Глава V
[править]В нашем изложении, охватывающем историю города, мы не можем, конечно, ни следовать за готами, отступавшими по Фламиниевой дороге, ни останавливаться на той упорной борьбе в Тоскане, Эмилии и Венетии, которую пришлось вести Велизарию, с одной стороны, с врагом, доведенным до отчаяния, с другой — с императорскими генералами, интриговавшими против него. Только через двадцать два месяца великий полководец добился возможности вступить в неприступную Равенну — это было в конце 539 г.
Согласившись на словах принять корону Италии, которую побежденные предложили ему, Велизарий с византийским лукавством обманул готов и предоставил корону в распоряжение императора. Уезжая морем в Константинополь, Велизарий взял с собой сокровища дворца Теодориха, а также и попавшего в плен смелому Иоанну короля готов. Рассказ о том, что Витигес из Равенны бежал в Рим, проник в базилику Юлия, в Транстеверине, обнял там алтарь и сдался врагам только после того, как ему было дано клятвенное обещание, что его жизнь будет сохранена, — этот рассказ, по-видимому, — вымысел.
Но государство великого Теодориха, однако, еще не было уничтожено. Если быстрая гибель вандалов в Африке поражает нас, то тем больше должен казаться нами изумительным блестящий подъем готов после такого глубокого падения. В своем смятении этот геройский народ сложил оружие к ногам своего победителя-героя, чистосердечно надеясь, что отныне победитель как король будет властвовать и им, и Италией. И обманутый в своих ожиданиях народ этот, в котором из 200 000 способных к войне мужей оставалось разве только 2000, поднялся и победоносно восстановил и свою национальную честь, и свое государство. Погибнув окончательно в этой почти беспримерной борьбе, готы покрыли себя неувядаемой славой.
Не успел еще Велизарий отплыть в Византию, как стоявшие в Павии готы предложили корону племяннику Витигеса, Урайе, а он возложил ее на голову храброго Ильдибада, призванного им из Вероны. Новый король готов отправил послов в Равенну сказать Велизарию, что он, Ильдибад, явится сам и сложит к ногам Beлизария пурпур, если Велизарий исполнит данное им обещание объявить себя королем Италии. Менее дальновидный или более честолюбивый полководец едва ли устоял бы против искушения стать королем Италии. Геройство и гений Велизария могли бы сиять со славой на троне Равенны в течение нескольких лет, но не упрочили бы этого трона. Если уже королям готов не удалось вдохнуть жизнь в свое королевство, обосновав его силой своей народности или силой многочисленной военной касты, как могло это удасться Велизарию, которому приходилось бы бороться в одно и то же время с враждебностью и готов, и итальянцев, а византийцев? Не желая восставать против императора, увенчанный славой герой спокойно направился в Византию, чтобы принять на себя верховное начальство в персидской войне, а заботы об Италии возложил на генералов Вессаса и Иоанна. Но едва Велизарий вышел в море, как оба этих генерала стали действовать в ущерб грекам, а еще немного времени спустя император Юстиниан и сам Велизарий были приведены в ужас появлением нового героя — гота, напоминавшего страшного Аннибала.
Юный племянник Ильдибада, Тотила, начальствовал готским отрядом в Тревизо, когда узнал о смерти своего дяди, убитого из мести одним гепидом. Потрясенный этим событием юноша счел все потерянным и решил уступить город Тревизо начальствовавшему в Равенне Константиану. Для переговоров об этой сдаче уже были приняты Тотилой греческие послы, как вдруг явились вестники из лагеря готов в Павии и предложили Тагиле занять трон. Смущенный юноша согласился принять корону, и готы одновременно узнали и о смерти узурпатора Эрариха, и об избрании королем Тотилы — это было в конце 541 г. Воинственный народ снова был охвачен энтузиазмом, и все изменилось как бы волшебством.
Одного года было достаточно для Тотилы, чтоб покорить многие города как по эту, так и по ту сторону По и распространить всюду ужас, и уже весной 542 г. (Прокопий, считающий по веснам, начинает ею восьмой год готской войны) Тотила мог спуститься в Тусцию. Он перешел через Тибр, но отложил до другого времени месть за смерть тех своих соплеменников, которые погибли у стен Рима, и с мудрой предусмотрительностью поспешил в Самниум и Кампанью, чтобы упрочить свое положение покорением более важных городов. Ему уже предшествовала молва, наполнявшая всех страхом. В этот именно свой поход юный герой посетил святого монаха Бенедикта в монастыре на Monte Cassino и выслушал и его укоры, и его прорицания: «Ты делаешь и сделал много зла; перестань быть несправедливым. Ты перейдешь моря, вступишь в Рим, будешь властвовать девять лет, а на десятом ты умрешь».
Беневент был взят первым же приступом, и стены его были разрушены. Спеша дальше, Тотила достиг Неаполя и разбил здесь свой лагерь. Осаждая Неаполь, Тотила в то же время посылал летучие отряды всадников в Луканию, Апулию и Калабрию. Все эти прекрасные провинции сдались готам и с большой охотой отдали в их распоряжение подати, собиравшиеся с провинций по приказанию императора, так как юный король готов щадил земледельцев, греческие же чиновники высасывали из городов и земель, начиная от Равенны и до Гидрунтума, все, что могли, со всей алчностью. Итальянцы уже успели убедиться, как легкомысленны были они, сменив справедливое владычество готов на ненасытный деспотизм византийцев. Финансами Италии заведовал тогда в Равенне Александрос, вампир, лишенный совести; остроумные греки за его находчивость, так как он надумал обрезать золотые монеты, называли его псалидион, т. е. ножницы; а другие лица, начальствовавшие в главных городах (корыстный Вессас был начальником в Риме), не уступали ему в алчности. Прокопий совершенно ясно указывает, что установленная Теодорихом раздача хлеба гражданам Рима была совсем прекращена Александром, и Юстиниан одобрил это распоряжение. Так как византийских наемных солдат также обманывали и не платили им жалованья, то и они стали толпами переходить к готам, у которых они получали и обильную пищу, и жалованье. Доведенный до крайности голодом Неаполь весной 543 г. отворил свои ворота, и это было событием, при котором Тотила еще больше изумляет нас своей доблестью, чем военными подвигами. С такой же заботливостью, как отец или врач, отнесся он к неаполитанцам: умиравшим от голода он приказывал давать пищу с осторожностью, чтобы неумеренное употребление ее не убило больного вместо того, чтоб вернуть ему силы. И имущество неаполитанцев, и честь их женщин Тотила взял под свою охрану; греку же Конону и его войскам, которые, согласно капитуляции должны были отправиться на кораблях, но были задержаны противным ветром, Тотила дал повозки, лошадей и провиант и отправил их в Рим под охраной готов. Затем так же, как и во всех других городах, которые были покорены им, Тотила разрушил стены Неаполя. По-видимому, Тотила дал клятву разрушать укрепления в городах, помня о Риме, у стен которого готский народ нашел себе смерть. Разрушая стены городов, Тотила говорил готам, что он делает это для того, чтобы города никогда больше не служили оплотом врагу, а гражданам городов объяснял, что он хочет навсегда избавить их от мук осады.
Из Неаполя Тотила отправил послание римскому сенату; сенат был уже обязан Тотиле признательностью, так как взятых в плен в Кумах патрицианских жен он бережно отослал в Рим.
«Тот, кто обижает своего ближнего по неведению или по забывчивости, — писал король готов, — имеет право на снисхождение со стороны обиженного, потому что в этом неведении или забывчивости такой проступок находит себе оправдание; но заведомый оскорбитель ничем не может быть оправдан, так как он по справедливости должен отвечать не только за свое преступное деяние, но и за свою преступную волю. Посмотрите же, можете ли вы найти извинение тому, что вы сделали готам? Что из двух говорит в вашу пользу: то ли, что вы ничего не знали о благодеяниях Теодориха и Амалазунты, или то, что с течением времени вы забыли об этих благодеяниях? Ни того, ни другого вы не можете сказать о себе. Не в малых вещах и не в давно минувшие времена, а величайшими милостями и совсем недавно Теодорих и Амалазунта доказали свое к вам расположение. Как обходятся с своими подданными греки, вы могли знать или по слухам, или видя сами; но вы на себе испытали, как поступают с итальянцами готы. И тем не менее вы, по-видимому, с особою радостью, как своих желанных гостей, встретили греков. Каких гостей вы нашли в греках, вы, конечно, знаете, так как вам известно, как искусно умеет считать Александрос. Я не хочу говорить ни о войсках, ни о военачальниках; их доброжелательство и великодушие дали вам то, чем вы обладаете; но это же привело к печальному положению их самих. Пусть никто из вас не думает, что я, как честолюбивый юноша, хочу их таким образом унизить или говорю так из одного хвастовства, как король варваров. Ведь я не говорю, что одержать верх над этими людьми было делом только нашей храбрости; я утверждаю, что их постигло наказание за то зло, которое они совершали над вами. И не есть ли это полное безумие, что в то время, как Бог карает их ради вас, вы сами упорствуете в своих дурных делах и не хотите отрешиться от них? Загладьте вашу вину в том зле, которое вы сделали готам, и дайте нам возможность простить вам. Не дожидаясь того, чтобы война дошла до крайности, и не утешая себя жалкими надеждами, изберите лучшую долю и перестаньте быть к нам несправедливыми». Это письмо Тотила приказал пленным римлянам доставить сенаторам. Генерал Иоанн, однако, запретил им отвечать на это письмо; тогда король послал в Рим еще несколько писем миролюбивого характера. С большим волнением читал народ эти воззвания, развешанные в самых многолюдных частях города. Греческие правите заподозрили арианских священников Рима в тайном соглашении с готами и изгнали из города всех этих священников; немного позднее был изгнан в Центумцеллы патриций Цетег, имевший звание главы сената — звание, значение которого тогда уже было сомнительно.
Покорив всю Кампанью, Тотила в конце зимы между 543 и 544 гг. пошел на Рим. Весть о том, что император Юстиниан призвал с персидской войны самого Велизария и снова поручил ему верховное начальство в Италии, не пугала Тотилу так как он достаточно упрочил свое положение и на севере, и на юге Италии, и, кроме того, он знал, что боевые силы великого полководца были ничтожны.
Велизарий прибыл в Италию, но, пока он терял время на берегах Адриатического моря, набирая себе войска, готский король уже подходил к Риму. Укрепленным и важным городом Тибуром Тотила овладел благодаря измене. Стоявший здесь исаврийский гарнизон был во вражде с горожанами, и последние ночью впустили неприятеля в город. Готы поступили с Тибуром беспощадно. Граждане были перебиты; даже епископ и другие духовные лица были умерщвлены, и Прокопий сокрушается о смерти некоего Кателла из Тиволи, который пользовался большим уважением среди итальянцев. В числе жителей Тиволи были также и готы. Из самых ранних сведений, которые существуют об епископстве в Тиволи и принадлежат вообще к древнейшим, известно, что готский граф Валила 17 апреля 471 г. сделал приношение устроенной им церкви S. — Maria in Cornuta в Тиволи. Оставив свой гарнизон в Тибуре, Тотила овладел верховьем Тибра и отрезал тем сообщение римлянам с Тусцией.
Так приступал Тотила к осаде Рима; но и в этот раз он отсрочил ее, решив сначала овладеть несколькими городами Этрурии, Пиценума и Эмилии, на что и были употреблены им 544 г. и часть следующего года. И только уже летом 545 г. Тотила разбил свой лагерь перед Римом.
Рим занимал Вессас с 3000 солдат. В подкрепление ему Велизарий прислал двух искусных начальников, перса Артасира и фракийца Барбатиона, причем строго наказал им ни в каком случае не делать вылазок из города. Между тем едва готы показались перед стенами Рима, как эти два военачальника напали на них. Оба они были разбиты и успели спастись в городе лишь с немногими из своих солдат. После того уже не было ни одной вылазки.
Вторая осада Рима готами замечательным образом отличается от первой, напоминая собой осаду Рима при Аларихе. Тогда как Витигес разместил все свое войско в семи укрепленных лагерях и безостановочно водил его на приступы к стенам, которые защищал один из величайших полководцев всех времен, Тотила вел осаду Рима с таким спокойствием и осмотрительностью, что находил даже возможность, оставаясь в своем лагере, вести одновременно еще и другие военные операции в Эмилии. На первое время он удовольствовался тем, что затруднил доставку провианта в Рим; верховье реки было уже во власти Тотилы, а возможность сообщения Рима с морем становилась сомнительной благодаря флоту готов, который был построен Тотилой в водах Неаполя. Правители Рима не могли представить для Тотилы ничего опасного; их неспособность и беспечность, как оказалось впоследствии, были так велики, что Тотила мог бы взять город штурмом, если бы захотел рисковать для этого своими силами. Но воспоминание об участи, постигшей Витигеса, внушало готам ужас к стенам города; при небольшом же числе готов каждая потеря в людях должна была быть для них гораздо более чувствительной.
Между тем Велизарий, оставаясь в Равенне, ничего не предпринимал. Он настойчиво требовал у императора присылки вспомогательных войск; но пока эти войска медленно набирались, герой должен был проклинать свой жребий и быть невольным свидетелем тому, как меркнет его слава именно там, где она была приобретена. Велизарий обвинял себя в ошибке, которую он сделал, оставшись в Равенне вместо того, чтобы с небольшим числом войск, которые были в его распоряжении, двинуться прямо к Риму, и Прокопий, разделяющий, по-видимому, эту точку зрения, смягчает ошибку Велизария тем философским рассуждением о судьбе, что они, преследуя свои, неизвестные нам цели, приводят людей, воодушевленных самыми лучшими намерениями, к совершенно противоположным результатам. Затем
Велизарий поспешил в Эпидамн, чтобы взять там под свое начальство войска Иоанна и Исаака, и после того послал Валентина и Фоку к устьям Тибра, чтобы усилить гарнизон Порто. Римская гавань была еще во власти греков, и Тотила пока еще не мог сделать попытку отнять у них эту важную крепость, что и затягивало осаду Рима. Когда названные военачальники прибыли в Порто (начальствовал в нем генерал Иннокентий), они нашли, что река и в нижнем ее течении находится во власти готов, так как Тотила разбил свой лагерь между городом и гаванью в восьми милях от Рима, на Campus Meruli или на Дроздовом поле. Выбор этого места для лагеря был сделан предусмотрительно, так как здесь могли быть задержаны все транспорты, приходившие с моря; греки же могли рассчитывать на освобождение Рима только с моря, потому что дороги Аппиева, Латинская и Фламиниева были в руках готов.
Валентин и Фока, известив генерала Вессаса о своем прибытии, потребовали, чтобы он сделал вылазку на лагерь готов в то время, как они сами нападут на лагерь из Порто с тыла. Вессас, однако, не пожелал ничего предпринимать; тогда Валентин и Фока напали на готов одни, и это нападение кончилось полным поражением и бегством греков.
В это время папа Вигилий не находился в городе. Когда предшественник Вигилия, Сильверий, смещению и изгнанию которого Вигилий так много содействовал, был в 538 или 540 г. уморен голодом или задушен на острове Пальмарии, церковь признала папой Вигилия. Вскоре между ним и императрицей Феодорой возникло несогласие, так как Вигилий отказался отменить решение папы Агапита относительно Анфина и секты акефалов. Кроме того, осуждение, высказанное Юстинианом некоторым положениям в учении Оригена, уже дало повод к спору о Трех Главах. В 545 или 546 г. Вигилий был силой взят в церкви Св. Цецилии, посажен на корабль и, сопровождаемый проклятиями римлян, отправлен в Константинополь, куда ему было предписано явиться императором. Вигилий долго оставался в Сицилии и находился еще там, когда Тотила обложил Рим. На этом острове римская церковь владела обширными имениями (patrimonia); Вигилий собрал в них хлеб и отправил его в гавань Тибра. Готы узнали об этом и у устья реки устроили засаду. Греки с крепости следили за готами и, увидав, что флот с провиантом направлялся к Порто, стали махать матросам плащами, давая им знать, что корабли должны повернуть обратно; между тем матросы поняли это махание как призыв подходить, и корабли приблизились; таким образом, весь сицилийский флот попал в руки готов. Попали в плен также и многие римляне, и в их числе Валентин, которого папа назначил в Сицилии епископом Сильвы Кандиды и отправил в Рим как своего викария. На допросе у Тотилы Валентин был обвинен готами во лжи, и в наказание за это несчастному отрубили обе руки. По счислению Прокопия, флот был захвачен в конце одиннадцатого года войны, т. е. весной 546 г.
К этому времени голод в Риме стал уже невыносим. Доведенные до полного отчаяния римляне обратились за помощью к дьякону Пелагию, человеку, пользовавшемуся большим уважением. Пелагий незадолго до этого вернулся из Византии, где был нунцием римской церкви, и роздал народу свое огромное состояние В отсутствие папы он заступил его место и охотно согласился идти послом в лагерь Тотилы, чтобы просить у него отсрочки осады, обещая, что город сдастся если до истечения отсрочки он не будет освобожден. Пелагий мог вспомнить о папе Льве, который некогда шел по той же самой дороге в Порто молить о милосердии короля вандалов Гензериха. Король готов принял достойного посла с почтением, но сделал излишними длинные объяснения, объявив ему вперед, что он на все согласен, за исключением трех условий: он не согласен внимать ничему, что будет говориться в защиту сицилийцев, в защиту стен Рима и о возврате перебежавших к готам рабов. Сицилия первая изменнически впустила к себе греков; стены Рима лишали возможности вступить в открытый бой в поле и заставляют готов тратить свои силы, а римлян терпеть лишения, вызываемые осадой, наконец, обещание, данное рабам, бежавшим из города, не должно быть нарушено. Тяжело вздохнув, Пелагий вернулся в Рим.
С воплями собрались тогда римляне и избрали депутатов, которые должны были пойти во дворец правителей. Речь этих депутатов дышит ужасом голодной смерти: «Римляне умоляют вас поступить с ними не как с друзьями, которые равны вам по своему происхождению, не как с согражданами, которые живут под теми же, как и вы, законами, а как с побежденным врагом и с пленными, обращенными в рабство. Дайте же вашим пленным кусок хлеба! Мы не просим вас, чтобы вы хорошо кормили нас; нет, мы просим только куска хлеба, чтобы мы могли поддержать нашу жизнь, работая на вас, как подобает рабам. Если вам наша просьба кажется чрезмерной, дайте нам возможность свободно уйти и избавьте себя от труда зарывать в землю ваших рабов; наконец, если и это наше желание вам покажется неумеренным, сжальтесь над нами и предайте нас всех смерти!» Вессас отвечал: пищи для них у него нет; отпустить их опасно, а убить — безбожно; Велизарий должен скоро освободить Рим, — и отпустил несчастных, бессильных депутатов, которых с нетерпением в тупом отчаянии ждал изнуренный голодом народ.
Ни одна рука не поднялась, чтобы убить этого негодяя! Вессас и Конон, одолеваемые низкой корыстью, затягивали осаду и пользовались голодом народа, чтоб накопить побольше золота. Они бесстыдно торговали хлебом, который хранился в амбарах, и даже греческие солдаты лишали себя части своей порции, чтобы обратить ее в золото. Богатые римляне платили за медимн хлебного зерна семь золотых монет; тот же, кому это было не по средствам, считал себя счастливым, если ему удавалось купить за 1 3/4 золотых монеты ту же меру муки из отрубей. За быка, если только случалось его раздобыть, охотно платили 50 золотых динариев. В городе были только ростовщики, которые покупали хлеб, и голодные, покупавшие и пожиравшие его. Когда все золотые монеты были израсходованы, благородные римляне понесли на рынок свою ценную посуду и меняли ее на хлеб; бедные же бродили у стен и на развалинах портиков, — там, где некогда императоры устраивали пышные угощения их предкам, — рвали траву и ею наполняли свои желудки. Наконец, весь хлеб был съеден и остался лишь небольшой запас его, который Вессас хранил для самого себя; тогда и богатые, и бедные одинаково набросились на траву и крапиву, варили их и глотали. Не редкость было видеть тогда римлян, блуждающих, как привидения, по пустынному городу, с глубоко ввалившимися глазами, с крапивой во рту и вдруг падающих мертвыми. Но, наконец, стало не хватать и травы; тогда многие освобождали себя от мук добровольной смертью. В числе ужасных событий тех дней Прокопий упоминает об одном случае, который не менее потрясает читателя, чем сцена умирающего в башне от голода Уголино; этот случай относится к одному отцу, у которого было пятеро детей. Приведенный в отчаяние плачем детей хватавшихся за его платье и просивших хлеба, несчастный отец, ничем не обнаруживая своего отчаяния, спокойно велел им следовать за собой. Придя с ними к Тибру и взойдя на мост, этот отец, как истинный римлянин, закрыл себе лицо одеждой и бросился в реку на глазах у окаменевших от ужаса детей и отупевших от мук римлян.
Наконец, правители стали разрешать населению уходить из города, но и на этот раз лишь при условии уплаты некоторой суммы денег, и Рим начал пустеть. Несчастные беглецы, уходившие искать хлеба вне города, погибали, однако, от лишений в дороге, а по сообщению греков, также и от меча неприятеля; но мы имеем основания считать готов невиновными в такой жестокости. Вот к чему привела судьба сенат и римский народ! — с волнением восклицает Прокопий.
С прибытием Велизария в гавань Тибра обстоятельства, казалось, неожиданно изменились в другую сторону. Отплывая из Гидрунтума, Велизарий взял с собой только войско Исаака и приказал генералу Иоанну пройти через Калабрию и овладеть Аппиевой дорогой; сам же он решил выждать Иоанна в Порто и посмотреть, нет ли возможности освободить Рим с небольшим числом войска. Прибыв в гавань Тибра, Велизарий убедился, что готы преградили сообщение с Римом и что эту преграду, хотя и трудно, но необходимо сокрушить. В девяносто стадиях ниже города Тотила они перегородили реку мостом из громадных древесных стволов и по обоим концам этого моста поставили две деревянные башни. Никакой корабль не мог разбить такого бастиона, да, кроме того, чтобы приблизиться к нему, необходимо было еще прорвать железную цепь.
Чтобы ввести в город войска и доставить в него провиант, Велизарию необходимо было сначала разрушить этот мост. Еще некоторое время Велизарий ждал Иоанна; но готы преградили этому смелому генералу путь к Капуе. Тогда Велизарий потребовал, чтобы Вессас сделал одновременно с ним вылазку и напал на лагерь готов однако, не трогался с места, и гарнизон стоял у стен неподвижно и праздно. После того Велизарий решил довериться одному своему гению, Во что бы то ни стало он хотел попытаться провести в город корабли с провиантом и составил настолько же смелый, насколько искусный план. Двести дромонов, или ластовых судов были нагружены провиантом; каждое такое судно представляло собой в то же время плавучую крепость; борта судна были обшиты щитами с прорезанными в них бойницами. Судна были поставлены на реке рядами, но им должна была предшествовать плавучая исполинская зажигательная машина. Последняя представляла деревянную башню, поставленную на двух связанных между собою плотах; эта башня была выше башен, стоявших на мосту, и на ней помещена была подвижная барка с горючими веществами.
В день выполнения своего плана Велизарий поручил охранять Порто Исааку и на его же попечение оставил свою жену, причем приказал ему ни в как случае не покидать гавани, хотя до него дошел слух, что Велизарию совсем плохо или что он даже убит. Кроме того, у обоих устьев реки были размещены окопах войска, по берегу же со стороны Порто за судами должна была следовать пехота.
Сам Велизарий поместился на первом дромоне и дал знак к движению. С большим напряжением работали гребцы двадцати судов, и машина медленно подвигалась вперед. Готская стража у железной цепи была убита, а сама цепь прорвана; это удвоило силы гребцов, и суда приблизились к мосту. Зажигательная машина направилась к одной из башен, именно к той, которая стояла со стороны Порто, выбросила на нее сверху лодку с горючими материалами и воспламенила башню; вместе с нею погибли двести готов и их начальник Осдас. Тогда завязалась отчаянная борьба у моста; с реки надвигались на мост дромоны; с берега старалась взять его приступом пехота, но готы все прибывали из лагеря на защиту моста. Участь Рима могла быть решена в немногие минуты и, может быть, была бы решена, если бы Вессас сделал вылазку из города.
В то время как борьба у моста склонялась то на ту, то на другую сторону, один вестник принес в Порто известие, что цепь прорвана и мост занят греками. Также горя желанием пожать лавры победы, Исаак забыл наказ Велизария, переправился в Остию и с толпой всадников бросился на лагерь неприятеля на другой стороне реки. В первый момент он опрокинул неприятеля, овладел его окопами и занялся грабежом. Но готы, вернувшись, вытеснили греков и взяли в плен действовавшего с безумной смелостью генерала. К несчастью, слух о том, что Исаак взят в плен, скоро достиг до Велизария и притом тогда, когда исход борьбы у моста еще не был решен. Смущенный такой вестью, Велизарий не мог дать себе отчета в действительном положении дела и решил, что готы овладели Порто, кассой, его женой и всеми средствами к дальнейшей войне. Он тотчас же приказал трубить отбой, чтобы идти с войсками и судами назад к Порто и снова овладеть им. Придя туда, Велизарий был поражен: врага он не встретил, а на башнях замка стояла его бдительная стража. Эта ошибка до такой степени огорчила Велизария, что он тяжко заболел, так что одно время была потеряна надежда на его выздоровление.
Так не удалась попытка освободить Рим, и Велизарию не довелось во второй раз прославить себя защитой Рима. Наступило глубокое затишье; Велизарий лежал больной в Порто; в лагере готов все было спокойно, а беззащитный город выглядел могилой. Казалось, только одни стены стоят на страже в этом городе, обратившемся в огромную пустыню, так как население бежало из него. Сторожевые посты большей частью оставлялись незанятыми: дозор производился беспорядочно; каждый спал, когда и сколько хотел, и это не заботило военачальников. На улицах лишь изредка встречались одни голодные; во дворце Вессас продолжал копить свое золото, а Тотила оставался в окопах и не решался идти на приступ, который должен был внушать ему ужас, воздвигая перед ним кровавую тень погибших во время приступа готов.
Наконец сторожевой пост исаврян у Азинарских ворот изменил Риму. Несколько раз спускались исавряне ночью со стен по веревкам, приходили в лагерь готов и убеждали короля занять ворота. Разведки, сделанные собственными воинами, победили недоверие Тотилы. Четыре сильных гота влезли ночью на башню, спустились в город и взломали Азинарские ворота; когда они были раскрыты, готское войско в полном спокойствии вступило через них в Рим. Это было 17 декабря 546 г.
Из предосторожности, так как было еще темно, Тотила расположил свое войско на Латеранском поле. Но в городе уже поднялся шум, и великодушный король приказал всю ночь трубить в трубы, чтобы римляне имели возможность бежать из города через ворота или искать спасения в церквах. Греческий гарнизон вместе со своими начальниками Вессасом и Кононом бежал при первом же звуке труб; за ними последовали и те сенаторы, у которых еще оставались лошади; в числи их был Деций и, может быть, также Василий, последний консул империи, тогда как Максим, Олибрий, Орест и другие патриции искали защиты у Св. Петра. Все кто только имел силы дотащиться до церквей, спасались там. Когда с наступлением утра готы двинулись по улицам, их встретила могильная тишина совершенно опустевшего города. Прокопий вполне определенно говорит, что во всем городе оставалось только 500 человек, все же остальное население или бежало из города еще рань не, или погибло от голода. Цифра эта маловероятна; скорее ее следует увеличить в 10 раз; но показание названного современника, хотя бы даже оно было преувеличено, все-таки свидетельствует, какая страшная убыль произошла в населении Рима.
Готы, проникнув наконец в город, вокруг которого их народ лежал еще в свежих могилах, имели основания отдаться беспощадной мести; но совершенно опустелый Рим уже не мог дать пищи для их ненависти, а бедствия его были так велики, что он должен был вызвать сострадание к себе даже в бесчеловечных варварах. И желание мести у готов было удовлетворено тем, что они изрубили 26 греческих солдат и 60 римлян из народа, а Тотила, скорее подавленный тяжелым зрелищем, чем счастливый, поспешил принести свою первую благодарственную молитву у гроба апостола. На ступенях базилики победителя встретил дьякон Пелагий, с Евангелием в руках, и сказал: «Государь, пощади нас, твоих людей!» Тотила заметил пастырю: «Так ты обращаешься ко мне с мольбою, Пелагий?» Пелагий ответил: «Бог сделал меня твоим слугой, и ты, государь, пощади твоих слуг». Юный герой утешил павшего духом Пелагия, поручившись ему, что готы не будут убивать римлян; но несчастный город был отдан в добычу воинам, которые этого требовали.
Разграбление Рима было произведено без кровопролития: дома были покинуты, и никто не мешал грабить их. Город уже не был теперь так богат, как во времена Алариха, Гензериха или даже Рицимера; старинные дворцы древних родов большей частью стояли уже давно пустые, и только в немногих из них сохранялись еще произведения искусств и ценные библиотеки. В домах патрициев, однако, можно было найти кое-какую добычу, а во дворце цезарей в руки короля готов достались все те кучи золота, которые копил там Вессас. Те патриции, которые были найдены во дворцах, были все пощажены; они возбуждали к себе глубокое сострадание: одетые в изодранные платья рабов, они бродили от дома к дому и молили своего врага именем Бога дать им кусок хлеба. В таком же жалком виде готы нашли женщину, которая принадлежала к высокому роду и более, чем кто-нибудь, заслуживала сожаления; то была Рустициана, дочь Симмаха и вдова Боэтия. Во время осады она раздала свое имущество, чтобы сколько-нибудь смягчить общую нужду, и теперь, на склоне своей жизни, полной лишений, благородной матроне не приходилось краснеть, когда она, как нищая, должна была просить о куске хлеба и вызывала слезы участия к себе. Готы указывали друг другу на эту женщину, с горечью вспоминая, что она из мести за смерть отца и мужа приказала свергнуть статуи Теодориха, и требовали, чтоб она была предана смерти. Но Тотила отнесся с глубоким почтением к дочери и жене граждан, прославивших себя доблестью, и охранил от оскорблений и ее, и всех других римлянок. Его милосердие ко всем без различия было так велико, что он возбудил к себе изумление и любовь даже у врагов, и о нем говорили, что он поступал с римлянами, как отец со своими детьми.
На следующий день король собрал своих готов и обратился к ним с речью; он сравнил их теперешнее число с тем, сколько их было прежде, и убеждал их не терять бодрости. Он указывал им, что их великолепное войско в 200 000 человек предводительствуемое Витигесом, было побеждено только 7000 греков и от этого войска осталась одна беспорядочная толпа безоружных и беспомощных воинов, и тем не менее теперь готам удалось уничтожить у врага 2000 человек и вернуть себе утраченное государство. Он говорил им, что есть таинственная сила, которая карает вероломство королей и народов, и убеждал готов быть справедливыми к тем, кто им подвластен, чтобы спасти себя от кары этой силы.
Затем Тотила произнес свою гневную речь остававшимся в Риме сенаторам. Это собрание сенаторов, происходившее в здании сената или во дворце цезарей, было, скорее всего может, уже последним. Подавленные судьбой патриции возлагали свои надежды на заступничество дьякона Пелагия и, молча, в трепете, слушали грозную речь готского героя, обвинявшего их в неблагодарности к Теодориху и Амалазунте за их благодеяния, в клятвопреступлении, в измене и, наконец, в глупости и обещавшего римлянам отныне поступать с ними как с рабами. Ни одним словом не отвечали сенаторы Тотиле, и только Пелагий молил Тотилу за «несчастных грешников», пока король не согласился сменить справедливость на милосердие.
К римлянам Тотила не питал ненависти, и вся его ярость обрушилась на стены Рима, у которых погибли готы. Случилось, что именно в это время готы потерпели небольшой урон в Лукании. Известие об этом привело короля в сильнейший гнев, и он поклялся сровнять Рим с землей. Он хотел, оставив большую часть своего войска, поспешить в Луканию и разделаться с «дикой кровавой собакой» Иоанном. Немедленно Тотила приказал разрушать стены; это было сделано в нескольких местах, так что третья часть этого исполинского сооружения была действительно уничтожена. Разгневанный король клялся предать огню самые лучшие памятники города. Я обращу, восклицал король, весь Рим в пастбище для скота!
Так говорил во всеуслышанье Тотила в гневе; но мог ли этот великодушный человек действительно запятнать свое геройское имя таким беспримерным позором?
Когда распространились слухи о том, что готы готовятся разрушить Рим, Велизарий послал королю готов письмо, в котором убеждал Тотилу пощадить Рим. Вынужденный оставаться в Порто в бездействии, больной Велизарий легко мог представить себе, что враг делает в Риме все, что хочет, и предает все грабежу и огню в городе, с которым была связана слава Велизария. Послание Велизария носит на себе печать величия души, и римлянам следовало бы вырезать это послание на меди и выставить его в своем городе, чтобы оно служило уликой не варварам, а тем средневековым баронам и папам, которые так бесстыдно уничтожили множество памятников. Вот что писал Велизарий своему благородному врагу:
«Долг людей разумных и понимающих, что такое гражданская жизнь, состоит в том, чтобы украшать прекрасными сооружениями города, когда в них нет этих сооружений; поступки же неразумных сводятся к тому, что они лишают города их украшений, оставляя потомству в наследие только такое свидетельство их дикой природы. Из всех городов, которые только освещаются солнцем, Рим самый великий и самый знаменитый город. Он построен могуществом не одного какого-нибудь человека, и не в короткое время этот город достиг своего величия и красоты. Чтобы создать и собрать все, что есть в Риме, нужны были заботы многих императоров, общие усилия выдающихся людей и художников всей земли, целые столетия и неисчислимые богатства. Только мало-помалу, как ты видишь, создавали люди этот город, и оставили его потомству, как памятник доблестей мира; а потому разрушение такого памятника величия мира будет поистине неслыханным оскорблением человечества всех времен. У предков будет отнят памятник их доблестей; потомство будет лишено возможности созерцать то, что создано доблестями предков. Если все это справедливо, то знай, что тебя в будущем ждет одно из двух. В этой войне или император победит тебя, или, если это возможно, ты одержишь верх над ним. Если окажешься победителем ты, достойный муж, то, разрушив Рим, ты лишишь себя только своего собственного города; сохранив же Рим и обладая им во всем его великолепии, как легко ты обогащаешь себя! Но, если в будущем ждет тебя худший жребий, то сохранением Рима ты можешь возбудить в победителе милость к себе, тогда как разрушение Рима лишит тебя всякого права на пощаду и не принесет тебе никакой выгоды. Приговора мира ты не можешь миновать, и этот приговор будет произнесен, сообразно тому, как ты поступишь. Королям создают имя только их деяния».
Тотила послал своему великому противнику ответ, который, к сожалению, история не сохранила нам.
Дивные сооружения Рима были пощажены, и только некоторые дома стали жертвой пламени во время разграбления; эта участь постигла именно транстеверинский округ, где, по счастью, было мало прекрасных зданий. Возможно, что сам Тотила велел зажечь здесь некоторые дома, как бы желая действительно привести свою угрозу в исполнение, и этот пожар, отблеск которого на горизонте был виден в Порто, мог сделать для Велизария правдоподобными слухи о злодейских замыслах Тотилы.
Письмо Велизария к королю готов и некоторые непонятные или намеренно извращенные места у Прокопия и Иордана дали повод к утверждению, будто бы Тотила действительно разрушил Рим. Историки Средних веков и даже Новейших времен торжественно и серьезно доказывают это и утверждают, что виновником превращения Рима в развалины был именно Тотила; Аларих же, Гензерих и Рицимер не виновны в этом чудовищном преступлении. Леонард Аретинский сочинил даже, в стиле Виргилия, полное всяких ужасов описание пожара, которому будто бы предан был Рим по приказанию Тотилы. Прежде всего, говорит автор, Тотила срыл стены; затем он поджог Капитолий; на Форуме, Субурре и Via Sacre все было предано пламени; Квиринальский холм был в дыму; Авентин извергал пламя; всюду слышались треск и шум рушившихся зданий. Другие итальянские писатели, следуя примеру Леонарда Аретинского, с таким же успехом следовали полету своей фантазии. Им было известно не только то, что готы, как «рой разъяренных ос», набросились на Колизей и обезобразили его, наделав в нем бреши сверху донизу, но еще и то, что готы особенно занялись разрушением обелисков. У готов в их отечестве будто бы также были поставлены каменные столбы, но высотой только в 20 и 30 футов; поэтому прекрасные обелиски Рима не могли не возбудить в готах зависти, и вот они принялись разрушать обелиски огнем и валить их на землю с помощью ломов и канатов; оставлен же был нетронутым только один обелиск, стоявший у Св. Петра. Такие нелепые басни писались еще в XVIII веке.
Между тем сбылось то предсказание св. Бенедикта, о котором только 47 лет спустя сообщил в своих диалогах великий папа Григорий. Когда Тотила вступил в Рим, по-видимому, всеми овладела боязнь, что готы из мести за гибель своих братьев разрушат до основания великий город, и эти опасения доказывают, что Рим не переставал быть для людей предметом благоговения. Епископ Канузиума в Апулии пришел раз в Монте-Касино к Бенедикту и стал говорить ему о своих опасениях относительно участи Рима. Но божий человек успокоил епископа следующим заверением: «Рим не будет уничтожен варварами; он истлеет сам после того, как на него обрушатся бури и молнии, вихри и землетрясения».
Разрушив третью часть стен в Риме, Тотила покинул город и направился в Ауканию. Совершенно непонятно, почему он поступил так. Он не оставил в городе никакого гарнизона и только переместил свой лагерь, отстоявший от Рима в 120 стадиях, к Алгиду, чтоб отрезать Велизарию выход из Порто.
Тотила мог по справедливости думать, что Рим не имеет ни стратегического, ни политического значения, но удивительным является то, что Тотила не направил все свои силы на Порто, чтоб совершенно покончить здесь с войной. Как заложников он взял с собой всех сенаторов и затем, движимый непостижимым, каким-то демоническим гневом, приказал всему населению, без исключения, покинуть Рим и уходить в Кампанью.
С представлением такого факта, совершенно нам чуждого и не повторявшегося в истории, наше воображение не мирится; мы не можем ни на одно мгновение представить себе каким-то проклятым местом, в котором нет ни одной человеческой души, какой-то зияющей немой могилой, эту огромную столицу мира, которую мы привыкли всегда представлять себе населенной народами. Но слова Прокопия вполне определенны и ясны, и они подтверждаются другим историком, который говорит: Тотила увел римлян пленными в Кампанью, и после того в течение более чем 40 дней в Риме можно было встретить только одних животных, человеческой же души в нем не было ни одной.