I.[править]
Было матовое, безсолнечное утро конца августа. Вѣтеръ, еще вчера гнавшій свинцовыя гряды мокрыхъ облаковъ, казалось, задѣвавшихъ на своемъ бѣгу верхушки деревьевъ, утихъ, и теперь въ саду царствовала абсолютная тишина.
Забѣлинъ меланхолично сошелъ по вымокшимъ ступенямъ на садовую дорожку, толкнулъ тростью тяжелый, мокрый мячъ, подвернувшійся подъ ноги, и направился къ обрыву.
Моря не было. Внизу плавала блѣдно-сиреневая пелена густого тумана, который повисъ, какъ сырая простыня, на сѣрыхъ засохшихъ лапахъ „перекати-поля“. Шурша и извиваясь налету, мелькнула стайка желтыхъ чижиковъ и — пропала…
Когда Забѣлинъ подходилъ къ спуску, навстрѣчу ему, смѣшно хлюпая по лужамъ, черезъ крокетную площадку перебежала Вѣрочка и, остановившись въ нерѣшительности передъ нимъ, запустила тонкую, прозрачную ручонку въ большой карманъ чистенькаго передничка.
— Здравствуй, Вѣрочка, — пробасилъ Забѣлинъ, протягивая девочке большую, мягкую, выхоленную руку.
— Здрасте, Николай Ванычъ, — кокетливо, краснѣя и стараясь подражать манерами матери, отвечала Вѣрочка, съ удовольствиемъ чувствуя свою худенькую иззябшую руку въ его уютной теплой ладони.
— Ну что, когда мама переѣзжать въ городъ думаетъ? — погладивъ бритую щеку, спросилъ Забѣлинъ.
Вѣрочка прищурилась, задумчиво подняла кверху головку и неопредѣленно промямлила:
— Какъ вамъ сказать?.. можетъ завтра… вещи уже укладывали… вѣрно, когда папа за нами пріедетъ.
— А когда папа пріѣдетъ?
— Папа… какъ вамъ сказать?.. можетъ завтра… навѣрно черезъ недѣлю. — И, помолчавъ, прибавила: — У меня къ вамъ есть просьба, Николай Ванычъ. Скажите, вы не видали Лосева?
— Лосева… видалъ. А на что онъ тебѣ?
Вѣрочка кокетливо улыбнулась и засунула руку въ карманъ.
— Мнѣ нужно передать Лосеву письмо… отъ мамы.
— Ага, письмо, — стараясь говорить равнодушно, повторилъ Забѣлинъ: — такъ Лосевъ сейчасъ на морѣ.
Вѣрочка странно взглянула на собесѣдника и, умоляюще понизивъ голосъ, спросила:
— Николай Ванычъ, пожалуйста, только никому не говорите: я сейчасъ пойду на берегъ, поищу Лосева, а то мама не позволяетъ уходить одной изъ сада. Не говорите ей, что я была на морѣ. Не скажете?
— Да зачѣмъ тебѣ идти на берегъ? Давай сюда письмо, я сейчасъ иду внизъ, если увижу Лосева, передамъ ему.
— Вотъ спасибо, Николай Ванычъ, только не смотрите, что въ письмѣ написано — это секретъ. — И Вѣрочка вытащила помятый конвертъ.
— Я чужихъ писемъ не читаю. А ты почему знаешь, что секретъ?
— Почему?.. Мама говорила, что секретъ. Такъ вы передайте, а я побѣгу, меня и такъ ждутъ. — И, немного подумавъ, добавила: — Мы нашли дохлаго воробья, такъ его сейчасъ отпѣвать будутъ..! А после похоронъ мы устроимъ поминальный обѣдъ…
Забѣлинъ криво усмехнулся и спряталъ письмо въ боковой карманъ, а Вѣрочка покрутилась на мѣстѣ и, хлюпая по лужамъ, отправилась хоронить воробья.
II.[править]
Забѣлинъ любилъ главнымъ образомъ самого себя и имѣлъ известные виды на Марью Семеновну, мать Вѣрочки, а потому терпѣть не могъ Лосева, молодого инженера, съ либеральными взглядами и наглыми бѣлокурыми усиками.
„Письмо Лосеву отъ Марьи Семеновны, — внутренно фыркая и возмущаясь, думалъ Забѣлинъ, стоя на месте. — Это занимательно. И, главное, какое письмо? Се-крет-ное — и даже… надушенное“.
Забѣлинъ вытащилъ надушенное письмо и понюхалъ:
„Надушенное. Гмъ, итакъ… конвертъ надушенъ… Это наводитъ на печальная размышления. Надушенный конвертъ… очень, очень хорошо и, даже можно сказать, восхитительно. Однако хотѣлъ бы я знать, что пишетъ она этому вертлявому инженеру? Вѣроятно шуры-муры, а впрочемъ… чортъ его знаетъ…“
Разсуждая подобнымъ образомъ, Забѣлинъ забрел въ такой тупикъ, изъ котораго оставался одинъ выходъ: вскрыть письмо.
Однако письма онъ все же не вскрылъ, но не потому, что считалъ это подлостью, а просто потому, что рѣшилъ послать злополучный конвертъ нераспечатаннымъ мужу Марьи Семеновны, который въ настоящее время жилъ въ городѣ.
Забѣлинъ взялъ клочокъ оберточной бумаги и нацарапалъ нарочно-безграмотное письмо, въ которомъ указывалъ мужу Марьи Семеновны на его крайнюю недальновидноссть, на то, что вмѣстѣ съ бюрократической плѣшью у него вырастаютъ рога и т. д. и т. д. А подписался так: „Неизвѣстный доброжелатель“.
Все вмѣстѣ уложилъ въ большой конвертъ и вечеромъ лично снесъ на станщю.
Возвращаясь въ десять часовъ и проходя мимо дачной бесѣдки, Забѣлинъ услышалъ голоса. Прислушался и сразу же узналъ, что разговаривающихъ было двое: Марья Семеновна и инженеръ Лосевъ.
Несмотря на то, что къ ночи стало довольно холодно и сыро, Забѣлинъ терпѣливо простоялъ возлѣ бесѣдки полчаса и наслушался такихъ вещей, что, придя домой, ему захотѣлось выкупаться въ холодной воде, а потомъ вызвать Лосева на дуэль. Однако ни того ни другого онъ не сдѣлалъ, а вмѣсто этого долго и пристально смотрѣлъ на себя въ зеркало. Безпристрастное зеркало отразило длинное, бритое лицо, маленькіе, желчные глаза и бурыя брови, почти сходившіяся надъ длиннымъ, тонкимъ носомъ. Но Забѣлину почему-то казалось что онъ похожъ на деиона.
„Удивительное созданіе женщина, — думалъ онъ, припоминая слышанное въ бесѣдкѣ. — Вотъ ужъ воистину сердце ея неразгаданная тайна. И кто бы могъ подумать? Обратить вниманіе на какого-то несчастнаго инженера, мало того, цѣловаться съ этимъ вертлявымъ фатомъ въ десять часовъ вечера, въ бесѣдкѣ, предварительно высмеявъ собственнаго мужа и называя „некоторыхъ знакомыхъ“ самовлюбленными обезьянами… (въ послѣднемъ случаѣ Забѣлинъ имѣлъ въ виду себя). Да вѣдь это — прямо-таки поруганье семейныхъ основъ, безнравственность!..“ — Разсуждая подобнымъ образомъ, Забѣлинъ почему-то забылъ, какъ еще вчера онъ ходилъ занимать у Лосева двадцать пять рублей и, получивъ ихъ, называлъ инженера своимъ лучшимъ другомъ, долго трясъ ему руку, такъ что у обоихъ манжеты отбивали дробь. А потомъ на занятыя деньги прислалъ Марьѣ Семеновне букетъ розъ съ запиской…
Забѣлинъ брюзжалъ и ревновалъ до двѣнадцати часовъ, но, вспомнивъ про заказной пакетъ съ предательскимъ конвертомъ и препроводительной запиской, немного успокоился и рѣшилъ, что въ сущности пора спать.
Въ единственное окно дуло. Черная августовская ночь глядѣла въ щели жалюзи и, казалось, ехидно подмигивала. Шелъ дождь и его непрерывная, нудная дробь отбивала: „Какъ все пошло, пошло, пошло… какъ все пошло… пошло… пошло…“
Забѣлинъ завернулся въ одѣяло, прикрылъ ноги лѣтнимъ пальто и дунулъ на свѣчу. Пламя зыбко заколебалось, вытянулось, а вмѣстѣ съ нимъ на бѣлой стѣнкѣ вытянулась до гигантскихъ размѣровъ тѣнь отъ стула, съ повѣшеннымъ на спину пиджакомъ. Потомъ эта тѣнь метнулась внизъ и наступилъ мракъ.
Осенній дождикъ назойливо подпѣвалъ „Какъ все пошло… пошло… пошло… какъ все пошло… пошло… пошло…“
Забѣлинъ уснулъ.
III.[править]
На слѣдующій день жизнь на дачѣ текла своимъ порядкомъ. Утромъ нѣсколько продавцовъ-разносчиковъ сиротливо покричали передъ каждымъ домикомъ. Въ полдень дворникъ съ пьяныхъ глазъ билъ жену, а та выла на весь дворъ и обѣщала утопиться. Опять покропилъ дождикъ.
У Вѣрочки отъ вчерашняго хлюпанья по лужами сдѣлался флюсъ и она съ зубами, подвязаннымъ огромнымъ пуховымъ платкомъ, важно сидѣла на терассѣ вмѣстѣ съ мамой и Лосевымъ и вырѣзывала изъ журнала картинки.
Послѣ обѣда Забѣлинъ не выдержалъ и отправился къ Марьѣ Семеновнѣ. Она приняла его очень любезно, угощала вареньемъ, и Забѣлинъ вслухъ хвалилъ Марью Семеновну, называлъ ее „удивительной хозяйкой“, „прекрасной женой“, „очаровательной матерью“ и т. д.
Между прочимъ оказалось, что мужъ Марьи Семеновны, Антонъ Николаевичъ, пріѣдетъ черезъ пять дней, чтобы перевезти семью въ городъ. Забѣлинъ сейчасъ же сообразилъ, что письмо еще застанетъ обманутаго мужа въ городѣ, а потому былъ очень радъ, что весь скандалъ произойдетъ у него на глазахъ.
Вечеромъ пришелъ Лосевъ и чай пили вмѣстѣ. Смѣялись, шутили и даже Марья Семеновна гадала каждому на картахъ.
Забелину вышла: интересная брюнетка и дальняя дорога, а Лосеву счастье съ любимой женщиной.
До пріѣзда Антона Николаевича Забѣлинъ буквально не находилъ себѣ мѣста отъ нетерпѣнья. Чтобы убить время, онъ даже началъ писать дневникъ, но, кроме желчныхъ изліяній, ничего не вышло.
Въ томительномъ ожиданьѣ проплелись эти пять дней. Въ воображеніи Забѣлина ясно представлялась картина пріѣзда обманутаго мужа. Семейная сцена. Истерика, дуэль и прочіе ужасы.
Зато Марья Семеновна и Лосевъ, ничего не подозрѣвая, попрежнему являлись вечеромъ въ бесѣдку, гуляли подъ руку въ саду и даже разъ катались вдвоемъ на лодкѣ (что не укрылось отъ зоркаго взгляда Забѣлина).
IV.[править]
Наконецъ пріѣхалъ мужъ Марьи Семеновны, начальникъ департамента при министерствѣ внутреннихъ дѣлъ.
Онъ привезъ изъ города хоршія вина, ананасъ, новости и, казалось, даже не думалъ получать никакого письма. Однако Забѣлинъ отлично понималъ, что это только маска, скрывающая за собою пороховой складъ, готовый взорваться при первомъ удобномъ случаѣ. Не даромъ же Антонъ Николаевичъ выглядѣлъ такъ сильно постарѣвшимъ.
Вѣрочка повела его показать воробьиную могилу и кукольный колодецъ.
Въ саду они встретили сперва Лосева, а потомъ Забѣлина. Начальникъ департамента привѣтливо съ ними поздоровался и сочнымъ басомъ пригласилъ отобѣдать у него.
Приглашеніе, конечно, принято.
„Вотъ тутъ-то и начнется потѣха, — ехидно думалъ Забѣлинъ. — Не даромъ „онъ“ поглядѣлъ на Лосева, несмотря на видимую приветливость, этакъ сурово“.
При этомъ Забѣлину хотя стало немного жутко, онъ все-таки рѣшилъ обязательно присутствовать при скандалѣ.
За обѣдомъ трое мужчинъ мило бесѣдовали, пили городскія вина и единодушно восторгались Марьей Семеновной, которой удивительно къ лицу пеньюаръ „Танго“, привезенный мужемъ изъ города. Забѣлинъ горелъ отъ нетерпѣнья.
Однако съѣли супъ, цыплятъ и уже приступаютъ къ крему, а желаннаго скандала все нѣтъ какъ нѣтъ
„Можетъ быть заказное письмо не дошло?“ — мучился Забѣлинъ, инстинктивно дотрагиваясь до бокового кармана, гдѣ у него хранилась квитанція.
Наконецъ, когда рѣшительно всѣ темы были исчерпаны и наступило неловкое молчаніе, Антонъ Николаевичъ оживленно хлопнулъ себя ладонью по лбу:
— Ба, господа, чуть не забылъ! Курьезный случай. Представьте себѣ, получаю я на-дняхъ заказной пакетъ, вскрываю, и что же вы думаете? — онъ обвелъ компанію круглыми, добродушными глазами. — И что же вы думаете… да нѣтъ, позвольте я вамъ сейчасъ покажу.
Антонъ Николаевичъ порылся въ боковомъ карманѣ и досталъ знакомый Забелину конвертъ.
— Вотъ извольте видеть, какой-то „неизвестный доброжелатель“ пишетъ безграмотно, грязно, такую штуку. Послушайте:
Если вы думаете, что ваша жена васъ не обманываетъ, то нетъ. У васъ растутъ рога на вашей лысине и въ доказательство посылаю это письмо.
— Обратите, господа, вниманіе — какая гнусность, да-съ, на слѣдующемъ конвертѣ, рукой Маруси, — онъ сдѣлалъ юмористическій жестъ въ сторону жены, — написано:
А, что вы думаете?
Забѣлинъ невинно покраснѣлъ, а Лосевъ поблѣднелъ, однако начальникъ департамента ничего не замѣтилъ и продолжалъ:
— Да, такъ вотъ, я раскрываю второе письмо, адресованное Лосеву, и, представьте себѣ мое удивленіе, читаю — (тоже безграмотно написано, дѣтскимъ почеркомъ):
Просимъ Васъ пожалуйста приходите на похороны усопшаго раба Божьяго воробья. А послѣ на поминальный обѣдъ. Кладбище возле курятника. Любящіе Васъ Вѣра и Оля“.
— Ха, ха, ха! — покатился начальникъ департамента.
— Хо-хо-хо! — вторилъ ему обрадованный Лосевъ, поблескивая темно-голубыми, влажными глазами на Марью Семеновну, а Марья Семеновна, только-что блѣдная, какъ скатерть, теперь порозовѣла и мило смѣялась.
— Хи-хи-хи! — заливался Забѣлинъ, но его смѣхъ былъ, какой-то кривой, однобокій.
Первымъ очнулся начальникъ департамента. Онъ вытеръ шею изящнымъ платкомъ и удивленно пожалъ плечами.
— Однако хотѣлъ бы знать, какой дуракъ прислалъ мнѣ этотъ идіотскій пакетъ, за подписью „Неизвестный доброжелатель“?
Все согласились. Всѣмъ тоже хотѣлось узнать, какой это дуракъ прислалъ идіотскій пакетъ.
— Да, д… д… действительно интересно было бы узнать кто? — мямлитъ Забѣлинъ. Его раздражали эти веселыя лица и хотелось закричать: „Чего вы смѣетесь, Антонъ Николаевичъ? Васъ обманываютъ!“
Но вмѣсто этого онъ ушелъ домой, отговариваясь делами.
Всемъ стало весело. Одна лишь Вѣрочка почему-то горько-горько плакала у себя въ дѣтской, прижавъ къ груди новую куклу, привезенную отцомъ, которая умѣетъ говорить: „папа“ и „мама“. Она въ первый разъ столкнулась лицомъ къ лицу съ коварствомъ мужчины.