Глава VI[править]
Жестокий суд Оттона III, — еще более ужасный, чем суд его деда, — навел на римлян панику; юный император с чувством удовлетворения пометил днем казни Кресцентия одну из своих грамот и был уверен, что навсегда обуздал Рим. Последствия катастрофы отразились также и на родственниках мятежника. Желая расширить свою власть в Сабине, они держались за Кресцентия, пока он был в силе; когда же он пал, они постарались остаться в стороне. В населении римской области никогда не существовало национального сознания; вне Рима не было ни одного римлянина; ничто не объединяло классы, из которых состояло население области и которые различались своим происхождением и правами. Свободное гражданство едва только начинало возникать в городах области, давно утративших римское куриальное устройство, и над массой колонов и крепостных полновластными господами были одни только бароны, епископы и аббаты. Эти властители все стремились к обладанию провинциальными городами и замками, и папы уступали то те, то другие местности в распоряжение членов знатных семейств, епископств и монастырей. Феодализм все более распространялся в римской области; иные властители получали в свое обладание целые округа. С середины X века владычество баронов, как светских так и духовных, вполне упрочилось в римской области и в наши дни является проклятием для земледелия.
Главным средоточием феодальной власти являются с XI века, как мы увидим, Тускул и Пренесте; но в конце X века господство в Сабине принадлежало семье графа Бенедикта, состоявшей в родстве с Кресцентием. Этот могущественный граф, живший в замке Arci, завладел многими участками, принадлежавшими аббатству Фарфы. По примеру графа поступали и его сыновья, Иоанн и Кресцентий. Бенедикту удалось присвоить себе даже епископский город Цере, древний этрусский город Agylla, в то время еще не называвшийся Caere vetus (Cervetri). Падение Кресцентия заставило этих властителей быть более осторожными; граф Иоанн немедленно же возвратил аббатству Фарфы половину захваченного им у аббатства участка, а на другую половину, вместе с спорным замком Tribucum, аббат Фарфы выдал Иоанну ленную грамоту «третьего разряда». Так как другие имения, принадлежавшие частью монастырю Фарфы, частью самой римской церкви, оставались все-таки во власти Бенедикта, то аббат Гуго направился в Рим искать восстановления прав аббатства. Юный легкомысленный Кресцентий, брат Иоанна, также отправился в Рим. Город все еще был объят ужасом, вызванным казнью Кресцентия. Возможно, что своим безбоязненным появлением в Риме Кресцентий хотел показать, что он не имел ничего общего со своим родственником; возможно также, что он рассчитывал склонить судей в свою пользу подкупом. Как бы то ни было, Кресцентий по приказанию императора и папы был схвачен. Тогда явился в Рим отец Кресцентия Бенедикт и, исполнив судебные формальности, вернул папе Цере, но затем внезапно бежал в свой замок и укрепился там. Нетрудно составить себе понятие о том, на каких шатких основах покоилась императорская и папская власть в Риме, если провинциальный барон тотчас же вслед за казнью своего родственника осмелился восстать против императора и Папы. Эта власть была и оставалась только кратковременной, и императоры, величавшие себя именем преемников августа, тем не менее вынуждены были вести в Римской области осаду против незначительных замков знати. Таким образом, Чтобы изгнать Бенедикта из Цере, властитель Рима был вынужден двинуться со своими войсками и выступил из Рима в сопровождении папы, аббата Гуго и пленного Кресцентия. Бенедикт ответил сначала смехом на угрозу повесить его сына, но затем, увидя со стен замка, что сына действительно ведут на виселицу, сдался. Он отказался от Цере в пользу папы и сам получил обратно сына. После того император, папа и аббат вернулись в Рим. Непокорный барон дал торжественную клятву отказаться от своих незаконных прав, и тем не менее его сыновья нарушили эту клятву и стали еще более притеснять монастырь Фарфу. Желая обуздать заносчивость маленьких сабинских тиранов, император и папа прилагали старания к тому, чтобы сохранить владения Фарфы. По смерти Камио в 966 г. это аббатство в качестве комменды было предоставлено аббату
Льву, настоятелю монастыря Св. Андрея на Соракте; но эта мера привела к еще большему упадку аббатства. После Льва аббатом был Иоанн, человек развратный и необузданный. Оттон II сменил его и назначил ему преемником Адама Это обстоятельство явилось источником раздора в аббатстве: по смерти Оттона II Иоанн снова захватил власть в сабинских, тусцийских и сполетских имениях, а Адам продолжал быть владельцем мархии Фермо. Только с прибытием Оттона III в Фарфу, в 966 г., монастырские владения были вновь объединены под властью Иоанна, которому Оттон выдал грамоту на владение аббатством на всем его пространстве. По смерти Иоанна в 997 г. Гуго против канонических правил купил себе у Григория V сан аббата. Поступив 16-ти лет от роду в монастырь Monte Ainiata, Гуго стал настоятелем Фарфы уже на 24-м году своей жизни; он правил этим аббатством долго и со славой и оставил после себя книги, являющиеся драгоценным памятником того времени. Оттон III удалил Гуго из аббатства как человека, незаконно занявшего место настоятеля, и назначил аббатом другое лицо; однако просьбы монахов и выдающиеся способности Гуго повлияли на Оттона, и он 22 февраля 998 г. снова назначил Гуго аббатом Фарфы. При этом было восстановлено древнее право Фарфы, в силу которого свободно избранный монахами настоятель сначала утверждался императором как патроном монастыря и уже затем получал посвящение от пап.
Возвращение Гуго было благотворно для аббатства: он ревностно проводил клюнийскую реформу и неутомимо заботился о том, чтобы аббатство снова получило все свои имения. С дарованными монастырю грамотами в руках он постоянно являлся в Рим на императорский суд и каждый раз выходил из суда победителем. Акты этих судебных процессов сохраняют свой интерес до настоящего времени, так как дают нам возможность непосредственно составить представление о правосудии того времени. Таким образом, историограф имеет полное основание воспользоваться одним из этих процессов как картиной, ярко воспроизводящей условия того времени. Эпоха, которую мы описываем, отличалась грубостью и была полна насилия; но в нее вносилась человечность тем уважением, которое внушило к себе право. В настоящее время папы и короли сочли бы себя униженными, если бы им довелось лично явиться в гражданский суд и улаживать пререкания по вопросам гражданского права. Представление о королевском авторитете уже давно отделилось от представления о непосредственном влиянии самой личности короля; но в те полупатриархальные времена судебная власть считалась высшей и священнейшей функцией правительственной власти. Со времени Карла Великого императоры часто являлись в Риме судьями. Правда, с течением времени такие суды применялись все реже, и при Оттонах мы находим лишь несколько римских placita, исходивших в частности от императорской власти.
8 апреля 998 г. аббат Фарфы был привлечен к суду пресвитерами церкви Св. Евстахия в Риме: пресвитеры требовали, чтобы им были отданы принадлежавшие аббатству церкви Св. Марии и Св. Бенедикта в термах Александра, утверждая, что монастырь Фарфа издавна платил им дань за эти церкви. Обычный римский суд, состоявший из императорских и папских судей, был созван у дверей церкви Св. Петра, неподалеку от S.-Maria in turn. Император назначил своим заместителем и председателем архидиакона императорского дворца, а шеффеном — префекта города, пфальцграфа Иоанна; остальными шеффенами были двое дворцовых судей, первый дефензор и аркарий, а со стороны папы трое judices dativi Аббат Гуго отказался, однако, следовать началам римского права и принять защиту римского адвоката, утверждая, что аббатство всегда было под покровительством лангобардского закона. Он ссылался далее на свое германское происхождение указывал, что права германцев признаются в Риме со времени конституции Лотаря, Это привело председателя в раздражение; он схватил Гуго за рясу, не отпускал его и принудил занять место рядом с собой. Благодаря, однако, расположению императора Гуго получил возможность съездить в Фарфу, чтобы привезти оттуда своего собственного лангобардского адвоката. Через три дня Гуго явился назад с монастырским стряпчим Губертом и предъявил грамоту Лотаря и удостоверение папы Пасхалия. Согласно этим документам, Фарфа так же, как и другие монастыри франкского государства, подлежала действию только лангобардского права. При этом Гуго объявил, что он готов доказать подлинность предъявленных документов и присягой, и поединком, и свидетелями. Противная партия отклонила эти доказательства и пыталась воспрепятствовать применению лангобардского закона; но председатель принудил ее подчиниться этому закону. Пресвитерам-истцам был дан адвокатом Бенедикт, сын Стефана с рынка, помещавшегося у театра Марцелла, и адвокат немедленно сформулировал жалобу на аббата. За полным отсутствием лангобардских судей председатель, недолго думая, прибег к такому приему: он назначил судьей самого монастырского адвоката Губерта, заставив его дать клятву в том, что он будет судить по правде. Лишенный таким образом своего адвоката, аббат Гуго запротестовал против такого назначения, но председатель дал ему в защитники одного сабинянина. Последний был совершенно незнаком с судопроизводством и не знал, что следует ему говорить на суде; поэтому Губерту, ставшему уже судьей или шеффеном, было разрешено сначала обучить новичка предстоящему делу. Лангобардский судья, согласно лангобардскому праву, настаивал на том, чтобы обвиняемая сторона принесла присягу в том, что Фарфа уже в течение 40 лет владеет спорными церквями. Но пресвитеры возражали против такой присяги, желая по римскому праву доказать с помощью свидетелей, что Фарфа уплачивала дань церкви Св. Евстафия в течение 40 лет. Спрошенные поодиночке свидетели дали противоречивые показания и потому были признаны ложными; когда же пресвитеры отклонили и принесение присяги, их жалоба была отвергнута и сами они признаны неправыми, а спорные церкви были оставлены за монастырем. По судебному обычаю того времени при этом поступали так: судья брал из рук обвиненной стороны ее прошение, в котором излагалась жалоба, или, если дело шло о подлоге, подделанную грамоту, делал ножом крест на этом документе и передавал его выигравшей стороне; последняя же должна была хранить его как оправдательный акт, который в случае надобности мог быть всегда предъявлен. В то же время было воспрещено также возобновлять возбужденную пресвитерами жалобу под страхом уплаты штрафа в 10 фунтов золота, из которых одна половина должна была поступать в пользу императорского дворца, а другая — в пользу монастыря. При крайней неустойчивости гражданских основ одни и те же процессы обыкновенно повторялись бесконечное число раз и иногда тянулись с невероятным упорством целое столетие, возобновляясь, как только какая-нибудь из спорящих сторон находилась в более благоприятных условиях, в силу ли возможности подкупить судей или вследствие смены правящей власти, и таким образом получала надежду добиться осуществления своих притязаний.
Акты описанного процесса были занесены в протокол, подписаны судьями и стряпчими и вручены аббату; именно этот протокол мы находим в регестах Фарфы, и он свидетельствует нам, как наивно и быстро совершалось в ту эпоху судопроизводство и как оно в то же время было осложнено и запутано правовыми порядками различных национальностей. Шаткость правосудия не имела границ; обману и подкупу были широко раскрыты двери; поэтому мы можем судить, насколько закон служил гражданину и колону действительной защитой.
Римское placitum дает нам случай сказать несколько слов о судопроизводстве в Риме при Оттоне III. Излагая процесс Фарфы, мы видели, что существовало два класса судей: Palatini и Dativi. С первыми мы уже знакомы, это были семь папских министров, существовавшие начиная с VIII века. После восстановления империи эти судьи по-прежнему составляли обычный папский суд по гражданским делам Но по мере того как Латеран получал значение императорского дворца, Judices Palatini становились вместе и императорскими судьями и назначались в качестве шеффенов столько же императорами, сколько и папами. Особые условия, в которых находился Рим и которые заключались в том, что город имел своим верховным властителем императора, а местным государем папу, создали это исключительное смешение обеих властей, имевших в судопроизводстве одних и тех же общих представителей. Примицерий и секундицерий, аркарий и саккелларий, протоскриниарий, первый дефензор и админикулатор считались вместе с тем и императорскими сановниками. Времена, когда эти папские министры были римскими тиранами, миновали; древняя чиновная иерархия была нарушена и Каролингами, и папами; но Judices Palatini сохранились и под председательством примицерия составляли высшую коллегию римских сановников. Руководя выборами папы, они также устанавливали церемониал коронования императора; подобно тому, как семь Латеранских епископов совершали посвящение в папы, так семь дворцовых судей окружали императора и принимали непосредственное участие в его короновании. Примицерий и секундицерий считались государственными канцлерами; как в процессиях они вели папу, так точно при торжественных церемониях они шли по обеим сторонам императора. Образуя постоянную высшую судебную коллегию императорского и папского дворца, семь Judices Palatini назывались также и Judices Ordinarii. Происходившие в Риме перевороты не касались судебных полномочий этих лиц, и мы видели, что Альберик обращался к их содействию точно так же, как император и папа. Напротив, прежние duces утратили свою судебную власть. Еще в конституции Лотаря 824 г. duces упоминаются наряду с judices, но при Оттонах им уже не принадлежала судебная власть. Римское судопроизводство подверглось некоторым изменениям еще при Карле Великом; судебная власть военных и гражданских чинов, установленная законами византийских времен, уже не существовала при франках, уступив место более свободным германским учреждениям, поскольку они сказались в институте шеффенов. Таким образом с средины X века мы и в Риме находим Judices Dativi, и о них с 961 г. очень часто упоминается в грамотах; а в Равенне эти Judices Dativi известны уже с 838 г.
В чем заключалась сущность этой категории судей, все еще недостаточно выяснено; соответственно своему имени (Dativi), их «давала» в качестве шеффенов высшая власть — император, папа, патриций, а в провинциальных городах — графы. Этих судей справедливо считали институтом германского происхождения и приравнивали их к скабинам — постоянным франкским шеффенам, которые избирались под надзором графа из свободных поселян местности или судебного округа в качестве людей, сведущих в законах. Такие шеффены должны были принимать участие в суде и постановлять судебное решение. Из документов мы узнаем, что в Верхней Италии Dativus назывался по имени того города, в котором он был судьей, и что этот сан считался присвоенным навсегда лицу, имевшему его, и признавался этим лицом даже после его смерти. Относительно Рима остается недоказанным, что в избрании Judices Dativi участвовал также и народ; по-видимому, их «давал» всегда только император или папа; поэтому они не были, как в Верхней Италии, городскими общинными шеффенами, а иногда могли даже называться дворцовыми судьями. В качестве Judices Dativi являются и высшие светские сановники; так Феофилакт именуется «консул и Dativus Judex»; Иоанн — «префект, пфальцграф и Dativus Judex». Но встречаются также и не имеющие какого-либо другого сана Judicis Dativi; адвокат монастыря Фарфы, Губерет, назывался также Dativus с того момента, как он был сделан судьей.
Таким образом, в состав римского суда входили Judices Ordinarii и Dativi. Число тех и других было обыкновенно семь, причем один из них был председательствующим. Затем на суде присутствовали в неопределенном числе оптиматы (nobiles viri). Как действительные римские судьи и Ordinari и Dativi назывались judices Romani или Romanorum; каждый из них именовался так: «Божией милостью судья Священной Римской империи (Dei Gratia sacri Romani Imperii Judex)». При Оттонах пожалование сана Dativus сопровождалось, по-видимому, торжественной церемонией. «Назначаемого судью примицерий должен был отвести к императору. Император говорил: обрати внимание, примицерий, не раб ли он чей и не бедный ли человек? В таком случае он доступен подкупу и погубит мою душу». Обращаясь к судье, император говорил: «Остерегись когда-либо нарушить закон, установленный нашим благочестивейшим предшественником Юстинианом», на что судья отвечал: «Да постигнет меня вечное проклятие, если я это сделаю!» После того император брал с судьи присягу в том, что он никогда не преступит закона; надевал на него мантию и, повернув пряжку направо, застегивал мантию на левую сторону в знак того, что судья внимает только закону и глух к ложному свидетелю. После того император давал судье в руки книгу законов и говорил: «По этой книге суди Рим, Леонину и весь мир» — и затем, поцеловав судью, отпускал его.
Выспренные и смешные слова о том, что суду римского судьи подлежит не только Леонина, но и весь мир, соответствовали возродившемуся представлению о Риме как о мировой столице; это представление уже сказалось при Оттоне III в известном леонинском стихе: Roma caput mundi regit orbis frena rotundi. В то время римское гражданство также было восстановлено во всем его блеске, и римлянам лестно было видеть, что франки и лангобарды добиваются, как отличия, распространения на них прав этого гражданства. Такое присоединение к римским гражданам совершалось с большим торжеством. "Когда кто-либо желает стать римским гражданином, он должен, — так гласит формула, — послать к императору своих доверенных и смиренно просить, чтобы император разрешил ему стать под охрану римских законов и быть внесенным в список римских граждан. Если император выражал на это свое согласие, то дальнейший порядок был такой: император открывал заседание в присутствии своих благородных судей и правителей; двое судей, склонив голову, подходили к императору и спрашивали: «Государь наш, что прикажет твое Величество?» Император отвечал: «Я приказываю, чтобы число римских граждан было увеличено и чтобы тот, о ком вы мне сегодня докладывали, был подавлен под защиту римских законов».
Производство уголовных дел в Риме лежало на префекте и других постоянных судьях; последние назывались консулами, а их помощники — pedanei. Судебные округа, конечно, соответствовавшие округам города, были подчинены префекту города, так как невероятно, чтобы названные консулы были судьями только вне Рима, а их judicatus представляли собой только провинциальные суды.
Как ни мало, однако, выяснено судоустройство в Риме, мы можем утверждать, что оно было тем же самым, как и в провинциальных городах. Последние еще и в то время управлялись герцогами (duces), графами, виконтами, даже гастальдами и апостолическими послами, и все эти лица назначали своих судей. Герцоги встречаются в эту эпоху очень редко; по-видимому, они были вытеснены Франкскими графами, появлявшимися повсюду, так что прежние ducatus превратились в графства. Существовавшие некогда трибуны точно также перестали быть правителями (rectores) менее значительных городов, и сам сан трибуна нередко сохранял только одно почетное значение; иногда же он был связан с властью местного муниципального сановника и судьи.
Мы уделили много места римским дворцовым судьям, но условия существования в Риме императорского двора того времени остаются все-таки еще неясными. Первоначально, как бы сливаясь в одно с папским двором, императорский двор не мог не отделяться от него по самому существу своему: он имел и свой собственный штат, и свои собственные доходы. Со времени Карла императоры, посещая Рим, останавливались при базилике Св. Петра, а иногда в Латеране, так как в городе они не имели никакого помещения. Оттон построил себе дворец близ Равенны, но не думал строить дворец в Риме. Только Оттон III, по-видимому, предполагал выстроить в Риме императорский замок и с этой целью воспользоваться древним дворцом цезарей. Масса развалин помешала, однако, исполнению этого намерения, и Оттон III устроил себе резиденцию на Авентине, рядом с S.-Bonilazio, вероятно, в каком-нибудь древнем дворце. Здесь император обставил себя византийским церемониалом. Были учреждены придворные должности, названия которых звучали не по-римски. Во главе лиц, занимавших эти должности, стоял magister palatii imperialis. Особу императора охраняла императорская гвардия, в которую могли поступать и римляне, и германцы, но только из знатного класса людей. В Graphia приведена формула приема в эту рыцарскую гвардию: трибун вручает вступающему в гвардию (miles) шпоры, диктатор — панцирь, капитан (capiductor) — копье и щит, magister mililiae — железные набедренники, цезарь — украшенный султаном шлем, император — пояс со знаками отличия, меч, кольцо, ожерелье и браслеты. Мы видим здесь явное смешение византийских и римских обычаев. Императорская милиция состояла из двух когорт, каждая 555 человек; начальствовал когортой граф, но главой милиции был императорский пфальцграф; он считался по своему положению «выше всех графов на свете и ему была доверена охрана дворца». При Оттоне III в первый раз отмечен Comes Sacrosancti Palatii Lateranensis; в 1001 г. этот пост занимал римлянин Петр, а в 998 г., по-видимому, префект Иоанн, так как в его подписи на вышеупомянутом placitum, объявленном монастырю Фарфе, значится comes palatii; впрочем, в то время было уже несколько дворцовых графов. Эта должность также входила в штат папского двора, откуда и была перенесена в штат императорского двора; в последующие века императоры и папы одинаково жаловали этот титул, пока наконец он не утратил всякое значение. По отношению к тем временам нельзя представить себе этой должности без соответственной юрисдикции, и, вероятно, лицо, занимавшее такую должность, вело дела, касавшиеся императорской казны.
Существование в Риме императорского фиска не подлежит сомнению, так как императору здесь были присвоены разнообразные регалии. Вполне естественно, что в казну своего покровителя платили дань такие монастыри, как Фарфа и монастырь Св. Андрея на Соракте; но мы находим указания на существование доменов еще другого рода— Когда император Людовик в 874 г. наделял дарами вновь учрежденским монастырь Casa aurea, он предоставил ему все свои доходы в Риме, Кампаньи, Романьи, Сполето, Камерино и Тусции. Если под этими доходами следует разуметь только фискальные права, то это обстоятельство доказывает, во всяком случае, что императорские имения в Риме и в римской области были незначительны. Вообще неизвестно, какие доходы получал с города император. При Каролингах во дворец в Павии ежегодно отсылалось в виде подарка 10 фунтов золота, 10 фунтов серебра и 10 дорогих паллиев, а императорский посол содержался на средства апостолической казны. Но нигде нет речи о дани, которую должен был бы платить Рим; только половина штрафных денег, уплачивалась императорскому дворцу. При большом числе процессов это поступление могло иметь некоторое значение, но оно было все-таки случайным; такой же временный характер имели другие источники дохода, как то: foderum parata, mansionaticum — повинность населения содержать лошадей и солдат, исправлять дороги и мосты и отводить войскам помещение. Каждый раз, как императоры посещали Рим, войско и придворный штат должны были быть содержимы за счет города; мы знаем об этом потому, что некогда Оттон I удалил свои войска из Рима, не желая чрезмерно истощать средства города. Обязанность поставлять фураж (foderuim) распространялась на все итальянские города, по которым проходил император, и эта повинность немало тяготила страну.
Совершенно иного рода была апостолическая казна. Папское казнохранилище, первоначально называвшееся vestiarium, в то время было известно столько же под именем дворца — palatium; сюда поступали доходы с церковных имений, носившие названия: dationes (по-итальянски — dazio), tribute, servitia, functiones и pensiones. Отдельных наименований такого рода поступлений существовало бесчисленное множество; был длинный реестр разного рода названий пошлин за пользование мостами, дорогами, воротами, лугами, лесами, рынками, реками, берегами, гаванями и т. д., все это является весьма характерным для государственного хозяйства того времени. Из всех церковных владений деньги собирались акционариями, а в Риме папской казне принадлежали пошлины, взимавшиеся на берегу Тибра, у городских ворот и на мостах. Но нам ничего не известно о прямых налогах в Риме, и мы положительно сомневаемся, чтобы свободные римляне платили налог с души или с земли. В интересах папской политики было также не обременять города налогами. С Другой стороны, не было недостатка в вымогательстве, существовавшем в разных формах: в виде получения приношений, сборов, десятин и того или другого установившегося обычая. Как бы ни казалась нам дикой та эпоха, она была далека от систематического высасывания народных средств, присущего позднейшим монархиям. Представление о верховной власти исчерпывалось, главным образом, ее верховными судебными функциями; все прочие повинности подданных вытекали как бы из договора (pactum), в силу которого подданные платили постольку, поскольку они пользовались тем, что принадлежало государству. Главным источником доходов церкви являлись, таким образом, патримонии; что же касается пошлин, то в папскую казну поступали только те, на которые церковь имела неоспоримое право. Затем достоянием папского фиска были штрафные деньги, суммы, поступившие по мировым сделкам (compositiones), а также выморочные имущества. Далее, право чеканить монету все еще было неотъемлемой регалией папского дворца.
Но доходы Латерана все-таки значительно уменьшились. С восстановление при Оттоне I церковного государства не были устранены последствия глубоких революционных переворотов, происходивших в папских владениях в течение более чем 70 лет. Патримонии, находившиеся в цветущем состоянии при Адриане I и Льве III, со времени упадка церковного государства подвергались постоянному опустошению. Неурядица в управлении ими была полная; самый Латеран много раз был ограблен и архив его разорен; управители (rectores) патримониев были предоставлены собственному усмотрению. Совершенно забитые колоны не могли платить никаких податей; сановные арендаторы не вносили арендной платы и отрицали лежавшие на них обязательства. Сами папы отчасти почувствовали необходимость передачи в другие руки имений и сбора с них податей. Таким образом германское ленное устройство, против которого так долго боролся Рим, стало проникать повсюду. Бесчисленное множество доменов, отчужденных хитростью или силой, обратилось в наследственное достояние; папы раздавали домены своим племянникам и членам тех партий, которым были обязаны тиарой. Нуждаясь в деньгах для какой-нибудь немедленной уплаты, папы ради получения их уступали то или другое прекрасное имение и затем, чтобы сохранить за папской казной право собственности на такое уступленное имение, взимали за него до смешного ничтожную арендную плату. Еще больший ущерб нанесен был владениям Св. Петра венграми и сарацинами. Большинство доменов было разорено, и папы были вынуждены передать целые области во власть епископов и баронов.
Права иммунитета стали распространяться также и на римскую область. Существовавшие издревле регалии все чаще и чаще передавались епископам и аббатам, которые так же, как и знать, вступали в обладание городами. Мы уже видели, что это было сделано по отношению к Субиако и Порто; но еще поразительнее то, что Григорием V были уступлены архиепископу равеннскому на вечные времена графства Комахио и Цезена и даже Равенна и ее область, с правом взимать все установленные пошлины и чеканить монету, а Оттон III присоединил к этому еще права подесты, т. е. юрисдикцию. Так папы отказывались от достояния, которое они долгое время оберегали. В свою очередь, аббаты и епископы передавали свои имения могущественным владетельным лицам, становившимся их вассалами, или milites; таким образом предупреждалась опасность в случае нападения на уступленные имения сарацин или каких-нибудь других врагов. Города раздавались с той целью, чтобы они были укреплены, а разоренные области — для заселения их колонами; так возникло в римской Кампаньи в X веке много крепостей и башен. Хотя все подобные договоры по природе своей все еще были сдачей на откуп, но проникавшая всюду феодальная система скоро изменила их характер, и уже в 977 г. мы находим договор феодального свойства. Иоанн, аббат монастыря Св. Андрея в Сельци, около Веллетри, уступил знаменитому Кресцентию de Theodora Castrum vetus с тем условием, чтобы он «объявлял войну и заключал мир по приказу папы и аббатов монастыря». Этот договор замечателен также в своих подробностях. Монастырь сохранял за собою права занимать один из входов в замок своим гарнизоном, посылать в уступленную местность своих консулов (судей) и виконтов (правителей) для охранения монастырских прав, взыскивать подати и решать судебные дела по гражданским вопросам; Кресцентию были переданы уголовный суд и начальство над войском. Подать уплачивалась натурой; между прочим, монастырь получал четвертую часть виноградного сбора и в день Св. Андрея два факела и половину секстария оливкового масла. Хотя этот договор был все-таки еще сдачей в аренду третьего разряда, тем не менее обязательство нести воинскую повинность, включенное в договор, придавало последнему феодальный характер. Этот акт — первый из известных нам римских документов такого рода; подобный же акт, относящийся к 1000 году, свидетельствует, что система бенефиций была уже признана римской церковью.
В названном году Сильвестр II уступил город и графство Террачину лангобарду Дауферию и его потомству с условием нести воинскую службу, что и составляло именно существенную черту ленно-вассальных отношений. Во всем этом сказалось влияние партийных раздоров и хищнических набегов сарацин. Первоначальное управление доменами через иподиаконов сменилось системой частных аренд, а эта система сама собой перешла в ленное обладание, и с середины X века обширный патримоний Св. Петра был повсюду занят вассалами (milites), ревностно старавшимися превратить в наследственную собственность то, что ими было получено только во временное обладание.
Теперь мы вернемся к изложению событий. Еще до наступления лета Оттон покинул Рим и направился в Верхнюю Италию. В ноябре он оказывается уже снова в Риме, присутствует здесь на соборе и затем идет в Южную Италию. Мученическая смерть Адальберта поразила пылкое воображение Оттона, а беседы с равеннскими монахами и увещания св. Нила встревожили его совесть. Терзаемый воспоминаниями о жестокой казни, которой были подвергнуты римские мятежники, Оттон решил идти паломником к святыням Южной Италии. Отправляясь в это путешествие, Оттон вышел из Рима, по словам некоторых летописцев, босым. Если это обстоятельство верно, оно могло послужить основанием к утверждению, что императора преследовала мысль о том, что он нарушил клятву, данную им Кресцентию. Правда, в то суеверное время зрелище такого унижения было обычным; тем не менее оно по необходимости должно было поколебать общее уважение к императору, который подверг себя этому унижению.
Но Оттона призывали на юг еще и иные серьезные обстоятельства. Здесь он восстановил вассальные отношения к себе князей лангобардских: Капуя, Беневент, Слерно и даже Неаполь принесли ему присягу. Пребывание его в Кампаньи, где он, полный благоговения, посетил Монте-Касино, было неожиданно сокращено важным событием: было получено известие, что в Риме умер Григорий V. По-видимому, смерть постигла этого первого германского папу в начале февраля, и положение в том, что он умер от яда, было весьма правдоподобно.
Оттон решил вернуться в Рим. На пути он посетил Гарган, дикий мыс Апулийского моря, где стояла древняя церковь Архангела Михаила. Почитание этого духа — хранителя семитов перешло к христианам от иудеев и проникло на Запад из Византии. По преданию, архангел Михаил явился на Гаргане в 493 г., и здесь в честь его была устроена в пещере церковь, которая стала главным местом почитания архангела на всем Западе. Слава о святости места, его отдаленность, величественность и уединенность были причиной того, что оно стало одной из тех местностей, которые наиболее посещались в то время пилигримами, и гора Гарган явилась для Запада тем же, чем был Афон или Гагионорос для христианского Востока. Сам Оттон должен был испытывать особые чувства к этой чудотворной церкви, так как замок Св. Ангела в Риме, который он брал штурмом, был посвящен также архангелу Михаилу. На священную гору Оттон взошел босым. Стоя здесь, в пещере, среди поющих монахов, в одежде кающегося грешника, он приносил свои молитвы и, поднявшись на вершину скалы, мог окинуть жадным взглядом Элладу и Восток. Подвигаясь далее, Оттон посетил св. Нила, который в то время вместе с другими людьми, бежавшими от мира, жил возле Гаэты в жалких шалашах. Император пал к ногам святого, с чувством благоговения последовал за ним в монастырскую часовню и вместе с ним молился там. Напрасно просил он св. Нила отправиться с ним вместе в Рим, обещая ему всякие милости. Святого старца заботило только спасение души юного монарха, и Оттон, расставаясь со святым, вложил в его руки свою золотую корону, желая этим показать, что величие мира — ничто и что истинный царь мира — святой, которому ничего не нужно.
В Рим Оттон прибыл в конце марта. Город был спокоен, так как римляне не пытались сами избирать папу и терпеливо ждали, когда император назначит преемника Григорию. Это был Герберт, следовавший в свите Оттона, — его учитель, выделявшийся в то время своим выдающимся умом. Этот замечательный человек не был германцем; он был француз, родился в Бургундии и происходил из низшего класса. Будучи монахом в Орильяке, он отдался изучению математики, в развитии которой первенствовали арабы. Философией он занимался в Реймсе с таким успехом, что позднее его торжественно приветствовали здесь как учителя. Оттон I познакомился с ним, будучи в Италии, и, прельщенный его способностями, оказывал ему всякую милость. Оттон I также относился к нему с глубоким уважением и отдал ему богатое аббатство Боббио. Но Герберт, подвергаясь здесь постоянному преследованию, вскоре покинул аббатство, вернулся в Реймс и затем отправился к германскому двору, где ему удалось снискать себе расположение императорской фамилии. Прожив некоторое время снова в Реймсе, Герберт в 991 г. благодаря покровительству нового короля, Гуго Капета, при сыне которого, Роберте, он был учителем, получил место архиепископа французской метрополии. На соборе, низложившем его предшественника Арнульфа, Герберт включил в протоколы собора смелые речи французских епископов-схизматиков. Наконец вынужденный на соборе в Музоне (Mouson) в 995 г. папским легатом Львом из монастыря Св. Бонифация отказаться от сана реймского архиепископа, Герберт отправился по делам папы в Рим, где в это время короновался Оттон. Возвращаясь на родину, юный император пригласил Герберта к своему двору в Магдебурге и стал у него учиться греческому языку и математике. Затем в 998 г. Герберт был возведен в сан равеннского архиепископа.
Этот знаменитый город получил в то время благодаря святой жизни одного человека такую же известность, какой пользовался Клюни. Южная Италия славила св. Нила, а в Северной Италии все повторяли имя Ромуальда. Потомок герцогов Траверсары, Ромуальд, проведя часть своей жизни очень бурно, в 925 г. сделался отшельником, реформировал монастырь Св. Аполлинария в Классисе, затем снова поселился в уединении и в 971 г. учредил на острове Перее, близ Равенны, монастырь, который сделался знаменитым рассадником анахоретов. Ромуальд учреждал не монастыри, как Одон, а скиты, которые очень быстро распространились по Италии. В то время человечество вновь охватил мистический экстаз; существовавшая раньше жажда мученической смерти возродилась опять, богатые люди жертвовали свои имения церквям; государи шли паломниками и замаливали свои грехи; дож Петр Урсеоль и знатные венецианцы Градениго и Мавроцен, подобно своему учителю Ромуальду, стали отшельниками. И все эти люди, мечтавшие спасти душу отречением от мира, селились в уединении в горах, в пещерах, на море и в лесах Ромуальд и Герберт, оба жившие в Равенне, представляли редкий контраст.
Одаренный тонким изворотливым умом, честолюбивый Герберт, замечательный ученый и гениальный математик, мог чувствовать только сожаление к отшельнику, который лишь с трудом читал Псалтырь и верил, что высшее назначение человека заключается в приближении к мистическому первобытному состоянию. А между тем у ног Ромуальда сидели блестящие князья, смиренно внимая его словам, и сам Оттон III — преклонявшийся перед гением своего учителя и делавший на своих письмах к нему надпись: «Мудрейшему Герберту, увенчанному в трех родах философии», — пал ниц перед невежественным пустынником, благоговейно целовал его рясу и ложился на его грубую постель из тростника, подвергая себя испытанию как кающийся грешник. Герберт оставался архиепископом в Равенне только год; затем редкое счастье предоставило ему святой престол, и ученик доказал, что он не напрасно учился у своего великого учителя. Это назначение делало честь Оттону, но явилось унижением для римского духовенства. Новый папа, подвергавший жестокой критике грубое невежество своих предшественников, осветил еще ярче мрак варварства, в который был погружен Рим. Посвящение Герберта состоялось в апреле 999 г. Герберт смело избрал себе имя папы, особенно почитаемого и уже почти ставшего легендарной личностью: Сильвестр II хотел видеть в Оттоне Константина II, и выбор этого имени не был лишен основания, так как учитель и ученик были связаны между собой дружбой и благодарностью. Тот идеальный союз между папством и империей, которого Оттон III надеялся достигнуть через своего двоюродного брата Григория V, теперь, при новом Сильвестре, должен был быть осуществлен. Тот, кто верил существованию дара Константина, мог бы, конечно, сказать императору, что имя Сильвестра равносильно восстановлению церковного государства и получению новых даров; но римляне могли бы с иронией еще добавить к этому, что Константин, сделав свой дар и уступив папе Рим на вечные времена, сам удалился на окраину Европы к берегам Босфора. Оттон, наоборот, хотел сделать Рим столицей империи и быть творцом новой всемирной монархии. Перед ним носился идеальный образ Карла. Но незрелый юноша оказался неспособным создать такую политическую систему, которая была бы пригодна для германо-римского Запада. Греческое образование, которое получил Оттон, сделало его чуждым Северу. Вместо того чтобы, подобно Карлу, считать Рим, навсегда утративший свое политическое значение, только источником своего императорского величия и подвластным ему средоточием церкви, основу же своего государства видеть в Германии, Оттон хотел превратить Рим снова в императорскую резиденцию, забыв, что в таком случае римская церковь бесконечной борьбой должна быть сведена сначала на степень патриархата, как это произошло с византийской церковью. Граница между церковью и государством исчезала в представлении Оттона и к его воспоминаниям об учреждениях римской республики были примешаны деспотические начала правления Юстиниана. Силами Германии папство было восстановлено, и Рим был снова побежден. Оттону казалось, что он смирил знать, которая, следуя примеру Альберика и не увлекаясь, как Оттон, сама стремилась ограничить размеры его власти.
Повесив людей, боровшихся за эту ничтожную долю величия Рима, Оттон почувствовал себя августом после победы при Акциуме и в пылкой фантазии императора Рим, стоявший в развалинах, превратился снова в весь мир. Оттона пленила мечта о том, что он как цезарь станет властелином чужеземных народов и возродит Римскую империю. На одной из свинцовых булл Оттона III Рим изображен в виде женщины, закутанной в плащ и держащей щит и копье; вокруг нее надпись: Renovaiio Imperii Romani. Преследуя спои тщеславные помыслы, Оттон старался оживить воспоминания о древней республике и говорил об увеличении власти римского народа и о сенате. Предпочитая именоваться императором римлян, он в то же время давал себе титул консула римского сената и народа. Возможно, что он восстановил бы сенат, если бы прожил долее… Ни в одном из актов мы не находим указаний на то, что это было сделано, ни для нас нет сомнения в том, что Оттоном было дано городу нечто вроде муниципальной конституции. Знать уже успела приобрести чрезмерно большое влияние, и императору необходимо было считаться с ней. В то время когда вполне определенно слагались корпоративные права и власть государя вовсе не была абсолютной, Рим не мог оставаться без собственного муниципального строя. Высших лиц муниципалитета назначал император или папа, но права городских общин были установлены договором,
В это же время Оттон восстановил греческий придворный церемониал во всем его педантизме. Он не счел нужным считаться с пропастью, которая, по счастью отделяла Рим от деспотизма византийцев, и стал одеваться с пышностью восточных владык; это было поставлено ему в вину его более серьезными соотечественниками. Император, пишет один германский летописец, стремился воскресить давно забытые обычаи римлян и ради этого делал многое, что вызывало много толков. Он имел обыкновение садиться один за стол, имевший форму полукруга, и на кресло, которое возвышалось над креслами других. Развитию в Оттоне пристрастия ко всему греческому помог также Герберт. Когда жаждавший знаний государь пригласил Герберта, еще не бывшего в то время папой, давать ему уроки классической литературы, царедворец ответил, что он видит необъяснимую тайну божественного промысла в том, что Оттон, грек по рождению и верховный властитель римлян, унаследовал сокровища греческой и римской мудрости. Таким образом, лесть извратила богато одаренного юношу. Придворные, желая угодить императору, перенимали все греческое; даже закаленные в боях германские рыцари и витязи учились лепетать по-гречески. Так при всех немецких дворах старались в XVIII веке и стремятся еще в настоящее время говорить по-французски; эта жалкая страсть немцев рядиться в чужую мишуру имеет, следовательно, свои корни в глубокой древности. В судебных актах мы находим подписи Зигфрида и Вальтера, германских суде и Оттона, написанные греческими буквами; такая же именно мода царила в Риме и в Равенне при византийцах, когда даже латинский текст писался греческими буквами.
Оттон внимательно ознакомился с церемониалом византийского двора, с которым он, сын гречанки, намерен был породниться, и, без сомнения, для него именно была составлена па латинском языке книга формул, частью заимствованная из «Origines» Исидора, частью согласовавшаяся с церемониальной книгой Константина Порфирородного. В этой книге объяснено происхождение византийских придворных чинов и указано применение их в Риме; далее перечислены и описаны фантастическое одеяние императора и десять различных кирш. По свидетельству неизвестного автора, эти короны были следующие: из плюща, оливковой листвы, тополевых листьев, лубовых листьев, лавровых листьев, митра Януса, троянская фригийская шапка Париса, железная корона, как символ того, что Помпей, Юлии, Октавиан и Траян покорили мир мечом, корона из павлиньих перьев и, наконец, украшенная драгоценными камнями золотая корона, заимствованная Диоклетианом у персидского царя, с надписью:
Roma caput mundi regis orbis frena rotundi. (Рим — столица мира…)
Далее описаны лошади, оружие, музыкальные инструменты и даже евнухи, а затем — различные виды триумфа. «Никто из сановников и правителей, ни одна живая душа в римском мире, ни даже сам великий властитель, не должен подыматься к Капитолию Сатурна, главе мира, иначе, как в белом одеянии. Чтобы приблизиться к золотому Капитолию, единодержавный властитель должен взять в mutatorium Юлия Цезаря белое царское одеяние и идти туда в сопровождении всякого рода музыкантов, при славословиях, провозглашаемых по-еврейски, по-гречески и по-латыни. Там все должны были трижды поклониться в землю и возносить молитвы Господу о благоденствии властителя, которого Ему угодно было поставить над римским миром». Оттону приходилось, однако, довольствоваться только чтением книги, излагавшей все это великолепие древних времен. Своими фантастическими измышлениями он много содействовал тому, что римляне отдались тщеславной мечте о Риме как о вечном всемирном городе. Люди, далекие от понимания действительного положения вещей могли утешать себя мыслью о том, что хотя Рим утратил свою свободу, но Венгрия Польша, Северная Италия и даже Германия составляют римские провинции и что сами они при случае могут быть проконсулами в этих провинциях. Юношеские выходки императора не вызывали улыбки у невежественных аристократов, так как льстили их национальной гордости. Они жадной толпой стремились к тем должностям при дворе и в милиции, которыми наделял их Оттон. И если он не имел в своем распоряжении должностей народных трибунов, консулов, диктаторов и сенаторов, то при его дворе существовали иные громкие чины, как то: протовестиарии, протоскриниарии, логофеты, архилогофеты, протоспатарии, — все те же, какие были и в Константинополе. Новым саном префекта флота был облечен Григорий Тускуланский. С упадком церковного государства папская гавань Остия перестала существовать. Оттон III решил, что необходимо создать римский флот и поспешил назначить адмирала еще не существовавшего флота.
Более важное значение имел сан патриция, восстановленный, по-видимому, из угоды римлянам, так как для них этот сан был знаменателен. Оба первые Оттоны, по примеру греческих императоров, время от времени возводили римских оптиматов в сан патриция, вероятно, имея в виду оказать им таким образом отличие. Но Оттон III присвоил этому сану новое значение, исключительно придворное; торжественный церемониал возведения в сан патриция отмечен в Graphia. Протоспатарий и префект приводили будущего патриция к императору, у которого он должен был поцеловать ноги, колени и уста; затем кандидат целовал также всех римлян, присутствовавших на церемонии и встречавших его приветствием; после того император провозглашал патриция своим помощником, судьей и защитником церкви и бедных и надевал на него плащ, на правый указательный палец кольцо и на голову золотой обруч. Первый упоминаемый патриций при Оттоне был Зиазо. В одном документе начала XI века назван как патриций города Рима Иоанн, который утверждал судебные решения в своем собственном дворце; наряду с ним, но будучи уже по рангу ниже, стоял как судья префект города Кресцентий. Сан патриция таил в себе, однако, предпосылки к восстанию; те Римские магнаты, которые боролись против папской и императорской власти, всегда именовались патрициями. Поэтому позднее этот сан был вытеснен саном префекта. Эту последнюю должность Оттон, по-видимому, также возвысил. При Каролингах о префекте совершенно не упоминается; в 955 и 965 гг. он снова выступает на сцену и вскоре приобретает серьезное значение: он является действительным заместителе м императора, облекается знаками орла и меча и творит уголовное правосудие в городе и его территории. В то же время на нем лежала защита интересов церкви и судебная власть в церковных делах.
Тем временем Сильвестр II показал, в каком направлении он намерен действовать как папа. Он принудил французского короля Роберта отказаться от брака, которым нарушалось каноническое право, а возмутившегося ломбардца Ардуина отлучил от церкви. Епископам было сообщено, что новый папа решил беспощадно преследовать симонию и разврат, дабы сан епископа, ничем не запятнанный, снова был поставлен выше власти королей, которые перед епископами меркнут так же как меркнет простой свинец перед блеском золота. В лице Оттона Сильвестр встретил полную готовность провести церковную реформу, которую стремился осуществить Григорий V; такая поддержка была необходима столько же для достижения этой благородной цели, сколько и для того, чтобы упрочить положение в Риме самого Сильвестра. Решив снова положить основание всемирному могуществу пап, Сильвестр II видел, что рядом с ним стоит юный император, который жаждет славы, грезит идеалом древнего величия и мечтает начать собой новую эру империи. Отношения умудренного опытом учителя и его преисполненного романтизмом ученика замечательны в высшей степени, потому что их идеи в своих основах исключали друг друга. Оттон III, конечно, сознавал себя императором; двое пап были обязаны ему своим саном, и он понимал, что ему надлежит идти дорогой, проложенной его дедом. Эти основные положения были высказаны Оттоном III, когда он милостиво пожаловал папе восемь графств Романьи, на которые заявляла свои притязания церковь. Он говорил, что Рим — глава мира, что римская церковь — мать христианства, но папы омрачили свою славу, растратив церковные имения. Далее он объявлял, что при отсутствии правового порядка папы, исходя из мнимого дара Константина, присвоили себе некоторые части империи; что дар Карла Лысого точно так же мнимый; что он, Оттон, относится с презрением к этим вымыслам, но дарит своему учителю, которого он возвел в сан папы, графства Пезаро, Фано, Синигалью, Анкону, Фоссомброне, Кальи, Иези и Озимо. Это заявление, составленное для Оттона, без сомнения, сановными людьми, его секретарями, должно было дать почувствовать Сильвестру, что он имеет дело с действительной императорской властью, и возбудить в нем серьезные опасения.
Разрушить излюбленную мечту благородного юноши Сильвестр остерегался. Возводя своего учителя в сан папы, Оттон надеялся найти в нем ревнителя своих идей, и только смерть спасла Оттона от горького разочарования. В свою очередь, Сильвестр предполагал, что ему удастся повлиять на направление мыслей мечтательного юноши и что через него он восстановит вполне церковное государство. Он поддерживал императора в его предположении сделать Рим своей постоянной резиденцией, так как при этом условии восстание в Риме не представляло бы опасности для Сильвестра. Он льстил Оттону при всяком случае, называл его всемирным монархом, которому подвластны Италия и Германия, Франция и славянские земли, и говорил, что Оттон, будучи греком по происхождению, мудрее самих греков. Таким образом, воображение юноши, мечтавшего в одно и то же время и о Древнем мире, и о монашестве, было воспламенено до крайности.
Стоя по своему образованию выше своего времени, но будучи все-таки сыном этого времени, Сильвестр не был чужд некоторых его особенностей. В высокой степени замечательно, что первое воззвание к христианскому миру об освобождений Иерусалима из рук неверных исходило от Сильвестра. Церковь и империя праздновали в то время новые победы: утрата Болгарии была возмещена обращением в христианство сарматов; Польша стала римской; дикие венгры, еще так недавно производившие страшные опустошения в Италии, были усмирены силой германского оружия и подчинились римской церкви и германским государственным учреждениям. Анастасий, или Астарик, посол мудрого государя венгров Стефана, явился к Сильвестру, чтобы получить от него для обращенной в христианство Венгрии как награду королевское достоинство. 11апа с радостным чувством вручил послу корону. Это происходило по воле Оттона, который, давая королевство, приобретал вассала империи; но акт этот получил санкцию в Риме через папу; поэтому казалось, что королевское достоинство было даровано властью церкви. Папа, уже обладавший правом короновать императора, наделял в первый раз чужеземного государя диадемой как даром Св. Петра. С той поры мирные мадьяры поселились в Риме; Стефан устроил для них при базилике Св. Петра странноприимный дом и учредил также семинарию для венгерских священников, которая в настоящее время соединена с Collegium Germanicum. Еще доныне чтится память первого короля венгров в его церкви S.-Stefano degli Uugari близ собора Св. Петра, где некогда находился странноприимный дом; но собственно венгерская церковь есть S.-Stefano in Pisciuula в округе Parione и здесь должна была помещаться древняя семинария, посвященная первомученику Стефану.
Обращение Венгрии в христианство было последствием миссионерской деятельности Адальберта. Оттон все более и более чтил его память, любил монастырь на Авентине, где жил Адальберт, пожертвовал этому монастырю еще другие имения и принес ему в дар как покров на алтарь даже свой коронационный плащ, украшенный апокалипсическими фигурами. В здании, находившемся возле монастыря, Оттон устроил свой императорский замок, и некоторые документы Оттона помечены именно этим дворцом: «Palatio Monasterio». Авентин, ныне совершенно покинутый, был в то время самым оживленным местом; кроме монастырей Sancta Maria, S.-Bonifazio и дворцового замка, постоянно посещавшихся паломниками и сановными гостями, на Авентине было немало прекрасных дворцов, и воздух его считался особенно здоровым.
Нося титулы, созданные по образцу титулов древнеримских триумфаторов, как то: Italicus, Saxonicus, Eomanus, Оттон в то же время именовал себя рабом Иисуса Христа и апостолов и видел свою высшую задачу в том, чтобы привести к расцвету церковь Господню совместно с империей и республикой римского народа. Поглощенный такими идеями, Оттон впадал временами в мистическое настроение. Греция и Рим уносили воображение Оттона в царство идеалов, но затем перед глазами Оттона снова вставали монахи и увлекали его монастырским образом жизни; так переходил юноша-император от мечты о величии цезаря к мечте кающегося грешника об отречении от мира. Целых 14 дней провел Оттон вместе с Франко, молодым вормским епископом, в отшельнической келье близ церкви Св. Климента в Риме; летом отправился в Беневент и затем в Субиако, в монастыре Св. Бенедикта, снова подверг себя умерщвлению плоти. После этого в сопровождении папы, римских магнатов и своего любимца Гуго Тусцийского он двинулся к Фарфе. Имея намерение вернуться в Германию, Оттон, по-видимому, сделал распоряжение относительно управления Италией в его отсутствии и назначил Гуго своим вице-королем, Опечаленный смертью своей тетки Матильды, твердо и мудро правившей Германией за время отсутствия Оттона, и смертью Франко в Риме, не переставая скорбеть также об Адальберте и Григории V, больной Оттон покинул Вечный город в декабре 999 г. Вскоре затем ему предстояло услышать еще печальную весть о смерти его бабки, императрицы Адельгейды. Дела Германии призывали Оттона; приближался внушавший опасения 1000 год, и Оттон дал обет совершить паломничество к гробу Адальберта. Уезжая в Германию, Оттон взял с собою многих римлян, в том числе патриция Зиазо и некоторых кардиналов. Сильвестр остался в Риме, преисполненный опасений за свою участь. Он писал Оттону, убеждая я его вернуться назад. «Я глубоко уважаю и люблю тебя, — отвечал Оттон, — но обстоятельства сильнее, и воздух Италии вреден моему здоровью. Я покидаю тебя только телом; дух мой остается всегда с тобой; для охраны я оставляю тебе государей Италии».
Народы по ту сторону Альп, приветствуя победителя Кресцентия и восстанови теля папства и Римской империи, встречали его с восторгом. Покончив с празднествами в Регенсбурге, Отгон поспешил в Гневно, учредил здесь польское архиепископство и затем проследовал в Ахен. Здесь в соборе был погребен Карл, основатель римско-германской империи, уподобиться которому так страстно хотелось юному мечтателю. Взирая на останки великого мужа, Оттон не сознавал, что сам он сошел с пути, завещанного Карлом германским государям.
Уже в июне Оттон вернулся в Италию. Тысячный год христианской эры наступил, и мир не погиб, чего так страшилось суеверное человечество. Одиннадцатый век принес народам скорее благополучие, чем гибель. Лето Оттон проводил в Ломбардии, и в это время в Риме снова пробудился мятежнический дух. Сабина не желала покориться папе; в Горте, куда он отправился, чтобы охранить права церкви, вспыхнуло восстание; оно принудило Сильвестра бежать в Рим. Тогда Сильвестр стал настойчиво звать в Рим юного императора. Извещенный Григорием Тускуланским об опасном положении дел в Риме, Оттон в октябре направился в город, водя с собой войско. Императора сопровождали также германские епископы, герцог Баварии Генрих, герцог Нижней Лотарингии Оттон и герцог Тусции Гуго. Оттон разместился в Риме в своем замке па Авентине и решил устроить здесь свою постоянную резиденцию. В это время по желанию Оттона епископ Порто, к епархии которого принадлежал остров Тибр, совершил освящение базилики, которая была построена Оттоном на этом острове в честь Адальберта. Оттон был готов воздвигать церкви этому особо чтимому им мученику, по-видимому, во всех странах, точно так же, как некогда император Адриан воздвигал храмы своему любимцу Антиною. Церкви имени Св. Адальберта были построены Оттоном в Равенне, Ахене и затем в Риме. Возможно, что близость острова Тибра к Авентину послужила Оттону основанием избрать местом постромки церкви имени любимого святого этот остров. Адальберт жил в авентинском монастыре, и с авентинского замка юный император мог видеть базилику. В то время на острове, посвященном в древности Эскулапу, еще существовали, конечно, остатки храма этого бога и из них была выстроена церковь. Таким образом, преемником сына богов Эскулапа явился варвар Е5ойтех или св. Адальберт. Спустившись через небольшой монастырский сад к окаймленному камышом берегу реки, можно видеть следы травертинских стен, которые некогда придавали острову форму корабля, а также сделанный из камня кадуцей, напоминающий о том, что остров Тибра назывался по имени священного змия из Эпидавра insula scrpentis Epitlauri.
Для церкви своего любимого святого Оттон старался разыскать, мощи. Он потребовал у Беневента останков апостола Варфоломея, но граждане обманули императора, Говорит предание, и послали ему останки Павлина Нольского, которые И были погребены как мощи Варфоломея. Узнав об этом обмане позднее, Оттон решил наказать Беневент, но не привел своего решения в исполнение. Построенная Оттоном церковь получила и сохраняла некоторое время название Св. Адальберта и Св. Павлина; но Адальберт как чех был по происхождению варвар, и это обстоятельство исключало возможность действительного признания его в Риме; только диктаторская воля императора могла включить св. Адальберта в число почитаемых городом святых. Римляне вскоре уже ничего не хотели слышать о св. Адальберте и стали даже утверждать, что в его базилике погребен именно апостол Варфоломей, по имени которого и называли базилику. Когда в 1113 г. Пасхалий II восстановил церковь, в надписи, существующей до настоящего времени и помещенной над входом, о св. Адальберте не было упомянуто.
Названная базилика — единственный памятник Оттона III в Риме. Она подвергалась многим переделкам, и только колокольня и 14 античных колонн из гранита принадлежат времени Оттона.
4 января 1001 г. Оттон приветствовал в Риме своего учителя Бернварда, епископа гильдесгеймского, и назначил ему помещение рядом со своим дворцом. Вскоре затем Оттону пришлось взяться за оружие, чтобы усмирить восстание в Тибуре. Из римских провинциальных городов наиболее значительными в то время были Пренесте, Тускул и Тибур; первый был ленным владением сыновей Стефании Senatrix; второй принадлежал потомкам Альберика, и только Тибур пользовался до некоторой степенью муниципальной независимостью. Уже в то время город называли Тибори, или Тивори, откуда произошло Тиволи. Предание, история и живописная местность создали славу этому городу. Альба Лонга была матерью Рима, и из пелерина ее гор были построены храмы и стены республиканского города; тиволийцы же могли похвалиться тем, что из желтого травертина их гор были сооружены огромные здания императорского и папского Рима.
С развалинами вилл Тибура связаны блестящие имена времени Августа; здесь мы находим остатки вилл Мецената, Горация, Цицерона, Вара, Кассия, Брута, Пизонов, Саллюстия и Марциала. Прекрасные гроты, по которым шумно бежит Аниен, приводят на память легенды о сиренах и Нептуне; развалины храмов воскрешают образы Геркулеса, Весты и той альбунской сивиллы, которая в видении открыла Октавиану рождение Христа. Осененные оливковыми рощами и расположенные у подошвы Тиволийских гор развалины виллы Адриана, этого величайшего увеселительного замка на Западе, возбуждают в зрителе полное изумление. В то время они занимали такое большое протяжение, что их считали городом и называли древним Тиволи. Множество статуй, мозаик и драгоценных камней уже было взято оттуда, и тем не менее всего этого еще очень много должно было оставаться в Тиволи при Оттоне III. Среди обломков великолепных портиков лежали тогда покрытые пылью и забытые людьми знаменитые статуи Антиноя, Флоры, фавнов, центавров, Цереры, Изиды, Гарпократа, мозаика Созоса, «чаша с голубями» и многие другие произведения искусства, в настоящее время наполняющие музеи Рима и других городов. Готы, лангобарды и сарацины много раз опустошали Тибур; но развалины стен и храмов, остатки Клавдиева водопровода, амфитеатр, фонтаны, то здесь, то там статуи все еще сохранялись, улицы назывались своими древними именами и на развалинах храмов создавались церкви и монастыри. В документах Тиволи, относящихся к X веку, мы еще встречаем такие названия как forum, vicus Patricii, Porta major и oscura, posterula de Vesta, porta Adriana, castrum vetus и pons Lucanus. Находившийся у этого моста надгробный памятник Плавтиев, подобно мавзолею Адриана в Риме, был превращен в замок.
Хотя в Тиволи так же, как и в Порто и в Ариции, права римской церкви охранялись папскими управителями, тем не менее граждане оставались, по-видимому, независимыми. Их епископ пользовался иммунитетом и не подлежал графскому суду. Каких-либо влиятельных знатных фамилий здесь вовсе не было, и таким образом Тиволи, находясь под покровительством епископа, мог обладать сравнительно с другими римскими городами более широкой муниципальной независимостью С распространением иммунитета города, начавшие обособляться, все менее чувствовали себя кому-либо подвластными, и вскоре Рим оказался в том же положении в каком он был в свои ранние годы, когда ему приходилось вести борьбу из-за существования с другими городами Кампаньи.
Защищая свою независимость, тиволийцы убили герцога Маццолина, которого Оттон послал правителем в Тиволи. Тогда Оттон обложил город; последний оказал сначала сопротивление, но затем мужество покинуло жителей, и Сильвестру и Бернварду удалось уговорить город покориться императору. Самые знатные граждане одетые в рубище, каждый с мечом и пучком розог в руках, вышли на встречу Оттону и просили у него пощады. Оттон помиловал город, велел разрушить только часть стен и взял заложников. Таким образом император считал себя полным властителем римской области, а папа, местный государь Тиволи, явился лишь посредником, благодаря которому город был пощажен. Это обстоятельство привело римлян в раздражение. Можно было бы усомниться в их отчаянной ненависти к Тиволи, но история подтверждает существование такой ненависти, и еще в 1142 г. такая же пощада, оказанная этому небольшому городу, привела к крупной революции. Своими мечтательными порывами Оттон сам содействовал возникновению в римлянах ошибочного сознания своего могущества; они уже помышляли о восстановлении прав сената и предъявляли притязания на управление соседними городами. С той поры три претендента на верховную власть — папа, император и город — вступили в непрерывную борьбу.
В последние годы царствования Оттона III римские магнаты склонны были поддерживать его власть. Когда Оттон решил перенести свою резиденцию в Рим, римляне также возмечтали о новом величии римского народа и стали надеяться, что им удастся на место папской власти поставить свою собственную власть. Возможно, что император обещал уступить им имения Тиволи; но папа предупредил разорение города, имея в виду сохранить для себя его достояние. Когда римляне увидели себя таким образом обманутыми, их ненависть к игу саксов снова пробудилась, и они последовали примеру Тиволи: ворота были заперты, несколько лиц из числа императорских людей были изрублены и дворец на Авентине осажден. Запертый здесь в течение трех дней, Оттон решил пробиться к своим войскам. Епископ Бернвард причастил всех тех, кто еще оставался верным императору, и затем, держа в руке священное копье, стал во главе осажденных, готовившихся сделать вылазку. Тем временем герцоги Генрих и Гуго вели у ворот города переговоры с римлянами; после долгих усилий герцогам и Бернварду удалось успокоить восставших. Римляне отступили от Авентина и впустили в город Генриха и Гуго, а на следующий день, по призыву Оттона, собрались перед дворцом, готовые заключить мир. Стоя на башне, Оттон обратился к римлянам с речью. Горькое разочарование сделало несчастного юношу пламенным оратором: «Не называл ли я вас своими римлянами? для вас ли я отказался от своей отчизны и своих близких? Из любви к вам я жертвовал саксами, всеми германцами и даже собою; я водил вас в те далекие земли нашей империи, в которые никогда не приходили ваши отцы, когда весь мир принадлежал им. Ваше имя и вашу славу я хотел распространить до последних пределов земли; вы были моими излюбленными детьми; отдавая себя вам, я поселил во всех других ненависть к себе и зависть. И теперь, в благодарность, вы отпадаете от вашего отца; вы предали жестокой смерти лиц, облеченных моим доверием, а меня самого исключаете из вашей среды; но сделать это не в ваших силах: те, к кому я питаю отеческую любовь, не могут быть вырваны из моего сердца. Я знаю виновников восстания, и довольно одного моего взгляда, чтобы уличить этих людей, нагло смотрящих всем в лицо; а те, кто остался мне верен, чья невиновность наполняет меня радостным ликованием, — те осуждены затеряться среди преступных людей; такое положение поистине позорно». Речь императора произвела потрясающее впечатление; все стояли в глубоком молчании; затем раздался общий крик; виновники восстания, Бенило и другие, были схвачены, втащены по лестнице на башню и полумертвые брошены к ногам императора.
Мечты Оттона были, однако, уже разбиты, и он впал в глубокую меланхолию. Как некогда Теодорих, Оттон увидел, что он в горячо любимом им Риме чужой среди чужих. Римляне сложили оружие, но город все-таки оставался неспокойным. Неблагодарный Григорий Тускуланский смущал народ; говорили о том, чтобы напасть на императора, так как небольшое войско его помещалось отчасти вне города. Генрих, Гуго и Бернвард убедили Оттона подумать о своем спасении, и несчастный император в сопровождении их и папы покинул Рим 16 февраля 1001 г. Отъезд Оттона походил на бегство; в Риме осталось много германцев, удержанных римлянами в качестве заложников. Рим был теперь опять свободен; главой освободившегося народа явился Григорий Тускуланский, внук знаменитого Альберика, род которого был вновь возвышен Оттоном; в руки этого Григория и перешло правление городом.
Оттон направился к северу. Отослав Бернварда и Генриха в Германию, откуда должны были быть приведены свежие войска, сам Оттон остался праздновать Пасху в монастыре Классиса близ Равенны. Уже на свое бегство из Рима Оттон мог бы смотреть как на самое тяжелое паломничество, посланное ему судьбой; тем не менее он снова облекся в рубище кающегося грешника. Этой разбитой душе Ромуальд дал у себя приют, увлекаясь надеждой одержать одну из самых великих своих побед; он уже похитил у мира дожа и теперь страстно желал превратить императора 8 монаха. Мечтательная натура Оттона, однако, могла отдаться мистицизму монашеского существования на недели, но не навсегда, и император опять сбросил одежду отшельника. Когда Оттон украдкой посетил Венецию, Пир Орсеоло II — сын дожа, принявшего монашество, — показал ему юную царицу моря во всем ее блеске и пленил императора своими государственными способностями и своим мудрым правлением.
Собрав войска, Оттон двинулся на Рим, горя желанием отмщения. Нам неизвестно, был ли взят город штурмом; мы знаем только, что 4 июня Оттон был в базилике Св. Павла, 19 июля — в Албанских горах, 30 июля — в Патерно. Если бы ворота Рима оставались открытыми, было бы невероятно, чтобы Оттон не вступил в город. Войско у Оттона было невелико, так как он все еще ждал прихода боевых сил архиепископа кельнского Гериберта; а римляне, из робости отпустив германских заложников, должны были по необходимости предпочесть самую тяжкую осаду сдаче города, так как с ней их постигла бы участь Кресцентия. Император то появлялся перед городом, то опустошал римскую область, где в каждом замке таились его враги. Главной квартирой ему служило Патерно у Соракте близ Civita Castellana. Затем Оттона заставили поспешно двинуться на юг возмутившиеся здесь против него государи. Он пошел в Салерно, обложил Беневент и взял его приступом. После этого осенью Оттон появляется уже снова в Павии и уходит в Равенну. «Если ты опять пойдешь на Рим, — предостерегал императора св. Ромуальд, — ты не увидишь больше Равенны». И это предсказание оправдалось. В Тоди Оттон в последний раз в своей жизни отпраздновал Рождество и затем вместе с папой участвовал на соборе, обсуждавшем вопросы, касавшиеся германских дел.
Наступил 1002 г. Император получил поразившую его весть о том, что в Германии недовольство росло все больше и что народ уже грозил на место своего короля, пропавшего без вести в Италии, избрать другого государя. Не менее тревожило Оттона также неприбытие вспомогательных войск. Изнуряемый лихорадкой, он удалился в январе в замок Патерно, владетелем которого был граф Тамм, брат Бернварда, и сюда же прибыл из Павии со своими воинами патриций Зиазо. Оттону казалось, что вся Италия объята пламенем восстания. Император, мечтавший о восстановлении всемирной Римской империи, теперь умирал, запертый в небольшом замке, страдая от голода и преследуемый высокомерием римских вассалов. Оттону, однако, довелось увидеть Гериберта с его войском; затем папа Сильвестр причастил императора, и он умер на руках своих друзей 23 января 1002 г., имея всего 22 года от роду.
Смерть Оттона, как и его жизнь, очень скоро стала легендарной. Рассказывали, что новая Медея в лице вдовы Кресцентия опутала Оттона своими чарами; желая будто бы вылечить императора, она, по одним сказаниям, завернула его в отравленную оленью шкуру, по другим — подмешала к его питью яд, по третьим — надела ему на палец отравленное кольцо и таким образом отомстила за смерть своего мужа. Умирая, император выразил желание быть погребенным в Ахене; оставаясь всю свою жизнь равнодушным к Германии, Оттон по смерти вернулся в страну своих предков. Кончина Оттона и кортеж с его телом, поспешно покидающий Италию, представляются нам глубокой трагедией, в которой тщетность высоких стремлений смертного сказалась так же образно, как и в древней поэтической легенде об Икаре. Унося с собою гроб, в котором лежало тело императора, германцы быстро проследовали через Тусцию. Епископы люттихский, кельнский, аугсбургский и констанцский, герцог Нижней Лотарингии Оттон и другие знатные лица, остававшиеся верными императору, скрывали его смерть до тех пор, пока не были собраны войска, и только тогда уже объявили о ней. Окружив процессию и сомкнувшись в ряды, храбрые германцы прокладывали путь своими мечами. Среди воинственных кликов, теснимый толпами римлян, следовал гроб с телом императора по полям, по которым некогда этот император, горячо любивший Рим, шел во главе своих войск, вдохновленный смелыми планами.
Оттон III является, быть может, самой крупной исторической жертвой восторженного отношения германцев к Италии, прекрасной стране юга, куда их неизменно увлекали идеалистические стремления. Другие народы древнего и нового времени шли на чужбину, движимые политическими соображениями; германским приобретением была исключительно одна Италия, страна истории, красоты и поэзии, страна, которая сама неоднократно призывала их. Глубокое религиозное чувство сделало германцев защитниками римской церкви и силой необходимости приковало их к Риму. Стремление к знанию привело германцев к сокровищницам древности и сделало Италию и Рим навсегда дорогими для них.
Политическими условиями была создана идея империи, и носительницей этой идеи явилась Германия. Ради церкви и империи, этих всеобщих форм, которыми должны были быть установлены и охраняемы мирные отношения между народами, германцы поступились собственной национальностью. Предводительствуемые своими королями, в продолжении нескольких веков ходили они в Рим, переправляясь через Альпы, чтобы отдать свою жизнь за религиозно-политический идеал, и это сделало германцев избранным народом. Стремясь всегда к достижению высших целей человеческого существования, Германия стала в Европе центром освободительной духовной работы. В лице своих Оттонов, подвизавшихся в Риме, эта страна восстановила непрерывность исторического хода событий, сняла печати с могил древности, связала друг с другом культуры древнего и христианского миров, сочетала романское начало с германским, положив этим основание новейшей образованности, подняла церковь, глубоко павшую, и вложила в нее дух реформы. Рим привлекал к себе Германию, как какой-нибудь духовный магнит; но потомки тех самых саксонских королей, которыми центр отечественной истории был перенесен в Рим, снова оторвали Германию от Рима, когда оказалось, что этого разрыва требует свобода духа.
Оттон III, хотя и старался быть то греком, то римлянином, в действительности был германцем от головы до пят. Самый разлад, который носил в своей душе Оттон, увлекаемый то классической древностью, то христианством, был присущ германцу. Те силы, которые двигали в то время мир, — Германия, Рим и Восток, — оказывали свое воздействие на Оттона в одно и то же время. Десятый век, завершенный Оттоном, в его лице и в лице его друга Сильвестра, свидетельствовал о том, что в культуру Европы внесены живительные начала древности и Востока. Но государственной мудрости Карла Великого и геройского духа Оттона I нельзя было ждать от государя, который закончил свой жизненный путь в таком возрасте, когда короли еще не способны править государством и даже обыкновенный гражданин еще не может считаться освоившимся с самыми простыми своими обязанностями. Образ этого юноши, душа которого отзывалась на все великое, составляет достояние скорее поэзии, чем истории, в которой существование Оттона не оставило никаких крупных следов. Соотечественники Оттона похоронили его тело в соборе Карла Великого, а предание увековечило память об Оттоне как об одном из чудес мира.
