Доктор-бедняк/ДО
| Доктор Бѣднякъ. |
| Оригинал: англ. The Poor Doctor, 1846. — Перевод опубл.: 1853. Источникъ: "Пантеонъ" (1853. № 5. С. 95-114) |
Сквозь пожелтѣлыя занавѣсы бѣдно убранной гостиной проникалъ яркій лучь іюньскаго солнца, лучь прозрачно золотой и до того очаровательный, что химіи слѣдовало бы научить насъ, какъ укрѣпить его, чтобъ онъ не исчезалъ! Такъ думалъ, по-крайней-мѣрѣ, докторъ Джонъ Фой, сидя передъ толстою тетрадью, въ которой однако не было рѣчи объ химіи; на верху страницы, въ заглавіи стояло: Изысканія о сумасшествіи… грустная спеціальность науки, которую докторъ изучилъ и освѣтилъ своими трудами.
Но въ эту минуту другой вопросъ, еще важнѣе и еще неотвязчивѣе, занималъ все существо его. Что́ станетъ онъ отвѣчать женѣ своей, когда она спроситъ денегъ на хозяйство. Съ-тѣхъ-поръ какъ продали библіотеку его и всѣ книги, которыя онъ собиралъ по одиночкѣ, съ такою любовью, въ домѣ его не было ни одной гинеи…
Никогда докторъ Джонъ Фой не поклонялся маммону, никогда онъ не былъ корыстолюбивъ, никогда не хотѣлъ бы говорить, или слышать о деньгахъ; но къ несчастію, въ домѣ его не было другаго разговора. Если у доктора было много бѣдныхъ паціентовъ, за то не было ни однаго такого, который платилъ бы ему; по возвращеніи домой послѣ своихъ безплодныхъ визитовъ, онъ бросался въ старыя, развалившіяся кресла.
Джонъ Фой былъ очень высокъ ростомъ, съ широкимъ, выдавшимся лбомъ; во всѣхъ чертахъ лица его дышало благородство и грустное достоинство. Видно было, что онъ много думалъ, много страдалъ и что сила души его боролась еще съ несчастьемъ, хотя и начиналъ уже привыкать къ своему положенію. Въ сотый разъ онъ осмотрѣлъ нищету свою, и безъ того слишкомъ ему извѣстную: вмѣсто ковра оставалась одна канва, столъ хромалъ, библіотека была пуста, стулья разломаны, обои запачканы, занавѣсы разорваны; мистрисъ Фой должна была отказаться чинить ихъ, какъ отказываются отъ неизлечимо-больнаго.
Докторъ устремилъ потомъ глаза на длинные, худые свои пальцы, лежавшіе на его колѣнахъ, и худоба ихъ не такъ испугала его, какъ пробѣлы на рукавахъ единственнаго его платья, платья, котораго невозможно было замѣнить другимъ и безъ котораго не могло быть доктора. Въ добавокъ къ горю, въ памяти его пробудились воспоминанія прошлаго.
Онъ вспомнилъ молодость свою, свои блестящіе дебюты въ университетѣ, торжество своей рѣчи и первыя начальныя свои излеченія. Онъ вспомнилъ, какъ съ самаго начала онъ затмилъ всѣхъ своихъ товарищей… Но это была только вспышка соломы! Скоро онъ впалъ въ совершенную неизвѣстность. Почему? Потому-что не сообразивъ свои средства съ потребностями семейной жизни, онъ женился по любви, которая удержала его въ тѣсной сферѣ какого-то неизвѣстнаго мѣстечка Ирландіи. Другая причина скораго паденія его представилась ему въ эту самую минуту въ лицѣ молодаго, моднаго доктора, покровительствуемаго дворянствомъ и богачами околотка. Этотъ счастливый соперникъ, который, проѣзжая мимо оконъ доктора Фойя, и можетъ-быть съ намѣреніемъ сдерживая быстроту ретиваго своего коня, торжественно поворотилъ въ ту сторону цвѣтущее здоровьемъ лицо свое: надутыя его щеки, бѣлокурый парикъ и приличная полнота, дѣлали его достойнымъ представителемъ здравія.. Казалось, онъ приносилъ здоровье больнымъ своимъ; и если они не пользовались его совѣтами, подтверждаемыми такимъ хорошимъ примѣромъ, то сами были тому виною. Такое сравненіе уничтожало доктора Фойя, котораго какой-то проказникъ, любитель Вальтеръ-Скотта, прозвалъ Old Mortality… И въ-самомъ-дѣлѣ докторъ Фой походилъ на похороннаго факельщика.
Грустныя размышленія доктора были прерваны голосомъ жены его.
Мистрисъ Фой ворчала на сыновей своихъ, зачѣмъ они шалили на улицѣ, возвращаясь изъ школы домой.
Ихъ было у нея трое. Трудно вообразить себѣ болѣе трогательную физіономію, какъ физіономія этой бѣдной матери семейства. Овалъ лица ея страшно вытянулся; въ глазахъ, окруженныхъ чорной полосой, было что́-то смутное, помѣшанное; преждевременныя морщины съуживали оконечности рта, глазъ и самый лобъ; но необыкновенная тонкость чертъ доказывала еще красоту ея, такъ рано поблекшую. Слабая ея организація не могла противустоять столькимъ испытаніямъ. Одежда ея высказывала ту же нищету; платье было неопрятно, надѣто неряшливо; все опротивѣло ей отъ долговременнаго горя. Глядя на несчастную жену, докторъ не могъ удержаться отъ вздоха. Что̀ сталось съ тоненькою, гибкою дѣвушкою, которая была свѣжѣе майской розы, и хотя просто, но всегда изящно одѣта? Бѣдная женщина! Такую ли судьбу сулила ей любовь?
— Мнѣ бы надо было немножко денегъ, сказала она доктору. Привезъ ты хоть сколько-нибудь, Джонъ?
Губы доктора зашевелились: но онъ ничего не отвѣчалъ.
— Хоть сколько-нибудь… продолжала она: я знаю, что времена теперь очень плохи; но нельзя же быть совсѣмъ безъ денегъ.
— Помоги намъ Господи, Маргарита!
И глаза доктора, поднятые къ небу, устремились на старый коверъ, какъ будто боялись встрѣтиться съ глазами Маргариты.
— Насъ восьмеро, Джонъ, продолжала она: большимъ легче лишить себя чего-нибудь; но бѣдныя дѣти… Они вернулись изъ школы совершенно голодные; а въ домѣ нѣтъ ничего… рѣшительно ничего… Какъ ты хочешь, мнѣ надо денегъ.
— У меня сегодня тоже нѣтъ ничего; но завтра, я надѣюсь, можетъ-быть… Развѣ булочникъ не даетъ больше въ долгъ? Вѣдь онъ обѣщалъ подождать… Развѣ можно отказывать въ хлѣбѣ? Развѣ докторъ Джонъ Фой какой-нибудь бродяга?.. Кажется, до-сихъ-поръ я былъ честнымъ человѣкомъ, и репутація моя… Ну, Маргарита, ободрись немного, и постарайся, чтобъ намъ дали еще въ долгъ.
— Въ долгъ! въ долгъ! это очень легко говорить, вскричала мистрисъ Фой, лицо которой приняло почти страшное выраженіе. Развѣ ты не знаешь, какъ велики и до чего дошли счеты наши у всѣхъ поставщиковъ? Кто же дастъ намъ еще въ долгъ? Развѣ ты думаешь, что можешь расплатиться съ долгами? А двадцать-пять гиней, которые мы должны сосѣду нашему, кожевнику Брауну?.. Кто заплатитъ ихъ? Билетъ, его возобновляли уже два раза, и сегодня ему послѣдній срокъ! Я видѣла во снѣ всѣхъ должниковъ нашихъ; комната была полна ими, такъ-что остальнымъ не было мѣста; они толпились на лѣстницѣ и въ корридорѣ. Наложили запрещенье на домъ нашъ, продали съ аукціона мебель нашу, лошадь твою и кабріолетъ, и денегъ, вырученныхъ за продажу вещей этихъ, не достало даже на уплату судебныхъ издержекъ.
Джонъ Фой стоялъ молча, неподвижно; каждое слово Маргариты какъ остріе кинжала вонзалось въ его разтерзанное сердце; вдругъ лучь надежды освѣтилъ блѣдное лицо его.
— Сосѣдка наша, мистрисъ Симпсонъ, сказалъ онъ, предобрая и пренабожная… правда она не очень богата; но живетъ такъ скромно, что не проживаетъ своихъ доходовъ, которыми дѣлится съ бѣдными…
— Такъ тебѣ хочется, перебила мистрисъ Фой, чтобъ жена твоя сбирала милостыню?
— Нѣтъ; но со всякимъ можетъ случиться нужда… Попроси у нея хоть нѣсколько шиллинговъ; я отдамъ ей если не завтра, такъ послѣ завтра. Маргарита, мы не можемъ оставаться всегда въ такомъ положеніи. У меня есть планы, предпріятія…
Оба замолчали. Мистрисъ Фой посмотрѣла пристально на доктора и сказала:
— Ты умный и ученый человѣкъ, Джонъ, а я больше ничего, какъ бѣдная, слабая женщина, но лучше твоего понимаю наше положеніе, и не принимаю, какъ ты, мечтаній за существенность. Я дѣлала все, что́ могла… чтобъ оставить больше дѣтямъ, я часто ложилась спать голодною, и готова еще дѣлать тоже самое; но не стану занимать безъ надежды отдать. Эта бездна долговъ тяготитъ мою совѣсть. Ужъ и безъ того всѣ называютъ насъ обманщиками, и показываютъ на насъ пальцами. Джонъ Фой, я дорожу твоею честью, больше чѣмъ своею жизнью… и хочу лучше умереть…
— И я тоже, Маргарита! Но дѣти наши?
Сердце матери сжалось; она опустила голову на грудь и замолчала.
— Отчаяваться въ Провидѣніи, сказалъ Джонъ Фой, значитъ оскорблять Бога, Маргарита!
— Бога? вскричала несчастная женщина. Человѣкъ долженъ умѣть удовлетворять своимъ нуждамъ, или гибнуть. Если ты хочешь, Джонъ, чтобъ я и дѣти твои жили, надо работать, чтобъ жить, хотя для этого понадобилось бы ворочать камни на мостовой. У тебя есть богатый родственникъ, который уже однажды помогъ тебѣ. Обратись къ нему; потому-что мнѣ надо, непремѣнно надо денегъ!.. прибавила она такимъ голосомъ, что докторъ еще больше прежняго испугался.
— Милая Маргарита, сказалъ онъ, еслибъ я могъ накормить васъ цѣною собственной своей крови, я бы не думая пустилъ ее изо всѣхъ жилъ своихъ. Неужели ты въ этомъ сомнѣваешься?
Онъ всталъ съ креселъ, къ которымъ до-тѣхъ-поръ какъ-будто былъ прикованъ, подошелъ къ женѣ своей, и схвативъ обѣ ея руки, сталъ ласкать ее и напоминать всѣ усилія свои и покушенія выйти изъ такого тягостнаго положенія.
На этотъ разъ докторъ рѣшился ѣхать въ Дублинъ, даже въ случаѣ нужды въ Лондонъ, гдѣ надѣялся найти покровителей въ представителяхъ Ирландіи. Докторъ Фой былъ уже извѣстенъ своими учеными статьями; онъ станетъ еще писать въ Медицинскихъ-обозрѣніяхъ и журналахъ.
Между-тѣмъ мистрисъ Фой смотрѣла на мужа въ молчаніи, страшномъ для человѣка, изучившаго всѣ признаки сумасшествія.
— Маргарита! вскричалъ онъ съ испугомъ, думая не лишило ли отчаяніе ее разсудка: Маргарита, неужели ты сомнѣваешься во мнѣ! Не будемъ говорить больше о деньгахъ; поговоримъ лучше о возлюбленной нашей дочери, о нашей милой Мери. Лучше-ли ей сегодня? Пила она что́-нибудь? Какъ нравится ей тотъ чай, который я привезъ вчера?
Съ нѣкотораго времени старшая дочь ихъ страдала изнурительною болѣзнію, которая происходила отъ двухъ причинъ: моральныхъ страданій и матеріальныхъ лишеній.
— Бѣдное дитя! вскричала мистрисъ Фой, вызванная изъ остолбененія именемъ дочери: ее мучила лихорадка и жажда; она попросила лимонаду, но у насъ не было ни сахару, ни лимону. Во всемъ, домѣ нѣтъ ни одного пенни, рѣшительно ни одного!… Ты самъ видишь, Джонъ, что это не можетъ продолжаться.
Докторомъ овладѣла нервная дрожь; онъ сталъ ломать руки, потомъ сталъ тереть ими лобъ, потомъ схватилъ себя за голову и впился пальцами въ свои густые волосы. Еслибъ не присутствіе жены, онъ самъ бы предался всему бѣшенству отчаянія. Онъ ходилъ по комнатѣ скорыми шагами, и въ двадцатый разъ обшаривалъ свои карманы, все было напрасно.
Вдругъ онъ бросился изъ комнаты; мистрисъ Фой побѣжала за нимъ; блѣдность мужа испугала ее въ свою очередь.
Придя въ комнату, находившуюся въ первомъ этажѣ, онъ бросился на старый сюртукъ, который съ боязнію сталъ ощупывать по всѣмъ направленіямъ, въ надеждѣ найти въ немъ монету, потерянную нѣсколько дней тому назадъ, и которая могла завалиться за подкладку.
Борьба между страхомъ и надеждой была такъ ужасна, что онъ чуть не упалъ въ обморокъ отъ радости, когда поиски его увѣнчались успѣхомъ. Онъ схватилъ монету, и держа ее между двумя пальцами, провелъ ею мимо глазъ жены своей, отъ чего лицо ея прояснилось.
— Ободрись, Маргарита, сказалъ докторъ. У Мери будетъ лимонадъ и мы не умремъ сегодня съ голоду; а завтра… Кто знаетъ?.. судьба наша можетъ измѣниться. Я тоже видѣлъ сонъ въ прошлую ночь; но мой сонъ былъ утѣшительнѣе твоего сна, Маргарита. Я сдѣлался богачемъ, передо мной лежали груды золота; я считалъ новыя блестящія монеты!
— Сны не утѣшаютъ, когда они не сбываются, отвѣчала грустно мистрисъ Фой! Можно ли человѣку съ твоимъ умомъ и познаніями увлекаться такимъ ребячествомъ? Ахъ, Боже мой! Маркусъ Браунъ идетъ сюда. Я спрячусь; а ты постарайся съ нимъ раздѣлаться, какъ умѣешь. Гадкій человѣкъ! одинъ видъ его наводитъ на меня ужасъ.
Еслибъ мистръ Маркусъ Браунъ былъ хорошъ собой, какъ Адонисъ, и тогда, вѣроятно, онъ не произвелъ бы другаго дѣйствія на должниковъ своихъ; но не менѣе того наружность его была довольно пріятная. Въ околоткѣ его считали добрымъ, веселымъ человѣкомъ; это былъ подложный добрякъ, какихъ много встрѣчаешь въ свѣтѣ. Широкій и вздернутый къ-верху носъ его, красное лицо, большіе выпуклые глаза и спѣсивый видъ, напоминали физіономію бульдога. При ударѣ его молоткомъ, весь домъ вздрогнулъ до основанія, всѣ окна задребезжали.
У доктора былъ грумъ, который ходилъ за его лошадью, грумъ микроскопическій, и который, еслибъ жилъ въ столицѣ, въ услуженіи у какого-нибудь денди, могъ-бы разбогатѣть и сдѣлаться чѣмъ-нибудь больше грума. Грумъ этотъ, какъ легко можно догадаться, былъ фактотумъ всего дома. Онъ побѣжалъ отворить кожевнику, и ввелъ его въ гостиную, гдѣ неумолимый заимодавецъ остановился молча, неподвижно передъ должникомъ своимъ, хотя докторъ Фой хотѣлъ даже уступить ему свои старыя кресла.
Мистръ Маркусъ Браунъ, какъ уже знаетъ читатель, одолжилъ сосѣду своему двадцать гиней, въ то время, когда не зналъ еще его крайней бѣдности; къ тому жъ онъ питалъ тайную надежду, что докторъ будетъ его лечить даромъ, если съ нимъ сдѣлается апоплексическій ударъ, чего онъ ожидалъ тогда со дня на день; но срокъ росписки уже давно кончился, а паралича все еще не было; слѣдовательно, кожевникъ думалъ, что можетъ презирать и унижать доктора.
— Садитесь-же, мистеръ Браунъ, повторялъ докторъ голосомъ, исполненнымъ покорности.
— Я не сажусь у должниковъ своихъ, отвѣчалъ толстякъ: я пришелъ за деньгами. Готовы онѣ?
Докторъ пробормоталъ нѣсколько извиненій.
— Мнѣ надо знать да, или нѣтъ, перебилъ Браунъ. Для всѣхъ я глухъ на одно ухо, а для должниковъ на оба. Еще еслибъ вы должны были мнѣ за кожу, еслибъ я взялъ съ васъ какой-нибудь барышъ… а то я далъ вамъ настоящими, неподложными гинеями; я хотѣлъ сдѣлать вамъ одолженіе, я, который, какъ говорятъ, никого никогда не одолжаетъ. Вотъ что́ значитъ поступать не по своимъ правиламъ; это проучитъ меня въ другой разъ. Вы, вѣроятно, намѣрены тогда заплатить, когда возвратятся древнія греческія времена; но мнѣ жаль васъ, потому-что чиселъ этихъ не существуетъ въ моей книгѣ долговъ; и потому я попрошу васъ заплатить мнѣ немедленно; мнѣ надоѣло ждать. Черезъ мѣсяцъ вы будете еще бѣднѣе, чѣмъ теперь; это уже всѣмъ извѣстно. Дѣла ваши плохи, докторъ; вы больнѣе всѣхъ больныхъ своихъ, и потому я рѣшился захватить все достояніе ваше и продать его, если даже на долю мою ничего не останется, кромѣ кожи вашей лошади; все же это лучше, чѣмъ ничего.
— Потерпите еще немного, любезный сосѣдъ. Богу извѣстно, что долгъ вашъ не выходитъ у меня изъ головы.
— Хорошо бъ было, еслибъ деньги мои не выходили изъ моего кармана! Вамъ хорошо говорить: «Потерпите, я не могу заплатить вамъ:» такой отвѣтъ слишкомъ спокоенъ. Но кто не въ состояніи отдавать, тотъ не занимаетъ; въ противномъ случаѣ подвергается непріятности слышать въ глаза…
— Что́ слышать?..
— Вы сами это знаете.
— Нѣтъ, не знаю; но развѣ человѣкъ занимающій унижается въ общемъ мнѣніи; совѣсть моя по-крайней-мѣрѣ, можетъ быть спокойна. Я видѣлъ въ рукахъ вашихъ, мистеръ Браунъ, альманахъ Добряка Ричарда; вѣроятно вы читали тамъ, что пустому мѣшку трудно стоять прямо.
— Пословицы! Вы почитаете меня, вѣроятно, за дурака, и думаете что меня можно удовлетворить пословицами? А другіе должники ваши, булочникъ, напримѣръ, мясникъ, зеленщикъ, будутъ-ли довольны такою платою? Въ такомъ случаѣ намъ остается только умереть въ больницѣ, куда, какъ мнѣ, такъ и имъ вовсе не хочется отправляться, и потому я рѣшился преслѣдовать васъ.
Сказавъ это, мистеръ Браунъ повернулся, какъ кубарь на каблукахъ своихъ, и окинувъ проницательнымъ взглядомъ комнату, сосчиталъ въ умѣ, что можно будетъ выручить, если продать съ публичнаго торга всѣ эти вещи. Повидимому, разсчетъ этотъ не удовлетворилъ его, и вѣроятно поселилъ сомнѣніе на счетъ пользы преслѣдованья доктора, потому-что онъ почесалъ подбородокъ и сдѣлалъ прегадкую гримасу.
Докторъ воспользовался этой минутой колебанья, чтобъ уговорить его.
— Любезный мистеръ Браунъ, сказалъ докторъ, вы пользуетесь репутаціей честнаго человѣка. Вы богаты, и безъ сомнѣнія не ждете такой бездѣльной суммы.
— Не жду? а что́ жъ я дѣлаю, позвольте васъ спросить, вотъ ужъ болѣе полугода?
— У васъ нѣтъ ни жены, ни дѣтей…
— Ну конечно нѣтъ!
— Изъ-за такой бездѣлицы вы не захотите погубить насъ…
— Бездѣлицы!? а! вы считаете это бездѣлицей?! Такъ заплатите же мнѣ эту бездѣлицу, докторъ Джонъ Фой! Хитеръ будетъ тотъ, кто поймаетъ меня въ другой разъ. Нѣтъ, больше я никому не дамъ въ займы, даже родному брату!
— Брату?.. еслибъ дѣло шло о его спасеніи! По этому вы никогда не страдали, мистеръ Браунъ.
— Какъ же! страдалъ, отъ избытка здоровья. Вы даже предсказали, чтобъ напугать меня и заставить развязать кошелекъ, что со мною можетъ случиться ударъ. Теперь я не боюсь вашего удара, потому-что вѣшу двадцатью фунтами меньше, чѣмъ въ прошломъ году. Еще одно, послѣднее слово, докторъ Фой; вы преученый человѣкъ, но это не даетъ вамъ права…
— Остановитесь, сказалъ докторъ: я вижу, что съ языка вашего готово сорваться какое-нибудь грубое выраженіе; а я предупреждаю васъ, что вовсе не расположенъ слушать грубости. Деньги ваши будутъ возвращены клянусь вамъ, еслибъ даже мнѣ пришлось заранѣе продать трупъ мой.
Мало-по-малу Браунъ успокоился и согласился на послѣднюю капитуляцію, которая состояла изъ отсрочки еще на недѣлю, по истеченіи которой кожевникъ представлялъ себѣ полное и неотъемлемое право все дѣлать и говорить, что́ захочетъ.
— Черезъ недѣлю! прошепталъ печально докторъ.
Чтобъ подышать свободнѣе, докторъ подошелъ къ окну, и увидѣлъ кожевника, который готовился грабить садъ его, чтобъ составить букетъ для своей ключницы.
Почти въ ту же минуту кто-то постучалъ въ двери, и на порогѣ показался человѣкъ въ ливреѣ полковника Монкстона, богатаго родственника, къ которому докторъ уже обращался однажды. Человѣкъ подалъ ему письмо слѣдующаго содержанія:
«Дядя мой, самый угрюмый изъ всѣхъ дядей міра, не говорилъ вамъ, можетъ-быть никогда, что у него есть еще племянникъ, который воевалъ въ Азіи, въ пользу нашихъ купцевъ Индійской-компаніи. Я тотъ самый племянникъ; слѣдовательно, мы съ вами двоюродные братья. Послѣ меня, вы самый ближайшій родственникъ вышеозначеннаго дяди, по-крайней-мѣрѣ въ Ирландіи. Нелѣпая сторона, гдѣ я очень скучаю, милостивый государь, и тѣмъ болѣе, что мною овладѣлъ индѣйскій сплинъ, гораздо мучительнѣе англійскаго. Къ излеченію болѣзни этой, не вижу другихъ средствъ, какъ возвратиться въ Лондонъ и присоединиться къ нѣкоторымъ кутиламъ, моимъ пріятелямъ, которые сожигаютъ тамъ жизнь свою, какъ ромъ за веселой чашей. Не думаю однако, чтобъ пламя это было такого же чуднаго голубаго цвѣта… но это все равно. Драгоцѣнный кузенъ, спѣшу въ нашъ шумный Вавилонъ, и скажу вамъ по секрету, что дядюшка мой тоже не замедлитъ отправленіемъ, только въ гораздо дальнѣйшій путь. Вамъ извѣстно отвращеніе его къ медикамъ, но я не раздѣляю его мнѣнія, и потому прошу васъ поспѣшить къ намъ на помощь.
- Мы потолкуемъ, посовѣтуемся.
- Дружески пожимаю вамъ руку.
- Мы потолкуемъ, посовѣтуемся.
- «За̀мокъ Ермитажъ».
— Слава Богу, подумалъ докторъ: можетъ-быть, это послужитъ поводомъ къ моему примиренію съ дядей. Еслибъ я могъ заставить его принять мои услуги, еслибъ я спасъ его! Можетъ-быть, и онъ, въ свою очередь, спасетъ насъ. Нѣсколько банковыхъ билетовъ для него ровно ничего не значатъ. Это для него легче, чѣмъ бросить клокъ соломы погибающему муравью. Джакъ! Джакъ! закладывай скорѣй!
Грумъ вывелъ изъ конюшни чорную лошадь Фойя, живую анатомію, жалостно влачившую свои исхудалыя ноги и державшую голову ниже хвоста. Съ помощію веревокъ привязали сбрую и укрѣпили рессоры ветхаго кабріолета.
— Еще горе, думалъ докторъ, глядя на бѣдное животное: какъ она измучилась, похудѣла… Куда ушло то время, когда бѣдная эта кляча ржала и поднималась на дыбы отъ одного прикосновенія шпоры, и какъ вѣтеръ уносила меня къ цвѣтущему коттеджу, гдѣ у окна ожидала меня Маргарита, и издали улыбалась мнѣ!..
Ермитажъ, огромное помѣстье полковника Монкстона, находилось въ шести миляхъ отъ городка, гдѣ жилъ докторъ Фой. Для лошади, которую держали бы не на такой строгой діэтѣ, поѣздка эта показалась бы только прогулкою, особенно въ эти чудные, вечерніе часы, когда легкій вѣтерокъ дуновеніемъ своимъ освѣжаетъ воздухъ. Послѣдніе лучи заходящаго солнца зажигали пурпуромъ верхи горъ и осыпали золотыми блестками поверхность рѣки, текущей между подошвою горъ и дорогой. Покоряясь бальзамическому вліянію природы, докторъ съ жадностью впивалъ въ себя этотъ воздухъ, и сердце его снова поддавалось надеждѣ. Посреди прекраснаго міра, гдѣ все такъ хорошо устроено, такъ хорошо соображено для общаго счастья, могло ли найтись существо, предназначенное несчастью.
— Нѣтъ, думалъ докторъ самъ про себя: еще не все для меня кончено; сегодня я чувствую себя перерожденнымъ; бѣдность не будетъ же вѣчно преслѣдовать меня и отравлять даже тѣ наслажденія, которыя даются всѣмъ даромъ, и которыя Господь разбросалъ всюду и для всѣхъ.
Между-тѣмъ докторъ подъѣзжалъ къ замку, построенному въ старинномъ стилѣ англо-нормандской архитектуры и окруженному почти со всѣхъ сторонъ сосновыми деревьями. Первые обладатели замка, казалось, воздвигнули эту зеленую стѣну между собою и остальнымъ міромъ, изъ преувеличенія хорошаго чувства — желанія укрыться отъ глазъ любопытныхъ и равнодушныхъ. Кабріолетъ, дребезжавшій по мусору и валежнику, нарушалъ скрипомъ своимъ тишину этихъ пустынныхъ мѣстъ.
По возвращеніи на родину, полковникъ Монкстонъ жилъ въ совершенномъ уединеніи; при немъ былъ только одинъ человѣкъ англичанинъ; остальные люди, пріѣхавшіе съ нимъ изъ Индіи, не говорили по-англійски, и потому были все равно, что нѣмы для соотечественниковъ полковника.
Мрачная таинственность парила надъ за̀мкомъ; разсказывали самыя странныя исторіи о какой-то индіанкѣ, которую, какъ говорили, полковникъ привезъ изъ Калькуты. Иные увѣряли, будто она была сумасшедшая; видѣли, какъ она въ бѣлой одеждѣ, съ распущенными волосами, при лунномъ свѣтѣ, бѣгала по лугу; но вѣдь это разсказывалъ охотникъ, стрѣляющій безъ позволенія владѣльца въ лѣсахъ его!..
Когда кабріолетъ остановился передъ крыльцомъ за̀мка, съ лѣстницы, навстрѣчу доктору, сбѣжалъ молодой человѣкъ и дружески пожалъ ему руку.
Артуръ, племянникъ полковника, былъ средняго роста и хорошо сложенъ; черты его были правильны; цвѣтъ лица блѣдный, болѣзненный; глаза большіе, каріе, усы чорные, маленькіе.
Поговоривъ съ докторомъ, онъ предложилъ ему идти въ комнату больнаго, и самъ пошелъ впередъ.
Проходимыя ими залы были убраны съ азіатскою роскошью. Тысячи любопытныхъ предметовъ привлекли бы вниманье доктора, еслибъ онъ не былъ такъ взволнованъ близкимъ свиданьемъ своимъ съ богатымъ родственникомъ.
Артуръ признался доктору, что послалъ за нимъ безъ спросу больнаго.
— Какъ-то приметъ онъ родственника и врача своего? думалъ Джонъ Фой, подходя къ дверямъ спальни; и вопросъ этотъ страшно волновалъ его.
— Я не хотѣлъ пугать васъ, докторъ, сказалъ Артуръ: но дядюшка умираетъ, и вы сами увидите, что все искусство науки вашей не можетъ спасти его.
Простота убранства спальни составляла рѣзкую противоположность съ великолѣпіемъ остальныхъ комнатъ; комнату эту почти можно было назвать палаткой, увѣшанной дорогимъ оружіемъ.
Больной лежалъ на настоящей лагерной кровати, подлѣ которой натянута была широкая койка.
Полковникъ былъ худъ, какъ человѣческій остовъ, и желтѣе восковой фигуры. Еслибъ не лихорадочный блескъ его чорныхъ глазъ, его можно было бы принять за трупъ.
Настала минута истинно торжественнаго молчанія.
Никогда у Джона Фойя не достало бы духу прервать его; но вдругъ послышался хохотъ: женщина, въ живописномъ индѣйскомъ нарядѣ, приподняла занавѣсъ, который до-тѣхъ-поръ скрывалъ ее, и усѣвшись у ногъ больнаго, запѣла, на неизвѣстномъ языкѣ, акомпанируя себѣ на гитарѣ. Заунывный напѣвъ романса проникъ въ душу доктора, и повидимому такъ же сильно подѣйствовалъ на полковника, потому-что въ глазахъ его не было больше неподвижнаго и яростнаго выраженія; даже слезы заблистали на густыхъ его рѣсницахъ. Досадуя, можетъ-быть, на такую слабость, онъ сдѣлалъ быстрое движеніе головой и плечами, и обратясь къ племяннику, сказалъ:
— Чего ты хочешь, Артуръ? Что надо этому чорному человѣку? Надѣюсь, это не докторъ, и полагаю, что ты не сдѣлалъ глупости послать за нимъ, несмотря на непремѣнную мою волю. Ты знаешь мнѣніе мое на счетъ этихъ людей. Мнѣ надо еще пожить нѣсколько часовъ; ты знаешь, зачѣмъ. Если господинъ этотъ докторъ, попроси его выйти; онъ слишкомъ поздно явился; а если это гробовщикъ, вышли его тоже; онъ пришелъ слишкомъ рано.
— Я двоюродный братъ вашъ, Джонъ Фой, сказалъ докторъ: за мной посылали и я пріѣхалъ исполнить долгъ свой.
— Джонъ Фой, мой братъ двоюродный! Ахъ! да; я помню эту фамилію. Не вы ли, нѣсколько времени тому назадъ, воспользовались этимъ родствомъ, чтобъ… Я не вѣрю ни въ медицину, ни въ медиковъ, докторъ Джонъ Фой; а между-тѣмъ видѣлъ удивительное дѣйствіе растеній; даже помню, что знавалъ въ Калькутѣ одного старика индѣйца, который хвалился, что умѣетъ составлять напитокъ съ удивительнымъ свойствомъ. Ужъ не составляете ли и вы его, любезный братецъ? Нѣтъ ли у васъ рецепта.
— Къ несчастью, нѣтъ, отвѣчалъ докторъ.
— Ну, такъ вы не можете спасти меня. Я старая, заржавленная шпага; ей не возможно больше блестѣть на солнцѣ… Нѣтъ, вы не можете мнѣ быть полезны, слѣдовательно и я вамъ. Только вамъ заплатятъ за визитъ. Естественно, что медики живутъ больными. Много у васъ больныхъ, докторъ? Да вы и сами, кажется, не пользуетесь цвѣтущимъ здоровьемъ? Что вы смотрите на меня такими глазами? Васъ удивляетъ умирающій, который то̀ и дѣло, что болтаетъ; я въ ударѣ краснорѣчія лихорадки, пока не явится краснорѣчіе бреда и безпамятства. Да, вы почти такъ же худы и желты, какъ я, а между-тѣмъ вы не дали индѣйскому солнцу сдѣлать изъ себя мумію, и всегда жили въ нашемъ цвѣтущемъ и плодородномъ отечествѣ, въ благословенной Ирландіи, которая надѣляетъ Англію лучшими солдатами: вы никогда не испытывали страданій…
— На мою долю ихъ было довольно, сказалъ Джонъ Фой. Если кровь текла иногда изъ ранъ вашихъ, то сердце мое часто обливалась ею… Вамъ извѣстно, что у меня большое семейство и что я не совсѣмъ счастливъ.
— Да кто жъ счастливъ, позвольте васъ спросить, въ этомъ мірѣ? вскричалъ полковникъ, продолжавшій говорить съ лихорадочною поспѣшностью. Любопытно было бы посмотрѣть на такую курьозную вещь: счастливаго человѣка! Сдѣлайте милость, покажите мнѣ его прежде, чѣмъ я умру! Вамъ бы хотѣлось родиться богатымъ, не правда-ли? или по-крайней-мѣрѣ сдѣлаться богачемъ? Чтобъ набить себѣ карманы, вамъ-бы хотѣлось, чтобъ язва періодически опустошила всѣ три королевства, какъ опустошаетъ теперь Востокъ. Странное ремесло ваше!
— Помилуйте….
— Вѣдь больше просятъ помилованья у доктора, а не на оборотъ. Мнѣ нечего больше бояться. Въ мое время, это было другое дѣло…. меня прозвали бенгальскимъ тигромъ. Сомнѣваюсь однако, чтобъ изъ моей кожи можно было сдѣлать такой коверъ, какъ этотъ…. на которомъ сидитъ эта несчастная…. Послѣ смерти моей я ничѣмъ не могу ей быть полезенъ…. бѣдная женщина!… Еслибъ я вѣрилъ въ медицину….
— Постарайтесь вѣрить.
— И я тогда буду здоровъ, не такъ-ли?
— Можетъ-быть.
— Можетъ-быть! вотъ въ чемъ состоитъ вся ваша наука: въ предположеніяхъ!… Не будучи въ состояніи облегчать тѣлесныя немощи, чѣмъ можете вы возстановлять духъ? А между-тѣмъ говорятъ, что вы спеціально изучили сумасшествіе, и что вы были очень ученый человѣкъ: почемужъ вы не успѣли ли въ чемъ?
Докторъ не отвѣчалъ.
— Годъ тому назадъ, вы писали мнѣ и просили денегъ, продолжалъ полковникъ хриплымъ и задыхающимся голосомъ: вы говорили, что у васъ нѣтъ хлѣба для дѣтей. Развѣ это моя вина? Развѣ вы совѣтовались со мной, когда задумали жениться? Впрочемъ вы слишкомъ счастливы, что имѣете дѣтей; у меня, несмотря на то, что я могъ бы оставить имъ состояніе, нѣтъ ихъ.
— Полковникъ, отвѣчалъ Джонъ Фой, глубоко оскорбленный такими сарказмами: я не по собственной волѣ пріѣхалъ къ вамъ и подвергся всѣмъ этимъ непріятностямъ. Простите, что однажды въ жизни я обратился къ вашей щедрости.
— Зачѣмъ разсчитывать на щедрость другихъ, докторъ Фой? Надо самому работать. Общество даетъ работу каждому, но его нельзя принудить лежать больнымъ для пользы медиковъ. Хотите, я выскажу вамъ всю мою мысль, любезный братецъ? Изъ гордости ли, или изъ неумѣстнаго стыда, только вы хорошо сдѣлали, что не обратились ко мнѣ вторично.
При этомъ второмъ оскорбленіи докторъ Фой схватилъ свою шляпу и хотѣлъ выйти; Артуръ остановилъ его.
— Не понимаю, продолжалъ полковникъ съ тѣмъ же жаромъ: какъ можно извлекать пользу изъ малѣйшаго родства! Я знаю, что вы разсчитываете на мое наслѣдство; но какое имѣете на это право, докторъ Фой? Мы вовсе не были знакомы, когда пришло письмо ваше, которымъ вы просили у меня денегъ; тутъ только я узналъ, что мы родня съ вами, не знаю въ какомъ колѣнѣ… Собственный мой племянникъ Артуръ тоже не наслѣдуетъ послѣ меня; онъ служитъ офицеромъ въ Индѣйской компаніи; пусть самъ онъ, такъ какъ я, наживетъ себѣ, шпагой, чины и состояніе. Совѣтую ему только не быть очень алчнымъ, какъ я былъ въ молодости. Эта жажда богатства ведетъ васъ ко всему, даже… впрочемъ, почему не высказать мнѣ всего, что́ лежитъ у меня на сердцѣ… да жажда эта ведетъ ко всему, даже къ преступленію! Знаете, отъ чего я разбогатѣлъ? Я, человѣкъ честный, или который долженъ быть такимъ, взялъ приступомъ и разгромилъ дворецъ одного индѣйскаго князя, а чтобъ завладѣть его богатствомъ, я убилъ его, вмѣсто того чтобъ взять въ плѣнъ…. одна изъ дочерей его, стараясь спасти отца, бросилась между нами и была опасно ранена… Ахъ, еслибъ она умерла тогда!.. но она сошла съ ума. Угрызенія совѣсти возникли въ душѣ моей, но слишкомъ поздно…. этимъ я былъ вполовину только наказанъ, потому-что вскорѣ влюбился въ свою плѣнницу, влюбился въ безумную!… Съ-тѣхъ-поръ, ни днемъ, ни ночью она не покидаетъ меня; иногда она бываетъ весела, иногда погружена въ мрачную задумчивость. Иногда она улыбается мнѣ и ласкаетъ меня, какъ ребенокъ ласкаетъ отца; а иногда боится меня и дрожитъ при одномъ звукѣ моего голоса. Да будетъ проклято золото, жажда котораго отравила жизнь мою! Но какъ до́ктора не слѣдуетъ тревожить даромъ….. я попрошу васъ, для рѣдкости, пощупать мнѣ пульсъ.
Джонъ Фой, взявъ съ достоинствомъ руку больнаго, увидѣлъ, что полковнику въ-самомъ-дѣлѣ оставалось не долго жить: искусство врача не могло спасти этой обезсиленной натуры.
— Ни слова, сдѣлайте одолженіе, продолжалъ полковникъ. Напрасно станете вы обнадеживать меня… Мнѣ остается жить много, что сутки, но этого времени мнѣ слишкомъ достаточно, чтобъ привести въ порядокъ дѣла мои. Вы можете сказать племяннику, если это безпокоитъ его, часъ и минуту, когда онъ наслѣдуетъ оружіе и лошадей моихъ; вотъ все, что̀ я отдѣляю отъ общаго наслѣдства; оно нераздѣльно и вполнѣ должно принадлежатъ этой несчастной, которую повѣренный мой свезетъ въ Индію; это только вознагражденіе: я возвращаю ей то, что́ взялъ у нея, слѣдовательно, вы не можете осуждать меня.
— Вы исполните священный долгъ, полковникъ, отвѣчалъ докторъ.
— Разумѣется; мнѣ пріятно, что вы раздѣляете мое мнѣніе. Артуръ, дай пятьдесятъ гиней мистеру Фой за эту двойную консультацію; за тѣмъ прощайте, до свиданья.
Проходя снова по великолѣпнымъ комнатамъ Ермитажа, сердце доктора сжалось болѣзненно. Онъ думалъ о крайности своего семейства, о послѣдней исчезнувшей надеждѣ, и о невозможности принять даже пятьдесятъ гиней, которыя ему предлагали: принимая ихъ, онъ унизилъ-бы достоинство человѣка.
Дошедши до площадки лѣстницы, докторъ намѣревался уже спуститься внизъ, какъ Артуръ, остановивъ его за руку, сказалъ:
— Я не заплатилъ вамъ еще за визитъ; зайдите ко мнѣ на минуту…. Вы знаете, что и мнѣ надо съ вами посовѣтоваться.
— Я не могу ничего принять, потому-что за мной послали противъ воли больнаго. Оскорбленія, которыми было угодно полковнику осыпать меня, не могутъ быть вознаграждены деньгами.
— Къ чему такая неумѣстная гордость, докторъ? Стало-быть вы не знаете этого стараго оригинала? Черепъ его, видно, такъ же треснулъ, какъ и у его индѣйской питомицы. Я увѣренъ, что онъ для того только выдумалъ всю эту исторію объ индѣйскомъ князѣ, чтобъ имѣть предлогъ ограбить собственное семейство. Ясно, что это ложь. На вашемъ мѣстѣ, я сталъ бы ненавидѣть его всей душей, но принялъ бы пятьдесятъ гиней.
Неприличность словъ этихъ крайне удивила Джона Фойя; онъ посмотрѣлъ на двоюроднаго своего брата и нашелъ что́-то странное во взглядѣ его.
— Войдите ко мнѣ, продолжалъ Артуръ, и отдохните. Посмотрите, отсюда видны кабріолетъ вашъ и лошадь. Не велѣть-ли ей дать немножко овса?
— Я былъ бы вамъ очень благодаренъ, братецъ, хотя самъ и не могъ выполнить здѣсь своей обязанности; однако бѣдное животное это, притаща меня сюда, исполнило долгъ свой.
— Сію-минуту, сказалъ Артуръ и вышелъ изъ комнаты.
Сдѣлавъ необходимыя распоряженія, онъ возвратился и тщательно заперъ всѣ двери и окна.
— Кажется, мы одни, сказалъ онъ: никто насъ не подслушиваетъ; поговоримъ теперь серьозно и откровенно. Что́ вы думаете о полковникѣ? Какъ показался вамъ поступокъ его? Вѣроятно вы надѣялись на него?
— Нѣтъ, не надѣялся.
— Ну, такъ я не похожъ на васъ; я надѣялся, и имѣлъ право на его наслѣдство, а онъ оставляетъ мнѣ только одно оружіе и лошадей; согласитесь, что это пресмѣшное наслѣдство. Я разсчитывалъ однако на его состояніе, и намѣренъ былъ оставить неблагодарную службу, чтобъ насладиться немного лондонскою жизнью. Если мнѣ придется теперь возвратиться въ Индію, я умру тамъ, потому-что здоровье мое страшно разстроено. Но поговоримъ о васъ; мнѣ кажется, что полковнику слѣдовало бы вамъ оставить, по-крайней-мѣрѣ, три или четыре тысячи фунтовъ стерлинговъ. Что́ бы это ему стоило? это ничтожная былинка въ его богатствѣ; а съ васъ этого было бы довольно, чтобъ выйти изъ крайности и жить безъ нужды.
— Да будетъ воля Божія, прошепталъ докторъ.
— Да, воля Божія, вскричалъ Артуръ, но не слабаго человѣка, который не умѣетъ даже имѣть своей воли. То, что я вамъ представилъ какъ гипотезу было вчера, и сегодня существуетъ еще. У дядюшки хранится духовная, основанная на правѣ и здравомъ смыслѣ, гдѣ онъ довольствуется оставить помѣшанной этой годовую пенсію. Възамѣнъ этого, онъ дѣлаетъ меня полнымъ наслѣдникомъ всего своего состоянія, и оставляетъ вамъ двѣ тысячи гиней, которыя я бы удвоилъ.
— Это составило бъ счастье всего моего семейства! пробормоталъ докторъ, и вы говорите… что духовная эта существуетъ еще?
— Да, существуетъ; но онъ разорветъ ее. Повѣренный въ его дѣлахъ, который пользуется всею довѣренностью полковника и употребляетъ ее во зло, уговорилъ дядю оставить все состояніе Индіанкѣ и дать ему въ управленіе это состояніе. Повѣренный этотъ будетъ здѣсь въ двѣнадцать часовъ ночи и напишетъ духовную такимъ образомъ, чтобъ она была неприкосновенна. Если полковникъ доживетъ до двѣнадцати часовъ, мы съ вами погибли. Какъ вы думаете, доживетъ онъ до утра?
— Вѣроятно.
— Съ какимъ хладнокровіемъ вы говорите объ этомъ, кузенъ! Удивляюсь вашему безкорыстію. Но жена ваша и дѣти, еслибъ участвовали въ нашемъ совѣтѣ, вѣрно бы не раздѣляли вашего безкорыстія. А между-тѣмъ тутъ дѣло идетъ только о нѣсколькихъ часахъ.
— Часы эти въ рукахъ Божіихъ! отвѣчалъ Джонъ Фой.
— Неужели вы хотите, чтобъ дядя сдѣлалъ новую духовную… когда успокоительное, или усыпительное питье?.. Право, братецъ, вы туги на ухо! прибавилъ Артуръ съ досадой.
— Дай Богъ, чтобъ это было такъ; но къ несчастью, я васъ слишкомъ хорошо понялъ, милостивый государь. Я бѣдный, но честный человѣкъ.
— Развѣ больнымъ не каждый день даютъ, продолжалъ Артуръ, лауданумъ, опіумъ и другія разныя разности!.. чтобъ облегчить ихъ страданія? Можетъ ли быть что́-нибудь пріятнѣе такой смерти, которая походитъ на глубокій сонъ!
При этихъ словахъ докторъ всталъ поспѣшно и хотѣлъ отворить дверь; но вернулся.
— Сиръ Артуръ Монкстонъ, сказалъ онъ, не смѣю вѣрить тому, что́ слышу; неужели изъ устъ христіанина и дворянина могли вырваться такія слова? Мало того, что я не могу быть вашимъ сообщникомъ, но считаю даже долгомъ объявить полковнику объ опасности, которой онъ подвергается.
— Да какой же опасности можетъ подвергаться человѣкъ, часы котораго сосчитаны, умирающій?.. вскричалъ запальчиво Артуръ. Ну идите, доносите на меня дядѣ. Это, можетъ-быть, средство войти къ нему въ милость! Сколько, думаете вы, заплатитъ онъ вамъ за это предательство?
— Я не предатель, молодой человѣкъ. Поклянитесь, мнѣ, что не исполните этого отвратительнаго намѣренія, и я удовольствуюсь вашимъ словомъ.
— Даю вамъ его, отвѣчалъ Артуръ, пожимая плечами: только сожалѣю, что открылся вамъ. Но могъ ли я ожидать найти такое презрѣнье къ деньгамъ въ такомъ бѣдномъ человѣкѣ? Впрочемъ вы сами же будете раскаяваться въ такомъ неумѣстномъ безкорыстіи. Двѣ тысячи фунтовъ стерлинговъ, которыя я удвоивалъ! Это былъ вѣчный хлѣбъ для вашего семейства… вѣчный овесъ для вашей лошади, прибавилъ онъ насмѣшливымъ тономъ. Такъ до свиданья, любезный братецъ. Я ѣду и не стану даже ждать вскрытія духовной; и вамъ также не совѣтую при этомъ присутствовать.
— До свиданія, сиръ Артуръ Монкстонъ, я надѣюсь на наше честное слово.
Было очень поздно и очень темно, когда Джонъ Фой возвратился домой, бѣднѣе и грустнѣе прежняго.
Мертвая тишина царствовала во всемъ домѣ; но свѣтъ лампы, горящей въ гостиной, доказывалъ, что мистрисъ Фой ожидаетъ возвращенья мужа. Какъ только послышался стукъ кабріолета, она бросилась къ дверямъ.
— Слава Богу, Джонъ! насилу-то ты пріѣхалъ, вскричала она. Какъ ты поздно, другъ мой! Тѣмъ лучше, это значитъ, что родственникъ твой былъ радъ тебѣ, что онъ хорошо тебя принялъ. Не томи меня; разскажи скорѣй свою радость. Я очень хорошо знала, что онъ вовсе не такъ жестокъ… Еслибъ ты обращался къ нему почаще, то избавилъ бы насъ отъ многихъ бѣдъ! Но что́ объ этомъ говоритъ, когда всѣхъ насъ ожидаетъ счастье… Я приготовила тебѣ поужинать. Да говори же. По лицу вижу, что и ты приготовилъ мнѣ сюрпризъ. Улыбка твоя…
Но улыбка эта была не что иное, какъ горькое выраженіе страшнаго замиранья сердца. Докторъ молчалъ.
— Улыбка твоя что́-нибудь да значитъ... продолжала мистрисъ Фой. Да ну, говори же, Джонъ; не мучь меня. Сколько далъ онъ тебѣ? Можемъ-ли мы, наконецъ, удовлетворить самыхъ неотвязныхъ должниковъ, а главное, этого ужаснаго Маркуса Брауна, который такъ жестоко оскорбилъ тебя. Вѣдь я была тутъ, въ кабинетѣ, и все слышала.
Не получая отвѣта на свои безчисленные вопросы, мистрисъ Фой поняла наконецъ правду, и глаза ея приняли обыкновенное свое выраженіе помѣшательства. Она упала въ кресла.
— Намъ нѣтъ счастья, Маргарита, сказалъ докторъ.
— Правда, что нѣтъ. Ужинай однако, пока есть еще ужинъ. Завтра надо ожидать милости Божіей, если…
— Остановись, остановись, Маргарита!.. не досказывай… вскричалъ докторъ.
И схвативъ жену въ объятія, онъ разсказалъ ей все, что́ случилось съ нимъ у полковника, умолчавъ однако о преступномъ предложеніи Артура Монкстона.
— Завтра, или послѣ завтра мы уѣдемъ въ Дублинъ, а можетъ-быть и въ Лондонъ.
Очень понятно, что Джонъ Фой всю ночь не могъ сомкнуть глазъ; онъ бродилъ какъ тѣнь отъ постели дочери своей Мери до постели жены; онъ былъ страшно взволнованъ, но всего болѣе пугала его мысль, — надо сказать это къ его чести, — чтобъ Артуръ Монкстонъ не исполнилъ своего намѣренія.
— Бѣдное, хворое дитя, думалъ онъ, глядя на дочь свою: бѣдный увядающій цвѣтокъ, которому не достаетъ, чтобъ снова разцвѣсть и выпрямиться на вѣткѣ, только одного луча счастья; вѣдь счастье также необходимо этимъ слабымъ созданьямъ, какъ солнце, роса и воздухъ растеніямъ! Зачѣмъ предался я наукѣ! Еслибъ я былъ хлѣбопашцемъ, или лѣсничимъ, я бы могъ, по-крайней-мѣрѣ, въ по́тѣ лица своего прокормить мое несчастное семейство… а теперь… Но вотъ ужъ свѣтаетъ; опять день нищеты и плача!
Размышленія эти и бездна другихъ, столь же грустныхъ, были прерваны сильнымъ ударомъ молотка. Это былъ тотъ же человѣкъ, въ ливреѣ, верхомъ. Онъ подалъ письмо съ чорною печатью, которое Джонъ Фой, дрожа всѣмъ тѣломъ, началъ читать при свѣтѣ лампы. Артуръ Монкстопъ, подъ диктовку дяди, писалъ слѣдующее:
«Прошу васъ простить меня за всѣ оскорбленія, перенесенныя вами, и за всѣ мои дурные поступки; но я мизантропъ, это вамъ извѣстно. Въ жизни, я любилъ только одну женщину, на которой сосредоточилась вся любовь моя. Осужденная, потерею разсудка, на вѣчное дѣтство, что́ станется съ нею, если я оставлю ее, послѣ смерти, въ рукахъ бездушныхъ интригантовъ. И потому я давно уже ищу честнаго человѣка, и не нахожу его. Артуръ слишкомъ молодъ; а въ васъ я не былъ увѣренъ, сомнѣвался въ вашей честности, потому-что бѣдность если и очищаетъ истинно возвышенныя души, за то развращаетъ слабыя. Вотъ почему я подвергъ васъ испытанію, изъ котораго вы вышли торжествующимъ. Простите, что я сомнѣвался въ васъ; простите Артуру, который дѣйствовалъ только по моему приказанію и съ большимъ отвращеніемъ. Теперь примемся за дѣло. Я раздѣлилъ состояніе свое на двѣ части. Одна часть назначается возлюбленной моей Фатьмѣ, послѣ смерти которой перейдетъ къ дѣтямъ Артура, если несчастная не избавится отъ своего недуга, и къ вашимъ тоже, если ученость ваша не можетъ сдѣлать такое чудо и излечить ее. Другая часть немедленно раздѣлится между вами и моимъ племянникомъ Артуромъ. Въ замѣнъ этого дара, я требую отъ васъ только одного, Джонъ Фой: никогда не отказывать въ помощи бѣднымъ земледѣльцамъ нашего округа. Вы ни чѣмъ не обязаны свѣтскимъ людямъ, которые не вѣрили въ ученость доктора-бѣдняка. Продолжайте полезные труды ваши, ученыя изысканія о сумасшествіи. Мнѣ хотѣлось-бы унести въ могилу надежду, что вы излечите ту, которую я ввѣряю вашему сердцу, вашей наукѣ. Въ настоящую минуту, когда племянникъ мой готовится запечатать письмо это, смерть кладетъ печать на уста мои. Прощайте, любезный братъ; жалѣю, что не могу пожать вамъ руки, но мои уже костенѣютъ и холодѣютъ. Изъ духовной вы узнаете особенныя мои распоряженія. Прощайте еще разъ; не оставляйте ее своими попеченіями; любите ее какъ мать любитъ слѣпаго ребенка, и забудьте грубость стараго солдата.»
Въ концѣ письма, Артуръ приписывалъ, что полковникъ умеръ въ четыре часа утра, и въ свою очередь просилъ доктора простить его за роль, которую онъ игралъ изъ повиновенія къ дядѣ. Нужно ли прибавлять, что Джонъ Фой свято выполнилъ свое призваніе! Если онъ и не могъ возвратить разсудка бѣдной индіанкѣ, зато попеченія его превратили наконецъ сумасшествіе ея въ тихую и неясную грусть, которую, послѣ большаго горя слѣдовало бы считать за счастье, еслибъ разсудокъ не составлялъ всего человѣка; въ ней забываешь самаго себя и видишь на яву самыя чудныя, самыя несбыточныя мечты. Тѣло Фатьмы покоится теперь подлѣ тѣла полковника Монкстона, подъ изящнымъ, но простымъ памятникомъ, въ паркѣ Ермитажа, подъ тѣнью густыхъ, восточныхъ деревьевъ.
Артуръ Монкстонъ, разстроенное здоровье котораго поправилось въ дружескомъ кружку семейства доктора, полюбилъ Мери, сперва какъ сестру, а потомъ сильнѣе. Румянецъ юности снова появился на блѣдномъ лицѣ дѣвушки. Двойное это выздоровленіе кончилось счастливымъ бракомъ. Что́ же касается до мистрисъ Фой, взоръ ея принялъ прежнее спокойствіе, и преждевременныя морщины исчезли съ лица ея.
— Есть на свѣтѣ врачъ, лучше насъ всѣхъ, говорилъ Джонъ Фой одному изъ своихъ собратовъ: — это Провидѣніе!
- ↑ Рассказ «The Poor Doctor», был напечатан в 1846 году в The Dublin University Magazine, Vol. XXVII, Jan.-Jun. 1846. (Прим. ред.)
- ↑ Рассказ анонимного ирландского автора и приписывался Эдгару Аллану По, вероятно, только в России.