а так ся с ними провожуе; ой, з моим Федорцем не буде.
Лестобрат. Пане Федоре! Василя дома не е, той ночи десь пропал тогды, коли и конѣ. Лем вы го дайте повязати, прутовати. Напийме на него бочку паленкы и дотля пийме, покля ся не признае — а хоть ся признае, хоть нѣт — мае худобу, што накрал, назбивал, та дайте пошацовати и заплатьте собѣ, а за коньми ани не трудьте ся.
Федор. Правду гвариш, ты мудрый, Василю, дяк бы з тебе был, кедь бы-сь читати знал.
Олена. Але то и тота бесчестна Богумила з ним розумѣе ся; о, думаете, же они не познавают ся? А чому колесарь не женит ся, а чому колесаревы и Богумилины дѣти все въедно волочат ся? Уже честного чоловѣка дѣти не могут ся перед ними обстояти; лем подумайте собѣ, мой Федорцьо ани сказати ся не може перед ними. Ой, не глупа я, знают то люде, лем панотець слѣпый, же не видит ей нравы. — Но, Федореньку, до колоды з ними, няй ся там въедно полюблят! Ой, кедь бы ищи и того премудрого Соломона префессора мож к ним придати, тогды бы я рада была.
Лестобрат. Ай, не того, нѣт, ай, пане Федоре, идѣм право положити, подьме до судии (рыхтаря), чиньме порядкы.
Федор. Ачей, буде дома теперь?
Лестобрат. Он наистѣ або у Чмуля, або у Мошка, лем там просто идѣм, вынайдеме мы го; и честна громада там, та де бы была?
Федор. Иду, иду, но наперед замочме ся. (Вынесе корчагу, пие и Василеви дае, а Василь долго тягне з корчагы).
Федор. Ой куме Василю, ты так пиеш, ги дуга, но лем пий, е у Федора дость.
Лестобрат. И буде аж во вѣкы вѣков, аминь. (Одходят).
Олена (сама). О, засвѣчу я тобѣ, цифровянко, аж заслѣпнеш, собако една, зо своими щенятами! Будеш ты памятати Олену, укажу я тобѣ, ци мой Федорцьо шибеняк, буде тобѣ горькый шибеняк, и твому любому колесареви, ой укажу я тобѣ!
Мудроглав. Слава Господу! Честна Олено! Адде знову нещастя, Федорцьо уже так розвыл ся, же дѣти уже перед ним не обстоят ся; и кедь то так далей буде, та панотець повинен буде у пана комисаря скаргу чинити. Ци видите — едно дѣвча кровь залляла, другое храмле, а тых добрых и честных хлопчиков побил, камѣнями наметал. Кто ему уж так много сваволѣ вытерпит? Прото панотець ищи раз напоминае вас, обы сьте на Федорця позор дали и его до школы посылали; бо иным способом и вы бесчестны останете, и з Федорця збойник буде.
Олена. А што панотцеви, што тобѣ до мого хлопця? Мой хлопець не стискне ся ани на панотця, ани на тебе, свѣтового. Мой хлопець болше сыра ѣст, як ты хлѣба (рукы на клубы зложит). Позирай ты себе и свои дѣти, мому Федорцеви твоей школы не треба, бо его школа адде (указуе на ладу). А тоты пустынѣ, што ту ходят (указуе на дѣти), злодѣйскы дѣти, лем крадучи ходят, так есьте их выучили (глумит ся). Ой, красны дѣточкы, дораз я вам укажу вашу честь! — А вы, дячку, заступляете таку ледачину? Ой, так, якбы я не знала, же и вы суваете ся к собацѣ Богумилѣ, и прото тых черваков так заступляете, а мого Федорця утопити бы сьте хотили. Я з вами не маю нич, идьте собѣ до дѣдка, мою дѣтину не рушайте, бо вас дораз з кыпятком опарю.
Федорьцо (на окно). Так, мамко, так, бийте их, бийте.
Олена. Подь, рыбонько моя, вдну, подь, премиленый мой соколику, мой соловейку любый, не бой ся. — А вы вон из мого обыстя!
Мудроглав. Дай Боже, обы из соколика сова, а из соловейка ворона не стала ся! — Честна Олено, распамятайте ся, што чините! О, не в богатствѣ щастя залежит, але в богобойной, честной жизни; — ци не слышали вы, Оленко, проповѣдь панотцеву, як ясно говорил из книгы Иова: «Аще соберет богатый якоже землю сребро и якоже брение уготовит злато, сия вся праведныи одержат, имѣния же его истинныи возмут, будет же дом его яко молие, и як паучина, яже снабдѣ». О, вы не хвальте ся з богатством, бо оно крыла мае и легко полетит, як ваш соколик и соловей; але сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит… Оленко, памятайте, же земля есьте, и в землю возвратите ся и нич не возьмете, як четыри дошкы, а яже уготовили есьте, кому будут?
Олена. Федорцеви! А пак што тобѣ до того, бо дораз пойдеш, водкы и пришол есь.
Мудроглав. А хотьде пойду, всягды з Богом пойду, и Господь ми буде помагати, но вы, вы оберните ся уже к Богу, не утѣсняйте сироты и вдовицѣ, бо то грѣх до неба вопиющий. Ци вы думали о Евангельском Богачови, ци слышали сьте даколи, же «блаженны нищие духом, яко Бога уздрят»? Роздумайте, што Бог рек богачови: «безумные днесь душу твою стязут од тебе»… Слухайте ищи далей.
Олена. Я не хочу вас слухати, я вас не просила за казателя, повѣжте и панотцеви, няй ся он до моих рѣчей не мѣшае, бо я знаю, што чиню; я му до церкви не пойду, ани сповѣдати ся му не буду, знаю я де манастырь.
Мудроглав. Нѣт! Слухайте ищи.
Олена (россердит ся). Кажу ти, смѣтнику свѣтовый, я од тебе не хочу ся учити, иди вон! (Возьме кочергу, а Федорцьо прибѣгне, и возьме мѣтлу, Олена Мудроглава, а Федорцьо дѣтей бие и жене вон и кричит:) Вон, вон злодѣю з твоими копылятами, вон! (Мудроглав и дѣти утѣкают, метают ся, и плахта упадае).
Судия (к гайдукови). Иди до Чмуля, а принеси на колесаря десять, а на Богумилу пять галбы. (Гайдук одходит).
Судия. Дораз увидиме, як то мае быти; то уже стыд, што ту дѣе ся, каждый день новое злодѣйство; — ани не знаю, де ми голова; — сей ночи пану Федорови конѣ, и яловку украли, а Чмулеви — колеса кованы.
Чмуль. И бочку паленкы, платя, и еден або два, а, можно, и три сусѣкы зерна, пшеницѣ, и Бог знае што; ай вай.
Судия. Из дзвона мотуз; и Бог знае што — ту уже сами розбойници, то ищи у нас не было чувати, дораз дойдеме мы тому конца. (Гайдук несе корчагу велику и двѣ склянкы, положит на столѣ и еден стакан (погар)).
Судия. Но, братя, замочте ся и так с Богом до роботы (пиют всѣ и здоровкают до себе).
Судия. Честна громадо! у нас зле дѣе ся, ту злодѣи суть; — адде пану Федорови сей ночи конѣ и яловку украли, Чмуль уже из села повинен одойти, только шкоды терпит, то не красна робота, у нас того нигда не бывало, бо ани дѣдове нашы не памятают, обы ту даколи крадеж ставала ся была; Русины все в той рѣчи, найчестнѣйшы люде были, цѣла худоба могла смѣло на дворѣ ночовати, не было у Русинов колодкы, а ретязи лем про добрый ряд заперали ся; — а теперь годѣ порядити; — о, зле уже на свѣтѣ.
Присяжны. Так е.
Судия. Теперь повинность наша злодѣя вызнати, и так покарайме го прикладно, або выженьме го из села, та знову так певно будеме жыти, як наши предкове жыли.
Присяжны. Так е.
Судия. Но, добрый люде, ци знаете, кто злодѣй у нас? Россудьте лем мудро — Честножив Василь, — мы го за честного чоловѣка держали, в подозрѣню е, адде повѣдят честны свѣдкове.
Чмуль. Честны Панове! То иста правда, же ту злодѣй колесарь, а не иншый, знаете, же он цѣлу ноч не спит, у него все свѣтит ся по цѣлых ночах, он не так жые, як другы честны люде, его в корчмѣ никто не видит, он не сходит ся з честными людми, лем мудруе, як бы збогатѣти; видите якы волы мае, яку худобу, его поле найбогатшое, не есть поблизѣ ярмарку, обы он на нем не был, бо он там своих товаришов мае, он из Мадярами сгваряе ся; гварит же колеса им продае, ай то лем слѣпота, заслѣпляе люди, айбо он не прото по ярмарках ходит; ай то ся знае.
Присяжны. Так е истинно.
Чмуль. Пану Федорови конѣ пропали, и яловка сей ночи, як гварят, в повночи, я не знаю, коли, бо я их не видѣл, но дость того, же колесарь в вечерѣ дома был, а вночи счез, и рано го не было уже дома, то едно; другое, же он такого честного сосѣда мае, што го цѣлый свѣт честуе (на Федора указуе), а он не сходит ся с ним, бо му богатства завидит, якое му Бог дал, а з честнов Оленов все вадит ся, а дѣтину их честну все наказуе, як даякый префессор; словом он сам свой чоловѣк, з никым не товаришит.
Олена. Лем з Богумилов.
Чмуль. Так е, надерат ся с людми, знаете колько раз мои гуси, пулькы, качкы загнала, а кедь бы был ем не отямил, та бы был их порѣзал; — и так дость моей працы наѣл ся; — А што му учинили мои гуси, и пулькы, ай он наистѣ злодѣй.
Присяжны. Так е.
Чмуль. Але указала ся правда, гвоздь в мѣху не мож затаити; честный а мудрый Юрко проуказал му правду: бо колесо ся указало на ситѣ; ци так Юрку?
Юрко. Так е.
Олена. Айбо и тота собака Богумила з ним розумѣе ся, она пустыня так жые, як даяка панѣ, дѣти ей убраны, як панчата, а непрестанно лем попод людскы плоты ходит, з колесарем догваряе ся, и дѣти их все въедно суть, уже честного чоловѣка дѣтина и на улицю сказати ся не годна перед ними; вѣдь то знаете.
Присяжны. Так е.
Лестобрат. Але што ту другое думати, ани не усомнѣвайте ся, бо то колесарева робота, я му сосѣда та знаю, як жые.
Олена. З Богумилов.
Судия. Но, слышали есьте честны люде, я думаю, и присяг бы-м, же то колесарева робота.
Олена. А я сѣм раз присягну, же и Богумила з ним — ой, собако една.
Присяжны. Так е.
Судия. Но, приведите их сюда.
Чмуль. Панове, прошу ласкы! И мои шкоды пошацуйте; два кованы колеса — 20 золотых, бочка паленькы — 50 золотых, зерна 12 коблов — 120 золотых, то учинит 325 золотых срѣберных.
Присяжны. Так е.
Судия. Но, замочме ся братя, и подьме шацовати. (Пиют всѣ и потому одходят).
Явление II.
Честножив, и Богумила на мотузѣ повязаны приведут ся; гайдук несе колоду, и за ногы их до колоды посадит.
Честножив (в колодѣ). О, Господи, што дѣе ся на свѣтѣ, злость, лжа, и ненавѣсть, перевышила уже свѣтлую добродѣтель! О, вы безбожны, чому мучите нас невинных, прошто вяжете? Што мы злого учинили? О, нещастна участь! Так то свѣт платит, в нем безбожны, неправедны, обманщикы, окламницѣ, злодѣи и лестницѣ весело жыют, они владѣют, а убогый, честный, усилный чоловѣк терпит; о, наистѣ земля злых мати, а невинных, честных мачоха! Но не журю ся тым, бо совѣсть моя чиста и непорочна есть; бо жыв мой сотворитель, мой Бог, он видит невинность мою, он еден годен избавити мя, як избавил Иону од кыта, як избавил Петра и Павла Апостолов од уз грѣшничых, як избавил Даниила Пророка од грозных и свѣрѣпых левов, як избавил богобойных младенцев од пещи огненной. Не жури ся и ты честна сосѣдко, Господь избавит и нас, потѣшит нас; можно, же Бог искушает нас, можно же про наши, или родителей нашых грѣхы терпиме; но хоть як то, если Господь допустил на нас сия, он нас и пожалуе, он помилуе нас, як помиловал праведного Иова, наша надежда у Господа; он ищи помилуе нашу невинность, а злочестивых накаже; Господь просвѣщение мое, и спаситель мой, кого убою ся.
Богумила. Та што дѣлати, як на Господа надѣяти ся, знаю же он мене невинну не оставит. Но дѣточкы моѣ, дѣточкы, кто их пожалуе?
Судия. Научу я вас, злодѣи; — знай теперь, Василю, же уже конѣ Федоровы выплатили ся, честна громада по совѣсти осудила, и уже суд скончил ся. Твои волы и корова и Богумилина Тарчуна оддали ся пану Федорови за конѣ, а честному Чмулеви за шкоды дала ся твоя корова, и сусѣк з зерном, и Богумилина телиця, а то лем так милосердно судило ся, бо по правдѣ цѣла ваша худоба мала ся забрати, подякуйте пану Федорови и честному Чмулеви, же на вас милосердие мали, теперь ищи за суд заплатите 5 золотых и 50 галб паленькы, и обы из вас люди приклад брали, та на каж- дой улицѣ достанете по шесть палиц; — знаете.
Присяжны. Так е.
Чмуль. Честна громадо, я прошу пожалуйте их, даруйте им палицѣ; мы обыйдеме ся уже с вашым праведным судом.
Олена. Ой, нѣт, той собацѣ Богумилѣ дайте хоть лем 12 корбачи, обы тямила, як треба моим коровам молоко одберати.
Честножив. Люде! Знайте, што Бог на небѣ, памятайте на Бога, и судьте по правдѣ, обы и вас так Бог судил. Я невинный чоловѣк, но знаю же и честна Богумила невинна, смотрѣте на душу люде, кайтеся, бо Господь не стерпит безбожность вашу.
Я в л е н и е IV.
Мудроглав и предешны.
Мудроглав. Дай Боже вам здоровля, честна громадо. — (Не смотрят на него). Наперед вопрошаю вас: есьте ли вы люде, или звѣрѣ, есьте ли вы христиане, или погане? — О наистѣ вы честнаго, богобойнаго и православнаго народа славяньскаго члены быти не можете, бо славяньскый народ богобойный, а вы Бога и не внимаете, народ той е справедливый, а вы судите неправедно, и за тоту паскуду, дѣдкову юху и душу продасте, уже пересмердѣли сьте ся паленьчисков. — Скажите, што вам начинил богобойный и роботный чоловѣк Честножив Василь, што порядна Богумила? Чому их так катуете?
Судия. А што вам, дяче, до того, мы судиме справедливо, а кедь хочете знати, та ваш честный Василь злодѣй, а Богумила з ним держит.
Олена. И босорка е, од моих коров молоко одъяла.
Мудроглав. Василь злодѣй? — О, вы, окаянны люде! Та ци е между вами, ци е в селѣ Василеви подобный честный чоловѣк?
Судия. Так е, не е такого другого, бо ту никто конѣ не краде лем Василь.
Олена. З Богумилов.
Судия. Так е, з Богумилов — а чому же так збогатѣли?
Присяжны. Так е, то истинна правда.
Мудроглав. Так е, истинна правда — о, вы сойкы, вы пяницѣ огавны! Василь и Богумила хоть и небогаты, но с помочи божой вшытко мают, што им потребное, а вы всѣ схудобнѣли, а то уже иста правда. Але што тому за причина? Но, слыште, я вам повѣм — бо Василь с Богумилов не престанут робити, усилуют ся, працуют, не ходят по корчмах, не пяницы суть, як вы. А вы уже пропали зовсѣм, бо худобу вашу адсесь чорт (на Чмуля указуе) забрал.
Чмуль (сердитым голосом). Кто? Я? Я не злодѣй, мене честна громада познае, няй повѣст, ци я забрал, просьте ся и мудрого Юрка, — а вы, дяче, идьте до чорта, кто вас ту звал; бо я на вас право положу, за мою честь.
Мудроглав (не смотрит на жыда). Вы всѣ пяницѣ, уже сьте всю худобу попропивали, бо из смердячой корчмы ани не выходите, упиваете ся день-днем, вночи коргелюете, а вдень лежите. Стыд, ганьба, уже и одежды доброй не маете на грѣшном тѣлѣ, босы ходите як псы, поле вам пустое, а волов уже и десять не е в цѣлом селѣ — кедь чужый чоловѣк заблудит ту, думае, же циганьское село.
Судия. Та мы цигане?
Мудроглав. Працуете по циганьскы и маете по циганьскы, бо яка праца така плаца. Дань уже два рокы неплачена, панотцева роковина задержана, моя платня пропала, уже едного честного дома не е, будинкы вам на громаду летят, церковь днесь-завтра упаде, дѣти вам голы, а вы цундрами трясете, голодом морите ся, лем проклятый жыдище тые, як веперь.
Чмуль. А вы, дяче, мовчте — кто вас за прекуратора поставив? — Видите, панове господарѣ, як ми чести урывае, — а не знаете го из села выгнати? Не знаете же он ваш слуга? А так вам смѣе казати? А вы не знаете, што му треба?
Судия. Од завтра глядайте собѣ мѣсто, дяче — мы такого мудерця не хочеме, и панотець може з вами идти, де хоче, — наша церков, нашы дѣдове ю справили, найдеме мы собѣ попа и дяка.
Мудроглав. И панотець, и я пойдеме, коли хочеме, и наистѣ, кедь вы не поправите ся, кедь того окламника, здерцю и душ вашых пекелника, Чмуля и Мошка, што вас пекелнов юхов напавае, не лишите, та наистѣ одыйдеме, бо з вами уже порадити не мож. Але знайте, же и вы выпустѣете як Содома и Гомора, бо Господь долго терпит, але раз прийде час, коли уже каяти ся нескоро буде.
Федор. О, пустыннику, не йдеш, я тобѣ укажу, што Федор годен; не знаете го там ид Василеви положити.
Мудроглав. Раднѣе буду з Василем у колодѣ, як з вами у палатах, бо лѣпша е честному чоловѣку темниця, як безбожному свѣтлиця; бо Василь честный богобойный чоловѣк, а вы, богатый Федоре — пяниця. — Федоре! Богатство мине ся, а честь николи, честь а добродѣтель есть бессмертна. Вы сердите ся на честного Василя, то е естественна причина, бо каждый чоловѣк лем собѣ ровного любит, так пяниця — пяницю, злодѣй — злодѣя, а честного чоловѣка убѣгае, якбы стыдал ся од него. Так Василь в цѣлом селѣ подобного собѣ не мае, бо посмотрьте его будинкы и всю худобу, все в рядѣ находит ся, обыстя его из тесаного дерева усиловно справлено, жупою грубо закрытое, пелевня и стайнѣ в рядѣ стоят и лѣпше, поряднѣйше приспособлены, як вашы обыстя, стадо его тучное, поле его, так як загорода обробленое, пчолы лем у него самого суть, он за самый воск и мед по сто золотых достане каждого року, у него возы кованы и все потребное находит ся, он не довжен никому, порцию выплатит честно, и грошенькы мае задость. — А вы, о, пяницѣ! — што у вас? Обыстя вам спадали, не штобы стада, но и пса не маете, поле жыды сѣют, голодом морите ся, дѣти вам не учат ся, словом, вы всѣ уже жебраци, бо паленька вам не допустит дашто мати, паленька такый дѣдко, што одганяе щастя од дому, од ней утѣкае имѣние, як чорт од свяченой воды.
Олена. А што вам до нас, и до наших дѣтей, вы смотрьте Богумилины дѣти. — О, знаеме мы, чому вы к ней бѣгаете.
Мудроглав (не внимае на Олену). Честножив Василь днем робит колеса, возы и всячину строит, и сам добрый прибор мае, и люди спомагае, каждый день два золоты собѣ заробит, вночи струже, робит, мало спит, бо уже в першых когутѣх ставае, и перед зорями го видно на поли.
Олена. З Богумилов, ой, знае ся то.
Мудроглав. Так е, з Богумилов, бо и она працуе, хоть землѣ не мае, цѣлый день робит, в зорях траву зберае, корову кормит и прото болше молока и масла мае як вы, дѣточкы ей робят и учат ся, а вы в пянствѣ и лѣнивствѣ лежите як цигане; прото Господь благословил их. — Люде, позоруйте обы вам праца невинных горенька не была, бо кровавы труды Честножива и Богумилины до неба кличут, так як кров невинного Авеля.
Чмуль. Панове газдове! Я бы вам радил, жебы сьте того дурного прецектора ту зохабили, няй вам ся любит до мене — я го там не пущу, — видите, же то дурный.
Судия. Но, куме, дай там Василеви и той собацѣ по 12 палиць. — А вы, дяку, завтра з Богом из села, мы такого мудерця не потребуеме. — Но, братя, до Чмуля. (Идут).
Мудроглав. Идите, идите до вашой пропасти, выведе вас Чмуль на добрый конець. — Он, он то ту злодѣй, з Юрком, и так знае обмантити розум шаленых пяниць. — (к гайдукови оберне ся) А ты недосмѣлѣвай ся перстом кынути тых честных людей, дораз выпусти их из бесчестной колоды, до котрой вы придасте ся. (Иде выслободит Честножива и Богумилу, притомны чудуют ся. Мудроглав к Судию:) А теперь дайте им назад худобу, бо горенько ей платити будете.
Судия. То не буде. (Одходит).
Мудроглав. Припали знову до Чмуля; но уже не е надѣи; уже по шию в пеклѣ суть; а то вшытко про паскудну паленчиску. — О, Боже, просвѣти их! (К Честноживу и Богумилѣ). Идеме и мы одтуду, бо ту грѣх, и неправость, — не журьте ся, Господь поможе вам; лем Богу служте и працуйте, и вся навернут ся вам. (Отходит).
Богобой. А там дѣточкы идут и веселят ся, о як прекрасный е молодый вѣк! О, я уже болше не розвеселю ся!
(Дѣти колесаревы, Богумилины и Лестобратовы приходят спѣваючи, каждое несе зайду велику, Богобой к ним.)
Богобой. А де вы были дѣтятка, так весело йдете?
Антоний. В хащи были сьме, дѣдочку, збералисьме грибы, и ци видите, як много несеме?
Татька. Хочете, дѣдочку, и вы? — Выберьте собѣ, колько вам ся любит. (Отверяе зайдочку).
Богобой (бере собѣ еден гриб). Боже ти заплатъ дѣтинко. (Дѣти всѣ отверяют зайдочкы, и просят:) — Дѣдочку, и из моих, и из моих берьте собѣ. — О, вѣдь у хащи е дость. — Берьте собѣ.
Богобой (бере од каждого). Бог вам заплатит, рыбятка. — А ци вы каждый день ходите на грибы?
Антоний. Каждый день, ищи перед зорями, и так, коли до школы треба ити, уже дома сьме.
Богобой. Та што чините с грибами?
Антоний. Та все маеме на обѣд и на вечерю; потому сушиме и сухы дорого продаваеме в мѣстѣ. — Дѣдочку, мы и грошы маеме. — Я уже двадцять золотых маю.
Татька. А я маю уже пять золотых срѣбных, такы дватцятникы маю, як снѣг.
Богобой. Та за сами грибы только назберали сьте?
Татька. О, нѣт, дѣдочку; — бо то з весны, на ярь, знаете, идеме в лѣс, збераеме цвѣточкы, наплетеме косичкы и несеме до мѣста, там панове од нас купуют. — Бо то панове люблят косицѣ, а една панѣ все и хлѣба нам даст и гроши.
Андрѣй. А влѣтѣ на потоцѣ рыбы и ракы ловиме, и дому принесеме, продаме, бо то панове слизикы так купуют, а за пструга великого и двадцятник дадут; пак идеме на грибы, на ягоды, на черешни, а в осени, на лишнакы, — знаете, коли чому час; и так то и сами маеме, и людем продаме за пѣнязи, так собѣ збераеме. О, мы уже много грошей маеме.
Богобой. А птичкы не ловите?
Андрѣй. Нѣт, дѣдочку, бо учитель так гварит, обы птичкы не рушати в лѣсѣ; — бо птичкы так миленько спѣвают и увеселяют сердце, пак и вредных черваков выѣмают, и воздух чистят; о, мы не рушаеме их, няй ростут, як их Бог створил.
Настя. Видите, дѣдочку, нам нянечко цѣлу одежду купил за нашы грошы, и ищи двадцять золотых маеме, мы дали панотцеви сховати, о, то нам ся придаст.
Антоний. А я собѣ купил и одежду, и ремѣнь, ножик и книжочку; — такый красный молитвенничок маю, и ищи едну книжочку читалную — знаете, што у Пряшовѣ продавают; — ищи и пѣнязи маю, а як болше назбераю, та пойду до школы до мѣста, там буду ся учити.
Андрѣй. И я бы йшол, айбо мой нянько нашы грошы забрал, о, уже и я бы был мал 25 золотых, але нянько их проклятому жыдови дал за паленьку. О, я уже му болше не дам, ай понесу панотцеви одложити; и як назбераю, та пойду до школы.
Марька. И я лем едну хусточку купила, а хоть много грошей мала ем, але нянько и мои до Чмуля однес — и пропил. Айбо я му уже не дам, и я до панотця понесу сховати.
Богобой. Дѣточкы! Няй вас Господь благословит; вы наистѣ честны дѣти; усилуйте ся, робте, працуйте; — знаете, же Бог чоловѣка на працу створил, кто працуе, усилуе ся, той и мае, но все с божов помощов, бо знайте, дѣточкы: як мы Богу, так нам Бог, и як присловко е: як ты Богу до церкви, так тобѣ Бог до мѣшка. — Не смотрьте вы Федорця, бо той бесчестный, ой, з того нич доброго не выцвѣне.
Богумила (плаче, рукы ламле). Ой, дѣточкы мои, дѣточкы! Уже я вас доховала, о, де вы ся теперь подѣете?
Антоний и Настя (разом). Мамо, а што вам е, чом плачете, матушко?
Богумила. Ой, дѣточкы, дѣточкы, злочестивы судии взяли нам корову, и все забрали, голу хыжу нам оставили, — а што найгорше болит, мене за злодѣйку держат; — все имѣние мое и честь пропала.
Антоний (дивит ся). А прошто?
Богумила. Бог их вѣдае, про што; всю мою худобу и колесареву забрали и Многомавови и Чмулеви оддали, болше як 50 галб паленчискы на наш роваш напили и теперь ищи пиют непрестанно. О, дѣточкы, рыбятка, де вы ся подѣете?
Честножив. Сосѣдко не журьте ся. Господь небесный видит нашу невинность; не опустит он нас. О, наша справедлива праца не згыне, Бог так хотѣл искушати нашу постоянностъ, обы нас достойных учинил своей милости. Ци памятаете, як панотець казал на проповѣди за праведного Иова, як он утратил всю худобу свою, а покойно зносил вся нападения, всѣ кривды, и Господь помиловал го, и сторицею наградил му имѣния, будите покойны, уповайте на Господа, он милосердный Отець, он дае, он бере, в Его власти суть вся, — да буде воля Его свята. Далей, узнайте сосѣдко, же як за злов тучов приемна погода, так за нещастем, за смутком приемна радость и веселость приходит.
Антоний. Не журьте ся, мамко, Бог не опустит нас. Он сиротам Отець. Порадиме мы тому, я вам мои гроши дам, та купите собѣ корову, будете ся знову спомагати, та Господь вам допоможе.
Татька. Ия вам дам мои грошонькы, та будете мати на потребу. — О, мамко, не годны мы вам одплатити за вашу старость, котору вы о нас мали; о, не годна дѣтина одслужитися родинѣ своей; прото, матушко, приймите од нас вдячно, што можеме вам дати, а не журьте ся, перетерпите кривду, знаете, як учитель казал, обы кривды терпеливо зносити, бо кто в нещастю непокойный сам себе губит, як уловлена птичка, котра чим болше мече ся, тым горше ранит ся.
Богумила. Няй вам Господь нагородит, рыбята. Теперь вижу, яка я щастлива, бо Господь ми дал богатство великое в моих дѣточках добрых. — Антоньку! Я хотѣла тебе до школы давати, а — о, Боже мой! — я теперь уже не годна; ой, то великый жаль.
Антоний. Не старайте ся, мамко, у Господа суть богатства, поможе ми Бог! Знаете як учитель казав: же «добродѣтель перевышает богатство». Сердце доброе и богобойное, чиста совѣсть, добрый розум и честь суть такы богатства, што их никто не годен одъяти. Не журьте ся мамко, пойду я сам до свѣта, Господь помог Египетскому Иосифу и ми поможе; и Татька пойде служити, но ой, матонько, як жаль вас оставити, але то дармо.
Татька. Я пойду до мѣста, буду служити, а гроши вам дам, и все буду вам посылати; — ой, годна я уже робити, бо вы мене научили працовати; не плачте, мамко, Бог нам поможе.
Иванко и Настя (разом). Няню и мы вам даме нашы грошы спомагайте ся з ними, Бог вам поможе.
Честножив (плаче). Ой, дѣточкы, няй вас царь небесный благословит; — то вы в школѣ научили ся, наистѣ, в школѣ! О, як то великое щастя, кто може до школы ходити, аж сердце радуе ся, як там молодое серденько справит ся! О, наистѣ Бог помилуе и вас, и учителя вашого.
Иванко. Нянечку! прошу вас дозвольте и ми с Антонем идти — я буду ся ремесло даякое учити, та буду вам помагати.
Настя. И я бы йшла до службы, але вы як останете сами? О, Боже мой, кедь бы моя мамушка жила, а теперь я з вами остану, буду ся од нашого профессора учити и вам помагати робити. Бо кедь бы вы похворѣли, або заупали, кто бы вам помагав? Я лем вам буду служити, нянечку любезный. — Но ты, Иванку, не запоминай на нас.
Андрѣй. Мамко! И я пойду, буду ся дашто учити, приготовте, прошу вас, и ми платя, пойдеме въедно, Господь попровадит нас.
Марька. А я повинна дома остати. Нянько бы вшытку худобу промарнил, та матери треба помагати. Ой, Боже мой, Боже, кедь то пяницеви дѣти од сироты горшы.
Параска. Ой, дѣточкы мои, як я щастлива, же вас Бог так просвѣтил. — Иди, сыноньку з Богом, але все на Бога памятай, на нас не забывай; моли ся щиро Створителю, обы и отця твого просвѣтил, и одклонил го од злого обычаю, бо он — о, Боже мой! — з Федором по корчмах блудит и все промарнит.
Татька. Настько и Марько, сестричкы, о, як ми жаль од вас розлучити ся, но я так умѣнила собѣ и с Ботом лем пойду, але прошу вас, дозерайте любезну мамочку мою, бо она сама як палець, прошу вас будьте ей на помочи.
Богобой. Слезы точат ся чоловѣку, видящому только нравов, так много душевных сил в невинных простых дѣточках. — О, якое то щастя для чоловѣка Школа! Як там дух, сердце и мысль просвѣтит ся; — бо сравним едного школаря з другым неученым хлопцем, о, яка между ними розлука, як между голубом и ястрябом; школскы дѣти усилуют ся працовати, робити, а лѣнивы, пецухы лем бѣгают, лѣтают и вдячнѣйше по жебрѣх пойдут, як роботы приймут; кто бы был то думал перед десяти роками, же една дѣтина забавляючи ся через лѣто 25 золотых може собѣ заробити, кому бы было пришло на розум, же за грибы, ягоды, лишнакы, черешни, косичкы една дѣтина себе одѣти, и ищи грошы собѣ набыти годна? А потом як доброго и щирого сердца суть школяре, убогого жебрака як вдячно, як щиро, як радостно споможут, и щирою наремностию пожалуют. — О, давно того у нас не было слышано, давно дѣти бѣгали все лем, играли ся, камѣнем метали, по поли пастухами были, там сваволили, грѣшили, кляли, едно од другого учило ся скарѣдно говорити, красти, шкоду робити, словом: давно дѣти росли як быдлята в лѣсѣ, як дикы люде, а Бога мало познавали, и прото выросли, як дерева, и бесчестны люде з них стали ся, горшы од тых, про котрых праведный Бог свѣт потопою загладил. А теперь аж душа радуе ся, кедь видит просвѣщенну и учену дѣтину, як она знае чести дати людем, як знае пожаловати худобного, як отця, матерь чествовати и спомагати, словом, жые и росте Богу на славу, людем на годность и собѣ на ползу. — О, Боже, помози, обы наш народ увидѣл сие добро, и не жаловал маленьку ону платню, за котору другым ученым народам сравнити ся може. — О, школа, школа, нравов стодола!
Антоний. Мамко любезна, верните ся уже дому, верните ся, мы помаленьку пойдеме, де нас Господь попровадит.
Татька. Верните ся уже, а не журьте ся, мы так будеме ся справовати, як вы нас учили. Суть ищи и тут добры люде, они вас будут тѣшити и ратовати, и мы вам заженеме, што буде можно. Поздоровте ищи раз нашого доброго панотця, будьте здоровы.
Андрѣй. Верните и вы, мамко, а давайте позор на няня, не пущайте го до корчмы, няй вас Бог милостивый помилуе.
Честножив. Сыне мой, и вы, дѣточкы, няй вас Отець небесный провадит. Уповай на Господа, злое дѣло убѣгай и чисту совѣсть сохраняй, бо добра совѣсть е потѣха в бѣдах. Словом, оддавай божое Богу, царево царю, и людем чини то, што од людей сам собѣ желаеш, так Господь буде с тобою. Бог няй тя провадит, и Ангел хранитель веде.
Мудроглав. Не так, дѣточкы! Поставайте рядом. (В ряд поставают). Вы дѣти, неискусны до шырокого свѣта, берете ся, як птичкы из гнѣзда, на крыла пущаете ся, но вы ищи свѣт не познаете. Я вас научу, слухайте. Свѣт изобразите собѣ, як едное великое село, де суть розных полов, племенов и розных нравов, и обычаев люде; там суть честны, богобойны, справедливы, усиловны, добры люде, але суть — и то з болшей части суть — лѣнивы, неправедны, бесчестны, безбожны, лукавы, фалшивы окламникы, заздросливы, словом свѣтовы люде. Но знайте, же честный, богобойный и усиловный чоловѣк од неправедных дуже много скорбей, и гонений терпит, бо диавол пекелный всягды своих мае помощников, котры на праведного нападают, так як ястрябы на невинных голубов, як волце на ягнята. Но ангел хранитель заставляе праведного, хоть и много раз Господь допущае на него искушения, як на праведного Иова, на богобойного Иосифа Египетского, но пожалуе его, як милостивый Отець, и потѣшит го знову. Прото, дѣти, Бога на сердци майте, всегда з честными людми схожайте ся, з богобойными товариште, а злых, фалшивых, нечестивых, лѣнивых остерѣгайте ся, бо блажен муж, иже не йде на совѣт нечестивых. Найболше варуйте ся од пяниць, и так реченых коргелев, марнотратников и бездѣлников, од корчмы утѣкайте як од бѣса пекелного, паленкы и иного напою не вкушайте, свѣжа водичка няй буде вам напой, а хлѣб ѣдло; но и остерѣгайтеся од бесчестных особ, они прелестят сердце, и приводят на блуд чоловѣка. Далей: до церкви усиловно ходьте, Богу ся мольте, каждому честь давайте и не стыдайте ся убогых вашых, но честных родителей, не ганьбите ся повѣсти, же вы Русины, народ ваш в чести держите, и заступуйте. — Так Отець небесный благословит вас, подаст вам силу и поможе вам во всѣх дѣлах и скорбех вашых; люде же будут вас чествовати и так с помощию божиею найдете сокровище на небѣ и на землѣ.
Теперь же, дѣточкы, поклякайте на колѣна, испросьте благословение од родителей и так во имя Господне пустьте ся на крыла, щастя ваше глядаючи.
— Будьте здоровы.
Зберайте ся, дѣти,
Як птичкы, на крыла;
Широкый бѣлый свѣт,
Всягды земля мила.
Всягды едно сонце,
Всягды една доля,
Всягды промысл божый,
Всягды Его воля.
Хотькуды пойдеме,
Все Бог буде с нами,
Он нас попровадит
Горами, лѣсами.
Хотьде повернеме,
Все Богу служити
Будеме и честно,
Богобойно жыти. —
А вы братя люде,
Здравы оставайте,
Няй вас Господь тѣшит,
На нас не забывайте.
(Ищи раз идут и цѣлуют своих и одходят).
Богобой. Голт, дѣти! Вы сами не пойдете, вы свѣт не познаете — я поведу вас и заведу в шырокый свѣт, хоть о едной нозѣ, укажу вам дорогу и буду вам за вожда. Но, смѣло за мною.
(Богобой наперед, дѣти за ним идут).
Федорцьо. А де вы йдете, хлопцѣ?
Антоний. Будь здоров, а полѣпши ся, честно ся справуй, иди до школы и слухай учителя.
Федорцьо. Не учи ты мене; но лем идите, оборванцѣ, ми не потребно з вами идти до свѣта, я не свѣтовый. О, выжыю я и ту с моими дукатами, менѣ нянько купит село, та я буду паном, аж буду, а вы можете и до Вѣдня идти, та все жебракы будете.
Федор. Правду ми Панотец казал, правду гварил и учитель, но я не слухал, худобка минула ся, грошенькы чорт забрал, хыжа спустѣла, теперь кусок хлѣба не маю. О, приятели мои, де сьте ся подѣли? Покля Федор богатый был, докля кормил, поил лестников, та и приятелей мал, а теперь не пожалуе никто худобного Федора. Так, то правда, же худоба в самотности, худобного каждый потупит, худобный стыдит ся каждого. Але и то правда, же Бог платит каждому справедливо. О, дукаты мои, як ми ся минули! Я думал, же навѣкы будут держати, а теперь богатый Федор голоден, оборваный, босый, як пес. О, Боже, помилуй мня.
Олена. Ой, та можеш ты уже молити ся, коль есь промарнил богатство и мене нещастною учинил. О, кедь бы была я того знала, нигда бы я твоя жена не была — я выхована як соколик, выростла в богатствѣ, в роскошах, а теперь хожу, ги циганка кусок хлѣба жебручи, а то все про тебе марнотратнику. Ой, нагнал ты мене до козего рожка. Федоре! Я тя лишу, я с тобов болше жыти не буду.
Федор. Як ти дяка. То правда, же я марнотратил, я забыл о Бозѣ, я до дѣдка жыл, но и ты лѣпша не была. Олено! Де муж марнит, там полбѣды, але де жена блудом ходит, де жена пессѣми путьми ся пустит, там вшитко до дѣдка пропадае.
Богумила. Сосѣдко не потупте божый дар, ану, похлипайте мало солодкого молока, а закусьте хлѣбика, бо вы дуже хвора, прошу вас приймите.
Олена (с презрѣнием). Я од тебе не прошу, держ собѣ твое молоко; я не стерплю, обы ты из мене смѣх собѣ чинила. (Обертае ся од Богумилы).
Богумила. Сосѣдко не сердите ся, приймите ласкаво; видите мене Господь пожегнал, няй му буде честь и хвала; — я вам все принесу, вѣдь Бог прото нам удѣлит, штобы сьме и другым удѣлили, прошу приймите приятно; Господь милостивый ищи и вам наверне, так як ми навернул, не одчавайте, уповайте на Господа, он сам годен вас потѣшити.
Федор. Боже вам заплать, сосѣдко, о, вы честна особа, я стыжу ся вам до очей поглянути, я вас дуже оскорбил, но теперь Господь заганьбил мене, пышного. Сосѣдко, молю вас одпустите ми великый мой грѣх.
Богумила. Любезный Федореньку, не оскорбили вы мене, я о том болше не тямлю. Божое то росположение, да будет воля господня, божа воля, штобы кривды терпеливо износити. О, колько раз прогнѣваеме Бога, и он все милостиво прощае нам. Он поможе и вам, лем не опустьте ся Его, не оддалит ся рука божая од вас, памятайте на святы слова Пророка: «Услышит тя Господь в день печали, пошлет ти помощь од святаго, и дасть ти господь по сердци твоему.» Оставайте здоровенькы з Богом! (Одходит).
Олена (мече ся). Ищи и тота собака высмѣвае ся с нас! Федоре! Я то не годна стерпити, я йду, я ту не буду, пойду межи люди, де мня никто не знае, волю служити, а смѣх из себе чинити не дам.
Федор. О, ты, скарѣдна грѣшнице, и доброе дѣло не узнаеш; ты завзята бабище; подякуй Богу, же тя люди не лишают в бѣдах и скорбех, ищи гордити ся, то уже истинное неблагодарство, то злоба диаволя. О, Боже мой милостивый! О, праведен еси Господи, и правы суть суды твои (бере горнец и хлипае). Так, богатый Федор худобному нигда еден пѣнязь не удѣлил, а теперь из чужой ласкы годуе ся! На, Олено, похлипай, а поправ ся (Олена гнѣвливо бере и ѣсть).
Честножив. Дай Боже вам здоровля сосѣдко! Не презрѣте, Федоре, што ми Бог пожегнал, приймите вдячно. (Дае Федорови еден хлѣб и груду сыра).
Федор (плаче). О, брате мой, та ты не сердиш ся на мене? О, брате Василю, як я стыжу ся, як я тебе образил, и россыпал, а ты ищи помагаеш ми в моей узкости. О, сосѣдку, ци можеш ты ми одпустити мою вину? я тебе презрѣл, а ты в узкости мене защищаеш. Брате, кедь бы-сь видѣл сердця мого рану, то велика болѣзнь, то в смятение, то в стыд приводит душу мою (на голос плаче).
Честножив. Федореньку, перебачте, не журьте ся, уповайте на Господа, помните на праведного Иова «Господь взял, да буде воля Его свята».
Мудроглав. Федоре, адде вам панотець послал мѣрку зерна и поздоровляе вас, обы сьте ся не журили. Зачните знову во имя господне працовати, бо солодшый ячмѣнный хлѣб властными руками заслуженый, як из чужых рук пшеничный!
Федор. Господь няй заплатит вам и панотцеви. Но я стыжу ся панотця и вас соромлю ся, бо я вас дуже оквилил.
Мудроглав. Нич не стыдьте ся. Панотець не гнѣвае ся, и я не уважаю на минувше ся время. Лем вы, Федоре, зачните другый жывот, працуйте, мозольте ся, а на корчму крест вержте, та вам Бог поможе, у Бога суть богатства, он исправленного грѣшника милуе и помилуе.
Федор. Ай так, пане дячку, та як зачати, ани худобкы, ани серстины не маю, ани землицѣ, словом ничого на свѣтѣ.
Мудроглав. Та дайте ся до ремесла, до якой либо роботы, наприклад, научите ся кошы плести, рѣжте прутя, то не тяжко ся научити, не ганьба и мѣтлы правити, а кошы на возы и на другы потребы правити, е забавка лем, и из того честно мож выжыти. Соедините ся, спойте ся з честным колесарем, он вас буде управляти, и так з помощию божиею ищи можете достигнути став прежный.
Федор. Боже вас благослови, пане дячку; як теперь вы менѣ розума додали, наистѣ так буде, о, уже не бою ся голоду. Брате колесарю, я тебе дуже образил, но прошу и перепрошую тя, одпусти ми, прийми мя к собѣ за помощника, я знаю и робити, буду кошикы плести, буду ся усиловати буду з тобов робити, буду ти служити як найвѣрнѣйшый слуга. О, дай Боже здоровля, не бою ся голоду. — Жено, не журь ся, ты будеш прутя рѣзати, я кошикы плести, Бог нам допоможе.
Олена. Та плеть собѣ тай плеть, я не прото ся оддавала за тебе, обы-м кошикы плела. Верни мою худобу, што-м ти принесла.
Федор. Твоей худобѣ ты сама шию зломила, пусто жыючи, лежачи и роскошуючи, надобыла есь, што теперь маеш; як есь собѣ постелила, так будеш и спати.
Чмуль. Федоре, порахуйме ся, я уже не можу так довго ждати, бо де мой интерес, де лихва од грошей, ищи довжен есь 97 золотых 48 крейцаров в срѣблѣ. Но, коли выплатиш? Ге?
Федор. Чмульку! Бог ти заплатит, я уже не маю чим платити; вѣдь вшытку худобу мою забрал есь, та де бы я ти довжен!
Чмуль (з гнѣвом). Кто? Я забрав? Твою худобу чорт забрал, не я. Я не злодѣй, я ти не приписал. О, дость моей худобы у тебе пропало, ты мене россыпал, я про тебе по жебрах пойду, а ищи смѣеш повѣсти, же ты ми не довжен; ци же не тямиш, же ты, и Олена, и Федорцьо все сьте пили як дугы, але уже вам не дам ани на лѣк.
Федор. Ой, привел ты мене на ряд, про тебе я цундрями трясу, и цѣлое село опустѣло, ты выссал мою кровь, антихристе, ты покрал мою и всѣх нас худобу, злодѣю, ты змѣй, людей переводящый, горшый од того, што Прародителей в Раѣ перевел и окламал.
Чмуль. А як ты ми смѣеш так брехати, ты простый смерядячий Русначе, ты глупый Русин, ты простак! Ци ты не знаеш, же я панскый арендарь? Ци я тя не учив? О, Федоре, не пий так, пошкодит ти на здоровлю, Федоре, што ты чиниш, ты на нивоч выйдеш. Так я ти все гварил и просил ем тя, обы-сь не пил, ой, ты мене не слухал. Я мусѣл ти давати. О, я про тебе не тысящ золотых шкодовал, бо многораз забыл записати; но але то уже пропало, хоть лем заплати, што записано.
Федор. Ой, пропал бы-сь, зводителю, ты забыл записати, познаю я твое диавольское перо, оно десять раз пише, збавил есь мя худобы, збавил обыстя, чести, здоровля, и раз ума, мое богатство пересунуло ся до тебе, Юрко ти помагал; теперь уже и сына мого до товаришства есь приял. Няй ти Бог заплатит.
Чмуль. Увижу я, научу я тебе, пяницю, дай гуню и вон из дому, то мое, то менѣ честна громада одсудила.
Мудроглав. Жыде, враже пекелный; ты, окламнику, ты, диаволе, ци уже ти не дость? О, ты, безбожный чорте, не спокоиш ся з тым, же цѣлое село про тебе спустѣло, же выссал есь уже честных християн, уже и душу хочеш вылупити од людей — о, найду я и тобѣ ряд.
Чмуль. Я з вами не маю нич, але я и вам укажу, я вас до прецесии возьму, укажу я вам, як треба паньского арендаря честовати.
Честножив. Иди, пропадь, жыде, ты лудигроше, иди до дѣдка, (выдрилит жыда вон). А ты, Федоре, пойди до мене, я ти мое обыстя не жалую, бо Господь просвѣтил тя, хоть уже и мало поздно, но все не поздно, покля чоловѣк жые, бо лем по смерти не е покаяния.
Федор. Та ты ми годен одпустити кривды, мною учинены? О, брате, забий мня, брате, я не годен твоей милости.
Честножив. Бог няй ти одпустит, прийди и буди ми братом, мое буде и твое, но честуй ся, на корчму болше не позирай, а од жыда, як од бѣслого пса, утѣкай (идут).
О л ена. Ты идеш, Федоре, а я што буду чинила?
Честножив. Як есь робила, так ай маеш, як есь собѣ постелила так будеш и спати, як есь посѣяла, так будешь и жати. Маеш рукы, та працуй, до рота руками хлѣб иде; кто не робил у молодости, няй ся учит у старости. (Одходят всѣ, Олена за ними нарѣкаючи).
Храбростой. Ту они будут. О, мои люде вынайдут их. То уже див, так маленькое село и сами розбойници; тут е склад розбойников, но уже я нападу на него. О, мои хлопцѣ розумѣют того.
Храбростой. Но, в руках есьте злодѣи, давно я за вами трудил ся, берите их.
Чмуль. Великоможный ексцелленция пан официр, я паньскый арендарь, я честный чоловѣк, кто на мене дойде злодѣство? Я прошу, пустите мене в покои, бо я свою честь правом буду глядати.
Храбростой. А ты, пессий сыне, ты всѣм злодѣям началник; о, познаю я тебе; думаеш, же утаено твое злодѣйство; а кто Многомавови грошы, а кто конѣ, волы, коровы, а кто панотцево зерно покрав? Ге? О, то уже на свѣтло вышло. Юрку! и ты невинен? А кто ти товариш?
Юрко. Та кто бы был, як адде Чмуль, и рѣзник, и Федорцьо, а инде суть другы.
Храбростой (к Федорцеви). Так, Сыноньку красный! Ты молодый червак и уже до красного ремесла пустил ся. О, ты уже совершенный злодѣй. — А кто перешлой недѣли Шафраника опустошив? Но, де товар?
Федорцьо. У Чмуля е.
Чмуль. Та неправда; — я присягну, же я не видѣл, обы-м ослѣп, кедь ем видѣл.
Храбростой. Но, но, лем не меч ся жыдку, то уж моя старость, то найде ся. А друтаря кто заморочил под мостом?
Федорцьо. То не я, то Юрко.
Юрко. А ты нѣт? Та кто му голову провалив?
Храбростой. Дость уже, дость, уже знае ся все, лем ведите их, а дайте позор, обы не убѣгли.
Олена. Ой, сыноньку мой, Федорцю, а кто на тебе наводит; ой соколику мой, соловѣйку мой, рыбонько моя!
Храбростой. Што то за покуса? Ци и она к ним належит?
Олена. О, сыноньку, та што то на тебе врагы сплели? (к официрю) О, паноньку, будьте ласкавы, мой сынок такый, як ангелик, он ани курятко не рушил, он ищи и едного воробця не ударил, то блага дѣтина, небожатко невинное, як ягнятко. О, пустьте го, бо дораз ми сердце пукне, россыплю ся од болести. О, Федорцю, Федорцю (цѣлуе го).
Федорцьо (дрылил ю од себе). Иди, пропадь, ты не моя мати, ты винна моего нещастя! О, ты нещастна мати, ты одповѣдати будеш за мене на страшном судѣ; ой, ты мене привела на бесчесть и на злодѣйство.
Олена. Федорцю, сыноньку! Вѣдъ я тебе любила, як голубка, любила, як мою душу; я загыбала за тобов, я злому вѣтрикови на тебе не дала дунути, я тебе годовала, як соколика.
Храбростой. И выгодовала ворону, и ястряба, и тутка.
Федорцьо. Ваша любов для мене злость была. Вы мене одтягли од школы, вы мене не пустили учити ся, вы мене за сваволю и бесчесть не покарали, я ходил як блудный, людем чести урывал, с дѣтми ся надерал, головы провалевал, ничого ся не учил, над каждым ся збытковал, учителя высмѣял, з вами по корчмах ходил, бил ся, вадил ся, скарѣдно лаял, кривды, шкоды чинил, а вы все мене защищали, мене хвалили, менѣ бодрости додавали, все из дукатами из богатством косорили. Прото я теперь злодѣй. О, мамо, мамо дурна, ты мою участь заложила, а Чмуль с Юрком совершил; и паленочка, ой тота пекелна смола помагала ми, из тов заморочили мене, як рыбу маслагом. Ты, мамо, причина мого нещастя; иди, не хочу тя видѣти болше.
Олена. Ой, смутку мой, смутку! Чого я ся дождала?
Федорцьо. Няй вам Бог заплатит за мене.
Храбростой. Но, берите их; — ступай. — А жыдови худобу треба запечатовати; буде ся продавати, обы ся шкоды исплатили; наперед Богумилѣ и колесареви мают ся шкоды выплатити, с десять рочною лихвою, а честного судию, пяницю, с присяжными повяжте и берите; — но, не забудьте Лестобрата понести. — Но, ступай.
Чмуль (дае официрови грошы, и мругае на него). Пан великоможный царскый официр! Я не винен, я честный чоловѣк, я не злодѣй, цѣлое село повѣстъ; кто до корчмы приходит, я каждому выслужу. — А Лестобрата уже не е, ищи в зимѣ до пролубы упал, та затонул.
Храбростой. Бо ты го там друлил.
Чмуль. О, я нѣт, я го не видѣл.
Храбростой. Ты нѣт, лем твоя паленька; опоил есь го; але не велика шкода, не треба буде мотуза. О, кедь бы всѣ пяници пропали. — Но, рушайте. (Одходят).
Федор. Аж теперь я знаю, што значит жыти, о, чому я того давнѣйше не знав? О, як веселит ся сердце и душа чоловѣка, коли честною працею рукы занимают ся, як здоровый е дух, як здоровое тѣло, як солодкый кусок хлѣба руками заробленый, як весело ляже чоловѣк працею трудивый ся, покойно почивае цѣлую нощ, а рано ставае веселый, як птичка, здоровый, як орѣх. О, роспамятаю ся, як унылый был ми цѣлый день, помѣщеня не мал, голова лупала од пянства, нич смачно ѣсти не годен был цѣлый день, ходил, як отровена рыба, сердце затвердѣло, як камѣнь, уды и все тѣло так ми тяжкое было, як бы ся на мнѣ босоркы носили, а теперь день весело и так скоро пройде, як рѣка, вечером помолю ся, ляжу, в ночи сплю покойно, раненько стану, к Створителю вздыхну, и радую ся, же жыю. О, кедь бы был я того знал, як щастливый был бы-м дотеперь. Но, паленочко, няй тя уже гром убие, болше ты в моем ротѣ не будеш, моя нога жыдовскы порогы не перекрочит.
Честножив. Няй тя Царь небесный услышит, (указуе му, прутикы складуе). А так, брате, еден прутик за другым; — завтра кош готовый буде, и уже три золоты заробиш, и так з дня на день, Бог ти поможе.
Федор. Брате! Еден жаль незносимый чувствую, морит мя грѣх великый и, як червак, серденько грызе. Брате, я сына мого убил, я винен его нещастию. О, кедь бы был я панотця и учителя слухал, кедь бы был я сына до школы посылал, та он бы был на той конець не прийшол. О, я нещастный! Як страшно одповѣм на страшном судѣ.
Настя. Нянечку, нянечку, радуйте ся — Иванко пришол, и Андрѣй, и Антоний, и Татька, на так цифрованом возику, убраты як панове, а конѣ такы, як татошы. О, скоро бѣжте няню — ни, ни, сюда идут.
Иванко. Няню любезный, по десять роках напослѣдок вижу вас. О, як долгое время не видѣл любезного отца. Няню солодкый, як я радую ся.
Честножив. О, дѣтино моя, сыне мой, Иванку дорогый (обключают ся, цѣлуют ся, и плачут).
Антоний. Мамочко солодка, мы вернули ся, о, як радую ся, же вас здорову вижу.
Татька. Мамко моя прелюбезна, серденько радуе ся вас уже видѣти; минули десять годы, я вас не видѣла, о, як летѣла была бы-м к вам, айбо не мож было, бо Антонько школы не докончил ищи был; о, слава Господу, же ищи жыете, же вас вижу, и болше не одступлю од вас ни на крочай.
Андрѣй. Мамушко солоденька, як вы маете ся, ци сьте недостатка не терпѣли? — Слышал я нещастя нянево; — та дарьмо, якый жывот, така и смерть, — няй с Богом спочивае.
Мудроглав. Дѣточкы и братя мои! Я днесь трепещу од радости, бо услышал Господь глас моления моего; Слава во вышних Богу; о, Господи, хвалю тя, благословлю тя, кланяю ти ся, славословлю тя, благодарю тя, Господи, царю небесный; — теперь обновит ся, яко орля, юность моя, бо ущедрил Господь боящих ся его, яко той позна создание наше.
Федор (плаче, рукы ламле). О, Боже мой, Боже мой, лем я радости не маю, и тому я сам винен.
Мудроглав. Но, дѣточкы, скажите нам, де вы были, и што сьте надобыли?
Антоний. Любезный пане учителю! Нашу участь и щастливу долю по Бозѣ вам найболше, потом же родителям нашым благочестивым благодарити мы повинны; вы нас просвѣтили, вы нам доброе сердце и чести любов укорѣнили, вы нас щастливыми учинили. Но, слыште, нашу судьбину. — Нас честный Богобой, як ангел хранителъ провадил, аж до Пешта, на пути учил, и годовал нас як неискусных чужостранцев, в Пештѣ запровадил нас до казармы; мы там за едну цѣлу недѣлю были, а вояци нас годовали хлѣбом и чим могли. Минувшей недѣлѣ приходит отец наш Богобой, и мене з собов узял, привел до великого дому, и едному молодому Панови оддал мя. — В том домѣ заложил я основу моего щастя. Я моему паничови вѣрно служил, шматы му чистил, и до школы ходил. Панич мой про усиловность, и вѣрность полюбил мене, ратовал з книгами, одеждою и грошми, а наконець за приятеля приял; — так я с помощию Господа школы выходил, цензуру положил, а теперь, слава Богу, я адвокатом и директором остал такой у моего богатого панича, барона Богослава, доволен ставом моим, и судьбою ми опредѣленною. — А Татьку той же добродѣтель Богобой отдал сестрѣ того самого Пана, и так мы все въедно бывали; — она скоро научила ся шыти, и вышывати, и всякы женскы роботы, честно ся справовала, и вѣрно служила, так же ю добра панѣ ей полюбила, всѣ ключи ей оддала, а теперь дуже тяжко ю одпустила, но так богато обдарену, же ей худоба на три тысяч золотых цѣнити ся може.
Иванко. А мене, нянечку, честный Богобой запровадил до едного богатого купця, я там служил и учил ся, купец полюбил мя, оддал ми в рукы весь товар свой, — я вѣрно и порядно ним управлял, так усиловал ся, як собѣ самому; прото мой купец едину свою дѣвочку ми за жену обѣщал, красную, як свѣт, добру, як ангел. Ой, я найщастлившый чоловѣк под небом; и того щастия вы, нянечку, и любезный учитель мой, Мудроглав, так и хранитель мой, Богобой, строители; няй вам Бог заплатит. — И прото, любезный няню, вы не мозольте ся з колесами, подьте ко мнѣ, я вами не буду ся стыдати, ни моя жена, она знае, же Отец мой простый селянин.
Честножив. Я, сыне мой, ту умерти хочу, де-м ся народил, а працовати буду, покля ми сила стане; а ты провадь с Богом свое купецтво, но внимай, штобы-сь никого не окламал, не обѣдил, бо знай: несправедливо стязанно имѣние розорит ся, схалѣе, як снѣг весною од вѣтра, сонця и дождя; — коль тя Бог благословил, буди ему покорный, дай Богу славу, а людем честь, я болше од тебе не желаю.
Иванко (к учителю). Но, вы приймите од мене, любезный учителю, ту маете (дае му мѣшок из грошми).
Мудроглав. Я не приймаю од тебе ничого, лем доброе сердце; сховай собѣ, и дай нищим, я з помощию Бога маю из дня на день, болше не потребую, мое богатство е чиста совѣсть.
Иванко. Честно е. Учителю мой, та возьмите и оддайте на Церковь, справте з того ризы; — але учините вы ми еден дар; — я прошу вас, дайте ми сына вашого, я му буду за отця, я го учиню чоловѣком.
Мудроглав. За то благодарю ти и вдячно ти дам, бо с тым образом найболшу есь ми учинил радость.
Андрѣй. А я, матушко, ремесло учил ся, — мене любезный Отец наш Богобой запровадил до едного кушнѣря, той честный и богатый майстер приял мене, за три рокы выучил ремесло, и уже свѣта походил я, был уже в Вѣдню, Берлинѣ, Варшавѣ, Кыевѣ, Москвѣ, Петербургѣ, видѣл свѣта, знаю, як люде жыют, теперь, слава Господу, маю грошенькы, знаю добрѣ свое ремесло, зачну с Богом сам, тут буду ремесло мое провадити, в мого отца домѣ поставлю фабрику, но перше оженю ся, мамко, и естли вам и Богумилѣ любит ся, я Татьку собѣ избрал за будущую сопругу.
Богумила. То вашое дѣло, не мое, я лем радовати ся могу.
Татька. Мы уже давно собѣ слово дали, и Антоний на тое изволил, и мы только вашого благословения ждаеме.
Богумила. Няй вас Бог вседержитель благословит.
Татька. (Цѣлуе мамку в руку, так же и Андрѣй, обертае ся к Парасцѣ). И вы, мамко, довольны будете з невѣстов.
Параска. О, я дуже довольна, няй вам Господь поможе.
Андрѣй. Теперь два домы въедно споите, в едном устрою фабрику, а вы, двѣ мамушкы, будете собѣ сестры, будете господарство провадити, а любезный нам отец наш, защититель, наш ангел хранитель, Богобой, буде у нас покойно жыти, и по многых трудах на старый вѣк спочине, он буде наша потѣха, наша радость.
Антоний. А я з моей стороны придам вам 500 золотых, дайте на лихву, котру дѣдочкови все оддаете, обы он скудости не терпѣл у старости, а по его смерти остане сумма она на основание фундацию, на едного школяря.
Иванко. И я вам придам на той же конець 500 золотых.
Богобой. Дѣточкы мои, я только добродѣтели не заслужил; — я вас провадил до свѣта, и не иное было мое намѣрение, як штобы из потопленного доселѣ карпато-русского рода воздвигнути особы, штобы им подати способ гражданской жизни. Бо естли всегда лем при давных обычаях останеме, то всегда будеме там, де отцы нашы морили ся; а естли еден другого спомагати будеме, то не за долгое время, вырости можеме в народ великый, и свѣту полезный. Так теперь, дѣточкы, вы не стыдите ся вашего племене, вашего честного рода: спомагайте ся, спомагайте и сродников ваших. Ты, Андрѣйку, возьми до твоей фабрикы рускых хлопцев и учи их ремесло, якое ты научил ся, ты, Йванку, возьми з собов болше Русинов и подай им способ щастия, якое и тобѣ Бог указал, такожде и ты, Антоньку, усилуй ся народа твоего щастие воздвигнути, так весело увидите, же бѣдны Русине двигнут ся и с помощию Створителя росцвѣнут, як богатая нива по благой росѣ. А я уже с радостию остану у вас, не буду лежати лѣниво, и понеже на поле уже идти не годен, буду вам загороду пильновати, и куплю пчолы, буду их дозирати, то буде моя забава и покажу обывателем; же невинны мушкы великый в господарствѣ принесут прибыток, бо уже наши Русины — ой, шкода велика — сию господарства часть оставили не знаючи, же воск Богу на хвалу, а мед на ужыток людем неоплатимый дар божый е.
Храбростой. Боже вам дай горазд! Я слышал, же у вас свадьба готовит ся, тому тѣшу ся, бо я военный, люблю веселити ся; мы уже звыкли все весело жыти! Но, де е юноша, и котра молодиця.
Богобой (приведе Андрѣя и Татьку). Адде суть.
Храбростой. Но, горазд! То хорошый сход. Не приймете мене за дружбу?
Андрѣй. З благодарением.
Храбростой (к Богобою). А ты старый вояк был? Як вижу, ты староста.
Богобой. Я, ваше благородие! То мои дѣти по сердцѣ. Я раненый старець, за царя ногу положил, но ищи и голову положу естли потреба буде. О, благодарю Господа, же про мого царя хотъ едну ногу пожертвил.
Храбростой. Прекрасно! Бог ти нагородит в жывотѣ вѣчном. Но ищи едно дѣло маю, сукый сын Чмуль цѣлое село спустошил, его склад продал ся, и праведный суд царскый повелѣл выплатити шкоды невинным учинены. А де е честный колесарь?
Честножив. Адде я, ваше благородие!
Храбростой. Вы колесарь? Видно вам по очах, же вы честный чоловѣк; адде вам за вашу худобу присудили ся 800 золотых; приймите, то ваше. А де Богумила?
Богумила. Я, ваше благородие.
Храбростой. И вам присылае суд 600 золотых з лихвою; ищи тут есть якыйсь Федор пяница, он хотяй не заслужил милости, бо его сын с Чмулем соединеный злодѣй был, и вчера го повѣсили, но еднако суд ему посылае 700 золотых; гей, буде мати за што пити.
Федор (плаче). О, Боже мой, Боже! Чого я ся дождав! Сына ми повѣсили, жена ми свѣтом пропала, худоба спустѣла, и тому я сам винен, бо я слѣпый был, я о Бозѣ забыл. Теперь я новый честный жывот начинаю; я уже не одступлю од тебе, брате колесарю, буду с тобов працовати и за грѣхы покутовати, я грошы не хочу, бо уже за руками хочу солодкый хлѣб ѣсти; — ми грошы не треба; — дячку, возьмите и дайте их на Церковь, бо уже наистѣ знаю, же добродѣтель перевышает богатство.
Мудроглав. То е справедливое покаяние; Бог вас просвѣтил. О, щастливый чоловѣк, который в жывотѣ покае ся и по малом терпѣнии жывот вѣчный получае.
Храбростой. Щастливый, щастливый! Будете всѣ щастливы! А по Русалях свадьба буде.
Оригинал здесь