Куликовская битва (8-го Сентября 1380 г.), одно из важнейших событий древней Руси, многознаменательное в ряду событий всей Европы средних веков, памятное народу Русскому по живому преданию, поминаемое каждым из нас от детства, эта Куликовская битва в летописях наших описана очень кратко, кратче многих других битв и иных гораздо менее важных событий. Подробностей о ней надобно искать не в рассказах летописцев, а в тех отдельных повестях, где летописная правда и воспоминания очевидцев или современников перевиты цветами размышления и воображения. За то этих повестей — и отдельно о Куликовской битве и о князе Дмитрии Иоанновиче вообще — есть несколько, и они представляются в очень разнообразных передачах. Историку надобно обладать особенным искусством, а вместе и смелостью, чтобы уметь воспользоваться ими от своего лица; так будет по крайней мере до тех пор, пока все они не будут подвергнуты разностороннему литературному и историческому, сравнительному разбору.
Расказы о Куликовской битве шли и в народ, и там, подвергались особенной обделке и переделке.
В числе их, надобно поставить то слово, которого чтение представляется здесь. Это не историческая повесть, не сказание, — а поэма, похожая более на былину Великорусскую или думу Малорусскую, чем на книжный рассказ, поэма — только не в стихах, а в прозе, в такой прозе, какою дословно одинаково передаются разными рассказчиками некоторые из сказок, или какую слышим иногда в голосованьях нищих слепцов о событиях священных или о добродетелях и грехах людских, в такой прозе, какая в Слове о полку Игореве. Вот пока для образца несколько строк:
«На томъ полѣ (Куликовѣ) сильныи тучи ступишася, а изъ нихъ часто сіяли молыньи, и загремѣли громы велиціи: то ти ступишася Рꙋскіе удальцы съ погаными Татарами за свою великую обиду, и въ нихъ сіяли сильные доспѣхи злаченые, и гремѣли князи Рꙋскіе мечьми булатными о шеломы Хиновскіе. А билися изъ утра до полудни въ суботу на Рожество Святой Богородици.
«Тогда же было лѣпо стару помолодитися. Хоробрый Пересвѣтъ поскакиваетъ на своемъ вѣщемъ сивцѣ, свистомъ поля перегороди, а ркучи таково слово: Лꙋчши бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели намъ отъ поганыхъ положенымъ пасти....» и пр.
Сходство этого слова о Куликовской битве со Словом о полку Игореве не ограничивается общим тоном языка. Напротив того и тон изложения и подбор подробностей содержания, и множество выражений его живо напоминают читателю о Слове о полку Игореве — так, как подражание напоминает о подлиннике. Это было уже замечено г. Беляевым при издании Слова о Дмитрии Донском по списку, находящемуся в одном сборнике XVII века библиотеки г. Ундольского (Временник. книга XIV. Даже и по отношению к Слову о полку Игореве это слово стоило бы внимания и разбора. К сожалению список г. Ундольского представляет подлинник в дико искаженном виде. Разбор слова по одному этому списку был невозможен. К счастью, оно сохранилось не в одном этом списке. Найдется, может быть, и несколько списков его — со временем, когда лучше будут разобраны громады наших старинных сборников. Пока есть на виду, кроме прежде найденного, еще один: он найден о. Архимандритом Варлаамом в сборнике Кирилло-Белозерского монастыря, XV века, и там слово названо«Задонщиной». В другом месте сообщено будет подробное описание этого любопытного Кирилло-Белозерского сборника, составленное с полным усердием о. Архимандритом и обогащенное множеством извлечений; а теперь пока представляю список «Задонщины», — и, чтоб сколько-нибудь подвинуть дело вперед, не просто список, а опыт чтения. Почему и как, об этом позволю себе несколько слов.
Очень многие из памятников нашей письменности уцелели в таких списках, что восстановить их смысл и содержание можно только посредством взаимного восполнения списков. В таком виде осталось и слово о Дмитрии Донском, названное в этом Кирилло-Белозерскомь списке «Задонщиной». Искажено оно в списке Ундольского разного рода описками; искажено оно не менее и в списке Кирилло-Белозерском, и если не после, то по крайней мере до тех пор, пока не нашелся еще хоть один список, лучше этих (а найдется ли еще такой!), надобно, для разумения смысла «Задонщины», читать ее дополняя один список другим. Здесь представляется опыт такого чтения: после первого опыта другим удастся лучше, Текст Кирилло-Белозерский взять как главный (он напечатан широким шрифтом); к нему из списка Ундольского добавлено все, что мне казалось необходимо для восполнении и уяснения смысла; из него взят и конец, которого в списке Кирилло-Белозерском нет (все это напечатано сжатым шрифтом). Кое какие мелочи из описок писца я позволил себе изменить против подлинника, отметя все это в особых подстрочных заметках под каждой статьею. А так как между двумя списками во многих местах есть очень любопытные отличия, то все они по списку Ундольского, с нужными оговорками, указаны в особом приложении (Прил. I). Для легкости этого сличения все слово разделено на XV статей.
Сторонние объяснения, касающиеся содержания, изложения и выражений, могут быть сделаны верно только в следствие историко-литературного разбора слова и его сличения с другими памятниками этого рода. До издания их решаюсь представить, в виде тезиса для опровержения, взгляд на «Задонщину,» как на народную собственность.
Нельзя сказать, чтобы и повести и сказания, даже летописи оставались вне народной сферы. Тем менее можно отрицать народное значение таких слов, какова «Задонщина».
Сличая два списка «Задонщины», вижу отличия, видоизменения выражений, перестановки мест, подстановки имен и лиц — такие, каких переписчик делать не мог — по крайней мере так часто и так произвольно, как может делать только тот, кто пишет не с книги или с тетради, а с памяти. Вижу сверх того такое обилие и такую случайность грамматических неправильностей, каких нет в списках других памятников, как бы ни был безграмотен переписчик: и в этом видится мне, что слово писано ие с готового извода, а по памяти, если не в эти сборники, где оно нашлось, то в те другие, из которых оно попало в эти. Если же оно было записываемо в книгу по памяти, то значит было достоянием памяти, переходило от лиц к лицам как предание, произносилось в каких нибудь приличных случаях, или напевалось, подобно былинам, думам, стихам, притчам, было в ряду с ними… Если же справедливо это, то в «Задонщине» мы имеем образец особого рода народных поэм исторического содержания.
«Задонщина» напоминает Слово о полку Игореве — не даром. Оба слова — одного рода. Защитить чистую книжность Слова о полку Игоря невозможно. Тем менее можнь найти поводы думать, что для устного поэтического пересказа воспоминания о Куликовской битве нужно было искать образца в таком слове, которое было достоянием одних книг а не памяти. Опровергнуть, что Слово о полку Игореве не было достоянием одних книг — задача нелегкая. Защищать, что и Слово о полку Игореве не произносилось, или не напевалось, как доселе напеваются или голосятся притчи и стихи, думы и былины, сказки и баянки — задача трудная. Гораздо легче предполагать противное. Так и я позволяю себе предполагать: думаю что, и Слово о полку Игореве принадлежит к числу достояний памяти и устной передачи, к числу таких же поэм, каково — слово о Задонщине. Оно записано было ранее, и потому не так испорчено грамматическими неправильностями и пропусками.
Кому покажется странным, как могли произведения такого обширного размера удерживаться в памяти, тот пусть вспомнит о Русских духовных стихах, таких напр. каковы об Алексие Божием человеке, о Георгии, о Горе злосчастии, или же о Сербских песнях про женитьбу Ивы Черноевича, про Иву Сеньянина, про царицу Милицу. Величиной они не уступают Слову о полку Игореве, и однако задерживаются в памяти народной дословно. Сказки, даже и очень большие, повторяются одним и тем раскащиком также почти дословно.
Задонщина — подражание Слову о полку Игореве; но исключительно ли ему одному? Приемы того и другого слова в изложении и слоге не были ли общею особенностью целого рода таких поэм? И памятники нашей древней и старинной письменности, и произведения народной устной словесности отличаются одни от других по родам своими особенными приемами изложения и слога. В иных представляется смешение приемов, — и оно невольно кидается в глаза тем более, чем ярче отличия приемов. Ярки не менее других, если не более, и отличия в изложении и в слоге Слова о полку Игореве: их заметишь, где бы они ни попались; а заметя, невольно вспомнишь об этом слове, потому что ничто другое не напоминает о них так резко. Из этого однако не следует, что ему одному они и могли принадлежать. Самая яркость их в нём, мне кажется, доказывает, что они появились не в нём первом, что в нём они достигли полноты уже в следствие развившегося пристрастия к ним. Их же заметили и в произведениях тоже древних только в отрывочном виде; их же заметили и в произведениях народной устной словесности, повторяемых доселе, — заметили в том, что уже никак нельзя было поставить в ряд подражаний Слову о полку Игорфве: это еще положительнее доказывает, что особенности, напоминающие это слово, были в ходу и без его влияния[1]. В Задонщине кое-что кажется дословно взятым из Слова о полку Игореве; но такое дословное сходство находим и между произведениями других родов (житиями святых, духовными стихами, историческими повестями, сказками, былинами, думами, песнями), — и оно однако в них ничем не смущает нас; вместе с этим в Задонщине находим многое такое, что хоть и так же сложено, но по содержанию и по выражениям отлично от Слова о полку Игоря. Откуда же взято это? В повестях и сказаниях о Мамаевом побоище есть также места, отличающиеся от всего их окружающего такими же точно приемами, то приемами изложения и слога вместе, то только приемами изложения, и между ними есть такие, каких нет ни в Слове о полку Игореве, ни в Слове о Задонщине (Прил. II). Эти места — очевидные вставки, и доказывают, с одной стороны, что они нравились, с другой, что был источник, из которого их можно было почерпать. Что же это за источник? И для этого, как для всего другого подобного, источник один и тот же: поэмы в роде Слова о полку Игоря, их дух, их мысль. Гдѣ же эти поэмы? Ихъ нѣтъ пока налицо въ ихъ подлинномъ видѣ. Это однако не значитъ, что ихъ никогда и не было: нѣтъ уже многаго, что прежде было. Ихъ нѣтъ; но есть то, что наводитъ на мысль о нихъ; есть частички ихъ такой же цѣнности, какъ частички пѣсенъ Баяна въ Словѣ о полку Игоревѣ[2]: пока довольно и этого. Эти частички, мнѣ кажется, скрываются и в Слове о Задонщине. Оно — подражание Слову о полку Игоря, но не ему одному исключительно, а вообще тому роду поэм, к которому принадлежало и это слово; оно — одно из проявлений того же поэтического одушевления, которым проникнут был и слагатель Слова о полку Игореве.
Что эти поэмы были, что их надобно искать, это доказывается самим Словом о полку Игореве:
— «Страны ради, гради весели, пѣвше пѣснь старымъ княземъ, а потомъ молодымъ. Пѣти слава Игорю Святъславичу, буйтуру Всеволодѣ, Владимиру Игоревичу, побарая за христьяны на поганыя плъкы. Княземъ слава и дружинѣ. Аминь».
Что эти поэмы были, свидетельствуют о том и те поэмы современные Русского народа, былины Великоруссов и думы Малоруссов, которые по складу (впрочем не по языку), отчасти и по содержанию относятся к отдаленному прошедшему времени. Сами по себе они, конечно, не подлинные остатки древности, а только снимки с них, переиначенные постепенно преданием, и кроме того подражания им; но чтобы могли быть снимки и подражания, должны были существовать и подлинники. Очень естественно, что бо̀льшая часть подлинников и первичных снимков погибла, не сохранившись и на письме, не только в памяти; очень естественно, что и в памяти народной различные роды древних <ref follow="p18">В конце Слова еще приведено два стиха Баяна:
«(О)хоти тяжко ти головы кромѣ плечю;
Зло ти тѣлу кромѣ головы.»
Очень может быть, что и многое другое в Слове взято из песен Баяна, только без оговорки. Почему же только из Баяновых песен, а и не из других
песнопений смешались в одно, а некоторые утратились; но и в том, что сохранилось случайно, можно еще отличить кое-что такое, что было и в древности. Так былины и думы воспоминают о минувших событиях рассказом; песни (исторического содержания) намеками припоминают события и лица, а некоторые даже и пересказывают кое-какие подробности; иные же песни — только славят: эти славленья, занявшие теперь место между святочными песнями, конечно, принадлежат по происхождению векам отдаленным.Слава Богу вышнему на небѣ. Слава!
Государю нашему на всей земли. Слава!
Чтобы нашему государю нестарѣться. Слава!
Его цвѣтному платью неизнашиваться. Слава!
Его добрымъ конямъ неизъзживаться. Слава!
Его вѣрнымъ слугамъ неизмѣниваться. Слава!
Его думнымъ боярамь въ одно стоять. Слава!
Что эпические поэмы были у наших предков, это доказывается и тем, что они были у соплеменников наших. Вспомним здесь хоть о древнейшей из них — о песне про суд Любуши, относящейся по событию к VII веку, и сохранившейся в списке VIII—X века.
Что некоторые из эпических песнопений древности нашей называлися словами, это доказывается не только двумя доселе найденными нашими поэмами, и употреблением слова слово в значении поэтическом у нас и у других Славян, но и сравнением с обычаем других народов. Так в древнем Скандинавском быте находим quîda (= Швед. qvaeda, Дат. qvad) — слово (quedha, говорить = Швед. quoeda, Дат. qviede, Готф. qvithan, Древ Нем. quedan = qhuedan) с значением особенного рода поэмы. Таких слов, квид, есть несколько в древней Эдде: Vegtamsquida, Hymisquida, Thrymsquida, Helgasquida, Sigurdarquida, Brynhildarquida, Gudrunarquida, — слово о Вегтаме, слово о Гимире, слово о Фриме, слово об Ольге и пр. В Древ.-Французском слова dit, dite, ditie — слово (dire и disier — говорить) тоже употреблялись как технические названия поэм.... Таких указаний можно найти много.
Гораздо труднее ожидать случаев найти списки наших древних поэтических слов.... но авось. Еще громады сборников лежат у нас нетронутыми. Не из чего отказываться от надежды встретить в них и такие слова, каковы о полку Игореве и о Задонщине. Ведь наши предки знали: «что ся дѣѥть по веременемъ, то отъидеть по веременемъ; а любо грамотою ꙋтвьрдять, ино то бꙋдеть всѣмъ вѣдомо, и ли кто послѣ живыи[3] останеться». Они знали это и записывали многое для памяти. Наши же находки в их писаниях были пока случайны.... Отвергать как несуществующее то, что неизвестно, запрещают самые строгие законы критики.
Примечания[править]
- ↑ Припомню для образца хоть несколько мест из летописей. В них рассеяно множество выражений отрывочных, напоминающих особенности Слова о полку Игореве, таких как наприм. «кую похвальную память мою вижю, яко младая моя память желѣзомъ погибаетъ, и тонкое мое тѣло увядаетъ». (Лавр. л. 129), Тронц. 224.) — или: «и бѣ видити слезы его лежачи на скранью его, яко жемчюжная зерна» (Ипат. л. 95). — или: изыдоста слезныма очима и ослабленомъ лицемъ, и лижюща уста своя, яко неимѣюща власти княженія своего (Ипат. л. 175), — или «уже бо солнце наше зайде ны и во обидѣ всѣмь остахомъ (Ипат. л. 121 и 220). Кроме таких отрывочных выражений есть места довольно цельные; напр.:
«Начнемъ же сказати безчисленныя рати и великыя труды, и частыя войны, и многія крамолы, и частая возстанія, и многія мятежи (Ипат. л. 166. Срав. там же: Скажемъ многій мятежъ, великія льсти, безчисленыя рати. 170).
«Бывши нощи бысть тьма, молонья и громъ и дождь. И бысть сѣча сильна. Яко просвѣтяше молонья, блещашеться оружье. И бѣ гроза велика, и сѣча страшна и сильна» (Лавр. 64).
«Аще ли внѣ града еси, на конѣ ѣздя съ дружиною своею, и уподобляшеся (ты) льву страшну, дружина жь твоя ако медвѣди и волци, или яко подобишися орлу летающу подъ облакомъ, дружина жь твоя аки ястребы и никтожь можетъ одолѣти тя» (Ник. II, 172).
«Давидъ иде въ Половци усрѣте и Бонякъ, и воротися Давидъ, и поидоста на Угры… Сташа ночлѣгу. И яко бысть полунощи, и вставъ Бонякъ отъѣха отъ вои, и поча выти волчьски. И волкъ отвыся ему, и начаша волци выти мнози. Бонякъ повѣда Давидови, яко побѣда ны есть на Угры за утра. И наутріе Бонякъ исполни воѣ своѣ: и бысть Давыдовъ вой 100, а у самого 300… Угри же исполчишася на заступы, бѣ бо Угръ числомъ 100 тысящь… и сбиша Угры акы въ мячь, яко се соколъ сбиваеть галицѣ (Лавр. 115).
«Выйде Филя древле прегордый, надѣяся объяти землю, потребити море со многими Угры. Рекшю ему: единъ камень много горньцевъ избиваетъ, а другое слово ему рекшю прегордо: острыи мечю, борзый коню, многая Руси, Богу же того не терпящю, во ино время убьенъ бысть Даниломъ Романовичемъ древле прегордый Филя» (Ипат. л. 162).
«Преставися князь Ѳеодоръ… и еще младъ, и кто не пожалуетъ его. Свадба пристроена, меды изварены, невѣста приведена, князи позвани, и бысть въ веселія мѣсто плачь и сѣтованіе».(Новг. 1. 49. Троиц. 220.
«Приде Батый Кыеву въ силѣ тяжьцѣ… И бѣ Батый у города, и отроци его обсѣдяху градъ, и не бѣ слышати отъ гласа скрипанія телѣгъ его, множества ревѣнія вельблудъ его, и рьжанія отъ гласа стадъ конь его, и бѣ исполнена земля Русская ратныхъ… Постави же Батый порокы городу подлѣ вратъ Лядьскыхъ, ту бо бѣаху пришли дебри. Порокомъ же беспрестани бьющимъ день и нощь, выбиша стѣны. И возійдоша горожаны на избыть стѣны. И ту бѣаше вилити ломъ копѣйныи и щитъ скепанія. Стрѣлы омрачиша свѣтъ побѣжденнымъ… и взидоша Татары на стѣны… (Ипат. 177—177).
«Слышавъ Костянтинъ Андрея грядуща нань, избѣже нощью. Андрей же не удоси его, но удоси владыку, и слуги его разграби гордые, и тулы ихъ бобровые роздра, и прилбицѣ ихъ волъчье и борсуковые роздраны быша. Словутьного пѣвца Митусу, древле за гордость не восхотѣвша служити князю Данилу, раздраного акы связаного приведоша. (Ипат. л. 180).
«Не дошедшимъ воемъ рѣкы Сяну, сосѣдшимъ же на поли вооружитъся, и бывшу знаменію надъ полкомъ сице: пришедшимъорломъ и многимъ ворономъ, яко оболоку велику, играющимъ же птицамъ, орломъ же клекъшущимъ и плавающимъ крилома своима и воспрометающимся на воздусѣ, яко же никогда же и николи же не бѣ. И се знаменіе не на добро бысть. (Ипат. л. 183).
«Воемъ всимъ съсѣдшимъ, и вооружьшимъся Нѣмьцемъ изо стана, щитѣ же ихъ яко зоря бѣ, шоломы же ихъ яко солнцю восходящю, копіемъ же ихъ дрьжащимъ въ рукахъ яко тръсти мнози, стрѣлцемъ же обаполъ идущимъ и держащимъ въ рукахъ рожанци своя, и наложившимъ на нѣ стрѣлы своя противу ратнымъ, Данилови же на конѣ сѣдяшу и воѣ рядяшу, и рѣша Прузи Ятваземъ: Можете ли древо поддрьжати сулицами и на сію рать дерьзнути? Они же видѣвше и возвратишася во свояси». (Ипат. л. 180).
«Устремилъ бо ся бяше (Романъ) на поганыя яко и левъ. Сердитъ же бысть яко и рысь, и губяше яко и коркодилъ, и прехожаше землю ихъ яко и орелъ. Храборъ бо бѣ яко и туръ. Ревноваше бо дѣду своему Мономаху, и гнавшу отрока во Обезы за Желѣзная врата». Вспомнив о Мономахе то, о чём в других сказаниях о нём нет помину, летописец вспоминает, как явился потом в полях Половецких тот Кончак, который долго оставался страшным врагом всей Руси. Загнал Мономах отрока в Обезы за Железные врата. «Сърчанови же оставшю у Дону, рыбою ожившю, тогда Володимеръ Мономахъ пилъ золотомъ шоломомъ Донъ, пріемши землю ихъ всю. По смерти же Володимерѣ, оставшю у Сырьчана единому гудьцю же Ореви, посла и во Обезы, река: «Володимеръ умерлъ есть; а воротися, брате, пойди въ землю свою. Молви же ему моя словеса, пой же ему пѣсни Половецкыя. Оже ти не восхочетъ, дай ему поухати зелья, именемъ евшанъ». Не захотел брат Сьрчана «обратится ни по
слушати. И дасть (гудець Орь) ему зелье. Оному же обухавшю и восплакавшю, рече, да луче есть на своей землѣ костью лечи, нежли на чюжѣ славну быти. И приде во свою землю. Отъ него родившюся Концаку, иже снесе Сулу, пѣшь ходя, котелъ нося на плечеву. (Ипат. л. 155).Лѣтописцы наши едва ли понимали поэзію языка такъ, какъ понималъ народъ, всего менѣе, кажется, тѣ изъ нихъ, которые любили одѣвать выраженія въ парадную форму дательнаго самостоятельнаго. Многія прекрасныя мѣста ихъ разсказовъ утратили свою простую красоту подъ этой формой. Чтобы понять ихъ вполнѣ надобно ее сбросить съ нихъ. Такъ и въ нѣкоторыхъ изъ приведенныхъ мѣстъ стоитъ замѣнить дательный-самостоятельный изъявительнымъ наклоиеніемъ, — и образь разомъ просвѣтлѣетъ. Въ этомъ новомъ видѣ, въ немъ уже не трудно будетъ увидѣть ту же особенность изложенія, которая поражаетъ въ Словѣ о полку Игоря.
Есть подобныя мѣста и въ другихъ памятникахъ. Еще болѣе въ произведеніяхъ народной словесности, какъ было уже замѣчено многими, и прежде другихъ М. А. Максимовичемъ.
- ↑ «Пѣти было пѣснь Игореви того (Олга) внуку» — восклицаетъ пѣвецъ Игоревъ, и за тѣмъ припоминаетъ четыре парныхъ стиха изъ пѣсни:
«Не буря соколы занесе
чрезъ поля широкая:
галичи стады бѣжать
къ Дону великому.»Непосредственно за тѣмъ опять восклицаніе: «Чили вспѣти было, вѣщей Бояне, Велесовъ внуче?» — и опять пѣсня особеннаго склада:
Комони ржутъ за Сулою,
звѣнить слава въ Кыевѣ,
трубы трубятъ въ Новѣградѣ.
Стоять стязи въ Путивлѣ....» - ↑ Буква «ы» в оригинале содержит в себе не мягкий, а твёрдый знак. — Примечание редактора Викитеки.