Изабелла Орсини, герцогиня Браччиано (Фиорентини)/ДО

Изабелла Орсини, герцогиня Браччиано
авторъ Итало Фиорентини, пер. Н. А. Попов

Оригинал: ит. Isabella Orsini, duchessa di Bracciano, опубл.: 1887. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Историческій Вѣстникъ», тт. 39-41, 1890.

ИЗАБЕЛЛА ОРСИНИ
ГЕРЦОГИНЯ БРАЧЧІАНО

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ И. ФІОРЕНТИНИ СЪ 29 ГРАВЮРАМИ ПЕРЕВОДЪ СЪ ИТАЛЬЯНСКАГО Н. А. ПОПОВА (Isabella Orsini, duchessa di Bracciano) С.-ПЕТЕРБУРГЪ Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13

1890

I.
Дочери Козимо Медичи.

Весна была въ полномъ разцвѣтѣ, голубое небо Флоренціи точно улыбалось. Вновь разведенный садъ дворца Питти красовался множествомъ нарядныхъ и душистыхъ цвѣтовъ.

На террассу, выходившую въ садъ, придворные лакеи вынесли роскошныя кресла, ковры, скамейку и столикъ. Вскорѣ тяжелыя драпировки ихъ балкона распахнулись и на порогѣ показалась красивая и величественная фигура Элеоноры Толедо, жены Козимо де-Медичи, въ сопровожденіи своихъ трехъ дочерей: Изабеллы, Маріи и Лукреціи. Въ описываемую нами эпоху герцогиня Элеонора была уже въ зрѣлыхъ лѣтахъ; мать восьми дѣтей, она, не смотря на это, сохранила свѣжесть и красоту. Ея черные волосы, большіе глаза и матовый цвѣтъ лица,.дѣлали ее прекраснымъ типомъ испанской красоты. Кромѣ физическихъ достоинствъ, признанныхъ безъ исключенія всѣми, Элеонора была замѣчательно добра. Современники говорятъ, что супругу герцога Тосканскаго достаточно было видѣть, чтобы обожать ее и преклониться передъ ней.

Дворецъ Питти былъ купленъ герцогиней и передѣланъ по ея вкусу. Герцогъ Козимо въ угожденіе своей супругѣ перевелъ свое семейство изъ Стараго Палаццо (Palazzo-Vecchio) въ Палаццо Питти. Ежегодно эту новую резиденцію герцогскаго семейства увеличивали, украшали, разбивали цвѣтники, сажали деревья, устроивали гроты, кіоски, каскады и т. д.

Войдя на террассу и окинувъ взглядомъ роскошныя клумбы цвѣтовъ и зеленѣющихъ деревьевъ, Элеонора пріятно улыбнулась и, посадивъ около себя дочерей, дѣлала замѣчанія, касающіяся украшеній своей любимой резиденціи.

Окружавшія ее дочери были также хороши, какъ и она сама, хотя красота каждой изъ молодыхъ принцессъ была своеобразна и онѣ нисколько не походили другъ на друга.

Изабелла только-что начинала развиваться, изъ ребенка-дѣвочки уже формировалась красавица-женщина. Она была высока ростомъ, очень стройна, съ черными кудрями и бровями, въ глазахъ горѣлъ огонь, впослѣдствіи превратившійся въ страшное пламя; черты лица правильныя, общее выраженіе крайне симпатичное.

Марія обладала красотой совершенно инаго характера. Въ ней все было величественно, покойно, меланхолично. Въ наше время про такую красавицу сказали бы, что она не отъ міра сего.

Лукреція была прелестный ребенокъ, живой портретъ ея красавицы-матери.

Глядя на эту чудную княжескую діадему (principesco diadema), кто бы могъ подумать, что эти юныя красавицы-герцогини такъ страшно кончатъ?!

Но не будемъ забѣгать впередъ. Въ этотъ день все имѣло праздничный видъ — и природа, и люди; даже мечтательная Марія радостно улыбалась. Во дворцѣ предстояло празднество по случаю пріѣзда въ Флоренцію герцога Браччіано, Паоло Джіордано, наслѣдника всемогущаго римскаго дома Орсини, уже стяжавшаго славу знаменитаго воина. Молоденькія принцессы совѣщались съ матерью о туалетахъ для предстоящаго празднества.

— Ты, Изабелла, — говорила герцогиня, — надѣнь платье фіолетоваго цвѣта, вообще твой костюмъ долженъ быть изящный и вмѣстѣ съ тѣмъ строгій, ты, моя прелестная Марія, должна себѣ выбрать скромный костюмъ, а ты, Лукреція, надѣнь платьице сообразно твоему возросту.

Потомъ для Изабеллы мать посовѣтовала надѣть простое ожерелье изъ жемчуга, — для Маріи брилліанты, а для Лукреціи рубины.

Пажи, стоявшіе въ почтительномъ отдаленіи, любовались на эту чудную группу, достойную кисти талантливаго художника. Изабелла, хотя еще очень юная, поражала своей величественной красотой, Марія особенно привлекала вниманіе одного изъ пажей. Это былъ юноша красивой наружности, Гуальтьеро, сынъ дворянина Якова Малатеста изъ Римини. Предки его были синьоры Романьи, но вслѣдствіе бѣдности ихъ всемогущество пало и молодой Гуадьтьеро долженъ былъ поступить на службу ко двору Медичи, хотя эти Медичи были еще незначительные торговцы въ то время, когда Малатеста уже пользовались славой и могуществомъ. Марія замѣтила страстный взглядъ, уставленный на нее красивымъ пажемъ и отвѣчала ему тѣмъ же. Молодые люди, не объяснившись, уже любили другъ друга, ежедневно переговариваясь взглядами, которые говорили о чувствахъ любви гораздо краснорѣчивѣе словъ. Юность и первая любовь не разсуждаетъ. Дочь знаменитаго и всемогущаго герцога Тосканскаго Козимо Медичи, конечно, не смѣла мечтать соединиться съ бѣднымъ пажомъ, хотя онъ и былъ древней дворянской фамиліи. Быть можетъ, это препятствіе распаляло еще болѣе чувства влюбленныхъ.

— Мессеръ Гуальтьеро, — обратилась герцогиня Элеонара къ пажу Малатеста, — вы присутствовали при въѣздѣ герцога Браччіано? Мнѣ разсказывали, что парадъ былъ необыкновенный.

— Да, герцогиня, я имѣлъ счастье быть тамъ, дѣйствительно встрѣча была блестящая. Вся гвардія и офицеры нашего государя встрѣтили герцога около Порто Романо. Трубачи и музыканты начали играть при появленіи его, окруженнаго блестящей свитой. Раззолоченыя кареты, отрядъ кавалеріи, пажи, самъ герцогъ верхомъ на лошади, убранной золотомъ и серебромъ, походилъ на короля въ коронѣ.

Пажъ разсказалъ бы еще болѣе подробно встрѣчу герцога Браччіано, но доложили о пріѣздѣ герцога Козимо Медичи.

Въ эту эпоху правитель Тосканы былъ въ самомъ цвѣтущемъ возрастѣ, онъ имѣлъ тридцать пять лѣтъ отъ роду, былъ очень красивъ собою и отличался надменностью.

Рожденный отъ второстепенной линіи, онъ никогда не мечталъ сѣсть на тронъ. До восемнадцатилѣтняго возраста онъ жилъ въ деревнѣ и проводилъ время въ охотѣ, но послѣ смерти Александра Моро, депутаты отъ сената внезапно пріѣхали къ нему на виллу Треббіо въ Мутелію и предложили корону, свалившуюся съ окровавленной головы тирана. Не смотря на свои весьма юные года, Козимо Медичи съумѣлъ обмануть избравшихъ его сенаторовъ. При помощи палача и яда онъ избавился отъ всѣхъ своихъ враговъ, въ числѣ которыхъ былъ и знаменитый богачъ Филиппъ Строцци, любимый и уважаемый цѣлой Италіей; самое названіе республики онъ уничтожилъ и сдѣлался абсолютнымъ господиномъ страны.

Желая получить покровительство всемогущаго императора Карла V, Козимо имѣлъ намѣреніе сочетаться бракомъ съ дочерью императора, Маргаритою, вдовою своего предшественника Александра. Но папа Павелъ III назначилъ Маргариту въ жены своему племяннику Фарнезе Октавіо, а императоръ Карлъ V рекомендовалъ молодому Козимо жениться на дочери неаполитанскаго вицекороля донъ Педро ди Толедо. Элеонора отличалась необыкновенной красотой и хотя не была царской крови, но происходила отъ древнѣйшей дворянской фамиліи.

Отъ этого брака родилось восемь дѣтей. Три дѣвицы, съ которыми мы уже познакомились и пять сыновей. Старшій Франческо долженъ былъ наслѣдовать герцогскій тронъ, Джіованни, возведенный въ санъ кардинала, имѣлъ надежду впослѣдствіи быть папой; Гарціа предназначался для военной карьеры, Фердинандъ и Петръ совсѣмъ еще дѣти, но отличались уже красотой, какъ и ихъ мать, и были надменны, какъ отецъ.

Сколько несчастій и превратностей судьбы предстояло испытать всѣмъ этимъ красавицамъ-принцессамъ и принцамъ дома Медичи, но въ данный моментъ никто не подозрѣвалъ ничего подобнаго. Самъ глава семьи, герцогъ Козимо, вошелъ на террассу, гордо улыбаясь, глядя на жену и дочерей.

— Милая моя жена и прелестныя дѣти, — сказалъ онъ, — вотъ наконецъ и я между вами; послѣ государственныхъ занятій, какъ отрадно отдохнуть среди своей дорогой семьи… Лукреція, поди сюда; что ты выучила урокъ? А ты, Марія, кончила свое вышиваніе? Покажи мнѣ его.

Марія сдѣлала знакъ одной изъ близь стоящихъ фрейлинъ. Послѣдняя подошла къ ней и отдала что-то тщательно свернутое. Марія поспѣшила развернуть свертокъ и передала отцу. Это былъ гербъ Медичи, вышитый золотомъ на кускѣ матеріи, предназначенный для гвардейскаго знамени.

Герцогъ Козимо съ восторгомъ разсматривалъ мастерскую работу дочери. Вышито было дѣйствительно артистически. Рисунокъ сдѣланъ художникомъ Вазари и молодая работница съумѣла изобразить его шелками и золотомъ превосходно. Корона герцога на темномъ фонѣ будто освѣщалась молніей.

— Прелестная корона! — вскричалъ Козимо.

Въ душѣ онъ не былъ особенно доволенъ знаменемъ, ему хотѣлось бы имѣть не герцогскую, а королевскую корону. Но не вся еще Тоскана попалась въ его желѣзную руку. Въ Сіенѣ пока развивалось знамя свободы, хотя честолюбивые замыслы флорентійскаго герцога давно уже простирались къ сосѣду.

— Ну, а ты, Изабелла, — обратился Козимо къ своей старшей дочери, — помнится написала новую консону съ акомпаниментомъ мандолины. Я ее еще не слыхалъ; спой-ка мнѣ ее теперь.

Изабелла нѣсколько сконфузилась, попробовала отговориться, но отецъ настоялъ.

Пажу велѣно было принести мандолину.

Молодая дѣвушка взяла инструментъ, сдѣлала нѣсколько акордовъ и запѣла консону, музыку и слова которой она сама сочинила. Голосъ молодой принцессы отличался необыкновенной прелестью и задушевностью; слова какъ нельзя лучше подходили къ музыкѣ. Поэтическій и композиторскій талантъ красавицы Изабеллы привелъ въ восторгъ слушателей. Поэзія съ мелодіей точно нѣжно обнимались, замирая въ страстномъ восторгѣ.

— Браво! браво! браво! моя прелестная дочка, — кричалъ аплодируя герцогъ и, подойдя къ Изабеллѣ, обнялъ ее и, цѣлуя въ лобъ, сказалъ:

— Тотъ, кто будетъ твоимъ супругомъ, можетъ гордиться тѣмъ, что пріобрѣлъ такое сокровище.

Между тѣмъ со двора послышался стукъ лошадиныхъ подковъ о шашки мостовой и музыка.

— Что тамъ за шумъ? — спросила герцогиня Элеонора.

— Это герцогъ Браччіано, — отвѣтилъ Козимо. — Прежде оффиціальнаго пріема, онъ просилъ у меня позволенія представиться вамъ частно.

Сказавъ это, герцогъ Козимо поспѣшилъ навстрѣчу гостю. Вскорѣ любезный хозяинъ подвелъ молодого герцога къ своей супругѣ и сказалъ:

— Позволь тебѣ представить моего лучшаго друга Паоло Джіордано Орсини, римскаго князя и знаменитаго капитана.

Орсини почтительно поклонился герцогинѣ Медичи и поцѣловалъ ея руку. Затѣмъ, откланявшись молодымъ принцессамъ, онъ взялъ за руку герцога и торжественно вскричалъ:

— Да здравствуетъ на многіе лѣта знаменитый домъ Медичи, который украшаетъ свѣтъ такими прелестными цвѣтами!

Паоло Джіордано Орсини былъ молодой человѣкъ крѣпкаго сложенія, съ орлинымъ носомъ и подстриженной бородкой, онъ былъ типъ крѣпкаго и браваго солдата. Получивъ хорошее воспитаніе, онъ умѣлъ держать себя въ высшемъ кругу общества и былъ замѣчателенъ своей вѣжливостью, доходившей до рыцарства.

— Что новенькаго въ Римѣ? — спросилъ Козимо, когда гость усѣлся.

— Прекрасныя новости, — отвѣчалъ Орсини. — Римъ представляетъ собой постоянный праздникъ. Папа думаетъ только объ однѣхъ веселостяхъ и развлеченіяхъ.

— Юлій III совершенная противоположность Юлію ІІ-му, — сказалъ Козимо. — Онъ тосканецъ, я зналъ его очень хорошо, когда онъ былъ еще кардиналомъ Дель-Монте; всегда веселый, безпечный, игривый. Онъ былъ камергеромъ Юлія II и вступилъ на престолъ, принявъ его имя.

— Съ дозволенія князя, вы можете идти гулять въ садъ, обратилась герцогиня Элеонора къ дочерямъ.

Три принцессы, поклонившись герцогу Враччіано и матери, отправились въ садъ въ сопровожденіи флейлинъ.

Хозяева остались одни съ своимъ гостемъ и могли вести интимный разговоръ

— И такъ папа?

— Ничѣмъ болѣе не занимается, какъ постройкой виллы за Порто дель Нополо, — отвѣчалъ Орсини, — его святѣйшество задался идеей превзойти великолѣпіемъ знаменитые сады Нерона и знать ничего не хочетъ; онъ прямо объявилъ своимъ подчиненнымъ, чтобы они не смѣли ему докладывать дурныхъ вѣстей. Затѣмъ очень много говорятъ о кардиналѣ Бертуччино.

— Кто онъ такой?

— Молодой человѣкъ весьма темнаго происхожденія, какъ разсказываютъ сынъ нищенки изъ Пармы и неизвѣстнаго отца. Когда папа Юлій былъ еще кардиналомъ Дель-Монте и жилъ въ Пармо, въ качествѣ папскаго уполномоченнаго, случилось весьма забавное происшествіе. Большая обезьяна кардинала разъ поймала въ свои лапы ребенка одной нищенки, имѣя желаніе, конечно, познакомить его съ своими зубами и когтями, но ребенокъ такъ ловко съумѣлъ высвободиться изъ объятій обезьяны, что его имененція кардиналъ Дель-Монте, видѣвшій всю эту сцену, пришелъ въ полный восторгъ, взялъ ребенка подъ свое покровительство и назначилъ ему почетную должность быть часовымъ около обезьяны, назвавъ его Бертуччино. Время шло, ребенокъ росъ, а съ нимъ вмѣстѣ росла и привязанность къ нему кардинала, обогатившаго потомъ своего любимца. По смерти Юлія II, когда собрался конклавъ, кардиналъ Дель-Монте будто бы въ шутку сказалъ: «если вы меня выберете въ папы, я вамъ дамъ въ товарищи Бертуччино». И это не была шутка, кардиналъ сдержалъ свое слово: вступивъ на папскій престолъ, онъ наградилъ красной шапкой бывшаго часового своей обезьяны и далъ ему названіе Дель-Монте. Кардиналы, разумѣется, протестовали, но это ровно ни къ чему не повело. Папа объявилъ имъ, что вновь пожалованный кардиналъ лучше ихъ всѣхъ.

— Говорятъ, онъ очень вспыльчивъ, Юлій III?

— О, да! И когда взбѣсится, бываетъ страшнѣе всякаго турка. Недавно его святѣйшество за столомъ вышелъ изъ себя и наговорилъ массу ругательствъ по поводу недожареннаго павлина.

— А кто управляетъ государственными дѣлами? — спросилъ герцогъ Козимо.

— Кардиналъ Крешенціо, а съ нимъ вмѣстѣ донна Ерсилія.

— Донна Ерсилія?..

— Да, жена Джіамбатиста, племянника папы. Она также надмѣнна и горда, какъ герцогиня Пармская, Маргарита австрійская, дочь императора Карла V-го. Каждому пріѣзжему синьору въ Римѣ необходимо добиться аудіенціи у Ерсиліи и ей откланяться.

Поговоривъ еще о римскихъ новостяхъ, Орсини уѣхалъ.

Герцогъ Козимо, проводивъ гостя, взялъ подъ руку жену и отправился въ ея апартаменты.

— Какъ тебѣ понравился Орсини? — спросилъ Козимо, когда они остались одни.

— Я нашла его приличнымъ кавалеромъ.

— Прекрасно, а желаешь ли ты знать, зачѣмъ онъ пріѣхалъ въ Флоренцію?

— Пожалуйста.

— Онъ хочетъ жениться на одной изъ нашихъ дочерей.

— На которой?

— На Изабеллѣ.

— Не находишь ли ты, что она еще черезчуръ молода для замужества?

— Она въ такихъ же лѣтахъ, какъ была ты, когда шла за меня замужъ.

— Этотъ Орсини, какъ видно, крутой солдатъ, я боюсь за мою нѣжную и деликатную Изабеллу.

— Объ этомъ не безпокойся, Изабелла дорога моему сердцу также какъ и твоему. Орсини тотчасъ послѣ свадьбы уѣдетъ въ Римъ, а Изабелла останется съ нами. Мы ее тогда лишь отдадимъ мужу, когда онъ въ состояніи будетъ оцѣнить такое сокровище.

Герцогъ Козимо еще многое говорилъ своей супругѣ въ доказательство необходимости брака ихъ дочери съ Орсини и всей пользы, которую представляетъ этотъ бракъ для ихъ дома. Элеонора слушала внимательно мужа, ничего ему не возражала; но сердце матери болѣзненно сжималось, она предчувствовала несчастье дочери. Прежде чѣмъ идти спать, она пошла взглянуть на Изабеллу. Дѣвушка покоилась безмятежнымъ сномъ и не знала, что судьба ея уже рѣшена. Долго Элеонора смотрѣла на свою дорогую дочь и, глубоко вздохнувъ, потихоньку вышла изъ ея спальни.

II.
Празднество.

На слѣдующій день вечеромъ на балѣ предположено было оффиціально объявить о помолвкѣ дочери герцога, принцессы Изабеллы, съ Паоло Джіордано Орсини.

Утромъ герцогиня Элеонора, прижавъ къ сердцу дочь, сообщила ей ея судьбу.

Эту новость Изабелла приняла совершенно равнодушно, она не возбудила въ ней ни радости, ни горя.

Человѣка, предназначавшагося ей въ мужья, она видѣла одинъ разъ въ жизни, и онъ тотчасъ послѣ свадьбы уѣзжалъ въ Римъ. Съ давнихъ поръ она привыкла къ мысли, что должна выйти замужъ за какого-нибудь важнаго синьора и, что ея сердце въ выборѣ суженаго не будетъ участвовать, объ этомъ позаботится ея отецъ, герцогъ Козимо. По этому молодая дѣвушка приготовлялась встрѣтить оффиціальное объявленіе о замужествѣ совершенно равнодушно.

Занимаясь поэзіей и музыкой, принцесса Изабелла хотя и имѣла понятіе о любви, но никогда не испытала этого чувства.

Въ первый моментъ Изабеллу опечалила только одна мысль: разлуки съ любимой матерью, и дорогими сестрами, но когда ей сказали, что она останется въ Флоренціи, а въ Римъ уѣдетъ одинъ ея мужъ, она совершенно успокоилась. Напротивъ, предстоявшія празднества ее тѣшили, ей было пріятно сознавать, что на балѣ она въ качествѣ невѣсты будетъ предметомъ вниманія всей знатной молодежи.

Мотивы, побуждавшіе герцога Козимо устроить этотъ бракъ, были, конечно, политическаго характера. Онъ думалъ единственно объ одномъ, чтобы осуществить свои честолюбивыя надежды. Борьба Франціи съ Испаніей ажитировала всю Европу и раздѣляла Италію на два лагеря. Преобладающее вліяніе Испаніи на полуостровѣ способствовало увеличенію могущества тосканскаго герцога и, наоборотъ, ослабленіе этого вліянія неблагопріятно должно было отразиться на честолюбивыхъ планахъ Козимо Медичи.

Въ данный моментъ самой пламенной мечтой герцога тосканскаго было завладѣть Сіеной, вольности которой протежировали французы. Завоевавъ Сіену, можно было надѣяться присоединить этотъ городъ къ своимъ владѣніямъ, подъ покровительствомъ короля Карла У-то, котораго герцогъ Козимо Медичи былъ преданнѣйшимъ и покорнымъ слугою.

Предпріятіе было не особенно трудно. Испанцы и французы оспоривали другъ у друга преобладаніе въ Италіи, при чемъ перевѣсъ былъ на сторонѣ первыхъ. Савойскій герцогъ Карлъ III хорошо это зналъ. Въ продолженіе многихъ лѣтъ Сіену занимали, то французскія войска, то испанскія, между ними происходили сраженія и не выигрывала ни та, ни другая сторона. Страдали только раззоренные пьемонтцы.

Если испанскія войска придутъ изъ Неаполитанскаго королевства въ Тоскану и присоединятся къ войскамъ герцога Козимо, то надежда овладѣть Сіеной легко осуществится. Только въ одномъ случаѣ предпріятіе можетъ не удастся, если французамъ окажетъ помощь всемогущій домъ Орсини, преданный Франціи и доселѣ противодѣйствующій дому Колонна, вѣрному слугѣ Испаніи. Слѣдовательно, для достиженія цѣли было необходимо расторгнуть союзъ Орсини съ французами и присоединить его къ испанцамъ, или по крайней мѣрѣ сдѣлать нейтральнымъ. Именно съ этой цѣлью была рѣшена свадьба Изабеллы де-Медичи съ герцогомъ Браччіано.

Послѣ того, какъ женихъ оффиціально представился ко двору герцога Флоренціи, вечеромъ состоялось празднество.

Въ освѣщенный самымъ затѣйливымъ образомъ дворецъ Питти собралась толпа гостей, состоящая изъ князей, важныхъ персонажей государства, и самое избранное общество дворянъ Флоренціи и Пизы.

Экипажи и верховыя лошади оставались на площади дворца; всѣ шли пѣшкомъ до главной лѣстницы, гдѣ и тушили фонари. Провожатые отправлялись въ прихожія, а синьоры вверхъ по лѣстницѣ.

Входъ въ залъ былъ изъ сада, илюминованнаго разноцвѣтными огнями.

Въ главномъ залѣ, гдѣ собралось все семейство герцога, были выстроены мажордомы, одѣтые въ черномъ бархатѣ съ золотыми медалями; они указывали ходъ важнымъ гостямъ.

На почетномъ мѣстѣ сидѣла герцогиня Элеонора съ красавицей невѣстой. Изабелла была одѣта въ роскошное фіолетовое платье, шитое золотомъ; ея густая, черная коса имѣла форму короны, переплетенной жемчугомъ. Она поражала всѣхъ своей необыкновенной красотой.

Приглашенные гости почтительно кланялись герцогинѣ Элеонорѣ и поздравляли будущую герцогиню Браччіано.

Въ нѣкоторомъ отдаленіи сидѣли сестры Изабеллы, окруженные придворными дамами и дѣвицами.

Въ другомъ концѣ зала стояли герцогъ Козимо де-Медичи и женихъ Паоло Джіордано Орсини; они о чемъ-то бесѣдовали между собой. Сынъ герцога Козимо, наслѣдникъ престола, Фердинандъ, стоялъ тутъ же. Это былъ молодой человѣкъ гордаго вида, уже сознававшій свое великое назначеніе; недалеко отъ Фердинанда его братья донъ Гарціа и донъ Джіованни о чемъ-то разсуждали съ придворными кавалерами и офицерами. Остальные два принца, какъ маленькіе, были въ дамскомъ кружкѣ.

Былъ поданъ сигналъ къ танцамъ. Кавалеры поспѣшили приглашать дамъ и пары начали строиться.

Донъ Гарціа, самый красивый и любезный изъ сыновей герцога Козимо предложилъ руку одной молоденькой и очень хорошенькой дамѣ, возбудившей всеобщую зависть прекраснаго пола за предпочтеніе, оказанное ей молодымъ герцогомъ. Она была въ цвѣтѣ молодости и красоты, съ розовыми щеками, русой косой и пламенными глазами, что дѣлало ее однимъ изъ самыхъ соблазнительныхъ существъ.

При всемъ этомъ, она была чрезвычайно граціозна. Склонивъ голову и опираясь на плечо кавалера, она летала, какъ бабочка, едва касаясь земли. Во все время танцевъ, донъ Гарціа не спускалъ съ нея своихъ пламенныхъ глазъ, безпрестанно пожимая ей руку. Когда ихъ взоры встрѣчались, красавица-блондинка сгорала отъ застѣнчивости и сладострастнаго трепета.

По окончаніи танцевъ, молодой герцогъ, провожая свою даму на ея кресло, тихо сказалъ: — «Я жду тебя въ саду».

Послѣ этого, донъ Гарціа, походивъ немного по залѣ, смѣшался съ толпой и вышелъ черезъ террасу въ садъ. Въ концѣ уединенной алеи, куда не проникали лучи свѣта, молодой человѣкъ остановился въ тѣни и, опершись на одну изъ статуй, сталъ ждать ту, которая занимала его юное сердце.

Пока она выйдетъ незамѣтно изъ танцовальнаго зала, познакомимъ ее съ нашими читателями.

Прелестная блондинка, блиставшая своей красотой и граціей на парадномъ балѣ герцога Козимо де-Медичи, была изъ дома Салвіати, родственниковъ Медичи, жена главнаго капитана герцога Кіаппино Вителли. Какимъ образомъ состоялся этотъ бракъ между старымъ капитаномъ, способнымъ болѣе къ войнѣ, чѣмъ къ любовнымъ галантностямъ, и молоденькой красавицей, было для всѣхъ тайною. Праздные люди говорили, что прелестная супруга Вителли большая любительница всѣхъ удовольствій вообще и въ особенности любовныхъ похожденій. О мужѣ разсказывали, что онъ слѣпо любитъ свою Юлію и, видя явную невозможность удержать ее, поневолѣ долженъ сносить разныя вещи, смотря сквозь пальцы на ея сердечныя склонности.

Ни для кого не было тайной, что молодой герцогъ донъ Гарціа безумно влюбленъ въ Юлію Вителли. Леопарди правду сказалъ, что истинную любовь скрыть нельзя. И это тѣмъ болѣе справедливо, когда любовь внушается пылкимъ, но неопытнымъ юношамъ красавицами, изощрившими свои способности въ искусствѣ сладострастныхъ искушеній.

По уходѣ герцога донъ Гарціа изъ залы, нѣсколько времени спустя, хорошенькая блондинка бросила разсѣянный взглядъ кругомъ себя и увидя, что ея мужъ о чемъ-то разговариваетъ съ герцогомъ Козимо, обратилась къ своей пріятельницѣ и повѣренной всѣхъ сердечныхъ тайнъ, Жиневрѣ Валори, съ просьбой пройтись по саду. Послѣдняя, конечно, изъявила согласіе и онѣ обѣ отправились въ садъ подышать свѣжимъ воздухомъ. Придя въ полуосвѣщенную аллею, Жиневра оставила руку подруги и подошла къ одной изъ статуй, около которой была клумба цвѣтовъ. Вѣроятно, цвѣты имѣли прекрасный запахъ, потому что разсматривавшая ихъ совсѣмъ наклонилась.

Между тѣмъ изъ-за статуи вышелъ донъ Гарціа и, бросился обнимать Юлію: цѣловалъ ея шею, грудь, щеки,

— Гарціа! другъ мой, опомнись! заклинаю тебя, — шептала Юлія.

— О, божественная Юлія — тихо говорилъ влюбленный, складывая руки будто для молитвы, — сжалься надо мной, не доводи меня до помѣшательства, до полнаго безумія, согласись на мою просьбу.

— Но что я могу для тебя сдѣлать, мой милый Гарціа?

— Я давно уже прошу тебя подарить мнѣ секретное свиданіе, гдѣ бы я могъ открыть всю глубину моего чувства любви къ тебѣ и все, что наполняетъ мое сердце.

— Но ты же знаешь, что я этого не могу сдѣлать, что мой мужъ страшно ревнивъ, что онъ ужасенъ… Ты хочешь видѣть меня жертвой его гнѣва?

— Если ты захочешь, если въ твоемъ сердцѣ пылаетъ такое же чувство, какъ и въ моемъ — никакихъ препятствій быть не можетъ. Развѣ наше свиданіе не могло бы устроиться въ домѣ Валори?

— У Жиневры! И ты могъ это подумать! Да развѣ я посмѣю оскорбить моего друга? Просить ее, чтобы она позволила мнѣ въ ея домѣ устроить любовное свиданіе!.. Помилуй! Да я при одной этой мысли краснѣю!

— Полно пожалуйста! Валори тебя любитъ, а кто любитъ, тотъ все прощаетъ. Затѣмъ, если вѣрить слухамъ, она также не сторонится отъ любви.

— Кто, Жиневра? Это олицетворенная добродѣтель, не клевещи на нее, Гарціа.

— Я клевещу? По моему любящая женщина заслуживаетъ похвалы, а не осужденія.

— Злой упрямецъ! — отвѣчала улыбаясь Юлія, — это тебя въ философской школѣ выучили такой морали?

Говоря это, красавица ударила юношу своими тонкими пальчиками по щекѣ. Въ отвѣтъ на это влюбленный сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ; она стыдливо уклонялась, хотя сердце ея трепетало въ груди и горячая струя дыханья сжигала лицо Гарціа, тщетно ловившаго губы красавицы; наконецъ, она сама точно въ забытьи бросила легкій, возбуждающій поцѣлуй на его щеку. Гарціа безумно цѣловалъ ея шею, щеки, грудь, но пламенную струю, вскипятившую его кровь поймать не могъ, очаровательный ротъ съ его розовыми губами былъ тутъ, но упиться его ароматомъ было нельзя, онъ исчезалъ неизвѣстно куда въ самый страстный моментъ. Бѣдный влюбленный юноша изнемогалъ въ неравной борьбѣ. Но вотъ наконецъ красавица уступила. Было ли то нѣжное увлеченіе съ ея стороны, или маневръ кокетства, — неизвѣстно; быть можетъ и то, и другое. Она позволила поцѣловать свои розовыя губки. Вѣроятно поцѣлуй влюбленнаго юноши былъ черезчуръ продолжителенъ и страстенъ, потому что Юлія, вырываясь, говорила:

— Гарціа!.. оставь меня…

— Нѣтъ не оставлю, — говорилъ обезумѣвшій отъ восторга герцогъ, — пока ты мнѣ не обѣщаешь исполнить мою просьбу.

— Ну, хорошо… да…

— Завтра?

— Да, завтра.

— Въ которомъ часу?

— Въ два часа по-полудни.

— Въ домѣ Валори?

— Да… Ну, а теперь мнѣ надо возвратиться въ залъ. Быть можетъ меня ищетъ мужъ. Боже сохрани, если онъ замѣтитъ мое волненіе.

Влюбленные вышли изъ тѣни аллеи. Юлія взяла подъ руку Валори и возвратилась въ танцовальный залъ, гдѣ снова начался ея тріумфъ. Со всѣхъ сторонъ она слышала комплименты и похвалы необыкновенной кресотѣ ея лица, покрытаго легкимъ румянцемъ, блеску ея чудныхъ глазъ и страстной улыбкѣ.

Паоло Орсини, счастливый женихъ Изабеллы Медичи, прогуливался по залѣ преисполненный гордости съ своимъ кузеномъ кавалеромъ Троило Орсини. Это былъ молодой человѣкъ выше средняго роста, прекрасно сложенный, съ правильнымъ лицомъ, хотя нѣсколько блѣднымъ, что, придавало ему интересность въ глазахъ прекраснаго пола.

Приглашенный быть на помолвкѣ своего кузена, Джіордано Орсини, Троило былъ уже представленъ герцогу Козимо Медичи, но еще не удостоился узнать остальныхъ своихъ родственниковъ, которые ему не были извѣстны.

Паоло Джіордано подвелъ его къ креслу герцогини Элеоноры и сказалъ:

— Позвольте, всемогущая герцогиня, рекомендовать вамъ моего кузена, Троило Орсини.

Герцогиня Элеонора подала ему руку, которую онъ поспѣшилъ поцѣловать. Затѣмъ почтительно раскланялся съ Изабеллой, сидѣвшей рядомъ съ матерью. Молодая невѣста въ это время слушала музыку, а потому и не обратила вниманія на представленнаго ей кавалера, отвѣтивъ лишь легкимъ наклоненіемъ головы на его почтительный поклонъ.

Троило Орсини, обмѣнявшись съ герцогиней Элеонорой нѣсколькими незначительными фразами, возвратился съ своимъ кузеномъ въ залъ.

Хотя принцесса Изабелла почти не обратила никакого вниманія на вновь представленнаго ея матери молодого человѣка, тѣмъ не менѣе она произвела глубокое впечатлѣніе на мечтательнаго Троило Орсини. Молодой, красивый, благородный, богатый, онъ еще не испыталъ любви. Подъ идеалъ, созданный его воображеніемъ, не подходила ни одна женщина изъ всѣхъ, которыхъ онъ встрѣчалъ въ обществѣ. Онъ весь погрузился въ свой поэтическій культъ. Изабелла Медичи подходила подъ этотъ идеалъ; онъ встрѣтилъ въ ней женщину съ благородной наружностью, страстными, выразительными глазами — именно такими глазами, о которыхъ онъ давно мечталъ и которые онъ любилъ уже прежде, чѣмъ встрѣтить ихъ въ живомъ существѣ. Эти глаза выражали разумъ, сильное чувство и женскую натуру, преобладающую надъ всѣмъ. И именно этотъ олицетворившійся наконецъ идеалъ была невѣста его кузена, на свадьбѣ котораго онъ долженъ присутствовать. Впрочемъ, для него, Троило, никогда не могло быть даже отдаленной надежды обладать Изабеллой. Если герцогъ Козимо Медичи рѣшился отдать свое сокровище всемогущему главѣ дома Орсини, то на это были политическія причины; ему-то, не особенно знатному и совсѣмъ не всемогущему, Троило Орсини, Изабеллу никогда бы не отдали, слѣдовательно, еслибы она не была женою Браччіано, то ее бы отдали за другого, тоже изъ-за политическихъ цѣлей, но никакъ уже не за него. Но, впрочемъ — разсуждалъ Троило, — почему бы этому обожаемому существу не полюбить кого-нибудь и кромѣ мужа? Кто первый заставитъ биться это дѣвственное сердце, конечно, будетъ одинъ изъ счастливѣйшихъ смертныхъ. Занятый такими мыслями, Троило едва отвѣчалъ на вопросы своего кузена. Между тѣмъ, они вышли въ садъ, гдѣ могли бесѣдовать болѣе свободно, чѣмъ въ залѣ.

— Ну, что же ты скажешь о моей невѣстѣ? — спросилъ герцогъ Браччіано.

— Я только могу тебя поздравить.

— Откровенно?

— Наиоткровеннѣйшимъ образомъ.

— Дѣйствительно, она очень хороша, имѣетъ благородную осанку и, какъ говорятъ, очень развита. Значитъ, она съумѣетъ поддержать достойнымъ образомъ имя герцогини Браччіано, а это для меня главное. Ты вѣдь знаешь, что сердце мое не здѣсь, а въ Римѣ.

Троило дѣйствительно было извѣстно, что Паоло Джіордано былъ въ связи съ Викторіей Аккорамбони женою Франциско Каретти, но онъ думалъ, что женившись на Изабеллѣ Медичи, Джіордано порветъ эту незаконную связь. Но какъ оказалось слова герцога показывали совершенно противное.

— Ты понимаешь хорошо, — началъ опять Джіордано, — что эта свадьба совершилась вслѣдствіе политическихъ соображеній. Могущество нашего дома всегда зависитъ отъ случайнаго выбора папы. При каждомъ конклавѣ мы рискуемъ, что будетъ избранъ на папскій престолъ кто-нибудь изъ нашихъ враговъ. Нынѣ царствующій папа Юлій живъ и слава Богу, пусть живетъ, а что если онъ умретъ? Могутъ вспыхнуть страсти, а этого надо ждать со дня на день. Слѣдовательно необходимо приготовиться. Вотъ почему я и рѣшилъ войти въ союзъ съ флорентійскимъ синьоромъ, въ которомъ я всегда найду сильную опору, на случай моей размолвки съ новымъ папой. Узелъ нашего союза это свадьба.

— А твоя любовь къ Каретти?

— Все еще живетъ въ моемъ сердцѣ. Въ свѣтѣ нѣтъ ни женщины, ни дѣвицы, которая бы могла уничтожить во Мнѣ это чувство, составляющее мою жизнь.

— Ну, а когда ты привезешь Изабеллу въ Римъ?..

— Нѣтъ, нѣтъ, Троило, вотъ тутъ-то именно для меня и совершилась самая счастливѣйшая комбинація. Сказать тебѣ откровенно, я былъ въ страшномъ безпокойствѣ относительно этого обстоятельства, потому что Викторія мнѣ уже запретила жениться и это было бы для нея страшнымъ оскорбленіемъ и съ ея взбалмошнымъ характеромъ Богъ знаетъ чѣмъ бы могло кончиться? Но Козимо меня выручилъ. Любя страстно свою дочь, онъ поставилъ условіемъ, чтобы послѣ нашей свадьбы я ее оставилъ въ Флоренціи, пока будетъ рѣшено: долженъ ли я Изабеллу везти въ Римъ или самъ переѣхать во Флоренцію.

— Что же ты сдѣлаешь?

— Теперь я еще не знаю; будущность моя неизвѣстна. Пока я оставляю жену во Флоренціи, а самъ вернусь въ Римъ къ моей Викторіи, постараюсь успокоить ея гнѣвъ и сохранить ея любовь.

Здѣсь Паоло Джіордано началъ распространяться о множествѣ доказательствъ привязанности къ нему Аккорамбони и силѣ ея пламенной страсти. Но Троило его уже не слушалъ, весь погруженный въ размышленіе о томъ, какъ иногда бываетъ несправедлива судьба къ людямъ.

При входѣ въ залъ они встрѣтили герцогиню Элеонору съ дочерью, шедшихъ прогуляться въ садъ. Молодые люди почтительно остановились, желая пропустить герцогиню и ея свиту. Троило посмотрѣлъ на Изабеллу и ихъ взгляды встрѣтились. Теперь, какъ и въ первый разъ, мечтательный молодой человѣкъ почувствовалъ, что невѣста его кузена произвела на него глубокое впечатлѣніе.

Изабелла съ сестрами прогуливалась между цвѣтами и фонтанами подъ наблюденіемъ придворныхъ фрейлинъ. Между тѣмъ, сестра невѣсты, Марія Медичи, нѣсколько отдалившись отъ группы дамъ нашла возможнымъ вести слѣдующій разговоръ съ пажомъ Гуальтьеро Малатеста.

— О, Марія, — говорилъ молодой человѣкъ, — сегодня я испыталъ адскія мученія!

— Это почему?

— Разнесся слухъ, что герцогъ Браччіано женится не на Изабеллѣ, а на васъ, какъ на старшей. Я былъ въ страшной неизвѣстности до самаго вечера.

— Ну, а теперь вы успокоились, довольны?

— Мнѣ успокоиться и быть довольнымъ?! Теперь выдаютъ замужъ вашу сестру Изабеллу, но черезъ годъ, что я говорю, черезъ мѣсяцъ, быть можетъ, дойдетъ очередь и до васъ. Это ужасно!..

— Нѣтъ, Гуальтьеро, я клянусь вамъ, если не буду ваша, то никому не буду принадлежать.

— Марія, прелестная Марія и это правда, вы будете всегда меня любить, — вскричалъ восторженно влюбленный и, увлекшись, взялъ принцессу за руку.

— Гуальтьеро, — сказала Марія, освобождая свою руку, — вы забываете, что за нами наблюдаютъ.

— Неужели вы будете въ состояніи бороться съ вашимъ отцомъ, — продолжалъ пажъ, — передъ которымъ все приклоняется?

— Да, потому что я рѣшилась на все, хотя бы мнѣ пришлось запереться въ монастырь.

— Это обѣщаніе, Марія, воспламеняетъ мои чувства до такой степени, что я хочу осмѣлиться попробовать счастья. Я сброшу костюмъ пажа, надѣну военный мундиръ и кто знаетъ, быть можетъ, буду достоинъ васъ. Быть можетъ, въ одинъ день я представлюсь вашему отцу и буду у него просить вашей руки въ награду за мои заслуги. Одно ваше слово, прелестная Марія, только одно, и я готовъ идти на самые смѣлые подвиги.

— Если это внушаетъ вамъ ваше благородное сердце, слѣдуйте ему, Гуальтьеро, что же касается до меня, то я мало надѣюсь на успѣхъ.

— Марія! Марія! — кричала младшая сестра Лукреція.

Принцессы возвратились въ апартаменты. Праздникъ уже кончался.

Приглашенные гости почтительно откланивались и благодарили за честь, доставленную имъ.

Троило Орсини и Паоло Джіордано уѣхали послѣдніе. Откланиваясь Изабеллѣ, Троило страстно взглянулъ на нее; онъ былъ блѣденъ, глаза его сверкали и на этотъ разъ невѣста Джіордано не могла не обратить на него вниманія. Его выразительная наружность произвела впечатлѣніе на молодую дѣвушку.

III.
Въ домѣ Валори.

Въ роскошной спальнѣ-будуарѣ, куда сквозь тяжелыя драпри не могъ проникнуть лучъ утренняго свѣта, на пышной кровати, лежала молодая женщина, только-что пробудившаяся отъ крѣпкаго сна. Она была прелестна. Густые, черные волосы ея косы, небрежно выбившіеся изъ-подъ ночнаго чепца, оттѣняли блѣдно-матовый цвѣтъ лица, улыбка еще не совсѣмъ исчезла съ полуоткрытыхъ губъ, обнаруживавшихъ рядъ бѣлыхъ маленькихъ зубовъ и длинныя рѣсницы прикрывали будто легкой дымкой глаза черные, какъ уголь; бѣлая грудь колебала кружева ночной рубашки, руки, точно выточенныя изъ мрамора, были граціозно закинуты подъ голову. Красавица находилась подъ вліяніемъ только-что прерванныхъ радужныхъ сновидѣній, въ полудремотѣ. Она еще не могла дать себѣ отчета, проснулась ли совсѣмъ, или мечтала, или продолжается ея сонъ? Эта молодая красавица, сирена, которую такъ восторженно воспѣвали современные поэты, обитавшая среди роскоши флорентійскаго двора, была Жиневра Валори, пріятельница Юліи Вителли.

Ея утренняя сладкая дремота была прервана нѣсколькими легкими ударами въ маленькую дверь и появленіемъ преданной ей камеристки.

— Онъ? — спросила Жиневра.

— Да онъ, — отвѣчала хитро улыбаясь камеристка.

— Проси его скорѣе.

— Пожалуйте, синьоръ, — сказала камеристка, отворяя дверь.

Молодой элегантный кавалеръ поспѣшно вошелъ въ спальню.

Камеристка удалилась, плотно закрывъ дверь.

Удостоенный проникнуть въ роскошный будуаръ прелестной Жиневры, былъ одинъ изъ сыновей флорентійскаго герцога, кардиналъ Джіованни де-Медичи, счастливый любовникъ Жиневры Валори.

Въ тѣ времена титулъ кардинала не стѣснялъ галантныхъ привычекъ молодыхъ князей. Напротивъ, чистокровныя аристократки съ особеннымъ удовольствіемъ заводили любовныя интриги съ лицами высшей духовной іерархіи. Кардиналы: Фарнезе Медичи, Гонзаго, Эсте Савойскій, въ особенности отличались своими романическими похожденіями. Католическая Франція также служила не малымъ соблазномъ для всѣхъ. Кардиналы: Роганъ, Ретцъ, Ришильё, Лорены, Бурбоне, открыто жили съ своими любовницами.

Жиневра, какъ и ея пріятельница Юлія, были истинныя жрицы сладострастья. Частое и продолжительное отсутствіе капитана Валори, занимавшаго постъ посланника при иностранныхъ дворахъ, давало красавицѣ полную возможность удовлетворять своимъ галантнымъ капризамъ.

Обладая красотою и всѣми женскими прелестями, Жиневра безъ особеннаго труда покорила сердце молодого Джіованни де-Медичи, который сдѣлался ея любовникомъ и самымъ покорнѣйшимъ слугою, при полномъ отсутствіи собственной воли. Страстныя объятія красавицы и огонь ея черныхъ глазъ превратили въ пепелъ волю и умственную способность молодого кардинала.

Такимъ образомъ, двѣ пріятельницы, Жиневра и Юлія, завладѣли обоими сыновьями флорентійскаго герцога: кардиналомъ Джіованни и донъ Гарціа.

— Знаешь, Джіованни, — говорила соблазнительная Жиневра, разглаживая волосы своего молодого любовника, — я приготовила тебѣ сюрпризъ?

— Какой, моя богиня? — спрашивалъ Джіованни, покрывая страстными поцѣлуями роскошное тѣло красавицы.

— Ты ни въ какомъ случаѣ не можешь догадаться, кого у меня встрѣтишь.

— Кого?

— Твоего брата, Гарціа.

— Онъ у тебя въ домѣ? — вскричалъ Джіованни, мѣняясь въ лицѣ.

— Да, у меня въ домѣ и не одинъ.

— Съ кѣмъ же?

— Съ моимъ лучшимъ другомъ Юліей Вителли.

— Съ нею?!

— Да, они любятъ другъ друга также, какъ и мы…

Въ это время послышался стукъ въ дверь и появившаяся камеристка объявила, что достойнѣйшая синьора Юлія пожаловала и хочетъ представиться знаменитой синьорѣ Жиневрѣ Валори.

При видѣ кардинала Джіованни, появившагося въ залъ въ сопровожденіи Жиневры, Юлія сконфузилась и встала, желая уйти.

— Полно, милая, — сказала улыбаясь ея пріятельница, — мы въ своей семьѣ.

Затѣмъ не замедлилъ прибыть и донъ Гарціа и также крайне удивился, встрѣтивъ брата. Ни одинъ изъ нихъ не зналъ о любовной интригѣ другого.

Вскорѣ конечно все обошлось, какъ нельзя лучше. Обѣ пары отправились въ тѣнистый садъ. Началась веселая, оживленная бесѣда о любовныхъ похожденіяхъ, столь любимая обществомъ въ то время распущенности нравовъ, потомъ мало-по-малу каждая пара стала искать уединенія. Разговоры сдѣлались еще интимнѣе. И когда спустилась ночь, влюбленные дали свободу своимъ чувствамъ. Страстный шопотъ, нѣжные поцѣлуи, восторженныя клятвы, нарушали тишину уединенныхъ гротовъ, покрытыхъ вьющимися растеніями. Слугъ, нигдѣ не было видно; двери заперты и все являлось будто по волшебству. Время отъ времени парочки сходились въ нейтральномъ пунктѣ. Здѣсь было все, что даетъ роскошь и богатство. Золотые кубки наполнялись виномъ, предлагались разные тосты, сыпались веселыя остроты, и т. д. и д. Всѣхъ болѣе былъ счастливъ донъ Гарціа. Онъ первый разъ вкушалъ истинное блаженство любви. Его Юлія была очаровательна и кардиналъ Джіованни въ душѣ рѣшилъ, что она красивѣе и милѣе его любовницы, хотя Жиневра нетолько ни въ чемъ не уступала Юліи, но, напротивъ, была соблазнительнѣе своей подруги. Для молодого кардинала главная прелесть Юліи заключалась въ томъ, что она была запрещенный плодъ, между тѣмъ какъ Жиневрой онъ уже обладалъ. Завистливый кардиналъ въ одинъ мигъ возненавидѣлъ брата и въ груди его шевельнулось къ нему злое чувство.

---

Послѣ этого дня, донъ Джіованни рѣзко перемѣнился, онъ уже не былъ такъ нѣженъ съ своей Жиневрой, какъ прежде. Хотя это обстоятельство и не укрылось отъ наблюденія красавицы, но причина его была ею перетолкована совершенно иначе, чѣмъ слѣдовало. Отсутствіе пламенныхъ восторговъ въ своемъ любовникѣ Жиневра отнесла къ истощенію его молодого организма. Красавица изъ опыта знала, что влюбленные юноши первоначально горятъ жаркимъ пламенемъ, но скоро превращаются въ пепелъ. Напротивъ, она даже была довольна, получила большую свободу, что давало ей возможность осмотрѣться и пріискивать новую побѣду. Ей и въ голову не могло прійти, чтобы Юлія, ея пріятельница и подруга, зажгла огонь страсти въ сердцѣ молодого кардинала.

Между тѣмъ, донъ Джіованни вездѣ искалъ случая встрѣтить очаровательную Юлію и увивался около нея, какъ бабочка около огня. Онъ не пропускалъ ни одного праздника, ни гулянья, ни бала. Глаза его повсюду искали только Юлію и со страстью останавливались на ней, когда ее находили. Донъ Гарціа сначала ничего не замѣчалъ, но опытная кокетка тотчасъ поняла какое впечатлѣніе она произвела на брата своего любовника. Юлія Вителли принадлежала къ разряду тѣхъ женщинъ, которыя, гордясь своей красотой, стремятся увеличить число поклонниковъ и чтобы достигнуть этой цѣли употребляютъ все искусство кокетства. Каждый поклонникъ, отбитый отъ соперницы, доставляетъ большое удовольствіе подобнымъ женщинамъ, какъ Юлія Вителли, потому что такая побѣда унижаетъ ту, отъ которой отсталъ ухаживатель. Торжество еще болѣе увеличивается, когда кокеткѣ удается отбить любовника отъ другой красавицы. Именно въ этомъ послѣднемъ она видитъ свою силу, преимущество и никакъ не хочетъ понять, что иногда это дѣлается мужчинами, отличающимися своимъ непостоянствомъ и положившими себѣ цѣлью жизни ухаживать за красавицами и соблазнять ихъ.

Юлія Вителли въ душѣ торжествовала, видя съ какой небрежностью относится кардиналъ дома Медичи къ красавицѣ Валори и ждетъ, какъ милостыни, взгляда, улыбки, или привѣтливаго слова ея, Юліи. Обладая способностью самого утонченнаго кокетства, эта соблазнительная женщина умѣла изъ искры сдѣлать цѣлый пожаръ, едва зародившееся чувство развить до степени безумной страсти. Она прекрасно соразмѣряла томные взгляды, пожатіе руки, вздохи, полуслова; не удовлетворяя вполнѣ влюбленнаго, она вмѣстѣ съ тѣмъ постоянно давала ему надежду. Такая система кокетства при красотѣ очаровательной блондинки всегда ей удавалась — изъ новорожденнаго быстро образовывался гигантъ.

Эта игра въ концѣ концевъ вскружила голову молодому кардиналу и можно было назвать чудомъ, какимъ образомъ молодой человѣкъ въ его положеніи могъ скрывать свою страсть.

Ненавидя всѣми силами души своего брата Гарціа, счастливаго обладателя Юліи, Джіованни умѣлъ себя такъ держать, что видѣвшіе ихъ вмѣстѣ говорили:

— Какъ искренно любятъ другъ друга эти два брата!

Кардиналъ постоянно искалъ случая сдѣлать признаніе своему⁷ обожаемому кумиру и изъ собственныхъ устъ Юліи услышать приговоръ свой: жить или умереть. Но говорить съ Юліей безъ свидѣтелей было въ высшей степени трудно. Если около нея не было мужа, то непремѣнно стоялъ Гарціа. Въ домѣ Юліи также было очень трудно уловить счастливый моментъ, потому что капитанъ Вителли, убѣдившись въ душѣ въ невѣрности своей вѣтренной супруги, старался по крайней мѣрѣ спасти приличіе. Свиданія его брата съ Юліей въ домѣ Валори, хотя и продолжались, но тѣмъ менѣе чѣмъ гдѣ-нибудь молодой кардиналъ могъ высказать свои пламенныя чувства, потому что около Юліи былъ постоянно Гарціа. При томъ же, въ такихъ случаяхъ, донъ Джіованни приходилось играть роль влюбленнаго въ Жиневру и быть свидѣтелемъ нѣжностей, расточаемыхъ Юліей ея счастливому любовнику. И то и другое для влюбленнаго кардинала было равносильно пыткѣ.

Но, наконецъ, судьба сжалилась надъ Джіованни: случай быть вдвоемъ съ Юліей представился. Мужъ Юліи былъ далеко отъ Флоренціи, а донъ Гарціа получилъ какое-то порученіе отъ отца и также отсутствовалъ. Влюбленный молодой человѣкъ бросился въ домъ предмета своего обожанія и былъ принятъ. Въ самыхъ страстныхъ выраженіяхъ онъ объяснился ей въ любви, говорилъ о своихъ страданіяхъ, о томъ какъ долго скрывалъ чувство любви.

— Участь моя, — сказалъ въ заключеніе влюбленный, — зависитъ отъ васъ, я жду вашего рѣшенія: жить мнѣ или умереть.

При этомъ кардиналъ упалъ на колѣни и страстно цѣловалъ руки красавицы.

— Несчастная я! — вскричала Юлія съ притворнымъ удивленіемъ, достойнымъ самой талантливой актрисы, — но вы развѣ не знаете, что я люблю вашего брата, донъ Гарціа? Какъ же я могу раздѣлять ваши чувства, не нарушая клятвы, данной Гарціа?

— Вы уже достаточно сдѣлали его счастливымъ, — продолжалъ донъ Джіованни, цѣлуя руки Юліи, — удѣлите и мнѣ хотя каплю этого блаженства, сжальтесь надо мной!

Благородная синьора съ достоинствомъ встала, выпрямилась во весь ростъ, высвободила свои красивыя, изящныя руки и холодно-гордо сказала:

— Джіованни! вы сами не знаете, что говорите; вы меня оскорбляете… Не думайте обо мнѣ такъ дурно, не осуждайте меня за мой поступокъ. Я не способна по капризу мѣнять мои чувства. Выданная замужъ за человѣка, котораго не любила, я первый разъ услыхала изъ устъ Гарціа страстную исповѣдь божественной любви… слова его эхомъ отозвались въ моей тоскующей душѣ… я безсознательно отдалась ему… не думая ни о чемъ, не понимая, что я дѣлала… Если бы вы, Джіованни, первый заговорили со мной такимъ языкомъ, все равно я была бы ваша… можетъ быть… потому что и вы также… красивы, милы, добры, какъ и Гарціа.

— Юлія!

— Но теперь мое сердце занято… слово мною дано… На что же вы можете надѣяться? Что я для васъ могу сдѣлать?..

— Но дайте мнѣ по крайней мѣрѣ надежду въ будущемъ, умоляю васъ!

— Развѣ я могу въ вашей душѣ уничтожить надежду? Она нераздѣльный спутникъ истинной любви.

— О нѣтъ! иногда надежда покидаетъ влюбленнаго и тогда онъ умираетъ.

— Значитъ, вы хотите меня увѣрить, что только надежда на мою взаимность заставляетъ васъ жить, да? — спросила Юлія, кокетливо улыбаясь.

— И вы сомнѣваетесь? Въ такомъ случаѣ посмотрите на мои впалыя щеки, на глаза, въ которыхъ уже потухаетъ огонь молодости. Развѣ это не есть доказательства моей смертельной грусти? Что же меня можетъ поддерживать, кромѣ надежды, отнимите у меня ее — и я умру.

— Да сохранитъ меня небо, чтобы я была причиною такого страшнаго горя вашей матери-герцогини. Я вовсе не желаю вашей смерти, — отвѣчала Юлія, продолжая улыбаться.

— Значитъ, вы мнѣ позволяете надѣяться, Юлія?

— Я не могу запретить вамъ надѣяться, — отвѣчала тѣмъ же тономъ красавица.

— Но вы мнѣ ничего не обѣщаете?

— Да развѣ я могу вамъ что-нибудь обѣщать?

— Скажите мнѣ по крайней мѣрѣ, если Гарціа перестанетъ быть милъ вашему сердцу…

— Но это невозможно…

— Но допустимъ это предположеніе хотя на одинъ моментъ.

— Хорошо допустимъ.

— Въ такомъ случаѣ могу ли я быть такъ счастливъ…

— Быть его преемникомъ?

— Именно.

— Знаете, Джіованни, любовь это есть святая книга, которую можно читать разъ въ жизни. Когда дойдешь до послѣдней страницы, книгу обыкновенно закрываютъ… и… настаетъ сонъ.

— Но и отъ сна пробуждаются… и любятъ другой разъ.

— Да для такого непостояннаго, какъ вы — это вѣрно. Развѣ вы не любите Жиневру, мою пріятельницу?

— Да я ее любилъ до тѣхъ поръ, пока вашъ божественный образъ не запечатлѣлся въ моемъ сердцѣ.

— Значить, можно надѣяться, что третья смѣнитъ мой образъ въ вашемъ сердцѣ?

— О нѣтъ! Любовь, которую вы мнѣ внушили проходитъ только съ жизнью.

— Всегда такъ говорятъ, но: «смѣются боги клятвамъ влюбленныхъ».

Такимъ образомъ искусная кокетка играла съ молодымъ обожателемъ, какъ кошка съ мышкой. Впадая одновременно въ грустный, меланхолическій тонъ и насмѣшливо-игривый, Джіованни ничего не добился опредѣленнаго, но и надежда не погасла въ его пламенномъ сердцѣ, и онъ вышелъ изъ палаццо Юліи Вителли болѣе влюбленнымъ, чѣмъ когда-нибудь.

IV.
Свадьба.

Герцогъ Браччіано, согласившись съ будущимъ тестемъ, рѣшилъ немедленно отправиться въ Римъ, спустя три мѣсяца возвратиться въ Флоренцію и сыграть свадьбу.

Герцогъ Козимо де-Медичи съ своими сыновьями проводили почетнаго гостя до Римскихъ воротъ (Porta romana). Послѣ многихъ пожеланій счастливаго пути и скораго возвращенія, гостепріимные хозяева вернулись во Флоренцію, а Паоло Джіордано Орсини, окруженный свитой, отправился по римской дорогѣ. Около Джіордано ѣхалъ его кузенъ Троило Орсини. Разговаривая о роскоши флорентійскаго двора, красотѣ женщинъ и любезности Медичи, путешественники сдѣлали десять миль и уже приближались къ мѣсту, гдѣ былъ назначенъ первый отдыхъ, какъ случилось происшествіе, нарушившее хорошее расположеніе духа всѣхъ, въ особенности самого герцога Браччіано. Лошадь Троило Орсини, испугавшись дерева, сломаннаго бурей и лежавшаго поперекъ дороги, закусила удила и понесла. Тщетно удерживалъ ее всадникъ, она неслась какъ съумасшедшая и, наконецъ, сбросила сѣдока. Троило былъ поднятъ безъ чувствъ, подъѣхавшими людьми герцога и отнесенъ на рукахъ въ сосѣднюю деревню. Призванный фельдшеръ привелъ въ себя больного и, осмотрѣвъ его, объявилъ, что опасности нѣтъ, только слабо ранена голова и вывихнута ключевая кость, но что всѣ остальные органы нетронуты. Герцогъ Джіордано былъ крайне опечаленъ этимъ обстоятельствомъ, тѣмъ болѣе, что не могъ оставаться съ своимъ больнымъ кузеномъ, такъ какъ дѣла крайне важныя требовали его присутствія въ Римѣ. Оставивъ при больномъ двухъ своихъ служащихъ, онъ отправился дальше. Между тѣмъ въ Флоренціи узнали о происшествіи съ Троило Орсини. Герцогъ Козимо тотчасъ распорядился послать экипажъ въ деревню, гдѣ лежалъ больной, и его перевезли во Флоренцію прямо во дворецъ и поручили заботѣ придворныхъ хирурговъ.

Такимъ образомъ, случай устроилъ, что влюбленный Троило снова могъ любоваться очаровательной Изабеллой и жить съ ней подъ одной кровлей, дышать однимъ съ нею воздухомъ. Именно этого и добивался влюбленный молодой человѣкъ, продѣлывая маневръ паденія съ лошади.

Принужденный нѣкоторое время лежать въ постелѣ, Троило Орсини мало-по-малу сталъ поправляться, ключица, вправленная на мѣсто, срослась и хирурги позволили ему прогуливаться. Онъ сталъ осматривать всѣ достопримѣчательности города, любовался художественными произведеніями искусства, столь поощряемыми герцогомъ де-Медичи. Въ сообществѣ послѣдняго онъ посѣтилъ мастерскую знаменитаго Бенвенуто Челлини, который въ то время приготовлялъ модель Нерсео, по заказу герцога Козимо; осматривалъ большія историческія картины, работанныя Вазари, также по приказанію герцога въ Palazzo Vecchio. Химическія лабораторіи, школы, шерстяныя заведенія, пользовавшіяся въ то время такой громкой славой, не мало привлекали любопытство выздоравливающаго; онъ всѣ ихъ желалъ осмотрѣть; между тѣмъ время шло незамѣтно и близился срокъ возвращенія изъ Рима жениха для свадьбы, уѣзжать не стоило; Троило рѣшилъ остаться. Не желая злоупотреблять любезнымъ гостепріимствомъ герцога, онъ изъявилъ желаніе перейти изъ дворца на частную квартиру. Какъ и надо было ожидать, герцогъ Козимо воеталъ противъ такого рѣшенія и не позволилъ Троило уѣзжать изъ дворца.

Троило повиновался и поспѣшилъ обо всемъ увѣдомить своего кузена Браччіано. Въ длинномъ письмѣ онъ сообщалъ свои впечатлѣнія, видѣнныхъ имъ научныхъ и художественныхъ диковинокъ столицы Тосканы, необыкновенно любезное обращеніе съ нимъ гостепріимнаго хозяина, герцога Козимо, и прибавлялъ, что ввиду краткости срока рѣшился ждать въ Флоренціи пріѣзда его, Браччіано.

Живя въ дворцѣ Питти, Троило имѣлъ случай ежедневно встрѣчать прелестную Изабеллу. Ея необыкновенная красота, чудное пѣніе и артистическая игра на многихъ музыкальныхъ инструментахъ, существовавшихъ въ ту эпоху — покорили окончательно сердце молодого человѣка; онъ страстно, безумно полюбилъ невѣсту своего кузена. Видѣть Изабеллу, слышать ея голосъ, сдѣлалось душевною потребностью для Троило. Мысль, что это дивное созданіе, о которомъ онъ едва смѣлъ мечтать, предназначено другому, заставляла невыносимо страдать влюбленнаго молодого человѣка. Между тѣмъ эту адскую пытку Троило не промѣнялъ бы на райскія наслажденія, потому что онъ ежедневно могъ любоваться идеальной красотой Изабеллы.

Само собой разумѣется, Троило Орсини, какъ хорошо воспитанный дворянинъ, никогда не смѣлъ себѣ позволить нарушать придворный этикетъ: заводить разговоръ съ Изабеллой, или оставаться съ ней вдвоемъ; онъ довольствовался любоваться ею издали и именно такъ, что, кромѣ ея, никто изъ окружающихъ этого не замѣчалъ.

Троило Орсини, какъ мы сказали выше, былъ молодъ и хорошъ собой, кромѣ всего этого, онъ обладалъ многими качествами, привлекавшими къ нему вниманіе женщинъ. Увлекательно-краснорѣчивый, онъ никогда не доводилъ до утомленія слушателя. Память имѣлъ весьма обширную и могъ продекламировать стихи многихъ извѣстныхъ поэтовъ. Прекрасно пѣлъ, акомпанируя себѣ на арфѣ, съ удивительнымъ искусствомъ извлекая изъ этого инструмента прелестныя мелодіи. Въ присутствіи всего двора онъ нерѣдко мѣрился силами артистическаго таланта съ старшимъ сыномъ герцога донъ Франческо. Прекрасно держался на лошади и замѣчательно искусно умѣлъ управлять ею.

Кавалеристы Тосканы, видя, какъ Троило заставляетъ себѣ покоряться самыхъ горячихъ лошадей, удивлялись, какимъ образомъ такой знаменитый ѣздокъ, могъ позволить себя сбросить лошади?

Съ дамами Троило былъ чрезвычайно любезенъ и разнообразенъ, объяснялъ имъ достоинство каждаго растенія, значеніе фигуръ изъ геральдики, указывалъ разницу въ характерахъ школъ живописи и прекрасно умѣлъ разсуждать о дѣлѣ искусства. Образованная и талантливая Изабелла не могла не обратить вниманія на молодого оратора, глаза котораго метали искры страсти, лицо дышало энергіей и вся фигура была такъ граціозно-изящна. Въ ту эпоху придворная молодежь занималась лишь интригами и жалкой местью. Въ глазахъ умной Изабеллы Троило Орсини являлся исключеніемъ.

Мало сказать, что онъ понравился Изабеллѣ, мы будемъ ближе къ правдѣ если замѣтимъ, что впечатлѣніе, произведенное на нея молодымъ красивымъ кавалеромъ, было болѣе чѣмъ простое вниманіе; въ ея дѣвственное сердце онъ бросилъ зерно нѣжной страсти.

Когда Троило читалъ ей стихи Данте или Петрарки и она пристально смотрѣла на него, мелодичный, застѣнчивый голосъ чтеца отзывался эхомъ въ ея молодой груди, вызывая въ ней очаровательный трепетъ.

Стихи, выражавшіе любовь, Троило декламировалъ особенно выразительно и нѣжно, желая ими высказать свои собственныя чувства. Словами Данте Алигери, онъ говорилъ Изабеллѣ, что она прелестна {Tanto gentile е tanto onesta pare

La donna mia… (Dante).}. Читая «Освобожденный Іерусалимъ», (Gerusaleme liberata), только-что появившійся въ свѣтъ, дойдя до стиховъ:

«Она такъ скромна и такъ прекрасна,

„Я много желаю, мало надѣюсь и ничего не прошу ¹)“.

• ) Ei che modesto е si coméssa е bella,

Brama assai, poco spera, e milia chiede.

Троило прекращалъ чтеніе и глядѣлъ на Изабеллу, страстно сверкая глазами. Изъ присутствовавшихъ никто не замѣчалъ этого маневра влюбленнаго, потому что чтеніе прерывалось на одну секунду, но Изабелла видѣла взглядъ и прочла въ немъ, что Троило Орсини ее любитъ.

Когда мы видимъ, что симпатичной намъ личности мы внушаемъ любовь, наше чувство симпатіи къ ней увеличивается и наконецъ переходитъ въ нѣжную страсть. Дѣвственное сердце Изабеллы сказало ей, что она любима и молодая дѣвушка уже не могла скрыть отъ себя, что и она любитъ Троило Орсини. Въ головѣ ея, съ того момента, возникъ рядъ вопросовъ: почему не онъ, Троило, назначенъ ей въ женихи, а Паоло Джіордано, котораго она совсѣмъ не знаетъ. И тотъ и другой носятъ фамилію Орсини. Между тѣмъ перваго она полюбила, ко второму равнодушна, какъ къ постороннему, совершенно чуждому ей человѣку. Первый ее понимаетъ, сочувствуетъ ей во всемъ, страстно ее любитъ, второму неизвѣстны ни ея умъ, ни образованіе, ни таланты, онъ женится на ней единственно изъ политическихъ разсчетовъ. „Какъ жаль — думала Изабелла, что я не предназначена Троило, съ нимъ моя жизнь была бы полна блаженства“.

А если бы попробовать тронуть сердце отца? Онъ такъ ее любитъ. Здѣсь дѣло идетъ о счастьи всей ея жизни. Кто знаетъ, быть можетъ, отецъ и перемѣнилъ бы свое рѣшеніе. И молодая дѣвушка попробовала. Но съ первыхъ же словъ она увидала, что бракъ ея съ герцогомъ Браччіано, главою дома Орсини — рѣшенъ окончательно; что отецъ ее хотя и любитъ, но честолюбивые его замыслы дороже ему счастья дочери.

Такимъ образомъ надежда подѣйствовать на чувства отца была окончательно потеряна; Изабелла должна покориться судьбѣ, ожидавшей ее. Она мечтала лишь объ одномъ, чтобы эти блаженные дни никогда не кончались, чтобы долго, долго, не пріѣзжалъ ея женихъ, Паоло Джіордано Орсини. Мысль, что это счастливое время пролетитъ быстро, что наконецъ пріѣдетъ ея женихъ, приводила въ отчаяніе Изабеллу. Постоянная сердечная тревога, долгія безсонныя ночи, наконецъ, положили свою печать на прелестную наружность молодой дѣвушки, щеки ея поблѣднѣли и въ прекрасныхъ глазахъ отражалась тоска истерзанной души.

Каждый день Изабелла читала пламенную исповѣдь любви въ глазахъ Троило, звуки его голоса вызывали въ ней страстный трепетъ и смущали ея дѣвственный сонъ.

Между тѣмъ день, назначенный для свадьбы, приближался. Герцогъ Браччіано уже сообщалъ о своемъ прибытіи въ Терни, Перуджіо и Ареццо, находящіеся въ весьма близкомъ растояніи отъ Флоренціи.

Въ городѣ и при дворѣ уже начали дѣлать приготовленія къ предстоящему празднеству. Повсюду кипѣла работа. Устроивали арки, цирки для борьбы и охоты. Дѣлали приготовленія для иллюминаціи и фейерверковъ и т. д.

День въѣзда жениха въ Флоренцію былъ торжественно отпразднованъ. Герцогское семейство, дворъ, городскіе судьи, начальники войскъ и дворянство, встрѣтили его у воротъ города. Двоюродный братъ жениха, Троило Орсини, съ двумя сыновьями герцога Флоренціи и знатной свитой выѣхали къ нему на встрѣчу за три версты отъ города. Во дворцѣ Питти его ждали герцогъ Козимо, герцогиня Элеонора и принцесса Изабелла съ сестрами. Три дня спустя, съ большой торжественностью было совершено бракосочетаніе епископомъ Флоренціи во дворцѣ Питти. Затѣмъ послѣдовали три дня непрерывныхъ празднествъ.

Залпы артиллеріи и звонъ колоколовъ призывали народъ принять участіе въ ликованіи своихъ государей. На площадяхъ угощали гражданъ и сжигали разноцвѣтные фейерверки. Въ балаганахъ, выстроенныхъ по случаю празднества, давались даровыя представленія. Вечеромъ на всѣхъ мостахъ трещали, шипѣли и разрывались искуственные огни и ракеты.

Въ то время населеніе Флоренціи раздѣлялось на отдѣльныя группы, соотвѣтствовавшія различнымъ національностямъ города. Эти общества, въ случаяхъ торжественныхъ событій, щедро награждаемыя дворомъ, принимали участіе въ публичныхъ торжествахъ и назывались Potenze festeggiauti. Эти группы, одѣтыя одинаково, ходили по городу, каждая имѣла свое знамя и предводителя, называвшагося королемъ или императоромъ. Комичныя фигуры императора дель-Прато и вице-императора Камальдоли выступали въ сопровожденіи длинной свиты придворныхъ, а также и короли Биліеме и Батилапи съ грансиньорами Тинтори и Батилапи. Всѣ они были одѣты въ оригинальныхъ костюмахъ. Обыкновенно торжество начиналось фехтованіемъ, потомъ совершались разныя представленія, схватки и пиршества.

При дворѣ увеселенія были конечно болѣе утонченнаго характера. Въ первый вечеръ было дано театральное представленіе, въ которомъ Аполлонъ и Музы восхваляли въ своихъ пѣсняхъ достоинства супруговъ. Затѣмъ появились одинъ за другимъ города, управляемые Медичи, окруженные нимфами, и каждая изъ нихъ посвящала одинъ куплетъ тѣмъ же супругамъ. Во второй вечеръ, въ герцогскіе аппартаменты вереницей вошли пять богато замаскированныхъ компаній, первая состояла изъ шести паръ полунагихъ индѣйцевъ, вторая — изъ другихъ шести паръ въ древне-флорентійскомъ одѣяніи изъ лукко и парчи, затѣмъ греческіе герои, двѣнадцать императоровъ въ мантіяхъ и со скипетрами, украшенными драгоцѣнными камнями и, наконецъ, двѣнадцать пилигримовъ въ плащахъ изъ легкой золотой ткани, съ серебряными чашами въ рукахъ.

На парадномъ обѣдѣ третьяго дня, на которомъ присутствовало болѣе ста важныхъ флорентійскихъ дамъ, славившихся знатностью и красотою, и еще большее количество кавалеровъ, разносили кушанья въ продолженіе четырехъ часовъ. Передавалась изъ рукъ въ руки розовая вода, разносились блюда съ фазанами, куропатками, павлинами. За паштетомъ, миндальнымъ пирожнымъ и другими сластями, на столѣ появлялись каплуны, голуби съ сосиськами и ветчиной, засахаренные цыплята, цѣлые бараны съ соусомъ изъ вишенъ, поросята кислые и сладкіе, телячьи головы, раззолоченыя и посеребряныя, голуби жареные съ подливкой изъ оливокъ, торты и всѣхъ возможныхъ сортовъ варенья. Три раза мѣняли скатерти и убирали столъ цвѣтами и ароматами.

Подъ конецъ обѣда дамамъ поднесли браслеты и другія украшенія изъ золота, усыпанные драгоцѣнными камнями.

Танцы продолжались до утра.

Среди всѣхъ этихъ увеселеній молодая была грустна.

Незадолго передъ свадьбой, герцогъ Козимо купилъ великолѣпную виллу Барончелли, получившую впослѣдствіи названіе Поджіо Имперіале, роскошно убралъ ее и презентовалъ въ видѣ свадебнаго подарка своей любимой дочери Изабеллѣ. Въ эту виллу по окончаніи торжества и удалились августѣйшіе молодые супруги.

V.
Мужъ и жена.

Паоло Джіордано Орсини оставался лишь короткое время въ Поджіо Имперіале. Спустя нѣсколько дней послѣ свадьбы, онъ сталъ готовиться къ отъѣзду въ Римъ, повидимому, призываемый туда важными семейными дѣлами, на самомъ же дѣлѣ любовью къ Викторіи Аккорамбони. Герцогъ покинулъ жену, сорвавъ цвѣтокъ ея стыдливой юности.

Онъ стремился къ инымъ привязанностямъ, къ инымъ болѣе для него дорогимъ наслажденіямъ. Прощаясь съ женой, онъ не просилъ ее помнить о немъ, сохранить ему любовь, а только сберечь неприкосновеннымъ и незапятнаннымъ его имя.

Можно себѣ представить съ какими чувствами Изабелла осталась одна. Супружескія объятія Орсини не оставили въ ней другого воспоминанія, кромѣ грубаго нападенія, похожаго на дерзкое насиліе. Ни малѣйшее чувство деликатности не скрасило неприглядной реальности факта. Изъ сношеній съ молодымъ супругомъ Изабелла вынесла только одно оскорбленіе и была покинута самымъ унизительнымъ образомъ, спустя нѣсколько дней, когда дикій звѣрь удовлетворилъ свои животныя страсти. Образованная, деликатная Изабелла болѣе не могла быть унижена. Въ ней страдала гордость принцессы и достоинство женщины.

Спѣши Паоло Джіордано, спѣши въ объятія Аккорамбони, но помни, что въ Флоренціи ты оставилъ прекраснѣйшую изъ женщинъ, оскорбленную тобою до глубины души и ненавидящую тебя какъ заклятаго врага! Но молодой супругъ, весь охваченный силою страсти къ своей любовницѣ, не видалъ и не подозрѣвалъ ничего подобнаго.

Между тѣмъ, двоюродный братъ его, Троило, нашелъ новый предлогъ для продленія своего пребыванія во Флоренціи и герцогъ Браччіано нимало неподозрѣвавшій настоящей причины, задерживавшей кузена, передъ отъѣздомъ въ разговорѣ наединѣ обратился къ нему съ слѣдующей просьбой:

— Въ короткое пребываніе мое въ Флоренціи я успѣлъ убѣдиться въ распущенности нравовъ этого города. Ни дворъ, ни даже само семейство герцога, не остались не запятнанными. Эти братья Изабеллы разнузданные мальчишки и я сильно сомнѣваюсь, чтобы и самъ герцогъ, отличался святостью. Жена моя, окруженная всѣми ими, остается здѣсь. Мнѣ было бы весьма не желательно, чтобы ихъ дурные примѣры сбили ее съ пути. Поэтому прошу тебя, добрый братъ, такъ какъ ты остаешься здѣсь, если дорожишь связующимъ насъ звеномъ родства и считаешь священнымъ честь нашего имени, наблюди за герцогиней Браччіано. Въ случаѣ, чего не дай Богъ, ты замѣтишь какой-нибудь, даже самый отдаленный признакъ, заставившій тебя сомнѣваться въ добродѣтели Изабеллы, немедленно меня объ. этомъ увѣдомь. Я вполнѣ на тебя полагаюсь.

Троило ничего не отвѣчалъ, боясь себя выдать -и только въ знакъ согласія пожалъ руку брата.

Послѣ этого разговора Паоло Джіордано и Троило подошли къ Изабеллѣ.

— Во время моего отсутствія, — сказалъ торжественно супругъ, — я поручаю заботу о васъ моему двоюродному брату. Обращайтесь къ нему, чтобы не случилось и повинуйтесь ему, какъ бы вы повиновались мнѣ.

Послѣ отъѣзда мужа, Изабелла осталась одна въ Поджіо Имперіале. Она могла бы отправиться въ палаццо Питти и въ родной семьѣ развлекаться среди праздниковъ и увеселеній, но она чувствовала себя утомленной, подавленной и избѣгала всякаго рода развлеченій. Ей необходимо было уединиться, сосредоточиться, чтобы обдумать всѣ обстоятельства, сдѣлавшія ее несчастною.

Она, которая, какъ и всѣ дѣвушки, мечтала о замужествѣ, конечно, счастливомъ, теперь чувствовала себя одинокой, покинутой, какъ никогда. Юная Изабелла точно была оглушена чѣмъ-то, сбита съ толку, потеряна; сколько она не размышляла, никакъ не могла дать себѣ отчета въ своемъ душевномъ состояніи. Съ отвращеніемъ, доходившимъ до ужаса, думала она о своемъ мужѣ и трепетала при мысли снова увидѣть его, снова переносить его близость и ласки, такъ глубоко оскорбившія ее. Изабеллѣ казалось, будто она попала въ страшную пропасть, изъ которой уже никто не въ силахъ ее спасти. Она проводила время въ уединенныхъ мѣстахъ сада, грустила и плакала. Нерѣдко молодая женщина мечтала о Троило, его образъ рисовался передъ ней и она думала, что Троило могъ бы составить ея счастье. Цинизмъ мужа ничего не внушалъ ей, кромѣ отвращенія, она жаждала объятій любящаго человѣка и находила, что соединеніе въ одномъ лицѣ мужа и любовника необходимо для счастья. Ея цвѣтущая и полная силъ молодость, пробужденная къ жизни, дала ей почувствовать таинственное созвучіе, полное очарованія, которое природа влагаетъ въ самыя возвышенныя стремленія сердца и самыя настоятельныя требованія организма. Размышленія о любви вызывали въ ней страстное волненіе, тайную тревогу, она вздыхала въ тишинѣ и только ея комната, а иногда самыя глухія алеи сада, темные гроты, были свидѣтелями ея волненій и горя. Но какъ скрыть ввалившіеся глаза, лихорадочную дрожь и внутренній огонь, сжигавшій ее? Слуги и служанки, конечно, молчали. Родители же, навѣщавшіе Изабеллу, видя ея перемѣну, спрашивали здорова ли она и просили перебраться къ нимъ во Флоренцію. Но она всегда отговаривалась легкимъ нездоровьемъ и отклоняла просьбу родныхъ переѣхать къ нимъ потому, что очень полюбила свою виллу Имперіале. И дѣйствительно, Изабелла сжилась съ своей грустью и хотѣла быть съ ней наединѣ.

Между тѣмъ Троило, изъ деликатности, первое время не являлся къ Изабеллѣ, но по прошествіи нѣсколькихъ дней рѣшился ее посѣтить. Онъ нашелъ молодую герцогиню грустной, одинокой, въ своемъ горѣ еще болѣе привлекательной.

Приходъ Троило доставилъ одинокой Изабеллѣ непривычное удовольствіе. Послѣ перваго визита, посѣщенія участились и вскорѣ не проходило дня, чтобы двоюродный братъ Паоло Джіордано не поднимался по тропинкѣ, ведущей къ виллѣ Поджіо. Изабелла съ кузеномъ своего мужа проводила долгіе часы. Она рвала цвѣты, дѣлала букеты, дарила ихъ своему кавалеру; иногда пѣла и Троило акомпанировалъ ей на лютнѣ. Иногда они оба молчали, но это молчаніе было краснорѣчивѣе всякихъ словъ. Они не объяснялись, но каждый изъ нихъ чувствовалъ, что любитъ и что взаимно любимъ.

Когда дѣло находится въ такомъ положеніи, оно заходитъ далеко и развязка всегда бываетъ роковая.

Разъ вечеромъ, въ полумракѣ сумерокъ, среди ароматныхъ цвѣтовъ, когда вечерній вѣтерокъ едва колеблетъ листья деревьевъ, губы Троило коснулись Изабеллы и она склонила свою красивую голову на плечо любимаго человѣка. Еслибы мы въ то же самое время перенеслись изъ Флоренціи въ Римъ, то увидѣли бы и супруга Изабеллы, Паоло Джіордано, около другой женщины. Викторія Аккорамбони, страстно любимая герцогомъ Браччіано, извѣстна въ исторіи не знатностью происхожденія, но красотой формъ, тонкостью ума и практичной обстановкой ея жизни. Она была дочь Клавдія Аккорамбони, дворянина изъ Губбіо, вышла замужъ за Франческо Перетти, племянника кардинала Монтальто. Семейство Перетти не отличалось знатностью, члены его принадлежали къ разряду садовниковъ предмѣстья Гротамаре, въ Марко Данкона. Ихъ возвеличило могущество кардинала, который впослѣдствіи сдѣлался грознымъ папою Сикстомъ V.

Разсказываютъ, будто отцу Сикста V приснилось, что его первенецъ сдѣлается папою, вслѣдствіе чего онъ при рожденіи назвалъ сына Феличе (счастливый) и когда онъ подросъ отдалъ его къ капуцинамъ. Народъ, видя щедушнаго мальчика въ монашеской одеждѣ, пгутя говорилъ: — „Вотъ повелитель міра“, на что тотъ отвѣчалъ: — „Да я буду имъ“. Сестра же его, прося милостыню, говорила: — „подайте милостыню, братъ Феличе вамъ за это воздастъ“.

И въ самомъ дѣлѣ, монахъ Феличе сдѣлался кардиналомъ и впослѣдствіи папой, возвысившимъ свою семью и сынъ его брата нѣкто Франческо Перетти женился на благородной дѣвицѣ изъ Губбіо.

Викторія Перетти соединяла, какъ мы сказали, необыкновенную красоту съ умомъ и замѣчательнымъ образованіемъ. Она прекрасно импровизировала въ прозѣ и стихахъ и восхищала мужчинъ прелестью своей бесѣды.

Сынъ же бывшаго садовника изъ Гротамаре не обладалъ достаточнымъ умомъ и образованіемъ, чтобы оцѣнить высокія качества своей жены. Герцогъ Браччіано, знакомый съ кардиналомъ, увидалъ Викторію и былъ очарованъ ея физическими и умственными качествами. Она въ свою очередь не осталась равнодушною къ молодому Орсини и увлеклась его пламенными рѣчами.

Домъ Перетти, гдѣ царила суровая строгость, охраняемый донною Камилой, сестрою кардинала, не представлялъ удобства для запретной любви. Любовники отыскали болѣе укромное мѣсто для тайныхъ свиданій.

Орсини имѣлъ очаровательную виллу въ чертѣ Рима, на Авентинской горѣ.

Сторожъ этого уединеннаго и поэтическаго мѣстечка часто видѣлъ таинственную даму, лицо которой было тщательно закрыто вуалью, приходившую на виллу скрытой тропинкой.

Дама эта была Викторія Аккорамбони Перетти.

Вилла Орсини на Авентино граничила съ женскимъ францисканскимъ монастыремъ.

Говорили, что мать Магдалина да Губбіо, настоятельница монастыря, была старинной подругой Викторіи. Эта послѣдняя часто ее посѣщала и зная, что не смотря на монашескую одежду, настоятельницѣ францисканскихъ монахинь не были чужды слабости ея пола, — рѣшилась открыть бывшей подругѣ тайну своей любви и просить содѣйствія. Настоятельница, по нѣкоторымъ причинамъ не благоволившая къ кардиналу Монтальто, изъявила полную готовность поощрять дѣло, которое могло скомпроментировать его имененцію. Тайная тропинка, ей одной извѣстная, соединяла садъ монастыря съ садомъ виллы Орсини и она открыла Викторіи этотъ таинственный путь.

Такимъ образомъ, Перетти могла оправдать въ глазахъ мужа и тетки частыя и продолжительныя отлучки изъ дома. Кромѣ старинной привязанности къ матери Магдалинѣ, Викторія часто посѣщала обитель, дабы горячо молиться передъ чудотворнымъ образомъ Мадонны, о дарованіи ей, Викторіи, дѣтей, что въ глазахъ мужа было чрезвычайно уважительно, ибо имѣть отъ Викторіи ребенка составляло самое его пламенное желаніе.

Итакъ, свиданія Викторіи съ герцогомъ Орсини въ женскомъ монастырѣ сдѣлались постоянными; любовники были вполнѣ счастливы. Съ этихъ поръ существованіе Викторіи, такъ сказать, раздвоилось: докучливое общество мужа, суровый деспотизмъ тетки Камиллы, нравоученія строгаго кардинала Монтальто, чопорные визиты, присутствіе на мессахъ, проповѣдяхъ, церковныхъ торжествахъ и тому подобныхъ религіозныхъ церемоніяхъ, которыми такъ изобилуетъ католицизмъ и завѣтная сердечная жизнь, нѣжные поцѣлуи любовника и страстныя объятія среди зелени и аромата цвѣтовъ. Первое походило на летаргію, какое-то оцѣпенѣніе; второе имѣло прелесть таинственнаго блаженства и сладострастныхъ восторговъ. Но вотъ на этомъ небѣ влюбленныхъ показалось мрачное облако. Рѣчь зашла о женитьбѣ Паоло Джіордано на дочери флорентійскаго герцога. Викторія и слышать не хотѣла, чтобы ея любовникъ женился, она плакала и горячо протестовала. Напрасно Орсини старался ей доказывать, что и она связана узами брака, а потому не должна огорчаться, если и онъ женится. На это Викторія отвѣчала, что она была невольной жертвой своего несчастья; между тѣмъ какъ онъ, Паоло, никѣмъ непринуждаемый, самъ желаетъ сочетаться бракомъ. Джіордано утверждалъ, что браки для владѣтельныхъ князей почти всегда имѣютъ политическій характеръ, что онъ вовсе не обязанъ любить свою будущую жену, его цѣль только чистолюбивая не болѣе, онъ хочетъ сродниться съ могущественнымъ домомъ Медичи и что Изабелла всегда останется чуждою его сердцу, которымъ постоянно будетъ владѣть она, Викторія. Но все это нимало не убѣдило влюбленную женщину и она была въ большомъ горѣ, когда Джіордано отправился во Флоренцію.

По возвращеніи его въ Римъ, снова къ ногамъ соблазнительной красавицы Викторіи, разсѣялись всѣ невзгоды; ревнивая любовница увидала, что ея милый Паоло чрезъ нѣсколько дней послѣ свадьбы бросилъ жену и прискакалъ въ Римъ. Это обстоятельство успокоило Викторію и миръ былъ заключенъ. Посѣщенія молодой женщиной францисканской обители участились и донъ Франческо Перетти съ восторгомъ восхвалялъ друзьямъ и знакомымъ религіозное настроеніе своей очаровательной супруги.

VI.
Война съ Сіеной.

Тотчасъ послѣ свадьбы своей дочери Изабеллы, герцогъ Козимо затѣялъ войну противъ Сіены, отъ имени императора Карла V-го. Съ завоеваніемъ этого города онъ значительно увеличивалъ свое могущество, нисколько не сомнѣваясь, что Карлъ V отдастъ ему во владѣніе этотъ городъ, стоящій недалеко отъ столицы Тосканы Флоренціи.

Нанявъ войско, герцогъ Козимо отдалъ приказаніе тайно сдѣлать всѣ приготовленія, врасплохъ напасть на Сіену, жители которой ничего подобнаго не могли подозрѣвать, заручившись недавно мирнымъ договоромъ съ флорентійскимъ герцогомъ. И для того, чтобы они не могли узнать о намѣреніяхъ герцога Козимо, онъ распорядился приказать запереть на нѣсколько дней ворота Флоренціи, подъ предлогомъ розыска преступника. Одновременно съ тою же цѣлью въ Пизѣ, Ареццо и Вольтьерѣ, были сдѣланы тѣ же распоряженія; кромѣ того, по всей границѣ Сіены была протянута цѣпь солдатъ, не пропускавшихъ въ Сіену никого. Жители Сіены, находясь подъ протекторатомъ французовъ и заручившись мирнымъ договоромъ, какъ было замѣчено выше, безпечно наслаждались удовольствіемъ текущаго карнавала. Въ это время Сіеной управлялъ отъ имени короля Франціи кардиналъ д’Эсте, важный и богатый вельможа, веселившій народъ по случаю карнавала непрерывными празднествами.

Такимъ образомъ, маркизу Мариньяно, которому герцогъ Козимо поручилъ командованіе войсками, удалось подступить незамѣченнымъ къ самымъ стѣнамъ города Сіены, въ ночь, когда всѣ граждане и солдаты предавались карнавальнымъ развлеченіямъ. Отъ сильнаго дождя, не перестававшаго лить въ продолженіе двухъ сутокъ, улицы были грязны и рѣки переполнены. На морѣ и на сушѣ свирѣпствовала буря, дулъ холодный порывистый вѣтеръ. Все это прекрасно способствовало предпріятію флорентійскаго главнокомандующаго и увеличивало безпечность жителей Сіены, скрывавшихся въ домахъ.

Маркизъ Мариньяно подошелъ къ крѣпости, называемой Комолья, снабженной укрѣпленіями снаружи. Цитадель охраняли незначительное количество солдатъ, остальные всѣ разбрелись койкуда и предавались карнавальнымъ веселостямъ. Приставивъ къ бастіону лѣстницы, маркизъ въ сопровожденіи самыхъ храбрыхъ солдатъ поднялся на стѣну, остальное войско оставалось позади.

Такимъ образомъ, флорентійцы безпрепятственно проникли въ крѣпость и заняли какъ ее, такъ и сосѣдніе дома и гостинницы. Сначала Мариньяно хотѣлъ было идти дальше, но потомъ раздумалъ, не желая утомлять людей, совершившихъ трудный переходъ подъ проливнымъ дождемъ, по грязнымъ дорогамъ. Имѣя въ виду, что жители Сіены, хотя и застигнутые врасплохъ все-таки будутъ защищаться, маркизъ остановился. Это рѣшеніе вполнѣ соотвѣтствовало осторожности флорентійскаго главнокомандующаго. Поступи онъ иначе, свободѣ Сіены насталъ бы тогда же конецъ. Маркизъ ограничился лишь тѣмъ, что укрѣпился и устроилъ траншеи для того, чтобы нельзя его было вытѣснить изъ крѣпости. Между тѣмъ въ городѣ узнали о появленіи враговъ. Весь народъ мигомъ встрепенулся, при звонѣ большаго дворцоваго колокола взялся за оружіе и бросился къ оборонѣ. Во всѣхъ домахъ и на улицахъ зажглись огни. Толпы вооруженныхъ гражданъ въ маскарадныхъ костюмахъ, освѣщенные огнями, представляли оригинальную картину. Но крѣпость, укрѣпленную флорентійцами, взять обратно оказалось безполезной попыткой со стороны сіенцевъ. Взятіе крѣпости вызвало общее желаніе всѣхъ гражданъ вести самую отчаянную войну съ флорентійцами. Въ защитѣ города приняли участіе сынъ Филиппа Строцци, умершаго въ флорентійской тюрьмѣ, Пьетро Строцци, самый злѣйшій врагъ герцога Козимо Медичи.

Наскоро собравши людей въ Кастро и Питиньяно, Пьетро Строцци повелъ ихъ въ Сіену, присоединивъ къ нимъ всѣхъ остальныхъ вооружившихся гражданъ. Энергичный предводитель сказалъ имъ горячую рѣчь, призывая всѣхъ биться съ вѣроломнымъ непріятелемъ, измѣнившимъ данному имъ слову.

Возбужденіе гражданъ дошло до крайнихъ предѣловъ; даже женщины вооружались, желая принять участіе въ защитѣ родного города и раздѣлились на три группы. Первой изъ нихъ предводительствовала Фортигуерра, одѣтая, какъ и всѣ ея сподвижницы, въ лиловый цвѣтъ. Второй группой командовала Пиколомини въ кофтѣ алаго цвѣта, точно такого же цвѣта кофты были надѣты и на ея подругахъ, составлявшихъ отрядъ. Третью группу, одѣтую во всемъ бѣломъ, вела Лилія Фауста. Всѣ женщины были благороднаго происхожденія, они несли щиты, оружіе и инструменты для земляныхъ работъ; ихъ было до трехъ тысячъ. Распѣвая воинственныя пѣсни, эти доблестныя гражданки работали надъ укрѣпленіями, не обращая ни малѣйшаго вниманія на опасности, которымъ подвергались ежеминутно.

Пока въ Сіенѣ мужчины и женщины формировали отряды и строили укрѣпленія, прибывали поселяне и также вооружались и поступали подъ команду гражданъ.

Война со всѣми ея ужасами и звѣрствомъ быстро охватила всю область. Сіенцы опустошали земли флорентійцевъ. Послѣдніе въ свою очередь грабили владѣнія своихъ сосѣдей-враговъ. Разсвирѣпѣвшіе солдаты предавали огню цѣлыя деревни.

Герцогъ Козимо отдалъ приказаніе безпощадно убивать всѣхъ бунтовщиковъ, пойманныхъ его солдатами. Строцци съ своей стороны велѣлъ дѣлать то же самое съ солдатами герцога. Сіенцы поставили висѣлицы на виду непріятельскаго лагеря и повѣсили четырехъ солдатъ. Ожесточеніе съ обѣихъ сторонъ доходило крайней степени. Въ отмѣстку сіенцамъ, войска маркиза Мариньяно подожгли всѣ дома, стоявшіе близь висѣлицы.

Между тѣмъ крѣпость усиливалась все болѣе и болѣе, бомбардируя городъ залпами изъ орудій. Желая подвергнуть Сіену правильной осадѣ, маркизъ Мариньяно обложилъ городъ кругомъ. Изъ восьми городскихъ воротъ шесть были совсѣмъ заколочены, а двое караулила кавалерія.

Тѣмъ временемъ на подкрѣпленіе герцога Козимо шли испанскія и нѣмецкія войска. Строцци получилъ поддержку со стороны французовъ. Война разгорѣлась по всей Тосканѣ. Солдаты флорентійскаго герцога Козимо въ особенности отличались жестокостью, брали приступами замки и рѣзали всѣхъ ихъ обитателей.

Между прочимъ былъ такой случай. Нѣкто Винченцо де Нобили, проходя съ своимъ отрядомъ мимо замка святой Цициліи, въ которомъ квартировала партія французскихъ солдатъ и гдѣ нашли себѣ убѣжище многіе поселяне съ семьями, послалъ туда герольда съ предложеніемъ сдаться. Начальникъ замка попросилъ два часа для размышленія. Де Нобили отвѣчалъ, что не имѣетъ обыкновенія дарить непріятелю такъ много времени и, пробивъ пушками въ стѣнѣ бреши, ворвался съ своимъ отрядомъ въ замокъ. Квартировавшіе тамъ французы имѣли возможность выйти въ противоположную сторону. Оставшихся мирныхъ гражданъ всѣхъ перебили до одного человѣка и трупы ихъ грудой сложили на дворѣ.

Женщинъ, запертыхъ въ церкви, велѣно было пощадить; на другой день имъ открыли двери и объявили, что они могутъ идти, куда хотятъ.

Страшная, раздирающая душу сцена произошла на дворѣ замка, когда несчастныя женщины, проходя мимо груды труповъ, съ отчаянными воплями узнавали въ числѣ убитыхъ своихъ отцовъ, мужей, сыновей, братьевъ.

Пьетро Строцци, узнавъ, что король Франціи посылаетъ ему подкрѣпленіе, что французское войско должно слѣдовать по дорогѣ Понтремоли, достигнуть флорентійской територіи, рѣшилъ выйти союзникамъ на встрѣчу.

Съ этимъ намѣреніемъ Строцци выступилъ изъ Сіены ночью и скрытно, незамѣченный маркизомъ Мариньяно, прибыть въ Казоле. Здѣсь Строцци во главѣ четырехъ отрядовъ солдатъ и ста кавалеристовъ вступилъ на флорентинскую почву и съ необыкновенною быстротою перешелъ изъ Понтедіеро въ Біентину, подчинивъ себѣ все населеніе обѣщаніемъ свободы. Затѣмъ онъ перешелъ въ бродъ рѣку Арно и вступилъ въ городъ Лукку, для соединенія съ французами.

Маркизъ Мариньяно, узнавъ о движеніи непріятеля, оставивъ въ Сіенѣ крѣпостной гарнизонъ, двинулся на перерѣзъ союзникамъ. Пройдя Вальдельзу, отрядъ направился къ Санъ-Кашіано и Эмполи, а оттуда въ Пешіа. Но Строцци въ Понте-Маріано уже успѣлъ соединиться съ французами и шелъ съ ними обратно въ Сіену. Маркизъ Мариньяно заблагоразсудилъ отступить къ городу Пистоія.

Былъ моментъ великой опасности для герцога Козимо, такъ какъ Строцци могъ подойти къ Флоренціи, и провозгласивъ свободу гражданамъ, произвести большое волненіе. Но тутъ кстати подошли солдаты императора съ Джованини де Луна во главѣ. Миновавъ проходъ Понтемолли, они пошли къ Лунидріанѣ и быстро достигли Пизы. Тогда уже Строцци рисковалъ попасться между двухъ огней: отрядами Джованини де Луна и Маркиза Мартиньяно.

Въ виду такихъ соображеній, Строцци снова перешелъ Арно и вернулся въ Казале.

Маркизъ Мариньяно съ союзными войсками де Луна благополучно прибылъ въ свой лагерь вокругъ Сіены. Строцци, не имѣя средствъ заставить непріятеля снять осаду, намѣревался пройти Вольдикіано, подкупить Ареццо, склонить на свою сторону Вальдарно и, такимъ образомъ, угрожать герцогу Козимо въ его собственномъ дворцѣ, въ Флоренціи.

Въ этомъ разсчетѣ Пьетро Строцци снова двинулся въ путь, маркизъ же Мариньяно опять послѣдовалъ за нимъ, держась въ сторонѣ въ ожиданіи удобнаго случая для нападенія. Строцци взялъ мостъ Кіаны, возвышеніе Санъ-Сивино, покорилъ Фаяно и Марчіано и пошелъ далѣе.

Маркизъ, постоянно слѣдившій за нимъ, пожелалъ завоевать обратно Марчіано, узнавъ объ этомъ Строцци, вернулся и непріятели очутились лицомъ къ лицу. Оба лагеря были расположены другъ противъ друга, на двухъ холмахъ, раздѣленныхъ рѣкою. Число людей съ обѣихъ сторонъ было почти одинаково, но лошадей у маркиза Мариньяно было гораздо болѣе, чѣмъ у Строцци. Каждый изъ отрядовъ твердо стоялъ на своемъ мѣстѣ, зорко слѣдя за врагомъ; каждый видѣлъ, что первый двинувшійся съ мѣста потерпитъ неудачу.

Въ это время нѣкоторые французскіе солдаты, недовольные не полнымъ платежемъ, начали волноваться и Строцци былъ вынужденъ отступить, рѣшившись на битву только въ томъ случаѣ, если непріятель преградитъ ему путь.

Осторожный Строцци вообще имѣлъ обыкновеніе маневрировать ночью, чтобы не быть замѣченнымъ непріятелемъ, но на этотъ разъ онъ считалъ постыднымъ пользоваться ночнымъ мракомъ, будто онъ труситъ врага и желаетъ скрыться отъ него тайно; а потому и рѣшилъ дождаться восхода солнца.

Заря 2-го августа 1554 года ознаменовалась страшной, кровопролитной битвой. Отрядъ Строцци двинулся въ порядкѣ черезъ горы, ведущіе Къ Фаяно. Видя это, маркизъ послалъ итальянцевъ и испанцевъ занять долину, задержать непріятеля и завязать съ нимъ битву.

Строцци также двинулъ впередъ свои легкіе эскадроны и вскорѣ на холмахъ произошло знаменитое сраженіе.

Между тѣмъ оба войска спускались къ долинѣ. На берегу рѣки враги остановились, такъ какъ опытные начальники сообразили, что переправа черезъ рѣку нарушитъ строй отряда, и тотъ кто первый начнетъ переправу дастъ значительное преимущество непріятелю, въ стройномъ порядкѣ стоящему на берегу.

Сердца враговъ трепетали, пылала кровь, каждый изъ солдатъ горѣлъ нетерпѣніемъ сразиться, но ни одинъ изъ предводителей не подавалъ сигнала, оба войска стояли неподвижно.

Среди всеобщаго тревожнаго ожиданія одинъ изъ всадниковъ покинулъ отрядъ герцогскихъ кавалеристовъ, во весь карьеръ поскакалъ по серединѣ лагеря и остановился передъ главнокомандующимъ. Это былъ Гуальтіери Малатеста. При первыхъ слухахъ о войнѣ онъ явился къ герцогу Козимо и объявилъ ему, что имѣетъ страстное желаніе принять участіе въ сраженіи. Герцогъ похвалилъ молодого пажа за его намѣреніе и въ виду его благороднаго происхожденія рекомендовалъ маркизу Мариньяно, прося дать ему возможность выказать свое мужество. Маркизъ испыталъ Малатеста въ первыхъ же стычкахъ и убѣдился въ его храбрости и удали, затѣмъ назначилъ его командиромъ эскадрона кавалеристовъ, въ рядахъ которыхъ онъ и находился при послѣднемъ сраженіи.

Передавъ командованіе эскадрономъ своему лейтенанту, Гуальтіери Малатеста предсталъ предъ маркизомъ главнокомандующимъ.

— Господинъ маркизъ, — сказалъ молодой человѣкъ, — я рѣшился просить васъ позволить мнѣ имѣть честь первому переправиться на тотъ берегъ. Ручаюсь вамъ моей головой, что ни я, ни кто изъ моихъ кавалеристовъ не вернется иначе какъ побѣдителями.

Отважная рѣчь юноши, его рѣшительный видъ и удаль, уже извѣстная маркизу, заставили послѣдняго рѣшиться на шагъ, который онъ до сихъ поръ считалъ рискованнымъ.

— Пусть будетъ такъ! — сказалъ начальникъ, — это будетъ хорошее предзнаменованіе, если вы, Малатеста, начнете переправу.

Гуальтіери пришпорилъ коня и съ быстротою молніи вернулся къ своему эскадрону.

Раздался трубный звукъ.

Прежде всѣхъ бросился въ воду эскадронъ Малатеста и въ порядкѣ достигъ противоположнаго берега, остальные послѣдовали за смѣльчакомъ. Французская кавалерія вначалѣ оказала стойкое сопротивленіе. Стычка сдѣлалась свирѣпою, ужасною. Съ громкимъ крикомъ „Медичи и Флоренція“ Малатеста производилъ страшное опустошеніе своимъ длиннымъ мечомъ въ рядахъ враговъ, нисколько не заботясь о своей жизни. Его примѣръ увлекалъ солдатъ. Непріятельская кавалерія начинала отступать и разъединяться, и при усиленномъ напорѣ атаковавшихъ, наконецъ, совсѣмъ обратилась въ бѣгство, бросая по пути знамена и оружіе.

Флорентійская кавалерія преслѣдовала бѣглецовъ, убила многихъ изъ нихъ и многихъ взяла въ плѣнъ.

Піетро Строцци, лишенный артиллеріи, которую самъ отослалъ въ Фаяно, видя бѣгство своей кавалеріи и, что изъ перебитой непріятелемъ пѣхоты осталась лишь десятая часть, рѣшился на послѣднюю отчаянную попытку. Собравъ человѣкъ пятьсотъ лучшихъ своихъ людей и переправившись съ ними на другой берегъ, завязалъ битву, отчаянную, на жизнь и смерть, битву, въ которой равно покрыли себя славой обѣ стороны.

Положеніе солдатъ Строцци было крайне невыгодно, такъ какъ имъ приходилось сражаться подъ непрерывнымъ непріятельскимъ огнемъ, они начали слабѣть, а потомъ бѣжали, падая на пути въ рѣку, гдѣ тонули и были убиваемы преслѣдовавшимъ ихъ непріятелемъ. Русло рѣки было переполнено бѣжавшими, солдаты Марильяно переправлялись по ихъ трупамъ.

Все войско Строцци бѣжало въ страшномъ безпорядкѣ. Каждый искалъ спасенія, мѣстность была покрыта трупами, ранеными, оружіемъ и знаменами. Убитыхъ было до четырехъ тысячъ, большей частью французовъ, которыхъ герцогскіе солдаты истребляли съ особой яростью, чѣмъ подтверждалось прежнее знаменательное названіе этой мѣстности Scannallo.

Раненый Піетро Строцци, послѣ сраженія, во время отступленія, совершенно выбился изъ силъ, воодушевлялъ войско, бѣгая изъ стороны въ сторону и видя, что его усилія не помогаютъ, сталъ искать смерти. Но убѣжденный друзьями не довершать еще своей смертью торжество непріятеля, отступилъ въ Лучиньяну, затѣмъ въ Монтальчино, куда собирались и остатки побѣжденныхъ.

Маркизъ Мариньяно послѣ славной побѣды хотѣлъ послать кого-нибудь къ герцогу въ Флоренцію съ радостною вѣстью и рѣшилъ оказать эту честь Гуальтіери Малатеста, который среди всѣхъ храбрецовъ, поддержавшихъ въ этотъ знаменательный день честь оружія флорентійцевъ, оказался самымъ храбрымъ и носилъ на себѣ много знаковъ ожесточенной битвы, хотя, къ счастью, не получившій ни одной тяжелой раны. Маркизъ далъ ему письмо, гдѣ, кромѣ подробнаго описанія удачнаго сраженія, было сказано и о подвигѣ Малатеста.

Влюбленный юноша, осчастливленный такимъ порученіемъ, готовъ былъ летѣть, и, не отдохнувъ ни одного часа, пришпорилъ коня, скакалъ день и ночь пока не прибылъ въ Флоренцію весь въ пыли и поту, выбившись изъ силъ.

Онъ скакалъ галопомъ по улицамъ города и народъ угадывалъ, что онъ везетъ важныя вѣсти. Направляясь къ палаццо Питти, гдѣ думалъ найти герцога, онъ встрѣтилъ его, окруженнаго свитою на площади св. Троицы.

Молодой человѣкъ быстро подскакалъ къ герцогу, остановился, почтительно слѣзъ съ лошади и, снявъ шляпу съ перьями, подалъ ему письмо, произнося при этомъ пароль битвы „Медичи и Флоренція“.

Герцогъ сразу понялъ, что вѣсть радостная, распечаталъ письмо и, прочитавъ его, вскричалъ: „Сіена наша!“

Это была совершенная правда, такъ какъ послѣ побѣды надъ войскомъ Строцци, паденіе Сіены было неизбѣжно.

Затѣмъ герцогъ далъ обѣщаніе воздвигнуть на этой же самой площади монументъ^[1] въ память радостной вѣсти, полученной имъ здѣсь; а Малатеста приказалъ сѣсть на лошадь и слѣдовать за собой во дворецъ.

Гуальтіери почтительно держался позади, но герцогъ захотѣлъ, чтобы онъ ѣхалъ съ нимъ рядомъ; всю дорогу онъ съ нимъ разговаривалъ о ходѣ битвы и радовался, слушая разсказъ о подвигахъ молодого человѣка.

Мы не скажемъ ничего о душевномъ состояніи Малатеста во время этой бесѣды и о томъ, какъ въ его юномъ сердцѣ зародилась надежда.

Пріѣхавъ во дворецъ, герцогъ Козимо, взялъ подъ руку храбраго юношу, вошелъ въ покой, гдѣ сидѣла герцогиня Элеонора съ дочерьми Маріей и Лукреціей, разсказалъ имъ о побѣдѣ и отважномъ храбрецѣ, Гуальтіери Малатеста, главномъ виновникѣ этой славной побѣды.

Юноша въ это время смотрѣлъ на свою обожаемую Марію и сердце его радостно забилось, видя какъ запылало лицо молодой принцессы. Чтобы скрыть свое смущеніе, Малатеста поспѣшилъ стать на колѣни и поцѣловать руку герцогини Элеоноры.

Герцогъ хотѣлъ, чтобы Малатеста въ этотъ день обѣдалъ за его столомъ — необычайная милость, которой удостоивались только великіе князья и близкіе родственники. Онъ также отдалъ приказъ, чтобы на другой день, передъ возвращеніемъ въ армію, Малатеста былъ посвященъ въ рыцари со всей торжественностью подобныхъ церемоній. Герцогъ самъ подарилъ молодому человѣку золотыя шпоры и драгоцѣнную цѣпь для ношенія на шеѣ. Гуальтіери, опьяненный всѣми этими почестями, а главное нѣжной улыбкой Маріи, уже сталъ думать, что исполнилась самая задушевная его мечта. Въ эту минуту никого не было счастливѣе его. Герцогъ Козимо также былъ въ полномъ удовольствіи, главнымъ образомъ потому, что побѣда надъ Строцци и неизбѣжное покореніе Сіены обезпечивали и упрочивали его могущество. Онъ разрѣшилъ народу праздновать три дня, въ теченіе которыхъ прибыли въ Флоренцію плѣнные и взятыя у непріятеля знамена. Первые оказались бѣглыми флорентійцами, а слѣдовательно государственными измѣнниками, ихъ было болѣе ста человѣкъ. Знамена поставили опрокинутыми во дворцѣ, а плѣнныхъ присудили: семерыхъ къ обезглавленію, остальныхъ лишили всѣхъ правъ состоянія.

Маркизъ Мариньяно, разбивъ Строцци, вернулся въ свой лагерь близь Сіены и рѣшилъ довести осажденныхъ до послѣдней крайности. Но тѣ, съ своей стороны, приготовились сражаться до послѣдней капли крови. Граждане рѣшились скорѣе пожертвовать своими женами и дѣтьми, чѣмъ сдаться.

Между тѣмъ, всѣ выходы были тщательно закрыты и въ городѣ начали страдать отъ недостатка съѣстныхъ припасовъ. Комендантъ города, французъ Монлукъ, рѣшилъ удалить всѣ ненужные рты, т. е. стариковъ, женщинъ, дѣтей и всѣхъ, кто неспособенъ носить оружіе. Узнавъ объ этомъ рѣшеніи сіенскаго коменданта, маркизъ издалъ приказъ слѣдующаго содержанія:

„Симъ повелѣвается каждому солдату нашего славнаго войска, находящемуся подъ нашей командой, изъ всѣхъ людей, выходящихъ изъ Сіены, мужчинъ — убивать, за исключеніемъ лицъ способныхъ носить оружіе и солдатъ добровольно возвратившихся, женщинъ, предварительно ограбивши, возвращать обратно въ Сіену. Негодяевъ, несущихъ въ Сіену припасы, непремѣнно убивать, снявъ съ нихъ всю одежду, или препровождать къ намъ, за это будетъ дана награда, смотря по происхожденію доставленной особы. Все это предписываю неукоснительно исполнить, если дорожите милостью его высочества герцога и нашей“.

Печальное зрѣлище представляли несчастные изгнанники изъ города. Ихъ солдаты герцога убивали, грабили, а оставшихся въ живыхъ заставляли возвращаться въ городъ, снова мучиться голодомъ. Многихъ подвергали пыткѣ, чтобы вымучить необходимыя свѣдѣнія и если послѣднія оказывались невѣрными, плѣнныхъ убивали. Поселянъ, старавшихся принести въ городъ припасы, рѣзали безъ всякаго милосердія за исключеніемъ самыхъ молодыхъ, которыхъ оставляли для галеръ герцога. Не одна любовь къ наживѣ заставляла этихъ несчастныхъ подвергаться подобнымъ опасностямъ, но и чувство патріотизма, привязанность къ родному городу Сіенѣ. Многіе шли на явную смерть, но все-таки желали доставить припасы голодающимъ. Всего оригинальнѣе то, что не смотря на эти варварства противники обмѣнивались любезностями. Маркизъ Мариньяно, по случаю кануна Рождества, послалъ Монлуку съ герольдомъ половину оленя, шесть куропатокъ, шесть большихъ бутылокъ вина и шесть хлѣбовъ, чтобы тотъ могъ попировать въ первый день рождественскихъ праздниковъ. Монлукъ всю эту роскошь стола велѣлъ раздать беременнымъ женщинамъ.

Разставивъ пушки на возвышенности, подлѣ Онерванцы, маркизъ началъ бомбардировать городъ. Не смотря на страшное изнуреніе голодомъ, жители Сіены дѣлали частыя вылазки. Но ихъ отчаянное мужество не помогло. Часъ Сіены пробилъ. Всѣ лошади, ослы, кошки, крысы были съѣдены, за каждую крысу платили по одному скуди, а за кошку четыре.

Одно время овощи нѣсколько утоляли голодъ, но и они изсякли, какъ и все остальное. Граждане и солдаты падали мертвые отъ истощенія и слабости. „Не люди, а тѣни обитали въ Сіенѣ“, — говоритъ Ботта, — „но тѣни отчаянныя, готовыя скорѣе идти на смерть, чѣмъ въ неволю“.

Въ 1555 году, апрѣля 17, голодъ наконецъ заставилъ жителей Сіены начать переговоры. Было рѣшено, что императоръ съ удовольствіемъ приметъ подъ свое покровительство городъ Сіену, оставляя ей прежнюю свободу, что онъ прощаетъ ея жителямъ всѣ преступленія, совершенныя ими во время войны, что французы должны покинуть городъ, а солдаты герцога Козимо вступить въ него.

Жители Сіены хорошо знали, что имъ нечего и думать объ обѣщанныхъ свободѣ и амнистіи, а потому большая часть ихъ рѣшила выселиться. Тяжело было видѣть толпу горожанъ, покидавшихъ родину съ своими женами и дѣтьми; между ними было двѣсти сорокъ два благородныхъ семейства и триста сорокъ пять крестьянскихъ. Старухи съ дѣтьми ѣхали на лошадяхъ, которыя были даны имъ побѣдителями изъ сожалѣнія. Молодыя женщины шли пѣшкомъ, неся на головахъ колыбели съ грудными младенцами; мужчины вели подъ руки женъ и дочерей, неспособныхъ идти безъ посторонней помощи, и всѣ они бросали прощальный взглядъ на милый и родной городъ, думая, что никогда болѣе его не увидятъ.

Всѣ эти несчастные трогали даже иностранцевъ, испанскіе солдаты давали имъ хлѣба для подкрѣпленія силъ во время путешествія. Но не смотря на это, въ первый же день умерло пятьдесятъ переселенцевъ отъ голода. Остальные, блѣдные, изнеможенные, походившіе болѣе на мертвецовъ, чѣмъ на живыхъ людей, брели въ Монтанчино, гдѣ еще развѣвалось знамя свободы.

Маркизъ Мариньяно вступилъ въ завоеванный городъ и нашелъ тамъ едва шесть тысячъ жителей, между тѣмъ, какъ передъ войной ихъ было до сорока тысячъ. Улицы были пустынны, такъ какъ оставшіеся граждане сидѣли дома.

Овладѣвъ Сіеной, герцогъ Козимо поспѣшилъ закрѣпить ее за собой со всѣми привилегіями. Онъ тотчасъ же велѣлъ отобрать оружіе у гражданъ и послалъ въ Сіену судью, который своими жестокостями далъ почувствовать, что настала пора повиноваться флорентійскому деспоту. Такимъ образомъ, вопреки договора, отъ старинной свободы Сіены осталось одно воспоминаніе.

Гуальтіери Малатеста, добрый отъ природы и великодушный, воодушевленный благородной любовью къ своей идеальной принцессѣ Маріи, не остался равнодушнымъ къ бѣдствіямъ жителей Сіены. Ему было тяжело видѣть себя не воиномъ, а какимъ-то тюремщикомъ, притѣсняющимъ раззоренный городъ.

По этому, за послѣднее время осады, онъ просилъ маркиза Мариньяно послать его туда, гдѣ бы онъ со щитомъ въ рукахъ могъ стать лицомъ къ лицу съ непріятелемъ. На территоріи Сіены были еще нѣсколько замковъ, занятыхъ солдатами Пьетро Строцци и осаждаемыхъ герцогскими отрядами.

Просьба молодого человѣка была исполнена, и онъ, благодаря своей необыкновенной храбрости, еще разъ имѣлъ случай прославиться.

Когда Сіена сдалась и всѣ ея замки были взяты, для окончанія войны представлялось еще одно препятствіе. Пьетро Строцци съ лучшими своими войсками изъ Монтальчино перешелъ въ Пертерколе, мѣсто большого значенія, такъ какъ отсюда открывался черезъ море свободный путь для помощи со стороны французовъ. Маркизъ Мариньяно двинулся туда, дабы окончательно покорить непріятеля. Разбивъ лагерь на окрестныхъ холмахъ, герцогское войско начало осаду крѣпостей. Самая отборная милиція и лучшая артиллерія были собраны защитниками въ крѣпость Стронко, которая по условіямъ мѣстности и средствамъ обороны была обставлена лучше всѣхъ другихъ. Взятіе этой крѣпости должно было рѣшить судьбу Пертерколе. Маркизъ во что бы то ни стало хотѣлъ ее покорить и въ виду важности предпріятія и большого риска, сопряженнаго съ нимъ, поручилъ это дѣло самому храброму и отважному изъ его подчиненныхъ, т. е. Гуальтьери Малатеста.

Молодой рыцарь не сталъ долго думать. Едва въ крѣпости была пробита первая брешь, Гуальтьери повелъ свой отрядъ на приступъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на цѣлый градъ пуль и камней, сыпавшихся со стороны осаждаемыхъ. Въ отрядѣ наступающихъ было перебито до четырехсотъ тридцати человѣкъ, но отважный Малатеста, не обращая вниманія на опасности, добрался до бреши и, выдержавъ самое отчаянное сопротивленіе непріятеля, проложилъ себѣ путь мечемъ, среди сплошныхъ копій и латъ, сквозь дымъ и градъ пуль и, наконецъ, водрузилъ знамя Флоренціи на гребнѣ крѣпости, но въ ту же минуту упалъ съ прострѣленной грудью.

Крѣпость Стронко была взята; самъ Пьетро Строцци бѣжалъ къ морю. Съ пріобрѣтеніемъ этого важнаго укрѣпленія война кончилась.

Гуальтьери, лежа безъ чувствъ на валу крѣпости, долго оставался безъ помощи, такъ какъ всѣ предполагали, что онъ убитъ. Но вечеромъ, когда друзья его пришли взять дорогіе останки, чтобы предать ихъ съ почетомъ землѣ, они замѣтили, что Гуальтьери живъ. Его тотчасъ же перенесли въ удобное помѣщеніе, сняли латы и оружіе и, благодаря искусству врача, молодой человѣкъ былъ приведенъ въ чувство.

Первое слово, произнесенное раненымъ, было: „Марія“. Къ счастью окружающіе подумали, что Гуальтьери обращается съ молитвой къ пресвятой Мадоннѣ Маріи.

Хирургъ вынулъ пулю и выразилъ надежду спасти раненаго.

Въ продолженіе двухъ недѣль онъ находился между жизнью и смертью, наконецъ, молодость и сила взяли свое, опасность миновала и врачъ уже съ увѣренностью объявилъ, что больной выздоровѣетъ. И дѣйствительно, черезъ мѣсяцъ храбрый побѣдитель Пертерколе всталъ съ постели.

Гуальтьери хотя былъ еще слабъ и блѣденъ, но веселъ и счастливъ. Влюбленному юношѣ приходили въ голову радужныя мечты.

„Что если бы за пролитую кровь мнѣ отдали руку Маріи!“ — думалъ Гуальтьери.

Эта сладкая мечта преслѣдовала его день и ночь, придавала энергію и способствовала выздоровленію. Несчастный юноша надѣялся, а ничто такъ не укрѣпляетъ духъ и тѣло, какъ надежда.

Лишь только докторъ позволилъ ему выѣхать, онъ поспѣшилъ въ Флоренцію, гдѣ его ожидала почетная встрѣча со стороны герцога и любовь прелестной Маріи.

Герцогъ Козимо на этотъ разъ оказалъ еще болѣе почестей побѣдителю Пертерколе. Гуальтьери Малатеста былъ пожалованъ въ капитаны и ему была подарена земля.

Желая имѣть у себя на службѣ такого замѣчательнаго храбреца, герцогъ Козимо приказалъ отвести Гуальтьери помѣщеніе во дворцѣ.

Юноша былъ вполнѣ счастливъ. Ему казалось, что онъ уже близокъ къ осуществленію его завѣтной мечты. И странно, даже грустная Марія развеселилась и стала надѣяться.

VII.
Любовь и смерть.

Изъ рима пришло извѣстіе, что герцогъ Браччіано скоро прибудетъ въ Флоренцію.

Изабелла, переѣхавшая къ роднымъ въ палаццо Питти, не безъ сердечнаго трепета ожидала мужа. Ей не была извѣстна его невѣрность, между тѣмъ сознаніе собственной вины грызло раскаяніемъ ея честную душу. Она мучилась, сознавая, что прось противъ него и, вмѣстѣ съ тѣмъ, приходила въ, д_ОІ» мысли, если онъ откроетъ ея измѣну и захочетъ отомстить любимому ею Троило.

Герцогъ Джіордано пріѣхалъ веселый и безнечный, обнялъ жену, поздоровался съ ея родными, поклонился братьямъ и сестрамъ. На его ясномъ лицѣ не было и тѣни грусти или подозрѣнія. Молодая женщина, видя довѣрчивость мужа, еще болѣе мучилась совѣстью и вся ея ненависть къ этому человѣку вдругъ исчезла. Послушно и кротко она встрѣтила его, какъ провинившаяся раба. Ея поведеніе не внушало ему подозрѣнія, онъ считалъ вполнѣ естественнымъ для жены признавать въ немъ полнаго властелина. Таковъ былъ деспотическій образъ мыслей Паоло Джіордано, внушенный ему съ самого дѣтства.

Онъ повидался, конечно, и съ своимъ двоюроднымъ братомъ Троило. Послѣдній уже давно приготовился къ этой встрѣчѣ, заранѣе изучилъ мимику, жесты, слова, и хорошо съумѣлъ скрыть то, что происходило въ его сердцѣ. Если бы герцогъ Браччіано обладалъ самой тонкой проницательностью, то и тогда онъ не могъ бы ничего открытъ. Его двоюродный братъ говорилъ съ нимъ такъ чистосердечно, такъ откровенно и кротко. Въ дружеской бесѣдѣ герцогъ спросилъ его о поведеніи Изабеллы въ его отсутствіе и, получивъ одобрительный отзывъ, вполнѣ успокоился.

Пробывъ въ Флоренціи не болѣе мѣсяца, Джіордано сталъ готовиться къ отъѣзду въ Римъ, мотивируя свой поспѣшный отъѣздъ главнымъ образомъ тѣмъ, что въ Римѣ совершилось важное событіе. Папа Юлій III умеръ и всѣ, въ особенности аристократы, съ нетерпѣніемъ ожидали собранія конклава. Послѣднее обстоятельство послужило предлогомъ для отъѣзда Джіордано.

Смерть папы Юлія III не мало озаботила также и герцога Козимо; онъ хотя и послалъ въ Римъ двухъ агентовъ, но также просилъ и зятя, имѣвшаго связи среди кардиналовъ, дѣйствовать въ его духѣ. Первымъ условіемъ для герцога Козимо было, чтобы избрали папу сочувствующаго Испаніи и, чтобы совершенно исключили кардинала д’Эсте, истаго француза, добивавшагося быть избраннымъ на папскій престолъ.

Въ виду такихъ соображеній герцогъ Козимо далъ подробныя инструкціи Паоло Джіордано и въ заключеніе замѣтилъ, что онъ и самъ не знаетъ какимъ образомъ завладѣть этимъ мѣшкомъ кошекъ (Sacco di gatti), называемымъ святой коллегіей кардиналовъ^[2].

Герцогъ Браччіано на этотъ разъ уѣхалъ съ своимъ кузеномъ. Троило Орсини благоразумно разсудилъ, что дальнѣйшее его пребываніе въ Флоренціи можетъ возбудить подозрѣнія, чего ему въ его положеніи совсѣмъ не хотѣлось.

Присутствіе мужа повліяло на честную Изабеллу, въ душѣ ея произошло раскаяніе, и она легко перенесла разлуку съ Троило, надѣясь, что это избавитъ ее отъ дальнѣйшаго паденія и дала себѣ слово сдѣлаться самой вѣрной женой.

Но могла ли быть тверда въ своемъ рѣшеніи бѣдная, молодая женщина, безпрестанно покидаемая своимъ мужемъ?

Взглянемъ поближе на Изабеллу, мы знаемъ ее только съ внѣшней стороны. Разсмотримъ среду, въ которой вращалась эта замѣчательная особа, — среду, имѣвшую роковое вліяніе на ея внутреннее развитіе.

Принцесса Изабелла обладала натурой, сложившейся изъ крайне разнородныхъ элементовъ; въ сущности она была одной изъ тѣхъ женщинъ, которыми изобиловалъ высшій кругъ общества XVI столѣтія. Впечатлительная и чувственная, увлекающаяся всѣмъ прекраснымъ какъ въ литературѣ, такъ и въ искусствѣ, безъ религіозныхъ вѣрованій, замѣнявшихся въ ней католическимъ ханжествомъ разнузданнаго общества, въ душѣ сочувствовавшаго реформамъ. Вотъ типъ женщины XVI столѣтія, къ которому принадлежала Изабелла. Это было время, когда мужья, отцы и братья заботились лишь о томъ, чтобы женщины не запятнали ихъ именъ и за преступную любовь неизбѣжно слѣдовала кровавая месть. Катерина, герцогиня Амальфи, вдова Ольфоша Пиколомини, полюбившая Антоніо Болонья, была задушена по приказанію родныхъ съ двумя малолѣтними дѣтьми. Такъ же кончила Віолонте ди-Кордова, жена Карафа неополитанскаго, убитая въ своемъ собственномъ домѣ, за ея незаконную любовь къ одному изъ служащихъ. Легкомысленная и увлекающаяся любовными интригами Ипполита Пассероти изъ Болоньи была обезглавлена палачемъ за то, что подсыпала ядъ въ кушанье мужа, Юлія Караччіоло, бѣжавшая съ любовникомъ Гуальфіери, была настигнута и зарѣзана своими родными братьями. Марія Давалось, жена Карла Джезуальдо князя Веноза, находившаяся въ преступной связи съ Фабриціо Карафа, застигнутая мужемъ на мѣстѣ преступленія, была убита ружейнымъ выстрѣломъ, любовникъ же ея былъ пригвожденъ Венозою кинжаломъ къ полу и, какъ разсказываютъ, долго мучился, извиваясь въ предсмертныхъ конвульсіяхъ.

Такихъ исторій кровавой мести можно насчитать тысячи.

Но не смотря на всѣ эти страшныя преслѣдованія и наказанія, женщины того времени, начиная отъ Лукреціи Борджіа, Туліи д’Арагона, Гаспари Стамна, Проперціи ди-Росса, предавались свободной и перемѣнной любви съ безпечностью танцующихъ надъ пропастью.

Ихъ не останавливало религіозное чувство, оно давно было утрачено, стыдливость также была заглушена общей безнравственностью, опасеніе кары нетолько не останавливало ихъ, но напротивъ еще усиливало прелесть соблазна.

Конечно, и въ тѣ времена общей распущенности нравовъ были исключенія; такъ напримѣръ, Викторія Колонна и Вероника Гамборо изъ культа супружеской любви рѣзко выдѣлялись среди всеобщаго разврата. Несомнѣнно въ числѣ ихъ была бы и Изабелла Медичи, еслибъ иначе сложились обстоятельства. Еслибы человѣкъ, за котораго она вышла, любилъ ее, окружилъ нѣжнымъ вниманіемъ и съумѣлъ сдѣлать семейный очагъ пріятнымъ, — Изабелла была бы примѣрная жена и прекрасная мать. Но мы знаемъ какова была ея судьба и какъ относился къ ней герцогъ Браччіано. Послѣ равнодушнаго и грубаго мужа, она увидѣла страстно любящаго, нѣжнаго и изящнаго поклонника. Сердце молодой женщины было побѣждено и паденіе сдѣлалось неизбѣжнымъ. Забывъ разъ супружескія обязанности, разорвавъ вѣнокъ идеальной непорочности, могла ли Изабелла остановиться?

На первое паденіе ее подтолкнуло сердце, но осталось еще два сильныхъ искусителя: воображеніе и чувственность. Развратъ въ Флоренціи главнымъ образомъ гнѣздился при дворѣ. Конечно, жизнь матери могла бы для Изабеллы служить примѣромъ, если бы она пожелала имъ руководствоваться. Элеонора Толедская была однимъ изъ исключеній, о которыхъ мы говорили. Къ сожалѣнію, ея самыми близкими подругами были Юлія Вителли и Джиневра Валори — любовницы братьевъ, женщины привыкшія играть самыми священными обязанностями.

Вителли нагло проявляла свою развращенность. Валори старалась скрыть ее подъ личиной притворства, а между тѣмъ превосходила подругу самымъ утонченнымъ развратомъ.

Братья Изабеллы, ухаживая за красавицами, нерѣдко вовлекали и сестру въ тайны ихъ любовныхъ похожденій. Она также переодѣвалась въ мужское платье, принимала участіе въ ихъ прогулкахъ и свиданіяхъ и тѣмъ способствовала, конечно, сама того не сознавая, любовнымъ интригамъ. Изабелла, живая и веселая отъ природы, мало-по-малу вошла во вкусъ этихъ развлеченій, въ которыхъ сначала участвовала лишь въ угоду братьямъ, а потомъ ей и самой очень понравилась эта жизнь вѣчныхъ маскарадовъ и увеселеній. Сначала Изабелла веселилась какъ ребенокъ, ея поведеніе было безупречно, тѣмъ не менѣе путь, на который ее толкнули братья и милыя подруги, велъ къ паденію. О Троило она начала также мало думать, какъ о своемъ супругѣ Паоло Джіордано.

Послѣ взятія Сіены, маркизъ Мариньяно, удрученный болѣзнью, сложилъ съ себя командованіе герцогскими войсками, и на его мѣсто былъ назначенъ Кіаянино Вителли. Новому главнокомандующему пришлось покинуть Флоренцію и отправиться охранять берега Тосканы, которымъ угрожалъ турецкій флотъ, вступившій въ союзъ съ французскимъ на Тиренскомъ морѣ.

Отъѣздъ мужа окончательно освободилъ Юлію отъ оковъ приличія и осторожности. Она, нисколько не стѣсняясь, публично выказывала свою любовную связь съ дономъ Гарціа де-Медичи, затѣмъ вскорѣ сошлась на самую короткую ногу и съ его братомъ, кардиналомъ. Связь съ послѣднимъ Юлія держала въ секретѣ, боясь скандала со стороны дона Гарціа, который, не смотря на свою молодость, былъ необузданнаго характера.

Интереснѣе всего то, что оба брата повѣряли свои секреты Изабеллѣ, посвящали ее въ тайны любовныхъ интригъ, веселыхъ похожденій и т. д., считая сестру, какъ бы сочувствующей соучастницей своихъ ухаживаній и безнравственныхъ затѣй.

Въ жилахъ Изабеллы также текла горячая кровь Медичи.

Сестра Марія въ свою очередь повѣряла ей свою сердечную тайну. Мечтательная дочь герцога Козимо искренно любила Гуальтьери Малатеста и это чувство поддерживало въ ней надежду, хотя и весьма слабую, соединиться узами брака съ храбрымъ юношей. Своей отвагой Гуальтьери заслужилъ золотыя шпоры, землю и славное имя. Но какая пропасть еще отдѣляла его отъ Козимо, на главѣ котораго, кромѣ герцогской короны Флоренціи, еще сіяла корона Сіены, пожалованная ему императоромъ. Храброму Малатеста хотѣлось испросить позволенія отправиться воевать въ императорскомъ отрядѣ, сражавшемся съ французскими войсками; онъ надѣялся, авось ему удастся на земляхъ Фландріи, гдѣ Эммануилъ Филиберто Савойскій отвоевалъ владѣнія, потерянныя отцомъ, — возстановить прежнее могущество своего имени. Всѣ эти планы и предположенія Марія повѣряла сестрѣ и просила у нея совѣта.

— Благородное сердце, — говорила Изабелла, — да ниспошлетъ ему небо силъ! — Но я не думаю, чтобы онъ могъ когда-нибудь достигнуть своей цѣли, — продолжала она. — Прошло то время, когда храбрецы завоевывали себѣ мечемъ княжеское достоинство. Теперь короны добываются не иначе какъ путемъ гнусныхъ интригъ, преступленій и взаимнаго грабежа. Что толку въ его храбрости? Лучше бы онъ былъ незаконнымъ сыномъ папы или любовнымъ факторомъ короля. Обладай Гуальтьери отвагой Сфорцо и прямотой Баярда все-таки безъ княжеской короны ему не получить твоей руки. Въ этомъ я тебя могу увѣрить. Ты знаешь отца. Что для него дочери? Онъ смотритъ на нихъ какъ на средство къ заключенію союзовъ, упрочивающихъ его тронъ. Ты видѣла какъ онъ поступилъ со мной. Взяли ли на себя трудъ справиться о моихъ чувствахъ и о томъ любитъ ли меня герцогъ Браччіано? Ни мало, дѣло шло только о союзѣ двухъ князей, не болѣе.

Марія, слушая сестру, глубоко вздыхала.

— Бѣдная, бѣдная Марія, — добавила Изабелла, — одно только могу тебѣ посовѣтовать: вырви съ корнемъ изъ сердца эту несчастную любовь. Она не принесетъ тебѣ ничего, кромѣ горя.

— Но еслибъ возможно было воспользоваться твоимъ совѣтомъ, — отвѣчала Марія, — развѣ я стала бы счастливѣе отъ этого? Пусть я обречена на горе и страданіе, оставь мнѣ по крайней мѣрѣ вѣру въ благородную привязанность, въ возвышенность чувства, въ поэзію жизни!

Вскорѣ послѣ разговора двухъ сестеръ, Изабелла, отъ которой не было тайны при дворѣ, узнала отъ брата Франческо, что феррарскій посолъ, не за долго передъ тѣмъ прибывшій въ Флоренцію, подъ предлогомъ передачи поздравленія Козимо отъ имени герцога Эрколе д’Эсте по случаю взятія Сіены, имѣетъ тайное порученіе предложить властителю Флоренціи бракъ между его дочерью, Маріей Медичи, и наслѣднымъ принцомъ Феррары Альфонсомъ. Не могло быть сомнѣнія, что герцогъ Козимо дастъ свое согласіе, такъ какъ узы родства съ фамиліей д’Эсте были для него крайне выгодны.

Изабелла немедленно передала это извѣстіе Маріи, которая была поражена имъ, какъ громомъ.

Теперь уже нельзя было отпускать Гуальтьери на войну, каждая минута была дорога, такъ какъ разъ данное герцогомъ слово уничтожало всякія надежды. Надо было сдѣлать послѣднюю попытку, поставить все на карту — переговорить лично съ самимъ герцогомъ.

Сестры обратились къ матери, умоляя ее объясниться съ отцомъ. Герцогиня Элеонора пришла въ ужасъ отъ ихъ смѣлости и нетолько отказала въ своемъ содѣйствіи, но горячо убѣждала Марію оставить свой безумный замыселъ.

Тогда Марія стала упрашивать сестру, ради ея любви къ ней, объясниться съ отцомъ. Но Изабелла хорошо помнила гнѣвъ родителя, когда она рѣшилась высказать свои чувства, въ виду брака съ герцогомъ Браччіано, и онъ тогда наотрѣзъ отказалъ ей.

Гуальтьери Малатеста присутствовалъ при этомъ послѣднемъ совѣщаніи сестеръ.

— Я берусь перенести гнѣвъ герцога, — сказалъ онъ, — и прямо буду просить руки его дочери. Въ моихъ жилахъ также течетъ княжеская кровь и имя мое извѣстно въ Италіи. Въ чемъ онъ можетъ упрекнуть меня — въ чрезмѣрной гордости? Но вѣдь храбрымъ подобаетъ быть гордымъ.

Обѣ сестры сначала испугались смѣлости, съ которой молодой капитанъ идетъ на встрѣчу гнѣву герцога Козимо. Но затѣмъ стали надѣяться, что его благородная отвага, быть можетъ, умилостивитъ герцога, не лишеннаго нѣкоторой доли великодушія, и что эта смѣлая мѣра можетъ оказаться дѣйствительнѣе слезъ и просьбъ его собственныхъ дѣтей. Такимъ поступкомъ Гуальтьери выказывалъ благородство своей души, прямоту и чистосердечіе, а все это могло расположить герцога въ его пользу. Вѣдь Малатеста былъ не первый встрѣчный, а храбрый побѣдитель Сканнагалло и Пертерполе, удостоившійся отъ герцога похвалы и разныхъ почестей. Развѣ оказанныя имъ услуги не служатъ залогомъ еще многихъ другихъ въ будущемъ?

Если Гуальтьери не имѣетъ могущественной родни, за то онъ готовъ служить герцогу своей шпагой, вѣрнымъ, преданнымъ сердцемъ и испытанной храбростью. Развѣ все это не представляетъ въ будущемъ столько же, если не болѣе, выгодъ, чѣмъ союзъ съ племянникомъ Борджіа^[3].

Въ виду всѣхъ этихъ соображеній, обѣ сестры склонились на сторону Гуальтьери и рѣшили, чтобы онъ шелъ прямо къ герцогу и съ скромнымъ достоинствомъ просилъ руки его дочери Маріи.

Самымъ худшимъ исходомъ этого дѣла, разсуждали сестры, можетъ быть отказъ, или, минутный гнѣвъ. Во всякомъ случаѣ необходимо было выйти изъ ужаснаго состоянія неизвѣстности.

При томъ не было времени для долгихъ размышленій, потому что угрожавшая опасность была неминуема.

Въ назначенный день, Изабелла, наблюдавшая каждое утро за расположеніемъ отца, удостовѣрилась, что онъ былъ въ духѣ. Она сама проводила Гуальтьери въ апартаменты герцога Козимо, испросила для него аудіенцію и, стараясь ободрить его взглядомъ, оставила наединѣ съ отцомъ.

Флорентійскій деспотъ встрѣтилъ весело и привѣтливо своего храбраго капитана.

— Добро пожаловать, храбрый Малатеста! — сказалъ онъ. — Высовременемъ будете главнокомандующимъ всей моей милиціи и тогда, мой милый Гуальтьери, мы произведемъ большіе перевороты. У насъ не мало безпокойныхъ сосѣдей. Ихъ необходимо покорить всѣхъ разомъ.

Затѣмъ, подойдя ближе къ молодому человѣку, герцогъ сказалъ ему на ухо:

— Капитанъ! я берегу васъ для завоеванія Лукки.

— Я всегда буду почитать великой честью служить вашей свѣтлости, — отвѣчалъ Гуальтьери.

Поговоривъ еще нѣкоторое время о воинственныхъ планахъ герцога, Малатеста, улучивъ благопріятную минуту, сталъ на колѣна и сказалъ:

— Мой герцогъ, мой повелитель, я пришелъ молить васъ о милости.

— О милости? Говорите. Я готовъ исполнить для васъ все, какъ для своего сына.

— Ваша свѣтлость, моя просьба можетъ показаться вамъ дерзновенной… Награда, которую я хочу просить васъ, далеко превосходитъ мои ничтожныя заслуги; но я торжественно обѣщаю, что въ будущемъ съумѣю заслужить ее.

— Да говорите же, сынъ мой. Никакая ваша просьба не покажется мнѣ слишкомъ смѣлой.

— Еще разъ прошу прощенья за мою дерзость. Но когда вы узнаете, какое высокое чувство меня вдохновляетъ, вы навѣрное не будете гнѣваться.

Всѣ эти мольбы сильно возбуждали любопытство герцога. Козимо, но онъ никакъ не подозрѣвалъ о чемъ шла рѣчь.

— Да ну же говорите. Что бы вы не просили, я заранѣе прощаю вамъ, — вскричалъ нетерпѣливо герцогъ.

— Вы позволяете, да будетъ такъ. Ваша свѣтлость, я прошу у васъ руки вашей дочери Маріи.

Если бы въ эту минуту Малатеста увидалъ лицо и глаза герцога Козимо, онъ бы понялъ, какой страшный взрывъ гнѣва разразился въ душѣ флорентійскаго деспота, но Козимо стоялъ въ это время отвернувшись. Пересиливъ первый приливъ негодованія, герцогъ сказалъ, не поворачивая головы:

— Просьба, дѣйствительно, очень смѣлая. Относительно Маріи я имѣю другіе планы.

— Я это хорошо понимаю. Отъ васъ зависитъ посадить принцессу Марію на княжескій тронъ и сдѣлать ее повелительницей. Князья и герцоги, одни передъ другими, будутъ добиваться чести получить руку дочери герцога Флоренціи и Сіены. Я, хотя и происхожу отъ знатнаго рода, въ настоящую минуту ничего не могу предложить вашей свѣтлости, кромѣ клятвы, служить вамъ вѣрой и правдой и своимъ мечемъ способствовать къ увеличенію вашихъ владѣній и могущества.

Козимо употреблялъ неимовѣрныя усилія, чтобы казаться спокойнымъ.

— А Марія знаетъ о вашемъ желаніи? — спросилъ онъ.

— Великій герцогъ! Я пришелъ сюда не для того, чтобы васъ обманывать. Принцесса Марія знаетъ о моемъ намѣреніи и присоединяетъ свои мольбы къ моимъ.

— Ахъ, ты, негодная собака, подлый измѣнникъ, — заревѣлъ Козимо Медичи, выхватывая шпагу и бросаясь на стоявшаго на колѣняхъ юношу, желая его заколоть.

Въ это время отворилась дверь, вбѣжала Изабелла и удержала руку отца.

— Прочь! — вскричалъ. Козимо. — И ты за одно съ ними. Вы всѣ соединились, чтобы позорить меня! Оставь меня, говорю тебѣ. Ко мнѣ, стража! ко мнѣ! — кричалъ герцогъ.

Часовой, стоявшій у дверей вбѣжалъ въ комнату.

— Сейчасъ позвать ко мнѣ капитана дворца, — приказывалъ Козимо, вкладывая свою шпагу въ ножны.

Затѣмъ сталъ молча ходить большими шагами по комнатѣ. Изабелла боялась дышать. Малатеста, поднявшись, также молчалъ.

Явился капитанъ дворцовой стражи; герцогъ, указавъ ему на Гуальтьери, сказалъ:

— Возьмите его, онъ виновенъ въ измѣнѣ. Отведите его въ тюрьму.

Малатеста, по знаку капитана, отдалъ ему шпагу и послѣдовалъ за нимъ.

Съ этого дня никто не слыхалъ болѣе о капитанѣ Гуальтьери Малатеста. Его заперли въ одну изъ самыхъ страшныхъ подземныхъ тюремъ, гдѣ производились ужасныя тайныя пытки. Былъ ли несчастный юноша изгнанъ изъ Флоренціи съ запрещеніемъ когда-либо возвратиться туда подъ страхомъ смерти? Замученъ ли былъ палачами? Или самъ покончилъ съ собой? Все это покрыто непроницаемой тайной.

Несчастная Марія горько плакала и скрывала свои слезы, какъ преступленіе.

Въ одинъ прекрасный день отецъ потребовалъ ее къ себѣ и, сурово сдвинувъ брови, объявилъ, что должно состояться ея обрученіе съ Альфонсомъ д’Эсте, герцогомъ Феррары.

Молодая принцесса упала на колѣни и съ отчаянной мольбой простерла руки къ отцу. Ея нѣмое страданіе, исхудалое лицо, полное горя, могли тронуть самое ледяное сердце.

— Ты что просишь? — крикнулъ отецъ, бросая молніеносные взгляды на дочь.

— Я не рождена для свѣтлыхъ радостей, — отвѣчала несчастная, — умоляю васъ, позвольте мнѣ вступить въ монастырь.

— Ты съума сошла. Черезъ мѣсяцъ, — слышишь ли? — черезъ мѣсяцъ ты будешь женой герцога Феррары.

Высказавъ это рѣшеніе, Козимо грознымъ жестомъ указалъ дочери на дверь, что исключало всякую надежду на измѣненіе воли деспота.

Марія, шатаясь, ушла. Придя къ себѣ въ комнату, она упала на постель, ее била лихорадка, чрезъ нѣсколько дней она встала, но снова заболѣла и принуждена была снова лечь въ кровать. На этотъ разъ ей уже не суждено было оправиться; несчастная принцесса Марія умерла и была похоронена на кладбищѣ въ С. Лоренцо.

Смерть молодой дѣвушки была внезапная и таинственная. Носились слухи, что она погибла отъ яда, даннаго ей самимъ герцогомъ, ея отцомъ, чтобы наказать за любовь къ Малатеста и за непокорность родительской волѣ, — не желаніе покойной выйти замужъ за Альфонса д’Эсте, съ которымъ она была торжественно обручена. Можетъ быть, основаніемъ этихъ слуховъ было то, что Козимо Медичи славился какъ великій знатокъ ядовъ, испытавшій ихъ страшное дѣйствіе на самыхъ близкихъ своихъ родственникахъ. Другіе же утверждали, что несчастная принцесса, которой было отказано въ ея просьбѣ вступить въ монастырь, сама достала ядъ и отравилась. Во всякомъ случаѣ преждевременная смерть Маріи легла кровавымъ пятномъ на совѣсти ея отца, флорентійскаго деспота. Во дворцѣ Медичи не было недостатка въ ядахъ, а потому ничего нѣтъ удивительнаго, если Марія, доведенная до полнаго отчаянія, добыла смертоноснаго снадобья и сама отравилась.

Смерть Маріи не уничтожила плановъ герцога Козимо породниться съ герцогомъ Феррары, онъ обѣщалъ Альфонсу д’Эсте руку своей третьей дочери Лукреціи.

Но что-то роковое тяготѣло надъ союзомъ д’Эсте съ Медичи. Лукреція почти ребенкомъ вышла замужъ за герцога Феррары. Но не прошло и года, какъ молодая скончалась, отравленная мужемъ за нарушеніе супружеской вѣрности^[4].

VIII.
Пажъ.

Нельзя не задумываться надъ событіями XVI вѣка. Личности, фигурировавшія въ эту эпоху, совмѣщали въ себѣ въ одно и то же время совершенно различные элементы: звѣрство и элегантность, первобытную жестокость съ самой утонченной вѣжливостью. Эти люди безпечно веселились и прыгали среди безпрерывныхъ войнъ, убійствъ и разныхъ бѣдъ и несчастій.

Въ высшей степени интересна жизнь владѣтельныхъ семействъ этой эпохи, какъ напримѣръ: Борджіа, Фарнезе, Медичи, д’Эсте. Гонзаго и пр. Цѣлая серія кровавыхъ битвъ, семейныхъ драмъ, служила какъ бы основой всей ихъ жизни, тѣмъ не менѣе эти люди проводили все свое время въ веселостяхъ, роскошныхъ пирахъ, нѣжной любви, охотахъ, празднествахъ, безпечно прыгая подъ музыку на вулканѣ^[5]. Смерть близкаго дорогого лица недолго омрачала жизнь вѣчно празднующихъ, слезы быстро высыхали.

Изабелла была вѣрна культу своего времени. Трагическая смерть ея двухъ сестеръ не надолго отвлекла ее отъ веселой жизни и страсти къ удовольствіямъ. Распущенность флорентійскаго двора, участіе Изабеллы въ любовныхъ похожденіяхъ братьевъ, какъ нельзя болѣе способствовали желаніямъ юной герцогини.

Нельзя обвинять только однихъ братьевъ въ заблужденіяхъ Изабеллы: вся среда той эпохи способствовала паденію этой прелестной грѣшницы. Исторически дознано, что герцогиня Браччіано въ этотъ непродолжительный періодъ времени перемѣнила много любовниковъ и даже имѣла нѣсколькихъ незаконныхъ дѣтей.

Во имя истины и нашего желанія держаться историческихъ фактовъ, а не вымысла, мы не можемъ не приподнять завѣсы, скромно набросанной современными хроникерами, на поведеніе прелестной герцогини Изабеллы.

Въ числѣ министровъ герцога Козимо былъ одинъ, пользовавшійся его особымъ довѣріемъ. Ему поручалъ онъ самые щекотливые переговоры и награждалъ почестями. Это былъ человѣкъ ученый и замѣчательно ловкій дипломатъ, звали его Леліо Торелло, родомъ изъ Фано^[6]. Леліо уже служилъ при отцѣ герцога Джіованни Медичи, знаменитомъ вождѣ черной партіи, въ качествѣ слѣдователя. Затѣмъ при папѣ Климентѣ VII (Медичи) былъ губернаторомъ Бенвенуто; назначенный герцогомъ первымъ секретаремъ двора, онъ руководилъ дѣйствіями Козимо и знакомилъ его съ законами и политикой. У Леліо былъ сынъ по имени Торелло, юноша красивой наружности и очень умный.

Состоя посломъ при дворѣ герцога, красивый, хорошо воспитанный и изящный Торелло, былъ очень любимъ и ласкаемъ самой герцогиней Элеонорой. Она отличала юношу какъ своего родного сына, говоритъ историкъ, за его рыцарскій духъ и прекрасныя манеры.

Очаровательный образъ герцогини Браччіано овладѣлъ воображеніемъ Торелло съ первыхъ же дней его вступленія въ палаццо Питти. Она казалась ему лучшей женщиной въ цѣломъ мірѣ, воплощеніемъ поэзіи, идеаломъ всего прекраснаго. Въ глубинѣ души затаивъ незаконное чувство, молодой пажъ старался не выказывать его наружу. Но сердце страстно влюбленнаго юноши ему измѣняло. При встрѣчѣ съ герцогиней Изабеллой онъ трепеталъ, измѣнялся въ лицѣ, блѣднѣлъ и опускалъ глаза. Прислуживать герцогинѣ составляло высшимъ наслажденіемъ для влюбленнаго пажа и, вмѣстѣ съ тѣмъ, страстной мукой, въ особенности когда онъ имѣлъ счастье прикасаться къ ея рукѣ, подсаживая на лошадь. Изабелла, уже опытная въ любви, не могла не замѣтить чувства благоговѣйнаго восторга, внушеннаго ею юному Торелло. Сначала это льстило самолюбію молодой женщины, забавляло ее, она съ любопытствомъ слѣдила за развитіемъ чувства влюбленнаго юноши и хотя не поощряла его, но и не избѣгала встрѣчи съ Торелло, не опускала глазъ передъ его пламенными взглядами. Впослѣдствіи обстоятельства перемѣнились и герцогиня Браччіано полюбила Торелло и отдалась ему.

Сближеніе ихъ началось во время занятій музыкой. Открывъ у молодого человѣка хорошій голосъ, Изабелла стала преподавать ему уроки пѣнія. Эти занятія, какъ нельзя болѣе, способствовали развитію чувства любви, какъ въ ученикѣ, такъ и въ учительницѣ. Во время занятій они сидѣли вдвоемъ: одна съ лютней въ рукахъ, другой съ нотами, пѣли дуэты, близко склонялись другъ къ другу, глядя въ нотную тетрадь, ихъ горячее дыханіе волновало кровь, заставляло страстно биться юныя сердца и дѣло кончилось тѣмъ, что молодой пажъ полюбилъ еще сильнѣе герцогиню и послѣдняя не осталась равнодушна къ его чувству.

Одно сознаніе быть любимой располагаетъ женщину въ пользу любящаго ее человѣка, и такъ именно, а не иначе, объясняетъ Данте паденіе несчастной Франчески. Къ тому же Торелло былъ красивъ, уменъ, образованъ и изященъ, а Изабелла страстно жаждала наслажденій любви. Тѣмъ не менѣе ни онъ, ни она, не искали сближенія. Чувству истинной любви свойственна сдержанность, при томъ же Торелло былъ юношески застѣнчивъ и робѣлъ предъ высокопоставленной синьорой, безмолвно преклоняясь передъ ея высокимъ умомъ и дивной красотой. Изабеллу обуздывало чувство собственнаго достоинства и гордость, которую не могла заглушить въ ней даже сила страсти.

Въ такомъ положеніи находились дѣла влюбленныхъ, когда Троило Орсини вернулся въ Флоренцію, полный сознанія гордаго владычества, столь свойственнаго мужчинѣ, разъ обладавшему женщиной законно или незаконно. Орсини уже не руководило поэтическое, возвышенное желаніе первыхъ изліяній любви. Теперь нѣчто совсѣмъ иное его влекло къ Изабеллѣ. Ему хотѣлось осушить до дна чашу разъ извѣданныхъ наслажденій, снова испытать блаженство, которымъ были озарены лучшіе дни его жизни.

Но увы! прошлое никогда не повторяется. Послѣ свиданія съ Изабеллою, Троило убѣдился, что она совсѣмъ не та, какою онъ зналъ ее прежде. Это была уже не страстная женщина, жертвующая своей добродѣтелью въ порывѣ непреодолимаго чувства любви. Передъ нимъ стояла не прежняя наивно-застѣнчивая, любящая Изабелла, а женщина, жаждущая наслажденій, способная ласкать одного и въ то же время мечтать объ объятіяхъ другого. Такое пагубное вліяніе имѣла на эту чистую душу окружающая зараженная атмосфера.

Еслибы Троило нашелъ Изабеллу все еще влюбленною и мечтающей о немъ, то любовь его прошла бы; мужчины почти всѣ, за весьма незначительнымъ исключеніемъ, охладѣваютъ къ женщинамъ, добившись ихъ истиннаго чувства и также мало дарятъ вниманіемъ предметъ своего недавняго обожанія, какъ султанъ красавицъ своего гарема.

Насколько позволялъ этикетъ двора, Троило искалъ свиданія съ Изабеллой, но въ этихъ таинственныхъ встрѣчахъ ласки уже смѣнились упреками и нѣжныя увѣренія въ любви страшными угрозами мести въ случаѣ измѣны.

Отъ хитраго и подозрительнаго Троило не ускользнула любовь Торелло къ герцогинѣ, и онъ гордымъ тономъ повелителя запретилъ ей приближать къ себѣ молодого пажа. Въ отвѣтъ на это приказаніе бывшаго любовника, красавица Изабелла презрительно улыбнулась и молча кивнула головой въ знакъ согласія. Торелло въ свою очередь съ ясновидѣніемъ любящаго угадалъ таинственную связь, соединявшую Троило съ любимой имъ женщиной, и возненавидѣлъ его всѣми силами своей души.

Такое взаимное настроеніе этихъ двухъ мужчинъ служило поводомъ къ безпрестаннымъ столкновеніямъ и самымъ непріятнымъ сценамъ. Орсини злобно косился на Торелло, а тотъ, вмѣсто того, чтобы опускать глаза, пристально, въ упоръ смотрѣлъ на него, какъ бы принимая вызовы и отвѣчая угрозой на угрозу.

Одинъ разъ Троило засталъ Изабеллу за урокомъ пѣнія, именно въ тотъ моментъ, когда влюбленный пажъ пожиралъ пламенными глазами красавицу-учительницу. Въ бѣшеной ревности Троило рѣзкимъ тономъ велѣлъ ему удалиться. Но Торелло приказанія не исполнилъ, не обративъ на него никакого вниманія, и удалился лишь тогда, когда Изабелла кротко попросила его уйти.

Другой разъ, войдя въ апартаменты Изабеллы, Троило засталъ тамъ пажа и, чтобъ унизить его, снялъ шпагу и велѣлъ ему какъ лакею отнести ее въ другую комнату. Торелло, не желая огорчить Изабеллу, сдержалъ себя, принялъ шпагу и направился къ дверямъ, тогда Троило крикнулъ ему вслѣдъ, чтобы онъ несъ осторожнѣе шпагу и не уронилъ ее. Молодой человѣкъ не выдержалъ, выхватилъ шпагу изъ ноженъ, повернулся къ обидчику и сказалъ, что не только умѣетъ держать шпагу, но даже можетъ и направить ее противъ того, кто его оскорбляетъ. Говоря это, Торелло съ такой силой и ловкостью взмахнулъ шпагой, что Орсини долженъ былъ убѣдиться, какъ искусно владѣетъ оружіемъ его соперникъ.

Въ это время герцогъ Козимо отдалъ приказаніе всему двору перебраться на жительство въ замокъ Розиньяно, возлѣ Гроссето. Стояла осень и переѣздъ былъ весьма удобенъ для охоты, которую герцогъ страстно любилъ. Въ это лѣсное убѣжище перебрались герцогиня Элеонора, Изабелла, Гарціа, Джіованни, Фердинандъ и Пьетро. Изъ герцогскаго семейства отсутствовалъ только старшій сынъ, Франческо, посланный отцомъ ко двору испанскаго короля Филиппа II, сына Карла I, для ознакомленія съ европейской политикой.

Троило Орсини, не получивъ приглашенія, не могъ присоединиться къ свитѣ и страшно терзался мыслью, что туда ѣдетъ Торелло въ качествѣ пажа. Кромѣ того, его кровно оскорбила Изабелла, не согласившаяся остаться въ Флоренціи, не смотря на его самыя горячія просьбы.

Ревнивецъ былъ убѣжденъ, что Изабелла нарочно переѣзжаетъ въ Розиньяно, чтобы тамъ на свободѣ, безъ всякаго стѣсненія отдаться пажу. Эта мысль мучила Орсини, не давала ему покоя, и онъ въ душѣ поклялся отмстить.

Но Изабелла вовсе объ этомъ не думала; ей просто хотѣлось насладиться природой, охотой и быть въ кругу родныхъ. Тѣмъ не менѣе среди очаровательной, хотя и дикой природы, любовь молодого Торелло приняла идилическій оттѣнокъ, восхищавшій пламенную фантазію поэтической Изабеллы. Улыбающаяся природа дѣйствовала на страстно влюбленнаго юношу, и онъ, окруженный таинственной прелестью лѣса, хотя еще болѣе конфузился, но сердце его жаждало взаимности; Изабелла все это видѣла и въ душѣ рѣшила осчастливить интереснаго юношу.

Недалеко отъ Розиньяно жила Юлія Вителли. Между тѣмъ, какъ мужъ ея воевалъ съ графомъ Питильяно, эта легкомысленная красавица, какъ мы знаемъ, была любима обоими братьями, Гарціа и Джіованни. Первый изъ нихъ уже давно пользовался ея милостями, второй, недавно полюбившій ее, добивался того же, чѣмъ пользовался братъ.

Кокетливая Юлія въ совершенствѣ умѣла распредѣлять встрѣчи и кружить головы обоимъ братьямъ. Новаго любовника она увѣряла, что прекратила всѣ отношенія съ старымъ и что принадлежитъ ему одному. А Гарціи говорила, что онъ безраздѣльно владѣетъ ея сердцемъ.

И такъ Розиньяно сдѣлалось гнѣздомъ любви и празднествъ, гдѣ нѣжные, любовные вздохи, трепетные поцѣлуи, тихо раздававшіеся въ густой тѣни растеній, смѣнялись шумными охотничьими пирами, веселой музыкой среди темнаго лѣса, освѣщаемаго тысячами факеловъ.

Но судьбѣ угодно было прервать любовныя наслажденія и веселыя празднества ужасной трагедіей.

IX.
Бесѣдка.

Съ тѣхъ поръ какъ молодой кардиналъ Медичи влюбился въ Юлію Вителли, его отношенія къ Джиневрѣ Валори стали постепенно охлаждаться, и наконецъ совершенно прервались безъ всякаго кризиса и сценъ, какъ это обыкновенно бываетъ съ угасающей любовью. Джиневра, какъ истинное дитя своего вѣка, чувствовавшая отвращеніе къ продолиривязанностямъ, скоро утѣшилась и стала интриги.

Между тѣмъ замѣтивъ, что ея бывшій любовникъ серьезно вздыхаетъ по ея пріятельницѣ Юліи, она страшно разсердилась; ее мучила не ревность, а досада и зависть, что красота другой могла затемнить ея могущественныя чары. Когда герцогское семейство переѣхало въ Розиньяно, а съ нимъ вмѣстѣ и красавица Юлія перебралась въ свою виллу Вальерде, по сосѣдству съ герцогскимъ замкомъ, побѣдоносно увлекая за своей колесницей двухъ братьевъ Медичи, — Валори осталась въ Флоренціи обдумывать въ тайнѣ свой планъ мщенія. Обсудивъ все самымъ обстоятельнымъ образомъ, она скромно отправилась въ сопровожденіи только одного слуги въ виллу Вителли.

Джиневра хотѣла этимъ сюрпризомъ обрадовать свою дорогую пріятельницу. Юлія, хотя и не была довольна такимъ неожиданнымъ пріѣздомъ ея интимной подруги, тѣмъ не менѣе приняла ее съ распростертыми объятіями и выразила непритворную радость видѣть ее у себя въ домѣ. Гостьѣ отвели лучшія комнаты въ палаицо и приставили къ ней ловкихъ горничныхъ. Затѣмъ въ честь Валори стали назначать празднества, потомъ Юлія повезла ее въ герцогскій замокъ, гдѣ она тоже была принята очень любезно.

Все это дѣлалось, конечно, не отъ сердца и неискренно, но ради приличія.

Одна знала, что милая подруга отбила у нея любовника и за это глубоко ненавидѣла ее, хотя всячески старалась скрывать свою злобу. Другая сильно подозрѣвала такъ неожиданно появившуюся подругу и была убѣждена, что она затѣяла что-то недоброе.

Окружая возможнымъ вниманіемъ дорогую гостью, Юлія въ то же самое время изъ подтишка очень внимательно за ней наблюдала. Джиневра вскорѣ увидѣла все дѣло, какъ оно было. Отъ ея наблюдательности не укрылось, что милая подруга путаетъ обоихъ братьевъ Медичи, что одинъ не вѣдаетъ объ отношеніяхъ къ Юліи другого.

Джиневра продолжала внимательно слѣдить за всѣми поступками подруги и увидала, что донъ Джіованни посѣщаетъ Юлію въ то время когда отсутствуетъ донъ Гарціа и наоборотъ, и что съ кардиналомъ Джіованни она видится въ паркѣ, гуляетъ до бесѣдки, скрытой въ зелени, куда влюбленная парочка обыкновенно скрывается.

Гуляя въ одинъ прекрасный день въ паркѣ, Джиневра замѣтила съ задней стороны бесѣдки лѣсенку, ведущую на верхнюю терассу. Эта послѣдняя освѣщалась маленькимъ окошечкомъ, сквозь цвѣтныя стекла котораго нельзя было видѣть, что происходило внутри. Не смотря на это Джиневрѣ своими рысьими глазами все-таки удалось отыскать одно стеклышко изъ самыхъ маленькихъ, которое, будучи разбито, въ торопяхъ замѣнено бѣлымъ и довольно прозрачнымъ.

Джиневра, подсматривая въ это стеклышко, легко могла видѣть, что дѣлалось внутри бесѣдки. Именно на этомъ она и основала планъ своей интриги.

Во дворцѣ Юліи Вителло былъ пиръ. Въ числѣ приглашенныхъ, кромѣ гостившей Джиневры, были донъ Джіованни, донъ Гарціа и ихъ сестра герцогиня Изабелла съ своимъ пажемъ Торелло. Послѣ роскошнаго ужина съ кипрскимъ и кандійскимъ винами и весьма торжественными, а главное многочисленными, тостами у многихъ закружились головы и они предложили выйти въ садъ подышать свѣжимъ воздухомъ. Всѣ съ особеннымъ удовольствіемъ приняли это предложеніе и общество отправилось изъ обѣденнаго зала въ садъ. Свѣжій воздухъ располагаетъ къ свободѣ, а тѣмъ болѣе послѣ многочисленныхъ тостовъ; пары быстро разбрелись по тропинкамъ роскошнаго сада, тѣнистымъ бесѣдкамъ и таинственнымъ гротамъ окруженнымъ стройными тополями.

Донъ Гарціа Медичи хотѣлъ предложить руку своей богинѣ, красавицѣ Юліи, но Джиневра поспѣшила избрать его своимъ кавалеромъ. Отказаться было нельзя; молодой человѣкъ очень любезно принялъ ея руку и они отправились гулять.

Джіованни, конечно, воспользовался удобнымъ случаемъ и въ свою очередь предложилъ руку прекрасной Юліи. Изабелла Орсини опиралась на руку пажа Торелло.

Влюбленный юноша до такой степени былъ въ восторгѣ отъ такой милости герцогини, что не могъ вымолвить ни слова, рука его трепетала, онъ краснѣлъ, конфузился.

Изабелла сжалилась надъ нимъ и когда они вошли въ тѣнистую алею сказала:

— Торелло! Отчего вы такъ задумчивы и грустны? Я помню вы были недавно безпечнымъ и рѣзвымъ пажемъ. Вы ужасно перемѣнились. Мнѣ кажется, я не погрѣшу противъ истины, если скажу, что сердце ваше ранено какой-нибудь веселой шалуньей. Только любовь можетъ такъ сильно измѣнять подобныхъ юношей, какъ вы.

Торелло глубоко вздохнулъ, но не отвѣчалъ.

— Значитъ я угадала? — продолжала Изабелла.

Легкая улыбка, скользнувшая по губамъ молодого человѣка, подтвердила это предположеніе.

— Кто же предметъ вашей страсти? скажите мнѣ. Впрочемъ я угадываю: вѣроятно одна изъ фрейлинъ моей матери. Между ними есть прехорошенькія.

— Ахъ, нѣтъ, синьора, я люблю нефрейлину! — вскричалъ юноша.

— Такъ кого же вы любите?

Торелло, ободренный настойчивостью герцогини, понялъ, что настало время хотя отчасти высказаться и, призвавъ на помощь все свое мужество, началъ:

— Особа, которую я люблю такъ знатна и высоко стоитъ, что я не могу надѣяться на ея взаимность. Она даже и неподозрѣваетъ о моей любви. А между тѣмъ я ее обожаю, благоговѣю передъ ней. Я знаю, что страсть, сжигающая меня, не можетъ принести мнѣ счастья, но я объ этомъ не думаю; если бы мнѣ грозила смерть, я все-таки благословлялъ бы ту, которая зажгла этотъ божественный огонь въ моей груди.

— И вы думаете, что она не догадывается о вашей любви? Не ошибаетесь ли вы? Женщины очень проницательны, иногда онѣ дѣлаютъ видъ будто не замѣчаютъ того, что имъ уже хорошо извѣстно.

— О, еслибы она могла знать, что происходитъ въ моемъ сердцѣ, она вѣрно пожалѣла бы меня!

Говоря это, молодой человѣкъ страстно взглянулъ на Изабеллу, она тотчасъ опустила глаза, какъ преступникъ, пойманный на мѣстѣ преступленія, и тихо сказала:

— А если бы она васъ пожалѣла, то чѣмъ же могла бы васъ утѣшить?

— Малѣйшее ея участіе, сдѣлало бы меня счастливѣйшимъ изъ смертныхъ.

При этихъ словахъ Торелло прочелъ въ глазахъ Изабеллы такъ много снисхожденія, что осмѣлился пожатъ ей руку. Прекрасная герцогиня не разгнѣвалась за это. Тогда страстно влюбленный пажъ схватилъ ея руку, покрылъ ее поцѣлуями и вскричалъ:

— Вы женщина, которую я люблю!…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ это время молодой кардиналъ Джіованни Медичи, девятнадцатилѣтній юноша, одѣтый въ изящный бархатный костюмъ, велъ подъ руку очаровательную Юлію, блиставшую красотой болѣе чѣмъ брилліантами, которые были пришпилены въ ея бѣлокурые волосы.

— Намъ не слѣдуетъ слишкомъ удаляться, Джіованни, — говорила своему кавалеру красавица. — Я боюсь возбудить подозрѣнія Гарціа, быть можетъ онъ слѣдитъ за нами, и если мы удалимся, онъ можетъ догадаться.

— Чтожъ изъ этого? Вы думаете я его боюсь? — вскричалъ юный кардиналъ, желая похвастаться своей отвагой передъ красавицей.

— Нѣтъ я этого не думаю. Но не дай ему Богъ когда-либо открыть нашу тайну. Выйдетъ ужасный скандалъ.

— На что же онъ надѣется? Не думаетъ ли онъ вѣчно властвовать надъ вами? По какому это праву? Развѣ въ силу того, что вы разъ изъ сожалѣнія дали ему нѣсколько мгновеній неземнаго блаженства? На что онъ можетъ жаловаться, если то самое чувство, которое возвысило его въ вашихъ глазахъ, сегодня измѣнило ему? Онъ долженъ уступить мѣсто болѣе счастливому, тому кто съумѣлъ вамъ понравиться болѣе его.

— Боже мой! вы не знаете какъ онъ вспыльчивъ и необузданъ. О, еслибы онъ узналъ, его гнѣвъ былъ бы ужасенъ.

— Я не боюсь его гнѣва. Я даже былъ бы радъ показать вамъ силу моей любви въ противоположность гнѣву, хотя бы и моего брата.

— Слова ваши меня пугаютъ. Вы не думаете о моей репутаціи и не хотите взять въ соображеніе, что гнѣвъ Гарціа обратится прежде всего на меня.

— Пусть попробуетъ тронуть хотя волосъ на вашей головѣ. Я всегда буду готовъ защитить васъ.

— Братъ противъ брата. Если это случится изъ-за меня, я всю мою жизнь буду въ этомъ раскаяваться.

— Мужчина противъ другого мужчины. Я не виноватъ, что мы родились отъ одной и той же женщины.

— Джіованни!

— Я ненавижу его, не могу перенести мысли, что онъ владѣлъ вашимъ сердцемъ раньше меня!

— Мнѣ кажется онъ имѣетъ болѣе нравъ васъ ненавидѣть, за то что вы отняли у него это сердце.

— И прекрасно! Въ такомъ случаѣ мы взаимно ненавидимъ другъ друга; я ничего лучшаго не желаю!

— А еслибы васъ слышала ваша мать?

— Наша мать? Она первая причина нашей ненависти, такъ какъ всегда больше всѣхъ любила и ласкала Гарціа.

— Я не вѣрю этому. Мать любитъ всѣхъ своихъ дѣтей одинаково.

— Это также вѣрно, какъ и то, что я люблю тебя, Юлія, всей силой моей души! — вскричалъ Джіованни.

Ohj" былъ не въ состояніи долѣе сдерживать юношескій пылъ своей страсти и, горячо обнявъ, поднялъ на воздухъ соблазнительную Юлію.

— Неосторожный, — шептала Юлія, — говорю вамъ увидятъ, оставьте меня хотя на нѣсколько минутъ.

Уединенная бесѣдка была недалеко.

Джиневра между тѣмъ прогуливалась съ донъ Гарціа въ другой части сада. Сердце юнаго Медичи было переполнено любовью къ Юліи. Какъ не была Валори красива и привлекательна, но онъ не находилъ никакого интереса въ ея обществѣ. Изъ вѣжливости онъ едва поддерживалъ съ ней разговоръ, изрѣдка говоря обычные комилементы ея красотѣ, на что красавица отвѣчала язвительно, намекая на его страсть къ ея подругѣ. Послѣ нѣсколькихъ острыхъ фразъ, разговоръ прерывался. Всѣ мысли молодого человѣка были заняты Юліей, подлѣ которой ему хотѣлось быть. Джиневра все это видѣла и слѣдила за парочкой, прогуливавшейся вдали, по другой тропинкѣ.

Когда парочка скрылась изъ глазъ, Джиневра поняла, что влюбленные вошли въ бесѣдку и сразу прервала церемонные разговоры.

— Да Гарціа вы обмануты! — вскричала она.

— Что вы говорите, синьора? Я васъ не понимаю.

— Говорю, что вы обмануты, что мы оба обмануты. Мой Джіованни увлеченъ вашей Юліей, и въ это самое время они быть можетъ въ объятіяхъ другъ друга и смѣются надъ нами.

— Проклятіе! — вскричалъ донъ Гарціа, хватаясь за рукоятку кинжала. — Увѣрены ли вы въ томъ, что говорите?

— Дайте мнѣ слово благороднаго принца, что съумѣете обуздать вашъ гнѣвъ, и я дамъ вамъ возможность убѣдиться собственными глазами въ истинѣ моихъ словъ.

— Идемъ.

— Клянетесь?

— Хорошо я вамъ клянусь, что съумѣю владѣть собой.

— Ваше честное слово?

— Слово благороднаго рыцаря. Идемъ.

Джиневра Вителли повела донъ Гарціа къ бесѣдкѣ. Предупредивъ его, чтобы онъ не шумѣлъ, они тихо поднялись по лѣстницѣ на площадку. Когда они были на верху, Джиневра отыскала прозрачное стеклышко и приложила къ нему глазъ, затѣмъ, обратившись къ донъ Гарціа, просила его сдѣлать то же самое.

Донъ Гарціа посмотрѣлъ и увидалъ… своего брата въ объятіяхъ Юліи. Страшное проклятіе уже было готово сорваться съ его устъ, онъ забылъ свою клятву и хотѣлъ сейчасъ же ворваться въ бесѣдку и наказать измѣнницу и предателя-брата. Но Джиневра удержала порывъ бѣшенства донъ Гарціа, напомнивъ ему его слово и убѣдивъ въ томъ, что для приведенія въ исполненіе мести необходимо выбрать болѣе удобный случай.

X.
Охота.

Неподалеку отъ замка Розиньяно тянулись обширные лѣса, гдѣ была отличная охота на кабановъ; они тутъ водились въ громадномъ количествѣ. Охота была самымъ любимымъ развлеченіемъ всѣхъ Медичи. Герцогъ Козимо страстно ее любилъ и иногда увлекался до такой степени, что подвергалъ жизнь свою опасности. Герцогиня Элеонора съ семействомъ, окруженная свитой тѣлохранителей и егерей, также не рѣдко присутствовала на охотѣ.

Приближался конецъ ноября, самая лучшая пора для охоты. Въ назначенное для охоты утро, лѣсную стражу разставили по мѣстамъ, егеря объѣзжали кругомъ лѣсъ, а всѣ окрестные поселяне высыпали изъ домовъ посмотрѣть на диковинную кавалькаду охотниковъ.

И дѣйствительно было на что посмотрѣть. Цвѣтъ флорентійской молодежи въ роскошныхъ костюмахъ, на красивыхъ лошадяхъ, въ блестящей сбруѣ, красовался, гарцуя около принцессъ и придворныхъ дамъ. Герцогиня Изабелла была одѣта въ мужскомъ платьѣ и это нисколько не скрывало ея женскихъ прелестей, напротивъ, дѣлало ихъ еще болѣе очаровательными. Красавицы Юлія и Джиневра въ яркихъ охотничьихъ курточкахъ на кровныхъ лошадяхъ съ своими молодыми кавалерами, ѣхавшими по бокамъ, донъ Джіованни и донъ Гарціа, были также прелестны. Затѣмъ свиты оруженосцевъ, придворныхъ, пажей и тѣлохранителей, представляли одно изъ необыкновенныхъ зрѣлищъ присущихъ только придворнымъ охотамъ шестнадцатаго столѣтія. Самъ герцогъ Козимо на этотъ разъ отсутствовалъ. Прибывъ на мѣсто охоты, всѣ разсыпались по разнымъ мѣстамъ лѣса въ поискахъ за кабаномъ, окруженномъ опытными охотниками герцога Козимо, живымъ кольцомъ изъ егерей. При каждой дамѣ былъ кавалеръ въ качествѣ спутника и защитника. За Изабеллой слѣдовалъ Торелло, почти никогда не покидавшій ее, что уже подало поводъ къ злымъ сплетнямъ.

Жаждущая сильныхъ ощущеній, герцогиня Браччіано пришпорила лошадь и понеслась въ карьеръ по самымъ уединеннымъ тропинкамъ лѣса. Торелло могъ лишь издали слѣдить за ней, такъ какъ его лошадь не отличалась быстротой, но все-таки онъ не терялъ герцогиню изъ вида. За послѣднее время молодой пажъ значительно повеселѣлъ и ожилъ. Онъ открылъ предъ Изабеллой свою душу и получилъ нѣжный отвѣтъ. Этого было достаточно, чтобы сердце влюбленнаго переполнилось радостью и прошла съѣдавшая его тоска.

Послѣ отчаянной скачки на довольно значительномъ пространствѣ, Изабелла сдержала свою лошадь, пажъ догналъ ее, и они поѣхали рядомъ. Обмѣниваясь безсвязными фразами, вздохами, просьбами и нѣжными взглядами, которые обыкновенно употребляютъ любовники въ самый счастливый періодъ ихъ отношеній, Изабелла, между прочимъ, обратила вниманіе на очень красивый цвѣтокъ, растущій на маленькой полянкѣ лѣса. Торелло быстро соскочилъ съ лошади, сорвалъ цвѣтокъ и подалъ его красавицѣ-амазонкѣ, но въ то самое время, когда пажъ хотѣлъ садиться на лошадь, изъ чащи вдругъ выбѣжалъ громадный кабанъ и бросился, уставивъ свои острые клыки, на лошадь Изабеллы. Торелло вмигъ очутился между лошадью герцогини и разсвирѣпѣвшимъ вепремъ. Выхвативъ свою длинную шпагу, онъ ловко вонзилъ ее въ горло кабана, который и повалился на землю, корчась въ предсмертныхъ судорогахъ.

Трепетъ Изабеллы и ея страхъ смѣнились радостью. Страстный поцѣлуй прелестной герцогини былъ наградой храброму юношѣ.

Въ другомъ мѣстѣ лѣса, на небольшой лужайкѣ, среди самой чащи кустарниковъ стояли донъ Гарціа, Валори и донъ Джіованни, подлѣ своей обожаемой Юліи; ихъ окружали придворные, а не вдалекѣ расположились пажи и слуги.

Вдругъ раздался рожокъ, то былъ сигналъ о приближеніи кабана. Всѣ стали ждать съ напряженнымъ вниманіемъ. Дамы чувствовали нѣкоторую дрожь, кавалеры ихъ ободряли. Вскорѣ показывается кабанъ. Выбѣжавъ изъ колючаго кустарника на середину поляны, онъ на минуту остановился, какъ бы въ нерѣшительности. Сотни рукъ съ копьями готовы были убить дикаго вепря, но никто изъ охотниковъ не двигался съ мѣста, — честь убить кабана принадлежала двумъ принцамъ Медичи. Глаза всѣхъ устремились на кабана, желая угадать, въ какую сторону онъ бросится; кабанъ кружился на мѣстѣ, рылъ землю клыками, опустивъ голову и свирѣпо вращая глазами, наполненными кровью, быстро подымалъ морду и бросился въ сторону, гдѣ стоялъ донъ Гарціа, желая проложить себѣ путь между нимъ и его дамой. Донъ Гарціа поднялъ копье и лишь только кабанъ съ нимъ поровнялся, ранилъ его въ спину. Животное метнулось въ другую сторону. Въ это самое время на него набросились спущенныя собаки, но кабанъ отбросилъ нѣсколько изъ нихъ въ сторону съ распоротыми животами и пробилъ себѣ путь. Отъ раны, полученной въ спину, вепрь страшно освирѣпѣлъ и на этотъ разъ, преслѣдуемый собаками, бросился на дона Джіованни. Молодой кардиналъ съ ловкостью хладнокровнаго охотника вонзилъ ему копье въ шею; кабанъ упалъ, обливаясь кровью, и былъ добитъ подскочившими охотниками, которые отрѣзали голову убитаго вепря и насадивъ ее на копье поднесли какъ трофей побѣдителю.

Донъ Джіованни, обращаясь къ охотникамъ, сказалъ:

— Отнесите эту голову на виллу Вальверде, я подношу этотъ трофей Юліи Вителло, цвѣты которой имѣю счастіе носить.

Въ это время къ нему подскакалъ братъ донъ Гарціа.

— Не спѣшите, донъ Джіованни, — вскричалъ молодой человѣкъ, — не присвоивайте себѣ чужихъ трофей. Кабана ранилъ я, слѣдовательно и трофей принадлежитъ мнѣ, а не вамъ, и я подношу его моей дамѣ Джиневрѣ Валори.

— Вы ошибаетесь, любезный братецъ, — возразилъ донъ Джіованни, — вы хотя и ранили кабана, но убилъ его я, а потому и трофей принадлежитъ мнѣ.

— Хороша честь нанести ударъ раненому животному, которое обезсиливъ и безъ того скоро околѣло бы.

— Напрасно вы это говорите. Кабанъ былъ еще очень силенъ и достаточно крѣпокъ; еслибъ я его не убилъ, онъ бы убѣжалъ.

— Неправда!

— Будьте осторожны, донъ Гарціа, въ вашихъ выраженіяхъ.

— Говоря съ вами такимъ образомъ, я не измѣняю моему долгу. Я старше васъ!

— О, я не унижусь до того, чтобы стать съ вами наравнѣ!

— Пресвятая Мадонна! Вы осмѣливаетесь меня оскорблять?!

Сцена принимала угрожающій характеръ. Изъ присутствовавшихъ никто не смѣлъ вмѣшаться въ ссору двухъ принцевъ.

Вдругъ Юлія выѣхала впередъ и крикнула.

— Донъ Гарціа подъѣзжайте сюда.

Но Джиневра, слѣдившая за ссорой двухъ братьевъ, сочла необходимымъ ее остановить.

— Оставьте ихъ! — сказала она съ дьявольской улыбкой.

Страшная ярость была написана на лицахъ двухъ братьевъ-соперниковъ; у каждаго она выражалась своеобразно: донъ Джіованни весь побагровѣлъ, донъ Гарціа позеленѣлъ.

— Какъ вы смѣли меня оскорбить?!

— Да я васъ оскорбилъ потому, что я васъ презираю!

— Негодное животное! — вскричалъ донъ Гарціа, вытягивая впередъ шею, онъ будто хотѣлъ укусить брата.

Донъ Джіованни схватился за рукоятку своего ножа, но донъ Гарціа предупредилъ его и, выхвативъ свой ножъ, погрузилъ его въ бокъ брата.

Въ это время подскакала Изабелла — и, видя всю эту страшную сцену, испустила пронзительный вопль. Раненый зашатался въ сѣдлѣ, придворные бросились его поддержать, потомъ сняли съ сѣдла и положили на плащи. Между тѣмъ слуги приготовили изъ копей и вѣтвей носилки.

Послѣ рокового удара, донъ Гарціа выронилъ изъ рукъ ножъ и съ минуту стоялъ, какъ ошеломленный, потупя глаза. Затѣмъ вдругъ поднялъ голову и, пришпоривъ лошадь, поскакалъ въ чащу лѣса. Изабелла понеслась вслѣдъ за нимъ. Ей пришло на мысль, что Гарціа можетъ покуситься на свою жизнь.

— Гарціа! Гарціа! — кричала она.

Но молодой человѣкъ не отвѣчалъ и скакалъ дальше. Послѣ довольно продолжительной скачки, лошадь Гарціа наконецъ стала уставать, спотыкнулась и убавила ходъ. Изабелла наконецъ догнала его.

— Братъ, братъ! что ты сдѣлалъ? — говорила она.

— Онъ меня жестоко оскорбилъ, — отвѣчалъ донъ Гарціа, продолжая понукать лошадь.

— А если Джіованни умретъ? — спросила Изабелла, стараясь не отставать.

— Туда ему и дорога!

— О, какія ты ужасныя слова говоришь!

— Но вѣдь ты не знаешь, какъ онъ меня гнусно обманывалъ?

— Какимъ образомъ?

— Онъ былъ тайнымъ любовникомъ Юліи Вителли.

— А такъ вотъ причина ужаснаго преступленія! — вскричала Изабелла.

— А развѣ я неправъ?

— Я давно знала объ ея связи.

— Почему же ты мнѣ никогда объ этомъ не говорила?

— Боже правый! Изъ-за такой женщины братъ ранилъ брата, можетъ быть даже убилъ. Это ужасно! Неужели же ты не зналъ, что у Юліи нѣтъ сердца, что для нея существуетъ одинъ законъ — ея капризъ. Для нея всѣ любовники равны, она ищетъ только чувственныхъ наслажденій, неужели ты этого не зналъ? И ты воображаешь, что Джіованни только одинъ твой соперникъ? Въ такомъ случаѣ ты горько ошибался. Боже, что ты надѣлалъ!

— Ты черезчуръ строго судишь Юлію, она была чистый ангелъ. Джіованни развратилъ ее и отнялъ у меня.

— Несчастный безумецъ, ты скоро будешь имѣть случай разочароваться въ этомъ ангелѣ. Но какъ помочь страшному несчастью? Скрыть эту исторію отъ отца невозможно. Ты знаешь, какъ онъ сильно его любитъ, а потому можешь себѣ вообразить гнѣвъ отца?

— Оттого-то я и бѣгу.

— Бѣжишь, но куда?

— Самъ не знаю. Еще не придумалъ. Не посовѣтуешь ли ты мнѣ что-нибудь?

— Погоди, дай подумать.

— Прежде всего мнѣ необходимо временно скрыться, — продолжалъ Гарціа, — пусть хотя немного остынетъ гнѣвъ отца. Поѣду въ Ливорно.

— Нѣтъ, тамъ тебѣ негдѣ спрятаться. Лучше поѣзжай въ Пизу.

— Къ Сисмонди?

— Да, онъ твой школьный товарищъ и все семейство тебя любитъ.

— И въ самомъ дѣлѣ лучше поѣду въ Пизу.

— Пиши мнѣ по секрету. Я постараюсь успокоить нашу мать.

— Наша мать. Боже, какъ я виноватъ передъ ней, проси ее простить меня.

— О, она-то тебя проститъ, я въ этомъ убѣждена, но отецъ…

— Да, его я боюсь.

— Итакъ поѣзжай. Выбери самый кратчайшій путь, или нѣтъ самый глухой, безопасный, и не показывайся никуда изъ своего убѣжища безъ моего совѣта. Поѣзжай. Господь съ тобой!

— Благодарю тебя сестра.

Они разстались. Гарціа поѣхалъ по одной изъ лѣсныхъ тропинокъ, ведущихъ на западъ, а Изабелла вернулась обратно.

Раненаго понесли со всевозможными предосторожностями въ замокъ Розиньяно. Нѣжныя пріятельницы, Вителли и Валори, конечно, поспѣшили удалиться. Первая была поражена страхомъ, вторая подъ притворнымъ безпокойствомъ скрывала адскую радость и мысленно торжествовала, что ея интрига удалась вполнѣ: милая подруга лишилась разомъ двухъ знатныхъ любовниковъ — Гарціа и Джіованни. Юлія, конечно, не знала объ участіи подруги въ ужасномъ происшествіи, но начинала смутно догадываться, а потому съ этого рокового дня между двумя пріятельницами легла цѣлая пропасть. Валори тотчасъ же уѣхала во Флоренцію. Юлія ее не удерживала, даже не соблюла относительно бывшаго своего друга самыхъ обыкновенныхъ условій приличія и простилась съ ней очень холодно.

Когда прибыла печальная процессія въ замокъ, герцога Козимо не было. Но герцогиня Элеонора, сидя на террасѣ, откуда видна была вся окрестность замка, замѣтила какую-то группу людей, медленно движущуюся вдали. Когда толпа приближалась, Элеонора разсмотрѣла, что эти люди несутъ кого-то на носилкахъ. Голосъ матери подсказалъ ей, что лежащій на носилкахъ былъ одинъ изъ ея сыновей. Предчувствіе подтвердилось роковой дѣйствительностью. Герцогиня Элеонора наконецъ увидала своего сына Джіованни, распростертаго на носилкахъ и окровавленнаго. Сквозь перевязку, кровь обильно сочилась изъ раны, лицо Джіованни было смертельно блѣдно. Испустивъ раздирающій душу вопль, несчастная мать стремглавъ бросилась съ лѣстницы внизъ, подбѣжала къ носилкамъ, обняла сына, стала его нѣжно цѣловать и спрашивала у окружающихъ, что случилось? Никто не хотѣлъ открыть матери, убитой горемъ, ужасную истину; придворные хранили молчаніе. Герцогиня повторила вопросъ. Наконецъ, одинъ изъ придворныхъ, путаясь и сбиваясь, разсказалъ ей, что принцъ былъ жертвой несчастнаго случая, желая нанести ударъ кабану онъ самъ себя ранилъ. Изъ состраданія къ матери донъ Джіованни не противорѣчилъ этой сказкѣ. Раненаго уложили въ постель и отдали на попеченіе дворцоваго хирурга. Послѣдній, осмотрѣвъ рану, конечно понялъ, что она не могла быть нанесена случайно; но и врачъ тоже скрылъ истину отъ герцогини Элеоноры. Не смотря на все искусство хирурга и его старанія, онъ скоро долженъ былъ убѣдиться, что тутъ наука безсильна, ибо была перерѣзана одна изъ главныхъ венъ и при обильномъ кровотеченіи неизбѣжно должна послѣдовать смерть. Въ это время подоспѣлъ герцогъ Козимо, узнавшій о случившемся; онъ не такъ скорбѣлъ объ участи сына, какъ пылалъ гнѣвомъ на виновника несчастья. Вымышленному разсказу герцогъ, конечно, не повѣрилъ. Взглянувъ на пораненое мѣсто, онъ тотчасъ понялъ, что рана нанесена посторонней рукой. Затѣмъ начавъ разспросы и видя общее смущеніе, а главное отсутствіе Гарціа, онъ понялъ все и вскричалъ:

— Проклятый Каинъ, ты заплатишь мнѣ своею кровью!

Въ эту самую минуту въ комнату входила герцогиня Элеонора. Слова мужа моментально осѣнили ея умъ горькой истиной.

Несчастная мать не перенесла ударъ и упала въ обморокъ.

Герцогъ Козимо принялся ухаживать за женой и, оказавъ ей необходимую помощь, началъ допрашивать присутствовавшихъ при катастрофѣ.

Никто изъ придворныхъ не осмѣлился скрыть истины, такъ силенъ былъ ужасъ, внушаемый всѣмъ грознымъ Козимо Медичи.

— А гдѣ этотъ несчастный? Гдѣ? — кричалъ неистовымъ голосомъ герцогъ.

Ему сказали, что донъ Гарціа куда-то ускакалъ.

— Пусть мои оруженосцы сейчасъ отправляются за нимъ въ погоню. Отыскать злодѣя во чтобы то ни стало и привести его ко мнѣ!

Отдавая этотъ приказъ, Козимо замѣтилъ входившую Изабеллу, грустную, заплаканную.

— Ты откуда? — спросилъ онъ дочь.

— Отецъ…

— Была ты при этомъ?

— Я ничего не знаю. Успокойтесь, отецъ, я васъ умоляю, это несчастье…

— Нѣтъ не несчастье, а ужасное преступленіе. Я съумѣю наказать его.

Изабелла, убѣдившись, что всѣ старанія умѣрить гнѣвъ отца въ данную минуту будутъ напрасны, подошла къ матери, склонилась къ ея изголовью и горько заплакала. Герцогиня Элеонора не хотѣла оставаться въ постелѣ. Едва вернулись къ ней силы, она встала и, опираясь на руку дочери, подошла къ раненому. Около его кровати стояли маленькіе братья, Фердинандъ и Петръ.

Состояніе больного быстро ухудшалось; онъ видимо таялъ и угасая#. Спасти раненаго отъ смерти не было никакой возможности. Позвали духовника, который исповѣдовалъ и пріобщилъ умирающаго. Къ вечеру донъ Джіованни скончался. Вся семья присутствовала при его послѣднихъ минутахъ, братья и сестры плакали. Не находила слезъ только мать, какъ бы окаменѣвшая отъ горя; отецъ впалъ въ какую-то нѣмую сосредоточенность, наводившую на всѣхъ ужасъ.

Призвавъ къ себѣ всѣхъ свидѣтелей страшной катастрофы, герцогъ приказалъ имъ подъ страхомъ смерти хранить въ тайнѣ все это несчастное происшествіе. Придворные и слуги должны были разсказывать, что кардиналъ Джіованни умеръ отъ эпидемической малярной лихорадки (febre epidemica malaria).

То же самое герцогъ написалъ королю и своему старшему сыну Франческо, находившемуся при испанскомъ дворѣ, а равно и всѣмъ италіанскимъ уполномоченнымъ при иностранныхъ дворахъ.

Въ то время знатныхъ хоронили въ открытыхъ гробахъ, въ самыхъ роскошныхъ одѣяніяхъ. Но герцогъ Козимо побоялся, что видъ покойника можетъ обнаружить истину и приказалъ заколотить гробъ. Въ Розиньяно и во Флоренціи вмѣсто тѣла покойнаго донъ Джіованни лежала восковая кукла въ пунсовомъ одѣяніи кардинала. Однако, не смотря на всѣ эти предосторожности истина вскорѣ обнаружилась. Вѣсть о братоубійствѣ въ семействѣ флорентинскаго герцога быстро разнеслась повсюду. Прежде всего ее узнали въ Римѣ, а потомъ она перешла въ Тренто, гдѣ въ то время былъ созванъ знаменитый совѣтъ, и распространилась между прелатами, участвовавшими въ совѣтѣ. Депутатъ герцога Джіованни Отроцци написалъ ему изъ Тренто слѣдующее донесеніе:

«На мнѣ лежитъ непріятная обязанность сообщить вашей свѣтлости о слухѣ, распространившемся чрезъ полученныя многими прелатами письма изъ Рима, будто смерть высокопочитаемаго кардинала донъ Джіованни, вашего сына, произошла отъ раны, нанесенной ему на охотѣ однимъ изъ его братьевъ. Письма эти были получены вчера, кромѣ того я слышалъ, что дня четыре тому на задъ здѣсь было лицо, знавшее объ этомъ слухѣ, но сохранявшее его въ тайнѣ до тѣхъ поръ, пока не были получены письма, подтверждавшія слухъ. Мнѣ и моему секретарю часто приходится отвѣчать на разспросы, разувѣрять въ неосновательности этихъ слуховъ, утверждать, что они не болѣе, какъ вымыселъ. Хотя я и знаю на сколько все это будетъ непріятно вашей свѣтлости, но я счелъ моей обязанностію сообщить вамъ о распространившихся здѣсь слухахъ, исходящихъ изъ Рима».

XI.
Трагедія въ Пизѣ.

Донъ Гарціа, искавшій спасенія въ Пизѣ, былъ охотно принятъ семействомъ Сисмонди и скрытъ въ ихъ домѣ. Эмигрантъ уже писалъ Изабеллѣ о своемъ мѣстѣ жительства и получилъ отъ нея отвѣтъ, въ которомъ она сообщала грустный фактъ смерти донъ Джіованни, о гнѣвѣ отца и объ отчаяніи матери.

У Гарціа въ сущности сердце было нѣжное. Онъ не имѣлъ намѣренія убить брата. Необузданная страсть, ужасная ревность, порывъ гнѣва, толкнули его на преступленіе. Извѣстіе о кончинѣ брата глубоко его опечалило. Мысль, что онъ братоубійца, его терзала, при томъ же молодой человѣкъ сознавалъ, что совершивъ преступленіе, онъ не достигъ того, къ чему стремился.

Донъ Гарціа искренно раскаивался въ своемъ поступкѣ. Въ его памяти воскресли чудные дни дѣтства, проведенные имъ вмѣстѣ съ Джіованни. Онъ припомнилъ всѣ мельчайшія подробности этой свѣтлой эпохи его жизни, онъ жалѣлъ брата и горько оплакивалъ его преждевременную смерть. Муки раскаянія отчасти сглаживали опасеніе наказанія. Не рѣдко въ безсонныя ночи онъ невольно трепеталъ при мысли о гнѣвѣ отца. «Великій Боже, что меня ожидаетъ!» — думалъ несчастный братоубійца, снѣдаемый чувствомъ раскаянія и страха.

Между тѣмъ герцогъ Козимо покинулъ Розиньяно, это мѣсто производило на него слишкомъ тяжелое впечатлѣніе, онъ со всѣмъ семействомъ перебрался въ Пизу. Въ то же самое время, онъ употреблялъ всѣ мѣры, чтобы розыскать бѣжавшаго сына. Но поиски не привели ни къ какимъ благопріятнымъ результатамъ, донъ Гарціа нигдѣ не могли найти.

На бѣдную герцогиню Элеонару жаль было смотрѣть. Потерявъ одного сына, она дрожала и за другого, своего любимца Гарціа, совершившаго преступленіе и вынужденнаго бѣжать, покинувъ родную семью. Элеонара знала какъ страшенъ гнѣвъ ея мужа и съ ужасомъ думала о наказаніи, которое готовитъ сыну герцогъ Козимо.

Мрачно сосредоточенный деспотъ затаилъ въ себѣ злобу, онъ не объяснялъ своихъ намѣреній относительно провинившагося сына, онъ иначе не называлъ его какъ братоубійцей, Каиномъ, и говорилъ, что злодѣй дорого ему заплатитъ, когда попадется къ нему въ руки (что вскорѣ и случилось). Слова мужа жестоко терзали сердце бѣдной матери. Она знала своего милаго Гарціа и была убѣждена, что онъ не имѣлъ намѣренія убить брата, что только порывъ гнѣва, затемнившій его умственныя способности, заставилъ его нанести роковой ударъ. Нѣжная мать давно простила своему любимцу его невольное преступленіе и напрягала всѣ свои способности, какъ бы отвратить отъ него наказаніе. Отъ дочери Изабеллы, постоянно переписывавшейся съ Гарціа, она узнала его убѣжище. Несчастный братоубійца писалъ матери, что онъ горитъ нетерпѣніемъ вымолить у нея прощеніе, но боится гнѣва отца. Мать въ отвѣтъ на эту просьбу просила сына ни подъ какимъ видомъ не дѣлать шага изъ его убѣжища.

Въ это время герцогъ Козимо, желая хотя немного разсѣять гнетущія его мысли, отправился въ Ливорно для осмотра галеръ, предназначенныхъ рыцарямъ св. Стефана. Этотъ орденъ былъ учрежденъ герцогомъ для борьбы съ турками.

Гарціа, узнавъ объ отсутствіи отца, воспользовался этимъ случаемъ, чтобы тайно посѣтить мать.

Тщательно переодѣтый, онъ рѣшился подъ покровомъ ночи пройти по улицамъ Пизы и добраться до дворца, гдѣ Изабелла уже приказала своему пажу Торелло открыть ему потаенную дверь, чрезъ которую онъ могъ попасть въ покои матери.

Можно себѣ представить какая борьба чувствъ происходила въ душѣ герцогини Элеоноры. Ей казалось, что на этихъ простертыхъ къ ней рукахъ сына она видитъ кровь. Но ее молилъ милый сынъ Гарціа, котораго она не переставала любить. Какъ устоять матери противъ слезъ и мольбы любимаго дѣтища. Вѣдь онъ раскаялся, страдаетъ и проситъ пощадить его. Конечно, герцогиня Элеонора дала согласіе и Гарціа явился, упалъ къ ея ногамъ и молилъ о прощеніи. Мать все забыла, обнимая дорогого своего сына. Она не хотѣла его пустить обратно, ей казалось, что для Гарціа не можетъ быть болѣе безопаснаго убѣжища, какъ комнаты нѣжно любящей его матери. Она помѣстила сына въ одной изъ маленькихъ комнатъ, замаскировавъ ее молельней. Туда герцогъ не могъ пройти. Добрая, любящая мать надѣялась впослѣдствіи вымолить прощеніе у суроваго Козимо, болѣе несчастному, чѣмъ преступному сыну.

Когда вернулся Козимо изъ Ливорно, герцогиня начала дѣйствовать. Она описала горькую участь ихъ сына Гарціа, защищала его, стараясь доказать, что это печальное событіе произошло отъ несчастной случайности и умоляла мужа простить сына, глубоко раскаявшагося въ своемъ поступкѣ. Элеонора была увѣрена, что Козимо не заставитъ ее, убитую горемъ отъ потери одного сына, страдать за участь другого, изгнаннаго, бездомнаго, подвергающагося всевозможнымъ опасностямъ. Она настаивала на томъ, что Гарціа искренно раскаялся и страдаетъ, а потому заслуживаетъ болѣе сожалѣнія, чѣмъ наказанія.

Нѣкоторое время герцогъ Козимо хранилъ молчаніе и ничего не отвѣчалъ. Трудно было разгадать его мысли и намѣренія. Наконецъ, онъ сказалъ:

— Если Гарціа въ самомъ дѣлѣ раскаялся, то зачѣмъ же онъ скрывается отъ меня? Отчего не явится просить прощенія у отца?

— Онъ боится вашего гнѣва, — отвѣчала Элеонора. — Еслибы онъ смѣлъ надѣяться на ваше милостивое снисхожденіе, онъ бы давно былъ у вашихъ ногъ.

— Вамъ извѣстны его мысли? Значитъ вы тайно съ нимъ переписываетесь, знаете его мѣсто пребыванія, гдѣ онъ прячется; вы поэтому способствуете ему скрываться отъ справедливаго гнѣва отца?

— Да вѣдь я же мать ему!

— Скажите мнѣ, гдѣ онъ. Я хочу это знать.

— Нѣтъ я вамъ ничего не скажу, пока вы мнѣ не обѣщаете простить его.

— Простить его! Да вѣдь онъ убійца моего сына.

— Онъ также вашъ сынъ. Онъ дѣйствовалъ подъ вліяніемъ слѣпого гнѣва; это былъ безумный порывъ неболѣе. Гарціа не злодѣй, онъ никогда сознательно не захотѣлъ бы пролить кровь родного брата. Еслибы вы могли знать, какъ онъ оплакиваетъ свое несчастіе.

— Искренно ли онъ раскаивается? — спросилъ повидимому растроганный Козимо.

— О, да! Самое тяжелое наказаніе ничто въ сравненіи съ его раскаяніемъ.

— Я хочу его видѣть! — вскричалъ герцогъ, какъ бы взволнованнымъ голосомъ.

— Обѣщайте мнѣ сначала, что вы его простите, — говорила мать.

Козимо на мгновеніе замолчалъ, колеблясь, что отвѣчать: въ немъ какъ бы происходила борьба разнородныхъ чувствъ. Наконецъ, онъ сказалъ:

— Если онъ, дѣйствительно, раскаивается, я его прощу.

Герцогиня радостно вскрикнула и бросилась цѣловать руки мужа.

— Благодарю, благодарю, — шептала, задыхаясь отъ волненія, любящая мать.

— Но вѣдь я еще не простилъ его.

— Да, но я надѣюсь, скоро простите.

— Если онъ предстанетъ предо мной, смиренно раскаяться и попроситъ прощенія за свой проступокъ, тогда я… я прощу его.

— Вы обѣщаете?

— Да, обѣщаюсь…

— Я полагаюсь на ваше слово.

— Такъ приведите его. Гдѣ онъ?

— Я все еще трепещу. Слѣдуетъ ли мнѣ… лепетала несчастная мать, томимая какимъ-то страшнымъ предчувствіемъ.

— Чего же вы боитесь? Я далъ вамъ слово.

— Подождите меня здѣсь, — вскричала герцогиня и убѣжала въ свои комнаты. — Отодвинувъ молельню она бросилась цѣловать сына, говоря: — Отецъ прощаетъ тебя! Пойдемъ!

— Матушка, возможно ли это?!

— Да, пойдемъ скорѣе, бросься къ нему въ ноги и умоляй его о прощеніи. Онъ тебя проститъ.

— Увѣрены ли вы въ этомъ?

— Совершенно увѣрена, онъ мнѣ торжественно обѣщалъ. Пойдемъ, нельзя медлить. Онъ насъ ждетъ.

— Матушка, я боюсь гнѣва отца.

— Положись на меня. Въ присутствіи матери сыну нечего бояться.

— Иду, матушка, и полагаюсь на васъ.

Элеонора взяла за руку сына, который все еще колебался и потащила въ комнату герцога. Они оба вошли. Козимо мрачный стоялъ неподвижно, будто ихъ не замѣчалъ.

— Вотъ нашъ Гарціа, — сказала герцогиня. — Онъ пришелъ молить васъ о прощеніи.

Козимо продолжалъ безмолствовать и не двигался съ мѣста.

— Иди, — шептала мать сыну. — Стань передъ нимъ на колѣни и проси прощенья.

Гарціа колебался, герцогиня старалась его ободрить и тихонько подталкивала впередъ. Наконецъ, юноша, дрожа, какъ въ лихорадкѣ, приблизился къ отцу и лишь только хотѣлъ опуститься на колѣни, какъ Козимо, до сихъ поръ стоявшій, точно тигръ поджидающій добычу, кинулся на сына, выхватилъ кинжалъ и моментально два раза погрузилъ его по рукоять въ грудь несчастнаго. Гарціа упалъ, обливаясь кровью, и тутъ же испустилъ духъ.

Элеонора буквально обезумѣла отъ ужаса: она не вскрикнула, не упала въ обморокъ, а стояла, расширивъ глаза, холодная, неподвижная, будто каменная статуя. Лучъ разума погасъ въ ея головѣ; герцогиню уложили въ постель, она не сопротивлялась, потомъ впала въ безпамятство и чрезъ нѣсколько дней скончалась.

Такимъ образомъ, въ короткій промежутокъ времени, это былъ третій покойникъ въ домѣ герцога Козимо Медичи.

Смерть герцогини Элеоноры и донъ Гарціа также были приписаны той же маляріи, убившей кардинала Джіованни. Флорентійскій извергъ подробно сообщилъ объ этомъ чрезъ сына своего Франческо королю испанскому и всѣмъ иностраннымъ державамъ.

Усопшіе были перевезены во Флоренцію. Тѣло донъ Гарціа было погребено безъ всякихъ почестей, какъ частнаго гражданина, а покойную герцогиню Элеонару предали землѣ съ большими почестями и торжественностью. Въ печальной церемоніи принимали участіе члены совѣта сорока восьми и вся городская знать, во главѣ которой были Юлія Медичи и Маріо Колонно. Супруга Козимо Медичи была похоронена въ церкви Санъ-Лоренцо.

Трагическое событіе, занесенное на страницы исторіи того времени, дало и намъ возможность передать эту страшную драму, въ которой игралъ такую кровожадную роль флорентійскій герцогъ Козимо Медичи, убившій разомъ жену и родного сына.

Въ эту эпоху возрожденія литературы и искусства, въ обществѣ еще господствовало средневѣковое суевѣріе, къ истинѣ примѣшивали и сверхестественныя небылицы. Такъ, напримѣръ, расказывали, что Козимо открылъ виновника смерти сына своего Джіованни, потому что кровь покойника всегда кипѣла въ присутствіи донъ Гарціа. Интереснѣе всего то, что эта нелѣпость была записана нѣкоторыми современными хроникерами. Сказки эти, конечно, не заслуживаютъ серьезнаго вниманія и мы не будемъ на нихъ останавливаться. Главнымъ преобладающимъ свойствомъ характера флорентійскаго герцога Козимо Медичи было тщеславіе, которому онъ жертвовалъ всѣмъ. Едва похоронивъ жену и сына донъ Гарціа, убійца поспѣшилъ просить папу о возведеніи въ санъ кардинала его сына Фердинанда, взамѣнъ умершаго Джіованни. За папой Павломъ IV Карафою, столь ненавистнымъ герцогу Козимо и всей испанской партіи, на папскій престолъ былъ избранъ, подъ именемъ Пія IV, кардиналъ Джіованни де-Медичи, братъ маркиза Мариньяно, главнокомандующаго тосконской милиціей. Хотя новый папа и не принадлежалъ къ флорентійскимъ Медичи, а къ фамиліи миланскихъ Медичи изъ Мариньяно, тѣмъ не менѣе онъ любилъ слыть родственникомъ флорентійскихъ князей и даже имѣлъ ихъ знаки на своемъ гербѣ.

Къ герцогу Козимо, много содѣйствовавшему его избранію въ папы, Пій IV питалъ самое горячее расположеніе. Его святѣйшество не упускалъ ни одного случая, чтобы оказать услугу герцогу Козимо. Когда его сынъ Джіованни де-Медичи пріѣхалъ въ Римъ, папа встрѣтилъ его съ распростертыми объятіями, предсказывалъ, что онъ будетъ четвертымъ папою изъ дома Медичи^[7] и поручилъ ему епархію Пизы, не смотря на то, что въ это время Джіованни, имѣлъ только тринадцать лѣтъ отъ роду. Вслѣдъ за этимъ, папскій дворъ посѣтилъ старшій сынъ герцога Козимо, донъ Франческо, назначенный къ испанскому двору. Папа устроилъ ему торжество необыкновенное: Франческо встрѣтили два кардинала и триста всадниковъ; папа его принялъ въ залѣ Константино, въ присутствіи всѣхъ кардиналовъ. Въ подарокъ отъ папы Франческо была дана гранитная колонна изъ Терме Антоніане (Terme Antoniane), которая впослѣдствіи была поставлена на площади святой Троицы (Santa Trinita), согласно обѣщанію герцога Козимо, въ память битвы при Сканнагалло.

Къ этому-то папѣ, столь благосклонному, герцогъ Козимо обратился съ просьбой назначить кардиналомъ другого своего сына Фердинанда и не лишить его благосклонности, которой дарилъ его святѣйшество покойннаго Джіованни Медичи. Козимо добавлялъ, что это единственное средство успокоить его душу растерзанную горемъ. Пій IV, конечно, исполнилъ просьбу Козимо, сынъ его Фердинандъ получилъ пурпуровую мантію, а съ ней вмѣстѣ и всѣ папскія милости. Изъ всѣхъ кардиналовъ одинъ только Гизліери, который впослѣдствіи былъ папою Піемъ V, восталъ противъ назначенія Фердинанда де-Медичи кардиналомъ, такъ какъ ему въ то время было всего тринадцать лѣтъ отъ роду.

XII.
Біанка Капелло.

Не смотря на всю черствость души Козимо Медичи, потеря жены и двухъ дѣтей глубоко потрясла весь его организмъ. Раскаяніе въ убійствѣ сына Гарціа постоянно грызло жестокое сердце отца. Во Флоренцію онъ вернулся нелюдимымъ, встревоженнымъ, угрюмымъ. Козимо Медичи, точно духъ, обреченный на вѣчное движеніе, слонялся изъ угла въ уголъ по большимъ заламъ дворца Питти.

Изъ всѣхъ его дѣтей при немъ находились только Изабелла и Ньетро, такъ какъ новый кардиналъ уѣхалъ въ Римъ, а старшій сынъ находился при испанскомъ дворѣ.

Единственнымъ утѣшеніемъ нравственно потрясеннаго герцога Козимо была его дочь Изабелла, которую онъ не отпускалъ отъ себя ни на шагъ.

Герцогиня Браччіано также не могла утѣшить отца, потому что сама была глубоко опечалена потерею брата. Она совѣтовала отцу выписать изъ Мадрита Франческо, что онъ и исполнилъ. Иберійская кровь матери и вліяніе Филиппа II и герцога Альбы сдѣлали изъ Франческо совершеннаго испанца. По пріѣздѣ во Флоренцію сына, мысли герцога Козимо приняли новый оборотъ. Его честолюбіе вспыхнуло съ удвоенной силой и заставило забыть гнетущее его горе.

Герцогъ задумалъ просить для своего сына и наслѣдника Франческо руку эрцгерцогини австрійской Іоанны, дочери императора Фердинанда. Бракъ этотъ былъ тѣмъ болѣе желателенъ для флорентійскаго честолюбца, что другая эрцгерцогиня Варвара была уже обѣщана императоромъ въ супруги герцогу Феррары, а съ послѣднимъ Козимо Медичи постоянно соперничалъ.

Пока между двумя дворами велись продолжительные переговоры, Франческо, не смотря на свою наружную сосредоточенность, обладавшій страстной натурой и необузданной жаждой наслажденій, проводилъ время въ погонѣ за легкими побѣдами.

Изабелла также быстро утѣшилась и съ свойственнымъ ей непостоянствомъ стала требовать отъ жизни новыхъ"наслажденій. Безъ всякаго сомнѣнія она уступила бы пламенной любви своего пажа, если бы не разыгралась ужасная трагедія — убійство брата. Но какъ только къ ней вернулось ея обычное душевное спокойствіе, передъ ней снова явились страстно въ нее влюбленный красивый юноша и ревнивый, вѣчно ее преслѣдующій, любовникъ. Къ первому ее влекла зародившаяся въ ея душѣ привязанность. Образъ другого давно уже померкъ въ ея глазахъ и она охотно порвала бы приковывающую ее къ нему цѣпь, но Троило упрямо оберегалъ свои права и не думалъ отказываться отъ нихъ.

Изабелла, боясь мести и скандала отъ своего бывшаго любовника, по необходимости должна была подчиняться его волѣ. Но съ хитростью страстно-влюбленной женщины Изабелла искусно обманывала даже и такого бдительнаго стража, какъ Троило Орсини. Надо знать, что онъ не имѣлъ доступа во внутренніе интимные покои палаццо Питти. Именно этимъ обстоятельствомъ и воспользовалась герцогиня Браччіано, назначая прелестному пажу свиданія въ своихъ внутреннихъ апартаментахъ.

Блаженство страстно-влюбленнаго Торелло не имѣло предѣловъ, онъ былъ вполнѣ счастливъ; Изабелла также совершенно искренно раздѣляла его любовные восторги, потому что полюбила его. Когда-то любимый ею Троило былъ ей ненавистенъ и она внутренно была очень довольна, что злой ревнивецъ не можетъ помѣшать ея счастью. Изъ окружающей среды единственное лицо, которое Изабелла удостоивала своего довѣрія, это былъ ея братъ Франческо. Ему она открыла всѣ свои сердечныя тайны. Франческо также былъ вполнѣ откровененъ съ сестрой: онъ повѣрялъ ей исторіи своихъ любовныхъ похожденій съ Фульвіей, Ливіей, Флавіей, Венчини и т. д. Но вотъ въ одинъ прекрасный день онъ пришелъ къ Изабеллѣ и повелъ съ ней такую рѣчь.

— Знаешь сестра, — говорилъ онъ, — я кажется влюбился не на шутку.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Да. Слушай, что со мной случилось. На дняхъ, утромъ, я ѣхалъ верхомъ по направленію воротъ Санъ-Галло. Доѣхавъ до площади св. Марка, я проѣзжалъ мимо небольшого домика, какъ вдругъ на гриву моей лошади упала роза. Я конечно схватилъ цвѣтокъ и поднялъ голову. Я затрудняюсь описать тебѣ, что представилось моимъ глазамъ. Это было какое-то дивное видѣніе въ образѣ женщины необыкновенной красоты. Улыбаясь, она смотрѣла на меня. Но увы! это длилось лишь одно мгновеніе. Какъ только красавица замѣтила, что и я на нее смотрю, она быстро задернула занавѣсь окна и очаровательное видѣніе исчезло изъ моихъ глазъ, но не изъ сердца, — въ немъ запечатлѣлся ея божественный образъ. Я продолжалъ мою прогулку въ глубокомъ раздумьѣ. Я мечталъ о красавицѣ; она не выходила изъ моей головы. Признаюсь тебѣ, сестра, въ цѣлую мою жизнь я ничего подобнаго не видалъ. Мнѣ было пріятно сознавать, что это прелестное созданіе думаетъ обо мнѣ, быть можетъ я ей нравлюсь. Иначе чѣмъ же можно объяснить, что она бросила мнѣ розу, которую, замѣчу между прочимъ, я ношу у моего сердца и эта роза дороже для меня всѣхъ сокровищъ на свѣтѣ. Кто могла быть эта необыкновенная красавица? — думалъ я, продолжая мою прогулку. Я никогда ничего подобнаго не встрѣчалъ во Флоренціи. Пріѣхавъ домой я не успокоился. На другой и на третій день я ходилъ на площадь св. Марка и глядѣлъ на завѣтный домъ. Красавица появлялась у окна, но опять только на одно мгновеніе, что само собой разумѣется еще болѣе усиливало мое пламенное желаніе подольше полюбоваться на нее. Наконецъ, я поручилъ одному изъ моихъ вѣрныхъ слугъ узнать, кто этотъ ангелъ красоты. Свѣдѣнія, доставленныя мнѣ, еще болѣе распалили мою страсть. Прекрасная незнакомка родомъ изъ Венеціи, патриціанка самой благородной крови; она влюбилась въ одного флорентійца Бонавентури и бѣжала съ нимъ изъ Венеціи.

— Какъ ты его называешь? — Бонавентури? — прервала брата Изабелла.

— Ты его знаешь?

— Нѣтъ, но его имя… Впрочемъ, продолжай.

— Больше мнѣ нечего разсказывать, развѣ только прибавить, что необыкновенная красавица замужемъ за Бонавентури и ее зовутъ Біанкой, и что я влюбленъ какъ никогда въ жизни, и до тѣхъ поръ не успокоюсь, пока прелестная Біанка не будетъ мнѣ принадлежать.

— Кто знаетъ? Все быть можетъ… — прошептала Изабелла.

— Что ты говоришь, сестра?

— Пока ничего. Потерпи до завтра. Быть можетъ мнѣ удастся тебя утѣшить.

— Милая Изабелла, скажи лучше теперь.

— Завтра, завтра.

Вечеромъ того же дня, Изабелла въ сопровожденіи своего пажа Торелло отправилась къ своей пріятельницѣ Юліи Вителло, мужъ которой былъ въ отсутствіи. Бездушная кокетка уже забыла своихъ двухъ любовниковъ, погибшихъ благодаря ея вѣроломству, и продолжала наслаждаться жизнію, мѣняя любовниковъ, какъ перчатки. Въ то время когда Франческо открылъ сестрѣ тайну своего сердца. Юлія Вителло была уже любовницей Бонавентури. Счастливый мужъ очаровательной Біанки увлекся флорентійской блондинкой и забылъ для ея прекрасныхъ глазъ ту, которая покинула для него родину, семью и пожертвовала честью. Вотъ почему Изабелла, услыхавъ отъ брата имя Бонавентури, вспомнила, что слышала его раньте отъ Юліи, которая отзывалась о немъ, какъ о красивомъ и интересномъ молодомъ человѣкѣ. Далѣе Изабелла узнала, что Бонавентури, приходившій часто къ Юліи съ своими увѣреніями пламенной любви, былъ, дѣйствительно, счастливый похититель и супругъ прекрасной венеціанки.

Именно въ тотъ вечеръ, когда Изабелла была у Юліи, явился и Піетро Бонавентури. Послѣ почтительныхъ привѣтствій высокопоставленной принцессѣ, разговоръ принялъ болѣе интимный характеръ. Изабелла стала просить Бонавентури разсказать ей о своихъ отношеніяхъ къ Біанкѣ, о которыхъ такъ много идетъ толковъ, по поводу ихъ бѣгства изъ Венеціи.

Сначала Піетро нѣсколько конфузился и заставилъ себя упрашивать, но, наконецъ, ободренный нѣжнымъ взглядомъ голубыхъ глазъ Юліи, началъ свой разсказъ.

— «Юношей восемнадцати лѣтъ я былъ посланъ родителями въ Венецію, — говорилъ Бонавентури, — гдѣ и поступилъ на службу въ банкъ Сальвіоти. Видъ этого фантастическаго города произвелъ на меня впечатлѣніе одуряющаго веселья. Эти темные и глубокіе каналы, по которымъ скользятъ гондолы, какъ таинственныя гнѣздышки любви, узкіе проходы такъ, что съ балкона на балконъ можно соединить руки въ нѣжномъ пожатіи. Эти площади, эти маски, игривыя и прекрасныя женщины, нѣжный, ласкающій ухо діалектъ, все это переносило меня въ заоблачный міръ; жить и любить, любить и наслаждаться, казались мнѣ синонимами. При подобномъ душевномъ настроеніи, изъ глубины темной конторы, гдѣ я работалъ, я увидѣлъ по ту сторону канала молодую дѣвушку на балконѣ роскошнаго палаццо. Она показалась мнѣ верхомъ совершенства. Палаццо принадлежалъ Барталомео Капелло, патрицію и сенатору, а стоявшая на балконѣ дѣвушка была его дочь Біанка. Видѣть эту красавицу вблизи, добиться ея любви, стало для меня потребностью жизни. Сначала мы обмѣнивались взглядами, потомъ мы стали дѣлать знаки другъ другу и, наконецъ, перешли къ обмѣну любовныхъ посланій. Словомъ, нами были пройдены всѣ романическіе фазисы. Біанка полюбила меня и я считалъ себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ»….

Но лучше мы сами передадимъ этотъ извѣстный романъ, занявшій такую видную страницу въ исторіи, такъ какъ Бонавентури, самъ заинтересованный имъ, не можетъ точно передать его съ полнымъ безпристрастіемъ и исторической достовѣрностью.

Біанка родилась въ такомъ семействѣ, въ которомъ права наслѣдія самыхъ высокихъ мѣстъ республики принадлежали всѣмъ членамъ фамиліи Бартоломео Капелло.

Мать Біанки умерла вскорѣ послѣ родовъ и маленькая дѣвочка провела свое дѣтство въ деревнѣ, подъ присмотромъ гувернантки. Отецъ Біанки, честный, суровый и высокомѣрный, время отъ времени посѣщалъ и постоянно читалъ ей строгую мораль о послушаніи и благонравіи. Дѣвочка росла въ привольной сельской обстановкѣ, чутко прислушиваясь къ вѣстямъ изъ Венеціи. Не знакомая въ своемъ уединеніи съ городской жизнію, мечтательная Біанка создала себѣ цѣлый фантастическій міръ, смущавшій ея дѣтскій покой и возбуждавшій тайныя желанія и надежды. Когда въ семнадцать лѣтъ она переселилась въ Венецію въ роскошный палаццо отца, ея фантазія, развившаяся въ одиночествѣ, какъ нельзя болѣе способствовала увлеченію поэтическими соблазнами Венеціи.

Въ эту эпоху флорентійцы, обладая большими капиталами, были банкирами всей Европы; они имѣли банки въ Римѣ, Парижѣ, Лондонѣ, Константинополѣ и другихъ городахъ. Короли, императоры, папы и князья, нуждаясь въ деньгахъ, постоянно обращались къ помощи флорентійскихъ банкировъ. Этими выгодными финансовыми операціями не пренебрегали даже и вельможи. Къ числу ихъ принадлежалъ и извѣстный въ то время богачъ Сальвіоти, на службу котораго и поступилъ очень красивый, вкрадчивый юноша, хотя и скромнаго происхожденія, Бонавентури. Юный флорентіецъ вскорѣ получилъ извѣстность своими дерзкими романическими похожденіями, дуэлями и азартной игрою.

Бонавентури съумѣлъ добиться, свиданій съ прелестной Біанкой въ темныхъ подвалахъ палаццо Капелло, когда юная красавица, пользуясь отсутствіемъ родителя, искусно усыпляла бдительность старой служанки и гондольера.

Но эти свиданія въ присутствіи слугъ казались для Бонавентури не удобными, онъ сталъ просить Біанку ночью пріѣзжать къ нему, увѣривъ ее, что онъ принадлежитъ къ фамиліи Сальвіоти.

Молодая дѣвушка не долго колебалась. Имя Сальвіоти также извѣстно, какъ и имя Капелло, почему же она не можетъ сочетаться бракомъ съ юношей одинаковаго съ ней происхожденія, думала влюбленная и легко склонилась на просьбы милаго ея сердцу. Каждый день ночью, когда въ палаццо всѣ покоились мирнымъ сномъ, Біанка покидала свое дѣвственное ложе, спускалась по шелковой лѣстницѣ, выходила чрезъ маленькую дверь, ведущую къ каналу, и садилась въ гондолу Бонавентури…. Біа разсвѣтѣ она возвращалась домой. Потомъ молодая дѣвушка узнала, что мнимый Сальвіоти не болѣе ни менѣе какъ простой приказчикъ, но было уже поздно. Послѣдствія ночныхъ свиданій стали уже черезчуръ замѣтны и ей ничего болѣе не оставалось какъ выйти замужъ за своего обольстителя. Но для этого необходимо было бѣжать изъ Венеціи, чтобы избѣгнуть гнѣва отца. Въ свою очередь и Бонавентури, обольстившій знатную дѣвушку, подвергался страшной опасности. Біанка рисковала окончить жизнь свою въ монастырѣ, а съ ея любовникомъ могло быть нѣчто похуже. Сообразивъ все это, Бонавентури уговорилъ ее бѣжать.

Разъ ночью, когда Бартоломео Капелло былъ въ отсутствіи, его дочь покинула родительскій домъ, съ тѣмъ чтобы уже никогда въ него не возвращаться.

Переодѣтые любовники сѣли въ барку и направили путь свой въ Фузино, оттуда въ Болонью и, благополучно перейдя границу, въ одной маленькой деревенькѣ обвѣнчались. Затѣмъ пріѣхали во Флоренцію и поселились въ скромномъ домѣ отца Піетро.

Между тѣмъ въ Венеціи бѣгство Біанки произвело страшный переполохъ. Семейство Капелло, кровно обиженное похищеніемъ одной изъ своихъ дочерей, громко требовало мести.

Нѣкто Гримани, патріархъ Аквилеи, дядя по матери Біанки, гнѣвался болѣе другихъ; онъ добился прежде всего постановленія Совѣта Десяти подвергнуть штрафу въ тысячу червонцевъ бѣглецовъ, какъ самыхъ послѣднихъ негодяевъ. Затѣмъ дядя Піетро, Авантури Дижанбатиста, занимавшійся торговлей въ Венеціи, какъ сообщникъ племянника, былъ брошенъ въ одну изъ страшныхъ тюрьмъ, названныхъ венеціанцами «колодцами», гдѣ вскорѣ и умеръ. Старую служанку, какъ повѣренную любовной интриги бѣжавшей синьорины, постигла та же участь.

Узнавъ обо всемъ этомъ, Біанка пришла въ ужасъ. Она видѣла ясно, что надежда когда-нибудь возвратиться на родину для нея исчезла окончательно, имя ея опозорено и свою рошкошную обстановку въ домѣ родителя она промѣняла на нищенскую. Проклятіе родныхъ, ненависть и презрѣніе всѣхъ гражданъ, до такой степени потрясли молодой впечатлительный огранизмъ Біанки, что въ ней быстро произошла реакція — она возненавидѣла своего соблазнителя Піетро Бонавентури. Послѣдній въ свою очередь началъ охладѣвать къ молодой женѣ; онъ уже не дорожилъ тѣмъ, что еще недавно составляло для него счастье и открыто сталъ искать новыхъ любовныхъ приключеній.

Біанка все это видѣла и въ душѣ презирала негодяя за его наглую ложь. Въ ея умѣ уже строились планы, какъ бы спастись отъ Бонавентури.

На безопасность во Флоренціи надѣяться было нельзя. Приговоръ, произнесенный венеціанскою знатью надъ бѣглецами, постоянно тяготѣлъ надъ ихъ головами. Они уже знали, что изъ Венеціи прислано нѣсколько бандитовъ для ихъ розыска. Для Біанки было ясно, что безъ могущественной поддержки ея гибель неизбѣжна. Опасаясь венеціанскихъ бандитовъ, она скрывалась въ домѣ свекра, лишь изрѣдка рѣшаясь пойти къ обѣднѣ въ сосѣднюю церковь Св. Марка.

Разъ услышавъ на площади шумъ, юная затворница рѣшилась подойти къ окну и тогда она увидѣла проѣзжавшаго Франческо де-Медичи, гордаго, представительнаго молодого чоловѣка, котораго народъ шумно привѣтствовалъ.

При видѣ молодого герцога, Біанку внезапно осѣнила мысль. По наслышкѣ она уже знала, что старшій сынъ Козимо легко поддавался обаянію женской красоты. Она могла расчитывать на могущество своей наружности, которая дѣйствительно была очаровательна. Еслибы молодой герцогъ въ нее влюбился, то лучшаго покровителя нельзя было и желать. Наблюдая за Францеско, она замѣтила, что онъ часто проѣзжаетъ черезъ площадь Св. Марка и разыграла при его появленіи сцену съ розой, сама же, какъ мы знаемъ, поспѣшила быстро исчезнуть, чтобы произвести болѣе сильное впечатлѣніе на воображеніе молодого человѣка, въ чемъ и успѣла; Францеско дѣйствительно въ нее влюбился.

XIII.
Джіованна Австрійская.

На другой день послѣ знакомства и бесѣды съ Піетро Бонавентури, Изабелла передала брату все, что узнала о романическомъ бѣгствѣ Біанки съ ея любовникомъ, при чемъ сообщила, ему, что любовь молодой венеціанки къ ея супругу давно прошла, а потому онъ, Франческо, имѣетъ всѣ шансы на успѣхъ.

Молодой герцогъ, не теряя времени, тотчасъ же принялся за дѣло. Въ повѣренные своихъ сердечныхъ тайнъ онъ взялъ испанца, маркиза Мондрагоне, самаго ловкаго человѣка по части устройства романическихъ комбинацій, и просилъ способствовать его знакомству съ Біанкой. Узнавъ о новой страсти герцога и согласившись помогать ему, маркизъ посовѣтовался съ своей женой, какъ бы устроить это дѣло.

Маркиза была женщина хитрая и очень опытная въ дѣлахъ подобнаго рода. Прежде всего она навела справки о привычкахъ семейства Бонавентури и узнала, что мать Піетро имѣетъ обыкновеніе посѣщать каждый день церковь Св. Марка.

Маркиза на другой же день начала посѣщать ту же церковь и всегда садилась на скамью подлѣ старухи Бонавентури. Далѣе при выходѣ изъ церкви стала съ ней заговаривать, сначала о пустякахъ, потомъ мало-по-малу бесѣда приняла и болѣе серьезный характеръ. Новыя знакомыя начали разсуждать о семейныхъ дѣлахъ, Бонавентури заговорила о своемъ сынѣ Піетро, восхваляла его какъ самая любящая мать и на вопросъ маркизы женатъ ли ея сынъ отвѣчала:

— Да къ несчастью женатъ.

— Почему же къ несчастью? — спросила Мондрагоне съ притворнымъ удивленіемъ.

Тогда донна Анна (такъ звали мать Піетро Бонавентури) передала своей новой знакомой, уже извѣстный намъ, романъ Піетро съ Біанкой. Маркиза, представившись растроганной, выразила желаніе познакомиться съ Біанкой и просила старуху когда-нибудь привести ее къ ней въ палаццо, обѣщая съ своей стороны оказать молодой женщинѣ помощь и расположеніе.

— Прошу васъ, — говорила маркиза, — передать ей, что мое участіе можетъ быть ей полезно. Вы кажется говорили, что она скрывается отъ преслѣдованія венеціанцевъ?

— Да, она скрывается.

— Изъ этого я заключаю, что Біанкѣ необходимо заручиться сильной протекціей.

— Конечно, это было бы очень недурно.

— Я могу ей доставить протекцію. Принцъ Франческо охотно принимаетъ участіе въ тѣхъ, кто нуждается въ помощи. Подъ его покровительствомъ ваша невѣстка можетъ быть совершенно покойна. Ирезъ моего мужа я передамъ герцогу о положеніи Біанки, а вы постарайтесь, чтобъ она поскорѣе пришла ко мнѣ. Пусть она сама откровенно передастъ свою исторію и я употреблю всѣ зависящія отъ меня средства, чтобы жизнь ея во Флоренціи была совершенно безопасна.

— Это будетъ нѣсколько затруднительно, — отвѣчала Бонавентури, — Біанка никуда не выходитъ; кромѣ того, есть еще и другая причина, — добавила старуха и замолчала.

— Какая же это причина? скажите мнѣ откровенно, — спросила маркиза.

— У нея нѣтъ другого платья, кромѣ домашняго, а мы по нашей бѣдности не можемъ сдѣлать ей новаго. Біанкѣ при ея знатномъ происхожденіи и привычкѣ къ роскоши будетъ совѣстно пріѣхать къ вамъ въ домъ въ простенькомъ платьѣ.

— Ну этому горю можно помочь, — отвѣчала маркиза, — я ей пришлю нѣсколько платьевъ, пусть она выберетъ любое. А потомъ и моя карета будетъ къ ея услугамъ, она можетъ проѣхать въ закрытомъ экипажѣ по улицамъ Флоренціи совершенно незамѣченною.

— Вы слишкомъ добры, синьора! — вскричала старуха, тронутая участіемъ доброй маркизы, — но есть еще одно препятствіе, — продолжала Бонавентури, — я не знаю рѣшится ли Біанка выйти изъ дома безъ разрѣшенія мужа, которому она вполнѣ подчинена. И если мужъ изъявитъ на это согласіе, то я право не знаю приметъ ли Біанка ваше любезное приглашеніе. Она вообще не выходитъ никуда изъ дома. Но я все-таки постараюсь ее уговорить.

— Значитъ ваша невѣстка любитъ уединенную жизнь?

— О да, синьора! Біанка не хочетъ никого видѣть, кромѣ членовъ нашей семьи. Съ тѣхъ поръ, какъ она у насъ въ домѣ, она, кромѣ церкви, никуда не ходила, да и то не иначе, какъ тщательно закутавшись въ плащъ.

— Постарайтесь ее уговорить, я передайте, что знакомство со мной для нея можетъ быть очень полезно. Вѣдь она, какъ вы мнѣ сообщали, скрывается, боясь преслѣдованія венеціанцевъ?

— Да, это и есть главная причина ея уединенія.

— Ну вотъ видите. Повторяю, значитъ, ей необходимо заручиться сильной протекціей.

Обрадованная старуха, вернувшись домой, поспѣшила войти въ комнату Біанки и разсказала ей о предстоявшемъ благополучіи; она подробно передала свой разговоръ съ маркизой, мужъ которой можетъ представить ее, Біанку, герцогу Франческо.

Изъ словъ тещи хитрая авантюристка тотчасъ поняла, что ея стратагема удалась, какъ нельзя лучше: очевидно молодой герцогъ ею заинтересовался.

Не обнаруживая своей радости, Біанка наотрѣзъ отказалась ѣхать къ маркизѣ, ссылаясь на то, что не имѣетъ ни малѣйшаго желанія ни себя показывать, ни людей смотрѣть.

Старуха настойчиво убѣждала невѣстку въ необходимости этого знакомства; Біанка долго не соглашалась, наконецъ, уступила просьбѣ съ тѣмъ, если ея мужъ Піетро одобритъ это предполагаемое знакомство.

Лишнее говорить, что Бонавентури нетолько изъявилъ согласіе, но даже обрадовался, предвидя возможность чрезъ Мондрагоне добиться покровительства герцога Франческо.

На утро донна Анна отправилась къ маркизѣ и сообщила ей, что Біанка искренно благодаритъ ее за участіе и съ удовольствіемъ готова ей представиться.

Послѣ визита старухц Бонавентури, маркиза отправила Біанкѣ цѣлый гардеробъ, массу самыхъ роскошныхъ платьевъ, изъ которыхъ Біанка могла выбрать себѣ любое. Вскорѣ передъ дверьми дома Бонавентури остановилась закрытая карета, присланная маркизой Мондрагоне. Разодѣвшись въ одинъ изъ роскошныхъ нарядовъ, красавица Біанка въ сопровожденіи тещи сѣла въ экипажъ и отправилась къ новой благодѣтельницѣ. Маркиза встрѣтила гостей на лѣстницѣ и поспѣшила ввести ихъ въ свои роскошные покои.

Расположившись въ небольшой гостиной, хозяйка съ любезной фамильярностью взяла Біанку за обѣ руки и просила разсказать всю ея исторію.

Молодая женщина откровенно передала всѣ свои романическія приключенія. Маркиза внимательно слушала исповѣдь Біанки и казалась растроганною. Когда все было передано, маркиза рекомендовала гостьѣ не терять надежды, восхваляла необыкновенную доброту молодого герцога и обѣщала расположить его въ пользу Біанки.

Вскорѣ въ гостиную вошелъ маркизъ Мондрагоне; почтительно поздоровавшись съ дамами, онъ спросилъ жену:

— Кто эти дамы, которыя доставили намъ честь своимъ посѣщеніемъ?

— Эти дамы, — отвѣчала маркиза, — нуждаются въ вашемъ благосклонномъ ходатайствѣ передъ герцогомъ Франческо. Затѣмъ въ короткихъ словахъ передала мужу исторію Біанки и просила замолвить о ней слово передъ герцогомъ.

Хитрая Біанка разыгрывала свою роль превосходно. Она сидѣла, потупя глазки, вся ея красивая фигура выражала такую грусть, которая могла разжалобить каменное сердце.

— Ваша просьба, синьора, — сказалъ маркизъ, обращаясь къ Біанкѣ, — будетъ исполнена въ точности и я смѣю расчитывать на успѣхъ, зная безграничную доброту и великодушіе его высочества герцога Франческо. Онъ всегда милостиво относится ко всѣмъ, а къ дамамъ въ особенности онъ питаетъ рыцарское уваженіе. Можете бьЗъ совершенно покойны: ваша просьба будетъ исполнена.

Біанка поблагодарила вельможнаго синьора нѣжнымъ взглядомъ, лицо ея оживилось, и она стала развязнѣе. Маркизъ, видя свою цѣль достигнутою, что ему удалось произвести хорошее впечатлѣніе на красавицу, не счелъ нужнымъ оставаться долѣе, откланялся дамамъ и вышелъ.

Вскорѣ слуги внесли роскошный десертъ.

Старуха Бонавентури, непривыкшая къ такой роскоши, жадно накинулась на вино и бисквиты. Біанка взяла стаканъ съ лимонадомъ, отпила немного и поставила его опять на подносъ.

Между тѣмъ маркиза, обращаясь къ Біанкѣ, сказала:

— Синьора, не хотите ли вы осмотрѣть мой палаццо; мнѣ бы очень хотѣлось знать ваше мнѣніе, походитъ ли хотя немного мое жилище на ваши роскошные венеціанскіе замки. Синьора насъ извинитъ, — продолжала маркиза, обращаясь къ доннѣ Аннѣ, аппетитно кушавшей бисквиты съ мускатнымъ виномъ, — я не хочу затруднять ее движеніемъ по нашимъ лѣстницамъ.

— Пожалуйста ваше сіятельство не безпокойтесь обо мнѣ, — отвѣчала старуха, — я посижу здѣсь.

Маркиза, улыбаясь, взяла Біанку подъ руку и вышла съ ней изъ гостиной. Она повела свою молодую гостью по всѣмъ комнатамъ палаццо; показала ей портики, террасы, галереи, словомъ весь замокъ. Біанка очень хвалила роскошную обстановку палаццо.

Когда онѣ дошли до изящнаго кабинета, выходившаго окнами въ садъ, маркиза подвела Біанку къ столу, на которомъ лежали разныя драгоцѣнности и ради шутки стала ихъ надѣвать на шею и руки молодой женщины. Потомъ нѣсколько минутъ спустя сказала: вотъ здѣсь въ этомъ сундукѣ спрятаны разныя венеціанскія украшенія, подождите меня здѣсь, я сейчасъ принесу ключъ. Біанка, оставшись одна, по инстинкту женскаго кокетства, стала надѣвать на себя всѣ эти драгоцѣнности, любуясь въ зеркало и нашла, что дѣйствительно богатыя украшенія къ ней очень идутъ. Въ это самое время она увидала въ зеркалѣ фигуру мужчины. Она тотчасъ же узнала герцога Франческо. Она быстро сообразила, что ей нужно дѣлать и упала передъ нимъ на колѣни.

— Ваше высочество, — вскричала комедіантка, — я лишилась родителей, отечества, состоянія, всего, всего, у меня осталась только одна честь…

Герцогъ поспѣшилъ ее поднять и сказалъ:

— Не безпокойтесь, синьора, я вовсе не для того пришелъ сюда, чтобы отнять у васъ честь. Напротивъ, меня привело сюда участіе къ вамъ, я хочу помочь вамъ въ несчастьи, утѣшить васъ. Окажите, чѣмъ я могу быть вамъ полезнымъ? Смотрите на меня, какъ на вашего друга, просите у меня все, что вамъ угодно и я постараюсь исполить вашу просьбу.

Сказавъ это, герцогъ удалился, оставивъ Біанку одну. Вслѣдъ за нимъ вернулась маркиза и смѣясь сказала:

— Васъ вѣрно удивилъ внезапный визитъ герцога; но вы не бойтесь ничего. Онъ приходилъ не съ дурными намѣреніями, мы часто имѣемъ счастье видѣть его высочество совершенно неожиданно; у него есть ключъ отъ потайной двери и онъ приходитъ, когда менѣе всего мы его ожидаемъ… Вы вѣроятно были очень напуганы его появленіемъ?

— Да я просила его высочество пощадить мою честь.

— О, что касается до этого, вы можете быть совершенно покойны, я вамъ за него ручаюсь, — сказала маркиза, — напротивъ вы должны радоваться, что послѣ столькихъ несчастій, наконецъ Богъ вамъ посылаетъ сильную руку помощи, конечно, если вы съумѣете воспользоваться столь благопріятнымъ случаемъ. Съ вами, какъ съ умной женщиной я позволю себѣ говорить откровенно. Герцогъ васъ любитъ. Онъ только и мечтаетъ о васъ, чувство особы столь высокопоставленной мнѣ кажется можетъ васъ вполнѣ осчастливить. Далеко не многимъ выпадаетъ такое благополучіе, было бы сумасшествіемъ не воспользоваться имъ.

Сказавъ это маркиза повела Біанку обратно въ гостиную, гдѣ старая Бонавентури продолжала кушать бисквиты, запивая ихъ сиракузскимъ виномъ.

---

Дипломатическіе переговоры относительно брака наслѣднаго принца Флоренціи съ эрц-герцогиней Джіованной австрійской шли своимъ чередомъ. За смертію императора Фердинанда, отца Джіованни, переговоры о бракѣ велись ея братомъ наслѣдникомъ покойнаго императора, Максимиліаномъ II, и участь эрц-герцогини Джіованни должна была скоро рѣшиться.

Между тѣмъ старый герцогъ Козимо Медичи рѣшилъ привести въ исполненіе давно задуманный имъ планъ — отказаться отъ престола и передать управленіе государствомъ своему старшему сыну; Козимо Медичи лишь ожидалъ бракосочетанія Франческо съ эрцгерцогиней австрійской. Не старость герцога Козимо была причиною его рѣшенія. Имѣя только сорокъ пять лѣтъ отъ роду, онъ былъ въ полной силѣ, но двадцати восьми лѣтнее управленіе государствомъ его утомило; онъ нуждался въ покоѣ. Кромѣ того, ему хотѣлось обезпечить сыну мирное царствованіе, руководя его поступками. Въ виду чего онъ оставилъ за собой верховную власть и право пользоваться всѣми дворцами и виллами, съ титулами главнокомандующаго войсками, адмирала флота и губернатора Сіены. Онъ также поставилъ условіемъ, чтобы сынъ не имѣлъ права, безъ его согласія, смѣнять смотрителей дворцовъ (costellani) и командировъ войскъ, налагать или измѣнять подати, а равно и отчуждать казенныя земли.

Въ остальномъ новому герцогу предоставлялась полная свобода управленія и администраціи, сообразно существующимъ законамъ; онъ могъ увольнять министровъ и назначать новыхъ по своему усмотрѣнію. Отреченіе герцога Козимо Медичи отъ престола изумило всѣ дворы Италіи и Европы. Старый герцогъ былъ весьма этимъ польщенъ, такъ какъ своимъ поступкомъ онъ опровергалъ обвиненіе его въ честолюбіи и алчности. Святѣйшему отцу папѣ Козимо писалъ, что онъ желаетъ посвятить все свое время Богу, благодарить его за всѣ, дарованныя ему милости. Испанскому королю Филиппу онъ объяснялъ свой поступокъ желаніемъ подражать славному отцу его величества, королю Карлу У-му.

Въ виду совершившагося факта, толки были чрезвычайно различны. Многіе, говорили, и не безъ основанія, что Козимо Медичи отрекся отъ престола вовсе не для того, чтобы посвятить себя Богу, или подражать славному отцу короля испанскаго Карлу Y-му, но что и въ этомъ поступкѣ флорентійскаго деспота крылось честолюбіе. Онъ питалъ надежду быть избраннымъ папою, при первой открывшейся ваканціи. Имѣя весьма много приверженцевъ среди кардиналовъ, ему казалось возможнымъ достигнуть и этой власти. Затѣмъ нѣкоторые утверждали, что герцогъ Козимо, какъ хитрый, расчетливый эгоистъ, оставляя за собой верховное право монарха, хотѣлъ избавиться отъ бремени и опасностей правителя и въ то же время хотѣлъ закрѣпить за своей семьей преемственность. Но такъ или иначе фактъ отреченія совершился. Одиннадцатаго іюня 1564 года, въ день рожденія Козимо Медичи, сынъ его герцогъ Франческо торжественно принялъ титулъ регента-герцогства тосконскаго; самъ же Козимо удалился въ подгородную виллу.

Послѣ этого вскорѣ окончились съ австрійскимъ дворомъ и переговоры о бракѣ. Императоръ Максимиліанъ офиціально обѣщалъ руку своей сестры Іоанны герцогу Франческо, отложивъ, впрочемъ, свадьбу до окончанія траура по отцѣ, т. е. по истеченіи года со дня смерти послѣдняго.

Пока совершались всѣ эти событія, любовь Франческо къ красивой венеціанкѣ значительно усилилась. Тайныя свиданія молодого герцога съ Біанкой въ домѣ маркизы Мондрагоне, послѣдовавшія за первой встрѣчей, повели къ тому, что влюбленный до безумія Франческо, увлекся окончательно, забылъ весь міръ и не могъ существовать безъ предмета своей страсти, проводя дни и ночи у ногъ соблазнительной и хитрой венеціанки.

Получивъ власть, молодой герцогъ тотъ же часъ принялся хлопотать, чтобы были востановлены права Біанки въ Венеціи. Чрезъ своего резидента и папскаго нунція онъ началъ переговоры съ венеціанскимъ правительствомъ о дарованіи Біанкѣ полной амнистіи. Но всѣ старанія и хлопоты флорентійскаго герцога были напрасны. Ходатайство Біанки о возвращеніи ей секвестрованныхъ шести тысячъ дукатовъ, доставшихся ей послѣ смерти матери, было не только не уважено, но правительство еще подтвердило приговоръ, произнесенный надъ нею ранѣе объ изгнаніи ея изъ предѣловъ отечества. Хлопоты герцога Франческо вмѣсто того, чтобы облегчить суровый приговоръ надъ эмигранткой, еще болѣе усилили озлобленіе противъ нея всей знати, такъ что флорентійскій резидентъ былъ вынужденъ просить герцога прекратить переговоры, или, по крайней мѣрѣ, отложить ихъ до болѣе благопріятнаго времени. «Обида, — писалъ онъ, — нанесенная Бонавентури отцу Біанки, еще слишкомъ памятна и глубоко оскорбляетъ всю знать. Бартоломео (отецъ Біанки) пользуется всеобщимъ уваженіемъ и находится въ родствѣ съ знатью, патріархъ Аквилеи его своякъ. А вы знаете какимъ почетомъ пользуется послѣдній. Но этому едва ли возможно надѣяться выиграть дѣло Бонавентури, а тѣмъ болѣе его жены Біанки. Имѣя счастье представлять вашу особу здѣсь, я нахожу предосудительнымъ хлопотать о дѣлѣ, которое не можетъ имѣть достойнаго конца. Я слишкомъ далекъ отъ мысли, чтобы тяготиться вашимъ порученіемъ, но считаю моимъ долгомъ заявить, что ходатайство по этому дѣлу, ненавистному всѣмъ, можетъ скомпрометировать не одного меня (это было бы еще ничего), но и вашу свѣтлость. А потому я лишенъ возможности исполнить, возлагаемое на меня вашей свѣтлостью, порученіе».

Получивъ всѣ эти свѣдѣнія, Франческо долженъ былъ прекратить хлопоты о дѣлѣ Біанки въ Венеціи; онъ утѣшилъ себя тѣмъ, что красавица, живя во Флоренціи подъ его покровительствомъ, не нуждается въ прощеніи своихъ суровыхъ соотечественниковъ и можетъ пренебрегать ими. Хитрая авантюристка вполнѣ достигла своей цѣли; влюбленный герцогъ окружилъ ее роскошью, его подаркамъ не было конца. Виллы, дворцы, наряды, драгоцѣнные камни, экипажи, были къ услугамъ Біанки. Герцогъ проводилъ съ своей любовницей большую часть дня и все это дѣлалось съ согласія мужа, даже при его содѣйствіи. Франческо не могъ переносить самой кратковременной разлуки съ Біанкой и мало того, что проводилъ у нея цѣлые дни, но посѣщалъ ее и среди ночи.

Герцогъ Козимо, узнавъ о ночныхъ визитахъ сына, писалъ ему, что такое поведеніе и не прилично, и опасно для владѣтельнаго князя.

«Не пристало вамъ, — писалъ старый герцогъ, — да и опасно разъѣзжать по ночамъ одному по городу, а тѣмъ болѣе если эти поѣздки вошли въ вашу привычку и стали постоянными. Я не желаю мѣшаться въ ваши дѣла, но тутъ затронутъ слишкомъ важный вопросъ. Зная вашъ тактъ и сдержанность, я надѣюсь, что вы съумѣете избѣгнуть всего того, что можетъ повредить вамъ».

Получивъ это назидательное посланіе отъ родителя, Франческо отказался отъ своихъ ночныхъ поѣздокъ и, вообще, окружилъ свою привязайность большею таинственностью, считая не лишнимъ подобную предосторожность по крайней мѣрѣ до празднованія свадебной церемоніи. Эрцгерцогиня Іоанна австрійская, обвѣнчавшись съ герцогомъ Франческо въ лицѣ его представителя въ Тренто, прибыла изъ этого города въ Мантова, 23-го ноября 1665 года, въ сопровожденіи многочисленной свиты. Проживъ въ Мантова нѣсколько дней, она прибыла въ Болонью. Въ ея свитѣ были: Паоло Джіордано Орсини, ея своякъ, кардиналъ Баромео, папскій легатъ, кардиналъ Тренто, архіепископъ Сіены, епископъ Ореццо и донъ Бернардето Медичи, встрѣтившій ее въ Болоньѣ. На границѣ Тосканы ее ожидали: кардиналъ Джіованни де-Медичи, кардиналъ Николини, архіепископъ Пизы, два епископа и отрядъ конныхъ гвардейцевъ въ полтораста человѣкъ. Въ Фиренцуолѣ къ свитѣ герцогини присоединились: герцогъ Семинаріо, дворяне Піомбино и Маркъ-Антоніо во главѣ своего отряда. Шумно привѣтствованная войсками, она прибыла въ Кафаджіолло, гдѣ Алемано Сальвеатти представилъ ей цвѣтъ флорентійской знати. Торжественный поѣздъ изъ Кафаджіолло прибылъ въ Прато, отсюда въ виллу Поджіо. На полъ-дорогѣ молодая была встрѣчена ея супругомъ, герцогомъ Франческо, окруженнымъ многочисленнымъ отрядомъ и придворными. Рядомъ съ герцогомъ Франческо ѣхали его сестра Изабелла Орсини, донъ Луиджи, дядя по матери, и синьора Піомбини съ роскошной и многочисленной свитой придворныхъ, пажей и тѣлохранителей.

Здѣсь на дорогѣ впервые встрѣтились молодые супруги.

Всякій, кто имѣлъ случай видѣть портретъ эрцгерцогини Іоанны въ галлереѣ Питти, знаетъ, что она обладала весьма непривлекательной наружностью. Къ тому же, по свидѣтельству современниковъ, была надменна, холодна, сдержанна и тяжелаго характера. По этому можно судить, какое впечатлѣніе произвела молодая на душу Франческо, опьяненнаго необыкновенной красотой Біанки и ея увлекательною рѣчью. Глядя на молодую герцогиню, трудно было рѣшить: радовала ли ее эта торжественная встрѣча или огорчала? Она только заботилась объ одномъ — съ достоинствомъ поддержать свое высокое положеніе.

Въ то же время произошла встрѣча и другихъ супруговъ: Изабеллы и Паоло Джіорданно. Мужъ и жена, не смотря на долгую разлуку, встрѣтились совершенно равнодушно, какъ посторонніе люди. Въ первую минуту Изабелла была нѣсколько смущена холодностью мужа, ей показалось, что до него дошли слухи о ея невѣрности. Но вскорѣ она успокоилась, видя безпечность и совершенное равнодушіе мужа. И дѣйствительно, Паоло Джіордано не подозрѣвалъ измѣны жены, мысли его были далеко въ Римѣ, у ногъ Викторіи Аккорамбони-Перетти.

Блестящій кортежъ отправился въ герцогскую виллу Поджіо, въ десяти верстахъ отъ Флоренціи. Тамъ было приготовлено помѣщеніе для отдыха молодой герцогини до назначеннаго дня торжественнаго въѣзда въ столицу.

На другой день въ Поджіо пріѣхали старый герцогъ Козимо, кардиналы и многія знатныя лица.

Въ эти дни шумныхъ празднествъ въ присутствіи стараго герцога и всего его семейства, Франческо плохо скрывалъ одолѣвавшую его скуку. Ничто не развлекало его, кромѣ частыхъ поѣздокъ во Флоренцію. Невѣстки Іоанна и Изабелла не сошлись характерами. Первая пріѣхала въ Италію съ предвзятымъ пренебреженіемъ ко всему итальянскому и ея надменность оттолкнула отъ нея всѣхъ. Но вотъ насталъ и день торжественнаго въѣзда во Флоренцію. Одинъ изъ хроникеровъ того времени пишетъ слѣдующее по поводу этого торжества: «Это было 6-го декабря 1565 года, всю недѣлю передъ тѣмъ шелъ проливной дождь, въ день же торжественнаго въѣзда во Флоренцію молодой герцогини, Богу угодно было прояснить небо: вѣтеръ стихъ и погода сдѣлалась прекрасною. У воротъ Флоренціи молодую встрѣтилъ герцогъ Козимо съ сыномъ, который былъ въ кардинальскомъ облаченіи, папскій нунцій, посланники иностранныхъ дворовъ, толпа придворныхъ и многочисленная свита».

Вся эта процессія встрѣтила герцогиню близь воротъ и сопровождала ее по городу въ слѣдующемъ порядкѣ: впереди всѣхъ ѣхала сама молодая, за ней слѣдовалъ отрядъ трубачей, потомъ ѣхали верхами двадцать пажей, одѣтыхъ въ голубые бархатные костюмы, за ними, въ томъ же порядкѣ, также верхами слѣдовали четырнадцать пажей герцога въ шитыхъ бархатныхъ костюмахъ, затѣмъ князья, герцоги, кардиналы и отрядъ всадниковъ, дворяне и ихъ слуги въ роскошнѣйшихъ нарядахъ, вышитыхъ золотомъ, далѣе тянулись попарно шестьдесятъ рыцарей ордена св. Стефана и Порто-Гало, Санъ-Джіокомо и Мальты, множество дворянъ одного и другого дворовъ также со свитой и ста шестидесятые пажами въ желтой одеждѣ; за ними вели трехъ лошадей подъ богатыми попонами съ вышивкой, далѣе слѣдовали двѣнадцать нѣмецкихъ бароновъ, назначенныхъ императоромъ въ почетную свиту сестры, флорентійскіе принцы и, наконецъ, сама августѣйшая молодая.

Въ городѣ ее встрѣтилъ генералъ Авреліо Фрегозе съ отрядомъ конно-гвардейцевъ въ четыре тысячи человѣкъ. Хоръ музыкантовъ исполнилъ тушъ и торжественный маршъ; со стѣнъ крѣпости раздавались залпы артиллеріи. Хроникеръ, о которомъ мы упоминали выше, говоритъ, что пальба изъ орудій, музыка и привѣтственные крики толпы: «да здравствуетъ Австрія!» потрясали воздухъ.

Лишь только августѣйшая молодая въѣхала подъ арку, какъ ея свекоръ, герцогъ Козимо, поспѣшилъ подать ей руку и помочь слѣзть съ лошади; затѣмъ онъ подвелъ ее къ епископу, державшему крестъ. Молодая герцогиня приложилась къ распятію, а другіе двое епископовъ возложили на ея голову корону, усыпанную драгоцѣнными камнями. Сѣвъ снова на лошадь, коронованная герцогиня продолжала путь подъ балдахиномъ изъ серебряной парчи съ золотыми кистями, который несли юноши изъ самыхъ знатныхъ фамилій столицы Тосканы, смѣняя другъ друга для того, чтобы каждому воспользоваться этой высокой честью. Молодые люди были одѣты въ курточки изъ пурпуроваго атласа, вышитаго золотомъ, и въ красныхъ бархатныхъ брюкахъ, также вышитыхъ золотомъ, въ беретахъ изъ алаго бархата, съ бѣлыми перьями, пришпиленными драгоцѣнными камнями. Поверхъ курточекъ были наброшены плащи тоже изъ алаго бархата, при шпагахъ съ золотыми эфесами въ ножнахъ изъ краснаго бархата. Также подъ балдахиномъ рядомъ съ супругой ѣхалъ молодой герцогъ Франческо, потомъ герцогъ Козимо, кардиналъ Медичи, герцогъ Браччіано, герцогъ баварскій, родственникъ молодой, посланники, прелаты, фрейлины, судьи, герцогскіе лейбъ-медики, сенатъ сорока восьми, флорентійская знать и войско.

Отъ воротъ Прато процессія двинулась по дорогѣ Борго-Оньисанти, до моста Корная, оттуда по Лугарно до св. Троицы, Санта Марія Маджіоре и, наконецъ, прибыла въ соборъ. Здѣсь молодая опять была встрѣчена архіепископомъ и духовенствомъ; помолившись, она въ сопровожденіи духовенства поѣхала чрезъ Санта Марія ли Кампо къ дверямъ палаццо Веккіо, гдѣ и была встрѣчена ожидавшимъ ее мужемъ. Герцогъ Франческо повелъ супругу въ большой залъ, здѣсь ее встрѣтила герцогиня Изабелла съ пятьюдесятью дамами знатнѣйшихъ фамилій столицы, которыя ее привѣтствовали и проводили въ назначенные для нея покои.

Главныя улицы Флоренціи были эмблематически разукрашены. При входѣ въ улицу Боргооньи Санти стояли статуи: слѣва Тосканы, справа Австріи. Первая, улыбаясь простирала руки, открывала свои объятія, какъ бы принимая отъ Австріи принцессу, давно желанную госпожу и повелительницу, въ надеждѣ на полный миръ, тихое счастье и славу этихъ двухъ государствъ.

Спустя десять дней, въ палаццо Веккіо было назначено большое торжество, на которое было приглашено до четырехсотъ дамъ знатныхъ фамилій Флоренціи. Праздникъ раздѣлялся на три отдѣленія: спектакль, обѣдъ и балъ. Устройствомъ сцены занялся Вазери и исполнилъ принятую имъ на себя задачу артистически. Венера, Амуръ, Психея, пѣли хвалебные гимны подъ музыку маэстровъ капеллы Александра Стриджіо и Франческо Кортеччіа, въ честь виновницы торжества. Но сама молодая герцогиня — увы! не была счастлива; Франческо жалъ ей руку, но она чувствовала, что въ его сердцѣ нѣтъ къ ней любви и привязанности.

XIV.
Піетро Бонавентури.

На другой день послѣ свадьбы, герцогъ Франческо поспѣшилъ въ знакомый ему домъ Санто Спирито, гдѣ жила его обожаемая Біанка. Обыкновенно очень разговорчивая и веселая, на этотъ разъ красавица-венеціанка была грустна и задумчива.

— Что съ тобой, моя чудная Біанка? — вскричалъ герцогъ, обнимая ее, — чѣмъ ты огорчена?

— О, мой синьоръ, — отвѣчала она сквозь слезы, — вы причина моего горя.

— Я?! Неужели при всемъ моемъ желаніи угодить и осчастливить тебя, я имѣлъ несчастье причинить тебѣ горе?

— Ахъ, Франческо, не васъ я виню, а мою несчастную судьбу.

— Въ чемъ же дѣло?

— Увы! я вижу, что пришелъ конецъ нашей любви.

— Дорогая Біанка, что ты говоришь? Неужели ты еще сомнѣваешься въ томъ, что я буду любить тебя пока живъ?

Красавица уныло посмотрѣла на него глазами полными слезъ, которыя герцогъ силился осушить своими горячими поцѣлуями.

— Почему ты мнѣ не вѣришь, скажи? — шепталъ онъ.

— Неужели вы устоите противъ красоты вашей юной супруги? Конечно, нѣтъ. Она цвѣтущая, молодая, дѣвственно-стыдливая, дочь императора, ради нея вы должны забыть увядшую красоту бѣдной венеціанки.

— О Біанка! моя несравненная Біанка, ты одна для меня составляешь все, твоя красота не можетъ имѣть сравненія ни съ кѣмъ. Никто въ цѣломъ мірѣ не въ состояніи исторгнуть твоего божественнаго образа изъ моего сердца!..

— Но ваша царственная супруга, быть можетъ, обладаетъ чарами…

— Не говори мнѣ объ ней, Біанка! Представь себѣ напыщенную нѣмецкую дуру, холодную, какъ ледъ, размѣренную будто циркулемъ геометрическую фигуру, которая точно на веревочкахъ выполняетъ всѣ правила этикета; набожна до суевѣрія, горда до подлости и требуетъ самаго точнаго исполненія религіозныхъ церемоній и суевѣрныхъ обрядовъ, даже на брачномъ ложѣ! Могу ли я любить подобную женщину? Смѣю ли я сравнивать ее съ моей умной, милой, веселой и живой Біанкой. Нѣтъ, моя дорогая, подобное сравненіе было бы преступленіемъ!

— Милый Франческо! ты долженъ простить меня, мнѣ страшно тебя потерять, я такъ тебя полюбила, — пѣла очаровательная сирена, обнимая герцога, точно желая удержатъ его и не отдавать другой.

— О другъ мой, — говорилъ страстно влюбленный, — ты никогда не была мнѣ такъ дорога, какъ сегодня. Я убѣдился, что не могу существовать безъ твоей любви.

— Могу ли я тебѣ вѣрить? — шептала Біанка, нѣжно улыбаясь.

— Если ты не вѣришь моимъ словамъ, то вѣрь моему сердцу. Дай мнѣ руку, посмотри, какъ оно бьется.

— Значитъ нѣмка не истощила еще твоего пыла? — шептала Біанка, лаская герцога.

— Нѣтъ, моя богиня, для тебя въ моей груди цѣлое пламя…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Милый, — говорила красавица, — я не могу быть покойной, не смотря на всѣ твои увѣренія; вѣдь я женщина, а слѣдовательно робка, боязлива. При томъ же когда намъ выпадаетъ такое блаженство, то естественно приходится бояться потерять его. Чѣмъ больше сокровищъ, богатства, тѣмъ ужаснѣе сознаніе, что можно быть ограбленною. Не смотря на всѣ усилія надъ собой, я постоянно трепещу. Мнѣ не обходимо утѣшеніе и вѣра, и ты только одинъ мнѣ можешь дать и то и другое.

— Ну, скажи, что ты желаешь? Тебѣ стоитъ только произнести слово, и все будетъ исполнено. Вѣдь ты знаешь, что у меня нѣтъ желаній, кромѣ твоихъ.

— Мнѣ хочется одно…

— Что же именно?

— Познакомиться съ твоей сестрой, герцогиней Браччіано.

— Съ Изабеллой.

— Да, я къ ней чувствую большую симпатію. Я видѣла ее только издали, но знаю, что она добра, снисходительна и имѣетъ такой же веселый характеръ, какъ и я. Какъ бы мнѣ хотѣлось пріобрѣсти ея расположеніе. Ты, кажется, говорилъ съ ней обо маѣ?

— Я даже откровенно разсказалъ ей о нашей любви. Мнѣ кажется, я могу съ увѣренностью сказать, что она хотя и незнакома съ тобой, но также питаетъ къ тебѣ симпатію. Впрочемъ, это и понятно. Сестра такъ любитъ меня и все, что дорого мнѣ, дорого и ей. Что же касается до вашихъ характеровъ, то право въ нихъ дѣйствительно есть большое сходство. Я думаю, мнѣ удастся исполнить твое желаніе, теперь кстати для этого самый удобный моментъ.

— Какимъ образомъ?

— Очень просто. Моя прелестная супруга своей надменностью и холодностью до такой степени оттолкнула Изабеллу, скажу болѣе, оскорбила ее, что сестра съ удовольствіемъ подружится съ тобой.

— Ахъ, какъ бы я была счастлива!

— Положись на меня, я это дѣло устрою, — сказалъ герцогъ. — Пока прощай, я долженъ на нѣкоторое время оставить мое счастье.

Нѣжно обнявъ свою красавицу, Франческо вышелъ.

Хитрой интриганкѣ, не пренебрегавшей никакими средствами, дабы упрочитъ за собой привязанность флорентійскаго герцога, страстно хотѣлось расположить въ свою пользу его родныхъ и прежде всѣхъ герцогиню Изабеллу. Въ родныхъ Франческо умная венеціанка хотѣла имѣть поддержку въ борьбѣ, которая неизбѣжно должна была возникнуть между ею, женой ея любовника и мнѣніемъ свѣта. Франческо зналъ доброту и обходительность сестры Изабеллы, за которой также водились маленькіе любовные грѣшки. Она, дѣйствительно, симпатизировала Біанкѣ и, не смотря на ея положеніе, вовсе не была щепительна, не относилась строго къ поступкамъ, нарушавшимъ седьмую заповѣдь. Наконецъ, отвращеніе, внушенное ей молодой герцогиней, должно было также отчасти способствовать ея сближенію съ Біанкой. Въ виду такихъ соображеній герцогъ Франческо, прогуливаясь одинъ на одинъ въ паркѣ съ Изабеллой, передалъ ей желаніе Біанки съ ней познакомиться.

— Она хочетъ тебѣ выразить то чувство очарованія, которое ты ей внушаешь, — говорилъ герцогъ сестрѣ, — тебѣ, конечно, извѣстно, что Біанка очень знатнаго рода и только превратности судьбы довели ее до настоящаго положенія; между тѣмъ она прекрасно воспитана и хорошо знаетъ приличія высшаго общества. Пожалуйста не думай сестра, что я ослѣпленъ страстью къ Біанкѣ, — продолжалъ герцогъ, — увѣряю тебя, эта особа замѣчательно умна, находчива, игрива, разговоръ ея такъ увлекателенъ, что ты себѣ не можешь представить. Знаешь, я такъ къ ней привыкъ, что не могу безъ нея обходиться. Я скорѣе готовъ разстаться съ жизнью, чѣмъ не видать Біанки.

Изабелла улыбнулась.

— Вѣрь, мнѣ сестра, это моя послѣдняя и истинная любовь!

— Если ты желаешь, я охотно готова познакомиться съ Біанкой.

— Благодарю, дорогая Изабелла, ты меня крайне обрадовала! — вскричалъ герцогъ, пожимая руку сестры.

Съ наступленіемъ ночи Франческо привелъ Біанку, тщательно закутанную въ плащь, въ комнаты Изабеллы. Красота венеціанки, ея умъ, тактъ и сообщительность, очаровали герцогиню Браччіано. Между любовницей герцога Франческо и его женой былъ громадный контрастъ. Насколько одна производила непріятное впечатлѣніе своимъ характеромъ и надменностью, настолько другая располагала въ свою пользу.

Хитрая Біанка, съ особеннымъ тактомъ, не переступая границъ уваженія къ герцогинѣ Браччіано, съумѣла такъ тонко польстить ей, восхваляя ея красоту и любезность, что Изабелла въ тотъ же вечеръ открыла ей свое сердце и сдѣлалась ея другомъ.

Затѣмъ визиты Біанки стали все чаще и чаще. Изабелла всегда принимала ее съ особеннымъ удовольствіемъ и въ свою очередь ее посѣщала; а потомъ начала принимать участіе и въ ея развлеченіяхъ. Насколько Изабеллѣ было пріятно проводить время съ Біанкой, настолько ей было ненавистно общество ея мужа Бонавентури, котораго Изабелла всячески старалась избѣгать. Честной герцогинѣ было противно видѣть, какъ этотъ проходимецъ пользовался своими правами законнаго супруга, поощряя связь жены съ герцогомъ Франческо. Въ душѣ Изабеллы сложилось понятіе о Бонавентури, какъ о самомъ безнравственномъ негодяѣ. Ко всему этому наглецъ еще осмѣлился дѣлать сладкіе глазки красавицѣ-герцогинѣ съ увѣренностью на успѣхъ.

Изабелла откровенно сказала Біанкѣ, что не въ состояніи переносить ея мужа и послѣдняя употребляла всѣ зависящія отъ нея средства, чтобы Бонавентури не встрѣчался съ Изабеллой; дружба съ сестрой Франческо была верхомъ торжества для хитрой венеціанки. Зная какъ непрочна и скоропроходяща власть красоты, она употребляла всѣ усилія сохранить любовь Франческо. И надо отдать ей справедливость — вполнѣ въ этомъ успѣвала. Любовь герцога къ ней нетолько не уменьшалась, но даже увеличивалась съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе. Ея умъ, красота, грація, даже маленькіе женскіе капризы, сдѣлались единственною радостью, цѣлью жизни властелина Тосканы. Общество Біанки стало для него необходимымъ. Она одна могла успокоить его послѣ занятій государственными дѣлами, обыкновенно очень скучными, а иногда и непріятными, умѣрить ненависть, внушаемую ему противной женой. Герцогъ каждую ночь проводилъ у Біанки, не рискуя встрѣтить мужа, который помѣщался въ отдѣльныхъ комнатахъ и всегда имѣлъ обыкновеніе удаляться при появленіи герцога.

Вскорѣ эти ночные визиты Франческо въ домъ Біанки сдѣлались излишними, она съ мужемъ переѣхала во дворецъ. Бонавентури получилъ мѣсто главнаго хранителя придворнаго гардероба, а потомъ и занялъ помѣщеніе во дворцѣ.

Герцогиня Джіованна, благодаря сплетнямъ фрейлинъ, знавшая о связи мужа, должна была безпрестанно встрѣчаться съ его любовницей.

Объясниться съ мужемъ она сочла за лишнее и рѣшила написать свекру. Въ сильныхъ выраженіяхъ она жаловалась старому герцогу, что ее, дочь австрійскаго императора, кровно оскорбляетъ мужъ, предпочитая другой. На это письмо герцогъ Козимо отвѣчалъ невѣсткѣ слѣдующее:

«Не надо вѣрить всему, что доходитъ до вашего высочества, такъ какъ при дворѣ нѣтъ недостатка въ людяхъ, занимающихся сплетнями. Я знаю, что герцогъ любитъ васъ также какъ и вы его. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ обоюдныя уступки необходимы; слѣдуетъ дать волю молодости, а также терпѣливо сносить то, что неизбѣжно исправитъ время. Иначе между вами можетъ возникнуть разладъ и ненависть. Не думаю, чтобы супругъ вашъ въ чемъ-либо отказывалъ вамъ и заставлялъ васъ терпѣть лишенія; онъ постоянно при васъ и нѣтъ сомнѣнія исполняетъ всѣ ваши желанія, какъ относительно васъ, такъ равно и относительно вашего семейства. Если вы сравните прежнюю жизнь вашихъ сестеръ съ теперешней, то, вѣроятно, утѣшитесь насчетъ вашей собственной судьбы. Поэтому не давайте воли вашей капризной фантазіи, будьте осторожны и любезны съ принцемъ, вашимъ супругомъ; старайтесь быть веселой. Возьмите на себя домашнія заботы, а мужу предоставьте бразды правленія и, повѣрьте, вы будете счастливы. Я же съ своей стороны всегда постараюсь быть вашимъ полезнымъ другомъ».

Вотъ какъ утѣшилъ свекоръ Джіованну австрійскую.

Между тѣмъ дѣла шли своимъ чередомъ. Біанка, перебравшись во дворецъ, забрала въ руки своего августѣйшаго любовника окончательно. Онъ исполнялъ всѣ ея желанія какъ бы фантастичны и причудливы они ни были. Придворные наперерывъ старались ей угодить. Атмосфера обожанія, которой она была окружена, вскружила ей голову. Она уже не хотѣла довольствоваться настоящимъ и начала строить смѣлые планы насчетъ будущаго. Въ одинъ прекрасный вечеръ, въ минуту любовнаго упоенія, она подвела Франческо къ образу Мадонны и велѣла поклясться, что онъ женится на ней, когда они оба будутъ свободны отъ брачныхъ узъ.

По мѣрѣ того, какъ усиливалось вліяніе Біанки на герцога, росли дерзость и чванство ея мужа Бонавентури. Онъ уже сталъ считать себя первымъ сановникомъ государства и нерѣдко грубо и даже дерзко обращался съ самыми знатными флорентійцами. Лишнее говорить, что фразы этого выскочки вызывали общее негодованіе гражданъ, въ особенности тѣхъ, которые были недовольны честолюбивыми поступками Медичи, убившаго республику. Ненавидя герцога Козимо и его сына, они естественно не могли терпѣть господства какого-то авантюриста, темнаго происхожденія.

Но Бонавентури не терялъ присутствія духа; онъ старался вознаградить себя за тотъ позоръ, которымъ клеймила его супруга. Послѣ интриги съ Вителли онъ добивался связи съ женщиной, принадлежащей къ одному изъ первыхъ флорентійскихъ семействъ. Въ лицѣ Кассандры Риччи, вдовы Вонжіани, онъ нашелъ такую особу; но о ней ходили по городу разные слухи, такъ напримѣръ: говорили, что двое юношей, осмѣлившіеся хвастать въ обществѣ, что оба поочередно пользовались благосклонностью Кассандры, чрезъ два дня послѣ того были найдены заколотыми кинжалами. Другой молодой человѣкъ, добивавшійся любви Кассандры, былъ убитъ ея родителями и посаженъ у дороги съ залепленой смолой раной; онъ долго оставался въ такомъ положеніи, потому что прохожіе думали, что онъ спитъ. Не смотря на всѣ эти страшные слухи, Бонавентури сталъ очень настойчиво ухаживать за опасной красавицей и вскорѣ добился ея взаимности. Съ свойственной ему наглостью онъ открыто хвасталъ своими интимными отношеніями съ Кассандрой и дѣлалъ это гласнымъ до скандала. Родные Риччи, наконецъ, были вынуждены просить герцога унять позорившаго ихъ фамилію наглаго хвастуна.

Франческо потребовалъ къ себѣ мужа своей фаворитки и дружески совѣтовалъ ему порвать связь съ Кассандрой, или, наконецъ, быть осторожнѣе, не распространять на счетъ ея оскорбительныхъ слуховъ; въ противномъ случаѣ, предупреждалъ герцогъ, Риччи могутъ ему отмстить, чему онъ, герцогъ, не можетъ помѣшать.

— Они васъ зарѣжутъ, и я, конечно, не въ силахъ буду васъ воскресить, — добавилъ герцогъ.

Бонавентури имѣлъ дерзость увѣрить герцога, что онъ находится въ самыхъ далекихъ отношеніяхъ съ Кассандрой, и что Риччи распускаютъ о немъ дурные слухи и жалуются на него изъ зависти.

Франческо, отпуская его, сказалъ:

— Это дѣло меня не касается. Поступайте, какъ знаете; но помните, если съ вами случится несчастье, вы одни въ немъ будете виноваты.

Послѣ этого внушенія, сдѣланнаго герцогомъ Бонавентури, онъ не только не унялся, но сталъ еще хуже. Раздосадованный жалобой на него герцогу Франческо, онъ старался всевозможными средствами оскорблять родныхъ Кассандры. Болѣе другихъ былъ раздраженъ Робертъ Риччи, племянникъ Кассандры; вмѣсто того, чтобы опять идти къ герцогу, Робертъ обратился съ просьбой къ герцогинѣ Изабеллѣ. Выслушавъ благосклонно жалобу, Изабелла дала обѣщаніе переговорить съ братомъ. И дѣйствительно, герцогинѣ удалось убѣдить Франческо, что жалобы Риччи вполнѣ основательны, и что необходимо положить конецъ скандальному поведенію Бонавентури. Герцогъ согласился съ мнѣніемъ сестры и рѣшилъ отправить Бонавентури во Францію. О своемъ рѣшеніи онъ конечно сообщилъ Біанкѣ. И странное дѣло, она вмѣсто того, чтобы радоваться и способствовать удаленію мужа изъ Флоренціи, напротивъ, огорчилась. Говорили будто бы въ Біанкѣ вновь пробудилась прежняя любовь къ Бонавентури, а потому она не хотѣла разстаться съ нимъ; но съ этимъ ни въ какомъ случаѣ согласиться нельзя, и зная лукавство Біанки, можно подумать нѣчто совсѣмъ другое. Въ высшей степени честолюбивая, Біанка упорно шла къ своей цѣли. Заручившись клятвеннымъ обѣщаніемъ герцога жениться на ней, когда они оба овдовѣютъ, лукавая интриганка весьма основательно разочла, что, оставаясь во Флоренціи, Бонавентури конечно не прерветъ связи съ Кассандрой и не измѣнитъ своего поведенія и, что выведенные изъ терпѣнія Риччи отмстятъ ему. Смерть супруга вполнѣ благопріятствовала ея планамъ. Вотъ почему она и возстала противъ удаленія мужа. Она умоляла герцога не посылать Бонавентури во Францію и обѣщала уговорить его перемѣнить образъ жизни.

На слѣдующее утро, когда Бонавентури собирался уйти изъ дома, Біанка удержала его, объявивъ, что ей надо переговорить съ нимъ о важномъ дѣлѣ.

— Что вы желаете сказать мнѣ? — спросилъ онъ ее тономъ презрѣнья.

— Милый мой, — начала съ притворной нѣжностью Біанка, — я хочу говорить съ вами о томъ, что постоянно тревожитъ меня — о безопасности вашей жизни, о вашемъ здоровьи.

— Я никогда не чувствовалъ себя такъ хорошо, какъ теперь, — отвѣчалъ съ язвительной усмѣшкой мужъ.

— Но вы понимаете, другъ мой, что я говорю объ опасностяхъ, которымъ вы себя такъ беззаботно подвергаете.

— Какія это опасности?

— Вы любите одну важную флорентійскую красавицу. Я, конечно, на это не жалуюсь, потому что давно уже лишилась вашего чувства.

— О, что до этого касается, вы, кажется, вполнѣ себя вознаградили и утѣшились.

— Но поймите меня, ради вашей любви, вы подвергаетесь опасности, рискуете жизнью, — продолжала Біанка, какъ бы не замѣчая его ироніи. — Кассандра вдова, если у нея нѣтъ мужа, который со шпагою въ рукахъ могъ бы востановить честь своей жены, то она имѣетъ семью; всѣ Риччи васъ ненавидятъ и жаждутъ мести…

— Я не боюсь Риччи. Пусть попробуютъ напасть на меня! Я смѣюсь надъ ними.

— Берегитесь, Бонавентури. Не заходите далеко въ вашихъ оскорбленіяхъ. Будьте осторожны. Они могутъ напасть на васъ въ то время, когда вы менѣе всего ожидаете. Ради Бога, будьте осторожны, откажитесь отъ этой любви, иначе, вѣрьте мнѣ, она поведетъ васъ къ гибели.

— Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ! Я люблю Кассандру больше жизни и никто, слышите ли, никто не разлучитъ меня съ ней.

— А еслибы герцогъ захотѣлъ…

— Герцогъ, да что же онъ можетъ сдѣлать со мной?

— Онъ можетъ удалить васъ изъ Флоренціи, отослать во Францію. Послѣднее онъ было и рѣшилъ и, конечно, давно бы исполнилъ, еслибы я не приняла въ васъ участія и не убѣдила герцога моими просьбами измѣнить его рѣшеніе.

— О я отлично знаю, что его высочество вамъ ни въ чемъ не отказываетъ, — сказалъ съ злой усмѣшкой Бонавентури.

— Напрасно вы смѣетесь, вы сами же толкнули меня на этотъ путь.

— Вы съ такой охотой пошли по этой дорогѣ, что мнѣ не было надобности васъ толкать.

— Впрочемъ, вы кажется не пренебрегаете выгодами этого положенія?

— Пусть герцогъ попробуетъ послать меня во Францію, я возьму васъ съ собой. Вы моя законная жена и должны всюду слѣдовать за мной, какъ за вашимъ мужемъ. Посмотримъ, достанетъ ли у него духа позволить, чтобы вырвали изъ-подъ его носа лакомый кусочекъ. Мнѣ грозить! Какимъ же дурачкомъ онъ меня считаетъ, полагая, что я мирно удалюсь, предоставивъ ему полную свободу владѣть моей женой, въ силу его державной власти. Бѣдняжка! очевидно онъ немножко ошибается въ разсчетѣ.

— Пойми же ты, несчастный, что герцогъ хочетъ спасти тебя отъ опасности, на которую ты такъ безумно наталкиваешься! — вскричала Біанка.

— Его высочество черезчуръ заботиться обо мнѣ. Пусть оставитъ при себѣ всѣ предосторожности и попеченія, мнѣ онѣ не нужны. Лучше бы ему взять въ соображеніе, что я, въ одинъ прекрасный день, могу одуматься и попросить у него отчета относительно его слишкомъ частыхъ посѣщеній моей жены.

— Вы немного опоздали, синьоръ Бонавентури.

— Молчи, негодная тварь! — яростно закричалъ Пьетро, — ни ты, ни твой герцогъ, ни всѣ Риччи, не въ состояніи разлучить меня съ Кассандрой, которую я люблю и всегда буду любить тебѣ на зло, развратница!

Біанка не рѣшилась возражать на это страшное оскорбленіе; она видѣла, что мужъ взбѣшенъ и боялась промолвить слово. При малѣйшемъ ея противорѣчіи негодяй былъ способенъ броситься на нее съ кулаками и избить ее; она себя сдерживала, тихо рыдая.

— И если ты скажешь еще хотя единое слово противъ, — кричалъ разъяренный Бонавентури, — то я разорву твое горло и наконецъ избавлюсь отъ золотыхъ роговъ, которыми ты украсила мой лобъ!

Сказавъ это, онъ вышелъ.

Герцогъ Франческо былъ нѣмымъ свидѣтелемъ этой сцены. Располагая тайными входами въ апартаменты Біанки, онъ, осторожно отворивъ дверь и услыхавъ шумный разговоръ, остановился за портьерой.

Едва вышелъ Бонавентури, какъ онъ поднялъ портьеру и подбѣжалъ къ Біанкѣ. Хитрая куртизанка прекрасно знала, кто могъ въ эту минуту войти къ ней, но притворилась.

Закрывъ лицо руками, она горько плакала, будто ничего не замѣчая.

— Моя прелестная Біанка, — говорилъ Франческо, обнимая ее, — что съ тобой, ради неба успокойся, не плачь, мое сокровище. Мое сердце надрывается при видѣ твоихъ слезъ; что тебя огорчаетъ? — продолжалъ герцогъ, нѣжно цѣлуя красавицу.

— Ахъ, мой дорогой, добрый другъ, еслибы вы знали… Я сейчасъ говорила съ моимъ мужемъ, старалась обратить его на путь истинный и тѣмъ спасти отъ страшной мести Риччи и исполнить ваши желанія, но какъ онъ отвѣчалъ на мои заботы о немъ. Онъ осыпалъ меня оскорбленіями и еще имѣлъ дерзость примѣшать и ваше имя ко всѣмъ гнусностямъ.

— Не плачь, моя милая, не тревожь себя, ты сдѣлала все, чтобы спасти его. Теперь уже онъ самъ будетъ виноватъ, если съ нимъ случится что-нибудь дурное.

Пророческія слова герцога Франческо вскорѣ оправдались.

Взбѣшенный Бонавентури, выйдя изъ дома, прямо направился въ домъ Кассандры. Пройдя по мосту черезъ Арно, онъ увидѣлъ Роберта Риччи, стоящаго около колоны площади св. Троицы, разговаривавшаго съ двумя флорентійскими вельможами. Увидя своего злѣйшаго врага, Бонавентури вынулъ изъ кармана пистолетъ, взвелъ курокъ, подошелъ быстрыми шагами къ Роберту и, приставивъ дуло къ его груди, вскричалъ:

— Пока я не буду стрѣлять въ твое сердце, негодяй. Но знай, я все-таки пойду, куда хочу, хотя бы твои глаза лопнули отъ злобы. А если ты впередъ осмѣлишься сказать хотя единое слово герцогу, то клянусь, ты погибнешь!

Риччи былъ безоруженъ, а потому и принужденъ былъ снести обиду. Но лишь только Бонавентури удалился, онъ тотчасъ же вмѣстѣ съ бывшими свидѣтелями отправился къ герцогу Франческо и разсказалъ ему обо всемъ случившемся. Въ ушахъ Франческо еще звучала угроза Бонавентури перервать горло Біанки и избавиться отъ золотыхъ роговъ, онъ потому и рѣшилъ, что долѣе ждать уже нечего и надо дѣйствовать безотлагательно, покончивъ съ наглымъ безумцемъ.

Герцогъ увелъ Риччи въ садъ и долго бесѣдовалъ съ нимъ глазъ на глазъ въ уединенной алеѣ. Прощаясь съ нимъ, онъ сказалъ:

— Поступайте, какъ найдете болѣе удобнымъ. Я отстраняю себя отъ этого дѣла и болѣе не хочу слышать о немъ.

Въ тотъ же вечеръ герцогъ уѣхалъ изъ Флоренціи въ свою виллу Піомбино.

Риччи давно уже задумалъ убить Бонавентури, но боялся послѣдствій, теперь же, побесѣдовавъ съ герцогомъ, онъ окончательно рѣшилъ покончить съ обидчикомъ въ эту же ночь. Зная, что Бонавентури ходитъ къ Кассандрѣ вооруженный и въ сопровожденіи двухъ слугъ также вооруженныхъ, Риччи нанялъ самыхъ отчаянныхъ двѣнадцать головорѣзовъ. Бонавентури имѣлъ обыкновеніе каждую ночь на зарѣ возвращаться отъ Кассандры, при этомъ всегда проходилъ мостъ чрезъ Арно. Разставивъ бандитовъ въ разныхъ мѣстахъ, Риччи, кромѣ того, распорядился, чтобы мальчикъ караулилъ выходъ Бонавентури и при его появленіи съ площади св. Троицы далъ сигналъ свисткомъ. Все устроилось по желанію заговорщика, какъ нельзя лучше. За часъ до разсвѣта, вырвавшись изъ пламенныхъ объятій красавицы Кассандры, которая въ эту роковую ночь почему-то была особенно щедра на ласки, Бонавентури вышелъ на улицу и зашагалъ вдоль берега рѣки Арно; его сопровождали по обыкновенію двое вооруженныхъ слугъ. Лишь только онъ вступилъ на мостъ раздался условный свистъ. Бонавентури, догадываясь въ чемъ дѣло, вынулъ изъ кармара пистолетъ, взвелъ курокъ и обнажилъ шпагу. Слугамъ онъ также приказалъ взяться за оружіе; такимъ образомъ всѣ трое осторожно подвигались по мосту впередъ. Какъ разъ на срединѣ моста на нихъ бросились пять бандитовъ. Завязалась отчаянная борьба: одинъ изъ слугъ былъ убитъ, другой убѣжалъ; Бонавентури остался одинъ противъ пятерыхъ нападавшихъ на него враговъ. Онъ храбро защищался и уже достигъ конца моста, какъ вдругъ выскочили остальные, скрывавшіеся бандиты и окружили его со всѣхъ сторонъ. Увидѣвъ себя окруженнымъ, Пьетро сбросилъ плащъ, рѣшившись дорого продать свою жизнь; между тѣмъ подбѣжавшій Робертъ Риччи поощрялъ бандитовъ.

— Бей его мерзавца! — кричалъ онъ, — коли безпощадно измѣнника.

Бонавентури, узнавъ голосъ врага, направилъ на него пистолетъ и выстрѣлилъ; но пуля не попала въ Риччи, а угодила въ одного изъ бандитовъ.

Не смотря на самую искусную и отчаянную защиту, численность враговъ была черезчуръ велика, битва не могла долго продолжаться. Истощенный потерей крови, струившейся изъ ранъ, Бонавентури уже сталъ отступать, но вдругъ увидавъ, что Риччи собственноручно хочетъ убить его, раненый, нашелъ въ себѣ еще столько силы, что бросился на врага, разрубилъ ему каску и слегка ранилъ въ голову. Въ это самое время одинъ изъ бандитовъ раскроилъ черепъ Бонавентури. Падая и видя бѣгущихъ со всѣхъ сторонъ враговъ, имѣвшихъ желаніе добить его, несчастный проговорилъ:

— Ради Бога довольно. Я и такъ уже умираю.

Но не смотря на эту мольбу умирающаго, бандиты нанесли ему еще нѣсколько ранъ и, бросивъ обезображенный трупъ на дорогѣ, ушли.

Въ ту же самую ночь, когда Бонавентури умиралъ на пыльной дорогѣ, въ спальню его любовницы, красавицы Кассандры, ворвались нѣсколько замаскированныхъ бандитовъ и зарѣзали спавшую молодую женщину.

XV.
Любовныя похожденія герцога Козимо Медичи.

Утромъ Біанку увѣдомили о печальномъ происшествіи съ ея мужемъ. Горю неутѣшной вдовы повидимому не было границъ. Она обратилась къ герцогу съ просьбой строго наказать убійцъ. Все это венеціанка могла продѣлать лишь черезъ два дня, когда герцогъ возвратился во Флоренцію. Герцогъ, само собою разумѣется, обѣщалъ своей фавориткѣ примѣрно наказать убійцъ ея мужа. Но такъ * какъ слѣдствіе по убійству Бонавентури началось спустя два дня послѣ совершенія преступленія, то оно и не привело ни къ какимъ благопріятнымъ результатамъ, по той причинѣ, что убійцы въ эти два дня успѣли скрыться во Францію. Въ городѣ ходилъ упорно слухъ, и не безъ основанія, что герцогъ Франческо не только зналъ объ убійствѣ Бонавентури, но даже способствовалъ ему.

Смерть Бонавентури еще болѣе усилила любовь Франческо къ Біанкѣ; герцогъ вполнѣ поддался вліянію этой ловкой женщины. Во Флоренціи она пользовалась неограниченной властью. Нельзя было добиться никакой милости герцога безъ посредства его любовницы. Біанка, какъ мы уже сказали, обладала замѣчательной способностью вносить всюду веселье и разсѣявать тоску. Этимъ она была особенно дорога герцогу, склонному къ меланхоліи, несчастному въ семьѣ, связанному съ женщиной неразвитой и крайне рѣзкой, постоянно его упрекавшей. Франческо и прежде не любилъ жены, а теперь просто возненавидѣлъ ее и убѣгалъ, отдыхая душой только въ обществѣ Біанки.

Всѣ придворные, конечно, старались угодить герцогу и Біанка была предметомъ всеобщаго поклоненія, чествованія и ухаживанія.

Въ честь венеціанской красавицы устроивались самыя роскошныя празднества, обѣды, балы и пр., а о законной женѣ герцога Франческо не было и помина.

Все это глубоко огорчало Джіованну, и она снова обратилась съ мольбой къ свекру. Но и на этотъ разъ получила въ утѣшеніе тѣ же ничего незначащія фразы, которыя старый герцогъ Козимо писалъ ей въ первомъ письмѣ.

Правда, Козимо сначала пробовалъ совѣтовать сыну стараться хотя нѣсколько скрывать свою незаконную связь съ Біанкой, вообще дѣйствовать не такъ открыто; потомъ долженъ былъ прекратить эти совѣты потому, что сынъ въ свою очередь могъ указать отцу и на его поведеніе, далеко не безгрѣшное по части любовныхъ интригъ. Герцогъ Козимо въ своей уединенной виллѣ открыто жилъ съ красавицей Элеонорой Альбицци, молодой дѣвицей знатной фамиліи, отецъ кокорой безчестно продалъ ее герцогу. Несмотря на свои уже преклонные лѣта, Козимо воспылалъ къ Элеонорѣ юношеской страстью. Чувство старика приняло такіе размѣры, что стало внушать опасеніе герцогу Франческо, какъ бы его отецъ не сочетался бракомъ съ Элеонорой Альбицци. Опасность молодого герцога вскорѣ оправдалась. Кармердинеръ герцога Козимо, Альмени, по секрету сообщилъ Франческо, что его отецъ, влюбленный до безумія, дѣйствительно имѣетъ намѣреніе жениться на Элеонорѣ.

Сынъ попытался было объяснить отцу все неприличіе его намѣренія, но безуспѣшно. Герцогъ Козимо пришелъ въ такую ярость, что если бы Франческо не убѣжалъ изъ комнаты, то его навѣрное постигла бы судьба несчастнаго Гарціа. Желая сорвать хоть на комъ-нибудь свой гнѣвъ, разсвирѣпѣвшій деспотъ догадался, что сыну сообщилъ всѣ эти тайны камердинеръ Альмени. Всегда страшный въ гнѣвѣ, старикъ выхватилъ шпагу и побѣжалъ розыскивать камердинера. Найдя его въ одной изъ сосѣднихъ комнатъ, Козимо безъ всякихъ разспросовъ, не давъ вымолвить ни слова несчастному, вонзилъ въ его сердце шпагу по самую рукоять. Альмени упалъ къ ногамъ убійцы и тутъ же скончался. Вся эта страшная драма происходила во Флоренціи, куда временно пріѣзжалъ герцогъ Козимо. Въ этотъ же день онъ уѣхалъ обратно на свою виллу.

Вскорѣ Элеонора родила сына Джіованни. Рожденіе ребенка, казалось бы, должно было скрѣпить еще болѣе связь Козимо съ Элеонорой и побудить его привести въ исполненіе задуманный имъ планъ, жениться на дѣвицѣ Альбицци. Но странное дѣло, именно это обстоятельство и было причиной охлажденія стараго герцога къ его любовницѣ, а вскорѣ и окончательнаго прекращенія любовной связи съ Элеонорой.

Старый развратникъ отыскалъ сговорчиваго вельможу, нѣкоего синьора Пончіатини, который, заполучивъ приличное приданое, согласился жениться на любовницѣ герцога. Всего оригинальнѣе то, что герцогъ Козимо въ своемъ дарственномъ актѣ открыто говорилъ, что онъ награждаетъ безмѣрно любимую имъ Элеонору и прижитаго съ ней сына и желаетъ какъ имъ, такъ и высокоуважаемому жениху, синьору Карлу Пончіатини, всѣхъ земныхъ благъ.

На смѣну Элеоноры явилась другая красавица, восемнадцатилѣтняя дѣвушка, дочь Гарціа изъ Толедо, брата покойной жены герцога Козимо, Элеоноры. Оставшись послѣ матери сиротой, юная красавица была поручена семейству Медичи, въ особенности ее любила покойная, герцогиня Элеонора, имя которой она носила и даже, какъ говорятъ, была и лицомъ похожа на тетку. Казалось бы молодая дѣвушка должна была быть вдвойнѣ священною для стараго герцога, во-первыхъ потому, что приходилась ему родной племянницей, а во-вторыхъ была поручена ея покойнымъ отцомъ попеченію тетки, герцогини Элеоноры. Но черствое сердце флорентійскаго деспота сыноубійцы и убійцы было глухо ко всему священному. Онъ достигъ своихъ гнусныхъ цѣлей, соблазнилъ племянницу и сдѣлалъ ее матерью. Чтобы исправить въ глазахъ общества это вопіющее преступленіе, онъ впалъ въ другое, выдавъ свою любовницу замужъ за своего юнаго сына Піетро. Отдѣлавшись такимъ образомъ отъ обезчещенной имъ племянницы, герцогъ Козимо обратилъ свое благосклонное вниманіе на новую жертву. Онъ воспылалъ страстью къ молоденькой и очень красивой Камиллѣ Мартелли, которую также, какъ Элеонору Альбицци, предоставилъ ему нѣжный родитель дѣвушки. Камилла Мартелли съумѣла настолько привязать къ себѣ старика, что онъ воспылалъ къ ней страстною любовью, значительно сильнѣйшей, чѣмъ ко всѣмъ предшествовавшимъ его любовницамъ. Герцогъ, не шутя, задумалъ жениться на Камиллѣ.

Между тѣмъ, самое преобладающее чувство въ герцогѣ Козимо не прошло, — честолюбіе въ немъ и въ старости было такъ же сильно, какъ и въ молодые годы. Пламенною мечтою Козимо было возвыситься надъ всѣми италіанскими князьями, получивъ отъ папы высокій титулъ. Папа Пій V, которому герцогъ съумѣлъ услужить выдачею знаменитаго Корнесекки, обѣщалъ ему дать титулъ великаго Князя Церкви {Имя славнаго Корнесекки значится въ спискѣ жертвъ папскаго деспотизма и холоднаго изувѣрства такъ называемой «святой» инквизиціи. Этотъ знаменитый мученикъ родился во Флоренціи и принадлежалъ къ самому знатному семейству, дружески расположенному и всегда вѣрному Медичи. Прослуживъ нѣкоторое время въ папскомъ правительствѣ, въ Римѣ, ученый и честный Корнесекки разочаровался во многихъ догматахъ католицизма и святости инквизиціи и сталъ переписываться съ нѣкоторыми лицами, которыхъ папскіе клевреты и инквизиція назвали общимъ именемъ еретиковъ. Оставивъ Римъ, Корнесекки уѣхалъ во Францію, гдѣ получилъ еще болѣе пищи своему скептицизму, находясь въ сношеніяхъ съ самыми выдающимися гугенотами. Въ Римѣ, конечно, знали о поведеніи во Франціи бывшаго папскаго чиновника. И когда Корнесекки возвратился изъ Парижа во Флоренцію, папа Пій V стадъ требовать отъ герцога Козимо выдачи еретика. Трудно было допустить мысль, чтобы флорентійскій герцогъ, кругомъ обязанный Корнесекки, выдалъ его римскому правительству. Однако на дѣлѣ вышло совсѣмъ иначе. Герцогъ Козимо нуждался въ поддержкѣ папы Пія V и выдалъ ему Корнесекки, хорошо зная, что эта выдача еретика въ Римъ равносильна смертному приговору. Велѣвъ заковать въ желѣзо по рукамъ и по ногамъ своего благодѣтеля и друга, флорентійскій честолюбецъ отправилъ его къ папѣ при письмѣ, въ которомъ, заявляя свою полную покорность волѣ его святѣйшества, говорилъ, что онъ, герцогъ Козимо деМедичи, ради торжества католической церкви готовъ выдать нетолько друга, но подобно Аврааму, по требованію святѣйшаго отца, свяжетъ своего родного сына и представитъ въ распоряженіе Намѣстника Христа.

Корнесекки былъ привезенъ въ Римъ 26 августа 1667 года. Судъ надъ нимъ былъ очень короткій; послѣ страшной пытки, которая ровно ничего не открыла, палачи инквизиціи приговорили его къ смертной казни посредствомъ сожженія живымъ на кострѣ. Послѣ приговора его тотчасъ же облекли въ «самбенито» съ изображеніемъ чертей и пламени. Его святѣйшество папа Пій V изволилъ повелѣть пріостановить исполненіе приговора и послалъ къ осужденному благочестиваго капуцина, съ цѣлью обратить заблудшагося на путь истинный. Умный и честный Корнесекки не поддался софистикѣ посланнаго къ нему, хотя и благочестиваго, но все-таки иппокрита. Онъ вступилъ съ нимъ въ диспутъ, старался доказать нелѣпость многихъ католическихъ догматовъ и подобно безсмертному Саванороллѣ порицалъ поведеніе нѣкоторыхъ благочестивыхъ князей церкви, имѣя въ виду въ свою очередь обратить на путь истинный посланнаго къ нему служителя алтаря. Но капуцинъ былъ абсолютно благочестивый католикъ, убѣжденія еретика на него не подѣйствовали, и онъ донесъ святой инквизиціи, что осужденный неисправимъ. Вслѣдствіе чего Корнесекки ad majorem dei gloriam былъ обезглавленъ и трупъ его публично сожженъ на площади. Палачамъ инквизиціи нетолько не удалось извратить понятія великаго мученика, они даже его не устрашили. Корнесекки шелъ на казнь будто на какой-то пиръ въ чистомъ бѣльѣ, новыхъ перчаткахъ и съ улыбкою презрѣнья на губахъ. Онъ хотѣлъ надѣть свою парадную одежду, но инквизиторы ему не позволили снять дурацкаго колпака и знаменитый «самбенито» съ чертями и пламенемъ.}.

Царская булла, въ силу которой герцогъ Флоренціи и Сіены долженъ былъ получить изъ ряда вонъ выходящій почетный титулъ, позволяла герцогу Козимо возложить на свою голову корону, украшенную красной мантіей. Пій V припомнилъ заслугу флорентійскаго герцога и 5 декабря 1569 года, когда была одержана побѣда католиковъ надъ гугенотами во Франціи, донъ Микеле Бонелли, племянникъ папы, явился въ столицу Тосканы и торжественно вручилъ герцогу Козимо папскую буллу. Все это совершилось подъ громъ музыки и залпы артиллеріи. Козимо Медичи, награжденный царской короной, отнынѣ долженъ былъ величаться уже не свѣтлостью, а величествомъ, о чемъ и было сообщено всѣмъ флорентійскимъ гражданамъ.

9 февраля 1570 года, герцогъ Козимо, съ большой свитой вельможъ и рыцарей, выѣхалъ въ Римъ. Папа встрѣтилъ его, какъ короля, съ великимъ почетомъ. Племянникъ его святѣйшества, Маркъ Антоній Колонна, во главѣ римской знати, сенаторы и кардиналы, привѣтствовали новое величество при въѣздѣ его въ городъ. У воротъ донъ Пополо Козимо былъ встрѣченъ большимъ отрядомъ кавалеріи, судьями, кардиналами и т. д. Вдоль улицы были выстроены проживавшіе въ Римѣ флорентійцы и сіенцы въ самыхъ парадныхъ одеждахъ, швейцарская и папская гвардія. На торжествѣ этомъ, по словамъ хроникеровъ, было до пяти тысячъ лошадей. Болѣе пышнаго торжества не было въ Римѣ со времени папы Льва. Его святѣйшество принялъ почетнаго гостя, окруженный кардиналами, при всей консисторіи, и усадилъ его рядомъ съ собой съ правой стороны, честь, которой удостоивались только короли и императоры.

Чрезъ нѣсколько дней была торжественно отпразднована церемонія коронованія. Герцогъ Козимо Медичи въ длинной одеждѣ изъ золотой парчи, въ пурпуровой мантіи, обшитой горностаемъ и въ герцогскомъ беретѣ, предсталъ передъ папой въ большой залѣ консисторіи. Его святѣйшество и вся процессія двинулись къ капеллѣ Юліи. Герцогъ Козимо послѣдовалъ за папой, держа въ рукахъ его длинный шлейфъ. Была отслужена обѣдня, послѣ которой герцогъ принялъ присягу въ вѣрности и послушаніи папѣ и его святѣйшество возложилъ на голову его корону.

Послѣ коронаціи, Князь Церкви удостоился частной аудіенціи папы и такъ какъ въ ту эпоху грозный отоманскій флотъ наводилъ великій страхъ на всѣхъ католиковъ, то Козимо предложилъ устроить лигу всѣхъ христіанскихъ князей противъ турокъ. Именно въ то самое время, когда Козимо Медичи короновался въ Римѣ, венеціанцы прислали пословъ просить папу о помощи противъ турокъ, захватившихъ у нихъ островъ Кипръ. Медичи, воспользовавшись этимъ случаемъ, доказывалъ папѣ необходимость христіанской лиги противъ невѣрныхъ, которые имѣютъ дерзостные намѣренія завоевать всю Италію. Герцогъ указывалъ на картѣ планъ сраженій христіанъ-союзниковъ. Папа, убѣжденный необходимостью принять безотлагательныя мѣры противъ турокъ, въ тотъ же день отправилъ важныя письма по поводу этого къ испанскому королю и въ венеціанскую республику.

Переговоривъ о политикѣ, Козимо просилъ папу позволить ему сказать слово и о своихъ личныхъ дѣлахъ. Получивъ разрѣшеніе, герцогъ откровенно признался его святѣйшеству въ своей страсти къ Камиллѣ Мартелли. Папа, разумѣется, строго осуждалъ грѣховмое сожительство Козимо съ дѣвицей Камиллой и совѣтывалъ поскорѣе прикрыть грѣхъ бракомъ, такъ какъ беззаконное сожительство для Князя Церкви неприлично.

Этотъ маневръ былъ ничто иное, какъ хитрость со стороны Козимо, онъ и безъ согласія папы въ душѣ давно рѣшилъ жениться на Камиллѣ, и медлилъ лишь потому, что боялся возбудить противъ себя мнѣніе общества, въ особенности своего семейства, которое конечно воспротивилось бы его женитьбѣ на особѣ не принадлежащей къ владѣтельному дому. Получивъ же вынужденное имъ самимъ приказаніе папы, онъ долженъ былъ подчиниться необходимости.

Возвратившись во Флоренцію, онъ тотчасъ приказалъ позвать въ палаццо Питти священника и обвѣнчался съ Камиллою Мартелли, признавъ и ребенка прижитаго съ нею за свою дочь, родившуюся незадолго передъ тѣмъ и получившую имя Виргиніи.

Этотъ фактъ поразилъ всѣхъ флорентійцевъ, въ особенности герцога Франческо. Но послѣдній, конечно, не сталъ выражать своихъ истинныхъ чувствъ грозному родителю, напротивъ, почтительный сынъ порадовался семейному⁷ благополучію. Только въ письмѣ своемъ къ кардиналу-брату Франческо, между прочимъ, говоритъ: «Это происшествіе такъ сильно меня поразило, что я до сихъ поръ не могу придти въ себя. Но теперь уже нельзя помочь горю. Мы узнали о случившемся, когда было уже поздно выражать свое неудовольствіе».

Между тѣмъ, о бракѣ Козимо самъ папа сообщилъ кардиналу Медичи, совѣтуя ему отнестись безъ горечи къ факту, способствовавшему душевному спокойствію отца.

Императоръ Максимиліанъ счелъ унизительнымъ для своего рода, что простая вассалка пользуется болѣе почетнымъ титуломъ, чѣмъ его сестра Іоанна. Но этому поводу австрійскій императоръ писалъ къ сестрѣ слѣдующее: «Не могу не удивляться, какъ пришла герцогу мысль сочетаться бракомъ, который вызываетъ общія насмѣшки и презрѣніе. Всѣ находятъ, что почтенный герцогъ не въ своемъ умѣ. Прошу вашу свѣтлость не допускать эту женщину стоять рядомъ съ вами. Всѣ будутъ недовольны, если вы не съумѣете себя держать передъ нею соотвѣтственно вашего высокаго положенія».

Недовольная герцогиня Іоанна, съ свойственной ей безтактностью, не замедлила вручить письмо брата своему свекру. Герцогъ Козимо страшно взволновался и прислалъ невѣсткѣ съ дачи, гдѣ онъ жилъ съ своей молодой женой, отвѣтъ, преисполненный горечи.

«…. Его величество, — писалъ Козимо, — говоритъ, что я не въ своемъ умѣ. Я желаю поставить ему на видъ, что при случаѣ съумѣю показать помѣшанъ я или нѣтъ. Женился я для успокоенія своей совѣсти и никому не обязанъ давать въ этомъ отчетъ, развѣ только одному Богу. Бракомъ моимъ я никому не причинилъ вреда. Меня также могли считать помѣшаннымъ, когда я передалъ мою власть, а вмѣстѣ съ нею и восемьсотъ-тысячный доходъ, моему сыну Франческо. Все это я сдѣлалъ добровольно и нисколько не раскаиваюсь. Обращаясь снова къ вопросу о моей женитьбѣ, опять повторяю, въ ней отвѣтственъ я только передъ Богомъ и не передъ кѣмъ болѣе. Я не первый и, по всей вѣроятности, не послѣдній изъ князей, взявшихъ жену простую подданную; она дворянка, а главное — моя жена, и этого вполнѣ достаточно. Я не ищу ссоръ, но и не избѣгаю ихъ, когда судьба мнѣ ихъ посылаетъ въ моемъ собственномъ домѣ. За всѣ послѣдствія я отвѣчаю, полагаясь на Бога и на свои собственныя силы».

Вмѣстѣ съ тѣмъ Козимо писалъ сыну: «Я хочу, чтобы меня оставили въ покоѣ какъ домашніе, такъ и сторонніе. Ни тѣмъ, ни другимъ я не дѣлалъ зла и съ вами не буду имѣть непріятностей, если вы будете справедливы. Вотъ все, что я требую».

Этимъ и закончилось дѣло скандальнаго брака герцога Козимо Медичи; онъ окончательно поселился въ своей загородной виллѣ и не пріѣзжалъ во Флоренцію.

XVI.
Осадокъ кубка.

Между Біанкой и Изабеллой Орсини завязалась самая тѣсная дружба. Франческо былъ правъ, говоря, что сходство ихъ характеровъ и вкусовъ послужитъ къ ихъ сближенію. Къ тому же, какъ мы уже знаемъ, хитрая любовница герцога старалась заручиться поддержкой въ его семействѣ. Ей удалось пріобрѣсти расположеніе отца герцога; кардиналъ былъ далеко, въ Римѣ, Піетро еще совершенный ребенокъ, слѣдовательно главный вліятельный членъ семьи была Изабелла, на нее и обратила вниманіе Біанка. Она постоянно искала случая услужить герцогинѣ, искала ея общества и очень тонко льстила. Общество умной и постоянно веселой венеціанки доставляло большое удовольствіе Изабеллѣ, и къ лести она, какъ женщина, разумѣется, не была глуха.

Онѣ были постоянно вмѣстѣ на всѣхъ пиршествахъ, балахъ, пикникахъ и у себя дома.

Изабелла, какъ мы знаемъ, не любила Троило Орсини, но должна была по необходимости сносить его присутствіе, не имѣя возможности отъ него отдѣлаться. Она любила пажа Торелло и была имъ любима со всей страстью юношескаго пыла. Къ сожалѣнію, герцогиня не могла свободно наслаждаться своимъ счастьемъ. Троило слѣдилъ за ней со всей подозрительностію суроваго и ревниваго мужа. Тысячу разъ она проклинала день, когда сама добровольно связала себя этимъ ненавистнымъ игомъ.

Изабелла, само собой разумѣется, передала о своемъ невыносимомъ положеніи Біанкѣ. Услужливая пріятельница помогала влюбленной четѣ, придумывала разныя хитрыя увертки, чтобы провести Троило Орсини точь въ точь, какъ обманываютъ подозрительныхъ и не любимыхъ мужей. Зайдя одинъ разъ въ апартаменты Изабеллы, Біанка застала у нея Троило Орсини. Искаженныя злобой лица обоихъ ясно говорили, что между ними только-что произошла одна изъ тѣхъ бурныхъ сценъ, когда божественный нектаръ любви превращается въ противный уксусъ.

Веселой Біанкѣ безъ труда удалось своей игривой болтовней разсѣять тучи, собравшіяся на лицахъ обоихъ поссорившихся. Троило сталъ улыбаться, мало-по-малу перестала гнѣваться и герцогиня. Тогда Біанка предложила прогулку въ Поджіо Имперіале. Тотчасъ же былъ заложенъ и поданъ къ крыльцу экипажъ, въ который сѣли герцогиня Изабелла и Біанка.

Послѣдняя любезно предложила Троило и пажу Торелло слѣдовать за ними верхами. Въ то же время Біанка послала записку герцогу Франческо, увѣдомляя его о ихъ прогулкѣ и приглашая также и его присоединиться къ нимъ.

Быстро помчался экипажъ, конвоируемый двумя всадниками, и вскорѣ очутился въ Поджіо Имперіале. День стоялъ теплый, ясный; богатая осенняя природа Тосканы представляла волшебный видъ. Общество отправилось въ паркъ, пока прислуга приготовляла въ павильонѣ все, что было необходимо для веселаго пира. Дамы безпечно болтали между собой о разныхъ разностяхъ, вполнѣ довольныя прогулкой. Но кавалеры-соперники сдержанно молчали, время отъ времени гнѣвно посматривая другъ на друга.

— Ахъ, синьоръ Троило, — вдругъ сказала Біанка, взявъ Орсини подъ руку, — что у васъ за похоронный видъ, мнѣ это ненравится; со мной надо быть веселымъ… побѣжимъ!

Говоря это, она начала рѣзвиться, увлекая своего кавалера все далѣе и далѣе отъ другой парочки, т. е. отъ Изабеллы и Торелло, оставшихся наединѣ. Эта игра въ лабиринтахъ парка не шутя тѣшила Біанку, между тѣмъ ея кавалеръ, видя, что его съ цѣлью отвлекли отъ наблюдательнаго пункта злился, а Біанка отъ души хохотала, продолжая потѣшаться надъ отставнымъ любовникомъ своей подруги. Наконецъ, Троило, замѣтивъ, что они очутились на совершенно противоположной сторонѣ парка, пренебрегая всѣ приличія, вырвался изъ рукъ своей мучительницы и со всѣхъ ногъ бросился бѣжать назадъ. При поворотѣ изъ аллеи — о! ужасъ! — онъ увидѣлъ Изабеллу въ объятіяхъ своего соперника, Торелло, именно въ тотъ самый моментъ, когда страстный юноша цѣловалъ прелестную Изабеллу. Внѣ себя отъ ярости, Троило выхватилъ шпагу и подбѣжалъ къ Торелло. Послѣдній сдѣлалъ тоже самое и враги ринулись другъ на друга. Но въ тотъ самый моментъ, когда ихъ шпаги скрестились, раздался звонкій голосъ Біанки:

— Его свѣтлость, герцогъ Франческо! — закричала венеціанка.

Соперники должны были вложить свои шпаги въ ножны и разойтись, обмѣниваясь свирѣпыми взглядами.

Герцогъ Франческо дѣйствительно показался въ концѣ аллеи; онъ шелъ съ двумя кавалерами, весело разговаривая и посмѣиваясь. Избавившись отъ тягостныхъ государственныхъ хлопотъ, отъ сценъ капризной, надменной жены, Франческо совершенно перерождался въ обществѣ своей обожаемой Біанки; онъ былъ веселъ и счастливъ. Одинъ изъ сопровождавшихъ его кавалеровъ былъ его братъ, Пьетро, безбородый юноша, хотя и женатый на любовницѣ отца, и, не смотря на свои юные года, развращенный окончательно, и великій охотникъ до веселыхъ оргій; другой былъ пріятель герцога, Луиджи Кази ли Костильоне, холостякъ, кутила, веселый собесѣдникъ всѣхъ ночныхъ оргій и безпорядочныхъ развлеченій.

Изабелла, какъ хозяйка дома, очень любезно поздоровалась съ прибывшими гостями и особенно была мила съ кавалеромъ донъ Луиджи Кази.

— Я во-время ихъ накрылъ, — сказалъ, смѣясь, молодой герцогъ, — представьте, они куда-то удалялись отъ Питти. Очевидно хотѣли предпринять какое-то странствованіе. Словомъ сказать, я ихъ спасъ отъ нечистой силы и привелъ въ рай, въ общество двухъ ангеловъ.

— На небѣ, а быть можетъ, и на грѣшной землѣ, за это доброе дѣло вамъ воздастся, — отвѣчала съ комичной торжественностью Біанка.

— Но безъ Элеоноры наша компанія не полна, — вскричала Изабелла. — Садитесь поскорѣе на лошадь, Пьетро, и скачите за вашей женой. Безъ всякихъ отговорокъ, мы ихъ не принимаемъ. Мы хотимъ видѣть здѣсь Элеонору; безъ нея не сядемъ за ужинъ.

— Нечего дѣлать. Что хочетъ женщина, то хочетъ небо, — со вздохомъ отвѣчалъ донъ Пьетро, собираясь въ путь.

Потомъ, обращаясь къ Кази, онъ сказалъ:

— Луиджи, поѣдемъ вмѣстѣ за женой.

— Нѣтъ, нѣтъ, этого не будетъ! — вмѣшалась Изабелла, — вы должны ѣхать одинъ. Знаю я, если пустить васъ вдвоемъ, вы навѣрное не вернетесь. А мы непремѣнно хотимъ провести вечеръ въ вашемъ обществѣ.

Пьетро долженъ былъ покориться.

Между тѣмъ, какъ герцогъ Франческо бесѣдовалъ съ Троило, а Кази любезничалъ съ остроумной Біанкой и герцогиней Изабеллой, слуги начали накрывать на столъ въ одномъ изъ залъ второго этажа и приготовлять къ ужину.

Вскорѣ пріѣхали и юные супруги. Элеонора была прелестна; она соединяла въ себѣ красоту, привѣтливость и обаяніе молодости. Вся компанія сѣла за столъ. Ужинъ прошелъ не особенно весело. Біанка употребляла большія усилія, чтобы завлекать всѣхъ, ея острыя шутки такъ и разсыпались на всѣ стороны, но оживляли онѣ только одного герцога Франческо, который любуясь на красавицу-венеціанку точно хотѣлъ сказать: «и это сокровище принадлежитъ мнѣ!»

Пьетро время отъ времени перешоптывался съ своимъ другомъ Казй и отпускалъ пошлыя шуточки, смыслъ которыхъ былъ черезчуръ прозраченъ. Остальные гости не принимали участія въ этомъ весельи. Элеонора и Казй были задумчивы и разсѣяны и хотя выказывали другъ другу холодное равнодушіе, но опытный взглядъ Біанки и наблюдательность Изабеллы открыли подъ этой ледяной оболочкой живую горячую струю.

Для обѣихъ женщинъ было ясно, что Луиджи Казй и Элеонора любятъ другъ друга. Троило и Торелло также не могли быть веселыми. Оба пылали ненавистью и готовы были разорвать другъ друга на части.

Изабелла съ ужасомъ думала, какъ трагически могла окончиться ссора двухъ противниковъ и потому облако грусти не сходило съ ея красиваго лица. Такимъ образомъ, бесѣда велась только между тремя лицами: герцогомъ Франческо, его братомъ донъ Пьетро и Біанкой.

— Франческо, — сказалъ совершенно не впопадъ донъ Пьетро, — чѣмъ занята моя свѣтлѣйшая свояченица, герцогиня Іоанна?

Этотъ безтактный вопросъ юцаго братца, какъ видно, не понравился герцогу Франческо, и онъ сухо отвѣчалъ:

— А я почемъ знаю.

— Это легко угадать, — не унимался Пьетро, — она въ своей молельнѣ бормочетъ «Отче нашъ» или «Ave Maria».

— А быть можетъ пишетъ австрійскому императору жалобы на насъ всѣхъ, — сказала Біанка.

Разговоры не клеились, тяжелое настроеніе общества еще болѣе увеличилось подъ конецъ ужина, когда подпившій донъ Пьетро сталъ уже черезчуръ грубо врать всякій вздоръ.

Наконецъ, общество стало собираться въ обратный путь. Дамы сѣли въ экипажи, мужчины отправились верхами. Троило проводилъ Изабеллу до самаго дома, желая поговорить съ ней наединѣ. У крыльца герцогиня попыталась было пожелать ему покойной ночи, думая, что онъ уйдетъ, но не тутъ-то было. Троило точно не разслышалъ словъ Изабеллы и все-таки вошелъ къ ней въ комнаты. Заперевъ двери, онъ грозно ее спросилъ:

— Долго ли я буду переносить ваше позорное поведеніе?

— Троило, намъ давно пора кончить, я предвидѣла эти объясненія, — сказала Изабелла.

— Но развѣ я не правъ, не видалъ собственными глазами…

— Что же вамъ до этого за дѣло? Какое право вы имѣете говорить мнѣ все это, дѣлать упреки, развѣ вы мнѣ мужъ?

— Къ счастью, нѣтъ.

— Прекрасно, что же вы отъ меня хотите?

— Вы забываете, что мы связаны съ вами неразрывными узами. Я вашъ, а вы моя. Насъ соединило не таинство, а грѣхъ, но что изъ этого, если этотъ грѣхъ соединяетъ насъ на вѣки.

— Да развѣ вы вѣрите въ вѣчность, Троило?

— Я вѣрю только въ то, что вы мнѣ принадлежите, что я не могу съ вами разстаться и не потерплю, чтобы вы осчастливили вашей любовью другого, потому что я васъ люблю.

— Вы меня любите? Подите вы! Когда-то вы меня дѣйствительно любили и я васъ любила, но это было давно. Еслибы этого не было, Боже, какъ бы я была счастлива, меня не тяготила бы эта адская цѣпь.

— О я знаю, вы бы хотѣли безъ стѣсненія предаться разврату.

— Мнѣ слѣдовало бы оставаться вѣрной отсутствовавшему мужу, который ничего не подозрѣвалъ. Честь моя была бы не запятнана, я могла бы смѣло смотрѣть всѣмъ въ глаза. И, конечно, все это было бы такъ, еслибы я не имѣла несчастья встрѣтить васъ.

— Такъ вотъ до чего мы уже дошли, — произнесъ вздыхая Троило.

— Да, — отвѣчала Изабелла, — кажется вы бы должны были знать, что рано или поздно преступная любовь становится бременемъ. Вы были опытнѣе меня и лучше знали жизнь. Вы развратили меня, вы толкнули меня на позорный путь, а теперь жалуетесь на то, что сами же устроили. Вы должны брать меня такою, какая я есть, или оставить меня окончательно въ покоѣ и мы растанемся навсегда. Послѣднее, разумѣется, самое лучшее.

— Хорошо вамъ такъ говорить, вы меня не любите болѣе, а я васъ все еще люблю.

— Еще разъ прошу васъ, Троило, не говорите мнѣ о вашихъ чувствахъ. Васъ не любовь влечетъ ко мнѣ, ея уже давно нѣтъ.

— Вы говорите не любовь, такъ что же по вашему?

— Тщеславіе, зависть, злоба, гордость, привычка, и мало ли еще что, словомъ сказать все, кромѣ любви. Эта женщина, говорите вы, принадлежала мнѣ, она моя и никто, кромѣ меня, не долженъ ею владѣть. На ней клеймо моей власти и пусть она, какъ рабыня, носитъ его до конца жизни. Пусть знаетъ свѣтъ, что женщина изъ дома Медичи, жена герцога Браччіано, есть собственность Троило Орсини. Вотъ въ чемъ заключается ваша любовь.

— Пусть будетъ такъ. Вы моя — и нѣтъ власти земной или небесной, которая бы могла васъ отнять у меня.

— А если я сама безъ всякой власти захочу освободиться отъ васъ?

— Я васъ убью.

— А если я буду искать защиты у моего мужа, да у мужа, которому имѣла несчастье ради васъ измѣнить. Если я ему признаюсь во всемъ?

— Тогда онъ убьетъ васъ.

За этими словами послѣдовало мрачное молчаніе.

Изабелла подняла голову, по ея лицу катились слезы.

— Такъ что же вы отъ меня хотите? — спросила она.

— Я хочу, чтобы вы удалили пажа Торелло.

— Это невозможно, — твердо отвѣчала Изабелла.

— Почему же невозможно?

— А потому, что онъ мнѣ дорогъ, я его люблю и не намѣрена приносить въ жертву вашимъ глупымъ претензіямъ.

— Берегись, Изабелла! не доводи меня до крайности.

— Что же вы можете сдѣлать — убить меня и только? Ну, убивайте.

— Нѣтъ я тебя не убью. Я убью его.

— Онъ съумѣетъ защитить себя, у него также есть шпага.

Такимъ образомъ, почти прошла вся ночь: въ угрозахъ, оскорбленіяхъ и упрекахъ.

Оба собесѣдника вкушали горькій осадокъ, скопившійся на днѣ чаши преступной любви.

Наконецъ Троилло ушелъ, обѣщая страшное мщеніе. Изабелла легла спать, но сонъ, сомкнувшій ея усталыя вѣки, былъ лишь продолженіемъ ужасной сцены.

Донна Элеонора также вернулась къ себѣ во дворецъ. Донъ Пьетро, ея мужъ, ѣхавшій вмѣстѣ съ Казй, проводилъ ее до дому и, пожелавъ покойной ночи, продолжалъ съ товарищемъ прогулку.

Они остановились передъ однимъ красивымъ домикомъ, граничившимъ съ старымъ дворцомъ (Palazzo Vechio) на Віа Ларго.

Музыка, веселые разговоры, звукъ стакановъ и громкій смѣхъ, выходившіе изъ домика, показывали, что въ немъ происходитъ ночная оргія.

Это былъ домъ извѣстной куртизанки, прелестной Бенчины. Вся знатная молодежь того времени любила собираться у этой красавицы полусвѣта. Бенчина, по свидѣтельству современниковъ, была хотя и низкаго происхожденія, но отличалась изысканностью манеръ, граціей и изяществомъ, которымъ могла позавидовать любая аристократка. Съ раннихъ лѣтъ отдавшись позорному ремеслу, Бенчина съумѣла сохранить красоту и свѣжесть. Стройная, какъ нимфа, съ прекраснымъ цвѣтомъ лица, роскошно и съ большимъ вкусомъ одѣтая, она держала себя, какъ королева. Однимъ золотомъ трудно было купить ея поцѣлуи.

Бенчина была странное созданіе. У нея были капризы, симпатіи и антипатіи и самыя необузданныя фантазіи. Среди аристокритической молодежи считалось великою честью быть допущенными къ ней въ домъ, а еще болѣе того имѣть счастье сорвать поцѣлуй съ розовыхъ губъ красавицы-куртизанки.

Донъ Пьетро, благодаря своей молодости, красотѣ и княжескому титулу, оказался среди избранныхъ и имѣлъ доступъ въ домъ Бенчины во всякое время дня и ночи.

Подъѣхавъ къ дому, пріятели слѣзли съ лошадей и, послѣ условнаго стука въ дверь, тотчасъ же вошли въ домъ.

При появленіи въ залѣ высокаго гостя, музыка смолкла, разговоры прекратились и все общество поднялось съ мѣстъ.

— Здравствуйте, милая Бенчина, — привѣтствовалъ принцъ хозяйку, — садитесь господа, пожалуйста не церемоньтесь, — обратился онъ къ молодымъ людямъ, стоявшимъ въ почтительныхъ позахъ. — Проведемте эту ночь весело, — продолжалъ принцъ, усаживаясь около Бенчины, — дайте мнѣ халдейскаго вина и карты, а вы играйте на лютняхъ.

Но тщетно принцъ хотѣлъ оживить общество, его появленіе навѣяло на всѣхъ холодъ.

Мало-по-малу молодежь, бывшая въ залѣ, стала исчезать и, наконецъ, въ комнатѣ остались только Пьетро, его пріятель Казй, Бенчина и одна ея знакомая молоденькая очень красивая дѣвушка. Пьетро уже успѣлъ осушить не одну чашу халдейскаго вина, языкъ его сталъ путаться и вѣки слипались. Онъ говорилъ и двигался съ великимъ трудомъ, наконецъ, положивъ руки на столъ, опустилъ на нихъ голову и мигомъ заснулъ.

Тогда Кази поднялся съ мѣста и, пожимая руку Бенчины, сказалъ:

— Поручаю его до утра вашимъ попеченіямъ.

Затѣмъ онъ вышелъ, сѣлъ на подведенную ему лошадь и ускакалъ. Вскорѣ конскій топотъ смолкъ въ отдаленіи и ночная тишина уже не нарушалась ничѣмъ.

Доѣхавъ до перекрестка, Кази осадилъ лошадь. Изъ-за темнаго угла дома вышелъ человѣкъ, какъ видно ждавшій всадника. Это былъ слуга Кази. Онъ взялъ лошадь подъ уздцы, пока слѣзалъ его господинъ, и увелъ ее, не произнеся ни слова.

Кази осторожно пошелъ вдоль улицы, стараясь не шумѣть, завернулъ за уголъ и остановился подлѣ дворца. Здѣсь онъ, подойдя къ маленькой двери, тихо стукнулъ.

Изъ-за двери женскій голосъ спросилъ:

— Кто тамъ?

— Магъ, — отвѣчалъ Кази.

Дверь отворилась. Служанка проводила кавалера по лѣстницѣ, чрезъ корридоръ, затѣмъ они поднялись по другой лѣстницѣ на верхъ, служанка открыла небольшую дверь и ушла. Кази съ сердечнымъ трепетомъ переступилъ порогъ. Здѣсь его ожидала молодая и прелестная Элеонора Толедская, жена Пьетро де-Медичи.

XVII.
Кардиналъ.

На слѣдующее утро послѣ сцены, описанной въ предыдущей главѣ, герцогиня Изабелла получила неожиданную вѣсть о пріѣздѣ во Флоренцію ея брата кардинала Фердинанда. Пріѣхавъ изъ Рима ночью и не предупредивъ никого, онъ желалъ въ то же утро повидаться съ сестрой. Явившись въ ея апартаменты, онъ попросилъ о себѣ доложить. Изабелла поспѣшно одѣлась, вышла къ брату и увела его въ свою комнату.

Фердинандъ уже не былъ тѣмъ ребенкомъ, какимъ онъ ѣхалъ въ Римъ, чтобы получить кардинальскую шапку отъ святѣйшаго отца-папы, послѣ трагической смерти своего брата Джіованни. Долгое пребываніе въ римскомъ обществѣ, вліяніе коллегъ — быстро развили тлѣвшія въ его душѣ искры гордости и честолюбія. Онъ сталъ сознавать, что отецъ его одинъ изъ самыхъ могущественныхъ князей Италіи и что въ семействѣ Медичи было трое папъ.

Получая отъ отца большія средства, молодой кардиналъ съумѣлъ затмить своею роскошью всѣхъ остальныхъ кардиналовъ. Кромѣ того, онъ покровительствовалъ артистамъ и литераторамъ. Все это способствовало его успѣху при римскомъ дворѣ, гдѣ онъ занималъ видное мѣсто.

Изъ многихъ эпизодовъ его жизни видно, какъ сильно было его вліяніе, какъ всѣ его уважали и, вмѣстѣ съ тѣмъ, боялись.

Во время царствованія грознаго Сикста V только одинъ кардиналъ Медичи умѣлъ съ нимъ ладить, а иногда и проводилъ его. Случилось происшествіе, стяжавшее великую славу молодому кардиналу и сдѣлавшее его имя популярнымъ. Строгій до безсердечія, папа Сикстъ У приговорилъ къ смерти молодого князя изъ дома Фарнезе за то, что князь выронилъ изъ кармана пистолетъ во время папской аудіенціи. Кардиналъ Медичи принялъ участіе въ осужденномъ князѣ. Зная характеръ Сикста, онъ не надѣялся на пощаду и придумалъ замѣчательную хитрость. Онъ въ день казни утромъ перевелъ впередъ всѣ часы Ватикана и явился ходатайствовать передъ папой за осужденнаго князя. Въ это время стали бить часы. Сикстъ V, зная, что казнь должна уже была совершиться, лукаво улыбаясь, подписалъ бумагу о помилованіи преступника и князь Фарнезе былъ спасенъ. Впослѣдствіи папа, узнавъ какую хитрую штуку продѣлалъ съ нимъ кардиналъ Медичи, страшно разгнѣвался и отдалъ приказъ его арестовать. Но молодой кардиналъ уже принялъ мѣры. Онъ вооружилъ всѣхъ своихъ людей, занялъ Ватиканскій кварталъ и даже папскій дворецъ. Затѣмъ явился на ауденцію къ папѣ, оставивъ, какъ бы случайно, растегнутую красную мантію, изъ-подъ которой виднѣлся панцырь.

— Что это за одежду вы носите, кардиналъ? — спросилъ его папа.

— Это одежда кардинала, — отвѣчалъ Фердинандъ, дотрогиваясь до пурпуровой мантіи, — а это, — указывая на кольчугу, — одежда италіанскаго князя.

— Берегитесь, кардиналъ, чтобы мы не сорвали съ вашей головы красную шапку! — вскричалъ папа.

— Ваше святѣйшество можетъ снять съ меня красную шапку, а я тогда надѣну желѣзную.

Сказавъ это, Фердинандъ удалился и тогда же во главѣ большого отряда вооруженныхъ людей проѣхалъ по всему Риму.

Семейство Медичи тратило массу денегъ для того, чтобы поддержать достоинство кардинала Фердинанда, питавшаго надежду впослѣдствіи быть избраннымъ на папскій престолъ. Деньгами онъ пріобрѣталъ все: хвалу въ литературѣ, приверженцевъ и любовь народа. При помощи денегъ Фердинандъ располагалъ массою удальцовъ и бандитовъ, содѣйствіе которыхъ въ то время во многихъ дѣлахъ было далеко не безполезно.

Часто кардиналу не хватало денегъ на всѣ его громадныя траты. Хотя Франческо продолжалъ высылать ему сумму, назначенную отцомъ, но она была не достаточна. Нерѣдко онъ получалъ отъ брата сверхъ положенной цифры. Но за послѣднее время просьбы Фердинанда о высылкѣ денегъ стали слишкомъ часты, такъ что герцогъ Франческо вынужденъ былъ оставлять ихъ неудовлетворенными. Въ такихъ случаяхъ кардиналъ самъ являлся во Флоренцію изъ Рима и лично просилъ брата дать ему денегъ. И въ настоящій моментъ та же причина побудила его пріѣхать во Флоренцію.

Прежде чѣмъ обратиться съ просьбой о деньгахъ къ брату, онъ хотѣлъ переговорить съ Изабеллой. Главное, ему хотѣлось узнать отъ сестры, что за личность Біанка Капелло, которая, судя по слухамъ, дошедшимъ до него въ Римъ, и по письмамъ изъ Флоренціи, имѣетъ неограниченное вліяніе на герцога Франческо.

Заведя въ этомъ смыслѣ бесѣду, Фердинандъ получилъ отъ сестры самые лестные отзывы о Біанкѣ. Изабелла передала брату, что Біанка очень хорошій человѣкъ, но что въ силу роковыхъ обстоятельствъ она сбилась съ пути, вслѣдствіе увлеченій и пылкой натуры.

— Не могъ же братъ полюбить антипатичную женщину, — говорила Изабелла, — его встрѣча съ Біанкой счастливѣйшая случайность, иначе Франческо не имѣлъ бы одной минуты покоя около жены, которая кромѣ непріятностей ничего ему не дѣлаетъ.

Далѣе Изабелла передала брату, какъ она познакомилась съ Біанкой, какъ послѣдняя всегда готова услужить каждому, въ особенности членамъ семьи Франческо, и что нѣтъ сомнѣнія она и ему, Фердинанду, поможетъ.

Пріѣхавъ во Флоренцію, кардиналъ былъ сильно предубѣжденъ противъ Біанки. Доводы сестры значительно смягчили его мнѣніе о фавориткѣ брата и ему уже не была противна мысль, что протекція Біанки можетъ способствовать его цѣли, съ которой онъ пріѣхалъ изъ Рима во Флоренцію.

Потомъ Изабелла поинтересовалась узнать отъ брата, думаетъ ли ея мужъ посѣтить Флоренцію. Кардиналъ отвѣчалъ, что герцогъ Браччіано собирается сопутствовать Марку Колонна въ экспедиціи противъ турокъ; что въ этой экспедиціи, подъ предводительствомъ Джіованни Австрійскаго, будутъ участвовать всѣ христіанскіе князья. Изабелла съ удовольствіемъ узнала все это. Ей было пріятно, что супругъ удаляется отъ Флоренціи, затѣмъ отчасти она была польщена, что герцогъ Браччіано собирается прославить свое имя въ битвѣ съ невѣрными турками.

Поговоривъ еще съ сестрой, кардиналъ отправился къ герцогу Франческо.

— Дорогой мой братъ, — вскричалъ герцогъ, увидавъ Фердинанда, — какая счастливая случайность забросила васъ во Флоренцію? Я ничего не зналъ о вашемъ пріѣздѣ.

— Да, я васъ не извѣстилъ, собрался вдругъ и выѣхалъ.

— Очень, очень радъ васъ видѣть. Что хорошаго въ Римѣ? Какъ поживаетъ святѣйшій нашъ отецъ папа Пій?

— Онъ всецѣло поглощенъ заботами формированія лиги противъ турокъ.

— Мы также присоединяемъ къ вамъ двѣнадцать галеръ и рыцарей ордена св. Стефана. Надѣемся, что и тутъ Тоскана будетъ имѣть счастье служить интересамъ церкви и святой католической вѣрѣ. Но, Боже великій, какіе страшные расходы. Морскія приготовленія почти поглощаютъ всю нашу казну. Да, милый братецъ, теперь намъ необходимо нѣсколько постѣсниться; приходится прибѣгать къ самой строгой экономіи. Даже вамъ, Фердинандъ, придется сократить ваши расходы; ничего не подѣлаешь.

— Ужъ не намѣрены ли вы сократить мой доходъ?

— Нѣтъ, я этого не думаю. Что же касается до сверхсмѣтныхъ выдачъ, то на будущее время я уже не въ состояніи буду васъ удовлетворять. Было бы гораздо лучше вамъ обойтись безъ нихъ.

— А мнѣ какъ разъ именно теперь необходимы деньги.

— Опять необходимы деньги, но какая же сумма?

— По крайней мѣрѣ двадцать тысячъ скуди.

— Двадцать тысячъ скуди! Извините, дорогой братецъ, при всемъ моемъ уваженіи къ вашей пурпуровой мантіи, я немножко сомнѣваюсь въ нормальности вашихъ умственныхъ способностей. Двадцать тысячъ скуди! Да поймите, что наша казна пуста. Откуда ихъ взять?

— Тѣмъ не менѣе они мнѣ необходимы.

— Необходимы! но вамъ все-таки придется обойтись безъ нихъ.

— Значитъ, вы желаете, чтобы кредиторы конфисковали мой дворецъ въ Римѣ.

— Какъ, неужели вы дошли до этого?

— Да, именно, я дошелъ до этого.

— Ну я болѣе ненамѣренъ потворствовать вашему безумію; устроивайте сами ваши дѣла, какъ знаете.

— Вотъ какъ вы мнѣ отвѣчаете на мою просьбу! Но я полагалъ, что дѣло идетъ о нашихъ общихъ интересахъ. Развѣ почетное положеніе, занимаемое мною въ Римѣ, не способствуетъ могуществу нашего дома? На что я трачу деньги? Чтобы возвеличить имя, которое ношу. Неужели мнѣ удалось бы унизить кичливаго Фарнезе или интригана Эсте, если бы я не тратилъ много денегъ?

— Вы утверждаете, что ваши деньги идутъ исключительно на пышную придворную обстановку?

— Конечно.

— Почему же вы умалчиваете о вашихъ келейныхъ тратахъ?

— Разумѣется, мнѣ иногда приходится издерживать нѣкоторыя суммы и на сторонѣ, чтобы знать, что при дворѣ дѣлается.

— Я не говорю объ этихъ издержкахъ, но о болѣе пріятныхъ, романическаго характера.

— Я понимаю вашъ намекъ, но вы ошибаетесь.

— Зачѣмъ вы отрицаете вашу слабость къ женщинамъ?

— Да, я люблю женщинъ и не я одинъ имѣю эту слабость, но это еще не доказываетъ, чтобы я въ мои лѣта и въ моемъ положеніи тратилъ на нихъ деньги.

— Расположеніе женщины для всѣхъ возростовъ и положеній всегда дорого стоитъ.

— Пустяки.

— Мнѣ говорили о какомъ-то гаремѣ…

— Все это однѣ розсказни, которымъ я рекомендую вамъ не вѣрить. Но обратимся снова къ главному. Я опять повторяю, мнѣ необходимы двадцать тысячъ скуди и если вы мнѣ въ нихъ откажете, то будете причиной позора, который падетъ прежде всѣхъ на васъ же самихъ.

— Я исполняю мои обязанности. Совѣтую и другимъ такъ поступать.

Разговоръ между братьями долго продолжался въ такомъ духѣ. Кардиналъ настаивалъ на своемъ требованіи, герцогъ рѣшительно утверждалъ, что болѣе денегъ дать не можетъ. Бесѣда кончилась обоюднымъ раздраженіемъ и Фердинандъ ушелъ къ Изабеллѣ. Разсказывая ей о своей неудачѣ, кардиналъ далъ волю своему негодованію, — онъ передалъ сестрѣ свой разговоръ съ Франческо и прибавилъ, что находится въ самомъ затруднительномъ положеніи, такъ какъ не въ состояніи удовлетворить своихъ кредиторовъ.

— Пойдемъ къ Біанкѣ, — сказала ему въ отвѣтъ Изабелла.

— Что ты предлагаешь? Зачѣмъ я пойду къ ней?

— Твой визитъ нисколько не можетъ уронить твоего достоинства. Біанка моя подруга, я иду къ ней и братъ, пріѣхавшій изъ Рима, меня провожаетъ. По моему тутъ ничего нѣтъ необыкновеннаго.

— Пожалуй пойдемъ, — сказалъ въ раздумьи кардиналъ, — мнѣ очень любопытно взглянуть на колдунью, очаровавшую моего брата. Но я бы не желалъ, чтобы мой визитъ имѣлъ…

— Пожалуйста не безпокойся, твой визитъ будетъ имѣть самый обыкновенный характеръ. Можешь быть увѣренъ, что тебя примутъ очень любезно.

Можно себѣ представить съ какимъ удовольствіемъ Біанка приняла дорогихъ гостей. Неожиданный приходъ кардинала былъ для нея пріятнымъ сюрпризомъ. Искусно замаскировавъ свое изумленіе, она очаровала своею любезностью брата Изабеллы.

Кардиналъ былъ внѣ себя отъ удивленія, видя передъ собою изящную свѣтскую синьору вмѣсто грубой, вульгарной женщины, какою ему ее описывали.

Между Фердинандомъ и ею сразу возникла симпатія, предвѣщавшая въ будущемъ искреннюю дружбу. Изабелла ловко навела разговоръ на причину, побудившую Фердинанда пріѣхать во Флоренцію, при чемъ коснулась и отказа герцога въ помощи кардиналу.

Біанка, конечно, выразила удивленіе.

— Мнѣ ничего болѣе не остается, какъ вернуться въ Римъ съ тѣмъ же, съ чѣмъ я пріѣхалъ во Флоренцію, — сказалъ, грустно улыбаясь, Фердинандъ.

— Будьте покойны — отвѣчала Біанка, — можете быть увѣрены, что по пріѣздѣ въ Римъ вы найдете то, что вамъ нужно. Поѣзжайте съ Богомъ.

Поблагодаривъ красавицу-венеціанку за участіе, кардиналъ откланялся ей и вышелъ. На другой день онъ уѣхалъ въ Римъ, гдѣ нашелъ въ своемъ дворцѣ не двадцать тысячъ скуди, какъ желалъ, а тридцать. Біанка сдержала обѣщаніе. По ея настоянію герцогъ Франческо немедленно съ экстреннымъ курьеромъ послалъ брату деньги.

Съ этихъ поръ завязались дружескія отношенія между Біанкой и кардиналомъ Фердинандомъ. Они часто переписывались. Хитрая венеціанка очень тонко съумѣла убѣдить Фердинанда, что она въ высшей степени дорожитъ вниманіемъ геніальнаго человѣка и князя церкви.

Люди всѣ вообще падки къ лести, а князья католической церкви въ особенности. Біанка даже поручала себя молитвамъ кардинала, утверждая, что его мольбы всегда доходятъ до Бога.

Подобными уловками Біанка окончательно завоевала расположеніе кардинала. Вообще ея могущество и вліяніе на герцога и окружающихъ росло. Законная супруга флорентійскаго владыки, несчастная Іоанна, была окончательно забыта. Необладая благоразуміемъ, чтобы гордо и спокойно сносить неизбѣжное зло, она, вмѣсто того, чтобы снисходительно относиться къ мужу, постоянно выражала ему свое негодованіе, докучала сценами и упреками и тѣмъ достигла того, что равнодушіе къ ней ея супруга перешло наконецъ въ ненависть. Фаворитку мужа Іоанна, конечно, возненавидѣла, всѣми силами души. Одинъ разъ, проѣзжая съ своей свитой черезъ мостъ св. Троицы, герцогиня встрѣтила Біанку. Устремивъ на соперницу пылавшій гнѣвомъ взоръ, Іоанна была убѣждена, что венеціанка покорно опуститъ передъ ней голову. По вышло иначе. Біанка въ свою очередь дерзко измѣрила глазами герцогиню, будто вызывая ее на смертельный бой. Злая нѣмка окончательно разгнѣвалась и, непомня себя въ ярости, вскричала:

— Гвардія! бросьте эту женщину въ Арно!

Свитѣ хорошо было извѣстно, какъ дорога Біанка герцогу Франческо, а потому она и стояла въ нерѣшимости, не двигаясь съ мѣста. Къ счастію, командовавшій гвардейцами, нѣкто синьоръ Эліодоро Кастелли, нашелся и прекратилъ эту скандальную сцену.

— Ваше высочество. — наклонившись сказалъ Кастелли, — въ эту минуту вами руководитъ нечистая сила, будьте осторожны, не поддавайтесь. Пусть дьяволъ не торжествуетъ, исполните заповѣдь Іисуса Христа, повелѣвшаго прощать нашимъ врагамъ.

Іоанна была религіозна до фанатизма; совѣтъ синьора помогъ, какъ нельзя лучше; немного подумавъ, герцогиня сказала:

— Вы правы. Меня дѣйствительно искушаетъ дьяволъ. Пусть она проходитъ.

Біанка удаляясь подумала: «ея высочество совсѣмъ рехнулась».

XVIII.
Союзъ противъ турокъ.

На слѣдующій день, именно въ тотъ самый часъ, когда Изабелла принимала брата, пріѣхавшаго инкогнито изъ Рима, молодой пажъ Торелло, увидавъ Троило Орсини, выходившаго изъ дома но направленію къ Порта Романо, послѣдовалъ за нимъ. Орсини, замѣтивъ, что пажъ идетъ і позади и: хочетъ съ нимъ говорить, нѣсколько убавилъ шагъ и, когда они вышли изъ города, * Троило остановился и спросилъ:

— Что вамъ надо отъ меня?

— Вчера вы, синьоръ, обнажили противъ меня шпагу и я готовъ былъ отвѣчать вамъ тѣмъ же. Вы, конечно, знаете причину нашего столкновенія?

— Что же вы этимъ хотите сказать?

— Я всегда готова, съ оружіемъ въ рукахъ дать вамъ полное удовлетвореніе.

Троило Орсини пожалъ плечами, смѣрилъ молодого человѣка съ ногъ до головы взглядомъ полнаго презрѣнія, и сказалъ:

— Вы меня вызываете на дуэль?

— Совершенно вѣрно, синьоръ.

— Я кавалеръ и дворянинъ долженъ драться съ вами, пажемъ, безбородымъ мальчикомъ!..

Густой румянецъ стыда и негодованія покрылъ щеки Торелло и онъ вскричалъ:

— Но вы сами вчера въ присутствіи двухъ дамъ вызвали меня.

— Я васъ вызвалъ! Вынимая изъ ноженъ шпагу, я вовсе не желалъ мѣриться съ вами, но просто хотѣлъ наказать дерзкаго мальчика.

Сказавъ это, Троило Орсини повернулся спиной и удалился.

Торелло инстинктивно взялся за рукоять шпаги, но тотчасъ же удержался, расчитавъ, что тутъ не мѣсто и не время искать удовлетворенія. Посмотрѣвъ вслѣдъ удалявшемуся Троило, онъ прошепталъ:

— Подлецъ!

Ярость молодого человѣка не имѣла границъ; оскорбленія, полученныя имъ, мутили его разсудокъ; онъ сталъ придумывать планы мести одинъ другого несбыточнѣе. Войдя къ себѣ въ комнату, онъ остановился передъ большимъ портретомъ матери, какъ бы прося ее дать ему совѣтъ, въ которомъ отказывалъ ему его помутившійся умъ. Обдумывая свое положеніе, онъ задавалъ себѣ вопросъ: какимъ способомъ можно принудить Троило дать ему удовлетвореніе? Можно ли отмстить оскорбителю, не нарушая законовъ чести? Но мстить безъ дуэли было не честно, что и созналъ молодой человѣкъ; слѣдовательно оставалось одно: заставить врага принять вызовъ. Но какимъ образомъ? Общество не могло осудить Троило за отказъ драться съ какимъ-то ничтожнымъ пажемъ.

Обсуждая болѣе хладнокровно свое положеніе, Торелло не находилъ выхода, какъ вдругъ его осѣнила мысль, за которую онъ безъ малѣйшаго колебанія ухватился, какъ за единственную возможную для него надежду.

Чтобы стать наравнѣ съ римскимъ аристократомъ ему недоставало имени и славы. Въ настоящую минуту представлялся прекрасный случай получить и то и другое. Какъ разъ въ это время въ Ливорно снаряжался флотъ изъ двѣнадцати галеръ, которыя должны присоединиться къ лигѣ противъ турокъ. Въ этомъ флотѣ участвуетъ вся знатная молодежь, жадная къ славѣ и почестямъ. Онъ, Торелло, долженъ примкнуть къ нимъ, принять участіе въ сраженіяхъ, пріобрѣсти славу героя, тогда уже Троило не посмѣетъ сказать, что не хочетъ драться на дуэли съ ничтожнымъ пажемъ.

Молодой человѣкъ съ особеннымъ удовольствіемъ остановился на этой мысли и сталъ обдумывать, какъ бы привести ее въ исполненіе. Терять времени было нельзя. Въ Ливорно дѣлались поспѣшныя приготовленія, старались, какъ можно скорѣе отправить флотъ въ Чивита-Веккію, куда уже прибылъ Маркъ Антоніо, назначенный папою главнокомандующимъ. Юноша въ этотъ же день рѣшилъ поговорить съ отцомъ и испросить позволеніе у герцога. Изабелла должна была послѣдняя узнать о его рѣшеніи.. Отецъ Торелло одобрилъ его мысль и съ радостью благословлялъ сына на новую жизнь, полную славы и почестей. Старику тоже не особенно нравилась должность пажа, занимаемая Торелло, при дворѣ полномъ самыхъ низкихъ интригъ. Мысль, что его единственный сынъ прославитъ себя на полѣ брани за святое дѣло, привела въ восторгъ старика и онъ бросился горячо обнимать юношу, въ головѣ котораго созрѣла такая святая идея.

Отъ отца, Торелло отправился къ герцогу Франческо, изложилъ ему свое желаніе, прибавивъ при этомъ, что получилъ уже благословеніе отца. Герцогъ Франческо также вполнѣ одобрилъ намѣреніе молодого человѣка постоять за святое дѣло, уволилъ его отъ должности пажа и обѣщалъ снабдить письмомъ къ рыцарю Александру Нагроки, капитану галеры «Грифона», которую снаряжали въ Ливорно рыцари св. Стефана. Когда молодой человѣкъ собрался окончательно въ путь, на прощальной аудіенціи герцогъ вручилъ ему обѣщанное письмо и подарилъ золотое ожерелье. Покончивъ со всѣми приготовленіями, Торелло отправился къ Изабеллѣ; онъ сообщилъ герцогинѣ о своемъ присоединеніи къ лигѣ, какъ о фактѣ уже совершившемся, такъ какъ онъ уже принадлежалъ къ экспедиціи. Какъ страстно влюбленная женщина, въ первую минуту Изабелла была въ отчаяніи. Мысль, что быть можетъ она уже не увидитъ болѣе своего милаго Торелло, терзала ея сердце и вызвала слезы на глазахъ, но, какъ женщина умная, она тотчасъ разсудила, что ливориская флотилія можетъ дать единственную возможность молодому человѣку отличиться и стать на одну доску съ его гордымъ соперникомъ Орсини, постоянно его унижавшимъ. Мысль эта придала энергію Изабеллѣ и хотя она грустила, но въ свою очередь вполнѣ одобрила намѣреніе Торелло.

Передавать ли о прощаніи любовниковъ? Оно было черезчуръ грустно. Въ клятвахъ, слезахъ, страстныхъ поцѣлуяхъ, прошла эта горькая минута. Торелло вырвался изъ объятій прелестной Изабеллы, подавленный горемъ, спрятавъ на груди подарокъ, данный ему Изабеллой — ея портретъ. Въ Ливорно онъ прибылъ наканунѣ того дня, когда «Грифона» вмѣстѣ съ другими галерами должна была распустить паруса. Вручивъ письмо герцога Франческо капитану, Торелло былъ принятъ на галеру «Грифона» и зачисленъ въ отрядъ почетныхъ дворянъ, отправлявшихся сражаться съ вѣковымъ врагомъ христіанства.

Всѣхъ галеръ, снаряженныхъ рыцарями св. Стефана, было четырнадцать: «Капитана», «Падрона», «Рейна», «Грифона», «Сопрана», «Тоскана», «Викторія», «Паче», «Пизана», «Флоренція», «Санта-Марія», «Саи-Джіованни», «Эльбичина» и «Серена». Каждая изъ галеръ была нагружена припасами, оружіемъ, и затѣмъ отрядомъ воиновъ и гребцовъ. Въ день отплытія галеръ, масса народа стояла на берегу, привѣтствуя отъѣзжавшихъ, желая имъ счастья и побѣды надъ турками.

Торелло, стоя на носу галеры, грустно смотрѣлъ на удалявшіеся берега милой Тосканы, гдѣ улыбалась ему любовь въ образѣ прелестной Изабеллы.

Послѣ трехдневнаго плаванія, галера благополучно прибыла въ Чивита-Веккію. Съ этой минуты передъ Торелло открылся новый, доселѣ невѣданный имъ путь, который могъ привести его къ славѣ и почестямъ. Мысли влюбленнаго и мечтательнаго юноши невольно должны были принять другое направленіе. Онъ принялъ участіе въ общей лихорадочной дѣятельности. Отъ великаго герцога были присланы еще шесть фрегатовъ въ распоряженіе папы.

Маркъ Антоніо Колонна, герцогъ Пальяно, назначенный папой главнокомандующимъ флотомъ, прибылъ изъ Рима въ Чивита-Веккію, чтобы принять начальство надъ всѣми судами.

Главнокомандующій произвелъ сильное впечатлѣніе на всѣхъ, кто подобно Торелло видѣлъ его въ первый разъ. Судя по портрету, сохранившемуся въ старомъ дворцѣ во Флоренціи, Маркъ Антоніо Колонна былъ тогда въ цвѣтѣ лѣтъ и силъ. Ему было около тридцатипяти лѣтъ; высокаго роста, стройный, онъ имѣлъ большіе выразительные глаза, продолговатое лицо и лобъ, увеличенный лысиной. Вообще вся осанка его выражала благородство и великодушіе, свѣтившіеся въ его большихъ, выразительныхъ глазахъ.

Пріятная наружность Маркъ Антонія вполнѣ соотвѣтствовала его внутреннимъ качествамъ. Умный, храбрый, великодушный, краснорѣчивый, онъ со всѣми былъ привѣтливъ, хотя и держалъ себя съ достоинствомъ. Еще въ молодости онъ посвятилъ себя военному ремеслу и не одинъ разъ ему доводилось участвовать въ сраженіяхъ на сушѣ и командовать кораблями на морѣ. Командуя тремя собственными галерами на моряхъ Италіи и Африки, Маркъ Антоніо Колонна уже стяжалъ себѣ славу отважнаго и искуснаго командира^[8].

Тотчасъ по пріѣздѣ въ Чивита-Веккію, Маркъ Антоніо Колонна сдѣлалъ смотръ всѣмъ отрядамъ, а также и кораблямъ, что, конечно, привлекло массы любопытныхъ на пристань и городскую площадь. Каждый отдѣльный командиръ представилъ на смотръ свой отрядъ. Генералъ Онорито Гаетано, закованный весь въ сталь и желѣзо, обратилъ особенное вниманіе главнокомандующаго замѣчательнымъ подборомъ большихъ и стройныхъ людей, въ особенности роты капитана Моццатости. Отрядъ генерала Додди весь состоялъ изъ знатной молодежи въ блестящихъ латахъ и каскахъ.

Папа приказалъ Коллона не принимать на корабли безбородыхъ юношей, дабы обезпечить нравственность войска, въ виду чего во время смотра главнокомандующимъ было отправлено обратно много молодыхъ людей, которые самымъ искреннимъ образомъ оплакивали свое горе. Среди вельможъ, готовыхъ отплыть съ Колонной былъ и Паоло Джіордано Орсини, мужъ Изабеллы. При видѣ герцога, совѣсть честнаго Торелло заговорила; онъ почувствовалъ, какъ глубоко оскорбилъ его своими незаконными отношеніями къ Изабеллѣ, и теперь, когда Орсини сталъ его братомъ по оружію, юноша почувствовалъ неловкость, похожую на раскаяніе.

Въ числѣ знатныхъ римскихъ дамъ, пріѣхавшихъ въ Чивита-Веккію проводить своихъ родственниковъ и мужей, была и прекрасная Викторія Аккорамбони съ мужемъ Франческо Перетти. Она настояла, чтобы мужъ ей доставилъ удовольствіе посмотрѣть, какъ снимутся съ якоря корабли, готовые сражаться за Христову вѣру. Почтительный супругъ, конечно, не отказалъ Викторіи въ ея благочестивой просьбѣ, хотя главной побудительной причиной благочестиваго желанія красавицы былъ Паоло Джіордано, съ которымъ она хотѣла пробыть нѣсколько лишнихъ минутъ и проводить его въ дальнее плаваніе. Викторія подъ руку съ супругомъ проводила герцога Браччіано до самаго берега. Послѣ краснорѣчивыхъ рукопожатій, грустныхъ улыбокъ, нѣжныхъ взглядовъ, трогательнаго прощанія и пожеланія всѣхъ земныхъ благъ, герцогъ вошелъ на палубу; начали поднимать якорь, Викторія махала ему бѣлымъ платкомъ, а онъ шляпою съ перьями. Якоря были подняты, паруса распущены, они мигомъ надулись и попутный вѣтеръ сталъ отдалять галеры отъ берега. Долго стояла на берегу красавица Викторія, махая бѣлымъ платкомъ, но вотъ паруса на галерѣ стали надуваться сильнѣе, пространство, отдѣлявшее ихъ отъ берега, быстро увеличивалось; сначала галеры были видны, потомъ ихъ силуэты слились съ морской поверхностью и только паруса, какъ бѣлыя точки, виднѣлись на горизонтѣ, но и они вскорѣ исчезли. Викторія перестала махать платкомъ и, опираясь на руку супруга, опустивъ голову на грудь, грустно побрела къ экипажу.

На «Грифонѣ» плыли: генералъ Гаетано, Поало Джіордано Орсини и Торелло. Послѣдній задумчиво стоялъ у борта, глядя на морскую гладь, въ головѣ его возникалъ вопросъ: почему прихотливой судьбѣ было угодно свести его съ мужемъ Изабеллы? Многое передумалъ онъ, стоя на палубѣ, пока корабль, слегка покачиваясь, скользилъ по волнамъ, въ которыхъ отражались серебристые лучи мѣсяца. Его воображенію рисовался очаровательный образъ Изабеллы, доставшейся человѣку вполнѣ равнодушному къ ней. Ему съ болью сердца пришла на память та страшная минута, когда онъ, первое время не замѣченный ни кѣмъ, былъ свидѣтелемъ нѣжнаго свиданія Изабеллы съ ненавистнымъ Троило.

Когда папскій флотъ прибылъ въ Неаполь, его встрѣтили: кардиналъ епископъ, вицекороль, министры, офицеры и толпа народа. Пушки салютовали изъ крѣпости замка, а народъ привѣтствовалъ восторженными криками прибывшихъ воиновъ Христа.

Изъ Неаполя флотъ отошелъ въ Мессину, гдѣ былъ встрѣченъ съ тѣми же почестями, если еще не съ большими. Городъ поднесъ сподвижникамъ святого дѣла разнаго сорта провизію: мясо, птицъ, хлѣбъ, вино, свѣчи, конфекты, фрукты и пр. Все это было положено на большія носилки, убранныя цвѣтами и гирляндами^ Дѣвушки изъ простого народа, въ праздничныхъ нарядахъ, подъ музыку, торжественно несли носилки при восторженныхъ крикахъ толпы и шумныхъ аплодисментахъ.

Вскорѣ къ флотиліи присоединились и венеціанскіе корабли, прибывшіе въ Мессину. Всѣхъ кораблей было сто двадцать; ими командовалъ генералъ капитанъ Сабастьяно Вальеро, старикъ уже за семьдесятъ лѣтъ, но свѣжій и статный.

Увидавъ вдали венеціанскій флотъ, корабли Колонна тотчасъ же двинулись ему на встрѣчу и выполнили весь почетный церемоніалъ, принятый въ подобныхъ случаяхъ. Весь флотъ выстроился въ одну линію, корабли были разукрашены флагами и стояли съ спущенными парусами. На носу каждаго развѣвался штандартъ. Матросы и воины, съ оружіемъ или весломъ въ рукахъ, были выстроены на палубахъ. Галера, на которой находился самъ главнокомандующій Маркъ Антоніо, первая салютовала четырьмя пушечными выстрѣлами, за нею и всѣ остальныя.

Венеціанцы отвѣчали римлянамъ тѣмъ же и всѣ вмѣстѣ направились къ мессинскому порту. Во время хода, командорскія галеры близко подошли одна къ другой, касаясь бортами. Маркъ Антоніо съ своимъ генералитетомъ перешелъ на галеру Вальеро и привѣтствовалъ его. Съ городской крѣпости также началась пальба изъ пушекъ. Командиръ венеціанскаго флота въ свою очередь сдѣлалъ визитъ Маркъ Антонію. Затѣмъ пошли банкеты, на которыхъ не однократно давались клятвы истребить отомановъ окончательно.

Жители города вполнѣ раздѣляли торжество и радость римлянъ; они также оказывали венеціанцамъ большой почетъ и радушіе. Къ сожалѣнію, празднество было омрачено весьма прискорбнымъ событіемъ.

Вечеромъ, на солдатъ съ папскихъ галеръ, безъ всякой причины, напали солдаты испанскаго мѣстнаго гарнизона, избили ихъ и даже нѣкоторыхъ ранили. Послѣдствія этого буйства были самыя плачевныя. На другой день утромъ толпа римлянъ явилась на берегъ и перебила много испанцевъ. Къ счастью, энергичный Маркъ Антоніо вскорѣ возстановилъ порядокъ и дисциплину.

Союзники ожидали прибытія дона Іоанна Австрійскаго съ испанскимъ флотомъ, одного изъ главныхъ иниціаторовъ экспедиціи. Онъ, выйдя изъ Барселоны, уже прибылъ въ Геную, отсюда направилъ путь въ Ливорно, потомъ въ Чивита-Веккію и потомъ въ Неаполь, гдѣ нѣкоторое время и задержался. Донъ Іоаннъ Австрійскій былъ незаконный сынъ короля Карла У-то. Онъ отличался храбростью, жаждою сраженій и славы, поэтому и былъ однимъ изъ горячихъ приверженцевъ святой лиги. Братъ его, Филиппъ II, король испанскій, въ душѣ не сочувствовалъ этому предпріятію. Жадный и вѣчно подозрительный, онъ сомнѣвался, чтобы экспедиція могла принести собственно ему пользу; затѣмъ, его сильно безпокоила мысль могущаго быть успѣха венеціанцевъ, его соперниковъ. Въ виду такихъ соображеній, испанскій король окружилъ брата своими клевретами, которымъ была дана тайная инструкція употребить всевозможныя средства, чтобы экспедиція не удалась. Эту позорную миссію принялъ на себя главнымъ образомъ комендантъ Кастиліи.

Неизвѣстно для чего донъ Джіованни пробылъ въ Неаполѣ десять дней. Наконецъ, получивъ отъ кардинала жезлъ главнокомандующаго и штандартъ лиги, присланные папою, онъ отчалилъ отъ неаполитанскаго берега и прибылъ въ Мессину. Испанскіе историки хотя и утверждали, что честь экспедиціи принадлежала Испаніи, но это не справедливо. Всѣхъ судовъ подъ командою донъ Джіованни было восемьдесятъ, изъ нихъ только тридцать были испанскія, остальныя пятьдесятъ принадлежали Сициліи, Неаполю, Генуѣ и были наполнены италіанскими солдатами и если къ нимъ прибавить галеры герцога Савойскаго, генуэзской республики, мальтійскихъ рыцарей, венеціанцевъ, римлянъ и тосканцевъ, то честь священной экспедиціи будетъ принадлежать, конечно, не Испаніи, а Италіи.

Въ Мессинѣ братъ Филиппа II былъ принятъ, какъ и слѣдовало ожидать, съ величайшимъ почетомъ. Вся пристань была устлана богатыми коврами и богатыми матеріями. Многочисленная толпа народа встрѣтила донъ Джіованни Австрійскаго на берегу и онъ торжественно въѣхалъ въ городъ верхомъ на лошади, сопровождаемый блестящей кавалькадой.

На другой день, на его кораблѣ былъ собранъ военный совѣтъ, въ которомъ приняли участіе всѣ командиры отдѣльныхъ частей экспедиціи, конечно, и главные изъ нихъ Маркъ Антоніо Колонна и Сабастьяно Вальеро. Испанцы въ душѣ были убѣждены, что не слѣдуетъ затѣвать борьбы, но только защищать христіанскіе государства, потому что турки, по ихъ мнѣнію, на морѣ были не побѣдимы. На военномъ совѣтѣ они воздержались громко высказать свою трусость. Колонна и Вальеро стояли за борьбу и доказывали, что христіанскій флотъ побѣдитъ и что слѣдуетъ поспѣшить отходомъ изъ Мессины. Большинство, присутствовавшихъ на совѣтѣ, одобрило это мнѣніе.

Но испанцы, вѣрные инструкціи своего короля, тайно интриговали противъ желанія большинства союзниковъ, замедляя отходъ изъ Мессины всевозможными средствами. Между тѣмъ, римляне и венеціанцы уговаривали донъ Джіованни поспѣшить сняться. Мнѣніе послѣднихъ было окончательно принято и донъ Джіованни произнесъ публично слѣдующую знаменательную рѣчь:

«Собравъ здѣсь подъ своимъ начальствомъ всѣ морскія силы, которыми могли располагать христіанскіе князья, я счелъ бы съ своей стороны преступленіемъ, если бы не оказалъ помощи нашимъ собратамъ и союзникамъ венеціанцамъ, страна которыхъ находится въ опасности. По этому мы сообща съ римскими и венеціанскими генералами рѣшили немедленно сняться, выйти въ море и при помощи Божіей сразиться съ врагомъ. Усердно прошу всѣхъ помочь мнѣ въ этомъ святомъ дѣлѣ».

Послѣ этого заявленія главнаго начальника, долѣе оттягивать экспедицію было уже невозможно. Чрезъ шесть дней по прибытіи испанскаго флота союзники вышли въ море. Авангардъ, состоящій изъ восьми кораблей былъ подъ командою Джіованни ди-Кордона; за нимъ слѣдовалъ въ боевомъ порядкѣ аріергардъ и, наконецъ, резервъ.

Въ такомъ порядкѣ союзники прибыли въ Корфу, гдѣ испанскіе интриганы снова пытались отклонить донъ Джіованни отъ намѣренія сразиться съ непріятелемъ. Но пылкій, юноша отклонилъ ихъ совѣты и отдалъ приказаніе двинуться изъ Корфу далѣе въ портъ Гоменице, чтобы приблизиться къ непріятельскому флоту, расположенному въ заливѣ Лепанто.

Въ Гоменицѣ христіане узнали, что турки уже нѣсколько мѣсяцевъ осаждали городъ Фамагоста и, наконецъ, взяли его. Послѣ продолжительнаго сопротивленія венеціанскаго гарнизона и горожанъ, потери траншей, рва, и тщетныхъ усилій заложить пробитую брешь, израсходовавъ всѣ жизненные припасы, городъ долженъ былъ наконецъ сдаться подъ условіемъ сохраненія жизни гражданъ и свободнаго выхода изъ города. Но турки во всѣ времена и вѣка отличались своимъ вѣроломствомъ и самымъ наглымъ нарушеніемъ трактатовъ и своихъ обѣщаній. Лишь только турецкій главнокомандующій Мустафа овладѣлъ городомъ, онъ отдалъ приказаніе арестовать и казнить губернатора города, храбраго Асторре Бальони; на другой день онъ былъ варварски зарѣзанъ. Съ поставщикомъ (provveditore) острова Маркомъ Антоніемъ Брагадино побѣдители поступили еще ужаснѣе. Обнаженнаго Брагадино они приковали къ столбу на площади, надѣвъ ему на шею желѣзное ожерелье, потомъ отрѣзали уши и, надругавшись вдоволь, содрали съ живого кожу.

Разсказы объ этихъ жестокостяхъ турокъ произвели сильное впечатлѣніе на солдатъ христіанскаго флота. Они поклялись отмстить злодѣямъ и настоятельно требовали немедленно двинуться на турокъ.

Между тѣмъ, интриганы испанскаго короля не дремали. Видя общее воодушевленіе и единодушіе легіонеровъ, они подговорили донъ Джіованни сдѣлать распоряженіе, результатъ котораго неизбѣжно долженъ былъ повести къ безпорядкамъ. Совѣтники увѣрили юнаго главнокомандующаго, что по восьмидесяти солдатъ, находящихся на венеціанскихъ галерахъ, недостаточно и, что на каждую галеру надо посадить, по крайней мѣрѣ, по пятидесяти испанцевъ. Слѣдствіе этого пагубнаго совѣта, принятаго донъ Джіованни, тотчасъ же и не замедлило принести плоды. Испанцы завели ссоры съ венеціанцами, начались драки и даже убійства. Но мало того: одинъ изъ испанскихъ капитановъ открыто нарушилъ дисциплину и восталъ противъ генерала Вальеро. Послѣдній распорядился примѣнить къ бунтовщику строгость военно-морскихъ законовъ; капитанъ былъ заколотъ и повѣшенъ на мачтѣ, вмѣстѣ съ двумя своими сообщниками-солдатами.

Испанскіе интриганы воспользовались этимъ случаемъ. Они увѣрили донъ Джіованни, что если онъ не употребитъ самыхъ энергичныхъ и суровыхъ мѣръ противъ Вальеро, то авторитетъ его, донъ Джіованни, будетъ подорванъ окончательно. Юный главнокомандующій поддался этимъ внушеніямъ, отдалъ приказъ арестовать венеціанскаго генерала и поступить съ нимъ, какъ съ бунтовщикомъ, т. е. казнить его.

Вальеро, узнавъ объ этомъ распоряженіи, собралъ всѣ свои галеры и приготовился къ самому отчаянному сопротивленію. Испанцы въ свою очередь стали таскать оружіе на палубы, желая открыто вступить въ бой съ венеціанцами. Богъ одинъ знаетъ, чѣмъ бы могла кончиться вся эта плачевная исторія, еслибы не вступился Маркъ Антоніо Колонна, котораго донъ Джіованни очень уважалъ.

Римскій начальникъ доказывалъ легкомысленному донъ Джіованни необходимость немедленно отмѣнить нелѣпое распоряженіе объ арестованіи генерала Вальеро, говорилъ, что въ виду свирѣпствовавшаго лютаго врага, всѣ ссоры между христіанами поведутъ къ торжеству турокъ и къ паденію христіанской лиги. Для враговъ будетъ очень пріятно видѣть, что христіанскіе суда воюютъ между собой, что несомнѣнно отдастъ ихъ во власть турокъ. «Такимъ образомъ, — говорилъ умный Колонна, — надежда христіанскихъ князей, уповавшихъ на могущество лиги и благоразуміе донъ Джіованни, будетъ окончательно уничтожена и турки побѣдятъ христіанскую лигу безъ битвы».

Эти вѣскіе доводы краснорѣчиваго Колонна подѣйствовали на юнаго главнокомандующаго, онъ поспѣшилъ отмѣнить свое нелѣпое распоряженіе, впрочемъ, съ тѣмъ условіемъ, чтобы генералъ Вальеро не являлся къ нему на глаза и на военные совѣты присылалъ бы своего лейтенанта Августина Барбариго.

Между тѣмъ, турки, безопасно стоявшіе въ заливѣ Лепанто, совѣщались, обсуждая вопросъ, слѣдуетъ ли имъ выйти на встрѣчу христіанамъ? Прежде чѣмъ рѣшиться на что-нибудь, они послали знаменитаго корсара Караскозу развѣдать количество христіанскихъ кораблей и ихъ позиціи. Корсару только отчасти удалось выполнить возложенное на него порученіе. Онъ разсмотрѣлъ позицію, т. е. порядокъ, въ которомъ стояли корабли христіанъ, но ошибся въ ихъ численности, передавъ туркамъ свѣдѣнія не вполнѣ точныя. Караскозѣ показалось значительно менѣе христіанскихъ кораблей, чѣмъ ихъ было въ дѣйствительности. Въ виду этихъ свѣдѣній, турки рѣшились перейти въ наступленіе и выйти изъ залива, чтобы истребить непріятельскій флотъ.

Христіане, выйдя изъ Гоменице, дошли до острова Паксо (Рахо), затѣмъ въ Кафалонію и остановились въ такъ называемой Дальней Александріи. Отсюда 6-го ноября 1571 года они прибыли къ острову Курцоляри, противъ Лепанто, гдѣ и произошло извѣстное большое сраженіе.

XIX.
Битва при Лепанто.

Легко составить себѣ понятіе о мѣстѣ битвы при Лепанто, если представить громадный бассейнъ, образующійся спусками Морей и Эпира и острововъ Кафалонія и Занте, занимающій въ окружности двѣсти пятьдесятъ миль. Въ этомъ морскомъ амфитеатрѣ разъ уже рѣшалась судьба міра въ сраженіи между Октавіаномъ и Маркъ Антоніемъ при Аціо. Теперь опять здѣсь рѣшается вопросъ, кто долженъ торжествовать: послѣдователи Христа или Магомета.

Прибывъ на это мѣсто ночью, союзники двинулись по направленію къ заливу Лепанто и съ разсвѣтомъ увидали приближеніе непріятельскаго флота. Донъ Джіованни тотчасъ отдалъ приказаніе выстрѣлить изъ пушекъ, что должно было служить сигналомъ приготовленія къ битвѣ. Весь флотъ мигомъ сталъ въ боевой порядокъ, раздѣлившись на три эскадры. Въ серединѣ расположилась эскадра съ голубыми знаменами, съ правой стороны стояла эскадра съ зелеными знаменами и съ лѣвой съ желтыми. Каждое судно обязано было держаться въ самомъ близкомъ растояніи другъ отъ друга для того, чтобы непріятель не могъ проскользнуть между кораблями. Подвигаясь такимъ образомъ впередъ, христіанскій флотъ изображалъ форму орла съ распущенными крыльями. Центръ флота походилъ на корпусъ птицы, а бока на крылья.

Въ голубомъ флотѣ, т. е. въ серединѣ, былъ главнокомандующій донъ Джіованни на королевскомъ суднѣ. Справа Маркъ Антоніо Колонна на римскомъ суднѣ, и слѣва Вальеро на венеціанскомъ, около него принцъ Урбине на савойской галерѣ, съ другой стороны принцъ Пармскій на генуэзской. Въ главномъ центрѣ на галерѣ «Грифона» находились: Джіордано Паоло Орсини и Торелло Торелли. Голубая эскадра состояла изъ шестидесяти одной галеры. Зеленая, подъ командой Джіакъ Андреа Доріа, имѣла пятьдесятъ три. Желтая, подъ предводительствомъ венеціанца Гарбариго, состояла изъ пятидесяти галеръ. На растояніи мили слѣдовалъ аріергардъ изъ тридцати галеръ подъ командой маркиза Санто-Кроче.

Впереди флота, расположеннаго въ описанномъ порядкѣ, двигались на буксирѣ шесть громадныхъ венеціанскихъ галеръ, колосальныхъ размѣровъ, предназначавшихся для защиты судовъ и нарушенія порядка непріятельскаго строя. Галеры расположились попарно впереди боевой линіи; каждая пара должна была служить плавучей крѣпостью, прикрытіемъ для каждой эскадры. Такимъ образомъ, христіанскій флотъ состоялъ изъ ста пятидесяти венеціанскихъ галеръ, двѣнадцати тосканскихъ подъ папскимъ знаменемъ, восьмидесяти одной галеры короля Испанскаго, трехъ Савойскаго, трехъ женевскихъ и трехъ мальтійскихъ. Всего двѣсти семь галеръ, шесть большихъ галеръ и тридцать небольшихъ судовъ, снабженныхъ восемью стами пушекъ. Всего войска на судахъ было двадцать тысячъ италіанскаго и восемь тысячъ испанскаго; три тысячи дворянъ, по преимуществу италіанскихъ, двѣнадцать тысячъ матросовъ, сорокъ тысячъ гребцовъ, что составляло въ общемъ счетѣ болѣе восьмидесяти тысячъ людей. Флотъ турокъ также дѣлился на три эскадры. Въ центрѣ находился главнокомандующій Али-паша съ девяносто-четырьмя галерами. Справа Магометъ Широкко съ пятидесятые тремя, слѣва Лучи-Али король Алжирскій съ шестидесятью пятью, а въ аріергардѣ Амуратъ-Драгутъ съ десятью галерами и шестидесятью судами малаго колибра. Всего у турокъ было двѣстидвадцать галеръ и шестьдесятъ малыхъ кораблей. Оба флота, широко раскинувшись, медленно подвигались другъ на друга. Вѣтеръ стихъ; море было гладко.

Всѣ генералы находились на королевской галерѣ донъ Джіованни, отъ котораго и получали окончательныя приказанія, дальнѣйшія инструкціи. Интриганы-испанцы и тутъ не постыдились посовѣтовать отступить, что, конечно, въ эту минуту было равносильно постыдному бѣгству. Донъ Джіованни возмутился и вскричалъ:

— Прошу васъ, господа, оставить меня въ покоѣ. Теперь дѣло идетъ не о вашихъ совѣтахъ, а о сраженіи съ непріятелемъ!..

Когда противники сошлись на довольно близкомъ разстояніи, съ корабля Али-паши раздался выстрѣлъ. Донъ Джіованни тотчасъ же отвѣчалъ на него. Это означало, что вызовъ принятъ. Послѣ чего на галерѣ дона Джіованни былъ поднятъ флагъ лиги, освященный папой. То былъ большой кусокъ шелковой матеріи съ изображеніемъ Христа Спасителя. Въ это самое время всѣ солдаты исповѣдывались у іезуитовъ и капуцинъ, бывшихъ на галерахъ. Кающимся отпускали всѣ грѣхи, вольные и невольные. Эта исповѣдь называлась in camprendio. Съ каторжниковъ сняли оковы и имъ была обѣщана свобода въ случаѣ побѣды; матросовъ щедро угощали виномъ и закусками. Затѣмъ начальники объѣхали свои суда, говорили солдатамъ, что насталъ день уничтожить невѣрныхъ, сбить спѣсь съ злодѣевъ, варварски умертвившихъ Брагадино, Бальони и множество другихъ христіанъ-мучениковъ, требующихъ мести. Такъ увѣщевали начальники войско, вселяя ему чувство храбрости и ненависти къ туркамъ. Послѣ всего этого, донъ Джіованни, вернувшись на свой корабль, велѣлъ трубить gagliard’у^[9] и исполнилъ этотъ танецъ на палубѣ среди орудій въ виду всей флотиліи.

Турки вообразили, что при первомъ ихъ появленіи христіане обратятся въ бѣгство. Движеніе, произведенное на правомъ флангѣ Доріа, для того чтобы занять болѣе удобную позицію, было ими принято за начало отступленія христіанъ, вслѣдствіе чего они успокоились и продолжали безпечно плыть впередъ, имѣя въ виду окружить христіанскій флотъ со всѣхъ сторонъ и пресѣчь ему путь къ отступленію.

Но когда турки подошли къ венеціанскимъ чудовищамъ, стоявшимъ, какъ было замѣчено выше, въ видѣ аванпостовъ, Али-паша долженъ былъ убѣдиться, что окруженъ христіанскимъ флотомъ и уничтожить его вовсе не такъ легко, какъ онъ думалъ. Со всѣхъ сторонъ раздались пушечные залпы и множество турокъ было убито, галеры получили большія пробоины и вся непріятельская линія пришла въ растройство. Отступать было уже поздно, турки продолжали подвигаться впередъ, отстрѣливаясь. Только цѣною большихъ жертвъ удалось имъ наконецъ достигнуть главной боевой линіи противниковъ, которые въ свою очередь подвигались имъ навстрѣчу. Моментъ встрѣчи двухъ враждебныхъ флотовъ былъ ужасенъ. Завязалась страшная, единственная въ своемъ родѣ, морская битва. Ежеминутно враги осыпали другъ друга пушечными и ружейными выстрѣлами. Въ самомъ центрѣ схватки галера Алипаши преслѣдовала галеру Маркъ Антоніо Колонна. Корабль донъ Джіованни преграждалъ дорогу турецкому судну. Съ обѣихъ сторонъ грянули залпы изъ ружей и пушекъ; долго боролись враги. Силы галеры донъ Джіованни начинали ослабѣвать, но вотъ къ нему на выручку подоспѣлъ корабль Колонна; въ это же время и къ Али-пашѣ явилась помощь со стороны корабля Пертани. Вскорѣ стали подходить все ближе и ближе и другія галеры съ обѣихъ сторонъ, суда почти касались бортовъ и, наконецъ, сплотились въ одну массу. Сраженіе изъ морского перешло въ сухопутное. Враги не шли на абордажъ, а прямо переходили съ палубы на палубу.

Пошли въ ходъ шпаги, мечи, кинжалы, ножи, даже зубы. Многіе перепрыгивали на непріятельскія галеры и старались завладѣть ими; нѣкоторые, спрятавшись, стрѣляли въ нападающихъ, которые падали мертвыми на палубѣ, смазанной саломъ. Среди общей свалки, на «Грифону» напали съ одной стороны Али-паша, а съ другой корсаръ Караскоза.

Опорато Кастони и Паоло Джіордано Орсини, окруживъ себя лучшими воинами, отбивались отъ непріятелей настолько удачно, что вскорѣ сами перешли въ наступленіе. Корабль Али-паши сталъ отходить, тогда Кастони бросился преслѣдовать его, нагналъ и пошелъ на абордажъ; капитанъ корабля и множество турокъ были убиты, а само судно взято на буксиръ. Орсини, съ своей стороны, также пошелъ на абордажъ корабля Караскозы, на палубѣ завязалась самая ожесточенная битва. Турки дорого продавали свою жизнь. Паоло Джіордано, какъ главный предводитель, показывавшій собой примѣръ храбрости, былъ окруженъ турками со всѣхъ сторонъ; отбиваясь отъ многочисленныхъ враговъ, онъ получилъ уже нѣсколько ранъ и, конечно, былъ бы убитъ, еслибы не подоспѣлъ къ нему на помощь Торелло. Пробившись сквозь густую толпу непріятелей, молодой рыцарь соединился съ Орсини. Вскорѣ былъ убитъ корсаръ Караскоза и почти вся его команда переколота и выброшена въ море, а корабль знаменитаго корсара такъ же, какъ и корабль Али-паши, сдѣлался добычей «Грифона».

Между тѣмъ, нѣкоторыя галеры загорѣлись и стали сообщать огонь сосѣднимъ. На многихъ судахъ пожаръ удалось затушить, но многія сгорѣли и пошли ко дну со всѣми бывшими на нихъ людьми.

Янычары Али-паши въ количествѣ четырехъ сотъ человѣкъ, молодцы на подборъ, порывались завладѣть галерой донъ Джіованни, но сардинскіе стрѣлки и венеціанскіе дворяне отбили ихъ съ большимъ урономъ и, преслѣдуя, подошли къ самой кормѣ главной турецкой галеры, но должны были отступить, такъ какъ съ носа судна подоспѣла помощь.

Въ то самое время къ галерѣ, на которой находился Али-паша, подступилъ Вальеро. Съ копьемъ въ рукѣ и обнаженной головой онъ оказалъ чудеса храбрости. Между тѣмъ, турецкая галера Пертани, оставивъ Колонну, съ которымъ сражалась, подойдя къ галерѣ Санъ-Марко, напала на нее съ такимъ ожесточеніемъ, что венеціанскій генералъ, уже раненый въ ногу, едва не попалъ въ плѣнъ. Джіованни, Лоредино и Катерино Малиньеро, замѣтивъ угрожающую опасность венеціанскому генералу, поспѣшили на своихъ галерахъ къ нему на выручку. Атакованная ими галера оказалась настолько поврежденною, что турецкій капитанъ попробовалъ было спастись на лодкѣ, но былъ настигнутъ и взятъ въ плѣнъ.

Маркъ Антоніо не хотѣлъ ни на минуту покинуть донъ Джіованни. Онъ во все время сраженія оставался на его галерѣ, бывшей въ центрѣ, и отважно давалъ отпоръ каждому приближавшемуся вражескому судну. Разбивъ около трехъ галеръ, Колонна напалъ на корабль Магомета, короля Негропонта. При королѣ были и двое его сыновей, которые передъ началомъ битвы, въ порывѣ воинственнаго увлеченія, поклялись отцу взять для него въ плѣнъ галеру донъ Джіованни. И дѣйствительно, они порывались исполнить свою клятву; но потерпѣли такое пораженіе, что принуждены были спасаться бѣгствомъ. Колонна не преслѣдовалъ ихъ, тѣмъ не менѣе, они были страшно наказаны за свою дерзость и хвастовство. Комендантъ Кастиліи взялъ ихъ въ плѣнъ и передалъ Колоннѣ, какъ трофей, принадлежащій ему по праву.

Освободившись отъ всѣхъ нападеній, Маркъ Антоніо Колонна рѣшилъ окончательно уничтожить Али-пашу. Подкрѣпленный резервомъ Санта-Кроче, состоявшимъ изъ двухсотъ испанскихъ солдатъ и столько же италіанскихъ, Маркъ Антоніо стремительно бросился на абордажъ турецкаго судна. Янычары были перебиты всѣ до одного человѣка. Затѣмъ палъ и самъ Али-паша, галера была взята, флагъ съ полумѣсяцемъ спущенъ и его мѣсто заступило высоко развивавшееся знамя съ святымъ крестомъ. Энтузіазмъ побѣдителей не имѣлъ границъ.

Остальныя христіанскія галеры брали турецкія суда на буксиръ, жгли ихъ или топили. Все это происходило въ центрѣ сраженія. Между тѣмъ, желтая эскадра Барбариго боролась съ эскадрою Широкко. Турецкій начальникъ, видя, что число его судовъ превышаетъ непріятельскія, вздумалъ окружить эскадру Барбариго со всѣхъ сторонъ. Но венеціанскій капитанъ угадалъ намѣреніе врага и сдѣлалъ такой ловкій маневръ, что часть турецкихъ галеръ, прижатая къ берегу, была взята въ плѣнъ; остальные же были окружены со всѣхъ сторонъ. Завязалась самая отчаянная битва. Всѣ усилія турокъ были направлены противъ галеры Антоніо Барбариго; два раза они пытались вскарабкаться на это судно и оба раза были отброшены. Турки бросились на абордажъ въ третій разъ и храбрый капитанъ Барбариго былъ раненъ стрѣлой въ глазъ. Это обстоятельство нѣсколько сконфузило солдатъ, и они допустили непріятеля до гротъ-мачты и турки уже были близки къ полной побѣдѣ. Какъ вдругъ приспѣла помощь и турки дорого поплатились за ихъ попытку. Корабль Широкко началъ отступать, венеціанцы бросились по пятамъ за нимъ, настигли и, проникнувъ на самый корабль, взяли его въ плѣнъ. Во все время сраженія храбрый Барбариго отказывался отъ врачебной помощи. Когда же непріятельское судно было взято, онъ самъ вынулъ изъ глаза часть стрѣлы, воздалъ молитву Богу за дарованную христіанамъ побѣду, упалъ и умеръ.

На лѣвомъ флангѣ, Андреа Доріа встрѣтился лицомъ къ лицу съ Лучи-Али, алжирскимъ королемъ, калабрійскимъ ренегатомъ, страшной наружности, прозваннымъ «Паршивымъ».

Генуэзскій вождь, хотя и былъ опытный и храбрый морякъ, но слѣдуя тайной инструкціи короля испанскаго, болѣе заботился о сбереженіи своихъ кораблей, чѣмъ о побѣдѣ надъ непріятелемъ. Вслѣдствіе этого, онъ съ самаго начала удалялся отъ мѣста битвы, стараясь держаться вдали. Но многіе капитаны не слишкомъ отдалялись отъ мѣста дѣйствія; на нихъ-то и напала эскадра Лучнали. Не смотря на несоразмѣрность силъ, небольшая кучка христіанскихъ галеръ стойко сопротивлялась, храбрецы скорѣе готовы были умереть, чѣмъ сдаться. Въ числѣ судовъ была мальтійская галера, на которую напали шесть турецкихъ судовъ, удержаться не было никакой возможности, турки ворвались на палубу, перерѣзали всѣхъ людей, въ томъ числѣ и тридцать рыцарей. Точно такую же несоразмѣрную борьбу выдержала и римская галера, при чемъ погибъ капитанъ Туліо ли Валлетти и почти всѣ его товарищи. На другую римскую галеру «Фиренце», подъ командой Томасо деМедичи, напали семь турецкихъ галеръ; конечно, христіане были побѣждены, ихъ всѣхъ перебили, а галеру сожгли.

Лучи-Али уже побѣдилъ двѣнадцать галеръ и перебилъ до тысячи христіанъ, когда подошли донъ Джіованни и Маркъ Антоніо Колонна, что побудило «Паршиваго» обратиться въ бѣгство и не захватить съ собою на буксиръ завоеванныя имъ галеры. Во все это время, вѣрный исполнитель тайныхъ инструкцій испанскаго короля, Джіованно Андреа Доріа, издали, на весьма солидномъ разстояніи, палилъ изъ пушекъ и явился на мѣсто тогда, когда все было уже кончено.

Не смотря на то, что единомышленники Доріа считали его поведеніе ловкимъ маневромъ, многіе честные люди, не взирая, что были его товарищами, громко порицали столь недостойное поведеніе. Впрочемъ, при испанскомъ дворѣ, въ Мадридѣ, Доріа за свои подвиги не только не подпалъ подъ немилость, напротивъ, сталъ еще болѣе пользоваться расположеніемъ короля Филиппа II.

Христіане одержали полную побѣду. Грозный отоманскій флота, такъ долго опустошавшій берега Средиземнаго моря, возвратился въ Константинополь въ самомъ жалкомъ видѣ. Осталось лишь двадцать пять галеръ и двадцать малыхъ судовъ.

Въ эту знаменитую битву было сожжено и потоплено до ста семи турецкихъ судовъ и еще большее количество взято въ плѣнъ. Турецкихъ солдатъ убито до сорока тысячъ человѣкъ, восемь тысячъ взято въ плѣнъ. При этомъ миссіонерами освобождено десять тысячъ христіанъ, частью гребцовъ, частью закованныхъ въ цѣпи.

Генералы лиги увели свои двѣсти галеръ въ заливъ Плотаи, на берегъ Эпира. Всѣ начальствовавшіе собрались на суднѣ донъ Джіованни Австрійскаго, онъ горячо благодарилъ всѣхъ, хвалилъ за необыкновенную храбрость и оказанныя услуги. При появленіи старика Вальеро, донъ Джіованни, забывъ всѣ непріятности, бросился его обнимать.

На другой день, когда было приведено въ извѣстность все отнятое у турокъ, побѣда христіанъ показалась невѣроятною. Солдатамъ и матросамъ досталась громадная добыча. У нихъ до такой степени было много золота, что они на серебро не хотѣли и смотрѣть; отдавая золотую монету, не хотѣли получать сдачи.

Военная добыча, какъ-то: суда, оружіе, плѣнные, была раздѣлена между союзниками, согласно условію — поровну. Отдѣливъ негодныя галеры, предназначенныя къ уничтоженію, стали считать хорошія суда, годныя для плаванія; такихъ оказалось до стадвадцати, столько же большихъ пушекъ, двѣсти пятьдесятъ малыхъ и болѣе семи тысячъ двухсотъ плѣнныхъ турокъ. Половина всей военной добычи была отдана испанскому королю, треть венеціанцамъ, одна шестая часть папѣ, остальное великому герцогу Тосканскому, герцогамъ Савойскому, Парижскому, Урбино и Мальтійскимъ рыцарямъ.

Когда союзники прибыли въ Сантъ-Мауро, то стали совѣщаться насчетъ дальнѣйшихъ дѣйствій. Маркъ Антоніо доказывалъ, что туркамъ не слѣдуетъ давать опомниться и прямо надо идти въ Константинополь. Но остальные отвергали его мнѣніе, говоря, что флотъ сильно пострадалъ, припасы истощились, люди нуждались въ одеждѣ, нѣкоторыя суда въ ремонтировкѣ и т. д.

Такъ какъ большинство было противъ предложенія Колонны, то и было рѣшено довольствоваться тѣмъ, что пріобрѣтено, а остальное отложить до будущаго года. Донъ Джіованни, отпуская легіонеровъ, просилъ ихъ собраться будущей весною.

Маркъ Антоніо Колонна вернулся съ папскими кораблями въ Мессину, гдѣ ему была устроена торжественная встрѣча; затѣмъ въ Неаполь, гдѣ онъ тоже былъ восторженно принятъ всѣми. Изъ Неаполя Колонна поѣхалъ въ экипажѣ въ Римъ, а папскія галеры подъ командой капитановъ отправилъ въ Чивита-Веккію.

Въ Римѣ знаменитому воину былъ устроенъ тріумфъ, подобный тѣмъ, какіе древніе римляне устроивали своимъ героямъ-побѣдителямъ. Подлѣ базилики св. Севастіана его встрѣтили всѣ городскія власти, судья, сенаторы, народъ и войско.

Маркъ Антонію Колонна подвели бѣлую лошадь съ красными сѣдломъ и уздечкой вышитыми золотомъ. Онъ былъ одѣтъ въ куртку изъ легкой золотой ткани, на плечахъ былъ наброшенъ плащъ, подбитый соболемъ, въ испанскихъ брюкахъ изъ черной шелковой матеріи съ буфами, въ чулкахъ чернаго и желтаго цвѣтовъ и черной бархатной шляпѣ съ бѣлыми перьями, приколотыми большой жемчужной пряжкой. Встрѣтившіе его за воротами города провожали въ слѣдующемъ порядкѣ. Впереди ѣхала группа трубачей, затѣмъ представители римскаго цеха, всѣ въ новыхъ одеждахъ, дѣлившіеся по ремеслу на отдѣльныя группы, каждая съ своимъ знаменемъ; затѣмъ, шли отряды стрѣлковъ, копьеносцевъ и мушкетеровъ, Всѣ они были одѣты въ бархатъ и шелкъ яркихъ цвѣтовъ въ стальныхъ каскахъ съ голубыми флагами въ рукахъ. Рядомъ съ Маркой Антоніемъ Колонна шли пажи въ роскошныхъ одеждахъ. Позади всѣхъ шла толпа плѣнныхъ турокъ, закованыхъ въ желѣзо, съ опущенными внизъ турецкими знаменами; одежда на плѣнныхъ была двухъ цвѣтовъ: красная и желтая. Партію плѣнныхъ конвоировалъ отрядъ солдатъ. Потомъ слѣдовали римскіе вельможи, сановники папскаго двора, маршалы римскаго народа въ голубыхъ плащахъ, пажи изъ народа въ зеленыхъ и лиловыхъ курткахъ, затѣмъ несли городской штандартъ съ шелковой и золотой бахрамой.

Такимъ образомъ, знаменитый побѣдитель турокъ въѣхалъ въ городъ. Вскорѣ кортежъ вступилъ въ Комнидомо; террасы и окна дворцовъ были украшены отнятыми у непріятеля знаменами. Балконы были полны роскошно разодѣтыми дамами и кавалерами. Звонъ колоколовъ, звукъ военной музыки, ружейные залпы, восторженные крики народа, сливались въ одинъ оглушительный гулъ общаго торжества.

Отсюда Маркъ Антоніо Колонна отправился въ Ватиканъ. Въ соборѣ онъ принесъ благодарность Богу за дарованную побѣду надъ невѣрными, послѣ чего его пригласили къ папѣ въ консисторію. Римскій первосвященникъ, окруженный кардиналами и придворной свитой, давая пастырское благословеніе Колоннѣ, любезно привѣтствовалъ его и благодарилъ за удачное исполненіе возложенной на него святой миссіи.

Вечеромъ городъ былъ роскошно иллюминованъ, для народа повсюду устроены были даровые концерты и всѣхъ безъ исключенія гражданъ угощали безплатно.

Битва при Лепанто заняла видную страницу въ исторіи. Повсемѣстно въ Италіи, Испаніи, и даже въ цѣломъ католическомъ мірѣ, устроивались празднества въ честь знаменитой побѣды, одержанной христіанами надъ турками. Всѣ были убѣждены, что съ наступленіемъ новаго года христіане возобновятъ борьбу съ турками и что цѣною новыхъ побѣдъ удастся совершенно уничтожить могущество отомановъ. Но эта всеобщая надежда, какъ извѣстно, не осуществилась. Испанскій король Филиппъ II, этотъ деспотъ изъ деспотовъ, вѣчно завидовавшій венеціанцамъ, не допустилъ вторично собранія лиги христіанъ.

Король и его приближенные не были довольны донъ Джіованни, утверждая, что побѣда надъ турками при Лепанто была въ ущербъ могуществу Испаніи и лишь послужила интересамъ чужеземцевъ.

XX.
Дуэль.

Послѣ битвы при Лепанто, Паоло Джіордано Орисини представилъ донъ Джіованни Австрійскому молодого Торелло Торелли и сообщилъ, что онъ не только храбро сражался въ продолженіе цѣлаго дня, но даже спасъ ему, Орсини, жизнь и способствовалъ «Грифонѣ завладѣть двумя непріятельскими кораблями. Главнокомандующій христіанской лиги осыпалъ похвалами молодого человѣка и посвятилъ его въ званіе рыцаря.

Паоло Джіордано Орсини въ свою очередь горячо благодарилъ Торелло за оказанную имъ услугу и предложилъ щедрые подарки; но юноша деликатно отклонилъ ихъ. Въ день посвященія Торелло въ санъ рыцаря, герцогъ Браччіано собственноручно опоясалъ его шпагой съ золотой рукояткой. Отъ этого подарка вновь посвященный рыцарь отказаться не могъ. При раставаньи, Орсини вручилъ ему письма: къ герцогамъ Козимо, Франческо и къ своей женѣ Изабеллѣ. Въ письмахъ Паоло Джіордано писалъ, что хотя ему и извѣстно, что Торелло пользуется всеобщей любовью при флорентинскомъ дворѣ, тѣмъ не менѣе онъ, Паоло Джіордано Орсини, считаетъ своимъ долгомъ сообщить, какъ много онъ обязанъ молодому рыцарю. Затѣмъ въ письмахъ слѣдовало подробное описаніе подвига Торелло и его необыкновенной храбрости, говорилось, какъ онъ спасъ ему жизнь и способствовалъ побѣдѣ „Грифоны“ въ битвѣ при Лепанто. Прощаясь съ молодымъ человѣкомъ, Орсини горячо его обнялъ, просилъ отнынѣ считать его своимъ преданнымъ другомъ и обращаться къ нему за всякимъ дѣломъ.

Торелло, получивъ всѣ эти изъявленія дружбы отъ мужа Изабеллы, снова сталъ мучаться совѣстью. Паоло Джіордано являлся уже его товарищемъ по оружію, которому онъ спасъ жизнь. Но спасая жизнь мужу Изабеллы, онъ, Торелло, надругался надъ его честью, что было хуже всякой смерти, потому что каждый рыцарь долженъ дорожить своей честью больше, чѣмъ жизнью. Эти мысли терзали благороднаго юношу и отравляли мечту о скоромъ свиданіи съ предметомъ его сердца. Перебирая въ своей головѣ всѣ мельчайшія подробности своей встрѣчи съ Изабеллой, Торелло находилъ и нѣкоторую дозу утѣшенія въ томъ, что Изабелла отдалась ему не первому. Троило Орсини, двоюродный братъ герцога Браччіано, злоупотребляя довѣріемъ мужа Изабеллы, первый соблазнилъ ее и опозорилъ отсутствовавшаго мужа. Затѣмъ отъ молодого человѣка не скрылись и любовныя отношенія герцога Браччіано къ римской красавицѣ Перетти. Все это нѣсколько утѣшило честнаго Торелло.

Размышляя такимъ образомъ, молодой рыцарь ѣхалъ по направленію къ Флоренціи и съ удовольствіемъ мечталъ о радостной встрѣчѣ съ родными, друзьями, а главное съ той, къ которой болѣе всѣхъ рвалась его душа.

Прелестный образъ Изабеллы постоянно рисовался передъ страстно влюбленнымъ юношей на войнѣ, во время плаванія на морѣ, днемъ и ночью. И теперь въ особенности этотъ чудный образъ еще живѣе носился передъ нимъ; чѣмъ ближе подъѣзжалъ онъ къ Флоренціи, тѣмъ сильнѣе и сильнѣе билось сердце въ его груди. Наконецъ, когда онъ увидалъ куполы церквей и башенъ города цвѣтовъ, нетерпѣніе его возросло, онъ пришпорилъ лошадь и поскакалъ въ карьеръ, не смотря на то, что дорога шла подъ гору.

Первый визитъ Торелло былъ, конечно, къ Изабеллѣ. Она нашла, что ея милый сталъ еще красивѣе и возмужалъ. Послѣ страстныхъ объятій и безчисленнаго количества поцѣлуевъ Торелло сказалъ:

— А что, этотъ ненавистный Троило все еще тебѣ надоѣдаетъ?

— Ты знаешь, дорогой мой другъ, — отвѣчала грустно Изабелла, — Троило двоюродный братъ моего мужа и мнѣ нельзя отъ него освободиться.

— Такъ я самъ постараюсь освободить тебя отъ него, моя прелестная Изабелла.

— Неужели ты все еще хочешь помѣриться съ нимъ силой?

— Хочу ли я?!. Да развѣ ты не знаешь, что я для этого пріѣхалъ? Именно ради этого я и уѣзжалъ. Теперь я рыцарь, слѣдовательно равенъ ему и на войнѣ прославился болѣе, чѣмъ онъ самъ; презрительно отказать мнѣ въ дуэли, какъ прежде, онъ уже не посмѣетъ, теперь онъ долженъ будетъ драться со мной и я ему отмщу за оскорбленіе и тебя избавлю отъ его невыносимаго нахальства.

— Нѣтъ, милый Торелло, не дѣлай этого. Отвернись съ презрѣніемъ отъ человѣка, стоящаго ниже тебя. Подумай, что будетъ со мною, если онъ тебя убьетъ?

— Неужели ты думаешь, что я владѣю шпагой хуже его?

— Нѣтъ. Но судьба иногда бываетъ слѣпа. Часто въ битвѣ погибаетъ тотъ, кто долженъ бы побѣдить, — отвѣчала грустно Изабелла.

— Ужъ не спрятаться ли мнѣ отъ страха быть убитымъ?

— Прятаться не надо, но слѣдуетъ подумать, что будетъ со мной. Какія страшныя минуты я переживу, если ты даже и будешь цѣлъ. Что я перечувствую, когда вы будете стоять лицомъ къ лицу съ обнаженными шпагами въ рукахъ, ненавидящіе другъ друга? Ахъ, нѣтъ, Торелло, избавь меня отъ этихъ страшныхъ мученій. Что тебѣ до него? Вѣдь ты знаешь, что я его ненавижу и горячо люблю только тебя…

— Вы также любили его и, по всей вѣроятности, тоже самое говорили и ему. Ради одного этого мы не можемъ существовать вмѣстѣ. Или я, или онъ долженъ умереть.

Лишь только влюбленный молодой человѣкъ произнесъ эту фразу, какъ вошелъ безъ доклада Троило Орсини.

— Кстати, вотъ и синьоръ, — вскричалъ Торелло, — какъ изволите видѣть я вернулся во Флоренцію. Вы, конечно, помните, что годъ тому назадъ оскорбили меня; я просилъ у васъ удовлетворенія, но вы отвѣчали мнѣ отказомъ драться съ ничтожнымъ пажемъ, стоявшимъ ниже васъ. Теперь мы равны, милостивый государь; я достигъ званія рыцаря….

— Да благодаря милости моего благороднаго брата, герцога Браччіано, — сказалъ презрительно улыбаясь Троило.

— Нѣтъ, благодаря моей шпагѣ, которой мнѣ удалось спасти жизнь герцога. И вотъ теперь, когда мы съ вами равны, вы не можете не принять моего вызова.

Троило молчалъ, презрительно улыбаясь.

— Быть можетъ и вызовъ мой вы не примите по той же трусости, которая удержала васъ отъ участія въ подвигахъ отважныхъ христіанъ?

— Проклятье! — вскричалъ Троило весь побагровѣвъ, какъ отъ пощечины, обнажая шпагу.

— Нѣтъ, въ присутствіи женщины мы не будемъ драться. Мы оба обязаны уважать герцогиню. Ты отдашь мнѣ отчетъ въ твоихъ низкихъ оскорбленіяхъ въ полѣ, при четырехъ свидѣтеляхъ.

Троило съ минуту колебался, потомъ вложилъ шпагу въ ножны.

На этотъ разъ Орсини уже не имѣлъ основанія отказываться; онъ принялъ вызовъ Торелло, посланный ему офиціально чрезъ рыцаря Гвидо Торнаубони.

Свидѣтелями со стороны Торелло были: Мартени и Торнаубони; а со стороны Троило: Риччи и Бинди. Мѣсто для поединка было выбрано за воротами Санъ-Галло; оружіе — шпаги. На другой день утромъ, каждый изъ противниковъ, въ сопровожденіи свидѣтелей, явился на назначенное мѣсто. Троило былъ совершенно покоенъ и холоденъ, какъ ледъ. Торелло также старался казаться спокойнымъ, но порой сверкавшій въ его глазахъ лихорадочный огонь выдавалъ чувство мести, бушующее въ его груди. Свидѣтели отмѣрили шагами условленное пространство, обозначили разстояніе красной чертой и разставили противниковъ на равной дистанціи другъ отъ друга. Потомъ бросили жребій, кому на какой сторонѣ стать. Затѣмъ были принесены двѣ шпаги, ихъ тщательно осмотрѣли свидѣтели и также по жеребію роздали противникамъ.

Послѣ всѣхъ этихъ дѣйствій, противники, согласно существовавшему тогда обычаю, присягнули, что не прибѣгали къ колдовству и заклинаніямъ оружія. По выполненіи этой церемоніи, свидѣтели разставили противниковъ на растояніи двухъ шаговъ другъ отъ друга.

Блѣдное лицо Орсини не выражало никакого волненія. Между тѣмъ наружность юнаго Торелло пылала страшной яростью. Одно мгновенье противники стояли неподвижно другъ передъ другомъ. Первый началъ Торелло, ему хотѣлось сразу проткнуть своего противника. Послѣдній это замѣтилъ и ловко парировалъ ударъ. Торелло продолжалъ горячо наступать, Орсини только отбивался не подаваясь впередъ и не отступая назадъ. Было ясно, что Троило ждалъ, когда его противникъ утомится, сохраняя свои силы. Но Торелло нетолько не ослабѣвалъ, но напротивъ силы его какъ будто удвоивались съ каждымъ новымъ ударомъ. Онъ такъ энергично сталъ нападать, что Троило волей неволей пришлось на одинъ шагъ отступить и перемѣнить систему: онъ въ свою очередь сталъ наступать. Съ этого момента завязалась страшная борьба. Удары сыпались одинъ за другимъ; то одинъ отступалъ то другой, блестящія шпаги подобно гибкимъ змѣямъ, встрѣчались, скрещивались, извиваясь въ воздухѣ. Но и въ пылу битвы Орсини велъ борьбу съ большимъ самообладаніемъ гораздо покойнѣе и расчетливѣе, чѣмъ его пылкій противникъ, увлекавшійся безпрестанно и наносившій удары далеко не такъ увѣренно, какъ его противникъ.

Оба въ совершенствѣ владѣли шпагами, поэтому они долго преслѣдовали другъ другъ и только фехтовались, при чемъ ни одному не удалось ранить противника. Но вотъ щека Орсини обагрилась кровью. Всякій боецъ на мѣстѣ его пришелъ бы въ ярость и потерялъ бы самообладаніе, Троило, напротивъ, сдѣлался еще болѣе хладнокровнымъ и расчетливымъ; только его лицо сильнѣе поблѣднѣло. Затая на днѣ души ярость, онъ ждалъ момента, когда можно нанести послѣдній смертный ударъ. Между тѣмъ, Торелло увлекался все болѣе и болѣе, горячо наступая на противника; онъ уже не былъ въ состояніи расчитывать удары и случайно открылъ лѣвый бокъ. Это было мгновеніе. Но для такого искуснаго бойца, какимъ былъ Троило Орсини, достаточно было и мгновенія. Воспользовавшись лихорадочнымъ увлеченіемъ противника, онъ погрузилъ свою шпагу по самую рукоятку въ его лѣвый бокъ. Юноша зашатался и упалъ.

Свидѣтели поспѣшили поднять Торелло, лицо его уже покрывалось смертной блѣдностью; вскорѣ кровь хлынула изъ раны; онъ произнесъ „Изабелла“ и умеръ.

Въ страшной тревогѣ ожидала Изабелла вѣсти объ исходѣ поединка; но вѣсть не приходила.

Ничего нѣтъ ужаснѣе неизвѣстности, когда страхъ борется въ душѣ съ сладкой надеждой. Минуты кажутся часами, а часы вѣчностью. Изабелла, наконецъ, не была въ состояніи выносить этихъ адскихъ мученій. Она приказала заложить экипажъ и, закутавшись въ длинный плащъ, поѣхала къ воротамъ Санъ-Галло. Выѣхавъ за городъ, карета остановилась. На вопросъ пажа куда ѣхать, герцогиня не могла отвѣчать, она не знала мѣста поединка. Выйдя изъ экипажа и приказавъ слугамъ ее дождаться, она отправилась одна по тропинкѣ. Вскорѣ несчастная Изабелла встрѣтила того, кого искала.

Глазамъ ея представилось печальное зрѣлище. Она увидала тихо приближавшуюся группу дворянъ. Среди нихъ нѣсколько лицъ несли кого-то на носилкахъ. Изабелла бросилась на встрѣчу печальной процессіи, растолкала окружающихъ и подняла покровъ, которымъ было покрыто тѣло.

— Мой Торелло! — вскричала Изабелла, покрывая поцѣлуями трупъ убитаго.

Горе почти лишило чувствъ несчастную женщину и она навѣрно упала бы, если бы ее не поддержали окружающіе и не отнесли къ экипажу. Вуаль при этомъ разумѣется упалъ и всѣ окружающіе узнали дочь великаго герцога Козимо Изабеллу. Ее осторожно отвезли во дворецъ.

Вечеромъ Изабеллу посѣтила Біанка Капелло. Узнавъ о печальномъ происшествіи, фаворитка пришла утѣшить герцогиню.

Изабеллѣ, убитой горемъ, почти лишившейся разсудка, было не до утѣшеній. Она молча слушала Біанку, почти не понимая того, что она ей говорила. Пожалѣвъ безвременно погибшаго храбраго юношу, венеціанка совѣтовала Изабеллѣ успокоиться и прибавила въ видѣ дружескаго предостереженія:

— Теперь вы должны быть осторожнѣе.

Эти слова обратили вниманіе Изабеллы, которая не могла понять, что хочетъ сказать этимъ Біанка. Между тѣмъ, фаворитка принялась доказывать, что Изабеллѣ слѣдуетъ быть болѣе осмотрительной въ своихъ поступкахъ, такъ какъ ея поведеніе можетъ привлечь вниманіе мужа. При этомъ Біанка дала понять герцогинѣ, что и ея братъ герцогъ Франческо того же мнѣнія, что сегодня утромъ она вела себя крайне не осторожно, открыто, при всѣхъ, выказавъ свою любовь къ убитому Торелло, что такая неосторожность со стороны герцогини можетъ вызвать весьма невыгодные толки среди придворныхъ.

Изабелла, и безъ того убитая горемъ, разсердилась за эти совѣты, тѣмъ болѣе, что они исходили отъ особы, нагло и на виду у всѣхъ пренебрегавшей приличіями.

— Не вамъ давать мнѣ подобные совѣты, — вскричала приподымаясь герцогиня.

— Я полагала, что даю хорошій совѣтъ моей подругѣ, — отвѣчала покраснѣвъ Біанка, — если же вамъ неугодно быть моей подругой, то мнѣ самое лучшее удалиться.

Изабелла ничего не отвѣтила.

Біанка вышла, дрожа отъ гнѣва.

XXI.
Фальшивые роды.

Въ нѣкоторыхъ поръ отношенія Біанки къ герцогинѣ Браччіано стали далеко не такъ искренни, какъ въ былое время. Фаворитка, чтобы упрочить свое положеніе, сначала всячески заискивала расположеніе родныхъ герцога Франческо; но потомъ, увѣрившись въ прочности своего положенія, она перемѣнила тактику. Старый герцогъ Козимо умеръ. Не кому было контролировать поступки молодого герцога и Франческо сдѣлался абсолютнымъ властелиномъ, какъ въ государствѣ, такъ и въ семействѣ. Вмѣстѣ съ тѣмъ привязанность его къ Біанкѣ не уменьшалась, а напротивъ росла. Для Франческо любовь Біанки стала потребностью жизни, безъ которой онъ не могъ существовать. Фавориткѣ уже нечего было опасаться, она могла дать волю своему тщеславію, осуществить завѣтныя мечты.

Она уже стала обращаться съ членами герцогской семьи съ нѣкоторымъ покровительствомъ; даже съ кардиналомъ перемѣнила тонъ. Живя постоянно въ Римѣ, кардиналъ никакъ не могъ понять, что заставило такъ возгордиться любовницу его брата.

Другой членъ семьи, донъ Пьетро, развращенный юноша, лишенный всякаго чувства достоинства, постоянно нуждавшійся въ деньгахъ, тратя ихъ на свои прихоти и безпутства, вмѣсто того, чтобы возмущаться горделивыми выходками фаворитки, унижался передъ ней, какъ лакей, изъ-за какого-нибудь кошелька червонцевъ, добытаго чрезъ Біанку у герцога Франческо.

Но Изабелла не была похожа на своего брата донъ Пьетро, ея гордость возмущалась наглостью хитрой венеціанки. Еще прежде, до сцены, описанной нами выше, между ею и фавориткой герцога Франческо, уже произошла холодность. Онѣ часто обмѣнивались намеками весьма не лестнаго значенія. Описанная сцена положила конецъ ихъ дружбѣ.

Честолюбіе Біанки Капелло простиралось очень далеко. Она помнила, что Франческо далъ ей клятву передъ образомъ Мадонны жениться на ней, если они будутъ свободны. Теперь судьба отчасти способствовала осуществленію ея надежды. Она овдовѣла. А онъ? также могъ съ минуты на минуту овдовѣть. Жена его, великая герцогиня Іоанна, постоянно была больна; при томъ же и удручена недугомъ — нравственнымъ, который долженъ былъ свести ее въ могилу. А если бы она не умерла, разсуждала венеціанка, — развѣ нельзя придти на помощь къ судьбѣ? Безграничное тщеславіе Біанки и сухость ея сердца были способны на все, даже на преступленіе; она не останавливалась ни передъ какими средствами. Великая герцогиня ей мѣшала, стояла на дорогѣ къ осуществленію завѣтной цѣли и этого было совершенно достаточно для того, чтобы она умерла. Біанка рѣшила быть законной женой герцога Франческо, а не морганатической, какъ несчастная Камила Мартелли, которую тотчасъ по смерти герцога Козимо разлучили съ дочерью и заставили удалиться въ монастырь; нѣтъ, — мечтала фаворитка, я хочу быть женой-повелительницей, надѣть великокняжескую корону, сѣсть на тронъ, чтобы всѣ преклонялись передо мной, не только родные мужа, но даже гордые венеціанцы, такъ упорно меня преслѣдовавшіе.

Таковы были планы Біанки Капелло на будущее, а пока она изучала всѣ средства, которыя могли бы усилить ея вліяніе на Франческо, она хотѣла сдѣлаться ему еще дороже и необходимѣе, дабы легче осуществить свои мечты.

Новый великій герцогъ имѣлъ отъ жены только дочерей и сильно огорчался, что послѣ его смерти долженъ войти на престолъ одинъ изъ его братьевъ. Часто жалуясь на судьбу, онъ говорилъ вздыхая:

— Если мнѣ не суждено быть отцомъ законнаго сына, то хотя бы эта утѣха дана была мнѣ въ видѣ незаконнаго.

Слушая эти жалобы любовника, Біанка была убѣждена въ исполненіи своихъ желаній, если бы она могла подарить Франческу сына. Но на это была плохая надежда. Отъ дона Бонавентури она имѣла только одну дочь Пелегрину. Организмъ куртизанки былъ черезчуръ истощенъ злоупотребленіемъ чувственныхъ наслажденій и она сдѣлалась безплодной.

Біанка употребляла всѣ средства, чтобы помочь горю: обращалась къ шарлатанамъ, къ знахарямъ, принимала всевозможныя лекарства отъ безплодья — и ничего не помогало. Наконецъ, она бросилась къ колдунамъ и заклинателямъ, но и дьявольщина не принесла ей никакой пользы.

Въ отчаяніи, куртизанка, наконецъ, задумала прибѣгнуть къ обману для достиженія того, въ чемъ отказывала ей природа. Хорошо обдумавъ планъ и намѣтивъ лицъ, которыя должны были помогать ей въ ея затѣѣ, она начала дѣйствовать.

Въ одинъ прекрасный день Біанка, опустивъ свои красивые глазки, объявила великому герцогу, что она беременна. Франческо, конечно, былъ въ восторгѣ и вполнѣ вдался въ обманъ. Біанка такъ ловко умѣла притворяться и выдѣлывать всѣ пріемы беременной женщины, что не повѣрить ей не было возможности. Влюбленному и обрадованному герцогу не приходило и въ голову, что это все одна комедія и фальшь.

Между тѣмъ, Джіованна Санти, камеристка фаворитки, пользовавшаяся большимъ ея довѣріемъ, тайно собирала справки о беременныхъ поселянкахъ и вмѣстѣ съ своей госпожей рѣшила доставить ребенка во дворецъ, какъ только онъ появится на свѣтъ, именно въ то время, когда должна была родить мнимо-беременная. Роды одной изъ поселянокъ какъ нельзя болѣе подходили подъ этотъ разсчетъ. Въ тотъ день, когда она произвела на свѣтъ ребенка мужскаго пола, ловкая Джіованна взяла младенца подъ предлогомъ показать сестрѣ и принесла его во дворецъ.

Извѣщенная обо всемъ этомъ Біанка уже начала разыгрывать роль страдалицы, мучавшейся предродовыми болями. Великій герцогъ не покидалъ ее ни на минуту, съ безпокойствомъ и нетерпѣніемъ ожидая появленія на свѣтъ новаго существа. Но рбды страшно запоздали, цѣлый день несчастная Біанка мучилась и все не было конца. Настала ночь, комедія продолжалась, Біанка стала упрашивать герцога пойти немного отдохнуть, а ее оставить на попеченіи врача. Измученный нравственно и физически, Франческо послушался и ушелъ.

Хитрая венеціанка только этого и ждала. По уходѣ герцога, она удалила врача подъ какимъ-то предлогомъ, ея повѣренная камеристка тотчасъ же принесла ей ребенка и всѣмъ было объявлено, что синьора Біанка разрѣшилась отъ бремени сыномъ. Бѣдный Франческо едва успѣлъ разоблачиться и лечь въ постель, какъ ему была сообщена эта радостная вѣсть. Сна и усталости, какъ не бывало; онъ мигомъ одѣлся, побѣжалъ къ Біанкѣ и, схвативъ ребенка, осыпалъ его поцѣлуями счастливаго отца. Радости герцога не было границъ; не спуская съ рукъ сына, онъ говорилъ, что назоветъ его Антоніемъ, такъ какъ Біанка молилась этому святому.

Обманъ удался, какъ нельзя лучше. Теперь надо было подумать, какъ удалить свидѣтелей, принимавшихъ въ немъ участіе. Біанка начала обдумывать планъ дальнѣйшихъ своихъ дѣйствій, не пренебрегая даже самыми страшными преступленіями.

Она начала съ того, что отравила и приказала утопить въ Арно всѣхъ, знавшихъ о заговорѣ. Затѣмъ, подкупивъ врача Гарци, приказала отвести мать ребенка въ Болонью, не сообщая ничего о судьбѣ ея сына. Но чрезъ нѣсколько времени, чувствуя приближеніе смерти, врачъ открылъ истину несчастной матери. Тогда она уже сочла небезопаснымъ оставаться въ Болоньѣ и подъ вымышленнымъ именемъ странствовала по Италіи въ продолженіе двѣнадцати лѣтъ. Послѣ смерти герцога Франческо и Біанки Капелло, по случаю коронаціоннаго торжества, она разсказала о своей участи священнику и просила его ходатайствовать передъ новымъ великимъ герцогомъ о дозволеніи ей вернуться во Флоренцію.

Джіованна Санти, бывшая главной руководительницей всей интриги, спустя нѣкоторое время была уволена и отправлена въ Болонью. При проѣздѣ чрезъ Аппенинскіе лѣса, Джіованна была ранена выстрѣлами какихъ-то замаскированныхъ людей. Доставленная въ Болонью еще живая, она показала судьѣ всю истину, объявивъ прямо, что замаскированные бандиты, напавшіе на нее въ лѣсу, были подосланы Біанкой для того, чтобы скрыть слѣды ея преступленія. Показанія Джіованни Санти были отосланы въ Римъ къ кардиналу Медичи.

Но во Флоренціи гораздо раньше возникли подозрѣнія. Именно тѣ лица, при посредствѣ которыхъ хотѣли все это скрыть, разгласили истину. Какъ ни искусно Біанка обставила свою комедію, ей не удалось обмануть врачей; полное отсутствіе симптомовъ, сопровождающихъ роды, выдало интриганку.

Слухи объ обманѣ доходили со всѣхъ сторонъ до герцога Франческо. Но онъ былъ такъ ослѣпленъ любовью и настолько былъ счастливъ, имѣя сына отъ Біанки, что не допускалъ даже возможности обмана, о которомъ ему говорили со всѣхъ сторонъ, и утверждалъ, что маленькій Антоній его сынъ.

Но Біанка была черезчуръ умна, чтобы не сознать опасности. Рано или поздно Франческо долженъ былъ узнать истину: Заурядная женщина на мѣстѣ куртизанки постаралась бы путемъ хитростей и разныхъ уловокъ отдалить на сколько возможно опасный моментъ; Біанка же напротивъ сама смѣло пошла на встрѣчу опасности, выказавъ при этомъ недюжинную энергію и рѣшимость. Она сама открыла великому герцогу истину и прежде чѣмъ постороннимъ удалось увѣрить Франческо, что Антоній не его сынъ, она призналась, что рѣшилась на обманъ изъ безграничной любви къ герцогу.

И кто бы могъ повѣрить? Герцогъ нетолько не разлюбилъ хитрую интриганку, но даже еще болѣе привязался къ ней, и еще настойчивѣе прежняго продолжалъ утверждать, что Антоній его сынъ.

Кардиналъ де Медичи, получивъ въ Римѣ показаніе Джіованни Санти, открывшее ему всю грязную интригу Біанки, глубоко возмутился. Мысль, что братъ въ случаѣ смерти герцогини Іоанны, можетъ жениться на хитрой авантюристкѣ и тѣмъ скомпрометировать фамилію Медичи въ глазахъ всѣхъ европейскихъ дворовъ — не давала ему покоя. Кардиналъ настолько серьезно смотрѣлъ на полученные имъ изъ Болоньи документы, что не рѣшался по поводу ихъ переписываться съ братомъ, а поѣхалъ во Флоренцію самъ.

И на этотъ разъ онъ желалъ предварительно объясниться съ сестрой Изабеллой, а потому, пріѣхавъ во Флоренцію, прямо отправился къ ней. Свѣдѣнія, сообщенныя братомъ, не открыли ей ничего новаго. Она откровенно разсказала, какъ ошиблась въ фальшивой и коварной Біанкѣ. Изабелла говорила, какъ сначала куртизанка всячески льстила и угождала роднымъ Франческо, пока нуждалась въ ихъ поддержкѣ въ борьбѣ съ законной женой герцога и зятьями, но, увѣрившись въ своей власти надъ герцогомъ Франческо, который послѣ смерти отца сдѣлался полновластнымъ правителемъ, она вдругъ возгордилась и стала играть роль независимой повелительницы. — „Это вредное растеніе, пустившее корни на нашей почвѣ, — говорила Изабелла, — слѣдуетъ уничтожить соединенными силами пока есть еще время.“

Кардиналъ отвѣчалъ, что именно за этимъ онъ и пріѣхалъ, и что онъ надѣется на то важное оружіе, которое попалось ему въ руки — документы'. При ихъ помощи можно открыть брату глаза и доказать ему, что онъ полюбилъ фальшивую женщину.

Изабелла такъ же, какъ и ея братъ, не знала, что хитрая фаворитка уже предотвратила этотъ ударъ, увѣривъ любовника, что она рѣшилась на преступленіе ради безпредѣльной любви къ нему и желанія удержать его чувство. Не зная и того, что это признаніе Біанки послужило ей въ пользу, братъ и сестра были увѣрены, что находящіеся въ ихъ рукахъ документы произведутъ существенный переворотъ въ душѣ Франческо. — Неужели, — говорили они, — любовь брата не превратится въ ненависть и презрѣніе, когда онъ узнаетъ какою сѣтью интригъ опутала его эта женщина?

Съ такими мыслями они явились къ герцогу.

Увидавъ брата кардинала, совершенно неожиданно пріѣхавшаго во Флоренцію, герцогъ догадался о причинѣ этого визита. Появленіе Изабеллы, прервавшей всякія сношенія съ Біанкой, вполнѣ подтвердило эту догадку.

— Какой счастливый случай привелъ васъ во Флоренцію, почтеннѣйшій братецъ? — спросилъ герцогъ Франческо, сдвигая брови.

— Я все вамъ объясню, если вы расположены выслушать меня, — сказалъ кардиналъ.

— Быть можетъ вамъ нужны деньги? — спросилъ Франческо, иронически улыбаясь.

— Нѣтъ, на этотъ разъ мнѣ онѣ не нужны. Меня привела во Флоренцію болѣе важная забота.

— Болѣе важная забота?!

— Да, забота о вашей чести и вашей безопасности, любезный братецъ.

— О моей чести я забочусь самъ и не нуждаюсь ни въ чьихъ попеченіяхъ, — отвѣчалъ нахмурившись герцогъ. — Относительно опасности, о которой вы говорите, любопытно было бы знать, откуда она мнѣ угрожаетъ?

Въ отвѣтъ на это кардиналъ передалъ брату документы, полученные изъ Болоньи, все еще увѣренный въ ихъ радикальномъ дѣйствіи.

— Это что такое? — спросилъ Франческо, принимая бумаги.

— Читайте, — отвѣчалъ Фердинандъ.

— Да, мы васъ просимъ прочесть, — прибавила Изабелла, въ первый разъ подавшая голосъ.

Франческо сталъ переворачивать листы, пробѣгая ихъ наскоро. Братъ и сестра слѣдили за нимъ, затая дыханіе; они усиливались прочесть на его лицѣ то выраженіе, какое могло произвести впечатлѣніе отъ прочитанной имъ страшной вѣсти.

Но къ ихъ величайшему изумленію на лицѣ герцога не было замѣтно и тѣни того, чего они ожидали. Будто онъ читалъ разсказъ» совершенно его не касавшійся. Окончивъ чтеніе, Франческо медленно сложилъ бумаги, сунулъ ихъ въ боковой карманъ и съ небрежной улыбкой сказалъ, обращаясь къ кардиналу:

— Неужели для того, чтобы передать мнѣ эти бумаги, вы, рискуя простудиться, прискакали на почтовыхъ изъ Рима во Флоренцію?

— Я находилъ эти бумаги настолько важными, что счелъ моей обязанностью вручить ихъ вамъ лично и познакомить васъ съ ихъ содержаніемъ.

— Мнѣ все это уже было извѣстно, — отвѣчалъ совершенно невозмутимо Франческо.

— Какъ, вамъ было извѣстно? — вскричалъ Фердинандъ, не вѣря своимъ ушамъ.

— Да, повторяю вамъ, что все это я уже зналъ.

— И не смотря на это Біанка продолжаетъ пользоваться вашей благосклонностью?

— А почему же нѣтъ? Теперь она стала для меня еще дороже.

Изабелла была не менѣе изумлена, чѣмъ ея братъ, но не рѣшилась высказать этого.

— Чему вы такъ удивляетесь, — продолжалъ Франческо, — женщина эта любитъ меня такъ, какъ никогда никто не любилъ. Вся цѣль ея жизни сдѣлать меня счастливымъ. Она знала, что я болѣе всего на свѣтѣ желаю имѣть сына и рѣшила во что бы то ни стало осуществить мое желаніе. Судьбѣ не было угодно, чтобы Біанка сама забеременѣла, она и пустилась на обманъ изъ состраданія ко мнѣ. Вотъ видите, для того, чтобы осуществилась моя завѣтная мечта, Біанка не побоялась ни трудностей, ни опасностей, не отступила даже передъ преступленіемъ. Она безъ малѣйшаго колебанія принесла мнѣ въ жертву свое спокойствіе, свой внутренній миръ, свою совѣсть и душу. И все это она сдѣлала для того, чтобы видѣть меня счастливымъ, веселымъ и покойнымъ. По моему, это доказательство истинной любви. И вы хотите, чтобы я считалъ своимъ врагомъ женщину, рѣшившуюся на такой подвигъ изъ любви ко мнѣ? А знаете ли вы кто мои настоящіе враги? Тѣ, которые желаютъ разрушить иллюзію, составляющую счастье всей моей жизни, всѣ мои мечты, всѣ радости, всѣ надежды. Какая надобность, что ребенокъ не былъ моимъ сыномъ? Я его считалъ своимъ и этого было совершенно достаточно для полнаго моего счастья. А теперь я опять несчастливъ такъ же какъ и прежде. Это дѣло вашихъ рукъ! Но, пожалуйста не думайте, что вы воспользуетесь плодами вашего лукавства. Нѣтъ! я призналъ Антонія моимъ сыномъ передъ цѣлымъ свѣтомъ. Онъ, и никто иной, будетъ моимъ наслѣдникомъ!

Говоря это, великій герцогъ раздражался все болѣе и болѣе. Доказывать ему противное не было никакой возможности. Фердинандъ и Изабелла не могли открыто воставать противъ поступковъ своего полновластнаго брата; имъ болѣе ничего не оставалось, какъ удалиться, что они и сдѣлали.

Когда закрылась за ними дверь, Франческо приподнялъ портьеру, за которой стояла Біанка, слышавшая весь разговоръ.

— Мой милый, благородный Франческо, — говорила фаворитка, бросаясь къ любовнику на шею.

— Ты моя единственная радость, — отвѣчалъ герцогъ, страстно цѣлуя ее.

XXII.
Жена и любовница.

Кардиналъ Медичи и Изабелла рѣшили, что ихъ братъ, великій герцогъ, заколдованъ, что его чувство не слѣдуетъ считать обыкновенной любовью. Очевидно Франческо поддался вліянію чаръ, а потому все это нужно предоставить теченію времени, дать пройти его болѣзненному бреду. Настойчивостью, противорѣчіемъ, тутъ можно добиться только обратнаго дѣйствія, т е. еще большаго ослѣпленія Франческо и фавориткой. Фердинандъ рѣшилъ немедленно возвратиться въ Римъ, давъ обѣщаніе пріѣхать во Флоренцію, когда этого потребуютъ дѣла. Сестрѣ Изабеллѣ онъ совѣтовалъ избѣгать столкновеній съ Біанкой и вообще стараться не раздражать околдованнаго ею Франческо. Передъ отъѣздомъ въ Римъ кардиналъ посѣтилъ великую герцогиню, свою невѣстку.

Покинутая и оскорбленная супруга была страшно озлоблена противъ мужа и его любовницы. Она говорила, что много горькихъ слезъ пролила, благодаря наглому хвастовству Біанки и равнодушію супруга, промѣнявшаго свою законную жену на продажную женщину. Фердинандъ утѣшалъ невѣстку; при этомъ прибѣгнулъ къ религіи и философіи, не соглашаясь съ тѣмъ, что она говорила, изъ опасенія, чтобы оскорбленная женщина не высказала его взглядовъ супругу въ ссорѣ съ нимъ.

На всѣ совѣты кардинала быть терпѣливой, надѣяться на провидѣніе, герцогиня отвѣчала, что подобныя утѣшенія и наставленія она уже выслушивала отъ покойнаго свёкра, герцога Козимо, что она долго терпѣла, молилась и питала надежду на исправленіе супруга, но что это ровно ни къ чему не привело; всякому терпѣнію есть границы, — говорила великая герцогиня, — наконецъ, я чувствую, что болѣе терпѣть уже не въ силахъ. Видя, какъ равнодушно относится супругъ къ ея унизительному положенію, она была вынуждена написать къ брату, австрійскому императому, прося его защиты, чтобы онъ напомнилъ великому герцогу Франческо его обязанности и долгъ. Осторожный кардиналъ продолжалъ быть сдержаннымъ, не одобрялъ и не осуждалъ великой герцогини Іоанны; простившись съ ней, онъ послѣ короткаго свиданія съ братомъ уѣхалъ въ Римъ.

Тѣмъ временемъ произошло нѣчто странное, доказывающее измѣнчивость человѣческой натуры. Гордый венеціанецъ Бартоломео Капелло, отецъ Біанки, возненавидѣвшій дочь, бѣжавшую съ безвѣстнымъ юношей, чтобы вступить съ нимъ въ законный бракъ, патрицій, возстановившій противъ нея всю республику Саи-Марко, примирился съ авантюристкой, когда она стала любовницей всемогущаго и богатаго герцога Тосканскаго. Этотъ прискорбный фактъ можетъ служить прекрасной иллюстраціей нравовъ того времени.

Изъ сохранившихся документовъ мы узнаемъ, что Бартоломео Капелло пріѣзжалъ во Флоренцію къ дочери и нисколько не возмущался ея постыдной ролью наложницы великаго герцога Франческо. Мало того, старикъ позволилъ себѣ принять богатые подарки отъ любовника дочери. Затѣмъ Біанка купила ему въ Венеціи палаццо, стоившій семьдесятъ тысячъ скуди и пріобрѣла на его имя имѣніе, приносившее четыре тысячи скуди годового дохода. Бартоломео Капелло былъ очень доволенъ всѣмъ этимъ, потому что по сравненію съ другими вельможами онъ не обладалъ большими средствами; къ чести венеціанской знати, она не одобрила низкихъ поступковъ Бартоломео Капелло, — ему былъ воспрещенъ входъ въ сенатъ. Было ли сдѣлано это распоряженіе венеціанской знатью вслѣдствіе унизительнаго поведенія Бартоломео Капелло или тутъ прямо была боязнь сенаторовъ, что отецъ фаворитки флорентійскаго владыки можетъ передать дочери тайные замыслы венеціанскаго правительства — неизвѣстно.

Вообще всемогущество Біанки росло съ каждымъ днемъ и давало себя чувствовать во всѣхъ сферахъ государства. Несчастной супругѣ герцога Франческо хорошо были извѣстны всѣ эти прискорбные факты и ея нравственныя страданія увеличивались.

Братья великой герцогини Іоанны не оставались глухи къ ея жалобамъ. Императоръ Максимиліанъ въ своемъ письмѣ къ великому герцогу Франческо грозно укорялъ его за столь постыдное поведеніе. Другой братъ, эрцъ-герцогъ Фердинандъ, аттестовалъ мужа сестры передъ всѣми нѣмецкими князьями, какъ развратнаго тирана и громко заявлялъ, что поѣдетъ во Флоренцію, чтобы взять сестру и возбудитъ революцію противъ великаго герцога Тосканы. Фердинандъ уже готовился привести свой планъ въ исполненіе, какъ вдругъ умеръ Максимиліанъ. Новый императоръ Рудольфъ, желая удержать за собой дружбу повелителя Тосканы, былъ противъ насильственныхъ мѣръ и старался примирить супруговъ. Герцогиня Іоанна говорила, что мужъ лишаетъ ее самого необходимаго, между тѣмъ какъ своей любовницѣ Біанкѣ ни въ чемъ не отказываетъ. Въ свою очередь герцогъ Франческо, главнымъ образомъ, ссылался на крайнюю надменность и расточительность жены.

Императоръ укорялъ великаго герцога и совѣтовалъ ему возстановить миръ и согласіе въ своемъ семействѣ, удаливъ венеціанку. Но Франческо былъ непреклоненъ, утверждалъ, что жалобы супруги были преувеличены и вообще далъ понять, что намѣренъ поступать самостоятельно, какъ ему самому заблагоразсудится.

Именно во время самаго спора, случилось довольно странное обстоятельство. Герцогиня Іоанна, или, какъ ее италіанцы называли, Джіованна, объявила, что она беременна и затѣмъ разрѣшилась сыномъ, названнымъ въ честь испанскаго короля Филиппомъ. Столица Тосканы Флоренція торжественно праздновала это важное событіе и всѣ надѣялись, что рожденіе сына послужитъ примиреніемъ великогерцогской семьи и изгнаніемъ ненавистной Біанки. Никто не сомнѣвался, что разъ сбылось желаніе Франческо имѣть прямого наслѣдника, онъ, герцогъ, примирится съ женой и разстанется съ любовницей; но ожиданія эти не сбылись. Франческо не въ силахъ былъ освободиться отъ чаръ, которыми обворожила его сирена.

Дѣйствительно, герцогъ послѣ рожденія сына сталъ относиться нѣсколько привѣтливѣе къ своей женѣ, что побудило хитрую венеціанку удалиться изъ Флоренціи въ одну изъ ея виллъ. Но любить Іоанну и забыть Біанку герцогъ не могъ. Не желая навлекать на себя гнѣвъ императора и ненависть подданныхъ, Франческо долженъ былъ притворяться, на время удалиться отъ любовницы, но эта маскировка еще болѣе усиливала его страсть къ послѣдней.

Разставшись съ Біанкой, онъ почувствовалъ свое одиночество и любовь его къ ней вспыхнула еще съ большей силой. Никогда его любовница не была ему такъ мила, какъ въ эти минуты разлуки съ ней. Вынужденный ласкать жену, онъ закрывалъ глаза и его воображенію рисовался прелестный образъ венеціанки. Долго мучился страстно-влюбленный Франческо, наконецъ, не выдержалъ. Разъ ночью, вскочивъ съ супружескаго ложа, онъ приказалъ осѣдлать себѣ лошадь и одинъ безъ провожатаго поскакалъ въ виллу, гдѣ жила Біанка. Не ожидая пріѣзда любовника въ такой поздній часъ, красавица, тѣмъ не менѣе, была внѣ себя отъ счастья. Полуодѣтая, она выбѣжала на встрѣчу герцогу, бросилась къ нему на шею и стала нѣжно цѣловать.

— Я думала, что ты забылъ меня, милый, — шептала сквозь слезы Біанка.

Франческо старался осушить своими поцѣлуями слезы красавицы и умолялъ ее на колѣнахъ простить ему его невольную вину.

— Ты никогда не была такъ дорога моему сердцу, какъ въ эти страшные дни разлуки, — говорилъ Франческо, продолжая осыпать поцѣлуями лицо и руки Біанки.

— Но ты перемѣнился ко мнѣ съ тѣхъ поръ, какъ у тебя родился сынъ.

— Подумала ли ты отъ кого этотъ сынъ? Отъ женщины глубоко мнѣ ненавистной. Ты, и только одна ты, должна быть матерью моихъ сыновей.

Съ этой ночи герцогъ уже постоянно совершалъ ночныя поѣздки на виллу, что не мало тревожило Біанку. Она весьма основательно говорила объ опасности, которой подвергался Франческо, пріѣзжая къ ней ночью по пустынной, проселочной дорогѣ, одинъ безъ свиты, даже безъ провожатаго. Рѣшено было, что она переѣдетъ во Флоренцію и будетъ вести жизнь совершенно уединенную, замкнутую. Вскорѣ планъ этотъ былъ приведенъ въ исполненіе. Біанка вернулась въ городъ и помѣстилась въ частномъ домѣ, куда герцогъ сталъ ходить ночью переодѣтый и тщательно закутанный въ плащъ. Такая таинственность имѣла прелесть запретнаго плода, что еще болѣе распаляло страсть влюбленнаго герцога.

Нѣкоторое время герцогиня Іоанна была введена въ заблужденіе. Она успокоилась и была увѣрена, что ея герцогъ наконецъ къ ней вернулся. Но разъ одна изъ преданныхъ ей камеристокъ разсѣяла эти сладкія иллюзіи; упавъ передъ своей госпожей на колѣни, она сказала:

— Ваша свѣтлость, дозвольте сообщить мнѣ вамъ великую тайну.

— Великую тайну? Встань. Говори въ чемъ дѣло?

— Ваша свѣтлость, Біанка во Флоренціи.

— А.!!

— И великій герцогъ постоянно ее посѣщаетъ, — продолжала доносчица.

Слова эти поразили герцогиню Іоанну въ самое сердце точно острымъ ножомъ. Нѣсколько минутъ она не могла говорить.

Придя нѣсколько въ себя, несчастная женщина вскричала:

— Но ты лжешь… этого быть не можетъ!

— Я. говорю истинную правду, ваша свѣтлость.

— Но мой Франческо такъ добръ и нѣженъ ко мнѣ, какъ никогда!

— Все это онъ дѣлаетъ для того, чтобы искуснѣе обмануть васъ.

— Какой вздоръ! Я его законная жена, подруга передъ Богомъ и людьми, наконецъ мать его сына. Онъ не можетъ мнѣ измѣнить. Это было бы черезчуръ низко съ его стороны!

— Тѣмъ не менѣе я говорю вамъ истинную правду. Въ справедливости моихъ словъ можете убѣдиться своими глазами.

— Нѣтъ, это уже слишкомъ! — вскричала въ отчаяніи герцогиня, — низкій человѣкъ! Охъ, эти италіанцы?

Переходя отъ злобы къ отчаянію, герцогиня, забывъ свое достоинство, рыдая, припала къ груди камеристки.

— Несчастная я, несчастный мой сынъ! — говорила она.

— Бѣдная моя синьора, — сказала камеристка, — вы достойны лучшей участи.

— Ты думаешь, что я своими глазами могу удостовѣриться въ истинѣ твоихъ словъ? — спрашивала герцогиня.

— Да ваша свѣтлость, — отвѣчала доносчица и, понизивъ голосъ, передала Іоаннѣ планъ, какъ проникнуть въ домъ Біанки и застать тамъ любовниковъ.

Въ тотъ же вечеръ герцогиня и ея камеристка, переодѣвшись, вышли изъ дворца. Плащи съ капишонами скрывали ихъ лица и фигуры. Тщательно закутавшись, онѣ черезъ садъ Боболи вышли на дорогу къ Порто Романо, гдѣ находилось тайное убѣжище Біанки: небольшой домъ, позади котораго былъ тѣнистый садъ.

При помощи садовника, подкупленнаго камеристкой, онѣ прошли въ садъ и оттуда въ комнаты перваго этажа. Садъ былъ полонъ цвѣтовъ, распространявшихъ пріятный ароматъ, и изъ полурастворенныхъ оконъ дома доносился страстный шопотъ и горячіе поцѣлуи. Іоанна ворвалась въ комнату, гдѣ сидѣли любовники и остановилась на порогѣ въ позѣ Немезиды-мстительницы.

— Вотъ какъ вы оправдываете мое довѣріе, — вскричала она, обращаясь къ мужу, — ваше поведеніе недостойно честнаго человѣка, придетъ время, когда Богъ васъ накажетъ!

Сказавъ это, герцогиня вышла. Ей стоило не человѣческихъ усилій, чтобы сдержать себя и сохранить чувство собственнаго достоинства и приличія. Эта непривычная для нея сдержанность потрясла организмъ несчастной оскорбленной женщины до основанія.

Возвратившись домой, она почувствовала слабость, лихорадочный ознобъ, слегла въ постель и уже болѣе не встала.

Чувствуя приближеніе къ смерти, она позвала къ себѣ мужа.

— Я прощаю вамъ все зло, которое вы мнѣ причинили, — сказала умирающая. — Я вѣрю, что вы не въ силахъ были побороть страсть, внушенную вамъ этой негодной женщиной. Богъ съ вами, я вамъ прощаю, но умоляю васъ образумьтесь. Выслушайте совѣтъ умирающей. Разстаньтесь съ Біанкой, иначе она васъ погубитъ, отравитъ всю вашу жизнь, будетъ причиной преждевременной вашей смерти. Я любила васъ, Франческо, всей душой любила, насколько способно было любить мое сердце. Къ сожалѣнію, любовь эта сдѣлала меня самой несчастной женщиной на свѣтѣ. Я умираю, мнѣ уже болѣе ничего не нужно, но я прошу васъ за этого мальчика, котораго вамъ оставляю. Оберегайте его и любите — пусть онъ не наслѣдуетъ участи несчастной своей матери.

Франческо поцѣловалъ жену и ребенка.

Вслѣдъ за этимъ герцогиня Іоанна скончалась.

На третій день было совершено торжественное погребеніе великой герцогини Іоанны. Франческо въ траурной одеждѣ шелъ за гробомъ по улицамъ Флоренціи. При проѣздѣ печальной процессіи мимо одного изъ домовъ города, окружавшіе герцога замѣтили, что онъ приподнялъ шляпу и почтительно раскланялся, они невольно обратили вниманіе на этотъ домъ и въ окнѣ его увидали стоявшую Біанку, торжественно улыбающуюся, глядя на похоронную процессію. Наглость фаворитки произвела на всѣхъ самое непріятное впечатлѣніе.

XXIII.
Дочь Санъ-Марко.

Послѣ смерти великой княгини Іоанны, Біанка уже не сомнѣвалась въ достиженіи своей завѣтной цѣли. Прямо съ похоронъ Франческо посѣтилъ ее. По уходѣ герцога, венеціанка, веселая и улыбающаяся, сказала одному изъ синьоровъ, бывшихъ у нея въ это время:

— Дайте мнѣ вашу руку. Теперь я могу позаботиться о вашей карьерѣ, великій герцогъ обѣщалъ на мнѣ жениться и я увѣрена онъ сдержитъ свое слово.

Изабелла Орсини узнавъ объ этомъ хвастовствѣ Біанки, сочла лишнимъ говорить съ братомъ, зная его страсть къ фавориткѣ, но тотчасъ же написала брату кардиналу въ Римъ, прося его немедленно пріѣхать во Флоренцію. Кардиналъ понялъ всю важность просьбы сестры и не замедлилъ своимъ пріѣздомъ. Въ бесѣдѣ съ братомъ, не упоминая имени Біанки, онъ совѣтовалъ ему жениться, указавъ на нѣкоторыхъ принцессъ крови, между которыми онъ могъ бы выбрать себѣ супругу. Герцогъ Франческо, не открывая прямо своихъ намѣреній, отвѣчалъ, что онъ уже достаточно жертвовалъ собой для блага государства и семьи, что теперь ему хотѣлось бы попользоваться свободой.

Вообще, герцогъ Франческо отвѣчалъ брату уклончиво и медлилъ объявить о своемъ намѣреніи жениться на фавориткѣ. Повинуясь влеченію сердца, онъ готовъ былъ жениться на Біанкѣ вскорѣ по смерти жены, но разсудокъ ему говорилъ, что онъ этимъ постановитъ противъ себя всѣ императорскіе дворы и своихъ подданныхъ. Венеціанка была предметомъ общей ненависти, какъ въ Тосканѣ, такъ и при заграничныхъ дворахъ. Ее обвиняли въ несчастьи покойной герцогини Іоанны и даже утверждали, что она прибѣгла къ помощи яда, чтобы проложить себѣ дорогу къ трону. Герцогъ Франческо безпрестанно получалъ предостереженія оберегать себя отъ этой коварной, фальшивой женщины.

Передъ отъѣздомъ въ Римъ, кардиналъ Фердинандъ имѣлъ продолжительное совѣщаніе съ великогерцогскимъ придворнымъ теологомъ Джіованни Конфетти, къ которому, какъ полагалъ Фердинандъ, герцогъ долженъ былъ адресоваться за совѣтомъ относительно женитьбы на Біанкѣ. Конфетти, чаявшій повышеній и милостей изъ Рима, само собой разумѣется, долженъ былъ стараться исполнить желаніе кардинала, отклонить герцога Франческо отъ его пагубнаго намѣренія жениться на фавориткѣ.

Кардиналъ Фердинандъ былъ правъ. Герцогъ Франческо, дѣйствительно, хотѣлъ посовѣтоваться съ монсиньоромъ Конфетти, имѣя въ виду употребить систему своего отца, когда покойный женился на Камиллѣ Мартелли, т. е., чтобы сама церковь указала ему необходимость прикрыть грѣховныя его отношенія къ Біанкѣ законнымъ бракомъ. Съ этой цѣлью герцогъ велѣлъ позвать къ себѣ Конфетти. Монсиньоръ поспѣшилъ явиться.

— Святой отецъ, — сказалъ Франческо, когда теологъ и онъ остались одни, — я позвалъ васъ, чтобы посовѣтоваться относительно очень важнаго вопроса. Для рѣшенія его потребуется вся ваша ученость, которой вы заслуженно славитесь. Дѣло идетъ о спокойствіи моей совѣсти и моемъ душевномъ мирѣ. Если вамъ удастся вернуть мнѣ то и другое, то моей благодарности не будетъ границъ.

— Говорите, ваша свѣтлость, я васъ слушаю.

— Вы знаете, монсиньоръ, что я клялся Біанкѣ Капелло, что женюсь на ней. Много важныхъ причинъ удерживаютъ меня теперь отъ этого брака. Могу ли я отказаться отъ моего клятвеннаго обѣщанія! Не будетъ ли это страшнымъ грѣхомъ съ моей стороны? Научите, монсиньоръ, какъ согласовать мнѣ мои свѣтскіе интересы съ долгомъ моей совѣсти?

— Ваша свѣтлость, — отвѣчалъ теологъ, ожидавшій такой бесѣды съ герцогомъ, — я не могу отвѣчать вамъ опредѣленно на столь важные вопросы. Сначала благоволите сообщить мнѣ всѣ подробности этого дѣла. Мнѣ необходимо знать: обѣщали ли вы Біанкѣ жениться на ней еще при жизни вашей супруги и мужа Біанки Бонавентури — это первое и самое важное, затѣмъ, я прошу васъ также сказать мнѣ, не содѣйствовали ли вы смерти Бонавентури и въ какихъ отношеніяхъ были къ Біанкѣ Капелло. Если, ваша свѣтлость, вы сообщите мнѣ откровенно, какъ духовному лицу, всѣ эти обстоятельства, я съ моей стороны сочту священной обязанностью откровенно и прямо отвѣчать вамъ на заданные мнѣ вопросы.

Герцогъ Франческо, нѣсколько подумавши, отвѣчалъ:

— Жена моя и Бонавентури были живы, когда я обѣщалъ Біанкѣ жениться на ней, если мы оба овдовѣемъ. Послѣ этого вскорѣ Бонавентури былъ убитъ. Я не принималъ участія въ этомъ убійствѣ и не содѣйствовалъ ему, но зналъ о немъ и не мѣшалъ преступленію. Съ Біанкой Капелло я былъ въ интимныхъ отношеніяхъ до и послѣ смерти ея мужа, но дѣтей отъ нея не имѣлъ. Донъ Антоніо я усыновилъ, заблуждаясь, и только впослѣдствіи узналъ, что ребенокъ этотъ не сынъ мой.

Монсиньоръ Конфетти нѣкоторое время хранилъ молчаніе, какъ бы погруженный въ глубокую думу, затѣмъ многозначительно произнесъ:

— Ваша свѣтлость, мой духовный санъ обязываетъ меня, въ виду всего, что вы изволили мнѣ сообщить, объявить вамъ, что вы не только не обязаны выполнить данное вами синьорѣ обѣщаніе, сочетаться съ ней законнымъ бракомъ, но даже этимъ поступкомъ навлечете на себя тяжелый грѣхъ. Вы дали обѣщаніе Біанкѣ и имѣли съ ней любовную связь еще при жизни Бонавентури и вашей супруги. Хотя вы, какъ мнѣ сообщили и не принимали прямого участья въ убійствѣ мужа Біанки, тѣмъ не менѣе вы содѣйствовали этому убійству, не мѣшая злодѣямъ совершить преступленіе, зная о ихъ намѣреніи. Вотъ главныя причины, въ силу которыхъ, по догматамъ религіи, не можетъ состояться вашъ бракъ съ синьорой Біанкой Капелло. Скажу вамъ болѣе. На основаніи тѣхъ же догматовъ нашей церкви, если бы между вами и Біанкой былъ уже совершенъ бракъ, то его слѣдовало бы расторгнуть, такъ какъ подобный союзъ считается нашей святой церковью тяжкимъ грѣхомъ.

Герцогъ Франческо, слушая монсиньора, смутился; онъ ожидалъ совершенно противоположнаго. Послѣ краткаго молчанія, онъ сказалъ недовольнымъ тономъ:

— Прошу васъ, монсиньоръ, серьезно обдумать это дѣло.

Сказавъ это, герцогъ всталъ, давая понять недогадливому совѣтнику, что аудіенція кончилась. Черезъ нѣсколько дней онъ снова послалъ за монсиньоромъ и спросилъ его хорошо ли онъ обдумалъ вопросы, данные на его обсужденіе.

И на этотъ разъ монсиньоръ Конфетти повторилъ свой прежній отвѣтъ, указавъ герцогу статьи канона, строго воспрещающія бракъ между вдовой и ея любовникомъ.

— О, сохрани меня Богъ, — вскричалъ герцогъ, — чтобы я совершилъ что-либо воспрещаемое церковью. Я отказываюсь отъ моего брака съ Біанкой Капелло и даже совершенно растаюсь съ ней. Сейчасъ пошлю ей сказать, что болѣе не намѣренъ поддерживать грѣховной связи.

Говоря все это монсиньору, герцогъ Франческо страшно хитрилъ. Въ душѣ онъ давно рѣшилъ обвѣнчаться съ Біанкой и всѣ эти препятствія только распаляли его страсть и поддерживали рѣшеніе. Ему хотѣлось лишь на время успокоить умы, увѣрить всѣхъ, что онъ совсѣмъ прекращаетъ связь съ Біанкой. Послѣдняя, въ свою очередь, играла ту же комедію. Она показывала, что очень грустна вслѣдствіе охлажденія къ ней герцога.

Спустя нѣкоторое время, Франческо опять пригласилъ къ себѣ придворнаго теолога.

— Монсиньоръ, — сказалъ онъ ему, — если я не могу жениться на этой несчастной женщинѣ, какъ ей обѣщалъ, то не могу ли я усыновить ея ребенка донъ-Антонія. Я бы желалъ хотя этимъ ее утѣшить?

— Конечно, нѣтъ, — отвѣчалъ монсиньоръ. — Ваша свѣтлость не должны бы были это дѣлать и въ томъ случаѣ, еслибъ донъ-Антоніо былъ сыномъ Біанки, ибо законъ строго воспрещаетъ усыновлять плодъ преступной любовной связи, а въ настоящемъ случаѣ тѣмъ болѣе, такъ какъ донъ-Антоніо не вашъ сынъ. На какомъ же основаніи вы бы лишили правъ вашихъ законныхъ наслѣдниковъ. Поступая такимъ образомъ, вы бы совершили грѣхъ, который можно было бы искупить только публичнымъ покаяніемъ.

— Вы правы, святой отецъ, — отвѣчалъ герцогъ, — мнѣ не слѣдуетъ лишать законныхъ правъ моихъ наслѣдниковъ для чужого ребенка.

Подъ этой притворной покорностью Франческо скрывалъ волновавшее его душу негодованіе.

Чтобы вполнѣ увѣрить всѣхъ въ томъ, что онъ растается съ Біанкой, герцогъ вскорѣ предпринялъ путешествіе въ разныя области своихъ владѣній. Такомъ образомъ всѣ рѣшили, что между герцогомъ Франческо и Біанкой связь прервана окончательно.

Между тѣмъ, властелинъ Тосканы, объѣзжая горы Пистойи и островъ Эльбу, очень акуратно переписывался во время своего путешествія съ Біанкой. Въ его отсутствіе, хитрая венеціанка нашла монаха, который согласился обвѣнчать ее съ герцогомъ Франческо.

Герцогъ возвратился въ Флоренцію больной. Онъ слегъ въ постель и во все время своей болѣзни не хотѣлъ видѣть никого, кромѣ Біанки. Она окружила его самыми нѣжными заботами и, конечно, стала ему еще дороже.

Разъ утромъ, когда герцогъ уже сталъ поправляться, Біанка вошла къ нему въ комнату и спросила не хочетъ ли онъ кушать?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ выздоравливающій, — мнѣ ѣсть не хочется.

— Скушайте, другъ мой, вотъ хотя это яичко, я сама его для васъ приготовила, скушайте, это васъ подкрѣпитъ, — продолжала венеціанка, подавая герцогу на блюдцѣ яйцо.

Франческо взялъ яйцо, съѣлъ его и, нѣжно взглянувъ на Біанку, сказалъ:

— Благодарю васъ, моя дорогая, вы постоянно дарите меня вашимъ милымъ вниманіемъ. Я теперь чувствую себя довольно хорошо и могу расплатиться съ вами; вѣдь я давно у васъ въ долгу. Вотъ вамъ моя рука, отнынѣ вы моя законная жена.

Вскорѣ былъ призванъ монахъ, который и повѣнчалъ герцога Франческо съ Біанкой Капелло. Бракъ ихъ долженъ былъ оставаться для всѣхъ тайной, такъ какъ трауръ по великой герцогинѣ еще не кончился. Біанка, скрытно отъ всѣхъ, переѣхала во дворецъ, гдѣ и поселилась. Хотя все это дѣлалось чрезвычайно тайно, но до кардинала Фердинанда дошли слухи, что фаворитка брата обвѣнчалась съ нимъ и живетъ во дворцѣ. Кардиналъ немедленно пріѣхалъ изъ Рима въ Флоренцію, желая самъ убѣдиться въ истинѣ. При свиданіи съ братомъ Фердинандъ ничего не могъ добиться положительнаго. Герцогъ Франческо или хранилъ молчаніе, или искусно обходилъ щекотливый вопросъ. Между тѣмъ, Біанка была постоянно около герцога, слѣдила за каждымъ его желаніемъ и спѣшила исполнять его. Фердинандъ напрягалъ всѣ свои умственныя способности, чтобы вызвать брата на откровенность. Наконецъ, послѣ долгихъ усилій, ему это удалось. Франческо признался брату, что обвѣнчался съ Біанкой. Скрывъ страшный гнѣвъ, овладѣвшій имъ, кардиналъ поздравилъ герцога и выразилъ удовольствіе, что наконецъ совѣсть Франческо можетъ быть покойна.

Какъ не было прискорбно Фердинанду убѣдится въ совершившемся фактѣ, онъ долженъ былъ скрыть свои непріязненныя чувства, ибо поправить дѣло уже не было никакой возможности. Съ такими мыслями онъ уѣхалъ въ Римъ, утѣшая себя тѣмъ, что вдова Бонавентури не будетъ провозглашена великой герцогиней Тосканы и что братъ его Франческо послѣдуетъ примѣру покойнаго отца ихъ, герцога Козимо, женившагося на Камиллѣ Мартелли, не возвышая ее до власти и великогерцогскаго достоинства.

Надежды кардинала Фердинанда не сбылись, какъ мы вскорѣ узнаемъ.

Герцогъ Франческо вначалѣ дѣйствительно не обнародовалъ своего брака съ Біанкой Капелло; но все подготовилъ къ этому. Прежде всего онъ старался добиться расположенія къ нему испанскаго короля, безъ совѣта котораго владѣтель Тосканы не дѣлалъ шага. Когда ему удалось этого достигнуть и окончился трауръ, онъ тотчасъ же объявилъ о своей женитьбѣ. Затѣмъ, желая возвысить Біанку, конечно, въ глазахъ державныхъ особъ Европы, онъ намѣревался выхлопотать для нея у венеціанскаго сената титулъ Дочери Республики (Figlia dello respubblica).

Венеціанки пользовались этимъ почетнымъ титуломъ. Простая гражданка, удостоенная званія Дочери Республики, считалась выше всѣхъ итальянскихъ принцессъ крови и могла вступать въ бракъ съ владѣтельными принцами.

Дипломатическому резиденту великаго герцога тосканскаго при венеціанской республикѣ, синьору Альбіозо, было поручено склонить сенатъ республики и дворянство, чтобы они наградили Біанку Капелло титуломъ «Дочери Республики».

Когда частно отъ Альбіозо были получены благопріятныя свѣдѣнія, герцогъ Франческо офиціально отправилъ въ Венецію своего генерала Маріо Сфорца для сообщенія сенату о бракѣ его, герцога Франческо, съ Біанкой Капелло и полученія для нея желаемаго титула. Посолъ великаго герцога Тосканы былъ принятъ венеціанцами съ особенными почестями. Въ Кіодшѣ, Сфорца торжественно встрѣтилъ подеста. Пятьдесятъ сенаторовъ вышли къ нему навстрѣчу на островѣ Грацій (Ssola delle Grazie) и съ тріумфомъ провожали черезъ весь городъ.

Помѣщеніе Альбіозо было отведено въ палаццо Капелло, куда нѣсколько дней спустя явилась депутація сенаторовъ, приглашавшая его на ауденцію дожа. Послѣ нѣкоторыхъ церемоній, посолъ вручилъ одному изъ депутатовъ письмо герцога Франческо слѣдующаго содержанія:

"Мнѣ всегда было извѣстно расположеніе, которымъ дарила меня и моихъ родителей ваша республика, мудро управляемая, и я, съ моей стороны, старался отъ всей души отвѣтствовать вашей свѣтлости, чтобы доказать, насколько мнѣ близки интересы благородной республики, которая всегда можетъ расчитывать на мое полное сочувствіе во всѣхъ дѣлахъ и быть увѣренной въ моей готовности служить ей при всякомъ удобномъ случаѣ. Мнѣ кажется, что кровная связь еще болѣе должна укрѣпить нашъ союзъ. Годъ тому назадъ, Богу угодно было отозвать къ себѣ великую герцогиню, мою незабвенную супругу, оставившую мнѣ только одного наслѣдника по мужской линіи; на немъ-то и сосредоточиваются всѣ мои надежды поддержанія рода. Чтобы упрочить еще болѣе права наслѣдства, я рѣшилъ вторично вступить въ бракъ.

"Хотя мнѣ и представлялся выборъ супруги въ великокняжескихъ семействахъ, но я предпочитаю заключить родственную связь съ благородной республикой, расположеніе которой я всегда достаточно цѣнилъ и увѣренъ, что мое рѣшеніе, какъ доказательство всегдашней моей преданности вашей свѣтлости (Serenita Vostra) будетъ благосклонно вами принято. Соотвѣтственно моимъ желаніямъ, я избралъ себѣ въ жены дочь благороднаго семейства Венеціи — Біанку Капелло. Я люблю ее какъ добродѣтельную мою супругу и достойную дочь великой республики. Въ силу этого моего союза, я прошу и меня считать преданнымъ елугой республики, къ которой мысленно я всегда былъ расположенъ и при первомъ удобномъ случаѣ, готовъ доказать мои чувства преданности на дѣлѣ.

«Обо всемъ этомъ я счелъ своимъ долгомъ заявить вамъ письменно и устно чрезъ синьора Маріо Сфорца, одного изъ главныхъ рыцарей при мнѣ состоящихъ, генерала моей пѣхоты. По этому поводу онъ спеціально командированъ къ вамъ. Я льщу себя надеждой, что посланникъ мой съумѣетъ убѣдить васъ насколько я душевно преданъ вашей свѣтлости. Цѣлуя ваши руки (et con baciarle le mani), я молю Бога даровать миръ вашей странѣ».

Отъ Біанки тоже было прислано письмо правительству вецеціанской республики слѣдующаго содержанія:

"Свѣтлѣйшій мой князь, высокопочитаемый повелитель!

«По милости Божіей и благосклонности великаго герцога, его свѣтлость соблаговолилъ осчастливить меня, сочетавшись со мной законнымъ бракомъ, что извѣстно вашей свѣтлости изъ письма великаго герцога и отъ посланника. Я не столько радуюсь моему блестящему положенію, сколько тому, что соединилась брачными узами съ великимъ герцогомъ, столь искренно расположеннымъ къ нашей благородной республикѣ, какъ къ родной странѣ, на пользу которой онъ не пожалѣетъ ни своихъ силъ ни даже собственной жизни. Великій герцогъ доказалъ свою преданность вашей свѣтлости тѣмъ, что отклонилъ предложенныя ему многими великими дворами партіи и предпочелъ жениться на дочери республики, дабы этими новыми узами родства еще болѣе скрѣпить союзъ съ вами, предоставивъ республикѣ располагать его услугами. Я вполнѣ увѣрена, что при первомъ удобномъ случаѣ великій герцогъ оправдаетъ мои надежды, понимая, что я пламенно стремлюсь служить республикѣ, которой буду вѣчной рабой. Обязанная всѣмъ моему отечеству, я не въ силахъ отплатить ему всѣ его благодѣянія, но беру на себя смѣлость увѣрить вашу свѣтлость, что сдѣлаю все зависящее отъ меня. Мои усилія не будутъ для меня тягостны, ибо я буду служить моей родинѣ и въ то же время великому герцогу, искренне преданному великой республикѣ. Въ надеждѣ, что преданность моя не будетъ отвергнута я молю всемогущаго Бога о дарованіи республикѣ славы и величія на вѣчныя времена».

Чрезъ нѣсколько дней, въ сенатѣ состоялось торжественное засѣданіе, въ которомъ Біанка Капелло была объявлена «истинной дочерью республики», имѣющей право пользоваться ея особымъ покровительствомъ. Въ декретѣ было сказано, что Біанка награждается этимъ высокимъ титуломъ въ виду ея особыхъ выдающихся добродѣтелей, благодаря которымъ она достигла самаго высокаго положенія, а также и ради того, чтобы отблагодарить любящаго ея супруга, великаго герцога, за оказанное имъ республикѣ уваженіе. Этотъ декретъ сената былъ принятъ дворянствомъ и горожанами Венеціи съ шумнымъ выраженіемъ радости. Колокола святаго Марка звонили, какъ въ дни самыхъ великихъ побѣдъ, съ крѣпостей и галеръ гремѣла пушечная пальба, а вечеромъ палаццо всѣхъ Капелло были роскошно иллюминованы. Отецъ и братъ новой Дочери Республики были пожалованы рыцарями, удостоены золотой эпитрахили (stola d’oro) и оба получили титулы свѣтлѣйшихъ. Вся знать, предводители совѣта Десяти и сенаторы, отправились къ посланнику великаго герцога, чтобы вмѣстѣ съ нимъ отпраздновать радостное событіе. Флорентійцы, проживавшіе въ Венеціи, посѣтили семейство Капелло, поздравляли всѣхъ и чествовали.

Наконецъ, посланникъ Сфорца, осыпанный почестями и подарками, отправился во Флоренцію. Дожъ послалъ великому герцогу письмо слѣдующаго содержанія:

«Изъ посланія вашего, а также и отъ генерала Сфорца, мы узнали, что вы избрали себѣ въ жены синьору Біанку Капелло изъ семейства патриція, которая благодаря своимъ добродѣтелямъ удостоилась этой великой чести. Такое очевидное доказательство вашего расположенія къ венеціанской республикѣ, несказанно насъ порадовало. Не довольствуясь чувствами, выраженными нами вашему посланнику и проявленія нашей радости въ торжественныхъ празднествахъ, мы хотимъ упрочить за союзомъ вашимъ съ гражданкой венеціанской республики права, переходящія и на потомство. Вслѣдствіе чего мы единогласно, а также и сенатъ, объявили и объявляемъ благороднѣйшую и знаменитѣйшую (nobilissima illustrissima) Біанку Капелло, великую герцогиню тосканскую (granduchessa di Toscana), Дочерью Республики; кромѣ того, желая отблагодарить ея благороднаго супруга, котораго мы любимъ, какъ родного сына, мы выражаемъ великой герцогинѣ наше удовольствіе въ виду ея новаго высокаго положенія и прилагаемъ здѣсь нашу герцогскую печать (nostro sigillo ducale)».

Такимъ образомъ правительство венеціанской республики признало Біанку Капелло великой герцогиней Тосканы. Быть можетъ, хитрые венеціанцы опасались, что герцогъ Франческо не найдетъ нужнымъ удостоить жену этимъ титуломъ; между тѣмъ, какъ они признали ее Дочерью Республики. Герцогъ Франческо этимъ маневромъ венеціанцевъ былъ поставленъ въ необходимость санкціонировать всѣ права великой герцогини тосканской за Біанкой, въ противномъ случаѣ онъ оскорбилъ бы венеціанскую республику, признавшую Біанку своей дочерью.

Но герцогъ Франческо былъ очень доволенъ этой дипломатической тонкостью венеціанцевъ и тотчасъ же отправилъ въ Венецію своего незаконнаго брата Джіованни де-Медичи, чтобы поблагодарить отъ его имени дожа и сенатъ. И этотъ посланный тосканскаго герцога, не смотря на то, что былъ совершеннымъ ребенкомъ, имѣя только двѣнадцать лѣтъ отъ роду, былъ принятъ венеціанцами съ необыкновенной торжественностью и въ честь его устроивался рядъ празднествъ. На возвратномъ пути мальчикъ заболѣлъ оспой въ Падуѣ. Дворянство окружило его самыми нѣжными попеченіями и употребляло всѣ средства, чтобы скорѣе его вылетать. Это послѣднее обстоятельство глубоко тронуло герцога Франческо и навсегда расположило его къ венеціанцамъ.

Итакъ. Біанка Капелло была сразу провозглашена дочерью венеціанской республики и великой герцогиней тосканской. Эти событія праздновались во Флоренціи съ большой торжественностью. Много венеціанскихъ дворянъ пріѣхало въ столицу Тосканы. Отецъ и другіе родственники Біанки Капелло участвовали въ торжествахъ, открывая шествіе, во главѣ котораго находился и патріархъ Аквилеи, вѣроятно забывшій анаѳемы, которымъ онъ предалъ любовницу Бонавентури. Съ патріархомъ были два сенатора, присланные отъ дворянства. Венеціанскіе послы были встрѣчены во Флоренціи главнымъ мажордомомъ великаго герцога, его братомъ Піетро де-Медичи, всѣми министрами, придворными и гвардіей. Послѣ чего ихъ проводили въ палаццо Питти, гдѣ и размѣстили. Въ это время во Флоренцію пріѣхало до восьмисотъ венеціанскихъ дворянъ и всѣхъ ихъ роскошно угощали на счетъ герцога Франческо.

Балы, турниры, бои быковъ, карусели, слѣдовали одинъ за другимъ. При этомъ герцогъ Франческо имѣлъ случай блеснуть своимъ искусствомъ верховой ѣзды. Затѣмъ послы передали Біанкѣ материнское благословеніе республики и поднесли ей роскошный подарокъ; потомъ сообщили герцогу о желаніи сената возложить на голову великой герцогини корону, какъ это было сдѣлано для королевы Венгріи, Кипро, и другихъ дочерей республики. Франческо охотно согласился и вскорѣ послѣдовало торжественное коронованіе и былъ повторенъ брачный обрядъ, на этотъ разъ уже публично со всѣми церемоніями, послѣ чего въ большомъ залѣ собрался совѣтъ сорока восьми и всѣ флорентійскія власти. Среди зала на тронѣ сидѣлъ великій герцогъ Тосканы Франческо. Когда всѣ размѣстились по мѣстамъ, венеціанскіе послы ввели великую герцогиню, въ королевскомъ одѣяніи, окруженную дворянами. По прочтеніи диплома, послы торжественно провозгласили Біанку истинной и законной дочерью республики венеціанской и надѣли на ея голову корону. Въ заключеніе дядя Біанки, Гримани, и патріархъ Аквилеи, произнесли рѣчи, въ которыхъ превозносили бракъ и изчисляли всѣ выгоды сопряженныя съ нимъ для Біанки, удостоенной титула дочери святаго Марка. Когда окончилась церемонія во дворцѣ, великую герцогиню повели въ соборъ. За ней слѣдовали ея супругъ, вся свита и толпа народа. Въ роскошно убранномъ соборѣ находились посланники италіанскихъ дворовъ, а также и посолъ императора. Отслушавъ обѣдню, подъ музыку, всѣ возвратились во дворецъ, гдѣ былъ устроенъ роскошный пиръ.

Венеціанскіе гости оставались еще нѣсколько дней во Флоренціи, участвуя въ постоянныхъ празднествахъ и осматривая пышные дворцы съ ихъ рѣдкостями, артистически собранными фамиліей де-Медичи. При отъѣздѣ каждый изъ гостей получилъ въ подарокъ отъ великаго герцога и великой герцогини по золотому ожерелью и другимъ драгоцѣнностямъ весьма большой стоимости. Особенно щедро одарили патріарха Аквилеи. Бартоломео Капелло получилъ пожизненную пенсію, братъ Біанки также, при чемъ послѣдній изъявилъ желаніе остаться во Флоренціи навсегда. Ему предоставлено было право распоряжаться пенсіей, которая должна была переходить на его наслѣдниковъ. Своей супругѣ герцогъ Франческо презентовалъ сто тысячъ дукатовъ, съ условіемъ, чтобы они были положены въ венеціанскій банкъ. Послѣдняя предосторожность была внушена хитрой Біанкой ея супругу. Вообще, всѣ родственники Біанки были весьма щедро награждены.

Когда подвели итоги всѣмъ издержкамъ на свадебное торжество, пиршества, подарки и проч., то оказалось, что истрачено триста тысячъ дукатовъ, сумма громадная для того времени.

«Столь оглушительный для страны» интересъ «вдохновилъ поэтовъ и они, какъ говоритъ Галуцци, воспѣвали веселье народа, блаженство супруговъ и добродѣтели Біанки».

Во все это время свадебныхъ торжествъ, кардиналъ де-Медичи нисколько не скрывалъ овладѣвшаго имъ негодованія. До этихъ поръ онъ надѣялся, что Біанка, хотя и соединенная съ герцогомъ Франческо узами брака, сохранитъ свое прежнее общественное положеніе въ виду чего и мирился съ совершившимся фактомъ. Но теперь дѣло принимало совершенно иной оборотъ, кардиналъ сталъ опасаться за свои права по мужской линіи; единственнымъ наслѣдникомъ его брата былъ донъ Филиппо, сынъ великой герцогини Іоанны, но ребенокъ былъ очень слабаго здоровья и не могъ долго жить. Въ случаѣ же его смерти, на престолъ долженъ былъ взойти онъ, кардиналъ. Новый высокій титулъ Біанки, великой герцогини и законной супруги Франческо, служилъ ему серьезной помѣхой. Біанка могла быть не всегда безплодной и если она родитъ сына, онъ является прямымъ наслѣдникомъ престола, послѣ смерти донъ Филиппо. При томъ же кардиналу уже была извѣстна хитрость Біанки. Онъ зналъ, какъ она разъ обманула Франческо мнимыми родами; кто могъ поручиться, что лукавая авантюристка опять не продѣлаетъ того же самаго, но съ большей осторожностью, а слѣдовательно и большимъ успѣхомъ? Во всемъ этомъ венеціанцы могутъ помогать своей соотечественницѣ, возведенной ими на такую высокую степень. Эти мысли смущали кардинала Фердинанда и онъ не стѣсняясь высказывалъ свои опасенія. Хотя онъ и былъ приглашенъ на свадьбу, но подъ какимъ-то предлогомъ не поѣхалъ и остался въ Римѣ. Герцогъ Франческо изъявилъ желаніе въ письмѣ къ нему, чтобы кардиналъ по крайней мѣрѣ отправилъ въ Венецію къ дожу письмо и поблагодарилъ его за честь, оказанную республикой его свояченицѣ. Фердинандъ отвѣчалъ, что такъ какъ великій герцогъ тосканскій уже принесъ свою благодарность венеціанской республикѣ отъ имени всего дома Медичи, въ томъ числѣ подразумѣвался и онъ, кардиналъ, то всякаго рода отдѣльная благодарность кого-нибудь изъ членовъ семьи уже является излишнею.

Кардиналъ Фердинандъ де-Медичи вообще отличался своимъ тактомъ и сдержанностью, но въ данномъ случаѣ онъ уже не старался замаскировать своего неудовольствія. Когда въ Римѣ къ нему явился венеціанскій посолъ съ поздравленіями по случаю награжденія Біанки почетнымъ титуломъ Дочери Республики, онъ холодно отвѣчалъ:

— Это вниманіе республики къ Біанкѣ Капелло нѣсколько смягчаетъ въ глазахъ моихъ поступокъ великаго герцога тосканскаго.

Затѣмъ желая избѣгнуть дальнѣйшихъ поздравленій, по поводу ненавистныхъ ему событій, кардиналъ покинулъ городъ и удалился въ одну изъ своихъ виллъ.

Венеціанское дворянство осталось крайне недовольно поведеніемъ кардинала Медичи, что и послужило причиной открытой размолвки между герцогомъ Франческо и кардиналомъ, его братомъ, въ виду чего послѣдній рѣшилъ никогда болѣе не ѣздить во Флоренцію.

XXIV.
Піетро де-Медичи.

Послѣ смерти Торелло, въ душѣ Изабеллы произошла большая перемѣна. Именно въ это время, когда она оплакивала смерть дорогого ей юноши, она почувствовала признаки беременности. Это обстоятельство напугало герцогиню Браччіано и вмѣстѣ съ тѣмъ обрадовало. Она употребила всѣ старанія, дабы скрыть отъ окружающихъ свое положеніе. Потомъ, когда родился ребенокъ муж- ского пола, Изабелла поручила его попеченіямъ преданной ей кормилицы, помѣстивъ ее въ маленькомъ домикѣ въ глубинѣ сада на виллѣ. Убитая горемъ, герцогиня прервала всякія сношенія съ Троило Орсини и безъ чувства ненависти не могла видѣть виновника своего несчастья. Изабелла отказалась отъ общества, отъ свѣта, и посвятила себя религіи и попеченіемъ о бѣдныхъ.

Часто гуляя въ своемъ саду, она подходила къ изображенію Мадонны, опускалась на колѣни и горячо молилась, между тѣмъ, какъ ея маленькій мальчикъ, сидя въ густой травѣ, рвалъ цвѣты, которыя Изабелла заставляла его класть къ подножію Мадонны, въ надеждѣ, что пресвятая Дѣва приметъ приношенія изъ этихъ невинныхъ ручекъ. Когда герцогиня Браччіано была въ счастьи, она не вѣровала, но теперь, разбитая душой, искала утѣшенія въ молитвѣ и сдѣлалась религіозною, такъ же, какъ въ своей ранней молодости. Положеніе герцогини было въ высшей степени трагично: всѣми покинутая, безъ друзей и доброжелателей, она предчувствовала большое несчастье. Женщина, глубоко ненавидящая ее, достигла высокой степени могущества. Ея суровый мужъ, герцогъ Браччіано, до сихъ поръ не знавшій о ея поведеніи, каждую минуту могъ все узнать и страшно отмстить ей за измѣну.

Изабеллѣ не на кого было надѣяться, ее никто не могъ поддержать. Ея братъ Франческо, всегда отличавшійся эгоизмомъ, былъ подъ вліяніемъ ея врага Біанки, теперь великой герцогини Тосканской. Тупой, развратный донъ-Піетро также не могъ для нея ничего сдѣлать; кардиналъ Фердинандъ былъ далеко, а любившій ее отецъ, ея истинный другъ, давно сошелъ въ могилу.

Изабелла предчувствовала свою гибель и отказалась отъ всѣхъ радостей жизни; между тѣмъ, она была еще молода и прелестна.

Но прежде чѣмъ умереть, ей хотѣлось обезпечить маленькаго сына, этого невиннаго младенца, на которомъ безжалостные люди захотятъ выместить грѣхъ его матери. Раздумывая, какъ бы устроить жизнь мальчика, она рѣшила отослать его во Францію и поручить попеченію своей родственницы, королевы Екатерины Медичи. Изабелла написала королевѣ письмо, въ которомъ умоляла ее сжалиться надъ ребенкомъ, взять его подъ свое высокое покровительство. Хотя герцогиня Браччіано и не указывала мотива, побуждавшаго ее принимать участіе въ ребенкѣ, но мотивъ этотъ былъ черезчуръ ясенъ и, надо полагать, хорошо понятъ умной французской королевой. Письмо было послано чрезъ странствующаго монаха. Въ то время духовныя лица были самыми надежными посредниками въ подобныхъ случаяхъ. Вскорѣ былъ присланъ и отвѣтъ Екатерины Медичи, также чрезъ монаха. Французская королева приняла весьма благосклонно просьбу дочери Козимо Медичи и изъявила желаніе помогать ей всегда, когда она найдетъ это для себя нужнымъ.

Поощренная такимъ любезнымъ отвѣтомъ, Изабелла Орсини въ другомъ своемъ письмѣ къ Екатеринѣ Медичи уже не скрывала истины. Собравшись съ духомъ, она откровенно написала королевѣ, что ребенокъ за котораго она проситъ, есть плодъ ея преступной любви, что она, Изабелла, была оскорблена равнодушіемъ мужа, бросившаго ее, и вынуждена была искать утѣшенія въ незаконной любви, и, что послѣ смерти ея ребенокъ будетъ жертвой безпощаднаго гнѣва и мести герцога Браччіано, ея мужа.

Со страхомъ и трепетомъ несчастная мать ожидала отвѣта на свое второе письмо. Наконецъ, этотъ желанный отвѣтъ былъ полученъ. Изабелла съ восторгомъ прочла письмо, въ которомъ Екатерина Медичи просила прислать ребенка, обѣщая окружитъ его самымъ нѣжнымъ попеченіемъ и позаботиться о его будущности, такъ какъ она считаетъ своимъ священнымъ долгомъ дать убѣжище и призрѣть невиннаго младенца, въ жилахъ котораго течетъ благородная кровь Медичи.

Чувство матери во всѣ времена и вѣка отличалось высокимъ самоотверженіемъ. Одинокая, покинутая всѣми, Изабелла находила единственное утѣшеніе въ своемъ маленькомъ сынѣ, но ради его счастья она должна была разстаться и съ этой послѣдней отрадой. Купивъ за большую сумму денегъ согласіе кормилицы и ея мужа покинуть Флоренцію, Изабелла послѣ горькихъ слезъ и безчисленныхъ поцѣлуевъ оторвала отъ своей груди маленькаго сына и отправила его въ Парижъ.

По прошествіи извѣстнаго времени, небо послало утѣшеніе тоскующей матери. Изабелла получила увѣдомленіе отъ королевы Екатерины Медичи, что мальчика привезли благополучно и что отнынѣ онъ уже поступаетъ въ ея распоряженіе и будетъ окруженъ всевозможными попеченіями. Это извѣстіе утѣшило Изабеллу. Мысль, что ея сынъ будетъ обезпеченъ отъ всѣхъ опасностей, врачевала рану, нанесенную ея сердцу разлукой съ существомъ, которое ей было дороже собственной жизни.

А жизнь Изабеллы Орсини была въ большой опасности. Ея страшный врагъ Біанка достигла высшей ступени всемогущества, сдѣлавшись изъ фаворитки законной женой великаго герцога Тосканскаго. Изабелла хорошо знала злобу и мстительность бывшей куртизанки, добившейся путемъ преступленій и интригъ титула великой герцогини, и трепетала, какъ за себя, такъ и за свою пріятельницу Элеонору, которую Біанка также ненавидѣла за то, что Элеонора, какъ и ея свояченица Изабелла, не переносила надменности венеціанки. Кромѣ того, герцогиня Браччіано и жена донъ-Піетро, Элеонора, старались помѣшать браку герцога съ Біанкой Капелло. Всего этого было черезчуръ достаточно для того, чтобы при первомъ удобномъ случаѣ погубить ихъ обѣихъ. Біанка ждала этого случая и наконецъ дождалась.

Элеонора, такъ же, какъ ея свояченица Изабелла, измѣняла своему полуидіоту мужу, погрязшему въ гнусныхъ порокахъ. Понятіе о чести въ тѣ времена было болѣе, чѣмъ странно. Тогда извинялись тайное убійство, отравленіе, предательство, но не измѣна жены мужу. Здѣсь не допускалось никакихъ смягчающихъ обстоятельствъ. Женщину, хотя бы и вынужденную почему-либо измѣнить мужу, ожидало одно наказаніе — смерть. И далеко не всегда измѣнницу казнилъ ея мужъ, часто роль палача принималъ на себя кто-нибудь изъ его родственниковъ, такъ какъ измѣна жены, по тогдашнимъ понятіямъ, безчестила не одного мужа, но и всю его родню.

Вообще, положеніе этихъ двухъ, намѣченныхъ Біанкой, жертвъ было одинаково. Разница между ними существовала лишь въ томъ, что Изабелла уже отказалась отъ преступныхъ наслажденій, между тѣмъ какъ Элеонора, болѣе молодая и безпечная отъ природы, не могла устоять противъ соблазна запретной любви. Раставшись съ кавалеромъ Костильоне, супруга донъ-Піетро увлеклась рыцаремъ Антоніемъ дель-Антинори, страстно влюбилась въ него и вступила съ нимъ въ любовную связь. Въ самомъ началѣ романа съ Антинори случилось несчастье, разлучившее его съ Элеонорой.

Во время игры въ «Саісіо» Антинори, по неосторожности, имѣлъ несчастье убить одного вельможу, своего противника по игрѣ, за что и былъ посаженъ въ тюрьму Стинке. Элеонора была въ полномъ отчаяніи и каждый день стала ѣздить близь тюрьмы, чтобы взглянуть хотя издали на своего милаго. Эти экскурсіи влюбленной Элеоноры прекратились лишь тогда, когда заключеннаго перевели въ тюрьму Порто-Феррайо.

Тогда любовники прибѣгли къ обыкновенному способу — перепискѣ. Путемъ разныхъ уловокъ и хитростей они обмѣнивались въ письмахъ увѣреніями въ нѣжной любви, мечтаніями о прелестяхъ будущихъ свиданій, клятвами въ вѣрности и т. д. Одно изъ такихъ писемъ было поручено для передачи кавалеромъ Антоніемъ родному брату, капитану Франческо Антинори, посѣтившему его въ заключеніи. Поручая брату письмо, Антоніо умолялъ не отдавать его никому кромѣ Элеоноры.

Пріѣхавъ во Флоренцію, капитанъ отправился къ палаццо Веккіо, гдѣ жилъ донъ Піетро съ своей женой; дождавшись, когда принцъ вышелъ изъ дома, онъ вошелъ во дворецъ, и, проникнувъ въ апартаменты Элеоноры, просилъ доложить о себѣ. Но слуги отвѣчали капитану, что этого сдѣлать невозможно, такъ какъ синьора только-что отправилась съ камеристками въ уборную и теперь занята прической. Капитанъ настаивалъ, говоря что имѣетъ весьма важное порученіе къ синьорѣ Элеонорѣ, но слуги наотрѣзъ отказали, объявивъ, что ихъ госпожа строго приказала не безпокоить ее никакими докладами.

Капитану ничего не оставалось дѣлать, какъ терпѣливо ждать окончанія туалета синьоры Элеоноры. Между тѣмъ время шло, а туалетъ молодой аристократки не кончался, да и конца ему не предвидѣлось. Капитанъ начиналъ терять терпѣніе. Прошелъ еще часъ, изъ уборной красавицы никто не показывался. По всей вѣроятности, въ это злосчастное утро архитектура прически не удавалась, что приводило въ отчаяніе, какъ синьору Элеонору, такъ и ея камеристокъ.

Тщетно прождавши нѣсколько часовъ, капитанъ, наконецъ, потерялъ терпѣнье; ему, человѣку энергичному и дѣятельному, наскучило сидѣть въ пріемной, онъ рѣшился вручить кому-нибудь письмо для передачи синьорѣ Элеонорѣ. Среди немногихъ посѣтителей въ пріемной былъ нѣкто мессиръ Джуліо Каччини, римскій музыкантъ, дававшій принцессѣ Элеонорѣ уроки пѣнія. Разговорившись съ Каччини, капитанъ замѣтилъ, что онъ очень преданъ своей ученицѣ, въ виду чего и рѣшилъ просить музыканта передать письмо синьорѣ Элеонорѣ непремѣнно въ ея собственныя руки. Каччини изъявилъ полное согласіе и увѣрялъ, что имъ будетъ исполнено въ точности порученіе капитана. Довѣрчивый солдатъ отдалъ письмо музыканту и вышелъ. Тогда хитрый Каччини открылъ письмо и прочелъ его. Смекнувъ въ чемъ дѣло, негодяй рѣшилъ передать письмо не принцессѣ Элеонорѣ, а герцогу Франческо, разсчитывая получить за это награду отъ послѣдняго.

Отправившись въ палаццо Питти, гдѣ жилъ герцогъ Франческо, музыкантъ просилъ дежурнаго адъютанта доложить его свѣтлости, что имѣетъ сообщить ему о весьма важномъ дѣлѣ. Адъютантъ исполнилъ его просьбу и, возвратившись изъ апартаментовъ герцога, пригласилъ его слѣдовать за нимъ. Герцогъ Франческо занимался въ своемъ кабинетѣ одинъ. При появленіи музыканта, онъ, откинувшись на спинку кресла, спросилъ, что ему нужно? Каччини низко поклонился герцогу и подалъ роковое посланіе.

Герцогъ Франческо прочелъ письмо, вполнѣ обнаруживавшее преступную связь его свояченицы, не подалъ вида гнѣва или смущенія, положилъ письмо въ карманъ и, обращаясь къ доносчику, сказалъ:

— Музыкантъ! я здѣсь вижу четырехъ виновныхъ: рыцаря Антинори, написавшаго письмо, капитана Антинори, принявшаго на себя обязанность передать его, Элеонору, къ которой письмо адресовано и тебя, прочитавшаго чужое письмо. Можешь идти и быть увѣреннымъ, что каждый изъ васъ получитъ то, чего онъ достоинъ.

Каччини, откланявшись, вышелъ.

Герцогъ Франческо отправился къ Біанкѣ и со смѣхомъ подалъ ей письмо. Злая интриганка съ особеннымъ удовольствіемъ прочла врученный ей документъ, ибо онъ былъ смертнымъ приговоромъ для одного изъ ея враговъ. Долго совѣщались супруги; затѣмъ герцогъ Франческо собственноручно написалъ письмо губернатору Порто-Феррайо и велѣлъ призвать къ себѣ палача.

Чрезъ нѣсколько дней рыцарь Антинори былъ привезенъ во Флоренцію и отданъ въ распоряженіе палача. Послѣдній черезъ два часа, данныхъ арестанту на покаяніе, задушилъ его. Та же участь ожидала и капитана, но его во время извѣстили о случившемся и онъ успѣлъ бѣжать за-границу.

---

— Добро пожаловать, донъ Піетро! какія новости намъ несете? — говорилъ герцогъ Франческо пришедшему навѣстить его брату, на другой день послѣ смерти рыцаря Антинори.

— Никакихъ у меня нѣтъ новостей, кромѣ той, что кошелекъ мой пустъ и если ваша свѣтлость не придетъ ко мнѣ на помощь, то я вынужденъ буду просить милостыню на большой дорогѣ.

— Какъ, опять денегъ?! Мѣсяцъ тому назадъ я вамъ далъ пять тысячъ дукатовъ. Для васъ, милый братецъ, не хватило бы и золотыхъ рудниковъ Перу.

— Я люблю развлеченія, это правда, но во всемъ остальномъ я не причиняю вамъ ни малѣйшаго неудовольствія.

— Вы думали только о весельѣ, а между тѣмъ вамъ слѣдовало бы позаботиться и о вашей чести.

— О моей чести?

— Да о вашей чести, поруганной и затоптанной въ грязь безстыдной женщиной.

— Моей женой?

— Именно. Вы до сихъ поръ терпѣли позорныя похожденія вашей жены и эта снисходительность походила на трусость.

— Что вы хотите? Все это въ порядкѣ вещей. Я развлекаюсь по своему, она также веселится, какъ хочетъ, ну мы и ладимъ, живемъ мирно.

— Да развѣ вы не понимаете, что тутъ замѣшана фамильная честь? Это не должно такъ продолжаться. Слѣдуетъ возстановить честь.

— Возстановить?

— Вы должны отмстить вашей женѣ за оскорбленіе.

— А мнѣ-то какое до этого дѣло? Я тутъ не вижу для себя оскорбленія.

— Вы обязаны этимъ интересоваться, если дорожите знатнымъ и честнымъ именемъ.

— Что же я долженъ дѣлать?

— Развѣ вы не знаете, что подобныя обиды смываются только кровью?

— Значитъ, я долженъ убить мою жену?

— Это неизбѣжно.

— Бѣдная Элеонора! Она такая миленькая. Но вы имѣйте въ виду, что это поссоритъ меня съ ея семьей въ Толедо, съ ея дядей, ужаснымъ герцогомъ Альба.

— Не безпокойтесь, я обо всемъ этомъ уже подумалъ, — мрачно отвѣчалъ Франческо, — я самъ напишу королю Филиппу о причинѣ смерти Элеоноры, и, я надѣюсь, онъ одобритъ меня.

— Ну, какъ тамъ себѣ хотите, а я не могу рѣшиться; мнѣ ее жаль, бѣдняжку.

— Будьте мужчиной, — возразилъ достойный сынъ Козимо Медичи, — знайте, что я этого хочу; слѣдовательно, такъ оно и должно быть. Потомъ мы займемся вашими дѣлами. До завтра, донъ Піетро, — прибавилъ благодушно герцогъ, — да приметъ васъ Господь подъ свой божественный покровъ!

Когда донъ Піетро вышелъ, герцогъ Франческо началъ ходить быстрыми шагами по комнатѣ, безпрестанно потирая свой лобъ правой рукой. Его свѣтлость, какъ видно, обдумывалъ что-то очень важное. Спустя нѣсколько минутъ, онъ остановился и рѣшительно сказалъ:

— Да, это также необходимо.

Присѣвъ къ письменному столу, онъ написалъ письмо въ Римъ, къ своему свояку, герцогу Паоло Джіордано Орсини, въ которомъ приглашалъ его немедленно пріѣхать тайно во Флоренцію и, прежде чѣмъ обнять свою обожаемую супругу, герцогиню Изабеллу, побывать у него, герцога Франческо, по важному дѣлу, не терпящему отлагательства.

Запечатавъ письмо, герцогъ Франческо велѣлъ позвать курьера, вручилъ ему письмо и приказалъ тотчасъ же отвести его по адресу въ Римъ и непремѣнно передать въ собственныя руки герцогу Браччіано.

Вслѣдъ за отправленіемъ курьера, въ комнату вошелъ пажъ герцога и доложилъ, что знатнѣйшій вельможа Троило Орсини проситъ аудіенціи у его свѣтлости.

Герцогъ Франческо велѣлъ просить его.

При появленіи Троило, герцогъ нахмурилъ брови и кошачьи глаза его метнули искры. Но это длилось лишь одно мгновеніе. Въ мигъ нйружность его свѣтлости приняла самое благодушное выраженіе.

Троило Орсини уже не былъ тѣмъ красивымъ и изящнымъ кавалеромъ, какимъ мы его знали прежде, когда онъ только-что вошелъ во дворецъ Медичи. Теперь лицо его было покрыто мертвенной блѣдностью, глаза ввалились, потускнѣли и приняли матовый оттѣнокъ потухшаго угля.

— Ваша свѣтлость, — сказалъ Троило, кланяясь герцогу, — уѣзжая изъ Флоренціи, я счелъ обязанностью засвидѣтельствовать вамъ почтеніе.

— Вы ѣдете, куда?

— Во Францію, ваша свѣтлость.

— Я бы просилъ васъ, — вскричалъ живо герцогъ, — исполнить мое порученіе. Мнѣ желательно сообщить нѣчто очень важное моей двоюродной сестрѣ, королевѣ Франціи. Вы поймете, что важныя порученія я могу передать только чрезъ вѣрнаго человѣка, а потому, если вы нѣсколько отсрочите вашъ отъѣздъ и исполните мою просьбу, вы меня крайне одолжите. Я не считаю никого, кромѣ васъ, болѣе достойнымъ взять на себя исполненіе этого важнаго порученія.

— Ваша свѣтлость дѣлаетъ мнѣ черезчуръ большую честь.

— О, вы такъ заботитесь о чести нашего дома!

— Я всегда готовъ служить вамъ всѣмъ, чѣмъ могу.

— Итакъ, сдѣлайте мнѣ удовольствіе, останьтесь еще нѣсколько дней во Флоренціи, пока я соберу всѣ данныя для моего порученія.

— Слушаю, ваша свѣтлость. Я сочту за счастье для себя быть вамъ полезнымъ.

— Благодарю васъ, вы крайне обяжете меня, и я постараюсь достойно вознаградить васъ.

— Для меня черезчуръ достаточно благосклоннаго вниманія вашей свѣтлости.

Обмѣнявшись еще нѣсколькими любезностями, Троило Орсини откланялся и вышелъ. Герцогъ Франческо посмотрѣлъ ему вслѣдъ съ звѣрской ироніей и прошепталъ:

— Тебѣ, другъ мой, также воздастся по заслугамъ.

XXV.
Элеонора.

Посланіе флорентійскаго герцога раздосадовало Паоло Джіордано Орсини, болѣе чѣмъ когда-нибудь поглощеннаго своей любовью къ Викторіи Аккорамбони Перетти. Почтеннѣйшій супругъ этой прелестной синьоры по прежнему пребывалъ въ счастливомъ невѣдѣніи и нисколько не мѣшалъ наслажденіямъ любовниковъ. Паоло Орсини вовсе не имѣлъ желанія разставаться съ своей обожаемой Викторіей и ѣхать во Флоренцію неизвѣстно для чего и зачѣмъ. Но находясь въ нѣкоторой зависимости отъ шурина, помогавшаго ему деньгами, Паоло дорожилъ расположеніемъ флорентійскаго герцога и не исполнить его желанія не входило въ его разсчеты. Въ виду такихъ соображеній Паоло Орсини, хотя и неохотно, но немедленно отправился во Флоренцію, всю. дорогу раздумывая: что отъ него хочетъ Франческо де-Медичи?

Пріѣхавъ инкогнито во Флоренцію въ сопровожденіи только одного слуги, Орсини тотчасъ же отправился въ палаццо Питти и былъ принятъ герцогомъ Франческо глазъ на глазъ въ отдѣльномъ кабинетѣ.

Послѣ обычныхъ привѣтствій, герцогъ Франческо сказалъ:

— Вы понимаете, мой любезный другъ, что я бы ни въ какомъ случаѣ не потревожилъ васъ безъ особо важныхъ причинъ.

— Я жду, чтобы вы мнѣ сообщили ихъ, — отвѣчалъ Орсини.

— Выслушайте же меня хладнокровно, мой милый Джіордано, я объясню вамъ прямо въ чемъ дѣло. Мы мужчины не нуждаемся въ подготовленіи. Нашъ домъ и ваше имя опозорены, обезчещены.

— Что вы говорите?

— Да въ одинаковой степени: я, какъ братъ, а вы какъ мужъ.

— Неужели Изабелла?! — вскричалъ Паоло Джіордано.

— Вы угадали, она, — продолжалъ герцогъ, — ваша жена, а моя сестра, своимъ поведеніемъ опозорила честь нашего дома и имя своего мужа.

— Боже великій! а я-то ничего не подозрѣвалъ!

— Что прикажете дѣлать? Вы жили въ Римѣ, нисколько не заботясь о женѣ и не хотѣли сообразить, что она молода, прекрасна и впечатлительна… Сказать откровенно, отчасти вы сами виноваты въ ея паденіи. Но что же теперь объ этомъ говорить? Зло совершилось. Пятно позора сдѣлано, остается смыть его кровью.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не могу повѣрить, чтобы Изабелла…

— Увы, другъ мой, фактъ не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. Останьтесь во Флоренціи на нѣсколько дней и вы сами во всемъ убѣдитесь.

— Кто же тотъ негодяй, который опозорилъ мою честь?

— Кто? А тотъ самый другъ и родственникъ, чьимъ заботамъ вы поручили вашу молодую жену — Троило Орсини.

— Негодяй! Онъ своей кровью заплатитъ мнѣ за это оскорбленіе!

— Пока успокойтесь, Джіордано. Я постараюсь дать вамъ факты, которые вполнѣ убѣдятъ васъ во всемъ. Но повторяю, вамъ необходимо остаться инкогнито на нѣсколько дней во Флоренціи. Надо, чтобы никому не было извѣстно ваше пребываніе здѣсь, менѣе всего, конечно, Изабеллѣ. Пока отдохните, а потомъ мы подумаемъ, что намъ дѣлать.

Поручивъ Джіордано Орсини попеченіямъ мажоръ-дома, Франческо вышелъ.

Роковое извѣстіе глубоко поразило супруга герцогини Изабеллы. Первый разъ въ его грубую душу прокралось нѣчто въ родѣ раскаянія. Вспомнилъ онъ время своей женитьбы на прелестной и невинной Изабеллѣ. Вопросъ: почему онъ не цѣнилъ это сокровище, данное ему Богомъ, невольно возникъ въ головѣ обманутаго мужа. Ему стало досадно и обидно.

«Какъ такая красавица, изящная, талантливая, страстно обнимала другого, а не меня?» — говорилъ Браччіано, мѣряя изъ угла въ уголъ комнату. Странное противорѣчіе иногда представляетъ собой человѣкъ. Джіордано Орсини, влюбленному въ другую женщину, бросившему свою жену, вдругъ захотѣлось, чтобы она страстно обняла его; въ немъ пробудилось чувство злобы вмѣстѣ съ какимъ-то дикимъ, животнымъ сладострастіемъ. Сознаніе собственной вины нисколько не послужило къ оправданію Изабеллы. Грубый деспотъ не могъ перенести мысли, что стыдливая, застѣнчивая, его юная жена отдалась другому. «Значитъ было сильно ея увлеченіе, если она рѣшилась на такой шагъ!» — разсуждалъ обманутый супругъ. И лишь на одно мгновенье мелькнула въ его воспаленномъ мозгу мысль, что этотъ роковой шагъ молодой жены былъ прямымъ слѣдствіемъ ея одиночества, т. е. его собственной вины. Такая мысль блеснула и исчезла безслѣдно. Животныя страсти затемняли разсудокъ, въ которомъ преобладала злоба и жажда мести измѣнницѣ. «Но правда ли все это?» — утѣшалъ себя Джіордано, — «безъ ясныхъ доказательствъ я не могу повѣрить измѣнѣ гордой, умной и честной Изабеллы. Но какъ же добиться истины?» Долго Орсини ходилъ изъ угла въ уголъ, не думая объ успокоеніи, создавая планы одинъ нелѣпѣе другого; онъ былъ черезчуръ взволнованъ для того, чтобы холодно обсудить свое положеніе и провѣрить, сообщенные ему, грустные факты. Наконецъ, онъ остановился на одной мысли и произнесъ вслухъ:

— Да, это самый вѣрный способъ узнать истину.

Пройдя еще нѣсколько разъ по комнатѣ, онъ отворилъ дверь въ переднею, гдѣ спалъ его слуга, и началъ его будить.

— Джіованино! Джіованино! — кричалъ Орсини.

Слуга быстро вскочилъ съ постели и, съ испугомъ протирая глаза, не понималъ въ чемъ дѣло, что случилось?

— Господинъ герцогъ, что прикажите? — лепеталъ онъ съ просонья.

— Иди сюда, мнѣ надо съ тобой говорить.

Слуга наскоро одѣлся и тотчасъ же вошелъ въ комнату герцога.

Господинъ и слуга долго совѣщались шопотомъ, какъ бы боясь, что ихъ подслушаютъ стѣны. Понять не было возможности о чемъ они говорили, слышались только какія-то отрывочныя фразы, восклицанія, таинственный шопотъ. Наконецъ Джіордано Орсини сказалъ:

— Хорошо, пусть будетъ такъ, до завтра; теперь можешь идти спать.

Когда слуга вышелъ изъ комнаты, герцогъ съ видомъ отчасти успокоеннаго человѣка сталъ раздѣваться, чтобы лечь въ постель. Но процедура эта совершалась весьма медленно, онъ былъ весь погруженъ въ думу и долго сидѣлъ неподвижно съ башмакомъ и чулкомъ въ рукѣ. Наконецъ онъ очнулся, раздѣлся совсѣмъ, и легъ въ постель; но заснуть не могъ.

Герцогъ пробовалъ молиться, безспокойно ворочался съ бока на бокъ, вдругъ порывисто вставалъ и долго, погруженный въ глубокую думу, сидѣлъ на кровати, рвалъ и съ яростью грызъ одѣяло. Такъ прошла вся ночь и дневной свѣтъ засталъ оскорбленнаго мужа въ бреду горячки.

Въ эту же ночь и супруга Орсини, молодая герцогиня Изабелла, не смыкала глазъ. Мрачныя предчувствія болѣе чѣмъ когда-нибудь овладѣли ея разбитой душой. Она искала утѣшенія въ молитвѣ и не находила его. Ея мысли путались, слова замирали на устахъ. Перебирая прошлое, Изабелла мысленно переносилась къ эпохѣ своего дѣтства, когда невиннымъ ребенкомъ она рѣзвилась съ сестрами и рвала цвѣты на холмахъ Кореджи. Она вспомнила свою милую мать Элеонору, прекрасную, какъ Мадонна, любящую и всегда ласкавшую дѣтей, отца строгаго ко всѣмъ и только къ ней одной снисходительнаго; братьевъ, дышавшихъ весельемъ, молодостью и такъ много возлагавшихъ надежды на жизнь. Но вотъ мало-по-малу ряды братьевъ и сестеръ стали рѣдѣть. Марія и Лукреція умерли внезапно, какой-то непонятной таинственной смертью, Гарціа убилъ Джіованни, отецъ закололъ Гарціа. Мать, сраженная отчаяніемъ и горемъ, послѣдовала за сыновьями въ могилу. Холодный трепетъ пробѣжалъ по всему организму Изабеллы, она съ ужасомъ отгоняла отъ себя воспоминанія семейныхъ драмъ. Но противъ ея воли передъ ней рисовался холодный и надменный образъ ея мужа, герцога Браччіано, ревнивый взглядъ ненавистнаго Троило Орсини и бездыханный трупъ прелестнаго юноши, жизнью заплатившаго за кратковременное счастье быть ею любимымъ. Воспоминаніе о каждомъ изъ нихъ было живой раной для несчастной Изабеллы. Затѣмъ любящая мать мысленно перенеслась въ Парижъ къ малюткѣ сыну и обильныя слезы полились изъ ея глазъ. Вдали отъ родины ея ребенокъ долженъ былъ пользоваться попеченіями ненавистной всѣмъ королевы Екатерины Медичи, которую общая молва обвиняетъ въ кровопролитныхъ междоусобіяхъ и множествѣ преступленій. «Боже великій, — думала Изабелла, — почему мнѣ не суждено посвятить остатокъ моихъ печальныхъ дней этому невинному крошкѣ! Бѣдный ребенокъ, онъ долженъ пострадать за чужую вину. Быть можетъ, онъ въ эту минуту плачетъ, ищетъ материнской ласки; а современемъ строго осудитъ свою мать».

Такъ думала несчастная, разбитая горемъ, Изабелла и сонъ бѣжалъ отъ ея глазъ. Вдругъ ночная тишина была нарушена сильными ударами въ ворота палаццо Орсини. Испуганная герцогиня позвала горничную и приказала, чтобы не отпирали воротъ безъ необходимыхъ предосторожностей. Но оказалось, что стучавшая была женщина, безъ провожатыхъ. Она желала видѣть герцогиню и говорить съ нею глазъ на глазъ. Изабелла приказала ее впустить. Въ поздней посѣтительницѣ герцогиня узнала камеристку своей невѣстки Элеоноры и пришла въ неописанный ужасъ; на вопросъ, что ее побудило явиться въ ночное время, горничная вмѣсто отвѣта хотѣла опуститься на колѣна и безъ чувствъ упала на полъ. Когда она опомнилась, Изабелла повторила вопросъ: что случилось?

— Моя госпожа… моя госпожа… умерла, — едва могла проговорить камеристка.

— Умерла? Элеонора умерла? Нѣтъ, ты ошибаешься, этого быть не можетъ! Я только вчера вечеромъ ее видѣла, когда она уѣзжала на свою виллу; она была совершенно здорова.

— Говорю вамъ, что она умерла, ее зарѣзали.

— Зарѣзана, убита Элеонора? Да кто же ее убилъ?

— Ея мужъ.

— Пьетро? Это невозможно!

— Да, моя добрая синьора, онъ ее убилъ. Вотъ, смотрите, ея кровь.

И горничная указала на брызги крови на своемъ платьѣ.

Изабелла не вѣрила своимъ ушамъ.

Служанку била лихорадка, она вся дрожала и не могла связно разсказать о случившемся. Пришлось уложить ее въ постель и дать ей время оправиться. Прійдя нѣсколько въ себя, оставшись наединѣ съ герцогиней, камеристка, наконецъ, передала подробно объ этомъ страшномъ происшествіи.

— Находясь на своей виллѣ, одна съ служанками, Элеонора собиралась лечь спать, — разсказывала камеристка, — вдругъ совершенно неожиданно вошелъ въ ея спальню мужъ. Грозно смотрѣлъ онъ, лицо его было блѣдно и хмуро. Присутствовавшія камеристки, почтительно откланявшись, поспѣшили удалиться, оставивъ герцога наединѣ съ женой. Мрачный видъ донъ Пьетро возбудилъ подозрѣніе въ камеристкахъ, и онѣ, расположась въ сосѣдней комнатѣ, стали прислушиваться. Въ продолженіе десяти минутъ въ спальнѣ все было тихо и камеристки уже намѣревались удалиться, какъ вдругъ до ихъ слуха донеслись пронзительный крикъ и страшные вопли. Они бросились въ спальню и ихъ глазамъ представилась ужасная картина. Донъ Пьетро, съ кинжаломъ въ рукѣ, наносилъ своей женѣ ударъ за ударомъ; несчастная отчаянно отбивалась и кричала, пока не упала на полъ. При появленіи камеристокъ, убійца остановился, а онѣ бросились поднимать свою госпожу. Но донна Элеонора уже умирала; прерывающимся голосомъ она молила Бога о прощеніи ей грѣховъ. Прекрасное тѣло молодой герцогини было все залито кровью. Чрезъ нѣсколько минутъ она скончалась. Но тутъ сцена совершенно измѣнилась. Когда мужъ увидалъ, что жена его умерла, онъ точно переродился; его вдругъ охватило страшное раскаяніе. Онъ сталъ на колѣни на полу, облитомъ кровью, молилъ Бога и всѣхъ святыхъ о прощеніи и клялся, что никогда болѣе не женится. Онъ возбуждалъ не состраданіе, а ужасъ и отвращеніе. Я убѣжала оттуда, не оглядываясь, будто въ этомъ проклятомъ домѣ помѣстился демонъ, — добавила разсказчица.

Изабеллу страшно поразило это извѣстіе. Она видѣла въ участи своей несчастной подруги собственную судьбу.

Оставшись одна съ своей компаньонкой, Лукреціей Фрескобальди, она поцѣловала ее и, склонившись къ ней на плечо, проговорила:

— Милая Лукреція, надо и мнѣ готовиться къ смерти.

На слѣдующій день донъ Пьетро явился къ герцогу, который по разстроенному виду брата угадалъ, что случилось, и ограничился лишь вопросомъ:

— Исполнено?

Пьетро молча кивнулъ головой. Герцогъ Франческо вполнѣ удовольствовался этимъ, не интересуясь знать подробности, и прямо объявилъ, что онъ готовъ заплатить долги брата. Донъ Пьетро, зная, что получитъ вознагражденіе за пролитую кровь, захватилъ съ собой списокъ долговъ, который и вручилъ Франческо. Послѣдній взялъ списокъ, положилъ его въ свой карманъ и, кромѣ того, далъ еще убійцѣ кошелекъ съ двумя тысячами дукатовъ.

Затѣмъ приняты были мѣры, чтобы скрыть отъ всѣхъ тѣло Элеоноры и заставить молчать придворныхъ дамъ. Потомъ было обнародовано, что принцесса скончалась отъ аневризма сердца, которымъ давно страдала. Но королю испанскому Филиппу, человѣку вполнѣ способному понимать семейныя тайны, Франческо счелъ нужнымъ сообщить правду, въ виду чего и было имъ написано въ Мадридъ къ посланнику письмо слѣдующаго содержанія: «Хотя въ печати и говорится о несчастномъ случаѣ съ донной Элеонорой, тѣмъ не менѣе вы должны сообщить его католическому величеству истину. Донна Элеонора лишена жизни ея мужемъ, нашимъ братомъ, донъ Пьетро, за измѣну и позорящее его имя поведете, недостойное высокаго происхожденія покойной, о чемъ и было сообщено донъ Пьетро съ просьбой, чтобы онъ пожаловалъ сюда. Но донъ Пьетро Толедскій не только не исполнилъ этой просьбы, но даже не допустилъ секретаря переговорить съ дономъ-Гарціа (отецъ Элеоноры). Въ виду всего этого мы рѣшили увѣдомить его католическое величество о случившемся, такъ какъ считаемъ себя обязанными извѣщать обо всѣхъ событіяхъ вообще и въ особенности этого дома, ибо сокрытіе истины было бы съ нашей стороны признакомъ не достаточной почтительности къ его католическому величеству. При первой возможности вамъ будетъ присланъ подробный отчетъ объ этомъ событіи, чтобы можно было судить, какими справедливыми мотивами руководствовался донъ Пьетро».

Король Филиппъ остался вполнѣ доволенъ довѣріемъ, оказаннымъ ему великимъ герцогомъ Тосканскимъ, осудилъ поведеніе, которымъ покойная принцесса навлекла на себя справедливую месть мужа, и потребовалъ подробный отчетъ всего дѣла, обѣщая хранить его въ глубокой тайнѣ. Но семья Толедская, и въ особенности герцогъ Альба, узнавъ истину, глубоко возмутились, хотя сдѣлать ничего не могли, потому что самъ король одобрилъ поступокъ мужа несчастной Элеоноры. Кромѣ того, по правиламъ испанскаго рыцарства, перешедшимъ и въ Италію, безчестье смывалось только кровью.

XXVI.
Исповѣдь.

"-- Padre... una grande

"Peccatrice son io; di grave e antiche
"Colpe а te confossarmi oggi m'imcombe
"Terribile dover.
"-- Narra tue colpe
"Toutte le narra e le più gravi prima.
"Molto concede al pentimento Iddio."

Consigli I. Orsini ¹).

¹) "-- Отецъ мой... великая я грѣшница...

"Старые тяжелые грѣхи тебѣ исповѣдывать сегодня
"На мнѣ лежитъ страшная обязанность.
"-- Разскажи твои грѣхи,
"Всѣ разскажи и самые тяжелые прежде всего.

"Очень милосердъ къ раскаивающимся Господь Богъ".

На слѣдующій день, Джіованнино, довѣренный слуга герцога Браччіано, явился во дворецъ Орсини и просилъ доложить о себѣ свѣтлѣйшей синьорѣ герцогинѣ. Допущенный къ Изабеллѣ, онъ вручилъ письмо отъ ея супруга, который сообщалъ ей, что черезъ нѣсколько дней выѣдетъ изъ Рима во Флоренцію, чтобы имѣть счастье видѣться съ любезной супругой и обнять ее.

Исполнивъ возложенное на него порученіе, Джіованнино помѣстился въ кругу дворцовыхъ слугъ, въ ожиданіи пріѣзда своего господина. Слѣдуя полученнымъ имъ инструкціямъ, слуга герцога Браччіано началъ собирать подробныя свѣдѣнія, касающіяся дома, а главнымъ образомъ привычекъ герцогини. Съ этой цѣлью онъ больше всего искалъ общества болтливыхъ камеристокъ Изабеллы. Вечерами, подъ разными предлогами, онъ уходилъ въ палаццо Питти, гдѣ тайно проживалъ его господинъ, и разсказывалъ ему все, что успѣвалъ разузнавать за день.

Извѣстіе о пріѣздѣ мужа во Флоренцію подтвердило мрачныя предчувствія, волновавшія душу тоскующей Изабеллы. Никогда еще смерть не казалась ей такъ близкой. Она сравнивала свое положеніе съ положеніемъ больного, одержимаго неизлечимымъ, смертельнымъ недугомъ, около одра котораго уже читаютъ отходную. Подъ вліяніемъ такого душевнаго настроенія она посѣтила рано утромъ церковь Santa Maria Novella, имѣя намѣреніе исповѣдаться въ своихъ грѣхахъ отцу Маттео, который былъ извѣстенъ своей святостью и могъ испросить у Бога прощеніе грѣшницѣ. О своемъ намѣреніи Изабелла сообщила компаньонкѣ Лукреціи Фрескобальди и просила проводить ее на другой день утромъ въ церковь.

Едва горизонтъ озарился первыми лучами разсвѣта, какъ герцогиня Изабелла и ея компаньонка, закутанныя въ плащи и вуали, незамѣтно вышли изъ дворца чрезъ маленькую калитку и отправились вдоль стѣнъ полуосвѣщенныхъ домовъ къ церкви Santa Maria Novella.

Церковь была уже открыта, ея обширные своды, погруженные во мракъ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ слабо освѣщались тусклымъ мерцаніемъ лампадъ. Сквозь цвѣтныя стекла еще не проникалъ лучъ свѣта. Фрескобальди спросила у молившихся женщинъ, гдѣ исповѣдальня отца Маттео. И когда ей указали, она подвела къ маленькой часовенкѣ, съ небольшимъ отверстіемъ, Изабеллу. Святой отецъ, по обыкновенію, уже былъ тамъ и ждалъ кающихся. Внутри исповѣдальни былъ совершенный мракъ. Фигура отца Маттео съ капюшономъ, спущеннымъ на голову, походила на едва замѣтную тѣнь. Изабелла, опустившись на колѣни, почувствовала ледяную дрожь. Между тѣмъ Фрескобальди отошла прочь и монахъ открылъ окошечко.

— Отецъ мой, — начала Изабелла, — чувствуя приближеніе смерти, я пришла исповѣдаться въ моихъ грѣхахъ и, прежде чѣмъ предстать предъ судилищемъ Всевышняго, раскаяніемъ облегчить мою душу.

— Говори, дочь моя, — сказалъ монахъ глухимъ, хриплымъ голосомъ, прикрывая свой ротъ платкомъ.

— У меня одинъ грѣхъ, но самый тяжкій. Связанная брачными узами, я нарушила ихъ святость преступной любовью.

Монахъ молчалъ; кающаяся продолжала:

— Отецъ мой, могу ли я надѣяться, что Господь мнѣ проститъ?

— Дочь моя! — отвѣчалъ монахъ — еще болѣе рѣзкимъ и задушеннымъ голосомъ, который едва можно было разслышать, — милость Господня безпредѣльна. Онъ прощаетъ грѣхи всѣмъ истинно кающимся. Но прежде чѣмъ я во имя Высшаго Судьи отпущу тебѣ грѣхи, ты должна мнѣ сказать, сколько разъ грѣшила, чтобы я могъ соразмѣрить наказаніе съ виной.

— Отецъ мой…

— Сколько разъ ты грѣшила противъ седьмой заповѣди?

— Отецъ мой, не дайте мнѣ умереть отъ стыда у вашихъ ногъ. Мнѣ не хватитъ памяти сосчитать всѣ мои грѣхи. Довольно, если я вамъ скажу, что грѣшила не разъ.

— Съ однимъ ты грѣшила, дочь моя?

— Къ несчастью, нѣтъ.

— Имена ихъ! — вскричалъ монахъ такимъ страшнымъ голосомъ, что Изабелла задрожала.

— Отецъ мой, я могу винить только себя, не выдавая другихъ.

— Имѣла ли ты незаконныхъ дѣтей?

— Да, отецъ мой, — едва могла вымолвить несчастная женщина.

— Значитъ, у тебя были незаконныя дѣти?

— Да, но только одинъ остался въ живыхъ.

— А гдѣ онъ теперь?

— Отецъ мой!

— Гдѣ онъ?

— Позвольте мнѣ умолчать объ этомъ. Я пришла покаяться въ своихъ грѣхахъ, а убѣжище, найденное мною сыну, не есть грѣхъ.

— Въ такомъ случаѣ сегодня я не могу дать тебѣ отпущенія. Подумай хорошенько, сосредоточься въ сознаніи своихъ грѣховъ, молись и приходи другой разъ.

Съ этими словами монахъ захлопнулъ окошечко. Изабелла, опустивши голову на руки, глухо зарыдала. Компаньонка съ трудомъ довела ее домой. Придя въ свою комнату, убитая горемъ, молодая женщина упала на полъ и, ломая руки, вскричала:

— Боже великій, не для меня твоя милость!..

Кающіяся грѣшницы въ церкви Santa Maria Novella, ожидавшія очереди подойти къ исповѣдальницѣ отца Маттео, должны были разойтись, такъ какъ монахъ послѣ первой, выслушанной имъ исповѣди, покинулъ свой постъ и ушелъ изъ церкви.

Если бы кто-нибудь прослѣдилъ за монахомъ, то увидѣлъ бы, что онъ шелъ по улицѣ размашистой походкой, похожей болѣе на военную, чѣмъ на монашескую. Такимъ образомъ, онъ еще до восхода солнца пришелъ къ калиткѣ въ оградѣ сада Боболи, отперъ ее ключемъ, который имѣлъ при себѣ, прошелъ черезъ садъ, смежный съ палаццо Питти, и, постучавшись въ дверь небольшого дома, тихо позвалъ:

— Джіованнино!

Джіованнино отперъ дверь и низко поклонился. Войдя въ комнату, мнимый монахъ сбросилъ на полъ плащъ, рясу, капюшонъ и оказался герцогомъ Браччіано.

— Отнеси монаху его одежду, — сказалъ онъ слугѣ, — и выпусти его на волю.

Джіованнино вмѣстѣ съ своимъ господиномъ придумали планъ заговора. Узнавъ на другой же день чрезъ одну изъ камеристокъ, подслушавшую у дверей, что герцогиня собирается на разсвѣтѣ идти на исповѣдь къ отцу Маттео, Джіованнино передалъ это герцогу Браччіано, которому давно приходила мысль выпытать у жены признаніе въ ея грѣхахъ посредствомъ исповѣди, переодѣвшись монахомъ.

Ночью Джіованнино, въ сообществѣ нѣсколькихъ удальцовъ, пригласилъ отца Маттео выйти изъ монастыря, какъ бы для исповѣди умирающаго, заманилъ его въ засаду и, снявъ съ него монашеское одѣяніе, отнесъ своему господину. Герцогъ, переодѣвшись монахомъ, отправился въ церковь Santa Maria Novella и, проникнувъ внутрь храма ни кѣмъ не замѣченный, занялъ исповѣдальню отца Маттео.

На слѣдующій день конскій топотъ пышной кавалькады и трубные звуки возвѣстили о въѣздѣ во Флоренцію герцога Браччіано, зятя великаго герцога Тосканскаго.

Въ палаццо Орсини уже было все приготовлено, чтобы принять почетнаго гостя-хозяина. Пажи, слуги, лакеи суетились; дворъ былъ убранъ трофеями, напоминавшими побѣду при Лепанто, двери и лѣстницы разукрашены. Герцогиня Изабелла въ большомъ залѣ, окруженная фрейлинами, ожидала прибытія супруга на верхней площадкѣ лѣстницы. Когда раздался трубный звукъ на большомъ дворѣ, Изабелла встала и отправилась со всѣмъ своимъ штатомъ къ дверямъ. Герцогъ слѣзъ съ лошади, быстро вбѣжалъ на парадное крыльцо и при всѣхъ нѣжно расцѣловался съ супругой.

Оставшись наединѣ съ Изабеллой, Паоло Джіордано осыпалъ ее комплиментами. Восхищаясь ея красотой, онъ говорилъ, что она стала еще привлекательнѣе. Затѣмъ онъ сѣтовалъ на судьбу, заставившую его жить вдали отъ такой прелестной жены, и т. д.

Высокая, стройная, съ матовымъ цвѣтомъ лица, съ блестящими глазами, Изабелла на самомъ дѣлѣ была прекрасна. Мужъ, не смотря на ея невѣрность, не чувствовалъ къ ней отвращенія, напротивъ, она возбуждала въ немъ жгучее, никогда еще не испытанное имъ желаніе обладать этой роскошной красавицей. Но въ то же время, чувство мести въ душѣ ревнивца нисколько не ослабѣвало. Напротивъ, сладострастныя картины, представляемыя развращеннымъ воображеніемъ жестокаго деспота, разжигали его дикую злобу и побуждали къ кровавому насилію. Улыбаясь, онъ ласкалъ жену, и она никакъ не могла разгадать смыслъ этой улыбки, что она выражала: дѣйствительно ли нѣжность, или злую иронію?

— Что вы, Изабелла, подѣлывали все это время, — говорилъ герцогъ, — какъ поживали, были ли вы здоровы, покойны?

— Печально тянулись мои дни съ тѣхъ поръ, какъ умеръ отецъ, — отвѣчала она.

— Да, онъ васъ любилъ!

— Болѣе чѣмъ кто-либо другой. Только онъ одинъ меня и любилъ.

— Вы меня хотите упрекнуть?

— О, нѣтъ. Какая же любовь можетъ сравниться съ любовью отца?

— Но я всегда жилъ вдали отъ васъ…

— Да, для того, чтобы болѣе прославить наше имя. Я знаю, какъ храбро вы сражались въ битвѣ при Лепанто.

— Не говорите мнѣ о славѣ, Изабелла! Теперь, хотя и поздно, я сознаю, что истинное счастье подлѣ очаровательной и обожаемой жены. Что значутъ слава и почести? Все это одни призраки, не болѣе. Человѣкъ гоняется за ними, какъ ребенокъ за мыльными пузырями радужныхъ цвѣтовъ; какъ то, такъ и другое уноситъ вѣтеръ. Между тѣмъ, радости семейнаго очага, постоянное общество любящей вѣрной жены… Безумецъ! Ради чего я такъ долго пренебрегалъ этими сокровищами?

Изабелла молчала, потупя глаза.

— Нѣтъ, отнынѣ я намѣренъ загладить, насколько возможно, свою вину, — продолжалъ герцогъ. — Я навсегда поселюсь во Флоренціи, подлѣ тебя, моя прелестная Изабелла! Большую часть года мы будемъ проводить въ твоемъ замкѣ Черрето, въ поэтическомъ уединеніи. Ты артистка въ музыкѣ и поэзіи, ты будешь пѣть мнѣ подъ аккомпанементъ лютни пѣсни твоего сочиненія. Я буду разсказывать тебѣ про войну, въ которой принималъ участіе, про побѣды, опасности, мои путешествія и приключенія. Мы еще молоды, можемъ любить другъ друга, и природа усѣетъ путь нашъ розами. Видишь, Изабелла, около тебя и я дѣлаюсь поэтомъ. Но, однако, ты меня ни разу не поцѣловала, — продолжалъ Паоло Джіордано, обнимая жену.

Она отвѣтила на его поцѣлуй, но ея губы были холодны, какъ ледъ.

— А нашъ Троило? — вдругъ спросилъ герцогъ, — я расчитывалъ найти его здѣсь, хотѣлъ съ нимъ вмѣстѣ отпраздновать мой пріѣздъ. Развѣ его нѣтъ во Флоренціи?

— Не знаю, — прошептала Изабелла.

— Какъ не знаешь? Развѣ вы болѣе уже не друзья? Что за причина вашей размолвки? Не забылъ ли онъ должнаго къ тебѣ уваженія? Если это такъ, то клянусь Богомъ, онъ заплатитъ мнѣ своею кровью за оскорбленіе, не смотря на то, что онъ мнѣ двоюродный братъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, успокойтесь, Джіордано. Ничего подобнаго не произошло между мною и вашимъ родственникомъ. Дѣйствительно, была маленькая непріятность по поводу пустяковъ, не стоющихъ вниманія. Онъ сталъ все рѣже и рѣже приходить къ намъ. Я его не приглашала и онъ совершенно исчезъ. Вотъ и все.

Говоря это, Изабелла безпрестанно краснѣла, такъ что, еслибы Джіордано не зналъ истины въ эту минуту, онъ ее угадалъ бы непремѣнно.

— Но гдѣ же онъ, я его хочу видѣть. Я не вижу причины разрывать старинную родственную дружбу, привязанность, скрѣпленную узами крови. Я надѣюсь, ты позволишь мнѣ употребить всѣ усилія, чтобы возобновить вашу давнишнюю дружбу? Я желаю, чтобы эта честь принадлежала мнѣ.

— Это безполезно.

— Я хочу!

Герцогъ потребовалъ къ себѣ мажордома и спросилъ, не знаетъ ли онъ, во Флоренціи ли донъ Троило Орсини?

Получивъ утвердительный отвѣтъ, Паоло приказалъ принести себѣ бумаги и, поспѣшно написавъ записку, велѣлъ тотчасъ же отнести ее къ своему двоюродному брату.

Троило Орсини, оставшійся во Флоренціи по просьбѣ герцога, нисколько не подозрѣвалъ его тайнаго замысла и, конечно, не могъ отвѣтить отказомъ на приглашеніе двоюроднаго брата, главы семейства Орсини.

Съ замираніемъ сердца, но съ лицомъ очень спокойнымъ, онъ поневолѣ отправился во дворецъ Орсини.

Войдя въ большую залу и увидавъ своего двоюроднаго брата, Троило Орсини бросился его обнимать, говоря:

— Милый братецъ, какъ я радъ васъ видѣть! Добро пожаловать. Еслибы я зналъ ранѣе о вашемъ пріѣздѣ, я, конечно, пришелъ бы васъ встрѣтить. Но до сегодняшняго дня мнѣ ничего не было извѣстно.

— Неужели Изабелла не говорила вамъ, что получила отъ меня письмо, въ которомъ я извѣщалъ ее о моемъ скоромъ пріѣздѣ?

— Я давно не видался съ вашей супругой.

— Это почему? Развѣ вы болѣе уже не дружны? По какой же причинѣ?

— Между нами не было размолвки, просто маленькое охлажденіе.

— Да почему же? Я никакъ не могу этого понять. Развѣ она не уважала въ васъ славнаго дворянина, моего близкаго родственника? Если вы ею чѣмъ-нибудь недовольны, прошу васъ, скажите прямо. Пожалуйста не думайте, что я ставлю мою любовь къ женѣ выше чести нашего дома.

— Напрасно вы все это воображаете. Ничего подобнаго не было.

— Однако, въ чемъ же дѣло?

— Пустяки, о которыхъ не стоитъ и говорить. Изабелла сама вамъ все разскажетъ.

— Если причины вашего охлажденія такъ незначительны, то я надѣюсь, что моего присутствія будетъ достаточно, чтобы безслѣдно разсѣять всякое недоразумѣніе.

Сказавъ это, Паоло Джіордано приказалъ пажу пригласить герцогиню Изабеллу, которой во время объясненій двоюродныхъ братьевъ не было въ большой залѣ.

Пажъ тотчасъ же отправился въ апартаменты герцогини Изабеллы и передалъ ей желаніе ея супруга.

Паоло Джіордано непремѣнно хотѣлъ, чтобы жена и его двоюродный братъ подали другъ другу руки въ знакъ примиренія и возобновленія дружбы.

Изабелла, исполняя приказаніе мужа, опять покраснѣла и вся затрепетала, когда рука убійцы дорогого ей человѣка коснулась ея руки. Троило напротивъ былъ совершенно спокоенъ и безпечно улыбался. Но отъ продолжительнаго взгляда ревниваго мужа не ускользнуло, что подъ маской равнодушія трепетали всѣ фибры Троило и кровь застывала въ его жилахъ.

XXVII.
Послѣдняя ночь.

Въ тотъ же самый день Паоло Джіордано Орсини увезъ жену свою съ небольшой свитой приближенныхъ въ виллу Черрето.

Франческо Доменико Гуеррадци посѣщалъ эту виллу и описываетъ ее слѣдующимъ образомъ: "Весело красуясь, сіяетъ тамъ природа. Но люди своимъ роковымъ прикосновеніемъ съумѣли вселить ужасъ и въ это очаровательное мѣстечко. Прелестный и живописный холмъ они обнесли кирпичами и камнями, что превратило его въ крѣпость. Четыре круглыя лѣстницы, по двѣ съ каждой стороны, ведутъ на вершину. Первыя, образуя уголъ у подножія горы, идутъ влѣво. Вторыя начинаются тамъ, гдѣ кончаются первыя, и соединяются угломъ на дворцовомъ плацу. Стѣны изъ кирпичей яркаго цвѣта покато спускаются внизъ и даже теперь кажутся окрашенными кровью. Ступени и борты парапетовъ всѣ изъ камня Гонфолины. На первыхъ лѣстницахъ сорокъ двѣ ступени, довольно далеко отстоящія другъ отъ друга. На вторыхъ лѣстницахъ сорокъ три ступени. Снизу, подъ холмомъ, тянется извѣстный подземный ходъ. Иногда среди стѣны вдругъ попадается также высѣченное изъ камня страшное орудіе. Но случайность ли это, или дѣло рукъ человѣческихъ — видѣнъ обвалившійся гербъ Медичи, разбитый, уничтоженный, такъ же какъ палъ родъ Медичи, какъ пало его владычество, какъ сходятъ въ могилу всѣ великіе міра сего.

"Въ первомъ этажѣ дворца обширнѣйшій залъ. Въ глубинѣ его арка, а съ правой стороны этой арки широкія каменныя ступени ведутъ въ слѣдующій этажъ. При входѣ на верхъ, на правой сторонѣ, въ углубленіи, знаменитая угольная комната; одна изъ ея стѣнъ выходитъ на полдень, другая, фасадная, на западъ. Во время нашего разсказа въ ней были два окна, изъ которыхъ одно находилось въ западной стѣнѣ. Въ комнатѣ двѣ двери — одна большая, замѣтная, другая маленькая, потаенная, прикрытая зелеными обоями изъ Дамаска. Я смѣрилъ комнату и нашелъ, что въ ширину она имѣетъ семь шаговъ, а въ длину десять. Въ стѣнѣ шкафъ, который безъ внимательнаго осмотра замѣтить нельзя. Посмотрите на высокій потолокъ и вы увидите шесть балокъ, положенныхъ на главную толстую балку. Всмотритесь хорошенько и вы замѣтите подъ главной балкой отверстіе. Запомните эту комнату и отверстіе на верху. Прошло двѣсти шестьдесятъ лѣтъ, а это отверстіе и до сихъ поръ существуетъ.

"Названіе Черрето происходитъ отъ вишневой рощи, осѣнявшей холмъ и занимавшей большую часть этой мѣстности, точно также, какъ Фрассинетто — отъ земляники, Суверето — отъ sughero (пробка) — отъ пробковаго дерева и Роверето — отъ roveri! — дубы.

«Куда же дѣвалась вишневая роща? Гуляющій теперь напрасно будетъ искать тѣнистой прохлады отъ жгучаго солнечнаго жара. Нетолько вокругъ Черетто, но и на всемъ протяженіи Тосканы, до каменистыхъ вершинъ Аппенинъ, съ каждымъ днемъ все рѣже и рѣже попадаются деревья. А въ то время весь Черрето былъ покрытъ густой тѣнью отъ вишенъ, вязовъ, дубовъ и разныхъ другихъ деревьевъ. Въ этихъ лѣсахъ водились рябчики, фазаны и безчисленныя породы другихъ птицъ. Въ кустахъ прыгали козы, лани, олени, зайцы и кабаны; однимъ словомъ, это было мѣсто лучшей охоты для великихъ князей Тосканы».

Супруги прибыли къ вечеру въ очаровательное Черрето. Джіордано хмурился и былъ задумчивъ, хотя и старался не показывать женѣ своего дурного расположенія духа. Изабелла, подъ тяжкимъ впечатлѣніемъ рокового предчувствія, казалась еще грустнѣе мужа. Послѣ небольшого отдыха и перемѣны туалета супруги расположились въ большомъ залѣ, мракъ котораго не могли уничтожить многочисленные факелы.

Сѣли обѣдать. Изабелла молчала, ея супругъ время отъ времени заводилъ разговоръ.

— Какъ ты хороша, моя прелестная супруга, — говорилъ онъ, — какъ я счастливъ, что снова около тебя. Теперь я уже никогда не разстанусь съ тобой, мы будемъ блаженствовать.

На всѣ эти комплименты супруга Изабелла отвѣчала печальной улыбкой, грустно качая своей очаровательной головкой. Она была дивно хороша. Ея волнистые волосы свободно падали локонами на гофрированный бѣлый воротникъ, окаймлявшій нарядное черное платье, которое прекрасно обрисовывало ея красивыя формы и стройный станъ.

Къ чему Паоло Джіордано говоритъ всѣ эти комплименты? Не для того ли, чтобы обмануть, успокоить жертву своего мщенія?

Нѣтъ, слова герцога были вполнѣ искренни. Бывали минуты, когда онъ колебался привести въ исполненіе задуманный имъ адскій планъ. Прелестный образъ жены возбуждалъ въ его суровой душѣ нѣчто въ родѣ раскаянія. Онъ упрекалъ себя въ томъ, что до сихъ поръ такъ мало цѣнилъ Изабеллу. Рисуя себѣ картину счастливаго будущаго въ объятіяхъ красавицы жены, герцогъ забывалъ всѣ оскорбленія, которыя она ему нанесла. Онъ желалъ продлить эту дружескую бесѣду, отгоняя отъ себя мысленно все остальное. Между тѣмъ время шло, ночь уже давно настала. Изабелла, страшно утомившись послѣ дороги и всѣхъ треволненій въ продолженіе дня, просила позволенія супруга уйти въ свою комнату.

— Если вы позволите, завтра мы увидимся, — сказала она.

— Завтра? — переспросилъ герцогъ, точно пробудившись отъ сна.

Изабелла простилась съ мужемъ и пошла въ свои апартаменты.

Пажи съ зажженными факелами освѣщали ей путь. При входѣ въ свою комнату Изабелла встрѣтила Лукрецію Фрескобальди и камеристокъ, которыя должны были раздѣвать герцогиню. Но она сдѣлала имъ знакъ и осталась вдвоемъ съ Лукреціей.

— Несчастная я!.. — вскричала Изабелла, падая на диванъ.

Фрескобальди старалась успокоить герцогиню, сколько могла.

Но ничего не помогало. Убитая горемъ, томимая страшнымъ предчувствіемъ, Изабелла ломала руки, тяжело вздыхала и твердила, что она — несчастная…

Между тѣмъ Паоло Джіордано отправился на свою половину. Медленно шелъ онъ, не поднимая головы, какъ человѣкъ погруженный въ глубокую думу. Въ спальнѣ его встрѣтилъ Джіованнино.

— Я приготовилъ то, что вы мнѣ изволили приказать, синьоръ герцогъ, — сказалъ онъ шопотомъ.

Джіордано при этихъ словахъ вздрогнулъ, какъ уязвленный въ самое больное мѣсто. Всматриваясь въ лицо Джіованнино, онъ будто припоминалъ что-то.

— Хорошо, — медленно проговорилъ онъ, — теперь можешь идти.

— Вы, синьоръ герцогъ, будьте совершенно покойны, — рапортовалъ палачъ, — веревка крѣпкая и привязана надежно.

— Пошелъ вонъ, тебѣ говорятъ! — вскричалъ Паоло Джіордано, сверкнувъ глазами на лакея.

Тотъ поспѣшилъ удалиться, но дойдя до порога, обернулся и сказалъ:

— Если вашей свѣтлости что-нибудь понадобится, то я буду здѣсь не подалеку, наготовѣ.

— Хорошо! — отвѣчалъ герцогъ, дѣлая нетерпѣливый жестъ.

Затѣмъ притворивъ дверь за уходившимъ слугой, Джіордано сталъ ходить по комнатѣ, какъ всегда это дѣлалъ, когда въ душѣ его происходила борьба разнородныхъ чувствъ.

Какъ мало онъ походилъ теперь на того, какимъ онъ былъ утромъ!

— Прелестна моя жена, — шепталъ онъ, — и необыкновенно щедро одарена отъ природы, хороша, умна, талантлива! И все это совершенство принадлежитъ мнѣ! Во всякую минуту я могу пользоваться имъ, потому что оно мое.

Далѣе въ головѣ Паоло Джіордано возникъ рядъ вопросовъ. Не лучше ли постоянно пользоваться такимъ сокровищемъ, забывъ прошлое? Стоитъ ли на него обращать вниманіе, когда будущее сулитъ такъ много счастья? Если Изабелла и нарушила свой долгъ, то можно ли въ этомъ винить только ее одну? Онъ, который столько лѣтъ пренебрегалъ ею, подвергалъ соблазну, развѣ онъ не былъ столько же виновенъ, какъ и она? Развѣ для того, чтобы смыть позоръ недостаточно убить Троило, а ее простить?

А что на это скажутъ его шуринъ Франческо, свѣтъ? Но что за дѣло до мнѣнія свѣта, если самому можно быть счастливымъ! Счастливымъ? Да, въ этомъ поэтическомъ убѣжищѣ, въ Черрето, вдали отъ мірскихъ заботъ и треволненій, подлѣ красавицы жены, страстно имъ любимой. Да, страстно любимой, потому что она дастъ ему счастье, за которымъ онъ не перестаетъ гоняться по свѣту.

« Какой я безумецъ, — разсуждалъ Джіордано, — развѣ можетъ быть счастливъ тотъ, кто любитъ чужую жену, подвергаясь всевозможнымъ опасностямъ: горю, мести и многимъ другимъ случайностямъ? Нѣтъ, истинное счастье въ любви собственной жены, въ мирѣ, въ полнотѣ обладанія. А развѣ Изабелла не достаточно прекрасна и обольстительна?»

Къ сожалѣнію, всѣ эти разумныя мысли не были слѣдствіемъ трезваго анализа, а вызваны были раздраженной чувственностью, съ удовлетвореніемъ которой безслѣдно пропадали и разумныя мысли. Это былъ моментъ, когда сладострастье преобладало надъ чувствомъ мести. Джіордано, бѣгая изъ угла въ уголъ по своей комнатѣ, живо представлялъ себѣ изящныя формы красавицы Изабеллы, ея томные и порой сверкающіе глаза, густые черные вьющіеся локоны, бѣлое тѣло; въ душѣ сластолюбца не было другого чувства, кромѣ страстнаго, жгучаго желанія, теперь же, сію же минуту сжать въ своихъ объятіяхъ эту обворожительную женщину…

Джіордано быстро отворилъ дверь своей комнаты, кликнулъ пажа и велѣлъ ему тотчасъ пригласить къ себѣ герцогиню Изабеллу.

Пажъ отправился исполнять приказаніе герцога.

Изабелла въ это время еще не ложилась и сидѣла съ своей компаньонкой Лукреціей.

Разговоръ герцогини Браччіано съ Лукреціей Фрескобальди по поводу приглашенія Паоло Джіордано въ эту роковую ночь попалъ на страницы исторіи.

Мы оттуда его и заимствуемъ.

— Идти мнѣ спать къ мужу, или нѣтъ, какъ вы думаете? — спрашивала Изабелла свою компаньонку.

— Дѣлайте, что хотите. Но какъ бы тамъ ни было, все же онъ вашъ мужъ.

Изабелла рѣшила идти. Она думала, что если ей суждено умереть, то она не избѣгнетъ смерти, отвѣтивъ отказомъ на приглашеніе.

Мужъ ее встрѣтилъ съ страстью влюбленнаго. Бросившись къ ней, онъ ее обнялъ и осыпалъ поцѣлуями. Его пламенныя ласки возбудили надежду въ душѣ Изабеллы. «Онъ меня простилъ», думала она. Увы! несчастная женщина ошиблась. Послѣ удовлетворенія животнаго чувства, влюбленный Джіордано преобразился въ палача. Утомленная Изабелла не замѣтила этой перемѣны, она заснула. Если бы она увидала его при свѣтѣ лампады, то ужаснулась бы: до такой степени видъ его былъ отвратителенъ. Жажда кровавой мести снова воспалила его мозгъ и участь несчастной женщины была рѣшена. Голова красавицы Изабеллы покоилась на подушкѣ, она тихо спала. Вдругъ что-то охватило ея горло, стало давить, все сильнѣе и сильнѣе поднимая вверхъ…

Но кто же въ состояніи описывать эту ужасную сцену? Кто рѣшится на это? Обойдемъ молчаніемъ подробности преступленія.

Совершивъ страшное злодѣяніе, герцогъ позвалъ Джіованнино и приказалъ немедленно осѣдлать ему лошадь. Пока лакей бѣгалъ исполнить приказаніе, Джіордано одѣлся; онъ чувствовалъ потребность бѣжать отъ этого ужаснаго мѣста. Выйдя на крыльцо, онъ прыгнулъ на лошадь, далъ ей шпоры и понесся въ карьеръ на угадъ, безъ дороги и опредѣленной цѣли, желая свалиться куда-нибудь въ пропасть и разможжить себѣ голову. Но умное животное принесло его къ воротамъ Флоренціи, куда онъ и въѣхалъ еще до разсвѣта.

Изабелла лежала на супружескомъ ложѣ съ шеей, перетянутой веревкой, которая была спущена съ потолка изъ отверстія, замѣченнаго Гуеррацци. Лицо несчастной было страшно искажено. Такъ кончила принцесса, одаренная отъ природы необыкновенной красотой и многими талантами. По мнѣнію историковъ, герцогиня Изабелла могла бы осчастливить многихъ, если бы была «менѣе красива, болѣе добродѣтельна и имѣла бы лучшихъ родителей».

Ужасное происшествіе насколько возможно хранилось въ тайнѣ. Тѣло покойной, съ таинственной поспѣшностью заколоченное въ роскошный гробъ, было торжественно погребено, при чемъ достойные супругъ и братъ облеклись въ траурную одежду.

Слѣдуя обыкновенію своего семейства скрывать домашнія трагедіи, или, вѣрнѣе сказать, злодѣйства, подъ видомъ несчастныхъ случайностей, Франческо Медичи сообщилъ всѣмъ дворамъ, что его сестра, герцогиня Браччіано, внезапно охваченная недугомъ въ то самое время, когда мыла себѣ голову, упала на руки прислужницъ и моментально скончалась, такъ что не успѣли оказать ей медицинской помощи.

Въ награду за убійство жены Паоло Джіордано получилъ еще болѣе щедрую плату, чѣмъ герцогъ Пьетро. Франческо де-Медичи уплатилъ далеко не маленькіе долги герцога Браччіано и, кромѣ того, послѣдній получилъ въ подарокъ виллу Поджіо Барончелли, переименованную впослѣдствіи въ Поджіо Имперіале.

---

Теперь намъ остается сообщить, какъ кончили остальныя главныя лица этого разсказа.

Начнемъ съ Біанки и ея мужа.

Дружба великаго герцога и его супруги съ кардиналомъ Фердинандомъ съ нѣкоторыхъ поръ прекратилась окончательно. Фердинандъ уже не пріѣзжалъ изъ Рима во Флоренцію къ брату погостить, какъ это бывало прежде. Итальянскіе принцы тоже отшатнулись отъ Франческо де-Медичи. Всѣ они жестоко издѣвались надъ женой флорентійскаго деспота. Герцоги Савойскіе, Феррарскіе, Мантуанскіе, Падуанскіе и Пармскіе образовали между собой лигу враждебную тосканскому владыкѣ и рѣшили скрѣпить ее. Герцогъ Феррары уже женился на принцессѣ Маргаритѣ. Герцогъ донъ Винченцо, братъ послѣдней, обручился съ старшею дочерью герцога Пармскаго. Этотъ бракъ былъ оскорбленіемъ для Франческо де-Медичи, такъ какъ раньше донъ Гульельмо Гонзаго, герцогъ Мантуанскій, просилъ для этого же самаго сына донъ Винченцо руку Элеоноры де-Медичи, дочери герцога Франческо, и переговоры о совершеніи брака еще не были окончены. Узнавъ о предстоящей свадьбѣ, Франческо потребовалъ отъ герцога Мантуанскаго рѣшительнаго отвѣта. Герцогъ отвѣчалъ ему чрезъ своего флорентійскаго уполномоченнаго письмомъ слѣдующаго содержанія:

«Я никогда особенно не стремился къ совершенію этого брака, теперь же мое нежеланіе усилилось въ виду качествъ особы, на которой женился великій герцогъ. Если дочери его свѣтлости не вполнѣ поручены этой особѣ, то всѣмъ извѣстно, что молодая принцесса прогуливается съ этой особой по Флоренціи. Я незнаю, чтобы могло меня расположить къ такому родству, сынъ мой, также не нашелъ бы счастья въ бракѣ, не представляющемъ ни тѣхъ выгодъ, ни той пользы, которыя намъ первоначально обѣщали».

Если послѣ подобнаго оскорбленія Франческо де-Медичи не рѣшился объявить войну герцогу Мантуанскому, то является очевиднымъ, что въ немъ погасъ воинственный пылъ отца, или же онъ боялся, чувствуя свою изолированность въ виду союза противъ него четырехъ герцоговъ.

Противники Франческо старались всячески его унизить, потѣшались надъ его супругой Біанкой, указывали на раздоръ его съ братомъ-кардиналомъ; вообще имя Медичи, когда-то почитаемое и внушавшее страхъ, сдѣлалось предметомъ насмѣшекъ и остротъ.

Единственнымъ средствомъ, при помощи котораго Франческо могъ возстановить потерянный авторитетъ, было примиреніе его съ братомъ-кардиналомъ. Хитрая Біанка взялась за это дѣло. Пустивъ въ ходъ свою обычную систему, лесть, ей удалось примирить братьевъ. Первая вспышка гнѣва Фердинанда уже остыла, къ тому же онъ попрежнему постоянно нуждался въ субсидіи со стороны брата, а потому и высказалъ готовность примириться, даже благодарилъ Біанку за ея посредство. Вскорѣ между Фердинандомъ и его братомъ произошло полное примиреніе въ виллѣ Пратолино, во время сбора винограда и роскошной охоты въ 1580 году. Послѣ этого, кардиналъ провелъ тамъ всю слѣдующую зиму.

Біанка употребляла неимовѣрныя усилія, чтобы заслужить расположеніе кардинала. Герцогъ Франческо также былъ съ нимъ очень хорошъ, не предпринимая ничего важнаго безъ его совѣта. Подъ вліяніемъ такой любезности Біанки и братской любви герцога, кардиналъ употребилъ все свое вліяніе, чтобы уничтожить лигу, составленную противъ герцога Франческо де-Медичи. По возвращеніи въ Римъ, онъ воспользовался дружбой кардинала Д’Эсте и Гонзаго и отклонилъ ихъ отъ союза съ Фарнезе, что было достаточно для совершеннаго уничтоженія лиги, противъ дома Медичи.

Біанка была въ восторгѣ отъ благопріятныхъ послѣдствій примиренія, виновницей котораго считала себя. Но эта удача ни мало не способствовала къ возстановленію ея собственной репутаціи среди общества. Флорентійцы попрежнему глубоко ее ненавидѣли и презирали. Они не желали сносить господства женщины дурной репутаціи. Всѣ осуждали Біанку и считали ее причиной смерти великой герцогини. Каждый шагъ бывшей фаворитки осуждался. Граждане приходили въ негодованіе за ея расточительность, припоминая какъ герцогъ Франческо былъ скупъ, по отношенію къ покойной герцогинѣ, лишая ее самаго необходимаго, тогда какъ на Біанку тратились баснословныя суммы денегъ на всѣ ея прихоти и затѣи, какъ, напримѣръ, на украшеніе виллы Пратолино и т. д.

Въ народѣ ходили разные толки про Біанку и ея мужа. Бывшую фаворитку иначе не называли, какъ strega — вѣдьма. Разсказывались безчисленныя исторіи про ея жестокости и звѣрскіе поступки съ подчиненными. Затѣмъ, передавали о ея занятіяхъ въ любимой виллѣ. До сихъ поръ въ Пратолино показываютъ комнату, названную лабораторіей Біанки, гдѣ она будто бы подвѣшивала маленькихъ дѣтей надъ кипящимъ котломъ и собирала стекавшій при этомъ съ ребенка жиръ, изъ котораго приготовлялась мазь для натиранія тѣла, чтобы оно сохраняло свѣжесть и упругость. Репутацію колдуньи Біанка пріобрѣла вслѣдствіе ея любви къ физическимъ опытамъ и занятіямъ натуральной магіей. Но главная причина народной ненависти къ Біавкѣ заключалась въ томъ, что венеціанка расплодила кругомъ себя безчисленное количество шпіоновъ. Всѣ они были у нея на жалованьи, исполняя должность доносчиковъ. Придворные отличались своей жестокостью и несправедливостью, дѣлали массу преступленій, и все это имъ сходило съ рукъ, благодаря снисходительности ихъ повелительницы.

Болѣе всѣхъ возбуждалъ ненависть братъ Біанки, Витторіо Капелло. Устроившись при флорентійскомъ дворѣ, онъ съумѣлъ расположить къ себѣ зятя, герцога Франческо, и сталъ заправлять всѣми государственными дѣлами, страшно гордился довѣріемъ къ нему герцога и на каждаго флорентійца смотрѣлъ съ презрѣніемъ. Наконецъ, въ своей надменности онъ дошелъ до того, что забылъ должное уваженіе къ самому герцогу. Онъ безъ вѣдома послѣдняго сталъ награждать недостойныхъ людей, вымогая у гражданъ деньги, притѣснялъ честныхъ людей и дѣлалъ все, что хотѣлъ. Наконецъ, онъ дошелъ до послѣдней степени нахальства. Видя, что ему все сходитъ съ рукъ, Витторіо попросилъ у зятя три тысячи скуди въ займы. Герцогъ далъ ему письменный приказъ о выдачѣ этой суммы изъ казначейства. Витторіо, получивъ приказъ, передѣлалъ изъ цифры 3 т., 30 т. и предъявилъ казначею. Послѣдній, какъ опытный человѣкъ, видя подлогъ, не выдалъ денегъ, а записку представилъ герцогу Франческо. Низкій поступокъ шурина былъ открытъ. Но Капелло нетолько не раскаялся въ немъ, но даже въ присутствіи казначея, нагло отрицалъ подлогъ.

Герцогъ окончательно вышелъ изъ себя и рѣшилъ совсѣмъ уволить его отъ службы, предварительно переговоривъ съ женой. Хитрая Біанна нашла неудобнымъ на этотъ разъ отстаивать брата, также пришла въ сильное негодованіе и согласилась съ мужемъ, что провинившагося слѣдуетъ уволить отъ службы немедленно. Такимъ образомъ Витторіо Капелло пришлось черезъ три дня покинуть Флоренцію.

Пылая чувствомъ мщенія къ зятю и сестрѣ, Витторіо Капелло, возвратившись въ Венецію, сталъ употреблять всѣ свои старанія, чтобы поссорить Республику съ тосканскимъ герцогомъ и его женой. Почва для этого оказалась вполнѣ благопріятною. Венеціанцы были недовольны герцогомъ Франческо, разочаровавшись въ тѣхъ выгодахъ, которыхъ они ожидали отъ брака флорентійскаго герцога съ Біанкой Капелло. Увольненіе Витторіо Капелло отъ службы, перетолкованное послѣднимъ сообразно его цѣлямъ, было принято гордыми венеціанцами, какъ знакъ оскорбленія и вообще разрушало ихъ планы, такъ какъ черезъ Капелло они знали все происходившее во Флоренціи. Въ виду всего этого, венеціанская знать возстала противъ герцога Франческо и даже старалась повредить его отношеніямъ къ испанскому королю.

Франческо и Біанка, въ свою очередь, возмутились противъ Республики и между обѣими партіями возникла сильная вражда. Таково было положеніе дѣлъ, когда герцогъ Феррары предложилъ венеціанскому дожу женить своего сына, дона Чезаре, на его племянницѣ, которую Республика провозгласила своей дочерью, съ той же торжественностью, какъ это было сдѣлано для Біанки Капелло. Хотя переговоры объ этомъ дѣлѣ велись съ чрезвычайной таинственностью, но великая герцогиня тосканская узнала о немъ. Чрезъ флорентійскаго резидента въ Венеціи Біанка представила сенату протестъ въ слѣдующихъ выраженіяхъ.

«Честь быть дочерью Республики, — писала великая герцогиня, — въ прежнее время такъ высоко цѣнилась, что достигнуть ея могли только коронованныя особы и принцессы, мужья которыхъ по рангамъ или могуществу стояли почти наравнѣ съ королями. Но какъ сильно падетъ этотъ титулъ, если жены князей, ничѣмъ не отличающіяся отъ простыхъ дворянъ, будутъ получать его!»

Далѣе Біанка говорила о вредѣ, нанесенномъ ея правамъ и достоинству, благодаря тому, что мужу ея, герцогу Франческо, было оказано мало уваженія, между тѣмъ, какъ великій герцогъ всегда былъ вѣрнымъ и почтительнымъ сыномъ Республики. И наконецъ, она заявляла, что не дружба и уваженіе заставили Республику пожаловать ей знакъ благоволенія, а жажда власти, ибо она, Біанка, узнала, что мужъ ея былъ оклеветанъ въ Испаніи венеціанскимъ посланникомъ.

Это письмо было прочитано въ Сенатѣ и возбудило всеобщій смѣхъ. Біанкѣ рѣшено было отвѣтить, что мать можетъ предписывать законы дочери, но никакъ не дочь матери. Хотя предполагаемый бракъ и не состоялся, но отношенія герцога Франческо къ венеціанской Республикѣ продолжали быть натянутыми. Ко всему этому флорентійскій герцогъ затѣялъ споръ съ Республикой по поводу взятія Санъ-Стефанскими галерами судна, что послужило къ увеличенію вражды, и венеціанская Республика окончательно отвернулась отъ великаго герцога Тосканы.

Между тѣмъ во Флоренціи стали говорить, что великая герцогиня, укрѣпившись физически, получила способность къ дѣторожденію и забеременѣла. Кардиналъ Фердинандъ не могъ забыть хитростей, употребленныхъ Біанкой для достиженія своихъ честолюбивыхъ цѣлей и заподозрилъ новый обманъ со стороны невѣстки, что послужило опять къ разладу его съ братомъ. Тутъ же кстати умеръ и донъ Филиппо, законный наслѣдникъ престола, сынъ покойной герцогини Іоанны. Это послѣднее обстоятельство окончательно побудило кардинала Фердинанда позаботиться о томъ, чтобы не угасъ родъ Медичи. Желая предупредить новую продѣлку со стороны Біанки, онъ написалъ къ брату Пьетро, прося его вернуться во Флоренцію и жениться вторично; а такъ какъ донъ Пьетро отвѣтилъ рѣшительнымъ отказомъ, то кардиналъ задумалъ снять пурпуровую мантію и самъ жениться.

Опасенія кардинала еще болѣе усилились, когда братъ его, великій герцогъ Франческо, публично объявилъ своимъ законнымъ сыномъ донъ-Антоніо, подставленнаго Біанкой и, какъ было извѣстно всѣмъ, совершенно посторонняго человѣка, не состоявшаго ни въ какомъ родствѣ съ семействомъ Де-Медичи. Герцогъ Франческо надѣлилъ Антоніо многими землями, частью конфискованными у обвиняемыхъ въ возмущеніи, частью купленными на казенныя деньги, и выхлопоталъ для него у короля испанскаго титулъ принца Капестрано, назначивъ Антоніо нѣмецкій конвой, такъ что всѣ во Флоренціи стали считать молодого принца наслѣдникомъ престола и вторымъ лицомъ въ государствѣ. Не трудно было угадать, что вся эта продѣлка была устроена Біанкой, которая въ импровизированномъ своемъ сынѣ думала имѣть поддержку въ случаѣ смерти герцога Франческо. Кардиналъ Фердинандъ, уже не стѣсняясь, сталъ открыто выказывать невѣсткѣ свое нерасположеніе. Но хитрая интриганка не желала явнаго разрыва съ кардиналомъ, а продолжала угождать ему еще болѣе прежняго, стараясь при каждомъ удобномъ случаю выказать ему свою преданность.

Въ то же самое время Біанка изощряла свое женское лукавство въ переговорахъ самаго оригинальнаго свойства. Какъ мы уже знаемъ, принцесса Фарнезе Пармская предназначалась въ жены дону Винченцо Гонзаго, сыну донъ Гульельмо, герцога Мантуанскаго. Послѣдній, возлагавшій на сыновей надежды по продленію рода своего, увидавъ будущую невѣстку, сталъ безпокоиться и усомнился въ ея способности быть матерью, такъ какъ принцесса была слабаго здоровья. Вслѣдствіе этого невѣсту, уже прибывшую въ Мантуу, отослали обратно въ Парму къ роднымъ.

Фарнезе крайне оскорбились такой неприличной выходкой и рѣшились отмстить принцу Мантуанскому, приписавъ ему тотъ же самый недостатокъ, въ которомъ была обвинена невѣста, т. е. въ неспособности къ обязанностямъ мужа. Между обѣими сторонами завязался ожесточенный споръ, возбудившій много толковъ при итальянскихъ дворахъ и послужившій матеріаломъ для сатирическихъ сочиненій. Герцогъ Мантуанскій просилъ папу разобрать это дѣло. Его святѣйшество поручилъ его кардиналу Баромео. Этотъ послѣдній, не желая обидѣть ни ту, ни другую сторону, убѣждалъ молодую принцессу поступить въ монастырь и тѣмъ положить конецъ пререканіямъ и избѣгнуть непріятнаго, приговора. Тѣмъ временемъ Гульельмо Гонзаго искалъ для сына другой невѣсты и снова обратился съ предложеніемъ къ Элеонорѣ де-Медичи. Герцогъ Франческо торжествовалъ: онъ теперь имѣлъ возможность отмстить за дерзкое письмо, полученное имъ, какъ мы знаемъ, отъ герцога Мантуанскаго, когда шли первые переговоры по поводу сватовства дона Винченцо. Настроенный Біанкой, герцогъ отвѣчалъ, что охотно приметъ предложеніе, если сынъ герцога донъ Винченцо опровергнетъ взводимое на него семействомъ Фарнезе обвиненіе. «Женихъ, — писалъ Франческо, — долженъ доказать, что соединяетъ въ себѣ всѣ качества, необходимыя для хорошаго мужа». Напрасно кардиналъ Баромео и его товарищи старались увѣрить, что выраженное Фарнезе сомнѣніе было ничто иное, какъ вымыселъ, желаніе отмстить герцогу Мантуанскому — ничто не помогало. Франческо былъ непреклоненъ.

Несчастный юноша, сдѣлавшійся невольно притчей во языцѣхъ, донъ Винченцо, ни за что не соглашался подвергнуть себя этому унизительному испытанію. Біанка же настаивала на своемъ и, наконецъ, обратилась къ папѣ съ просьбой понудить герцога МантуансАаго исполнить требованіе мужа. Папа, обсудивъ эту просьбу съ теологами и кардиналами, рѣшилъ назначить пробу, такъ какъ этого требовали интересы герцоговъ, но съ тѣмъ, чтобы эксперименты производились не въ пятницу.

Біанка нагло хвасталась, что съумѣла такъ ловко повести столь щекотливое дѣло. Такъ какъ требованіе герцога тосканскаго было исполнено и препятствіе къ свадьбѣ устранено, то бракъ принца Винченцо съ дочерью герцога Франческо Элеонорою и былъ торжественно совершонъ. Въ то же самое время дочь покойнаго герцога Козимо, отъ его второй жены Камиллы Марчеллы, принцесса Виржинія вышла замужъ за феррарскаго принца, донъ Цезаря д’Эсте. Такимъ образомъ домъ Медичи пріобрѣлъ новую силу, породнившись съ двумя владѣтельными принцами, что значительно улучшило положеніе флорентійскаго двора по отношенію къ внѣшней политикѣ.

Между тѣмъ разладъ Франческо съ братомъ усиливался. Министры герцога Франческо, Сергуиди и Аббіозо, креатуры Біанки, какъ нельзя болѣе способствовали враждѣ между герцогомъ Франческо и кардиналомъ Фердинандомъ, увѣряя герцога, что братъ его по своему чрезмѣрному честолюбію мечтаетъ только о власти. Отъ природы подозрительный и недовѣрчивый, какъ его покойный отецъ, герцогъ Франческо охотно вѣрилъ всѣмъ этимъ розсказнямъ, въ сущности исходившимъ отъ Біанки, и все болѣе и болѣе отдалялся отъ брата.

Таково было положеніе дѣлъ, когда донъ Пьетро пріѣхалъ изъ Италіи во Флоренцію. Въ его свитѣ находился нѣкто Довардъ, человѣкъ фальшивый и наглый, пріобрѣтшій скоро дружбу министра Сергуиди, а съ нею вмѣстѣ, конечно, довѣріе герцога Франческо и его супруги. Этотъ хитрый испанецъ съумѣлъ еще болѣе усилить недовѣріе Франческо и Біанки къ кардиналу Фердинанду. Пріѣхавъ во Флоренцію къ свадьбѣ донны Виржиніи, кардиналъ былъ принять братомъ чрезвычайно холодно, что и побудило его тотчасъ же послѣ брака вернуться въ Римъ.

Не задолго до отъѣзда кардинала въ Римъ, по городу опять стали ходить слухи о беременности Біанки. На этотъ разъ Фердинандъ болѣе чѣмъ когда-нибудь сталъ опасаться обмана со стороны хитрой венеціанки, такъ какъ герцогъ Франческо и его придворные говорили съ полной увѣренностью о беременности великой герцогини. Поэтому, прежде чѣмъ уѣхать въ Римъ, онъ тайно поручилъ брату, донъ Пьетро, слѣдить за Біанкой. Пьетро охотно взялъ на себя это порученіе. Наблюдая за супругой брата, донъ Пьетро, не смотря на свою пустоту, видѣлъ во всѣхъ ея поступкахъ плутни и обманъ; всѣ дѣйствія Біанки внушали ему подозрѣнія, и онъ нерѣдко увлекался, впадалъ въ крайности и дѣлалъ не совсѣмъ основательныя заключенія. Когда изъ Болоньи во Флоренцію пріѣхала графиня Пелегрина Бентивольо (дочь Біанки отъ перваго мужа Бонавентури), донъ Пьетро вообразилъ, что она имѣетъ намѣреніе помогать матери въ ея обманѣ. Вслѣдствіе такихъ соображеній онъ писалъ брату Фердинанду слѣдующее:

«Я недавно узналъ, изъ вполнѣ достовѣрныхъ источниковъ, что Пелегрина беременна. Всѣ, конечно, это тщательно скрываютъ. Рѣшили удалить графа Улисса (мужа Пелегрины) и перевести беременную графиню во дворецъ. Мнѣ также удалось узнать, что комнаты, предназначенныя для графини, имѣютъ сообщеніе чрезъ витыя лѣстницы съ комнатами Біанки. Въ виду всѣхъ этихъ обстоятельствъ является вполнѣ яснымъ намѣреніе этихъ женщинъ. Чтобы привести въ исполненіе свой планъ, онѣ распустили слухъ о болѣзни графини, вѣроятно для того, чтобы скрыть ея беременность. Но это обстоятельство еще болѣе подтвердило мои подозрѣнія. Желая прослѣдить до конца ихъ планъ, я все обдумалъ и вижу, что едва ли мнѣ удастся помѣшать осуществленію ихъ замысла. Въ виду беременности Пелегрины, они имѣютъ возможность привести свой планъ въ исполненіе. И не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія, что герцогъ охотно согласится объявить своимъ наслѣдникомъ ребенка родной дочери Біанки, чѣмъ кого-либо изъ своихъ родственниковъ».

Фердинандъ отвѣчалъ брату, что его подозрѣнія преувеличены.

«Беременность Пелегрины, — писалъ онъ, — для меня гораздо менѣе подозрительна, чѣмъ всякая другая; тутъ потребуется столько условій, какъ, напримѣръ, время, мѣсто, способъ, качества и число лицъ и т. д. Вообще объ этомъ тревожиться не стоитъ. Хотя я и очень доволенъ вашими открытіями, но все-таки полагаю, что дѣло задумано иначе, а уловками, на которыя вы указываете, они хотятъ лишь отклонить всеобщее вниманіе. Обыкновенно въ такихъ случаяхъ ищутъ беременную женщину въ народѣ».

Въ заключеніе кардиналъ совѣтовалъ Пьетро быть осмотрительнѣе, не увлекаться мелочами, чтобы не упустить изъ виду важнѣйшихъ обстоятельствъ.

Но всѣ эти благоразумные совѣты осторожнаго Фердинанда ровно ни къ чему не послужили. Донъ Пьетро не обладалъ въ достаточной степени ловкостью и тактомъ для того, чтобы скрыть свои намѣренія. Его продолжительное пребываніе при флорентійскомъ дворѣ уже возбуждало подозрѣнія. Кромѣ этого, онъ самъ себя выдалъ. Разъ, болтая съ прислугой, онъ сказалъ, что имѣетъ намѣреніе оставаться во Флоренціи до родовъ герцогини Біанки. Министръ Сергуиди тотчасъ же узналъ объ этомъ и поспѣшилъ сообщить герцогу Франческо и его супругѣ, которые догадались, что Пьетро слѣдитъ за ними по порученію кардинала Фердинанда. Съ этихъ поръ герцогъ Франческо и Біанка стали открыто высказывать Пьетро, что были бы очень довольны его отъѣздомъ изъ Флоренціи. Герцогъ окончательно лишилъ его всякой возможности бывать въ апартаментахъ Біанки и сталъ обращаться съ нимъ съ самой оскорбительной грубостью. Но, не смотря на все это, донъ Пьетро не уѣзжалъ и поспѣшилъ сообщить обо всемъ кардиналу, прося позволенія покинуть Флоренцію. Кардиналъ упрашивалъ его повременить нѣкоторое время, «такъ какъ истина, говорилъ онъ, должна скоро обнаружиться».

Въ такомъ положеніи были дѣла, когда, разъ утромъ, министръ Сергуиди явился къ донъ Пьетро и сообщилъ ему отъ имени великаго герцога Франческо, что получено изъ Генуи извѣстіе о приготовленіи нѣсколькихъ отличныхъ галеръ для отплытія въ Испанію и что этотъ случай для него, донъ Пьетро, самый благопріятный, и имъ слѣдуетъ воспользоваться. Наконецъ, герцогъ Франческо и его жена выразили желаніе, чтобы донъ Пьетро поскорѣе вернулся къ испанскому двору. Біанка даже пригласила донъ Пьетро къ себѣ и уговаривала воспользоваться удобнымъ случаемъ. Донъ Пьетро отвѣчалъ, что благодаритъ ихъ свѣтлость за совѣты, но не можетъ ими воспользоваться, ибо считаетъ своей обязанностью присутствовать при родахъ великой герцогини. Тогда Біанка, видя, что нѣтъ никакихъ средствъ избавиться отъ назойливости этого человѣка, объявила ему, что вопросъ о ея беременности еще не рѣшонъ, хотя и есть нѣкоторые признаки, но что они крайне преувеличены герцогомъ Франческо, что если она будетъ дѣйствительно беременна, то сообщитъ ему, Пьетро, объ этомъ первому, и въ томъ даетъ честное слово великой герцогини и венеціанской дворянки. Затѣмъ Біанка прибавила, что по всей вѣроятности будетъ въ состояніи положительно сказать, беременна она или нѣтъ, до праздника св. Іоанна, «потому что, говорила Біанка, я рѣшила принимать очистительныя лекарства, такъ какъ чувствую себя не совсѣмъ хорошо. Теперь пока мнѣ кажется, если я беременна, — добавила она, — то не болѣе трехъ мѣсяцевъ». Весь этотъ разговоръ донъ Пьетро поспѣшилъ сообщить въ Римъ брату Фердинанду, присовокупивъ, что Біанка очень перемѣнилась къ худшему.

Послѣ увѣренія Біанки, что она сообщитъ о своей беременности, донъ Пьетро нашелъ возможнымъ покинуть Флоренцію. Между тѣмъ герцогъ Франческо былъ вполнѣ увѣренъ въ беременности Біанки и даже не терпѣлъ, чтобы кто-нибудь выражалъ сомнѣніе по поводу этого обстоятельства. Онъ писалъ брату Фердинанду, чтобы тотъ пріѣзжалъ присутствовать при родахъ Біанки. На это кардиналъ отвѣчалъ ему, что готовъ пріѣхать, но лишь тогда, когда беременность будетъ несомнѣнно доказана. Герцогъ Франческо разсердился на брата и отвѣтилъ ему дерзкимъ письмомъ, въ которомъ пенялъ за его отказъ. «Я уже достаточно наслушался разныхъ толковъ, — писалъ Франческо, — относительно предметовъ ясныхъ, какъ день. Меня предупреждали, что вы не пріѣдете, но я хотѣлъ очистить мою совѣсть и пригласилъ васъ, но получилъ отказъ. Пришлите по крайней мѣрѣ кого-нибудь къ тому времени, когда Богу будетъ угодно помочь великой герцогинѣ счастливо разрѣшиться отъ бремени». Но кардиналъ рѣшительно не хотѣлъ вѣрить въ беременность невѣстки и въ подобномъ духѣ отвѣчалъ своему брату.

Между тѣмъ Біанка, будто не зная о недоразумѣніяхъ, снова возникшихъ между братьями, постоянно писала кардиналу Фердинанду и увѣряла его въ своей преданности. Относительно же своей беременности выражала неувѣренность и слабую надежду. «Мнѣ было бы крайне прискорбно, — говорила она, — еслибы наши надежды не осуществились; хотя я и замѣчаю въ себѣ нѣкоторые признаки беременности, какъ, напримѣръ, движеніе плода, который уже достигъ довольно значительныхъ размѣровъ».

Другой разъ Біанка писала Фердинанду: «Мой господинъ, великій герцогъ, и я рѣшили позвать ученыхъ спеціалистовъ, чтобы они изслѣдовали меня и сказали свое* мнѣніе. Одна акушерка, осмотрѣвъ меня, сказала, что я беременна; другая же утверждала, что нѣтъ. И каждая изъ нихъ научно доказывала свое мнѣніе. Все это очень насъ смутило, а меня въ особенности, потому-что я не могу лечиться, какъ этого требуетъ мое здоровье». Выражая неувѣренность въ своей беременности, Біанка хотѣла усыпить бдительность надъ ней кардинала. Съ той же самой цѣлью она, какъ мы знаемъ, объявила донъ Пьетро, что сомнѣвается въ своей беременности и, если беременна, то не болѣе трехъ мѣсяцевъ.

Чтобы окончательно отклонить подозрѣніе въ кардиналѣ, что она опять хочетъ продѣлать ту же хитрую комедію съ беременностью, которую уже разъ продѣлала, Біанка сама очень горячо упрашивала Фердинанда пріѣхать къ ея родамъ.

Но всѣ эти предосторожности и попытки отклонить подозрѣніе ровно ни къ чему не послужили. Біанка увидала, что за ней усиленно слѣдятъ и что второй разъ продѣлать фальшивые роды и взять чужого ребенка и выдать за своего — опасно. Въ виду такихъ соображеній, она, въ одно прекрасное утро, торжественно объявила, что всѣ признаки беременности исчезли, а увеличеніе живота происходило отъ болѣзни. Такъ и кончилась ничѣмъ эта новая попытка Біанки, и супругъ ея долженъ былъ разочароваться въ своихъ сладкихъ надеждахъ.

Герцогиня, конечно, не замедлила сообщить объ этомъ и въ Римъ. Вотъ что она писала кардиналу: — «Послѣ очистительнаго и піявокъ я почувствовала себя значительно лучше. Животъ мой, кажется, уменьшается. Мы скоро переѣзжаемъ въ Пратолино; тамъ должно окончиться мое леченіе и я надѣюсь поправиться, чего въ особенности желаю, чтобы постоянно имѣть возможность служить вамъ».

Тѣмъ не менѣе вражда между кардиналомъ и герцогомъ продолжалась, что было одной изъ главныхъ причинъ утраты вліянія и потери престижа обоихъ Медичи при римскомъ дворѣ; враги старались ихъ чернить при всякомъ удобномъ случаѣ. Папа Сикстъ V, тотъ самый, который получилъ тіару, благодаря вліянію кардинала де-Медичи, старался подорвать его авторитетъ. Тогда кардиналъ Фердинандъ увидѣлъ, что ради общихъ семейныхъ интересовъ необходимо примириться съ братомъ, великимъ герцогомъ тосканскимъ. Самой ловкой посредницей въ этомъ дѣлѣ кардиналъ считалъ Біанку. Хотя въ душѣ она глубоко ненавидѣла Фердинанда, но наружно всегда старалась поддерживать съ нимъ добрыя отношенія и нерѣдко оказывала ему услуги. Кардиналъ зналъ это и рѣшился написать невѣсткѣ письмо, въ которомъ, между прочимъ, была слѣдующая фраза:

«Я всегда любилъ и уважалъ вашу свѣтлость за всѣ ваши достоинства, а больше всего за ваше умѣнье поддерживать хорошія семейныя отношенія». Далѣе, указавъ на всю невыгоду семейнаго разлада, кардиналъ просилъ Біанку способствовать примиренію его съ братомъ.

Біанка, въ головѣ которой давно уже созрѣлъ адскій планъ но отношенію къ ея ненавистному врагу, Фердинанду де-Медичи, горячо взялась за это дѣло. Она тотчасъ же поспѣшила отвѣтить кардиналу, что съ особеннымъ удовольствіемъ готова исполнить его желаніе. «Вы можете быть увѣрены, ваше высочество, — писала хитрая интриганка, — что я днемъ и ночью мечтаю лишь объ одномъ (пусть Богъ не дастъ мнѣ радости въ жизни, если это нетакъ), чтобы между вами и моимъ мужемъ была постоянная братская любовь, чтобы рана вражды закрылась окончательно, чтобы она не только не гноилась, но послѣ нея не оставалось бы даже и слѣдовъ».

Затѣмъ Біанка пустила въ ходъ всю свою ловкость, повліяла на мужа и достигла цѣли. Герцогъ Франческо поручилъ ей написать брату, что онъ готовъ съ нимъ помириться. Въ то же самое время кардиналу была послана крупная сумма денегъ, въ которой онъ давно нуждался. Фердинандъ горячо благодарилъ Біанку и обѣщалъ пріѣхать во Флоренцію будущей осенью. И дѣйствительно, въ октябрѣ 1587 года, кардиналъ пріѣхалъ въ столицу Тосканы и былъ принять братомъ и его женой истинно по родственному.

Съ этихъ поръ между братьями Медичи, повидимому, состоялось полное примиреніе. Герцогъ Франческо умолялъ Фердинанда простить ему его рѣзкость и далъ торжественное обѣщаніе изгладить изъ памяти подозрѣнія, внушенныя ему его фаворитами. Фердинандъ благодарилъ герцога и въ свою очередь увѣрялъ его, что онъ его лучшій другъ.

Такимъ образомъ между кардиналомъ, герцогомъ Франческо и его женой установилась самая тѣснѣйшая дружба. Вскорѣ дворъ отправился въ Поджіо, гдѣ осенью всегда устроивалась великолѣпная охота. Здѣсь Біанка употребляла всѣ усилія, чтобы доставить удовольствіе дорогому гостю. Охоты, балы, банкеты, кавалькады и проч. устроивались безпрерывно. Между тѣмъ адскій планъ уже вполнѣ созрѣлъ въ головѣ мстительной венеціанки.

Въ одинъ прекрасный полдень, когда трое друзей шли завтракать, Біанка рекомендовала кардиналу обратить вниманіе на великолѣпный тортъ, красовавшійся среди другихъ блюдъ на столѣ. Любезная герцогиня объявила, что тортъ этотъ приготовленъ ея руками для дорогого гостя, и просила Фердинанда сдѣлать ей честь попробовать ея стряпни. Догадался ли кардиналъ, что тортъ, приготовленный Біанкой, не совсѣмъ удобенъ для пищеваренія, или нѣтъ, — исторія умалчиваетъ, но дѣло въ томъ, что онъ почтительно отказался первый пробовать тортъ. Великій герцогъ Франческо, ничего не подозрѣвая, объявилъ, что готовъ показать примѣръ, и съ этими словами взялъ кусокъ торта и съѣлъ. Біанка, при всемъ своемъ умѣньи владѣть собою, затрепетала. Тортъ, приготовленный ею, дѣйствительно не особенно былъ полезенъ для желудка, потому что въ немъ заключался ядъ. Считая смерть мужа неминуемой, и не желая попасть въ зависимость къ своему страшному врагу — Біанка предпочла умереть и также съѣла кусокъ торта. Отъ кардинала не ускользнулъ трепетъ герцогини и онъ отказался попробовать пирожнаго, приготовленнаго руками ея свѣтлости.

На другой день, великій герцогъ Франческо де-Медичи и его супруга Біанка скончались. Фердинандъ сбросилъ кардинальскую пурпуровую мантію и надѣлъ корону великаго герцога Тосканскаго. Брату Франческо онъ устроилъ пышныя похороны. Тѣло же герцогини Біанки было перенесено во Флоренцію и поставлено въ церкви св. Лоренцо, въ сакристіи. Когда спросили Фердинанда, слѣдуетъ ли выставить тѣло покойной герцогини съ короной на головѣ, — онъ отвѣчалъ:

— Зачѣмъ? — она и такъ долго носила корону.

Далѣе на вопросъ, гдѣ хоронить Біанку, герцогъ сказалъ:

— Хороните, гдѣ хотите, только не тамъ, гдѣ наши могилы.

Вслѣдствіе такихъ приказаній новаго герцога, Біанку похоронили вдали отъ склепа св. Лоренцо. Затѣмъ, велѣно было снять со всѣхъ зданій гербъ Капелло и замѣнить его гербомъ Іоанны Австрійской.

Исторія убійцы прелестной герцогини Изабеллы также весьма плачевна. Совершивъ страшное преступленіе, Паоло Джіордано вернулся въ Римъ и въ объятіяхъ своей очаровательной Виржиніи Аккорамбони Неретти забылъ весь міръ. Здѣсь необходимо замѣтить, что любовница Орсини была женою Франческо Перетти, племянника кардинала Монтальдо, впослѣдствіи папы Сикста V-го. Современные историки говорятъ, что Виржинія была одною изъ самыхъ обворожительнѣйшихъ женщинъ своей эпохи и возбуждала всеобщій восторгъ; въ особенности къ ней былъ неравнодушенъ кардиналъ Фарнезе, личность чрезвычайно вліятельная. Но такъ какъ Фарнезе имѣлъ болѣе шестидесяти лѣтъ, то и не могъ получить взаимности со стороны прекрасной Виржиніи, а равно и возбудить ревность въ ея любовникѣ. Получивъ право путемъ убійства вновь сочетаться бракомъ, Паоло Джіордано уже не довольствовался прежними отношеніями къ Виржиніи и рѣшилъ покончить съ ея мужемъ Перетти, стѣснявшимъ его свободную любовь.

Нанявъ шайку головорѣзовъ, онъ поручилъ имъ убить Перетти. Злодѣи въ точности исполнили возложенное на нихъ порученіе. Когда, ночью, ничего не подозрѣвавшій Перетти возвращался домой съ веселаго ужина, они подкараулили его и убили. Преступленіе, разумѣется, надѣлало много шума въ Римѣ, всѣ заподозрѣли Паоло Джіордано и его любовницу, которыхъ и посадили въ замокъ св. Ангела, какъ обвиняемыхъ въ предумышленномъ убійствѣ Перетти, но, по недостатку явныхъ уликъ, вскорѣ выпустили, освободивъ отъ суда и слѣдствія. Едва выпущенный изъ тюрьмы, Паоло Джіордано, задумалъ жениться на вдовѣ Перетти. Но этому болѣе всѣхъ воспротивился кардиналъ, Фердинандъ Медичи, бывшій въ то время въ Римѣ, объявляя такой бракъ не благовиднымъ для своего зятя, который какъ бы принималъ на себя тяжесть обвиненія въ убійствѣ, открывшемъ ему путь къ желанному союзу. Фердинандъ горячо возставалъ противъ намѣренія Паоло Джіордано и даже обратился къ папѣ Григорію съ просьбой запретить бракъ, что папою Григоріемъ и было исполнено. По онъ вскорѣ умеръ, и на папскій престолъ былъ избранъ дядя убитаго Перетти, кардиналъ Монтальто, подъ именемъ Сикста V-го.

Паоло Джіордано хорошо понималъ, что новый папа не оставитъ неотмщенной смерть своего племянника, тѣмъ не менѣе рѣшился представиться Сиксту V-му, поздравить его съ восшествіемъ на престолъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, показать насколько чиста его совѣсть, по отношенію взводимаго на него преступленія. Его святѣйшество принялъ герцога весьма любезно и сказалъ:

— Можете быть увѣрены, что папѣ Сиксту V-му не подобаетъ мстить за обиды, причиненныя кардиналу Монтальто. Тѣмъ не менѣе, я бы совѣтовалъ вамъ быть осторожнѣе въ вашихъ дѣйствіяхъ, чтобы васъ не причислили къ разряду наемныхъ убійцъ и бандитовъ; такъ какъ въ послѣднемъ случаѣ уже не кардиналу Монтальто, а папѣ Сиксту V-му, пришлось бы вмѣшаться въ дѣло, и не только увѣщевать васъ, но и наказать.

Изъ этихъ словъ страшнаго Сикста V-го Паоло Джіордано увидалъ, что ему нельзя ждать пощады отъ его святѣйшества и поспѣшилъ убраться изъ папскихъ владѣній, предварительно сочетавшись бракомъ съ Виржиніей, вдовою Перетти. Герцогъ Браччіано съ своей молодой женой скрылись въ венеціанскую республику, сначала пріѣхали въ Падую, а оттуда въ Сало, на берегъ озера Гарди. Здѣсь, въ этомъ уединеніи, герцогъ Браччіано считалъ себя вполнѣ безопаснымъ. Но онъ ошибся: мстительная рука страшнаго Сикста V-го и тамъ его нашла. Паоло Джіордано, въ одинъ прекрасный день, внезапно умеръ, какъ современники утверждали, отъ яда. Умирая, горцогъ Браччіано, имѣлъ время закрѣпить всѣ свои имѣнія и богатства за своей женой Виржиніей. Людовикъ Орсини, не признавая завѣщанія покойнаго, предъявилъ свои права на наслѣдство, и между нимъ и герцогиней Виржиніей возникла самая отчаянная борьба. Процессъ еще длился, когда Виржинія переѣхала съ двумя братьями своего перваго мужа въ Падую.

Ночью, 22-го октября 1585 года, Людовикъ Орсини (какъ утверждали, съ разрѣшенія папы) окружилъ съ сорока бандитами домъ герцогини Браччіано и ворвался въ комнаты. Первый палъ подъ ножами убійцъ Фламиній Перетти, потомъ злодѣи чрезъ его трупъ проникли въ спальню къ Виржиніи. Несчастная женщина, услыхавъ шумъ, вскочила въ одномъ бѣльѣ съ кровати и, увидавъ разбойниковъ, въ рукахъ которыхъ блестѣли обнаженные стилеты, вскричала:

— Ради неба прошу объ одномъ: дать мнѣ время помолиться о спасеніи души.

Въ отвѣтъ на эту просьбу одинъ изъ злодѣевъ погрузилъ стилетъ въ лѣвый бокъ молодой женщины и съ ужасающимъ цинизмомъ, издѣваясь надъ умирающей, спрашивалъ ее, хорошо ли онъ ей проткнулъ сердце.

На другой день весь городъ Падуа взволновался, узнавъ объ этомъ страшномъ преступленіи. Тотчасъ же отдано было приказаніе запереть всѣ ворота, никого не выпускать изъ города, объѣхать всѣ дома и непремѣнно поймать убійцу. Изъ Венеціи по этому случаю пріѣхалъ государственный инквизиторъ Брагадино для производства самаго строжайшаго слѣдствія. Вскорѣ оказалось, что убійцей герцогини Браччіано былъ Людовикъ Орсини. Къ большому удовольствію слѣдователей, злодѣй еще не успѣлъ убѣжать изъ города и заперся въ одномъ изъ каменныхъ домовъ. Тщетно его убѣждали сдаться, убійца отвѣчалъ угрозами и такъ барикадировалъ свое убѣжище, что взять его не было никакой возможности. Наконецъ прибѣгли къ помощи пушекъ, разрушили стѣны и Людовика Орсини арестовали. Такъ какъ въ его преступленіи нельзя было сомнѣваться, да и самъ обвиняемый его не отрицалъ, то по приводѣ убійцы въ тюрьму ему дали три часа для написанія письма къ женѣ, а потомъ задушили. Троило Орсини также умеръ насильственной смертью. Избѣгнувъ мести своего двоюроднаго брата, Паоло Джіордано, бѣгствомъ изъ Флоренціи послѣ убійства Изабеллы, онъ имѣлъ намѣреніе скрыться во Франціи; но посланные ему въ слѣдъ бандиты Франческо де-Медичи настигли его и убили.

Въ то время постоянно разыгрывались подобныя трагедіи.

Историческая замѣтка къ І-й главѣ.

Основаніе средневѣковыхъ княжествъ.

Основаніе власти дома Медичи надъ флорентійской республикой относится къ началу XV столѣтія. Въ эту эпоху всѣ старинныя итальянскія республики преобразовались въ княжества. Республиканское правленіе сохранилось еще во Флоренціи, но и тамъ уже оно не имѣло стойкаго и рѣшительнаго характера. Народная власть не была въ рукахъ выборныхъ судей, она перешла къ богатымъ и вліятельнымъ людямъ, выказавшимъ опытность и ловкость въ общественныхъ дѣлахъ. Въ то время, какъ эти люди поочередно одерживали верхъ одинъ надъ другимъ, ссылая другъ друга въ изгнаніе, флорентійская республика тоже переходила отъ одной семьи къ другой. Это продолжалось до тѣхъ поръ, пока одна семья, болѣе искусная, не съумѣла упрочить за собой власть. Съ этой минуты дни флорентійской республики были сочтены. Аристократическая партія, во главѣ которой стояло семейство Альбицци, господствовала во Флоренціи болѣе полустолѣтія. Въ продолженіе всего этого времени нетолько охранялась внѣшняя независимость республики, но свято чтилась и свобода гражданъ, такъ какъ вожди, смѣнявшіе другъ друга, управляя страной, не переставали быть простыми гражданами, не присвоивая себѣ абсолютной власти.

Въ 1434 году эта партія была изгнана и выбранъ Козимо де-Медичи, главный противникъ Альбицци, что и пошатнуло снова республиканское правленіе. Партія Медичи называлась народной партіей. На ея тріумфъ смотрѣли, какъ на побѣду демократіи надъ аристократіей. Но именно это и оказалось опаснымъ для свободы и равенства гражданъ. Чѣмъ скромнѣе было положеніе приверженцевъ Медичи, тѣмъ болѣе пріобрѣталъ онъ надъ ними власти, благодаря своимъ несмѣтнымъ богатствамъ и славѣ, которой пользовался. Этимъ путемъ семейство Медичи стало быстро приближаться къ тосканскому трону и чрезъ столѣтіе овладѣло имъ окончательно. Авторитетъ, пріобрѣтенный Козимо Медичи во Флоренціи, уподоблялся княжеской власти. Хотя въ странѣ еще господствовало старинное республиканское правленіе, но Козимо пользовался такимъ громаднымъ вліяніемъ, что все дѣлалось по его желанію.

Этотъ флорентійскій купецъ, добившись апогея власти, не бросилъ торговли, унаслѣдованной имъ отъ предковъ. Козимо Медичи, кромѣ своихъ комерческихъ способностей, былъ знатокомъ въ искусствахъ и обладалъ большими философскими свѣдѣніями. Не смотря на свое могущество и громадное богатство, онъ велъ жизнь простого гражданина, не тратилъ денегъ на наемъ войска, не старался ослѣпить гражданъ великолѣпіемъ своего дома, а покровительствовалъ искусствамъ, наукѣ, индустріи, земледѣлію, учредилъ публичныя библіотеки, былъ щедръ для всѣхъ знаменитостей и воздвигнутыми монументами увѣковѣчилъ себя. Козимо Медичи былъ тонкимъ знатокомъ человѣческой натуры и самымъ искуснымъ политикомъ. Но не высшія стремленія, а честолюбіе руководило его политическими соображеніями. Желая упрочить могущество свое и своей семьи, онъ мало-по-малу разрушилъ основы республиканскаго правленія. Наружно Флоренція оставалась свободною, но на самомъ дѣлѣ была въ рукахъ нѣсколькихъ горожанъ, приверженцевъ Медичи. Чтобы поработить своихъ враговъ, Медичи нападалъ на нихъ, не боясь нарушать законы. Такимъ путемъ ему удалось совершенно упрочить свою власть.

Въ продолженіе тридцати лѣтъ Козимо былъ главой, но не господиномъ флорентійской республики. Онъ управлялъ не приказаніями, а совѣтами. А такъ какъ по своему авторитету онъ стоялъ выше всѣхъ гражданъ, то совѣты его принимались безусловно. На свой собственный счетъ онъ обогатилъ родину церквами, монастырями и другими публичными зданіями, образцами самой роскошной архитектуры. Козимо Медичи умеръ въ своей виллѣ Корреджіо, 1-го августа, 1464 года. Флоренція осталась ему благодарною, воздвигнувъ памятникъ съ надписью: «Отцу родины» (Padre della patria).

Его сынъ, Пьетро де-Медичи, человѣкъ ограниченнаго ума и слабаго здоровья, возъимѣлъ намѣреніе сдѣлаться главой республики, по примѣру отца. Авторитетныя лица Флоренціи не оказывали ему уваженія, какъ покойному его отцу, но подкупленная чернь вся была на сторонѣ Пьетро де-Медичи. Поборники свободы скоро увидали, что повиновеніе уже вошло въ привычку флорентійцевъ и численность не на ихъ сторонѣ. Въ силу этихъ причинъ Пьетро де-Медичи сдѣлался наслѣдникомъ отцовской власти, хотя и пользовался ею далеко не такъ осмотрительно, какъ покойный.

Въ это время Галенца Маріо Сфорца, по смерти отца своего Франческо, овладѣвшій безъ всякихъ пререканій миланскимъ герцогствомъ въ мартѣ 1466 года, послалъ во Флоренцію пословъ, чтобы потребовать отъ дворянства продолженія союзнаго договора и годовой субсидіи, которую флорентійцы платили его отцу. Это обстоятельство послужило поводомъ къ открытой размолвкѣ между Пьетро де-Медичи и сторонниками флорентійской свободы. Пьетро желалъ исполнить просьбу Сфорцы, а его противники не соглашались не это. Между обѣими сторонами возникла упорная борьба и партія Медичи уже была готова побѣдить, какъ поборники свободы, желая поддержать народныя права, прибѣгли къ заговору. Николо Содерини, блюститель правосудія, собралъ триста нѣмецкихъ кавалеристовъ, съ цѣлію напасть на Пьетро въ его дворцѣ и выгнать его изъ города; въ то же время Содерини заключилъ союзъ съ Эсте и тотъ обѣщалъ ему дать въ поддержку тысячу триста кавалеристовъ. Пьетро де-Медичи извѣстили о заговорѣ, онъ вооружилъ своихъ приверженцевъ, и дѣло дошло было до схватки, но вмѣшательство судей прекратило распрю и между противниками заключено было перемиріе. Пьетро де-Медичи воспользовался этимъ временемъ и, чтобы упрочить свою власть, предложилъ учредить полновластную коллегію, которая состояла, разумѣется, изъ его же приверженцевъ. Коллегія была учреждена и прежде всего постановила: прекратить на десять лѣтъ до сего времени практиковавшееся избраніе судей и замѣнить его выборными по произволу господствующей партіи Медичи. Тогда защитники свободы, предвидя жестокую расправу враговъ, добившихся верховной власти, поспѣшили убѣжать изъ города. Вся Италія переполнилась флорентійскими переселенцами, большая часть которыхъ отправилась въ Венецію искать покровительства республики, въ виду того, что эмигранты пострадали за свободу. Венеціанцы не рѣшились открыто защищать ихъ, но отпустили своего capitano generale, Бартоломео Колеони ди-Бергамо, для того чтобы флорентійскіе выходцы могли его избрать своимъ предводителемъ. Флорентійскіе эмигранты всѣ были очень богаты и не жалѣли денегъ на военные расходы. Кромѣ Колеони ди-Бергамо, избраннаго главнымъ вождемъ предпріятія, они наняли и другихъ храбрыхъ командировъ: Эрколе д’Эсте, брата герцога Феррары, Марко Піо, владѣльца Карпи, Галеотто Пико, владѣльца Мирандоли, и Пиподельи Арделафи, владѣльца Форни.

Бартолемео Колеони съ войскомъ флорентійскихъ изгнанниковъ перешелъ рѣку По, 10-го мая 1467 года, и проникъ въ територію Имола, имѣя намѣреніе войти въ Тоскану со стороны Романьи. Медичи выслали противъ него извѣстнаго своими военными способностями капитана Фридриха Монтефельтро. Между тѣмъ молодой миланскій герцогъ Галеаццо Сфорца поспѣшилъ явиться на помощь флорентійцамъ, чтобы торжественно доказать свою вѣрность старинной дружбѣ и союзу его отца съ Медичи. Но военный флорентійскій совѣтъ десяти, не довѣряя боевымъ способностямъ герцога, старался занять его празднествами, предоставивъ Монтефельтро дѣйствовать самостоятельно. Враги сразились 25-го іюля того же 1467 года. Въ этотъ день первый разъ была употреблена въ дѣло легкая артилерія, сослужившая кровавую службу жестокимъ опустошеніемъ въ обоихъ отрядахъ, что и побудило начальниковъ того и другого отступить; нѣсколько дней спустя начались переговоры о мирѣ.

Флорентійскіе эмигранты, истративъ всѣ деньги на военные расходы, не могли продолжать войны и принуждены были принять невыгодныя для нихъ условія мира. Правительство Медичи не только не отдало имъ конфискованныхъ имѣній и не дозволило возвратиться въ покинутое ими отечество, но, напротивъ, еще усилило деспотизмъ и при помощи казней и всякихъ суровыхъ мѣръ окончательно утвердило свою власть и старинная любовь флорентійцевъ къ свободѣ была уничтожена. Между тѣмъ въ декабрѣ 1469 года Пьетро де-Медичи скончался. Старые республиканцы, посѣдѣвшіе на государственной службѣ, не воспользовались этимъ удобнымъ случаемъ и не сдѣлали никакой попытки къ революціи. Они были солидарны съ приверженцами несовершеннолѣтнихъ двухъ сыновей покойнаго Пьетро Медичи. Такимъ образомъ вся страна управлялась извѣстной партіей семейства Медичи.

Молодой Лоренцо Медичи, скромно довольствуясь почетомъ, оказаннымъ ему республикой въ продолженіе многихъ лѣтъ не искалъ власти. Народу время отъ времени устроивались празднества. Въ особенности торжество было велико по случаю пріѣзда во Флоренцію миланскаго герцога Галеаццо Сфорца съ его супругой Бона ди-Савана. Хроникеры говорятъ, что ничего подобнаго флорентійцы не могли запомнить. Герцогская свита состояла изъ двухъ тысячъ кавалеристовъ; двѣсти тысячъ флориновъ золотомъ были назначены герцогомъ Галеаццо для этого замѣчательнаго торжества.

Молодые Медичи вообще давали собой весьма дурной примѣръ, пріучая народъ къ удовольствіямъ и роскоши. Флорентійцы, отличавшіеся всегда своей простотой и любовью къ труду, сдѣлались легкомысленны, предпочитали удовольствія политической борьбѣ за свободу. Во все продолженіе времени господства партіи Медичи было лишь два случая со стороны гражданъ сбросить ненавистное иго. Нѣкто Бернардино Норди, молодой, храбрый эмигрантъ, сдѣлалъ попытку къ возстанію, занявъ въ 1470 году сосѣдній съ Флоренціей городъ Прато; но предпріятіе не удалось, Норди и его сообщники были побѣждены и поплатились жизнью за свой смѣлый шагъ. Два года спустя вспыхнуло возстаніе въ Вольтерра, но также было потушено въ самомъ его зародышѣ.

Между тѣмъ сыновья покойнаго Пьетро Медичи, Лоренцо и Джіуліано, подросли и приняли власть надъ республикой. Мало-помалу народъ лишался своихъ старинныхъ правъ и, наконецъ, подпалъ подъ иго централизаціи и абсолютизма. Въ эту эпоху флорентіецъ Пацци, другъ свободы и старинныхъ правъ гражданъ, составилъ заговоръ подъ покровительствомъ папы Сикста IV-го, преемника Павла II. Заговорщики, среди которыхъ были кардиналъ Ріаріо, племянникъ папы, и Францискъ Сальвіати, архиепископъ Пизы, рѣшили убить обоихъ братьевъ Медичи, Лоренцо и Джіуліано, въ церкви святого Лоренцо во время обѣдни. Было условлено такимъ образомъ: когда священникъ обратится къ молящимся со святыми дарами и всѣ падутъ ницъ, заколоть кинжалами обоихъ братьевъ Медичи. Но и это дѣло не удалось. Братья Медичи были ранены, а не убиты. Народъ растерзалъ многихъ заговорщиковъ тутъ же, на мѣстѣ, нѣкоторыхъ изъ нихъ поймали и казнили и лишь весьма незначительная часть успѣла скрыться. Главные же заговорщики: Францискъ Пацци, архіепископъ Сальвати и многіе другіе были повѣшены на окнахъ публичнаго палаццо (publico palazzo), въ 1478 году.

Лоренцо Медичи, уничтоживъ республиканскую добродѣтель, пріучилъ флорентійскихъ гражданъ къ игу деспотизма, искусно убраннаго розами. Онъ былъ замѣчательно образованъ, обладалъ способностями литератора и поэта, протежировалъ наукамъ и искусствамъ и съумѣлъ дать необыкновенный блескъ двору, за что и названъ «Magnifico». Въ 1492 году, онъ умеръ въ своей виллѣ Кореджи. Ему наслѣдовалъ его сынъ Пьетро, юноша легкомысленный, не обладавшій достоинствами своего покойнаго отца. Пьетро заключилъ союзъ съ неаполитанскимъ королемъ, въ силу котораго долженъ былъ закрыть входъ французамъ въ Тоскану; вскорѣ онъ измѣнилъ политику: отправился самъ въ лагерь Карла VIII, предоставилъ ему не только свободный доступъ въ Тоскану, но и занятіе всѣхъ крѣпостей, и, сверхъ того, обѣщалъ ссудить двѣсти тысячъ флориновъ.

Когда во Флоренціи узнали объ унизительномъ договорѣ Піетро Медичи съ королемъ французскимъ, граждане возстали всѣ поголовно. Возвратившись въ столицу, Медичи нашелъ публичный палаццо запертымъ и охраняемымъ часовыми солдатами; синьорія ему прислала сказать, что она не желаетъ принять его. Хотя Піетро Медичи и его братья Джіуліано и Джіованни (кардиналъ, впослѣдствіи папа Левъ X), съ своими сторонниками начали сопротивляться, но были изгнаны изъ города, вооружившимися гражданами и, перейдя Аппенины, укрылись въ Болоньѣ.

Такимъ образомъ, во Флоренціи опять водворилась древняя республиканская свобода и продолжалась отъ 1494 по 1612 годъ, когда Реймондо Кардона съ иностраннымъ войскомъ, различныхъ національностей, занялъ Флоренцію и снова водворилъ господство Медичи. Братья умершаго Піетро, Джіуліано и Джіованни, кардиналъ, торжественно вошли въ завоеванный городъ, окруженные своими приверженцами; народъ былъ обезоруженъ и всѣ законы 1494 года отмѣнены.

Вскорѣ кардиналъ Джіованни де-Медичи былъ избранъ папою, подъ именемъ Льва Х-то, и умеръ его братъ Джіуліано. Вся благосклонность папы, такимъ образомъ, обратилась къ его племяннику Лоренцо, котораго онъ сдѣлалъ герцогомъ Ирбино, женивъ на Мадленѣ делла Тори, принцессѣ крови. Но вскорѣ Лоренцо умеръ, какъ историкъ выражается, стыдной болѣзнею, (vergognosa maladia). Наслѣдниковъ Козьмы Медичи не осталось, кромѣ самого папы и троихъ незаконно рожденныхъ: Юлія кардинала, Ипполита и Александра, еще дѣтей.

Двое послѣднихъ жили во Флоренціи съ своимъ гувернеромъ, кардиналомъ Пассерини, представлявшимъ собой высшую государственную власть. Но въ 1527 году вспыхнула революція, и гувернеръ съ своими двумя воспитанниками были изгнаны изъ Флоренціи. Въ столицѣ Тосканы снова водворилось республиканское правленіе; но оно продолжалось не долго. Папа Левъ X, два года спустя, по знаменитой болоньской конвенціи, получилъ отъ императора Карла У-то Флоренцію въ свое распоряженіе. Столица Тосканы была окружена солдатами, какъ желѣзнымъ кольцомъ, и началась знаменитая осада, послѣ которой, не смотря на достоинства Феруччіо и на геній Микель-Анжело, Флоренція снова пала.

Началась страшная месть папы. Забравъ въ свои руки власть, сторонники Медичи подвергли пыткѣ и смертной казни самыхъ уважаемыхъ гражданъ, принимавшихъ участіе въ республиканскомъ правленіи. Кромѣ замученныхъ пыткой и казненныхъ, масса гражданъ была приговорена къ изгнанію и имѣнія ихъ конфискованы. По смерти папы Льва X, Джіованни де-Медичи, вступилъ на престолъ Юлій Медичи подъ именемъ Клемента VII. Этотъ послѣдній выпросилъ у императора Карла V-го для Александра Медичи флорентійское герцогство. На что Карлъ V изъявилъ согласіе, обѣщавъ герцогу Александру руку своей дочери Маргариты.

Этотъ папскій фаворитъ, въ 1531 году, торжественно въѣхалъ во Флоренцію, окруженный иностраннымъ войскомъ, и завладѣлъ столицей противъ воли гражданъ.

Обезоруживъ всѣхъ флорентійцевъ, герцогъ Александръ проявилъ себя истиннымъ тираномъ; злодѣйства его не имѣли границъ. Папа, очень благоволившій къ нему, не однократно въ своихъ письмахъ уговаривалъ его исправиться, но это ровно ни къ чему не привело: Александръ продолжалъ неистовствовать.

Со смертью папы Климента VII, количество враговъ герцога Александра значительно увеличилось; вмѣстѣ съ тѣмъ возросли и злодѣйства, которыми хотѣлъ обезпечить тиранъ свое существованіе. По произволу его министровъ, гражданъ сажали въ тюрьмы, пытали и убивали; каждый день приводились въ исполненіе самыя страшнѣйшія сентенціи надъ тѣми, кого подозрѣвало правительство. Кромѣ всѣхъ этихъ варварствъ, герцогъ Александръ приказалъ отравить своего двоюроднаго брата Ипполита, за то, что онъ будто бы питалъ надежду наслѣдовать престолъ тосканскаго герцогства. Отдавая приказаніе убить брата, тиранъ сказалъ:

— Пусть знаютъ, что мы умѣемъ ловить мухъ и вокругъ насъ.

Напрасно эмигрирующіе флорентійцы, между которыми было много знаменитыхъ людей, умоляли императора спасти столицу Тосканы отъ злодѣйствъ герцога Александра. Карлъ У-й былъ глухъ къ ихъ просьбамъ; герцогъ Александръ пользовался его протекторатомъ, по двумъ причинамъ: императоръ выдалъ за него свою тринадцатилѣтнюю дочь Маргариту, и разсчитывалъ получить отъ зятя сто тысячъ скуди. Сочетавшись бракомъ съ принцессой Маргаритой, герцогъ Александръ продолжалъ вести жизнь распутнаго тирана. Въ числѣ его приближенныхъ и довѣренныхъ лицъ былъ его родственникъ Лоренцо Медичи. Этотъ послѣдній наружно показывалъ самое горячее расположеніе къ Александру, но внутренно рѣшилъ избавить отъ него Флоренцію. 6-го января, 1537 года, Лоренцо заманилъ Александра къ себѣ въ домъ, подъ предлогомъ познакомить его съ одной очень хорошенькой дворянкой. Александръ, ничего не подозрѣвая, явился на любовное свиданіе, въ домъ своего пріятеля, родственника, гдѣ и былъ зарѣзанъ кинжаломъ Лоренцо и его слугой. Но убійца не имѣлъ духа воспользоваться плодами своего преступленія; онъ не могъ призвать народъ къ возстанію и убѣжалъ въ Болонью, а оттуда въ Венецію.

Такимъ образомъ, Флоренція была избавлена отъ самаго страшнаго злодѣя, который когда-либо существовалъ на свѣтѣ. Но этимъ путемъ страна не избавилась отъ гнета знаменитой фамиліи Медичи. Сторонники Александра, узнавъ о его смерти и не желая дать народу опомниться и возстать за свободу, собрали войска изъ сосѣднихъ графствъ и пригласили на герцогскій тронъ Флоренціи Козимо Медичи, трубача Банды Нере, какъ его называетъ историкъ (Il condottiere della Banda Nere).

Козимо Медичи въ то время имѣлъ только восемнадцать лѣтъ отъ роду, но уже обладалъ многими качествами своего семейства. Прибывъ во Флоренцію и представившись совѣту, онъ поблагодарилъ за избраніе, торжественно обѣщавъ управлять страною не иначе, какъ подъ санкціей главнаго совѣта. Такое обѣщаніе далъ Козимо Медичи гражданамъ въ первый день его избранія. Но вскорѣ онъ съумѣлъ избавиться отъ совѣтниковъ, мѣшавшихъ ему сдѣлаться неограниченнымъ владыкой всей страны. Въ главный совѣтъ были назначены всѣ его приверженцы, которые способствовали молодому герцогу въ осуществленіи его честолюбивыхъ плановъ.

Между тѣмъ, многіе флорентійскіе эмигранты, въ числѣ которыхъ были всѣми уважаемые Филиппъ Строцци, его сынъ Піетро и многіе другіе, протежируемые папою Павломъ III, противникомъ дома Медичи, наняли четыре тысячи слугъ и триста лошадей, спустились съ Аппенинъ и заняли територію Пистои (близь Флоренціи). Филиппъ Строцпи увлекся и достигъ замка Монтемурло. Здѣсь, послѣ кровопролитнаго боя, онъ былъ взятъ въ плѣнъ вмѣстѣ со всѣми его сообщниками солдатами Козимо Медичи. Флорентійцы имѣли несчастье видѣть какъ по улицамъ города вели подъ конвоемъ, какъ преступниковъ, ихъ знаменитыхъ гражданъ-патріотовъ. Молодой Козимо Медичи съ злорадствомъ истиннаго тирана приказалъ привести плѣнныхъ къ себѣ во дворецъ, велѣлъ имъ стать на колѣни и просить помилованія; затѣмъ, несчастныхъ отвели въ тюрьмы и послѣ мучительнѣйшихъ пытокъ казнили на площади.

Послѣ этой побѣды надъ гражданами-патріотами Козимо Медичи сталъ неограниченнымъ владыкою страны. Императоръ Карлъ У, протежировавшій зарѣзанному тирану Александру, не лишилъ своихъ милостей и Козимо Медичи. Онъ утвердилъ его въ званіи тосканскаго герцога и сосваталъ ему невѣсту Элеонору ли Толедо, дочь вице-короля неаполитанскаго. По отзывамъ всѣхъ историковъ Элеонора обладала рѣдкими достоинствами. Утвержденный герцогъ, забравъ окончательно власть въ руки, приказалъ чеканить монету съ своимъ именемъ, вмѣсто имени св. Джіовани, покровителя республики. Затѣмъ, оставивъ старый домъ своихъ родителей, Козимо де-Медичи переѣхалъ во дворецъ Сеньоріи, для того, чтобы всѣмъ гражданамъ было извѣстно, что отнынѣ во Флоренціи нѣтъ другого господина, кромѣ герцога Козимо де-Медичи.

Воспоминанія Біанки Капелло, писанныя ею самой.

I.

Домъ нашъ скучный, маленькій, узкій; только два окна выходятъ на площадь св. Марка. Я могла бы посмотрѣть въ окно, развлечь себя, хотя немного; но мнѣ это строго запрещено. Мой свекоръ и мой мужъ цѣлый день проводятъ внѣ дома; рано утромъ уходятъ, являются къ обѣду, снова уходятъ и возвращаются лишь къ ужину, послѣ котораго мы всѣ идемъ спать.

Прошедшую ночь я не могла заснуть. Сколько думъ, сколько воспоминаній приходило мнѣ въ голову! Какъ мнѣ кажется далеко это мое прошлое! Какъ я постарѣла! Между тѣмъ я еще молода. Только мѣсяцъ прошелъ съ тѣхъ поръ, какъ мнѣ минуло семнадцать лѣтъ!.. а сколько мнѣ еще остается жить и страдать!

Цѣлый день ихъ нѣтъ дома и меня оставляютъ одну съ больной старухой и этой отвратительной дурой, составляющей всю нашу прислугу.

Мой свекоръ Заноби, я понимаю, онъ нотаріусъ, долженъ цѣлый день сидѣть въ своей конторѣ и работать, чтобы содержать семью. Но Піетро что дѣлаетъ? Какъ онъ проводитъ день? Онъ еще не нашелъ занятій, хотя и говоритъ, что ищетъ ихъ на морѣ и на сушѣ. Вѣрю: иначе какъ же можно объяснить бѣготню въ продолженіе цѣлаго дня за тѣмъ, чего нельзя найти?

Быть можетъ и въ самомъ дѣлѣ онъ не въ состояніи располагать нѣсколькими часами времени и посвятить ихъ своей женѣ, которая, по милости его, впала въ такое незавидное положеніе. Но, впрочемъ, что же онъ дѣлаетъ? Чѣмъ занимается? Я боюсь… Но оставимъ эту боязнь! Я бы этого не желала и была бы очень несчастлива. Синьора Костанца, моя старая свекровь, серьезно больна; у нея грудной катарръ, не обѣщающій ничего хорошаго. Я должна быть ея сидѣлкой. Наша бѣдная прислуга не имѣетъ времени ухаживать за больной; она едва справляется съ кухней и то я должна ей помогать.

Кто бы могъ подумать, что я буду въ такомъ положеніи?! Могла ли я себѣ представить что-либо подобное, когда жила во дворцѣ Сант’Аполлинаре, окруженная роскошью, имѣвшая свою камеристку, пажа, которые глядѣли мнѣ въ глаза, не позволяли самой даже поднять платка, перевернуть страницу книги; мой пажъ такъ сладко пѣлъ, акомпанируя себѣ на мандолинѣ, для того, чтобы меня развлечь. Кто могъ бы подумать, повторяю я, что мнѣ придется исполнять должность сидѣлки и почти слуги!

Потомъ… У синьоры Костанцы Бонавентури есть четыре невѣстки, мужья ихъ имѣютъ свои дома, свое хозяйство. Почему же я, какъ нищая, должна есть хлѣбъ свекра?! Мнѣ скажутъ, что мои деверья благородные и богатые. А я? Развѣ мои родные не составляютъ правительства Венеціи? Что же значатъ эти несчастные флорентійскіе дворянишки, слуги герцога, въ сравненіи съ венеціанскими свободными патриціями? Что значатъ всѣ эти Альбицци, Віери, Мартелли — передъ Капелло? Но я жалкая эмигрантка, преслѣдуемая и семействомъ, и отечествомъ. Кто же виноватъ въ этомъ, если не мой несчастный супругъ, толкнувшій меня противъ моей воли на эту дорогу?

Однако, я взяла съ собой часть моего приданаго, — драгоцѣнности, которыя я унесла изъ отеческаго дома… А развѣ это преступленіе? Нѣтъ. Это драгоцѣнности, принадлежавшія моей покойной матери, а слѣдовательно мои по праву наслѣдства. Меня ожидало богатое наслѣдство, блестящая партія; теперь это все отъ меня отнято. И если я взяла мои собственныя драгоцѣнности, кто же можетъ назвать это преступленіемъ?

Между тѣмъ, меня выдаютъ передъ всѣми какъ самую простую, вульгарную воровку! Какой позоръ! Дочь Капелло! Благородная дѣвица Венеціи! О, они не умолимы, кромѣ моего отца, разумѣется, онъ такъ добръ, въ душѣ, я увѣрена, меня давно простилъ. Но Гримани, родные мачихи, которые постоянно меня ненавидили, братъ Лукреціи прежде всѣхъ, этотъ надменный патріотъ д’Аквилеа, это все они раздули огонь, они были причиною, что меня осудили и преслѣдуютъ.

Но теперь, что будетъ со мною? Піетро уже предупредили, что изъ Венеціи прибыли подозрительные люди, по всей вѣроятности имъ дано порученіе убить насъ. Жизнь мужа въ опасности, но также и моя. Положимъ, я замурована въ этихъ четырехъ стѣнахъ, не смѣю приблизиться даже къ окну. Но что же изъ этого, къ чему такія предосторожности? Развѣ неизвѣстно, что я живу въ домѣ Бонавентури, меня и здѣсь могутъ убить. Венеціанскіе браво всегда достаютъ тѣхъ, кому они хотятъ мстить. Голова моя оцѣнена въ тысячу дукатовъ, а это такая соблазнительная сумма, которая можетъ толкнуть на самый отчаянный рискъ любого разбойника.

Прекрасно, если уже судьбой назначено, чтобы моя жизнь потухла насильственнымъ образомъ, пусть же приходитъ смерть! Я хочу выйти изъ моей темницы, пусть меня видитъ вся Флоренція. Что же можетъ быть ужаснѣе моего положенія, постоянно сидѣть въ четырехъ стѣнахъ и каждую минуту бояться за свою жизнь и за жизнь мужа. Онъ безъ страха себя выставляетъ и рискуетъ на каждомъ шагу, почему же и я не могу сдѣлать того же?

Но я говорю такъ, какъ будто я свободно могу располагать собою! Какъ будто я не раба и не завишу отъ воли другихъ!

А это существо, которое я ношу подъ моимъ сердцемъ, къ чему оно предназначено? Оно явится на свѣтъ, само того не зная, что было причиною несчастій и слезъ его матери.

Въ безсонную ночь, когда я не въ силахъ была заснуть, мнѣ пришла мысль: записывать все, что я испытываю въ моей короткой и странной жизни. Быть можетъ я умру скоро и не лишне будетъ, если я оставлю послѣ себя исторію моей жизни. Если же мнѣ суждено долго жить и перемѣнится моя судьба, мнѣ будетъ пріятно перечитывать воспоминанія моихъ прошлыхъ бѣдствій. Данте говоритъ, что не можетъ быть большого несчастья, какъ вспоминать счастливые дни въ бѣдствіи. Значитъ, вспоминать въ счастливые дни о бѣдствіяхъ будетъ пріятно. Впрочемъ, я не думаю. Воспоминаніе радостей не радость, а воспоминаніе страданій — страданіе. Тѣмъ не менѣе я рѣшила писать мой дневникъ. Бѣдная лодка, она идетъ въ бездну забвенья, надо оставить позади ея хотя тощую борозду.

II.

Когда я погружаюсь въ воспоминанія моей прошлой, далекой жизни, передо мной встаетъ образъ моей милой незабвенной матери Пеллегрины Марозины. Я вижу ее около меня, какъ она слѣдитъ за моими первыми, неровными шагами въ аллеѣ сада нашего дворца въ Венеціи. Я помню эти громадные луга, окружавшіе нашу виллу въ Марка Тривиджіана. Я вижу изъ гондолы, скользящей по Большому Каналу (Canal Grande), эти грандіозные мраморные дворцы, стоящіе въ величавомъ спокойствіи. Какъ милая мама была добра ко мнѣ, къ отцу! Какъ онъ ее любилъ! Не могу понять, какъ онъ могъ послѣ ея смерти жениться на другой и дать своей дочери мачиху?

Я помню одинъ разъ, когда я еще была совсѣмъ ребенкомъ, мама взяла меня на праздникъ нашего родного города. Среди зрѣлищъ, видѣнныхъ мною, меня особенно поразила регата^[10] на Большомъ Каналѣ и турниръ на плану св. Жарка.

Регата! Развѣ можно ее забыть! Всѣ эти лодочки, убранныя цвѣтами, быстрыя какъ стрѣлы, гребцы, одѣтые въ разноцвѣтные костюмы, праздничные крики народа, развѣвающіяся ткани на балконахъ, быстрые маневры гондолъ, торжественность, окружающая дожа, всѣ эти переливы цвѣтовъ, громъ звуковъ, сливающихся въ одну очаровательную гармонію, все это взятое вмѣстѣ, составляетъ что-то необыкновенное, не поддающееся никакому описанію, никогда и нигдѣ, кромѣ моей Венеціи, не существующее.

Турниръ на площади св. Марка былъ данъ по случаю побѣды, одержанной нашими галерами надъ турками. Это торжество я не могу забыть, я видѣла его съ моей мамой съ балкона палаццо Прокуратіи. Кавалеры на кровныхъ скакунахъ выѣхали на плацъ подъ звуки трубъ, потомъ, выстроившись, объѣхали вокругъ, и каждый изъ нихъ, имѣя на себѣ цвѣтъ дамы своего сердца, подъѣзжалъ къ ея балкону и кланялся. Дождь живыхъ цвѣтовъ сыпался на всадниковъ. Затѣмъ былъ тріумфъ въ честь капитана-побѣдителя; раздались залпы изъ пушекъ, заиграла военная музыка, и, когда показались знамена, отнятыя у непріятеля, единодушные крики народа потрясли воздухъ. Казалось, вся Венеція имѣла одинъ голосъ, которымъ привѣтствовала своихъ сыновей, прославившихъ ея имя. Пурпуровое знамя, блистая золотомъ, гордо развивалось на верху зданія св. Марка. Яркіе лучи солнца освѣщали всю эту картину торжества.

Я еще была очень маленькой дѣвочкой; но это необыкновенное торжество врѣзалось въ моей памяти.

Со смертью моей мамы — увы! кончился для меня праздникъ жизни.

Болѣзнь мамы была хроническая и тяжелая. Я живо помню, какъ она звала меня къ своей кровати, съ которой уже не суждено ей было встать. Я бросала мои игры и спѣшила къ мамѣ. Я живо помню ея блѣдное лицо и глаза, въ которыхъ уже потухалъ огонь жизни. Отецъ также сидѣлъ около больной. Я ласкалась къ мамѣ, цѣловала ея руки и мнѣ никогда ни одного раза не приходило въ голову, чтобы моя милая, дорогая мама покинула меня навсегда.

Между тѣмъ роковой день приближался…

Я не имѣла ни малѣйшаго понятія о смерти и когда мама почувствовала приближеніе своего конца, подозвала меня къ себѣ, нѣсколько разъ крѣпко поцѣловала и проговорила задыхающимся голосомъ: «Прощай, дочь моя, прощай». Я никакъ не могла понять, что значило это слово мамы «прощай». Она лежала тутъ на кровати и не имѣла, какъ мнѣ казалось, намѣренія никуда уходить.

Послѣ я уже поняла, что все это значило. Отецъ мой подошелъ къ мамѣ, приложилъ руку къ ея лбу и вскричалъ голосомъ раздирающимъ душу:

— Умерла! моя Пеллегрина умерла!..

Я упала на колѣни и стала горько плакать; плакала до тѣхъ поръ, пока меня не подняли съ этого мѣста.

Отецъ мой послѣ смерти мамы въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ сосредоточился въ самомъ себѣ и былъ крайне не сообщителенъ. Я его иногда видала прохаживающимся по громадному залу нашего палаццо, съ руками сложенными на груди, грустнаго, не разговорчиваго.

Когда онъ встрѣчалъ меня, то всегда говорилъ сквозь слезы:

— Бѣдное дитя! Бѣдная моя Біанка! Теперь ты одна у меня осталась!

Въ дѣтскомъ возрастѣ грусть не долго господствуетъ въ душѣ. Мало-по-малу я стала забывать горе; моя кормилица заставляла меня играть, и я не рѣдко смѣялась…

Но среди всѣхъ развлеченій, мнѣ иногда являлся во всемъ своемъ величіи чудный образъ моей доброй, милой мамы, и я горько плакала.

Лицо моего отца, какъ мнѣ казалось, тоже начинало проясняться. Конечно, онъ не могъ забыть мамы, но въ немъ происходила какая-то перемѣна… Онъ уже болѣе не сосредоточивался на одной гнетущей мысли, сталъ посѣщать совѣтъ и заниматься государственными дѣлами, а иногда бывалъ и въ семействахъ патриціевъ.

Мало-по-малу его отлучки изъ дома дѣлались чаще и онъ повеселѣлъ; одно что было странно: при видѣ меня онъ становился печальнымъ и его ласки были всегда грустны.

Затѣмъ я стала замѣчать какое-то странное движеніе у насъ въ домѣ, что-то приготовляли; но что именно, я понять не могла. Я спрашивала кормилицу, слугъ, камеристокъ, но всѣ они не удовлетворяли моего любопытства. Кругомъ меня совершалась какая-то тайна, мнѣ казалось, будто устроивается нѣчто въ родѣ заговора. Мой отецъ, всегда милый и добрый со мной, постоянно давалъ уклончивые отвѣты на всѣ мои вопросы и даже избѣгалъ бывать со мной. Я рѣшительно не знала, что и подумать; я теряла разсудокъ.

Но вскорѣ тайна была раскрыта. Въ одинъ прекрасный день нашъ домъ, въ которомъ, какъ я говорила уже, давно шли какія-то приготовленія, — былъ празднично убранъ, слуги одѣлись въ парадные костюмы, разослали повсюду дорогіе ковры, разставили цвѣты и вообще приготовили весь домъ для большого банкета.

Гондолы, убранныя цвѣтами, подъ звуки музыки останавливались около нашего палаццо. Мой отецъ, окруженный блестящей свитой, тоже подъѣхалъ на одной изъ гондолъ и вошелъ въ залъ, подъ руку съ молодой синьорой, одѣтой во все бѣлое, съ вѣнчальнымъ покрываломъ на головѣ. Подойдя ко мнѣ, онъ сказалъ:

— Отнынѣ она будетъ твоей матерью.

Тогда я поняла все, и изъ груди моей вырвался крикъ скорби и негодованія.

Все общество было крайне удивлено.

Красивая синьора, хотя и глядѣла на меня съ улыбкой, но сквозь эту кажущуюся доброту и ласку видна была ненависть.

Я тоже на нее смотрѣла и тотчасъ же въ ней узнала Лукрецію Гримани, которая была мнѣ всегда крайне антипатична.

Кровь прилила мнѣ къ головѣ и я вскричала:

— Вы мнѣ будете матерью?! Никогда!..

Съ этими словами я убѣжала въ мою комнату, гдѣ и проплакала цѣлый день.

III.

Сердце мое было растерзано. Видѣть постороннюю женщину въ домѣ, гдѣ жила мама, для меня было не выносимо. Я нуждалась въ ласкѣ, въ утѣшеньи, между тѣмъ, мой отецъ занимался только своей молодой супругой и, мнѣ казалась, избѣгалъ моего общества. Сначала я никакъ не могла понять такой перемѣны; но вскорѣ догадалась, что мой добрый родитель, въ глубинѣ души любящій меня, страдалъ, глядя на меня, и я служила ему какъ бы укоромъ совѣсти; моя грусть осуждала его за то, что онъ далъ мнѣ мачиху и такъ скоро забылъ мою бѣдную мать. Мнѣ еще казалось, что отецъ, влюбленный въ Гримани, боялся ласкать меня, чтобы не возбудить въ ней ревности къ покойной мамѣ, на которую я очень была похожа.

Мачиха же моя, вмѣсто того, чтобы любить меня, стараться ласкою привязать меня къ себѣ, въ чемъ, конечно, она бы успѣла, — напротивъ, была со мной холодна и сурова. Она никакъ не могла забыть моего протеста, вылетѣвшаго у меня отъ души невольно и вмѣсто того, чтобы пожалѣть бѣдную сироту, которая не могла видѣть равнодушно, что на мѣсто ея покойной матери явилась другая женщина, — показывала мнѣ презрѣніе, доходившее до ненависти. Я, конечно, платила ей тѣмъ же.

Мой отецъ былъ занятъ исключительно заботами о развлеченіи своей молодой супруги. Онъ постоянно возилъ ее на балы, маскарады и другія празднества; а я всегда оставалась одна дома съ моей нескончаемой тоской. Я начала худѣть, на моихъ щекахъ исчезъ юный румянецъ, глаза потухли и ввалились отъ слезъ; можно было серьезно безпокоиться за мое здоровье. Прислуга, глядя на меня, печально качала головой. Но болѣе всѣхъ безпокоилась обо мнѣ моя кормилица, которая любила меня, какъ свою родную дочь. Она употребляла всѣ средства, чтобы разсѣять мою грусть, и когда въ этомъ не успѣвала, плакала вмѣстѣ со мной.

Мачиха, желая во что бы то ни стало избавиться отъ меня, отравляя всю мою жизнь, старалась лишить меня этихъ послѣднихъ радостей, утѣшенія моего единственнаго друга-кормилицы.

Подъ предлогомъ, что кормилица портитъ мой характеръ, исполняя всѣ мои капризы, мачиха уговорила отца отправить ее въ деревню Марка Тривиджіано. Кормилица обняла меня въ послѣдній разъ, проливая горькія слезы. Чувствуя, что съ отъѣздомъ Терезы я вторично осиротѣю, лишусь моего единственнаго друга, я обняла ее и не хотѣла съ ней растаться. Меня силой оторвали отъ кормилицы.

Осталась я совсѣмъ одна и жизнь стала мнѣ противна.

На слѣдующій годъ мои отношенія къ мачихѣ еще болѣе ухудшились по случаю рожденія брата Виктора. Вся нѣжность и забота матери сосредоточились на сынѣ, меня она дарила холоднымъ презрѣніемъ. Ребенокъ мужского пола, плодъ новой любви и законный наслѣдникъ отца, привлекалъ вниманіе всѣхъ, для меня уже ничего не оставалось.

Но всѣ эти ласки, оказываемыя Виктору, не возбуждали во мнѣ зависти, я его любила. Чѣмъ же былъ виноватъ невинный ребенокъ въ несправедливости другихъ?

Быть можетъ, и братъ раздѣлялъ бы мои чувства, если бы могъ понимать ихъ. Помню, я разъ подкралась къ его колыбели и тихо его поцѣловала, чтобы не разбудить. Въ этомъ положеніи меня застала мачиха. Она разсердилась на меня и выгнала изъ комнаты. Этотъ поступокъ мачихи глубоко меня оскорбилъ. Какъ, думала я, меня лишаютъ права ласкаться къ брату, къ этому невинному созданію? Да за что же? По какому праву?

Я болѣе чѣмъ когда-нибудь загрустила и уже окончательно сосредоточилась въ себѣ самой.

Между тѣмъ, кругомъ меня опять начинало происходить что-то мнѣ непонятное. Слуги, глядя на меня, шептались; порой до слуха моего долетали какія-то отрывочныя слова. Всѣ смотрѣли на меня съ сожалѣніемъ.

Наконецъ, и эта тайна обнаружилась. Камеристка Анжіолетта, приставленная ко мнѣ послѣ отъѣзда Терезы, сообщила мнѣ, что меня рѣшили отдать въ монастырь, для окончанія моего воспитанія, такъ какъ свѣтская жизнь венеціанцевъ, по мнѣнію мачихи, не могла благотворно вліять на мое развитіе. Въ сущности же мотивы, побудившіе мачиху хлопотать о моемъ удаленіи въ монастырь, были другіе. Подростая, я хорошѣла, такъ, по крайней мѣрѣ, находили всѣ и изъ ребенка быстро формировалась красивая дѣвушка, именно это и безпокоило достойную супругу моего родителя, вполнѣ согласившагося съ доводами жены.

Въ виду всѣхъ этихъ обстоятельствъ, отъѣздъ мой въ монастырь былъ рѣшенъ окончательно. Эта новость меня не испугала. Напротивъ, я смотрѣла на монастырь, какъ на убѣжище, гдѣ я могла отдохнуть отъ страданій и. домашнихъ непріятностей. Я надѣялась обрѣсти миръ моей душѣ, забыть всю фальшь свѣта и уже предвкушала святую радость рая. А потому, когда отецъ поручилъ моему духовнику передать мнѣ его рѣшеніе — отдать меня въ монастырь, гдѣ должно было окончится мое воспитаніе, я приняла это рѣшеніе безъ всякаго протеста.

Впослѣдствіи я узнала, что мачиха положила окончательно оставить меня въ монастырѣ и склонить меня, постричься въ монахини.

Для этой цѣли былъ избранъ монастырь святого Захарія, гдѣ воспитывались дворянки лучшихъ фамилій Венеціи, наслаждаясь всѣми удовольствіями монастырской жизни. При томъ же въ монастырѣ св. Захарія была абатессою Гримани, родственница мачихи. Послѣдняя, какъ я узнала, просила настоятельницу склонить меня къ постриженію. Мачиха боялась, что я могу убавить состояніе ея дѣтей, взявъ изъ дома приданое, когда буду выходить замужъ.

Между тѣмъ мнѣ черезчуръ было достаточно и своего приданаго, оставленнаго мнѣ мамой. Впрочемъ, легко, быть можетъ, жадная супруга моего отца имѣла намѣреніе, въ случаѣ моего постриженія, воспользоваться и тѣмъ приданымъ, которое мнѣ оставила мама.

IV.

Наконецъ, насталъ день моего отъѣзда. Хотя я и рѣшилась вступить въ монастырь безъ особеннаго горя, тѣмъ не менѣе мнѣ жаль было растаться съ роднымъ домомъ, гдѣ прошло мое дѣтство подъ крыломъ милой мамы, гдѣ я родилась, узнала первыя радости и первое горе и гдѣ такъ много надѣялась. Мнѣ хотѣлось сказать всему этому дорогому моей души послѣднее прости.

Прежде всего, разумѣется, я пошла въ комнату мамы, гдѣ она скончалась; перецѣловала, какъ святыню, всѣ вещи, къ которымъ она прикасалась; востановила въ моей памяти дорогой мнѣ образъ покойной, горячо помолилась Богу, вышла и стала готовиться къ отъѣзду.

Отецъ со слезами меня обнялъ, старые слуги, бывшіе свидѣтели моего рожденія, прощаясь со мной, также плакали. Только одна Гримани, моя мачиха, оставалась холодною; по ея губамъ скользила улыбка торжества. Съ замираніемъ сердца, вся трепещущая, я вышла изъ отеческаго дома и въ сопровожденіи одной нашей родственницы-старушки изъ дома Коронаро сѣла въ гондолу. На душѣ у меня было тяжело, я ни о чемъ не могла думать въ этотъ торжественный моментъ моей жизни. Нашъ пріѣздъ въ монастырь, пріемъ, оказанный мнѣ абатессою, мое прощаніе съ родственницей, все это прошло будто сонъ, о которомъ не сохранилось у меня ясныхъ воспоминаній. Я помню только съ какимъ любопытствомъ разсматривали меня собравшіяся пансіонерки. Я уже сказала, что цѣлью моего вступленія въ монастырь было успокоиться душой; у подножія алтаря я искала мира моему растерзанному сердцу, въ четырнадцать лѣтъ я сдѣлалась аскетомъ. Меня не пугала суровость монастырскихъ правилъ, я съ радостью готова была ихъ принять, я хотѣла постомъ и молитвою заслужить благодать Господа, забыть мое горе и всѣ мои страданія.

Первые дни моего пребыванія въ монастырѣ были посвящены молитвѣ. Затѣмъ я стала посѣщать школу. Но уроки, тамъ преподававаемые, оказались для меня безполезными; все, чему обучали въ монастырѣ, я уже давно знала въ родительскомъ домѣ. Моя суровость и не сообщительность возбуждали удивленіе, даже восторги въ воспитателяхъ и монахиняхъ; онѣ говорили: «мы изъ нея сдѣлаемъ святую».

Не желая быть гордой, я тѣмъ не менѣе показывала всѣмъ, что ищу уединенія. Мало-по-малу къ этому привыкли и меня оставили въ покоѣ. Но развѣ могъ долго продолжаться подобный аскетизмъ въ четырнадцать лѣтъ? Когда душа имѣетъ потребность въ любви, въ ласкѣ, когда каждое слово вырывается отъ сердца, когда наши глаза, противъ воли раскрываютъ самыя интимныя наши привязанности?

Молоденькая сестра Цецилія изъ дома Фоскари, приставленная ко мнѣ въ качествѣ учительницы, не обратила вниманіе на мою несообщительность, какъ это дѣлали всѣ другія, старалась сойтись со мной, въ чемъ и успѣла. Цецилія была очень хороша собою, и года на четыре старше меня. Она мнѣ очень симпатизировала и употребляла самыя деликатныя средства, чтобы завоевать мое сердце, была со мной ласкова, предупредительна, и всѣми мѣрами старалась меня развлечь. Сначала я дичилась, потомъ стала понемногу разговаривать съ Цециліей, чѣмъ дальше, тѣмъ больше, и въ концѣ концовъ привязалась къ ней; наши свиданія устроивались ежедневно, и мы стали большими друзьями.

Проживъ нѣкоторое время въ монастырѣ, я стала обращать вниманіе на все, что меня окружало и сначала не было мною замѣчено. Я нашла, что монастырь съ его обитательницами, обычаи, господствующіе въ немъ, и жизнь, которую вели монахини, далеко не соотвѣтствовали идеалу, составленному мною дома о монастырской жизни.

Я читала жизнь сестры Терезы Санкедъ и мнѣ казалось, что всѣ монахини должны отрѣшиться отъ свѣта и посвятить себя Богу. Я думала, что въ монастырѣ должны господствовать суровость, презрѣніе къ земнымъ соблазнамъ и постоянное стремленіе къ небеснымъ радостямъ. Между тѣмъ монахини монастыря святого Захарія поступали совершенно наоборотъ. Онѣ заботились только объ удовольствіяхъ. Ихъ монастырь былъ соединеніемъ произведеній искусствъ, удобства и комфорта: громадный дворъ, длинные портики, прелестный садъ, полный цвѣтовъ и тѣнистыхъ алей; затѣмъ, кельи монахинь далеко не отличались суровостью и простотой — всѣ онѣ были убраны необыкновенно роскошно и элегантно. Вазы, статуи, большіе зеркала, самые тонкіе духи, картины, словомъ, все, что можетъ возбудить чувственность и воображеніе, было въ каждой кельѣ. Апартаменты настоятельницы абатессы были обширны, богато и чрезвычайно изящно убраны. Пріемная но роскоши, величинѣ и удобству походила болѣе на аристократическій салонъ, чѣмъ на пріемную монастыря. Потомъ я узнала, что въ нашу пріемную часто являлись дамы аристократки, элегантные кавалеры, играла музыка и все общество угощали самыми дорогими прохладительными.

Въ бесѣдѣ съ Цециліей я выразила мое удивленіе по случаю всей этой далеко не монастырской жизни. Она мнѣ отвѣчала, что тутъ ничего нѣтъ необыкновеннаго; такъ какъ монахини осуждены на вѣчное заключеніе, то надо же имъ себя развлекать, хотя чѣмъ-нибудь.

«Надо же, — говорила Цецилія, — чѣмъ-нибудь украшать свою тюрьму и дѣлать эту ужасную жизнь сносною. При томъ же, — продолжала Цецилія — мы монахини монастыря св. Захарія всѣ принадлежимъ къ лучшимъ и богатымъ дворянскимъ фамиліямъ и пріучены съ самаго дѣтства къ роскоши. Слѣдовательно, совершенно естественно, что мы продолжаемъ вести жизнь, къ которой привыкли въ родительскомъ домѣ. И если мы не въ состояніи имѣть всего того, что имѣютъ наши родные, друзья и знакомые, то мы ищемъ хотя частицу удовольствій, для того, чтобы сдѣлать нашу жизнь хотя мало-мальски пріятною».

Но эти доводы моей пріятельницы нисколько меня не убѣдили. Контрастъ былъ черезчуръ великъ между той утонченною роскошью и суровостью монастырской жизни, о которой я составила себѣ понятіе.

Вообще, я переходила отъ сюрприза къ сюрпризу. За столомъ благочестивыхъ сестеръ св. Захарія не рѣдко стали появляться самыя роскошныя кушанья и дорогія вина; постовъ никогда не соблюдали, даже и въ то время, когда надо было идти къ обѣднѣ. Монахини предавались всевозможнымъ удовольствіямъ, нисколько не заботясь о спасеніи души. Нерѣдко онѣ собирались группами, разсказывали другъ другу разныя романическія исторіи, или, которая-нибудь, взявъ мандолину, начинала пѣть соблазнительные романсы. Чрезъ прислужницъ, имѣвшихъ свободный выходъ изъ монастыря, монахини посылали письма къ знакомымъ, получали отвѣты, а нерѣдко съ ними вмѣстѣ и подарки, и вообще знали все, что происходило въ большомъ и веселомъ городѣ. Но что всего болѣе меня поражало, это туалетъ монахинь; онъ былъ черезчуръ изысканъ и далеко не согласовался съ торжественными обѣтами бѣдности, данными каждой сестрой монастыря св. Захарія. За туалетомъ монахини проводили долгіе часы, изучая передъ зеркаломъ позу, улыбку и выраженіе физіономіи. Онѣ свои длинные, лоснящіеся волосы, не скрытые подъ покрываломъ, какъ предписано уставомъ, прежде всего омывали благоуханными жидкостями, потомъ расчесывали и чрезвычайно искусно завивали вокругъ лба, въ видѣ небрежно падающихъ мелкихъ локоновъ, что производило эфектный контрастъ съ бѣлымъ покрываломъ, оттѣнявшимъ цвѣтъ волосъ. Рубашки ихъ были изъ самаго тончайшаго полотна, кругомъ обшитыя дорогими кружевами; платья изъ легкой бѣлой матеріи, граціозно обрисовывали стройный станъ; корсажи позволяли видѣть голую шею и часть груди.

Моя пріятельница Цецилія также очень тщательно занималась своимъ туалетомъ, просиживая долгіе часы передъ зеркаломъ, вмѣсто того, чтобы исполнять строгіе каноны, предписывающіе простоту всѣмъ монахинямъ, посвятившимъ себя Богу. Поэтому поводу я также не могла не выразить Цециліи моего удивленія.

— Мы еще не похоронены заживо — отвѣчала мнѣ она, — къ намъ ѣздятъ много посѣтителей; зачѣмъ же ихъ пугать. Красота есть даръ, данный намъ Богомъ, ее не слѣдуетъ скрывать. То же самое мнѣ говоритъ и мой духовникъ.

— А! у тебя есть духовникъ, — вскричала я, — и онъ вмѣсто того, чтобы уничтожать въ тебѣ тщеславіе, поощряетъ его!

— Однако, онъ знаменитъ, какъ ученый теологъ.

— Молодой?

— Нѣтъ, старикъ; очень добрый и снисходительный; онъ совсѣмъ не такой фанатикъ, какъ всѣ эти попы, которые точатъ тебя за всякіе пустяки. Онъ всегда улыбается, снисходитъ къ слабостямъ молодости и никогда не скупится на отпущенія (assoluzine). Я бы тебѣ совѣтывала взять его себѣ въ духовники. Его зовутъ отецъ Анзельмо.

Я была еще очень молода, но никакъ не могла понять эту снисходительность духовника, поощряющаго грѣховныя наклонности въ моей пріятельницѣ. Мои чувства, разумѣется, я передала Цециліи.

— Сейчасъ видно, что ты еще новенькая (novizia), — отвѣчала она мнѣ съ хохотомъ, — исповѣдь отца Анзельмо опасна для моего здоровья потому, что онъ слишкомъ снисходителенъ. Если бы ты знала… Есть множество духовниковъ несравненно болѣе вредныхъ для спасенія души. Но довольно объ этомъ: болѣе тебѣ я ничего не могу сказать. Мой духовникъ, по крайней мѣрѣ, старикъ. Онъ мнѣ никогда не говорилъ ничего не относящагося къ религіи и милосердію.

— Какъ, развѣ есть и такіе, которые говорятъ о другомъ? — вскричала я.

— Оставимъ этотъ разговоръ. Пока я тебѣ ничего болѣе не могу сказать.

V.

Я все-таки никакъ не могла привыкнуть къ тому, что меня окружало и что я слышала отъ сестры Цециліи. Я не могла перенести равнодушно моего разочарованія. Жизнь монахинь, полная комфорта, вѣтренности, кокетства, — возмущала мою юную душу. Ради покаянія, я съ восторгомъ готова была перенести всевозможныя истязанія: посты, бдѣніе, власяницу, бичеваніе, все, что умерщвляетъ плоть, но то, что я видѣла, меня глубоко возмущало; эта дорога въ рай, усланная роскошными коврами, эта жизнь, полная утонченной роскоши, была для меня противна, невыносима.

Каждый день я наталкивалась на самыя возмутительныя вещи. Разъ я зашла въ келью сестры Цециліи; на ея элегантномъ рабочемъ столикѣ, между прочими вещами, лежали и раскрытыя книги. Я стала ихъ разсматривать. Одна изъ книгъ была «Храмъ Богородицы», другая «Подражаніе Христу» въ страстную недѣлю и около этихъ священныхъ книгъ лежали: сонеты Петрарки и нѣсколько частей Аріосто.

— Какими судьбами эти книги попали къ тебѣ? — спросила я.

— Поэзія, моя милая, — отвѣчала мнѣ пріятельница, — что же можетъ быть прелестнѣе поэзіи?

— Я понимаю, но мнѣ говорили, что поэты воспѣваютъ любовь.

— А потому, — отвѣчала мнѣ сестра Цецилія съ какимъ-то сладострастнымъ утомленіемъ (languore vollutuoso), котораго прежде я въ ней не замѣчала, — если намъ не суждено пользоваться земной любовью со всей ея опьяняющей реальностью (realta inebbriante), то мы хотя въ книгахъ будемъ искать поэтическіе образы, которымъ и дѣлаемъ глазки. Прелестнѣе поэзіи ничего и быть не можетъ, вѣрь мнѣ.

— Но развѣ ты не находишь опаснымъ такое чтеніе? Эти поэтическіе образы могутъ возбудить молодую фантазію. Развѣ ты не боишься соблазна?

— Я тебѣ уже сказала, что въ нашемъ грустномъ положеніи монахинь, естественно прибѣгать къ подобнымъ развлеченіямъ.

На этомъ кончился нашъ разговоръ, послужившій матеріаломъ для моихъ размышленій.

Одинъ разъ, ночью, я была пробуждена звуками прелестной музыки, раздававшейся съ канала, прилегавшаго къ монастырю, — это были скрипка и флейта. Инструменты точно пѣли жалобно, нѣжно, пріятно, о чемъ-то молили, потомъ мольба перешла въ страсть, неудержимую, жгучую, какъ огонь. Мнѣ хотя еще и не были извѣстны страсти людей, но эта музыка заставила меня предчувствовать ихъ; я уже начинала догадываться. Мое сердце усиленно билось; я страдала и наслаждалась въ одно и то же время; я хотѣла, чтобы эта музыка никогда не прекращалась и чтобы она тотчасъ же смолкла. Когда музыка перестала играть и все погрузилось въ обычную тишину, мнѣ казалось, будто я еще слышу эти страстныя ноты флейты, проникающія прямо въ сердце.

Я не могла заснуть цѣлую ночь.

Почему эта чудная музыка сдѣлала на меня такое впечатлѣніе? — спрашивала я себя. И мнѣ казалось, что во мнѣ пробудила музыка воображеніе, слухъ женщины. Это была, конечно, не первая пѣснь любви, которую я слышала, но именно теперь поняла ее, когда я вступила въ тотъ періодъ жизни, когда является способность и даже потребность чувства любви. Вотъ почему на меня такъ подѣйствовали страстныя ноты, полныя любовнаго томленія, сердце мое забилось, я была взволнована и почувствовала себя въ новомъ мірѣ.

Утромъ я просила сестру Цецилію объяснить мнѣ, что значила эта ночная музыка?

— И ты также слышала? — сказала она мнѣ. — Какая прелестная музыка, правда? Это была серенада.

— Серенада! Для какой-нибудь молоденькой синьорины, которая, вѣроятно, живетъ тутъ гдѣ-нибудь поблизости.

— Поблизости? Да нѣтъ же, для той, которая живетъ здѣсь въ монастырѣ.

— Здѣсь, ты говоришь? Въ монастырѣ?

— Ну, да, серенаду устроили для одной изъ нашихъ сестеръ.

— Какъ серенада монахинѣ?

— Что тебя удивляетъ? Развѣ мы не имѣемъ поклонниковъ?

— Нѣтъ, ты шутишь, конечно.

— Да нѣтъ же, моя дорогая, я нисколько не шучу. Я даже знаю, для кого была эта серенада.

— Для кого?

— Для сестры Гортензіи, — отвѣчала Цецилія, понизивъ голосъ, — для этой жеманницы, которая совсѣмъ не хороша… Что ты на это скажешь?

— Нѣтъ, она мнѣ нравится…

— Она изъ себя корчитъ такую святошу. Если ты посмотришь на нее попристальнѣе, ты увидишь, что Гортензія не имѣетъ ничего необыкновеннаго. Между тѣмъ ея обожатель одинъ изъ лучшихъ кавалеровъ; онъ готовъ отдать все, чтобы заслужить взаимность. Надо быть истиннымъ монакиномъ (monachino), чтобы вытворять подобныя вещи.

— Монакиномъ ты говоришь, что это слово означаетъ?

— Развѣ ты не знаешь? Монакини — это молодые люди, дворяне, посвятившіе себя монахинямъ. Всѣ они очень богаты, элегантны и постоянно разъѣзжаютъ по женскимъ монастырямъ, — всегда являются съ рекомендательными письмами къ абатессѣ и пріору. Ихъ принимаютъ съ особенной честью въ парляторіяхъ (пріемный залъ), гдѣ они знакомятся съ молоденькими монахинями, которымъ впослѣдствіи посылаютъ подарки, цвѣты, стихи, записочки. Неужели ты не знала этого обычая?

— Нѣтъ, не знала.

— Да, этотъ обычай дѣлаетъ нѣсколько сноснымъ наше затворничество. Монакини вообще отличаются своей любезностью и угодливостью намъ. Когда понравится которому-нибудь изъ нихъ монахиня, начинаются ухаживанія, нѣжныя демонстраціи, очень деликатныя услуги и т. д., въ родѣ сегодняшней ночной серенады.

— Значитъ, серенада прошедшей ночи?..

— Серенада любви.

— Монахинѣ?

— Да, монахинѣ.

— О, по моему это грандіозное уродство!

— Полно, пожалуйста! — вскричала Цецилія какъ-то странно улыбаясь, — ты, повѣрь, сама будешь такая же, когда привыкнешь къ монастырской жизни.

— О, нѣтъ, нѣтъ, къ такой жизни я никогда не привыкну, — прошептала я.

Жизнь монастырская для меня положительно не годилась; я въ этомъ убѣждалась все болѣе и болѣе.

Если я не желаю отстать отъ свѣтскихъ удовольствій, то для меня самое лучшее покинуть монастырь и возвратиться въ домъ отца. Я могу выйти замужъ и избавиться отъ мачихи. Тогда я могу вести свѣтскую жизнь открыто, при солнечномъ свѣтѣ, безъ лицемѣрія.

Если я хотѣла вступить въ монастырь, то единственно для того, чтобы посвятить себя Богу; но то, что я здѣсь встрѣтила, наполняетъ ужасомъ мою душу, и я не вижу надобности лишать себя свободы.

Рѣшившись написать отцу о моемъ неизмѣнномъ желаніи покинуть монастырь, я продолжала наблюдать за всѣмъ, что кругомъ меня дѣлалось и постоянно находила что-нибудь новое, разоблачавшее въ моихъ глазахъ интимную жизнь монастыря.

Одинъ разъ послушница Бенедикта (conversa), возвратившись изъ города, подала сестрѣ Гортензіи записочку, на которую она, взявъ, посмотрѣла, потомъ поцѣловала ее и спрятала на груди. Вскорѣ Гортензія ушла въ свою келью, вѣроятно для того, чтобы на свободѣ прочесть полученную записку.

Въ тотъ же вечеръ, она сошла въ залъ перваго этажа и чрезъ растворенное окно, разговаривала съ какимъ-то синьоромъ, стоявшимъ на улицѣ. Въ послѣднемъ легко было узнать любовника Гортензіи, писавшаго къ ней чрезъ послушницу Бенедикту и назначавшаго ей свиданіе.

Мои впечатлѣнія по поводу видѣннаго, я, разумѣется, поспѣшила сообщить моей пріятельницѣ, сестрѣ Цециліи.

— Что же тутъ удивительнаго? — отвѣчала она мнѣ, — подобные романы были и будутъ въ монастыряхъ. Не забывай, что большая часть изъ насъ даютъ обѣды, не по убѣжденію, а принужденныя силой, а потому и не обязаны исполнять обѣщанія.

— И онѣ не боятся ада?

— Адъ! — вскричала, смѣясь, Цецилія, — и ты думаешь, что мы въ него вѣримъ?

— А развѣ сомнѣваетесь? Ну, тогда вы еретички.

— Знаешь, дорогая, что я тебѣ скажу, — живо возразила мнѣ Цецилія, — есть много теологовъ, отвергающихъ существованіе ада. Они говорятъ, что Господь Богъ черезчуръ милосердъ для того, чтобы подвергать вѣчному мученію существо, созданное по Его подобію, и что адскія муки выдуманы какъ страшилища для того, чтобы удержать людей отъ грѣховъ.

— Ты меня поражаешь!

— Затѣмъ извѣстно, что раскаяніе въ послѣднюю минуту жизни избавляетъ отъ адскихъ мукъ.

— А если не будетъ времени?

— О, въ этомъ отношеніи можно быть совершенно покойной, надо только дѣлать такъ, какъ я дѣлаю: каждое утро читать три раза «Ave Maria» и каждую субботу зажигать лампаду передъ ея святымъ образомъ. Поступая такъ, можно быть увѣренной, что Пресвятая Дѣва будетъ присутствовать при кончинѣ и дастъ всѣ средства спасти душу. Такъ мнѣ совѣтовалъ и мой духовникъ…

Болѣе я уже не обращала вниманія на слова пріятельницы, монастырскій романъ мнѣ представлялся такимъ невѣроятнымъ, безнравственнымъ абсурдомъ. Въ моей юной головѣ понятіе о любви сложилось только при условіи замужства, другой любви я не могла допустить.

— А такъ какъ для монахинь замужество невозможно, то какой же результатъ можетъ быть изъ любви? — наивно спросила я сестру Цецилію.

До сихъ поръ мое невѣжество вызывало улыбку на уста моей пріятельницы, но этотъ послѣдній мой вопросъ воодушевилъ ее.

— Правда, — отвѣтила она, — наши романы кратковременны и никогда не закончены. Мы не можемъ наслаждаться этимъ земнымъ раемъ — ласкать нашихъ дѣтей, съ восторгомъ видѣть въ нихъ живые плоды нашей любви. Мы лишены этого блаженства, даннаго Богомъ двумъ любящимъ существамъ. Но за то сколько поэзіи въ нашихъ романахъ! Запертыя въ четырехъ стѣнахъ на всю жизнь, съ какимъ высокимъ наслажденіемъ мы умѣемъ пользоваться минутами нашей кратковременной любви! Дознано, что женщины, живущія въ свѣтѣ, не могутъ любить такъ, какъ любимъ мы, принявшія отреченіе. Любовь наша идеальная, мы не можемъ дать свободу нашей страсти. Эти вѣчныя препятствія образуютъ пламя, которое, правда, насъ сжигаетъ; но въ этихъ мукахъ мы находимъ высшую прелесть.

Такъ говорила сестра Цецилія, глаза ея горѣли, румянецъ выступилъ на щекахъ. Этотъ энтузіазмъ моей пріятельницы служилъ яснымъ доказательствомъ, что и ей хорошо были извѣстны всѣ муки и наслажденія монастырской любви.

— Наконецъ, — продолжала она, — эта таинственность, постоянныя опасности, препятствія, еще болѣе разжигаютъ пламя любви. Свѣтской дѣвушкѣ ея родные, женихъ, окружающіе, говорятъ открыто о любви, о замужествѣ, тогда какъ мы должны таить нашу страсть, пожирающую нашу душу и тѣло до полнаго забвенія всего земнаго и небеснаго!

Хотя сестра Цецилія и нарисовала самыми яркими красками поэтическую картину монастырской любви, но я вовсе не имѣла охоты испытать это блаженство; напротивъ, меня пугала мысль, что если я останусь въ монастырѣ, то, быть можетъ, и во мнѣ явится желаніе попробовать запретнаго плода.

Не смотря на мою юность и на то, что тайны сердца мнѣ еще не были извѣстны, я понимала, что эти романы безъ цѣли, не имѣющіе подъ собой законной почвы, могутъ временно опьянять и доставить нѣкоторое удовольствіе, но за то послѣдствія ихъ всегда ведутъ къ несчастью.

Такимъ образомъ, во мнѣ все болѣе и болѣе созрѣвала рѣшимость оставить монастырь и чѣмъ скорѣе тѣмъ лучше. Я написала моему отцу, не объясняя главнаго мотива, что убѣдилась въ моей неспособности быть хорошей монахиней и что затворническая жизнь создана не для меня. Мой родитель, какъ было видно, желалъ меня запереть въ монастырь навсегда въ угоду своей супруги, и просилъ хорошо подумать, поближе присмотрѣться къ монастырской жизни, не спѣшить рѣшеніемъ. Вообще, онъ хотѣлъ меня убѣдить въ противномъ; я настаивала на моемъ желаніи покинуть монастырь, говорила, что уже приглядѣлась ко всему и хорошо обдумала мое рѣшеніе; а потому, прибавила я, въ концѣ письма, — если вы меня любите, мой дорогой папа, возьмите меня скорѣе изъ монастыря.

VI.

Нѣсколько недѣль спустя, ко мнѣ въ келью вошла Цецилія радостная, сіяющая.

— Знаешь новость? — сказала она мнѣ, — сегодня нашъ монастырь посѣтятъ монакины. Все дворяне съ материка, они пріѣдутъ въ Венецію съ рекомендательными письмами отъ епископовъ: Падуи, Удино и Тревизо. Имъ открытъ свободный входъ во всѣ монастыри, они уже были въ доминиканскомъ и капуцынскомъ, сегодня придутъ къ намъ; абатесса очень озабочена приготовленіемъ разныхъ прохладительныхъ напитковъ и убранствомъ апартаментовъ, вообще всѣмъ, что касается пріема почетныхъ гостей. Теперь она составляетъ списокъ монахинь, которыя должны съ нею вмѣстѣ встрѣтить монакиновъ. Выбраны самыя красивыя и граціозныя; какъ я слышала, и меня не исключили изъ этого списка,

— Ты, кажется, очень довольна!

— Конечно, подобный выборъ дѣлаетъ мнѣ честь, которой я могу гордиться; а удовольствіе-то? Ты себѣ представить не можешь, какіе милые эти монакины, какъ они галантны, услужливы. Еслибы ты ихъ видѣла, ты бы согласилась со мной.

— Ты думаешь?

— Я въ этомъ убѣждена… Постой, мнѣ пришла. въ голову удивительная мысль…

— Какая?

— Надо тебѣ знать, что воспитанницамъ запрещено присутствовать при подобныхъ пріемахъ. Но мать абатесса меня очень любитъ, я, быть можетъ, выпрошу у нея позволенія для тебя. Ты можешь присутствовать при церемоніи, стоя позади монахинь, незамѣченная… Сію минуту бѣгу…

— Погоди, мнѣ не надо; для меня все равно, — говорила я Цециліи, желая ее удержать.

Но послѣднее было сдѣлать очень трудно. Моя пріятельница, какъ вѣтеръ, понеслась.

Скоро она возвратилась и, вся сіяющая, объявила мнѣ, что ей удалось получить отъ абатессы позволеніе для меня. Цецилія торжественно мнѣ сообщила объ этомъ, точно она мнѣ доставляла самое высшее благо въ мірѣ.

Сначала я была совершенно равнодушна къ предстоящему спектаклю, но потомъ во мнѣ возбудилось любопытство, и я также стала съ нетерпѣніемъ ждать пріѣзда монакиновъ.

Слѣдуя совѣтамъ Цециліи, я надѣла мое простенькое платье, и, когда она пришла ко мнѣ проводить на мѣсто, я почувствовала нѣкоторое волненіе: сердце мое билось и руки дрожали. Невѣрными шагами я шла по корридору, чувствуя горловую спазму. Когда же я увидала всѣхъ монахинь, собравшихся въ парадной пріемной для встрѣчи почетныхъ гостей, я еще болѣе сконфузилась, но стала на мѣсто, указанное мнѣ Цециліей. Хотя я была и позади всѣхъ, но прекрасно могла видѣть монакиновъ, а также и они меня не могли не замѣтить.

Моя пріятельница сказала совершенную правду. Всѣ монакины были дѣйствительно очень красивые и изящные молодые люди. Они очень любезно отвѣчали на привѣтствія монахинь, говорили имъ комплименты, въ самой почтительной формѣ, глаза ихъ были полны энтузіазма, льстившаго самолюбію красивыхъ затворницъ. Послѣднія, разумѣется, не относились равнодушно къ любезностямъ блестящихъ кавалеровъ, краснѣли, опускали глазки, и ихъ молодыя сердца били тревогу. Но я не могла наблюдать за всѣми этими нѣжными взглядами, улыбками, обмѣномъ комплиментовъ и т. д., потому что при самомъ началѣ церемоніи все мое вниманіе было обращено на одного изъ кавалеровъ, стоявшаго въ сторонѣ отъ всѣхъ. Это былъ юноша лѣтъ двадцати, красиво сложенный, съ блѣднымъ лицомъ, брюнетъ, съ черными блестящими глазами. Испанскій костюмъ изъ чернаго бархата прекрасно обрисовывалъ его красивый и гибкій станъ. Серьезное выраженіе его лица странно противорѣчило его юношеской свѣжести. Если я его тотчасъ же отличила отъ всѣхъ, то и онъ также меня замѣтилъ и, какъ мнѣ показалось, я возбудила въ немъ чувство симпатіи. Его черные глаза были пристально устремлены на меня, такъ что я должна была отвернуться; но, не смотря на это, я чувствовала его взглядъ. Иногда, противъ моей воли, я смотрѣла на него и наши глаза встрѣчались. Въ эти минуты я ощущала невыразимый трепетъ, была лишена способности сдѣлать малѣйшее движеніе, сойти съ мѣста, точно была пригвождена къ полу. Красивый юноша также какъ и я стоялъ позади всѣхъ, мы не могли перемолвиться словомъ, но эти нѣмые переговоры глазами были краснорѣчивѣе всякихъ объясненій и комплиментовъ. Казалось, мы съ нимъ составляли одно лицо, одну мысль, одно желаніе, одно чувство.

Послѣ угощенія прохладительными напитками, новаго обмѣна комплиментовъ, любезностей и пожеланій, монакины уѣхали. мнѣ почему-то захотѣлось быть одной и я отправилась въ садъ. Красавецъ-юноша не выходилъ у меня изъ головы; мнѣ казалось, онъ долженъ былъ сохранить обо мнѣ воспоминаніе; потомъ фантазія моя пошла далѣе. Интересный юноша влюбляется въ меня, дѣлаетъ предложеніе, мы вѣнчаемся и уходимъ изъ отцовскаго дома.

Какія быстрыя крылья у юной фантазіи!

Эти надежды, эти мечты, не имѣли тѣни основанія; между тѣмъ, мнѣ онѣ казались вполнѣ осуществимы.

VII.

Прошелъ мѣсяцъ. Монакины, посѣтившіе нашъ монастырь, по обыкновенію прислали монахинямъ письма, полныя любезностей, стихи, букеты цвѣтовъ, благовонныя косметики и т. п. Я также ожидала письма или подарка отъ юноши, заинтересовавшаго меня и, какъ мнѣ показалось, обратившаго вниманіе исключительно на меня. Но, увы! разочарованіе мое было полное. Я не получила ни подарка, ни письма, словомъ, ничего, что бы служило доказательствомъ его воспоминанія обо мнѣ.

Это разочарованіе было причиной моей серьезной грусти. Мнѣ хотѣлось забыть вѣтренника, но не думать о немъ я не могла; красивый образъ юноши живо рисовался въ моемъ воображеніи.

Сестра Цецилія безпрестанно спрашивала меня, что со мною, почему я такъ грустна; но я всегда отказывалась объяснить ей. Мнѣ было совѣстно этого дѣтскаго чувства, я боялась его высказать и была увѣрена, что Цецилія меня осмѣетъ. Причину моей грусти объясняла скукой затворнической жизни и медленностью отца, который до сихъ поръ не беретъ меня изъ монастыря. Сестра Цецилія, глядя на меня, говорила:

— Ты права, Біанка, совершенно права.

Потомъ, нѣсколько подумавъ, прибавляла, меланхолически улыбаясь:

— А впрочемъ, и монастырская жизнь имѣетъ свои прелести

Сначала я не придала никакого значенія этимъ словамъ моей пріятельницы и лишь впослѣдствіи поняла ихъ смыслъ.

По прошествіи нѣкотораго времени мнѣ случилось видѣть то, чего я никакъ не могла ожидать. Было около часу ночи, по случаю кануна праздника, мы всѣ были собраны въ залъ и слушали чтеніе священнаго писанія. Чувствуя себя утомленной, я просила отпустить меня спать. Получивъ разрѣшеніе, я отправилась въ спальню. Для того, чтобы попасть туда, мнѣ надо было пройти нѣсколько портиковъ, дворовъ и лѣстницъ. Повсюду было темно и безлюдно; лишь нѣкоторые углы слабо освѣщались блѣдными лучами мѣсяца. Мнѣ невольно становилось жутко. Въ монастырѣ каждый день разсказывались страшныя исторіи, какъ по ночамъ бродятъ привидѣнія, души умершихъ и т. п. Я не была суевѣрна и не вѣрила всѣмъ этимъ сказкамъ; тѣмъ не менѣе, разсказы эти до извѣстной степени вліяли на мое юное воображеніе. Призвавъ на помощь разумъ, я смѣло шла впередъ, не обращая вниманія на таинственныя тѣни и лучи мѣсяца, въ иныхъ мѣстахъ принимавшія какія-то фантастическія формы. Мнѣ надо было пройти небольшой дворикъ, прилегавшій къ монастырской стѣнѣ. Едва я сдѣлала шагъ по этому дворику, какъ въ ужасѣ остановилась и замерла на мѣстѣ. Противъ меня, около стѣны, стояла женщина, вся въ бѣломъ. Ея фигура, освѣщенная луной, казалась мнѣ привидѣніемъ. Я хотѣла бѣжать назадъ, но не имѣла силъ, мои ноги не двигались, колѣна дрожали. Страхъ сковалъ мои члены; я стояла неподвижно на мѣстѣ, какъ мраморная статуя. Между тѣмъ, бѣлое привидѣніе подошло къ старой, давно упраздненной калиткѣ, вынуло изъ кармана ключъ и отперло ее; калитка отворилась и показалась фигура мужчины въ круглой шляпѣ, тщательно закутаннаго въ плащъ. Не смотря на темноту, мнѣ удалось разглядѣть его: онъ былъ молодъ и строенъ. Мнимое привидѣніе заперло калитку, взяло подъ руку мужчину и исчезло съ нимъ въ одной изъ комнатъ нижняго этажа, на противоположномъ концѣ двора.

Я, конечно, поняла въ чемъ дѣло. Здѣсь не могло быть и рѣчи о сверхъестественномъ явленіи; двое людей, которыхъ я только-что видѣла своими собственными глазами, были живые существа, это не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію. Страхъ мой, конечно, моментально исчезъ, и я начала обдумывать этотъ странный случай. До этого дня я не могла себѣ представить, чтобы смѣлость монахинь доходила до такихъ размѣровъ; привести любовника въ монастырь, мнѣ казалось положительно невозможнымъ. На слѣдующій день я не могла удержаться, чтобы не сообщить моихъ впечатлѣній сестрѣ Цециліи.

Едва я произнесла нѣсколько словъ о томъ, что видѣла ночью, какъ моя пріятельница поблѣднѣла, затряслась и съ ужасомъ проговорила:

— Молчи… молчи, или, по крайней мѣрѣ, говори тише. Значитъ, ты меня открыла, когда… а я-то воображала, что приняла всѣ предосторожности? Боже великій, что если бы это была не ты, а другая! Надѣюсь, ты не выдашь меня, сохранишь мою тайну, неправда ли?

Я была поражена. Сестра Цецилія выдала сама свою тайну. Ночью я ее не узнала и была убѣждена, что это не она, а кто-нибудь другая; иначе я, конечно, не говорила бы съ ней такъ откровенно. Но она не выдержала, вообразивъ, что я ее узнала и тайна была открыта. Я оставила ее въ этомъ заблужденіи и поклялась никому не разсказывать о томъ, что видѣла.

— Могу себѣ представить, какого ты будешь мнѣнія обо мнѣ! — сказала сестра Цецилія, послѣ краткаго молчанія, — но еслибы ты могла понять какая непреодолимая сила въ этой запретной любви, какъ не замѣтно она вкрадывается въ сердце и охватываетъ все наше существо!.. Какъ мало-по-малу мы переходимъ отъ самыхъ невинныхъ дѣйствій къ сумасшествію и страшному неблагоразумію!

Затѣмъ сестра Цецилія стала уже съ полной откровенностью посвящать меня въ тайны монастырскихъ романовъ. Предо мной она раскрыла соблазнительную картину, поразившую мое разгоряченное воображеніе. Романы въ монастыряхъ, — говорила она мнѣ, — устроиваются такимъ образомъ. Сначала дѣлаютъ другъ другу влюбленные глазки, говорятъ комплименты при свиданіи въ пріемной, такъ вспыхиваетъ первое пламя. Потомъ влюбленный находитъ случай передать предмету своего обожанія письмо самаго страстнаго содержанія, устроиваетъ серенады и, наконецъ, добивается свиданія. Первый разъ оно всегда бываетъ около окна, а потомъ уже въ стѣнахъ монастыря. Выли монахини, обладавшія изумительной смѣлостью. Нѣкоторыя изъ нихъ уходили изъ монастыря на цѣлую ночь, отпирая калитки фальшивымъ ключемъ, врученнымъ имъ ихъ любовниками. Многія подъ маской во время карнавала катались на гондолахъ, гуляли на площади св. Марка, посѣщали театры и, вообще, принимали участіе во всѣхъ публичныхъ удовольствіяхъ.

Часто бывали и скандалы, доходившіе до процессовъ. Но правительство всегда старалось погасить такія дѣла, не желая компрометировать аристократическія фамиліи, къ которымъ принадлежали виновныя монахини.

Всѣ эти открытія побуждали меня настойчивѣе просить отца поскорѣе взять меня изъ монастыря. Если любовь есть назначеніе женщины, — разсуждала я, — къ чему же лицемѣрить и маскировать передъ свѣтомъ это естественное чувство? Къ чему профанировать святость алтаря? Но родитель, не смотря на мои частыя просьбы, откладывалъ мой выходъ изъ монастыря подъ разными предлогами. То онъ мнѣ писалъ, что я еще черезчуръ молода и мое воспитаніе не окончено; то сезонъ не благопріятствовалъ моему выходу и т. п. безъ конца. Такимъ образомъ, отецъ могъ отдалить на неопредѣленное время часъ моего избавленія, и я могла разсчитывать никогда не выйти изъ монастыря, если бы не случился фактъ, побудившій его, наконецъ, немедленно исполнить мою просьбу.

Самая красивая и граціозная монахиня монастыря св. Захарія была Гортензія, изъ дома Барбариго, та самая особа, въ честь которой устроивалась серенада, о чемъ я выше говорила. Гортензія была прелестное созданіе: добра, великодушна, умна и совершенная красавица. Характеръ ея былъ очень живой и веселый. Но съ нѣкоторыхъ поръ она начала задумываться, избѣгать всѣхъ, даже и меня, не смотря на то, что я съ ней очень подружилась; лицо ея блѣднѣло, походка становилась слабою. Въ одно прекрасное утро сестра Гортензія не явилась въ общій залъ. Сказали, что она больна. Потомъ распространился слухъ, что сестры Гортензіи уже нѣтъ въ монастырѣ. Но вскорѣ объ этомъ перестали говорить, напротивъ, утверждали, что Гортензія въ монастырѣ, но что не выходитъ изъ своей кельи по случаю тяжкой болѣзни. Затѣмъ объявили, что больная безнадеждна, что съ ней уже агонія, наконецъ, будто бы сестра Гортензія умерла. Всѣ эти слухи очень быстро смѣнялись одинъ другимъ.

Въ комнату больной никто не входилъ, кромѣ абатессы и духовника. Только они одни были во время ея болѣзни и когда Гортензія умерла, положили ее въ гробъ, который тутъ же сами и заколотили. Потомъ гробъ былъ вынесенъ въ церковь, убранную въ трауръ, отслужена заупокойная обѣдня, покойницу опустили въ могилу на монастырскомъ кладбищѣ.

Обо всѣхъ этихъ тайнахъ монахини разсказывали другъ другу разныя разности одна другой не сообразнѣе; никто изъ обитательницъ монастыря не хотѣлъ вѣрить, что сестра Гортензія умерла. Начали дѣлать справки внѣ монастыря, и вотъ что мнѣ передала сестра Цецилія.

Несчастная Гортензія забеременѣла и, конечно, пришла въ ужасъ, зная хорошо, какое страшное наказаніе ее ожидаетъ, если будетъ открыто ея положеніе, она трепетала ежеминутно. Посовѣтовавшись съ своимъ любовникомъ, графомъ Орсениго изъ Падуи, она рѣшилась бѣжать изъ монастыря. Ночью Орсениго подъѣхалъ на гондолѣ къ монастырю; сестра Гортензія вышла въ одну изъ калитокъ, выходившихъ на каналъ. Гондола съ любовниками быстро понеслась по каналамъ, какъ вдругъ въ одномъ мѣстѣ большая барка въ вооруженными людьми перерѣзала ей дорогу. То были инквизиторы, которымъ шпіоны дали знать о намѣреніи сестры Гортензіи бѣжать изъ монастыря. Положеніе было страшное, безвыходное. Попастся въ руки инквизиторовъ бѣглой и беременной монахинѣ, значило идти на самыя невыносимыя пытки и подвергнуться наказанію хуже смерти. Все это вмигъ сообразила Гортензія, обняла горячо своего друга, сказала ему послѣднее прости и бросилась въ волны. Инквизиторы вытащили ее изъ воды уже мертвую. Графъ Орсениго былъ арестованъ и запертъ въ инквизиціонную тюрьму, а несчастная монахиня Гортензія похоронена гдѣ-то за оградой кладбища. Такимъ образомъ стало ясно, что мать абатесса и благочестивый духовникъ продѣлали самую гнусную комедію. Гробъ, заколоченный ими и вынесенный въ церковь, былъ пустъ и не смотря на это была отслужена заупокойная обѣдня и совершены похороны. Всѣмъ обитательницамъ монастыря стали извѣстны эти подробности. Не смотря на таинственность святой инквизиціи и монастырскаго начальства по городу разнеслась эта вѣсть, публика узнала, что сестра Гортензія исчезла изъ монастыря св. Захарія и не возвратилась туда ни живая, ни мертвая, и что въ монастырской церкви продѣлали недостойную комедію съ пустымъ гробомъ. Скандалъ былъ громкій, о которомъ узналъ и мой родитель и, наконецъ, взялъ меня изъ монастыря.

Сбылось мое пламенное желаніе: двери тюрьмы, наконецъ, растворились передо мной; я оставляла монастырь, куда вступила желая обрѣсти покой моей души, встрѣтивъ тамъ массу вопіющихъ фактовъ, окончательно разочаровавшихъ меня. Жаль мнѣ было оставлять въ этомъ адскомъ мѣстѣ моего дорогого друга Цецилію. Я со слезами обняла ее и мы разстались навсегда.

VIII.

Возвратившись домой, я, къ моему изумленію, нашла большую перемѣну въ мачихѣ. Я не могу сказать, чтобы она меня любила, но обращеніе ея со мной уже не было такъ грубо, какъ прежде. Она стала заниматься моимъ туалетомъ и нерѣдко брала меня съ собой въ гости и на праздники.

Изъ поведенія мачихи и нѣкоторыхъ словъ отца, я увидѣла ясно, что меня хотятъ выдать замужъ для того, чтобы выпроводить изъ дома, такъ какъ проектъ запереть меня на всю жизнь въ монастырь не удался.

Ко мнѣ была назначена въ качествѣ камеристки нѣкто Маріетта, жена Джіороламо, лодочника палаццо (barcarole di casa). Эта женщина меня очень полюбила. Она мнѣ сообщала все, что слышала обо мнѣ отъ другихъ слугъ. Она всегда знала напередъ куда меня повезутъ, какого жениха мнѣ представятъ, какъ я буду одѣта и т. п.

Мнѣ дѣйствительно много представляли жениховъ, но они не возбуждали во мнѣ ни малѣйшей симпатіи. Всѣ мои думы были поглощены воспоминаніемъ о молодомъ, интересномъ monachino, котораго я видѣла въ пріемной монастыря св. Захарія. Съ тѣхъ поръ я его не встрѣчала, но мнѣ почему-то казалось, что мы не должны быть потеряны другъ для друга. Я желала, чтобы этотъ прекрасный юноша и никто другой просилъ моей руки. Я была увѣрена, что только онъ одинъ можетъ составить мое счастье.

Эта была мечта юной, непрактичной дѣвочки, но я никакъ не могла избавиться отъ этой мечты. Быть можетъ, она и была причиной моего равнодушія къ другимъ кавалерамъ.

При моей мачихѣ состоялъ пажомъ нѣкто Анзолетто. Отецъ и его супруга, считая пажа ребенкомъ, никогда его не стѣснялись и свободно дѣлали на мой счетъ разныя предположенія. Между тѣмъ моя камеристка Маріетта съумѣла снискать расположеніе Анзолетто, который ей все передавалъ, что говорили обо мнѣ отецъ и мачиха. Такимъ образомъ, я узнала, что графъ Зуліанъ дель Кадоре проситъ моей руки для своего молодого сына, того самаго юноши, которымъ я заинтересовалась въ монастырѣ. Можно себѣ представить мою радость! Оказалось, что молодой человѣкъ былъ также не равнодушенъ ко мнѣ и, узнавъ кто я, просилъ чрезъ своего отца моей руки. Мечты мои сбывались, я была увѣрена, что мой монастырскій герой сдѣлаетъ меня счастливѣйшей изъ женщинъ.

Но увы! радость моя была слишкомъ кратковременна. Мачиха увѣрила отца, что породниться съ дворяниномъ материка было бы не достойно нашего дома. Отецъ, безусловно вѣрившій своей женѣ, согласился съ ней и графу отказали.

Отказъ былъ сдѣланъ въ самой оскорбительной формѣ и на возобновленіе предложенія не оставалось никакой надежды. Я была въ отчаяніи. Счастье прошло такъ близко около меня. И все это надѣлалъ мой злой геній мачиха!

Между тѣмъ меня продолжали вывозить въ общество и пріискивать мнѣ жениха изъ венеціанской аристократіи. Въ поклонникахъ недостатка не было. За мной давали хорошее приданое и всѣ находили меня очень красивою. Мнѣ безпрестанно дѣлали предложенія, но я отказывала. Къ чести моего отца онъ не насиловалъ моей воли.

Я никакъ не могла отрѣшиться отъ моего идеала и все еще надѣялась, что осуществится моя завѣтная мечта.

IX.

Такое было мое душевное состояніе, когда случился рядъ событій, которыя должны были рѣшить судьбу всей моей жизни. Одинъ разъ, вечеромъ, я вышла на балконъ, выходившій на каналъ. Мнѣ было грустно, я разсѣянно смотрѣла на мраморныя стѣны палаццо, освѣщенныя полной луной. Въ то же самое время на балконѣ противоположнаго дома я замѣтила фигуру молодого человѣка, очень похожаго на молодого графа Зуліано. Вскорѣ я убѣдилась, что хотя и есть сходство, но это не онъ, мой обожаемый monachino. Между тѣмъ, молодой кавалеръ не спускалъ съ меня глазъ, въ его пристальномъ взорѣ, казалось, сосредоточилась вся душа. Я невольно покраснѣла и ушла съ балкона.

Я бы солгала, если бы сказала, что не думала объ этомъ молодомъ кавалерѣ, такъ пристально на меня смотрѣвшемъ. Всю ночь онъ мнѣ снился. На другой день, когда пришло время мнѣ выйти на балконъ, сначала я боялась: ну, если я опять встрѣчу этого кавалера, не спускавшаго съ меня глазъ, и я рѣшилась не показываться на балконѣ. Потомъ меня стало мучить любопытство, мнѣ непремѣнно хотѣлось знать, стоитъ ли красивый юноша опять на томъ же мѣстѣ, гдѣ я его видѣла вчера. Чувство женскаго любопытства пересилило, и я невольно вышла на балконъ, меня туда будто толкнула какая-то невидимая сила. Молодой человѣкъ стоялъ на томъ же мѣстѣ и пристально на меня смотрѣлъ. Я испугалась, мнѣ было совѣстно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, очень пріятно. Пробывъ нѣсколько минутъ на балконѣ, я ушла, давъ слово больше туда не показываться.

Мнѣ было ужасно досадно, что по милости этого нахальнаго кавалера я должна лишить себя удовольствія по вечерамъ выходить на мой любимый балконъ. Я очень сердилась на моего молодого сосѣда, а съ другой стороны мнѣ хотѣлось оправдать его, познакомиться и спросить, почему онъ такъ настойчиво преслѣдуетъ меня своими глазами? Хотя я и предвидѣла отвѣтъ юноши, но все-таки мнѣ хотѣлось отъ него самаго слышать этотъ отвѣтъ.

Такимъ образомъ, не смотря на мою досаду, волненіе, обѣщанія никогда не показываться на балконѣ, я каждый вечеръ туда ходила. Повторяю: меня точно толкала какая-то невидимая сила. И каждый разъ я видѣла напротивъ фигуру кавалера, пристально на меня смотрѣвшаго. Противъ моей воли и я стала смотрѣть на красиваго юношу, такимъ образомъ, мы каждый день обмѣнивались взорами. Искра страсти уже начинала жечь мое сердце, напрасно я старалась сопротивляться. Сладкій ядъ понемногу сталъ вливаться въ мои жилы, хотя я тогда и не могла понимать всѣ послѣдствія моего поведенія, но мнѣ было совѣстно за мою нескромность; вспоминая мою милую маму, я краснѣла до бѣлка глазъ, между тѣмъ, я не имѣла силы избавиться отъ чаръ охватившихъ меня. Вскорѣ сомнѣнія разсѣялись, я увидала, что любовь мало-по-малу проникла въ мое сердце, противиться ей уже было поздно.

Какъ могла я любить этого юношу! Давно ли я составила себѣ идеалъ, которому посвятила всѣ мои мысли, желанія и надежды? Этотъ прекрасный юноша, видѣнный мною въ стѣнахъ монастыря, искавшій моей руки, давно ли составлялъ предметъ моихъ пламенныхъ мечтаній, а теперь я уже люблю другого, совершенно неизвѣстнаго мнѣ, котораго я видѣла лишь издали!

Но не смотря на всѣ эти разсужденія и протесты, мнѣ все-таки хотѣлось знать, кто этотъ неизвѣстный заинтересовавшій меня кавалеръ. Съ этой цѣлью я обратилась къ моей преданной Маріеттѣ. Не разоблачая передъ ней моихъ чувствъ, я просто, какъ бы изъ любопытства, спросила ее, кто живетъ противъ насъ на другой сторонѣ канала? Маріетта, разумѣется, догадалась, что побуждаетъ меня дѣлать подобныя справки и, лукаво улыбаясь, отвѣчала:

— Въ этомъ домѣ банкъ и живутъ тамъ благородные флорентійцы Сальвіати, молодые люди вполнѣ достойные, извѣстные богачи. Если бы которой-нибудь изъ нихъ посватался къ моей доброй госпожѣ, было бы весьма не дурно.

Выслушавъ все это, я не выдержала и бросилась обнимать Маріетту.

Я имѣла очень нѣжное сердце, способное любить, но вмѣстѣ съ тѣмъ и гордилась своимъ происхожденіемъ. Еслибы мнѣ Маріетта сказала, что молодой человѣкъ, заинтересовавшій меня, незнатный, я задушила бы въ самомъ зародышѣ мое чувство къ нему. Въ гордости я нашла бы силу бороться съ моей страстью. Ничто въ мірѣ не могло бы свести меня съ того пьедестала, на который поставило меня мое происхожденіе. Увы! какъ страшно я была наказана за мою гордость!

Узнавъ, что мой молодой обожатель принадлежитъ къ благороднѣйшей фамиліи Сальвіати, который, какъ я слышала въ родствѣ съ папами и владѣтельными принцами, я убѣдилась, что онъ мнѣ пара. Въ этой тайной любви я видѣла для себя блестящую будущность. Теперь уже меня ничто не могло удержать, я смѣло дала волю чувству и бѣдный графъ Кадоре былъ забытъ окончательно!

Сальвіати имѣли банкъ во Флоренціи и были купцы. Но какіе купцы! Мнѣ было хорошо извѣстно, что многіе флорентійскіе дворяне занимались коммерціей, также какъ наши венеціанцы производили торговлю на своихъ корабляхъ и отъ этого ихъ гербы не потускнѣли, напротивъ, пріобрѣли еще болѣе блеска.

Когда моя фантазія разыгрывалась, она летѣла далеко, далеко. Я уже воображала себя женой этого красиваго кавалера Сальвіати, въѣзжающаго торжественно въ стѣны великолѣпнаго города Флоренціи! Я себѣ составила самое поэтическое понятіе о столицѣ Тосканы. Прелестныя пѣсни ея поэтовъ, великія созданія живописцевъ, смѣлыя произведенія талантливыхъ архитекторовъ, долины, полныя цвѣтовъ, сладкая рѣчь, вѣжливость кавалеровъ и меланхолическая красота женщинъ. Все это въ моей головѣ сливалось въ одну прелестную заманчивую картину. Мнѣ казалось, что въ этой романической странѣ жизнь должна быть раемъ. Кто бы могъ мнѣ тогда сказать, что во Флоренціи я буду влачить горькое и темное существованіе! Полная очаровательныхъ фантазій и блаженныхъ надеждъ я весело вышла въ этотъ вечеръ на балконъ и прямо посмотрѣла на того, кто занималъ мое воображеніе.

Красивый молодой человѣкъ стоялъ на своемъ обычномъ мѣстѣ. Моя перемѣна, какъ видно, была имъ замѣчена. Обыкновенно скромный, неподвижный, онъ оживился, и, когда лучи мѣсяца нѣсколько померкли, онъ приложилъ руку къ сердцу, что означало нѣмое признаніе въ любви.

Я чувствовала, какъ покраснѣло мое лицо, но не двигалась съ мѣста, продолжая смотрѣть на интереснаго кавалера. Вѣроятно поощренный моимъ вниманіемъ, онъ осмотрѣлся кругомъ и послалъ мнѣ воздушный поцѣлуй. Я вся задрожала, покраснѣла еще больше и убѣжала съ балкона.

Съ тѣхъ поръ этотъ воздушный поцѣлуй красиваго юноши преслѣдовалъ меня днемъ и ночью. Мнѣ очень хотѣлось отвѣтить ему тѣмъ же, но было стыдно. Это былъ первый поцѣлуй данный мнѣ. Правда, я получила его издалека, чрезъ извѣстное пространство, тѣмъ не менѣе онъ жегъ мою грудь неугасаемымъ огнемъ.

Постель мнѣ казалась горниломъ, одѣяло кололо мое тѣло будто иглами, я задыхалась, не могла спать, вскакивала и бѣжала на балконъ…

Было воскресенье, я по обыкновенію собралась къ обѣдни въ ближнюю церковь св. Апполинарія; меня сопровождала Маріетта. Мы вошли въ гондолу, которой управлялъ ея мужъ Джіороламо.

Когда мы подъѣхали къ церкви и вышли изъ гондолы, Маріетта шла со мной рядомъ, а ея мужъ позади несъ мой молитвенникъ. Но едва мы прошли нѣсколько ступенекъ, какъ я увидала синьора Сальвіати, стоящаго при входѣ въ церковь. Сердце у меня страшно забилось. Наши взоры встрѣтились, и я почувствовала что-то новое, какой-то трепетъ всего моего существа. Въ то же самое время точно пламя жгло мое лицо, голова закружилась и для того, чтобы не упасть, я должна была опереться на руку Маріетты. Оправившись нѣсколько, я сдѣлала шагъ впередъ, подняла голову и взглянула… Кавалера уже не было, онъ вошелъ въ церковь. Подойдя къ сосуду съ священной водой, я его снова увидала. Обмочивъ свой палецъ въ воду, онъ протянулъ мнѣ руку, почтительно наклонивъ голову. Тутъ я почувствовала прямо ужасъ. Первая мысль, блеснувшая въ моей головѣ, была уйти. Но ноги мои не двигались. Я посмотрѣла на Сальвіати, онъ стоялъ съ протянутой рукой; онъ имѣлъ видъ сконфуженный, почтительный. Какъ было не принять святой воды? Отказаться отъ нея я не имѣла права, какъ христіанка. Я протянула мою руку и коснулась его руки. Это продолжалось одинъ моментъ не болѣе, но я опять вся затрепетала и услышала шопотъ, полный сладкой гармоніи. Мой кавалеръ проговорилъ: о, Біанка!

Во все время обѣдни я стояла около главнаго алтаря на колѣняхъ, и хотя голова моя была опущена, но я чувствовала его жгучій взглядъ, устремленный на меня: этотъ взглядъ господствовалъ надо мной, проникалъ меня всю, я была безпредѣльно счастлива, не могла молиться и о чемъ-либо думать.

При выходѣ изъ церкви, я опять увидала моего красиваго кавалера, онъ стоялъ около святой воды и почтительно мнѣ поклонился. Страшно взволнованная, я вышла изъ церкви.

Весь этотъ день и ночь я ни о чемъ не могла думать, кромѣ, какъ о Сальвіати. Его образъ постоянно былъ передъ моими глазами.

Я не буду подробно описывать, какъ мало-по-малу эта любовь проникла въ мою душу и стала полной госпожей всѣхъ моихъ дѣйствій и помышленій. Не испытавшіе на себѣ подобное не могутъ меня понять. Каждый вечеръ мы продолжали видѣться на нашихъ балконахъ; кромѣ нѣжныхъ взглядовъ, которыми мы обмѣнивались, я стала отвѣчать на жесты и поклоны Сальвіати.

Затѣмъ каждое воскресенье я находила моего обожателя у дверей церкви, предлагавшаго мнѣ святую воду; наши руки соприкасались… и чувство такъ пугавшее меня прежде, теперь доставляло мнѣ самое высокое наслажденіе. Прикасаясь къ рукѣ Сальвіати, въ мои жилы вливалась точно волна невыразимыхъ наслажденій.

Одинъ разъ онъ мнѣ слегка пожалъ руку, я вся затрепетала и это былъ мой отвѣтъ ему, краснорѣчивое доказательство моей къ нему любви.

Вечеромъ въ воскресенье Маріетта, знавшая уже все, вручила мнѣ съ таинственнымъ видомъ письмо слѣдующаго содержанія:

"Обожаемая Біанка!

"Говорить вамъ, какъ пламенно я васъ люблю, было бы лишне, мнѣ кажется, вы и сами это поняли. Но я горю желаніемъ сказать вамъ это живою рѣчью. Дайте мнѣ высшее блаженство упасть къ вашимъ ногамъ.

"Piero".

Два совершенно противоположныя чувства боролись во мнѣ при чтеніи этого посланія. Я получила первое любовное письмо отъ того, кого такъ страстно полюбила и была вполнѣ счастлива. Съ другой стороны, исполнить просьбу Сальвіати, пойти съ нимъ на тайное свиданіе, безъ воли отца, мнѣ казалось недостойнымъ благовоспитанной дѣвушки. Я колебалась. Но Маріетта, видя мою нерѣшительность, сказала:

— Чего вы боитесь, синьорина? Все это дѣло поведетъ васъ къ самому честному и святому концу — къ свадьбѣ. Кавалеръ Сальвіати желаетъ просить вашей руки у папаши, но прежде, чѣмъ это сдѣлать, онъ хочетъ убѣдиться, любите ли вы его. Какъ видно, онъ васъ страстно любитъ, но безъ вашего позволенія не смѣемъ адресоваться къ вашему батюшкѣ. Развѣ это не благородно съ его стороны? Вѣрьте мнѣ, вы ничѣмъ не рискуете, согласившись на свиданіе. По всему видно, что Сальвіати юноша скромный, хорошій; въ этомъ и сомнѣнія быть не можетъ.

Я хотя и боялась нарушить мой долгъ приличія, но желаніе слышать слова любви изъ устъ моего прелестнаго поклонника было сильнѣе этой боязни, а потому доводы Маріетты меня безъ труда убѣдили. Я согласилась.

Никогда я не сдѣлала бы такого шага, если бы была жива моя милая мама, отъ которой я ничего не скрывала!

Вечеромъ Маріетта взяла меня за руку и провела въ одну изъ необитаемыхъ комнатъ перваго этажа, куда никогда никто не ходилъ. Я была блѣдна, какъ смерть, и вся дрожала. Первое наше свиданіе было частью въ присутствіи Маріетты. Сальвіати мнѣ клялся въ любви, говорилъ, что будетъ просить согласія моего отца и на прощаньи страстно поцѣловалъ мою руку, точно обжогъ ее. Я долго чувствовала огонь этого поцѣлуя.

X.

Благодаря покровительству преданной мнѣ Маріетты, наши любовныя свиданія устроивались почти постоянно. Я любила моего Пьеро страстно, безумно. Мнѣ онъ казался самымъ красивымъ, смѣлымъ и любезнымъ изъ всѣхъ мужчинъ; отказать ему я ни въ чемъ не могла. Когда я его спрашивала, почему онъ, принадлежащій къ семейству знаменитыхъ Сальвіати, не адресуется прямо къ моему отцу съ просьбой моей руки, онъ мнѣ отвѣчалъ, что дядя, замѣнившій ему его покойнаго отца, находитъ его, Пьеро, черезчуръ молодымъ для брачныхъ узъ, что согласіе дяди, конечно, можно получить, но не теперь, а впослѣдствіи.

— Дядя живетъ во Флоренціи, — говорилъ мнѣ Пьеро, — для того, чтобы начать переговоры о бракѣ, надо мнѣ туда ѣхать, или дождаться пріѣзда дяди въ Венецію. Во всякомъ случаѣ надо имѣть терпѣніе, поспѣшность можетъ испортить все дѣло. Я, — увѣрялъ меня Пьеро, — пламеннѣе тебя желаю ускорить наше счастье.

Между тѣмъ время шло, проходили дни, недѣли, мѣсяцы; наши свиданія продолжались; мое увлеченіе дошло до полнаго самозабвенія, до потери разсудка и воли. Я^- на все смотрѣла глазами моего обожаемаго Пьеро. Я была побѣждена этой любовью точно волшебными чарами. Я чувствовала, что исчезаетъ моя воля, что я не могу противиться очарованью любви и нерѣдко, въ минуты проблеска разсудка, я вспоминала мою несравненную маму, которой одной я могла бы повѣрить тревоги моего сердца; она поддержала бы меня, руководила мною и была бы моей защитой. Но увы! мамы около меня не было.

Я мечтала въ одиночествѣ и эти мечты были полны опьяняющей страсти первой любви. Часто, когда луна закрывалась тучкой, какъ вуалемъ, мы катались въ гондолѣ, и Пьеро пѣлъ мнѣ подъ акомпаниментъ мандолины…

Въ моей невинности я воображала, что чувство любви экзальтируетъ только душу, но мало-по-малу страсть зажгла и тѣло. Пьеро воспользовался моей неопытностью и я отдалась ему вся… Я упала съ чистаго неба… Были минуты, когда я была готова возненавидѣть того, кто былъ причиною моего несчастья.

Мы были виноваты оба, но Пьеро больше меня; онъ не долженъ былъ такъ безжалостно разбивать мои святыя грёзы, толкать меня на эту дорогу…

Одинъ разъ, вечеромъ, я сказала ему, что откладывать нашу свадьбу долѣе нельзя, что онъ долженъ позаботиться уговорить своихъ родныхъ просить моей руки у отца. Мое заявленіе, болѣе серьезное, чѣмъ нѣжное, какъ мнѣ показалось, смутило Пьеро. Но это продолжалось одинъ лишь моментъ. Оправившись, онъ меня сталъ увѣрять, что серьезно объ этомъ думаетъ, что даже сегодня вечеромъ, онъ писалъ къ дядѣ во Флоренцію, что послѣдній на будущей недѣлѣ долженъ пріѣхать въ Венецію и явиться къ моему отцу просить моей руки.

Во всѣ послѣдующія наши свиданія, Пьеро увѣрялъ меня въ томъ же самомъ и всегда умѣлъ разсѣявать мои подозрѣнія. Онъ мнѣ говорилъ, что вторично написалъ дядѣ и что на дняхъ получилъ благопріятный отвѣтъ: дядя съ удовольствіемъ изъявляетъ согласіе породниться съ семействомъ Капелло. Затѣмъ, совершенно неожиданно, возникли какія-то препятствія; но все это, будто бы, должно было устроиться съ пріѣздомъ дяди въ Венецію. Пріѣздъ же его въ Венецію непремѣнно будетъ не позднѣе двухъ, трехъ недѣль.

— Подожди еще немного, — успокоивалъ меня Пьеро, — мы будемъ совсѣмъ счастливы, наша будущность устроится какъ нельзя лучше.

Но и послѣ всего этого, я услышала цѣлый рядъ отговорокъ: то дядя внезапно заболѣлъ, потому и не можетъ пріѣхать въ Венецію, то его задерживаютъ самыя нужнѣйшія и спѣшныя дѣла, которыя необходимо привести въ порядокъ, прежде чѣмъ пуститься въ дорогу и т. д.

Меня страшно возмущали всѣ эти препятствія и, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ душу мою невольно стало закрадываться сомнѣніе противъ Пьеро.

Такимъ образомъ, прошло три мѣсяца и, не смотря на это, не было и тѣни надежды, что обѣщанія Пьеро исполнятся. Я страшно безпокоилась и, наконецъ, моя тревога перешла въ полное отчаяніе, вслѣдствіе совершенно неожиданныхъ обстоятельствъ.

Съ нѣкоторыхъ поръ, я почувствовала себя нездоровою. Симптомы болѣзни были какіе-то странные, никогда со мной не бывалые. Я посовѣтовалась съ Маріеттой, и она ничего не могла мнѣ объяснить. Но вскорѣ мнѣ уже не надо было прибѣгать ни къ чьимъ совѣтамъ, я сама поняла, что со мной дѣлается. Въ одинъ прекрасный день, я почувствовала будто что-то повернулось внутри меня. Сомнѣнія мои разсѣялись: я забеременѣла. Это открытіе поразило меня ужасомъ. Никакими словами нельзя выразить моего отчаянія.

Я, разумѣется, объявила моему обожателю о послѣдствіяхъ нашей грѣховной связи. Пьеро, казалось, былъ пораженъ не менѣе меня.

Онъ поблѣднѣлъ, какъ смерть, и закрылъ лицо руками.

— Итакъ, — сказала я, — нашъ бракъ долженъ совершиться безотлагательно. Прошу тебя употребить всѣ средства, чтобы твой дядя поспѣшилъ пріѣхать въ Венецію. Если ему нельзя пріѣхать сюда безотлагательно, тогда пусть твой старшій братъ проситъ у отца моей руки для тебя. Главное, чтобы поскорѣе состоялась наша свадьба. Я надѣюсь, Богъ дастъ мнѣ силы скрыть мое положеніе. Обвѣнчавшись, мы будемъ спасены.

Страшная опасность, въ которой я находилась, пробудила во мнѣ всю мою энергію и рѣшимость; Пьеро, напротивъ, былъ смущенъ и колебался. Видя его нерѣшительность, я вскричала:

— Быть можетъ, ты предпочитаешь, чтобы я сама открыла отцу всю истину?

— Боже сохрани! — возразилъ испуганно Пьеро, — подобное открытіе было бы нашимъ страшнымъ несчастьемъ: тебя заперли бы на всю жизнь въ монастырь, меня въ тюрьму, а быть можетъ и казнили бы смертью.

— Слѣдовательно, для спасенія насъ остается лишь исполнить то, что я предлагаю. Неужели я тебя должна уговаривать! Скажи есть въ тебѣ сердце?

— Ахъ, Біанка! — отвѣчалъ онъ, — еслибы ты знала, какъ душа моя страдаетъ, такъ она растерзана… Но ты не принимаешь въ соображеніе всѣхъ препятствій, — наконецъ, тебѣ неизвѣстно настоящее положеніе вещей.

— Я знаю одно, что ты меня поставилъ въ это ужасное положеніе, ты и долженъ изъ него меня вывести.

— И я это сдѣлаю! — вскричалъ онъ, будто только въ эту минуту рѣшаясь.

Помолчавъ нѣсколько минутъ, онъ прибавилъ:

— Но ты будешь тверда, рѣшительна?

— И ты меня объ этомъ спрашиваешь?

— Готова на все?

— Чтобы быть твоей женой, конечно!

— Хорошо, подожди меня завтра вечеромъ; я тебѣ сообщу мой планъ… Необходима только смѣлость и мы спасены.

— Но помни я жду отъ тебя не однихъ только словъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, на этотъ разъ это будутъ не одни слова, но и дѣло.

— И такъ до завтра!

— До свиданія, радость моей жизни.

Такъ мы и разстались. Я возвратилась въ мою комнату никѣмъ не замѣченною. Спать я не могла.

Впечатлѣніе разговора моего съ Піеро было черезчуръ сильно. Когда я оставалась одна, глазъ на глазъ съ моимъ несчастьемъ въ моемъ воображеніи рисовались картины опасностей, и я страшно страдала. Хотя свадьба и была моимъ единственнымъ спасеніемъ, но, пока она совершится, могло встрѣтиться не мало препятствій. Кромѣ того, если отецъ мой и дастъ согласіе, нельзя было надѣяться, что насъ обвѣнчаютъ тотчасъ же. Пойдутъ приготовленія приданаго, помолвка, балы, празднества и все, что въ обычаяхъ патриціевъ нашей страны. Но, что если во время всѣхъ этихъ приготовленій мое положеніе будетъ обнаружено, — думала я съ ужасомъ, — тогда я безвозвратно погибла. Еслибы была жива моя милая мама, другое дѣло; она помогла бы мнѣ скрыть мой стыдъ; но хитрая Гримани, которая съ такимъ восторгомъ хотѣла меня запереть на всю жизнь въ монастырь, открывъ мою тайну, вооружитъ противъ меня всѣхъ и будетъ доказывать, что выдать меня за моего соблазнителя, значитъ, не наказать грѣхъ, а, напротивъ, поощрить его. Отецъ, разумѣется, согласится съ ней и я погибну. Слѣдовательно, являлась неизбѣжная необходимость поспѣшить свадьбой. Но какъ это сдѣлать? Что значатъ слова Піеро, зачѣмъ онъ спрашивалъ меня могу ли я рѣшиться, буду ли смѣла? Почему съ нимъ вдругъ произошла какая-то перемѣна? Что все это значитъ?

Цѣлую ночь я задовала себѣ эти вопросы и никакъ не могла ихъ разрѣшить. Спать я, разумѣется, не могла; я бредила на яву.

На другой день я не выходила изъ моей комнаты до тѣхъ поръ, пока Маріетта не пришла ко мнѣ, чтобы проводить меня въ комнату, выходившую на каналъ, гдѣ устроивались наши свиданія съ Піеро.

На этотъ разъ мой обожатель былъ особенно взволнованъ и вообще имѣлъ какой-то странный видъ.

— Обдумала ты хорошо все, что я тебѣ вчера говорилъ? — спросилъ онъ, лишь только я показалась.

— Разумѣется, — отвѣчала я, съ смущеніемъ глядя на него.

— Значитъ, ты рѣшаешься на все? — продолжалъ Піеро допрашивать, сверкая глазами.

— Я уже тебѣ сказала.

— Ты не побоишься скомпрометировать себя, способна всѣмъ рискнуть?

— Что ты этимъ хочешь сказать?

— Я говорю тебѣ: насъ можетъ спасти только смѣлость.

— Смѣлость ты говоришь, но какимъ образомъ?

— Да, малѣйшая нерѣшительность насъ погубитъ…

— Ты меня пугаешь!

— Біанка, моя обожаемая Біанка, насъ можетъ спасти только бѣгство…

— Бѣгство! Ты мнѣ предлагаешь бѣжать?! Но ты бредишь, мой милый!

— Нѣтъ, Біанка.

— Но бѣгство было бы позоромъ нашей фамиліи! И ты рѣшаешься дѣлать мнѣ подобныя предложенія, ты, Сальвіати?!

— Выслушай меня ради Бога, Біанка, умоляю тебя выслушай… Это единственное средство спасенія.

— Единственное! Но, что ты говоришь? Развѣ у насъ нѣтъ времени, развѣ я не могу быть твоей законной женой?

— Да, конечно, ты можешь быть моей женой; но не по согласію твоего отца, не общепринятымъ порядкомъ.

— Это почему? Слѣдовательно, есть какія-нибудь препятствія, и ты ихъ скрывалъ отъ меня? Говори мнѣ сейчасъ, я хочу знать твою тайну.

— О, Біанка, Біанка, прости меня, — вскричалъ съ отчаяніемъ Пьеро, падая на колѣни.

— Простить! Да въ чемъ же? — отвѣчала я, пораженная ужасомъ. — Что ты сдѣлалъ, несчастный, что, говори!

— Я тебя обманывалъ, — продолжалъ Пьеро, закрывъ лицо руками.

— Ты меня обманывалъ? какимъ образомъ?

— Я не Сальвіати.

Это открытіе поразило меня точно громомъ. Въ первый моментъ на меня напалъ столбнякъ, я ничего не могла сообразить. Въ головѣ моей былъ какой-то хаосъ. Но это состояніе длилось не долго, точно лучъ свѣта озарилъ мой мозгъ, я поняла весь ужасъ моего положенія и страшная злоба закипѣла въ моей груди, я схватила за руку моего несчастнаго любовника, стоявшаго на колѣняхъ, и вскричала:

— А! ты не Сальвіати? Кто же ты, негодный обманщикъ?! Кто ты?

— Прости, прости! — отвѣчалъ мнѣ Пьеро, все ниже и ниже опуская голову.

Отчаяніе и страшное горе вытѣснили мою любовь, въ эту минуту я съ наслажденіемъ разорвала бы на клочки этого негодяя, плакавшаго у ногъ моихъ.

— Отвѣчай же, я тебя спрашиваю: кто ты такой?!. — кричала я.

— Прости, прости!

Я должна была выждать, пока онъ хотя немного успокоится, потому что его рыданія мѣшали ему связно говорить. Прошло нѣсколько минутъ, Пьеро всталъ и, низко склонивъ голову, началъ:

— Я не Сальвіати. Меня зовутъ Пьетро Бонавентури; я флорентіецъ, простой служащій въ банкѣ Сальвіати. Я не дворянинъ и не богатъ. Мнѣ никогда нельзя было разсчитывать получить твоей руки.

— Негодяй! — вскричала я въ страшномъ негодованіи, — зачѣмъ же ты меня обманывалъ?!

— Имѣйте ко мнѣ состраданіе, Біанка, въ эту минуту я несчастнѣйшій изъ людей. Я, вѣрьте мнѣ, никогда не хотѣлъ васъ обманывать. Когда я полюбилъ васъ, я не имѣлъ намѣренія скрывать мое имя. Но вы сами приняли меня за Сальвіати, благороднаго и богатаго. Признаюсь вамъ, я не имѣлъ духа разсѣивать ваше заблужденіе. Я былъ виноватъ, очень виноватъ, но подумайте, Біанка, что было причиною моей вины? — Безпредѣльная любовь къ вамъ.

Я сдѣлала жестъ отвращенія.

— Нѣтъ, позвольте мнѣ сказать все, — продолжалъ Пьетро, — повторяю, я васъ безпредѣльно любилъ. Какъ же, скажите, я могъ сойти съ того пьедестала, на который вы меня поставили? Гдѣ взялъ бы я силу идти противъ своего счастья, лишиться вашей любви, уваженія и стать въ глазахъ вашихъ ничтожнымъ труженикомъ? О, нѣтъ, на такой подвигъ я не былъ способенъ, для подобнаго самоотверженія у меня не хватало силъ. Я не могъ быть героемъ и въ этомъ, признаюсь, моя вина. Теперь судите меня, Біанка, и я готовъ сію минуту покориться вашему приговору.

Сказавъ это, онъ отворилъ дверь на каналъ — черный въ этотъ поздній часъ ночи.

Я его остановила.

Не смотря на мое горе, на глубокое оскорбленіе, мнѣ вдругъ стало жаль Пьетро. Его страстная, краснорѣчивая рѣчь, обильныя слезы и, какъ мнѣ казалось, искреннее раскаяніе, меня тронули; чувство злобы и мести прошло, я не хотѣла, чтобы онъ умиралъ. Прощаясь, я протянула ему руку. Пьетро упалъ на колѣни и, обливая мою руку слезами, говорилъ, что соглашается жить единственно для того, чтобы заслужить мое прощеніе.

XI.

Оставшись одна съ Маріеттой, я не знала, что говорить… на что рѣшиться… Повѣренная моихъ тайнъ была не менѣе меня несчастна, она никогда не подозрѣвала обмана, жертвой котораго была ея госпожа. Поощряя мою любовь къ Піетро, она считала его за богатаго и знатнаго Сальвіати. Узнавъ всю исторію, бѣдная Маріетта горько заплакала. Но слезами помочь дѣлу было нельзя. Въ моемъ ужасномъ положеніи слѣдовало принять безотлагательное рѣшеніе. Необходимо было тотчасъ же обсудить предложеніе, сдѣланное мнѣ моимъ любовникомъ: бѣжать, или нѣтъ?

Опять возникла борьба въ головѣ моей. Впечатлѣніе страшнаго оскорбленія было еще сильно, мнѣ казалось отвратительнымъ слѣдовать за человѣкомъ, обманувшимъ меня, и быть его женой. Съ другой стороны, я понимала, что любовь ослѣпила Піетро, заставила его такъ дурно поступить со мной. Наконецъ, этотъ человѣкъ не могъ мнѣ быть чужимъ: я подъ сердцемъ носила плодъ нашей преступной связи. Какъ я могла разорвать этотъ узелъ, связывающій насъ?

Покидая домъ отца, я окончательно подвергала себя осужденію, навсегда лишалась семьи и отчизны; но дома, что меня ожидало? Скрывать долѣе мое положеніе являлось невозможнымъ. Вскорѣ долженъ былъ открыться мой грѣхъ и тогда меня ожидало страшное наказаніе. Самое малое, какъ справедливо сказалъ Піетро, меня на всю жизнь заперли бы въ монастырь, но не въ такой, гдѣ монахини проводятъ время пріятно, какъ монастырь св. Захарія, а въ настоящую тюрьму, ужасную, и тамъ мнѣ суждено было покончить дни мои; юныя мечты мои, святыя вѣрованія въ монастырскую жизнь для кающихся, посвятившихъ себя Богу, были окончательно разбиты въ монастырѣ св. Захарія, разочарованіе мое было полное. Теперь мнѣ предстояла пожизненная тюрьма; между тѣмъ, я была молода, полна силъ, испытала счастье, сладость любви, хотѣла жить, надѣялась, а тутъ смерть, могила. Нѣтъ, я не хочу смерти, въ могилѣ вѣчный мракъ, тишина, ледяной холодъ, а я хочу свѣта, удовольствій, любви, я хочу жизни! Надо принять его предложеніе, — думала я, — это единственный путь къ моему спасенію, указанный мнѣ судьбой!

На другой день, вечеромъ, я сообщила Піетро въ присутствіи Маріетты о моемъ рѣшеніи. Мы сговорились устроить наше бѣгство такимъ образомъ. Ночью мужъ Маріетты довезетъ меня въ гондолѣ до острова Бурано, гдѣ Піетро долженъ ожидать меня съ баркой, на которой послѣ фальшивыхъ маневровъ по лагунѣ, мы достигнемъ до канала Фузино и по материку, переѣхавъ Папскія владѣнія, будемъ въ Тосканѣ.

Такимъ образомъ, я стала готовиться къ бѣгству. Было бы очень долго говорить о лихорадочныхъ волненіяхъ этихъ дней, о планахъ и мечтахъ нашихъ. Маріетта постоянно была посредницей между нами и своимъ здравымъ смысломъ разбивала наши мечты. Я мало-по-малу стала привыкать къ мысли о бѣгствѣ. Піетро уже не внушалъ мнѣ отвращенія, моя любовь къ нему опять проснулась. Мнѣ его было жаль и я окончательно его простила. Моя молодая фантазія рисовала мнѣ самыми поэтическими красками бродячую и полную приключеній жизнь, на которую я рѣшилась. Самая опасность имѣла прелесть въ моихъ глазахъ.

Наконецъ, день бѣгства былъ назначенъ. Піетро уѣхалъ.

На другой день Маріетта мнѣ сказала:

— Синьорина моя, Піетро, съ которымъ вы бѣжите, бѣденъ: вы подумали объ этомъ?

— Что ты этимъ хочешь сказать? — отвѣчала я, — какъ же мнѣ иначе поступить, я вынуждена необходимостью. Будемъ надѣяться на Бога.

— А я бы совѣтывала вамъ немного обезпечить себя, чтобы не впасть въ нужду.

— Но какимъ образомъ?

— Въ сундукѣ, что стоитъ въ вашей комнатѣ, хранятся драгоцѣнности покойной вашей матери. Они ваши, почему бы вамъ не взять ихъ? Тридцать тысячъ скуди, которые они стоятъ, могли бы предохранить васъ отъ голода.

— Развѣ я могу это сдѣлать? Не будетъ ли это значить, что я украла драгоцѣнности моей покойной матери?

— Нисколько. Ваша матушка въ могилѣ и если бы она была жива, съ вами ничего дурного не случилось бы. Драгоцѣнности она назначила вамъ, слѣдовательно, вы берете свое, а не чужое.

Въ концѣ концовъ Маріетта убѣдила меня и я рѣшилась послѣдовать ея совѣту. Ключъ отъ сундука отецъ мнѣ отдалъ послѣ своей женитьбы. Я отперла сундукъ, вынула драгоцѣнности и стала ихъ разсматривать. Въ памяти моей живо воскресъ образъ милой, доброй мамы, которая носила ихъ, сначала мнѣ совѣстно было ихъ брать, но потомъ, взглянувъ на портретъ мамы, улыбающейся, будто благословляющей меня, я вспомнила, что всѣ эти драгоцѣнности она, дѣйствительно, предназначала мнѣ, и, обливаясь слезами, я рѣшилась ихъ взять.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ эту ночь свѣтила луна. Маріетта и ея мужъ просили отложить бѣгство, но я не могла долѣе переносить эту пытку неизвѣстности и объявила имъ, что мое намѣреніе неизмѣнно.

Покидая мою комнату, я поцѣловала портретъ мамы, какъ единственную дорогую мнѣ святыню. Объ отцѣ я не думала. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ женился и всю свою нѣжность сосредоточилъ на новомъ семействѣ, онъ для меня былъ постороннимъ; я безъ сожалѣнія съ нимъ разставалась. Одѣвшись во все черное, укутавшись въ мантилью такого же цвѣта, и взявши маленькую шкатулку, гдѣ хранились драгоцѣнности мамы, я спустилась къ каналу въ сопровожденіи Маріетты, и мы сѣли въ гондолу. Джіороламо быстро взмахнулъ веслами, я взглянула на палаццо, освѣщенный луной, гдѣ родилась, который покидала навсегда. Мнѣ вдругъ стало нестерпимо грустно, хотѣлось воротиться, еще разъ взглянуть на все, что мнѣ было такъ дорого, но я пересилила свое волненіе и, завернувшись въ мантилью, молча, опустилась на подушку.

Гондола быстро скользила по каналамъ города; вскорѣ мы выѣхали на лагуну и достигли острова Бурано. Здѣсь меня встрѣтилъ Піетро Бонавентури. Моя вѣрная Маріетта обняла меня, заливаясь горькими слезами, а добрый Джіороламо крѣпко поцѣловалъ мою руку. Мнѣ горько было разставаться съ Маріеттой, я точно отрывалась отъ всего родного. Піетро помогъ мнѣ пересѣсть на барку и мы разстались. Долго я слѣдила за удаляющейся гондолой, на которой уѣзжали отъ меня навсегда мои вѣрные друзья: Маріетта и Джіороламо. Гребцы наши сильно налегали на весла и вскорѣ дорогая гондола скрылась изъ глазъ. Легкій попутный вѣтерокъ, рябилъ воду, между тѣмъ, луна сіяла во всей своей красотѣ. Такимъ образомъ, мы благополучно прибыли въ Фузино. Здѣсь я переодѣлась въ мужское платье и рядомъ съ Піетро верхомъ на лошади, въ сопровожденіи контрабандистовъ поскакала по мало извѣстнымъ тропинкамъ. Мы ѣхали цѣлый день. Ночью немного отдохнули въ хижинѣ крестьянина. На другой день, вечеромъ, мы переѣхали на баркѣ рѣку По. Картина была грустная. Лучи заходящаго солнца обливали точно кровью бурную рѣку, издалека слышался звонъ колокола, призывавшаго къ Ave Maria; мнѣ вдругъ сдѣлалось невыразимо грустно, я заплакала.

По другую сторону рѣки мы уже были въ герцогствѣ Феррарскомъ. Съ переѣздомъ границы венеціанской республики для насъ миновалась опасность. Первый разъ во все время путешествія мы покойно отдохнули. Затѣмъ, проѣхавши никѣмъ не замѣченные герцогство, мы достигли болонскихъ владѣній.

Я не хотѣла пріѣзжать во Флоренцію, не обвѣнчавшись съ Піетро, о чемъ и объявила ему. Онъ изъявилъ полное согласіе и мы обвѣнчались въ церкви одной болонской деревни.

Бракъ былъ совершенъ съ соблюденіемъ всѣхъ законныхъ формальностей при двухъ постороннихъ свидѣтеляхъ. Такимъ образомъ, я черезъ три дня пріѣхала во Флоренцію супругой Піетро Бонавентури.

Увы! великолѣпная столица Тосканы не оправдала моихъ мечтаній. Она мнѣ показалась грустною.

И вотъ я, запертая въ четырехъ стѣнахъ, могу видѣть только площадь св. Марка, которую сравниваю съ венеціанской площадью того же названія, извѣстной своей величественной красотой.

Здѣсь я влачу мои печальные дни… Здѣсь я погребена тѣмъ, кого судьба назначила мнѣ въ мужья…

Изъ Венеціи я получаю только роковыя вѣсти: я осуждена съ позоромъ, Піетро тоже, его старый дядя Джіованни Батисто, осужденный за сообщничество съ племянникомъ, посаженъ въ колодцы; Маріетта и Джіороламо тоже въ тюрьмѣ и по всей вѣроятности въ самой суровой.

А со мной что будетъ, осужденной, преслѣдуемой наемными убійцами?.. Впрочемъ, оно и лучше, по крайней мѣрѣ окончится это жалкое существованіе.

"Историческій Вѣстникъ", тт. 39—41, 1890

---

1. Колонна Справедливости, существующая и понынѣ.
2. Изъ этого мѣшка кошекъ, по выраженію флорентійскаго герцога, вышелъ папа, котораго онъ совершенно не ожидалъ: былъ избранъ кардиналъ Карафа, принявшій имя папы Павла IV, глубоко ненавидѣвшій испанскую партію вообще, а флорентійскаго герцога въ особенности.
3. Эрколе II, герцогъ Феррары, былъ сынъ Лукреція Борджіа.
4. Донъ Чезаре д’Эсте, преемникъ Альфонса II, впослѣдствіи женился на Виргиніи Медичи, родившейся отъ второго брака герцога Козимо, былъ изгнанъ папой изъ Феррары и, покинувъ вмѣстѣ съ женой резиденцію предковъ, поселился въ Моденѣ (1598 г.).
5. Бальбо, говоря объ этой исторической эпохѣ Италіи, называетъ ее вакханаліей всѣхъ культуръ — baccanale di tutte le coulture.
6. Гуерацци въ своемъ романѣ называетъ Леліо Торелло министромъ, влюбленнымъ въ Изабеллу, но это ошибочно, — въ Изабеллу былъ влюбленъ не министръ Леліо Торелло, а его сынъ, пажъ при дворѣ Козимо Медичи.
7. Первый былъ Левъ X, второй Клементъ VII, третьимъ Пій IV. Впослѣдствіи былъ еще и четвертый Левъ XI. но онъ мелькнулъ ни папскомъ престолѣ, какъ метеоръ, и закатился.
8. Такимъ рисуетъ намъ его правдивый историкъ П. Альберто Гульельмотти описывая битву при Лепанто.
9. Испанскій походный танецъ.
10. La regata слово венеціанское означаетъ деньги, раздаваемыя гондольерамъ.