Глава I.
Ни одна эпоха в истории эллинизма не представляет таких великих затруднений, как десятилетие, к которому мы теперь переходим; нигде почти нельзя добиться связи в событиях; величайшие и самые чреватые последствиями факты сообщаются преданиями в скудном виде, так что на них не обратили бы даже внимания, если б на основании всего предшествовавшего мс следовало ожидать знаменательных переворотов.
В то время, когда умер Антигон Гонат, господствовал всеобщий мир, но этот мир отнюдь не был основан на искреннем соглашении противоборствующих начал. В Европе выступили новые силы в борьбу; на севере зашевелились уже варвары: вступление на престол какого-либо молодого царя служило сигналом к новым тревожным волнениям со всех сторон. В Азии царство Селевкидов было раздроблено; Антиохова держава в Малой Азии находилась в крайне ложном положении, в котором ей нельзя было оставаться; а пока Селевк на востоке не был опасен для Лагидов, до тех пор Египту, на союз с которым опирался Антиох, незачем было особенно споспешествовать его владычеству, не говоря уже о том, что Лагид не мог забыть о мире, который Антиох заключил со своим братом. Вследствие сделанных брату уступок и преобладания Египта Селевк встречал на западе непреодолимые преграды, а ввиду запутанных дел в Македонии он не мог ожидать от нее никакого пособия; так что в конце концов он вынужден был обратиться на восток, с целью вновь восстановить там свое расстроенное владычество; тем еще более, что он ничем не был обязан признавать захваты тамошних узурпаторов.
Не подлежит сомнению, что Селевк, заключив мир, вскоре затем обратился на восток. Сестра его отца, Стратоника, покинула Македонию, и муж ее Деметрий вступил в новый брак. Она прибыла в Сирию, надеясь, что племянник ее женится на ней и отомстит Деметрию за ее бесчестие. Однако Селевк не согласился на ее предложение; он «из Вавилона свершил кампанию» на восток.[1] Судя по позднейшим событиям, оказывается, что Мидия и Пер сия, подчинившиеся Лагиду или восставшие самостоятельно, были тогда вновь покорены.[2] Единственное непосредственное сведенье, какое до нас дошло об этой кампании, относится к парфянам. Известие о том, что в это время брат Аршака, Тиридат, был уже царем, не подлежит, кажется, сомнению; его легко можно было смешать с братом, так как он подобно всем следующим царям принял также имя Аршака.[3] Он помимо Парфии обладал уже Гирканией; теперь, когда подходило войско Селевкидов, этот Аршак опасался, как бы Диодот бактрийский не соединился с Селевком, с целью разбить его. Однако, один из весьма достоверных писателей, упоминая о скифских кочевниках в обширных областях нижнего Окса и Яксарга, говорит. при Александре к ним спасались бегством Бесс и Спитамен, к ним же, а именно к апасиакам, бежал впоследствии Аршак, спасаясь от Селевка Каллиника.[4] Итак, Селевку во всяком случае удалось вновь покорить захваченные парфянами области. Это завоевание, как оказалось впоследствии, было непрочно. По другому известию, как раз в это время, когда подходил Селевк, умер Диодот бактрийский; с его сыном и наследником того же имени Аршак заключил мир и союз; обеспечив себя с этой стороны, он вел борьбу против Селевка и победил его; а с этих пор парфяне стали праздновать день одержанной победы как начало своей свободы. Странно, что, судя по тому же известию, Селевк вернулся восвояси, но не вследствие этого поражения, а по причине возникших в его царстве новых мятежей.[5]
Вот все, что мы знаем об экспедиции Селевк а II.[6] Не сохранилось никакого известия о том, отнеслись ли к нему враждебно или нет восточные сатрапы, признали ли они потом над собою верховную власть царя или что-нибудь и этом роде. Во всяком случае Аршак тотчас же вернулся со своими парфянами в недавно лишь приобретенные им владения; теперь-то собственно и было положено твердое основание его владычества; армия была приведена в порядок, были основаны крепости, даже город Дара или Дарион.[7] Итак, области, господствовавшие над сообщением с востоком, находились в чуждой власти, а потому зависимость восточных сатрапий, хотя бы и признавалась, как кажется, областями в Арии, Дрангиане, Арахозии, была, конечно, весьма шаткая и значилась только номинально. Однако, принятые впоследствии Антиохом III меры свидетельствуют о том, что он еще не отказался от своих прав на владение, что независимость сатрапий не была еще заявлена и признана формально.[8]
Итак, внутренние тревоги принудили Селевка вернуться назад. Говорят, что Стратоника возбудила мятеж в Антиохии; потом явился Селевк и покорил город. Стратоника бежала в Селевкию при устье Оронта и вместо того, чтобы как можно скорее удалиться за море, она, надеясь на предвещенный ей во сне исход дела, осталась тут же, быта захвачена в плен и предана смерти.[9] Неужели Стратоника и только она одна возбудила такое движение? Какую цель при этом восстании имели граждане Антиохии? Неужели они хотели передать царство женщине? Или вновь подчиниться египетскому владычеству? Всего вероятнее кажется, что в этом сирийском мятеже Стратоника занимала лишь второстепенную роль, что это восстание было лишь отдельным случаем в целом ряде событий, что именно Антиох Гиеракс хотел воспользоваться отсутствием своего брата, с целью завладеть странами по ту сторону Евфрата.[10]
О постигшей затем Антиоха Гиеракса судьбе имеется два известия, которые в существенных чертах противоречат друг другу, и нет никакой возможности распутать этот клубок бестолковых и искаженных фактов.[11] А потому предлагаемое здесь изложение заслуживает лишь некоторую долю вероятности.
После столь продолжительных и ужасных войн, расстроивших именно в Малой Азии всякий порядок и вновь разнуздавших дикие орды галатов, всеобщий мир не мог долго продержаться, тем еще более, что установленные вновь отношения оказались несостоятельными. Селевк уступил своему брату область до Тавра; однако Фригия была еще во власти Митридата, и сохранилось известие, что Антиох прошел по Великой Фригии, вымогая дань у ее жителей,[12] вероятно с помощью и с содействием галатов, сделавшихся из наемников его союзниками. Положение этого края по ту сторону Тавра было поистине ужасное. Тот, кому Селевк должен был уступить его по мирному договору, употребил во зло свое законное право, для того чтобы призвать дикие орды галатов на новые грабежи, надеясь на договор, Селевк отправился на восток; однако и он также подвергался великой опасности, в случае, если жители Антиохии станут действовать заодно с галатами. Вернувшись поспешно с востока, Селевк был сильно занят на берегу Оронта, а: потому, желая удержать по крайней мере Антиоха и его галатов в Малой Азии, он сделал значительные уступки пергамскому династу, который один только обладал крепостями и был в состоянии воевать с варварами.
В наших скудных известиях вовсе не упоминается о заключении упомянутого договора, а об условиях его и подавно. Зато в них говорится о «победе, одержанной Атталом над галатами», а именно «близ Пергама», о «великой битве, вследствие которой Аттал принял царский венец». Этот царь достиг высшей славы, благодаря тому что «принудил галатов покинуть область и удалиться внутрь Малой Азии»; когда подходил грозный враг, как гласит предание, то войска его оробели; однако он успел ободрить их благоприятными предзнаменованиями во время жертвоприношения и одержал блистательную победу.[13]
По множеству известий, сообщаемых двумя древними писателями, можно судить о том, как прославлялась эта победа, как хорошо постигалось ее значение; память о ней была увековечена многими надписями и художественными произведениями.[14] Современные нам исследователи успели открыть великолепные остатки большого пергамского монумента, изображающего борьбу и победу, одержанную богами над исполинами; эти остатки доныне служат как бы отрадным отголоском торжеств, прославивших победителей.
Мы знаем, что Аттал одержал еще несколько побед над галатами:[15] переходя таким образом от одного торжества к другому, он очистил от неприятеля страну и расширил свое царство. Открытые в последних пергамских раскопках надписи также извещают нас о разных победах.[16] Одна из этих надписей особенно интересна; в ней значится, что «Эпиген, вожди и стратеги, принявшие участие в битве» посвятили богам статую царя.[17] Судя по способу изложения в этой надписи, надо предполагать, что Эпиген не принадлежал к «соплеменникам и стратегам»; это был, вероятно, тот самый Эпиген, который вскоре после того играл важную и почетную роль в истории двора Селевкидов; он Селевком II был послан в Пергам, с тем, чтобы заключить упомянутый выше договор.
Приходится не раз упоминать о том, что наши источники снабжают нас весьма скудными известиями. Попытки связать рассеянные сведения в одно стройное целое оказываются крайне неудачными; они обнаруживают лишь темные пятна, скрывающие от нас действительную связь событий; мы по крайней мере можем себе дать отчет о пробелах в предании и судить таким образом приблизительно о размерах исчезнувших фактов. Случается, что находящиеся в нашем распоряжении, почти всегда краткие и не редко случайные сведения представляют содержавшиеся в них немногие данные в надлежащем порядке, даже в прагматическом и систематическом виде, так, как будто факты следовали друг за другом без перерыва; в таком случае для исторической критики открывается еще больше затруднений, если только она не одержима слепым доверием людей, для которых такие подложные известия составляют всю историю эпохи.
По надписям достоверно то, что Аттал одержал победу над «Антиохом и галатами»; по другим указаниям не подлежит сомнению, что Антиох не подчинился тотчас же своим противникам, а продолжал борьбу со своим братом Селевком II. Находилась ли эта борьба в связи с тою, которую он вел с Атталом, и какого рода была эта связь, все это покрыто мраком неизвестности.
Антиох, как сообщают, вслед за известием о его грабежах во Фригии отправил своих полководцев против Селевка; он опасался, однако, измены со стороны своих галльских наемников и спасся бегством с некоторыми из своих спутников в Магнезию; поддержанный войсками Птолемея, он на другой же день одержал победу; потом женился на дочери Зиелы.[18] Как ни отрывочны эти указания хронографа, однако тут, как кажется, следует поместить известие об упомянутом выше союзе между Антиохом Гиераксом и царицею Стратоникою.
Из истории этой войны между братьями Селевкидами дошел до нас подробный отрывок: Антиох Гиеракс отпал от своего брата Селевка; он бежал (следовательно, после нанесенного поражения) в Месопотамию, оттуда вернулся через горы в Армению, где его приютил состоявший с ним в дружбе Аршам. Полководцы Селевка, Ахей и часто упоминаемый сын его, Андромах, ревностно преследовали его с большим войском. Раненный, наконец, в новой битве, Антиох бежал по спуску горы; рассеянные рати его расположились беспорядочным лагерем. Антиох распустил слух, будто он пал. Ночью он занял некоторые ущелья, а тем временем от войска отправилось посольство в лагерь противника, с целью испросить труп царя для погpeбения м предложить сдачу разбитой армии. Андромах разрешил послам искать ненайденным еще труп; затем отправил 4 000 человек принять оружие у разбитых отрядов и их самих. Однако, как только подошли они к горам, то Антиох напал на них из своей засады и большею частью перебил их; он опять явился в царском облачении с целью показать, что он остался в живых и победителем.[19] Этот подробный рассказ дает возможность бросить взгляд в самую суть событий. Если разбитый Антиох отступил в Месопотамию и далее через армянские горы, то он на горе Тавра потерпел от брата поражение; Селевк поэтому напал на него с запада, со стороны Оронта, и прогнал его на восток через Евфрат. Итак, Антиоху не удалось преградить путь внезапно возвратившемуся с парфянской войны Селевку, так что последний успел покорить Антиохию и захватить в плен Стратонику. Надо полагать, что посланные Антиохом полководцы были отправлены именно для поддержки возбужденного Стратоникою мятежа в Антиохии, но были побеждены вместе с городом. Сам Антиох прибыл, вероятно, уже после; тут-то ему и был прегражден путь через проходы Исса (если бы он перешел в этом месте, то был бы отброшен в Киликию); затем ему осталось лишь пройти из опустошенной Фригии через Каппадокию; потом он, вероятно, вниз по Евфрату двинулся против Селевка, там и понес вышеупомянутое поражение; благодаря известной уже нам военной хитрости, он в Армении стал опять твердою ногою, имея в виду вновь попытать счастье в борьбе с братом.
Итак, поражение Антиоха следует отнести к 235 году.[20] Он, без сомнения, вел свою войну большею частью с помощью наемных галатов. Продолжая воевать против галатов, пергамский царь все более и более расширял свои владения, а братья в го же время вели эту ужасную борьбу «на взаимную пагубу».[21] Антиох всеми силами напал, хотя не довольно быстро, на Сирию, с тем, чтобы в связи с Стратоникой воспользоваться отсутствием брата; однако на его стороне были Каппадокия, Армения; даже после поражения для него открыто было сообщение с внутренним краем Малой Азии, а из Каппадокии он всегда мог привлечь для дальнейшей борьбы новые орды галатов. Не подлежит сомнению, что Египет, хотя на первых порах лишь тайком, поддерживал его субсидиями; Лагид был слишком заинтересован тем, чтобы сирийский царь вследствие новых утрат на западе лишился тех выгод, какими он пользовался благодаря обеспеченному владычеству над Мидией, Персией и устьями Евфрата. Когда Антиох оказался в затруднительном положении, то, несмотря на не истекший еще срок десятилетнего перемирия, Египет открыто вмешался в борьбу.
И действительно, Антиох даже после своего удачного нападения не был в состоянии поддержать кампанию. Мы узнаем, что «вновь побежденный, он изнемог от многодневного бегства и прибыл, наконец, к своему тестю, царю Каппадокии, Ариамену, сначала дружелюбно принявшему его; потом Антиох, узнав о смышляемых против него — кознях, бежал далее».[22] Войско Селевка преследовало его; испугавшись приближения победителя, каппадокийский царь хотел, вероятно, изменою искупить участие, какое он до сих пор принимал в предприятии своего зятя. Селевк погнался за беглецом. По словам вышеупомянутого хронографа, Антиох, опасаясь измены галлов, бежал в Магнезию «к своему врагу Птолемею», чей гарнизон находился в этом городе, как говорит Юсгин.[23] Эфес как средоточие владычества Лагидов на этом берегу находился довольно близко, так что оттуда скоро могло подоспеть подкрепление. Это преследование вплоть до Магнезии было, вероятно, со стороны Египта признано нарушением египетских владений, а следовательно также и мира; Лагид воспользовался этим предлогом, якобы с целью вступиться за Антиоха, но на самом деле с тем, чтобы вновь проникнуть в Сирию, — а Селевкия при устье Оронта была все еще во власти Лагидов.[24]
Судя по нашему изложению, видно, что в этот момент борьбы каждый из воюющих царей помышлял лишь о том, как бы мирным путем предупредить дальнейшую опасность. Когда Египет, владея все еще Селевкией, вмешался в дело и стал угрожать только что покоренной Антиохии, то Селевку не было охоты подвергаться более превратностям войны; Птолемей опасался, как бы помимо мелких приморских областей против него не вооружился столь быстро усилившийся пергамский царь; Антиох же, после понесенных им громадных утрат, удовольствовался тем, что мог получить по крайней мере опять Лидию. Судя по совершившимся впоследствии событиям, не подлежит сомнению, что прежнее десятилетнее перемирие между Сирией и Египтом перешло окончательно в мир; и весьма вероятно, что он был заключен именно в это время.[25] Приморская Селевкия осталась, конечно, во власти египтян; Селевк, как кажется, был вознагражден за то известными уступками на северной границе Сирии; Аршам армянский по крайней мере обязан был платить ему дань.[26] Неизвестно, понесла ли какую-нибудь утрату Каппадокия, и вообще вся разверстка владений в Малой Азии была в высшей степени сбивчива. Достоверно только то, что Лидия предоставлена была Антиоху Гиераксу.[27]
Египет недаром поддержал такой выгодный мир; всегда готовый, впрочем, взяться за оружие Лагид, жаждя покоя, стал теперь все более и более склоняться к миру;[28] он, как видно, поддерживал впоследствии дружеские сношения с царем Антиохии; Птолемей даже отправил туда весьма уважаемый священный образ Изиды. Сам Селевк, как кажется, ревностно воспользовался мирным временем; в Антиохии он настроил совершенно новый квартал по берегу реки, и ему, вероятно, следует приписать водворение в нем этолян, эвбейцев, критян, что после событий, совершившихся по возвращении царя с востока, оказалось весьма целесообразным.[29]
Антиох Гиеракс, напротив того, по своему пылкому и честолюбивому нраву не мог надолго вынести мирное состояние, на пособие со стороны Египта он, конечно, не рассчитывал уже более; наученные опытом Каппадокия и понтийский царь отнюдь не желали вновь вступить с ним в связь; а пергамский царь, с расширившеюся областью которого граничило владение Антиоха на севере, был хотя и близким его родственником, но все-таки его противником не по одним только политическим интересам. Вследствие этого Антиох заключил союз с Зиелою Вифинским и женился на его дочери;[30] он имел, вероятно, в виду вместе с ним напасть на Атталa; галаты готовы были принять участие в этой борьбе, тем более что им предстояло еще отомстить пергамскому царю. Тут господствует совершенный мрак. Мы знаем, что галатские вожди собрались в гости к Зиеле и стали пить круговую чашу; однако царь, казалось, замыслил предать их; они бросились на Зиелу и убили его.[31] Не потребовали ли они чересчур высокой платы или слишком больших уступок, не угрожали ли всякими ужасами, если их не удовлетворять? Отступился ли от союза Прусий, сын и преемник Зиелы, так как назначенный некогда наследником Вифинии брат его отца, Тибоит, легко мог явиться в качестве опасного претендента из Македонии, где он скрывался? Как бы то ни было, Антиох решился один начать новую войну.
В единственной сохранившейся о ней заметке заключается совершенно загадочное известие: на четвертом году 137-й олимпиады, говорит хронограф, Антиох, два раза нападая на Лидию, был разбит, а в первом году 138 олимпиады Аттал, победив его в битве близ Колои, принудил царя бежать во Фракию.[32] Итак, Антиох в Лидии нападал два раза, в 229 или 228 г., но на кого? Судя по словам хронографа, тут и речи не может быть об Аттале; не нападал ли он на свободные греческие приморские города? Об этом и помина нет; разве на Митридата? на Селевка? на Египет?
Если не ошибаюсь, то политические дела приняли в настоящем случае замечательный оборот; для разъяснения этого нам необходимо прибегнуть к смелым предположениям. Зачем побежденный Атталом Антиох бежит во Фракию, которая в то время, вдоль берега по крайней мере, находилась в Египетской власти? Если он хочет воспользоваться египетской защитой, то Эфес находился гораздо ближе к полю битвы вблизи Сард, почти так же близко, как ближайший приморский город Смирна, куда он и бежал, вероятно, так как никоим образом не мог направиться через пергамскую область. Вследствие всего этого оказывается вероятным, что, направившись во Фракию, он помимо египетской защиты имел в виду иную цель. На этот раз приходится поверить известию, какое сообщается вообще не совсем достоверным летописцем, по словам которого Антиох по приказанию враждебною ему Птолемея был заключен в тюрьму; потом при помощи добродушной служанки он ускользнул и во время бегства был все же убит разбойниками.[33] Однако, для того, чтобы воспользоваться всеми возможными пособиями, нам необходимо, забегая вперед, изложить теперь же некоторые европейские события. Там Антигон Досон с 229 года был царем в Македонии; флот его, как гласит предание, вследствие быстрого морского отлива у беотийских берегов сел на мель; надо было опасаться враждебного нападения со стороны фиванцев; но ему удалось вновь выйти в море и исполнить предпринятую им экспедицию в Азию.[34] А в другом кратком перечне сказано: Деметрию наследовал Антигон, покоривший Фессалию и Карию в Азии.[35] У кого же Антигон мог отнять Карию, как не у Птолемея? Куда, как не в Македонию мог обратиться Антиох Гиеракс, бежав с поля битвы близ Сард в Фессалию? Македония была, конечно, союзницей Антиоха в борьбе против Лагидов, и мы увидим, что с нападением на них в Азии совпало направленное Египтом нападение на Македонию из Пелопоннеса. Но в то самое время, как Антиох обратился против Египта, Л а гид более всего заинтересован был тем, чтобы на азиатском полуострове, пока не вмешалась еще Сирия, быстро и решительно вооружилась одна из держав, и поэтому она заняла такое же положение, в каком египетская политика в течение пятнадцати лет поддерживала Антиоха против его брата. Аттал был в этом случае человеком необходимым; хотя вследствие его независимой доселе политики, он и не казался удобным для александрийского правительства, однако в эту пору он один обладал силою, уменьем и, благодаря победе над галатами, популярностью настолько, что был в состоянии противоборствовать сирийскому царю. Итак, близ Сард, на лидийской почве Аттал, нападая, одержал победу над Антиохом Гиераксом; согласившись без сомнения с Египтом, он поспешил захватить в виде завоеванной страны область, побежденную во всем ее объеме; Антиох же, попав во время своего бегства в плен к египтянам, был заключен в одну из темниц во фракийской области; когда он бежал оттуда, то на него напала орда галатов и убила его. Рассказывают, что благородный боевой конь его отомстил убийце, низринувшись вместе с ним в пропасть, когда тот воссел на него.[36]
Мы не знаем, в это ли время Антигон отправился на кораблях из Македонии в Азию? Успел ли он овладеть Карией? Поводом к тому могли служить договоры 277 года, в силу которых, как было упомянуто, Сирия и Македония гарантировали свободу тамошних эллинских городов. Однако Селевк никоим образом не мог допустить, чтобы вследствие падения его брата дом его навсегда лишился малоазиатских владений. Ему во что бы то ни стало следовало воспрепятствовать пергамскому царю овладеть Малою Азией, хотя притом и надлежало избегать разрыва с Египтом, тем более что Селевкия находилась во власти Л а гида, и война с ним угрожала бы вновь гибелью его царству. Поэтому он должен был теперь же, не медля, с сильным войском появиться по ту сторону Тавра, иначе он неизбежно лишился бы там всякого влияния; мало того, совершенно новая и обладавшая значительными средствами держава, соединившись с Египтом, завладела бы всеми угрожавшими Сирии местами, в виду которых его царство оказалось еще более беззащитным, нежели на египетской границе. И вот Селевк поспешил со своими войсками в Малую Азию; упав с лошади, он лишился жизни,[37] вероятно, прежде, нежели было разбито его войско.
Царю, правда, наследовал сын его Александр; солдаты прозвали его Керавном, но сам он принял имя Селевка.[38] Однако, по смерти отца и после упомянутого поражения, в котором храбрый Андромах[39] был взят в плен, Азия по ту сторону Тавра была утрачена; Аттал господствовал над всею внутреннею, принадлежавшею некогда Селевкидам Малою Азией.[40] Как странно сложились теперь обстоятельства! Македонский царь без сомнения удержал за собою Карию.[41] За исключением принадлежащих Египту приморских областей, северных династии, Вифинии, Понта, Каппадокии и свободных городов вся остальная Малая Азия соединилась теперь под одним владычеством, в ней возникла центральная держава, и она находилась во власти прославленного и сильного государя, перед которым смирились галаты, в котором греческие города чтили своего настоящего защитника от этих диких орд. Недаром царь Птолемеи Эвергет с удовольствием взирал на совершившиеся события: великан цель египетской политики, отторгнуть от Сирии Селевкидову Малую Азию и образовать из нее особое владычество, была достигнута и, как кажется, навсегда; Македонию и Сирию, этих естественных союзников, разъединяло с этой поры сильное промежуточное царство, которое в своем собственном интересе должно перейти на сторону Египта. Хотя занятие Карий македонянами и было неприятно для Египта, однако, благодаря превосходству пергамского царя в Малой Азии, это никоим образом не могло послужить в пользу Селевкиду; всякая непосредственная его связь с Македонией была прервана. Сирийское царство оказалось изолированным между двумя сильными врагами, у проходов Тавра расположился пергамский царь, тщеславно пытаясь придать величайший блеск приобретенному им венцу; при устье Оронта и около Ливана находился тот же самый Эвергет, который раз уже в Вавилоне и Сузах принимал от дальнего востока присягу на верность, а против Птолемея был царь едва ли двадцати лет от роду, а с ним вместе еще более молодой брат его, которому предстояло в Вавилоне поддержать покорность и верность; советчиком царя был коварный, своекорыстный Гермий, единственною надеждою царства был молодой Ахей, отец которого томился в плену в Александрии. Самые побудительные причины заставили этого Ахея посвятить свои блестящие дарования царств} и родственному царю. Но как ему было приняться за дело? Силы Сирии, связанной по рукам и ногам, были подавлены и с той и с другой стороны; когда же настанет для Ахея час отомстить за свой род?[42]
Обо всем этом предания, конечно, умалчивают. Писать эту историю труд крайне неблагодарный. Нам то и дело видятся крутые перемены во взаимных отношениях, внезапные перевороты без перерыва следуют один за другим, самые события неизбежно сопровождаются напряжением чрезвычайных сил; но в этой пустынной бесцветной туманной мгле, в какую облеклась преданная в течение двух тысячелетий забвению эпоха, мы едва в состоянии усмотреть то тут, то там слабое мерцание, одиноко светящуюся точку. Эти юные облики Селевкидов мелькают перед нами словно тусклые призраки; мы тщетно пытаемся уловить в них признак личного чувства, подслушать слово, подсмотреть взгляд; нам, к сожалению, приходится лишь отличать их именами и числами. Эта история походит на кладбище; надгробные камни выветрились, их источило время, останки разбросаны в страшном беспорядке. Тщетно спрашиваем мы, отчего рок так безжалостно разрушил и развеял исторические воспоминания об этой или даже обо ясен эллинистической эпохе; то грустное утешение, будто она и не стоит воспоминания, оказывается еще безжалостнее рока и не может быть даже оправдано; вообще утешаются при мысли, будто сохранилось все, что замечательно и важно для прогресса человеческого развития; но эта мысль опровергается той самою эпохою, от которой не сохранилось почти никаких свидетельств об усилиях человеческого ума, совершавшихся в промежуток между Аристотелем и книгами Нового Завета. Как будто топ заре новой жизни суждено было сразу, без подготовки осветиться в воспоминании человечества, подобно чуду или звезде среди ночного мрака. И в самом деле, обратив взор к этой звезде, мы в состоянии лишь проложить себе путь по пустынному кладбищу вымершего языческого мира, подметить кое-где слабое мерцание, открыть след какого-нибудь надгробного памятника.
Так-то рушилось и исчезло всякое воспоминание об этой эпохе: про эллинистические царства на Инде мы знаем только то, что они существовали; там без следа развеялись поколения, племена, царства, а о том, что совершалось на западе, узнаем лишь несколько бестолковых, бессвязных фактов, несколько пустых собственных имей.
Попытаемся представить скудость сохранившихся преданий. В первой половине 239 года Деметрий, тридцати лег от роду, наследовал в Македонии престол своего отца. Он все еще поддерживал мир с ахейцами, однако Арат думал, что можно пренебречь этим, так как он не боялся молодого царя, Македония все еще поддерживала связь с этолянами, но в их союзе одна из партий уже восстала против такой связи; многим из них казалось, что настала пора обратиться в другую стропу, попытать новые завоевания, новые набеги. Этоляне обратили свои взоры на соседнюю Акарнанию.
Они около 266 года делили уже акарнанскую область с Александром зпирским, а по его смерти позарились также и на эпирскую часть; однако царица, вдова Олимпиада, заведуя опекою над своими сыновьями, Пирром и Птолемеем, прибегла, как кажется, к защите Македонии, и пока жив был Антигон Гонат, до тех пор этоляне оставили эту область в покое. Но по смерти его эпирские акарнанцы тотчас же подверглись опасности; они не надеялись на защиту со стороны немощного молосского царства,[43] да и связь его с Македонией, казалось, не была более в состоянии охранить их; тогда-то они, впервые со стороны Греции, обратились к Риму; акарнанцы просили сенат, чтобы он признал и утвердил отнятую у них автономию, напоминая о том, что из всех эллинов они одни только не воевали с троянцами, предками римского народа.[44]. сенат отправил посольство к этолянам, увещевая их не беспокоить акарнанцев. Этолийский союз ответил наглым презрением. Опустошительный набег на Акарнанию и Эпир свидетельствовал о том, что они пренебрегли увещанием гордого римского народа.[45]
Олимпиада, как кажется, все еще управляла Эпиром, хотя сыновья ее и достигли уже совершеннолетия. Опасаясь этолян, она предложила царю Деметрию жениться на ее дочери Фтии, с целью привлечь Македонию всецело на свою сторону. В первом же году своего царствования он отверг сирийскую Стратонику и женился на Фтии,[46] имея, вероятно, в виду унаследовать некогда эпирский престол. Старший сын Пирр поссорился с матерью за то, что она велела убить прельстившую молодого князя левкадянку Тигриду;[47] он со своей стороны, как гласила молва, приказал служанке отравить мать;[48] а по другому известию она пережила как старшего, так и младшего сына, хворого Птолемея; эта двойная утрата сокрушила ее сердце.[49] Птолемей, как говорили, умер в походе; он был убит.[50] Вследствие ли немощи и порочности этих последних князей или скорее вследствие охватившего всю Грецию движения умов, как бы то ни было, но эпироты не хотели иметь царей; следовало искоренить род Эакидов, с тем, чтобы восстановить республику, свободу. Дочь Пирра, Дендамия, бежала в Амбракию, решившись отомстить за убийство; эпироты подошли с превосходными силами; они предложили ей полюбовную сделку: за ней признавались имущества дома и почести предков; на этих условиях она уступала эпирскому народу все, в чем не могла уже отказать ему.[51] Однако, казалось, опасно было оставить ее в живых; смерть Деидамии была решена. Один из старых телохранителей царя Александра пришел убить ее; потупив глаза, она ожидала смертельный удар; но рука его дрогнула, он не дерзнул пролить кровь внучки своею господина. Дендамия бежала в храм Артемиды под сень святого убежища; нашелся человек, убийца своей родной матери, который умертвил ее там.[52] Таким образом добились свободы и основалось эпирское союзное государство с стратегом во главе.[53] Однако, в то же время, как кажется, отделилась часть нагорных областей и вернулась к исконному владычеству вождей; так, между прочим, афаманы у Пинда.[54] Остров Керкира впредь также пользовался независимостью. Само новое союзное государство исполнено было тревог и строптивой заносчивости; оно скоро подверглось опустошительным нашествиям.[55]
Каким же образом, однако, Деметрий македонский мог допустить все это? Мы знаем, что ему пришлось вести тяжкие войны с дарданцами. В последний раз мы упомянули об этом народе в борьбе с Александром Эпирским; с тех пор, как Антигон распространил свои пределы до Аоя, они, как кажется, вынуждены. были смириться; вообще ничто не обнаруживает, чтобы окрестные варвары, фракийцы, иллирийцы, галаты осмеливались тревожить границы государства, которые царь успел оградить. Новое начальство и у дарданцев также возбудило желание ограбить цветущую Македонию; на нее напал именно Лангар с хищною ордой.[56] Разве тут были одни только дарданцы? Не были ли с ними также фракийские меды, бессы, денфелеты? Или, может быть, дарданское имя заключало в себе остатки древних варварских племен на северной и западной границе Македонии, отстоявших свою самостоятельность при кельтическом нашествии? И действительно, со времен Монуния, имя дарданцев считалось могущественным. Как бы то ни было, но, возобновив свои нападения при Деметрии, дарданцы никогда уже не оставляли царство подолгу в покое. Должно быть, страшен был после долгого роздыха их первый натиск.
Было бы крайне опасно, если бы им удалось разрушить укрепления по македонскому рубежу. А потому Деметрий ради охраны границы вынужден был пожертвовать всеми иными политическими интересами; ему поневоле пришлось допустить все перемены, какие совершались в Эпире, Фессалии, Греции, лишь бы устранить грозившую ему опасность. В греческих областях поспешили, конечно, воспользоваться этими обстоятельствами; сорок лет прошло со времени нашествия кельтов; люди забыли испытанные ими великие бедствия, забыли также, что одна только сильная Македония на Севере могла спасти Грецию от новых нашествий. Понятно, что заносчивые этоляне не принимали в расчет этих соображений; они опустошали Акарнанию и Эпир, хотя оставались там недолго, и вероятно в это время овладели Фигалией в ближайшей к морю Аркадской области.[57] Однако, и Арат также, имея в виду лишь непосредственную выгоду ахейцев и не опасаясь в это время сильного вмешательства со стороны молодого царя в Греции, ревностно домогался новых приобретений для свободы и конфедерации; он вовсе не заботился о заключенном с Македонией мире.
Странно в самом деле было то, что Арат заключил с полянами мир и союз: самый влиятельный тогда человек в этолийской конфедерации, Панталеон был привлечен к этому союзу.[58] Мы упомянули уже о том, что этоляне утвердились уже в Фигалии; вблизи на аркадской западной границе находилась Герея; благодаря измене и хитрости ахейский стратег Диет, овладел городом;[59] при этом этоляне и ахейцы как соседи вступили во взаимные сношения. Пользуясь поддержкой этих союзников, Арат и возобновил свои нападки на Аргос; Ахейскому союзу, конечно, очень хотелось встревожить это исконное убежище тиранин, присоединить к себе эту значительную область. Арат при жизни Антигона уже тайными и явными средствами нападал на Аристиппа. Теперь он ревностно возобновил свои попытки, но безуспешно. Раз в ночную пору истицы были уже приставлены к стене Аргоса, стража была перебита; но Аристипп вышел со своими наемниками, и граждане смотрели на жестокую битву словно на турнир. Ахейцы до вечера держались на своих местах; собираясь бежать, тиран приказал уже отправить свои драгоценности к морю; но после жаркого дня ахейцы стали страдать от недостатка воды, они не знали еще, что тиран потерял надежду на сопротивление; сам Арат был ранен и приказал отступить. Потом он попытался вступить в бой в открытом поле; он встретился с войсками Аристиппа при речке Харес, и в то время, как ахейцы думали уже, что одержали блистательную победу, Арат опять велел отступить. Воины громко стали порицать его за нерешительность; когда приходилось встретиться с врагом лицом к лицу, говорили они, то трусость его вся кий раз была причиною, что почти побежденный уже неприятель все-таки торжествовал. После суточного роздыха он решился возобновить атаку; но опять, как только развернулись передние более многочисленные войска со стороны тирана, он поспешил приостановить бой и просил, чтобы ему разрешили похоронить павших воинов. Зато к ахейскому союзу присоединились Клеоны, и этом; городу тотчас же присвоена была привилегия праздновать Немейские игры. Когда аргосцы со своей стороны так вздумали праздновать их у себя, то, нарушая свободны пропуск для тех, кто шел к играм, начали забирать всех, отправлявшихся на состязание в Аргос, и продавать как военнопленных.[60] Вскоре после того Арат узнал, что аргосскому тирану во что бы то ни стало хотелось завладеть вновь Клеонами, но его пугала лишь близость ахейского отряда в Коринфе. Арат надеялся, наконец, достичь цели; он велел в Кенхреи доставить на несколько дней провиант, как будто собирается на продолжительную экспедицию, потом сам двинулся туда с войсками, Аристипп тотчас же выступил к Клеонам; но не успел еще прибыть туда, как ахейцы с наступлением ночи вошли в город, на следующее утро из ворот ударили на врага; так неожиданно и жестоко атакованный Аристипп обратился в поспешное бегство. Арат преследовал его до Микен; пало 6олее полутора тысяч человек, сам тиран во время бегства был убит одним из рабов. В это время легко было овладеть Аргосом. Расположившись под Микенами, Арат ожидал, вероятно, восстания в городе; так, по крайней мере надо судить по сохранившимся известиям. И действительно, Аристомах Младший и Агис, говорит Плутарх, при были с царскими отрядами и отстояли город, а Полибий утверждает, будто Арат со своими ахейцами проник в город и сражался в нем за его свободу, наконец, однако, опять отступил, так как, страшась тирана, никто из жителей не восстал.[61] Поэтому Аристомах, потомок царствующего дома, завладел городом и стал тираном подобно своему отцу. Его царствование началось жестокостями; под предлогом, что Арат не мог проникнуть в город без ведома участников, он велел пытать и казнить восемьдесят знатнейших граждан в Аргосе. Полибий уверяет, что они были невинны.[62] При царском дворе мещанский вождь ахейцев служил предметом насмешки; когда дело доходит до битвы, говорили там, то с ним делаются колики, как только звучит труба, то он бледнеет и дрожит; расположив в последнем сражении начальников и вождей, он, ободрял их словами, а сам скрылся в ожидании исхода битвы. Правда, Арат, этот осторожный дипломат, этот знаток художественных произведений, человек мелочных предприятий и ночных нападений исподтишка, далеко не отличался воинственным пошибом этолян и македонян; недаром кичливый деспот в Аргосе с толпою окружающих его льстецов взапуски издевался над щепетильной мещанской добродетелью и секретными происками сикионца, который не раз уже, но тщетно подбирался к городу.[63]
Мы поневоле должны придерживаться очередности тех известий, какие находятся в единственно подробном изложении Плутарха. Он говорит: тотчас же по смерти Аристиппа Арат стал подстерегать Лидиада Мегалопольского. Мы видели уже, что последний, увлекшись благородным честолюбием и восторгаясь, вероятно, под влиянием престарелого Антигона, превосходством монархической системы, будучи еще молодым человеком успел захватить власть в Мегалополе. Это был один из первых городов, внявший новому воззванию к свободе; поборники его содействовали при освобождении Сикиона, утвердили новое правительство в Кирене. Не может быть, чтобы возбужденное или поддержанное там известными академиями движение окончательно вымерло. Уж не вернулись ли они из Кирены и не добились ли влияния на воззрения Лидиада? Не сами ли граждане без обиняков высказали тирану охватившее их настроение? Не беспокоили ли его впрочем то и дело повторявшиеся нападки Арата на тиранов? Как бы то ни было, но у него оказалось настолько мало доблести или честолюбия, что он не вынес враждебного к нему настроения народа. Следуя своему великодушному побуждению, Лидиад пригласил к себе стратега Арата, отрекся от власти тирана и присоединил свой город к Ахейскому союзу. Понятно, что изумленные граждане с уважением отнеслись к такому решению: весною 233 года они избрали его в стратеги.[64] Пример Мегалополя повлиял, кажется, на Орхомен, Тегею, Мантинею. Касательно Орхомена сохранился документ, свидетельствующий о вступлении его в союз.[65] В этом свидетельстве упоминается об известном Неархе и его сыне, которых освободили о всякого судебного преследования по поводу прежних дел; а потому справедливо предполагалось, что Неарх и его сын были, вероятно, властителями в городе, и что потом они отреклись добровольно.[66]
Благодаря всем этим приращениям, Ахейский союз расширил свою область до чрезвычайных размеров; мало того, члены его были одушевлены новою высшею жизнью. Эти поборники свободы, — подраставшие как раз в то время в сообществе с ними Филомен и Ликорт, отец Полибия, свидетельствуют о духе, каким исполнен был их родной город, — эти граждане, отдавшие некогда на жертву свободе человека, которого признали доблестным, — этот город, предназначенный Эпамидонтом быть оплотом против Спарты и оправдавший с тех пор свое назначение, несмотря на затруднительное и зачастую значительное политическое положение, все это присоединилось теперь Ахейскому союзу, так что область его распространилась до границ Лаконии и Мессении, а политика его принял на себя все обязательства, какие до сих пор распространялись на Meгалополь. Мало того, Ахейский союз принял дурное направление; Арат решительно стал главою его, так, что он вопреки основному уставу из года в год уже занимал сан стратега;[67] он пользовался неограниченным влиянием, и свободное демократическое движение которое одно только могло сохранить за союзом, или скорее, должно было присвоить ему высшее направление, не силах было преодолеть насильственную опеку Арата над гражданами. В это время явился Лидиад; он тотчас же стал средоточием всех стремлений, какие Арат старался подавить; такая противоположность в воззрениях и во внешней политике вполне обнаружилась уже при первой стратегии Лидиада.[68]
Обратим прежде всего внимание на внешнюю политику союза. Мы видели, что Арат заключил договор с этолянами. Он, как говорят, все еще имел в виду освободить Афины; при жизни Антигона уже он делал несколько попыток; «когда умер Антигон», говорит Плутарх, «то Арат еще ревностнее принялся за дело Афин и стал вполне пренебрегать македонянами; когда же Бифис, полководец Деметрия, разбил его при Филакии, и затем распространился слух, что он взят в плен или пал, то фрурарх в Пирсе отправил послов в Коринф с требованием очистить город».[69] Итак, Арат со своими ахейцами воевал в Фессалии; он мог попасть туда только в связи с этолянами, которым принадлежала Беотия и которые господствовали над Фермопилами. Царю в это время пришлось, вероятно, воевать с дарданцами.[70] Бифис, однако, одержал решительную победу, так что Арат поспешно стал отступать или обратился в бегство, и когда посольство фрурарха прибыло в Коринф, то он успел уже вернуться туда. Он, конечно, осмеял послов из Пирея; несмотря на поражение, он утешался тем, что Деметрий, получив весть о его плене, отправил корабль, с тем, чтобы его в оковах перевезти в Македонию, — до такой степени он казался опасным царю! Его, однако, сильно огорчило, что афиняне, узнав о его невзгоде, украсили себя венками; он, как говорят, тотчас же вторгся в аттическую область, проник до самых садов академии, — однако просьбы афинян побудили его не предпринимать ничего далее.[71] Какая странная история! Надо полагать, что как при быстром натиске, так и при отступлении Арат руководствовался иными мотивами.
Полибий подтверждает, что этоляне начали войну с Деметрием, что в этой войне ахейцы самоотверженно помогали своим союзникам;[72] их соединенная армия проникла до Фессалии. Какие надежды имелись в виду, если бы удалось отделить Фессалию от Македонии, оттиснуть таким образом Деметрия за проходы Олимпа! Как низко пало владычество Македонии в то время, когда с севера напали дарданцы, а с юга ахейцы и этоляне, когда Эпир, уничтожив царское достоинство, перешел к образу правления,[73] вследствие которого он стал естественным членом конфедерации. Македонии грозила величайшая опасность лишиться всего своего значения. Такова в самом деле была участь держав в ту эпоху; их существование в каждый миг подлежало сомнению; они вовсе не представляли непосредственного и необходимого само по себе выражения естественных и национальных условий; они лишены были настоящего центра тяжести, сомкнутой народности, и казались скорее искусственными формами, плодом внешних политических условий, искусственно составленными машинами, которые без опытной руки мастера остаются неподвижными, а при опасном столкновении легко рассыпаются на безжизненные части.
Деметрий, которого новейшие историки сочли себя вправе признать самым незначительным князем из династии Антигонидов, сумел преодолеть грозившие ему со всех сторон опасности и, как значится в сухом отчете хронографа, вновь отвоевать все, что принадлежало его отцу.[74] Вышеупомянутая победа Бифиса была, вероятно, почином его успехов; благодаря ей этоляне были вытеснены, из Фессалии; во всяком случае эта победа была решительная, а иначе афинский фрурарх не осмелился бы обратиться к союзникам с известным требованием по поводу Коринфа. Полибий сообщает, что Деметрий с войском явился в Беотию, что беотяне тотчас же отреклись от союза с этолянами, всецело примкнули к македонянам.[75] Не подлежит сомнению, что фокейцы, у которых этоляне давно уже отняли дельфийское святилище и пределы которых (если только они не были вынуждены присоединиться к союзу) прежде всего подвергались их нападениям,[76] с радостью примкнули к македонскому царю; а локрийцы близ Эты, сетовавшие при Антигоне на тяжкие налоги, взимаемые этолянами, вероятно, также пристали к Деметрию, тем более, что после победы в Фессалии он без сомнения через Фермопилы направился в Беотию. Сверх того, упоминается о том, что Деметрий совсем разрушил старый этолийский город Плеврон по ту сторону Калидона, на плодоносной Лелантской равнине, — тот Деметрий, которого прозвали Этоликом.[77] По этому видно, что он одержал несколько решительных побед; для того, чтобы проникнуть в названные места, ему пришлось пройти по области озольских локров, давно променявших это имя на этолян; хотя и нельзя доказать, что он отнял у локрских этолян дельфийское святилище, однако Амфиктионов суд впредь, как оказывается, был занят не одними только гиеромнемонами, но находился в своем прежнем составе.[78] Вот скудные известия о войне, которая ознаменовала Деметрия. Тем более, что этоляне так гордились своей боевой славою; едва ли даже в эпоху диадохов подвергались они таким же унижениям. Вот в эту «Деметриеву войну» скорее, чем когда-либо могли восстать акарнанцы, и они верно не упустили случая вновь добиться по крайней мере прежней границы своей свободной области, т. е. Ахелоя. Однако, чем более вновь усиливалось македонское могущество, тем скорее ахейцы должны были оказать всякого рода пособие этолянам; и мы узнаем, что они исполнили это на самом деле с тем, чтобы впредь обязать этолян благодарностью.[79]
К сожалению, не сообщается ничего о том, когда последовали эти важные события; нет никакой возможности с некоторою достоверностью привести их в связь со всем тем, что совершалось в Пелопоннесе. Единственным руководством служит то, что Полибий, говоря о начатках Клеоменовой войны (следовательно, относительно 227 года), упоминает о недавно оказанных этолянам добрых услугах ахейцев;[80] а потому придется, пожалуй, отнести Деметриеву войну скорее ко второй, чем первой половине его царствования (239—229 гг). Достоверно то, что первая стратегия Лидиада началась с весны 233 года; так как его избрали вследствие возникшего к нему справедливого освобождения Мегалополя, то его вступление в союз, наверное, немногим лишь предшествовало его избранию; значит, он отрекся от своей тирании либо в конце 234, либо в начале 233 года. Это было тотчас же после падения Аристиппа в Аргосе; однако Аристомах мог явиться в Аргосе с царскими войсками, с тем, чтобы захватить владычество. Я предполагаю, что это было в 234 году.[81] Незадолго перед тем, вероятно, произошла битва в Фессалии; вернувшись с поспешностью восвояси, Арат пытался освободить Афины: ввиду ожидаемой кампании со стороны Деметрия надлежало, во что бы то ни стало, попытаться отнять у македонян Аттику; это не удалось. В то же самое время Аристипп напал на Клеоны; он был отражен и убит. Аристомах вероятно из Аттики явился с царскими войсками в Аргосе. Летом или осенью того же 234 года Деметрий двинулся в Грецию и вероятно в том же году опустошил Этолию. Неужели же при таких блестящих успехах он ничего более не предпринял в Пелопоннесе? Завоевать вновь Акрокоринф казалось, правда, невозможным; однако Орхомен не тотчас же последовал примеру Мегалополя; Мантинея, Тегея также пристали к ахейцам лишь по прошествии некоторого времени; в Флиунте, Гермионе господствовала еще тирания; Спарта без сомнения поддерживала дружеские отношения с Деметрием. По словам Полибия,[82] он был главою и покровителем державцев в Пелопоннесе. Политика Антигона прежних лет опять повторилась, и про Деметрия по правде можно было сказать, что он все, принадлежащее его отцу, вновь подчинил своей власти.
Чем затруднительнее ввиду такого напора македонского влияния становилось положение Ахейского союза, тем важнее было то, что Лидиад присоединился к нему именно в то время, и его решение отречься от тирании было тем еще более достойно удивления, что как раз теперь он мог ожидать от Деметрия всякого рода поддержки, если сам будет содействовать македонским интересам. Не казалось ли ему впрочем, что его самостоятельность подвергалась опасности со стороны расширяющегося и довольно сильного уже могущества Македонии? Не опасался ли он, как бы Спарта не воспользовалась поддержкой в ущерб Мегалополю? Эти мотивы, вероятно, руководили его решением в такой же мере, как и его собственное великодушие. Впрочем, в отношении к результатам мотивы его были безразличны; достоверно однако то, что он решительно не одобрял поддерживаемой Аратом политики; по словам Плутарха, он во время своей стратегии старался превзойти славу Арата и помимо других, как казалось, бесполезных предприятий снарядил поход против Спарты.[83] Для оценки этой меры нам остается лишь воспользоваться некоторыми предположениями. С низвержением Агиса и его реформ Спарта, правда, подчинилась прежней олигархии, однако ожесточение лишенных всяких прав бедняков едва сдерживалось насильственными средствами. От более смелого проницательного взора Лидиада не могло ускользнуть, что лишь присоединением Спарты к союзу решительно обуславливалось его политическое значение вовне; вместе с тем вследствие отмены извращенной конституции, вследствие введения демократии, разделения имуществ немногих чрезмерных богачей, которым следовало пасть заодно с господствовавшим состоянием, союз обогатился бы демократическими членами; таким образом, покровительственная система Арата, влияние окружавших его зажиточных людей и мелочная ограниченность старых союзных городов, — все это было бы сокрушено. А сверх того, года два тому назад[84] после престарелого Леонида вступил на престол Клеомен; до поры до времени он был сдержан и осторожен, однако Лидиад признал уже в нем «льва Спарты»; и действительно, он вскоре достиг высокого могущества; Лидиад предчувствовал, — что и оправдалось впоследствии, — если только Клеомен вмешается в дела, то его творческая воля неудержимо увлечет греческий мир на новые пути. Для того, чтобы усилилось значение союза, заключавшего в себя великие зачатки значительных преобразований, необходимо было теперь присоединить к нему Спарту, а не то он навсегда лишится возможности исполнить свою задачу.
Однако, Лидиад, как кажется, не достиг своей цели; Арат противодействовал ему; его помимо благодарности союза, на которую он имел, конечно, полное право, поддерживала еще более привычка к его личности и сохранившееся в союзе немалое количество пассивных элементов. О дальнейшем соперничестве Лидиада и Арата нам мало известно; в народных собраниях союза Лидиад все-таки пользовался большинством, но в избираемом городами совете, где происходили предварительные суждения в собрании демиургов, где решались текущие дела, преобладало, конечно, влияние Арата. В 232 году он сам занимал должность стратега, а после того всячески старался помешать новому избранию Лидиада и направить выбор на другое лицо. Ему не удалось это. Та же самая проделка повторилась после следующей, десятой стратегии Арата 230 г. Когда Лидиад был избран в третий раз (226 г.), и взаимная вражда обоих уже вполне обнаружилась, то Арат прибег к крайним усилиям, лишь бы избавиться от невыносимого соперничества превосходного мужа. Оправдывая Арата, Плутарх выражает скорее взгляд партии, нежели сущность дела; он говорит «лицемерный характер, казалось, состязался с истиною, чистою добродетелью»; и подобно тому как в басне кукушка спрашивает пташек, зачем они избегают ее, а те отвечают, оттого что она скоро будет ястребом, так точно и на Лидиаде вследствие минувшей его тирании тяготело подозрение, что он может вновь преобразиться в тирана, и это подтачивало веру в него".[85] Скоро пришлось на деле увидеть, чего можно было ожидать от союза, когда он вновь подчиниться одному лишь влиянию Арата.
После присоединения Мегалополя и до смерти Деметрия Ахейский союз не сделал никаких новых приращений. Причина этого никоим образом не могла заключаться в одном только упомянутом внутреннем разладе, который скорее мог бы произвести противоположное действие. Не менее странными оказываются известные меры, принятые македонянами относительно этолян, о чем предстоит нам скоро поговорить. По характеру самой эпохи следовало бы, казалось, ожидать, что воина, подобная Деметриевой, завершиться миром, который урегулирует новое положение дел; Лидиад, без сомнения, способствовал заключению договора в первую свою стратегию. Благодаря лишь этому миру обеспечено было новое влияние, достигнутое Деметрием на западе Пелопоннеса; благодаря тому же миру надлежало признать отделение Беотии от Этолийского союза, отделение или покровительство Фокиды и Локриды близ Эты, восстановление Амфиктионии, федеральную конституцию в Эпире. Судя по совершившимся после того событиям, кажется несомненным, что при этом была также выговорена свобода акарнанцев; Македонии, по крайней мере, не было никакой выгоды гарантировать фактически существующую уже их независимость, способную, как казалось, немало тревожить этолян: в таком случае ей пришлось бы вмешаться в неизбежно предстоявшие войны соседей, которые не могли доставить ей никакой непосредственной пользы. Притом же северные границы не были еще вполне и прочно обеспечены; не прошло и трех лет с тех пор, как дарданцы вновь стали до крайности угрожать Македонии.
Рядом с занятою дарданцами областью и в постоянной с нею вражде, на берегу Адриатического моря находилось царство иллирийцев. Основанное лет полтораста тому назад Бардилисом, оно при Агроне, сыне Плеврата, простиралость от реки Дрина к северу по занятым отчасти греческими колониями берегам до островов Фара и Иссы, а может быть, еще далее; его населяли дикие, хищные племена, искони промышлявшие морским разбоем. Область тавлантийских князей составляла некогда южную границу этой иллирийской страны; потом ею завладел Пирр, а сын Пирра, Александр, вел из-за нее войну с дарданцами; греческий город Диррахий некоторое время находился во власти дарданского паря Монуния. К кому затем перешла внутренняя страна между рекою Дрином и Керавнскими городами, — неизвестно; дарданцы не обладали ею более. На берегу находились греческие города, а именно Диррархий и Аполлония, с независимою при них областью; Аполлония состояла уже в дружбе с римлянами.
Такова была Иллирия в то время, как ей суждено было прийти в столкновение с эллинским миром. Этоляне давно уже тщетно пытались побудить акарнанский город Медеон присоединиться к Этолийскому союзу; они решились. наконец, понудить его силою. Собрав все свой войска, они двинулись к Медеону, окружили город и приступили к формальной осаде. Когда подошло осеннее равноденствие и вместе с тем время выбора нового стратега. тo город, казалось, должен был тотчас же пасть. Стратег, которому предстояло выйти в отставку, собрал этолян и представил им, что город им был доведен до крайности, а следовательно по справедливости ему, а не преемнику его, должна принадлежать подобающая стратегу доля добычи. После оживленных возражений со стороны лиц, питавших надежду на новые выборы, было решено, чтобы прежний и новый стратег сообща приняли участие в распределении добычи и чтобы имена обоих были начертаны на трофеях. Настал уже день выбора и вступление в должность нового стратега; тут на ночь в Амбракийский залив вошли сто иллирийских барок с пятью тысячами вооруженных воинов и пристали к медеонскому берегу; с наступлением дня воины быстро, но тишком высадились, потом отдельными кучками двинулись к находившемуся в двухчасовом расстоянии городу, и атаковали этолийский лагерь. Несмотря на совершенно неожиданно нахлынувшую опасность, этоляне скоро выстроились для мужественного отпора; однако рьяный натиск иллирийцев и одновременная вылазка медеонцев понудили их отступить. Понеся большую утрату убитыми и пленными, они, покинув лагерь, обратились в бегство. Иллирийцы перенесли, как приказал им царь, всю добычу на суда и отправились восвояси, а неожиданно спасенные таким образом медеонцы в первом народном собрании решили, чтобы на добытых ими трофеях начертаны были по назначению это-лян имена только что выбывшего и нового стратега.[86]
Это нападение иллирийцев было возбуждено Деметрием македонским; желая выручить осажденный акарнанский город, он побудил к этой экспедиции царя Агрона, у которого было гораздо более судов и сухопутных войск, нежели у всех его предшественников. Когда суда вернулись, то Агрон до того обрадовался добыче и славе одержанной над этолянами победы, что стал предаваться распутным оргиям и невоздержанным кутежам, вследствие чего через несколько дней умер. Это было, надо полагать, осенью 231 г.[87]
Его вдова Тевта приняла бразды правления за своего малолетнего сына Пинна. Упомянутая победа исполнила ее самой нелепой самонадеянности, и она разрешила иллирийским морякам производить морские разбои, где и каким вздумается; потом снарядила новую экспедицию в таких же размерах, как была прежняя, и уполномочила своих вождей атаковать всех на свете. Прежде всего, они обратились к Элиде и Мессении, куда обыкновенно направлялись иллирийские пираты, так как тамошние укрепленные города находились далеко от берега. Захватив обильную добычу, иллирийцы двинулись далее к эпирскому берегу, намереваясь напасть на Фойнику, самый богатый и значительный город Эпирского союза, расположенный на расстоянии одной мили от берега.[88] Под предлогом запастись провиантом они высадились на ближайший берег. Союз содержал отряд в 800 галатских наемников, стоявших в Фойнике; иллирийцы вошли с ним в сношение и с их помощью овладели этим самым крепким городом в крае. Узнав об этом, все наскоро собранное ополчение эпиротов двинулось к Фойнике, заняло возле протекающей мимо реки укрепленную позицию близ города, с целью выручить его из рук варваров. Тут пришла весть, что брат Агрона Скердилад, с 5000 иллирийцев собираются проникнуть в Эпир сухим путем через проходы Антигонии.[89] Часть Эпирского войска тотчас же отправилась к нему навстречу, с тем чтобы преградить путь через Антигонию. От иллирийцев в городе не ускользнуло, что осаждающие разделили свои боевые силы и что оставшиеся небрежно относились к своей службе; ночью они вновь навели снятый ими мост, перешли беспрепятственно через реку и заняли высоты близ неприятельского лагеря; с наступившим днем загорелся бой, в котором эпироты были совершенно разбиты, многие из них попали в плен, остальные спаслись бегством в Атинтанскую область.[90]
Находясь в этом отчаянном положении, они обратились с просьбой о помощи к этолянам и ахейцам, которые тотчас же выслали вспомогательные отряды, проникшие до Геликранона.[91] Однако, находившиеся в Фойнике иллирийцы успели соединиться со Скердиладом; расположась лагерем против эпирских союзников, они жаждали сразиться с ними; им помешали местные затруднения, а в то время царица прислала приказ возвратиться как можно скорее вспять, оттого что часть иллирийцев перешла к дарданцам. На обратном пути иллирийцы грабили повсюду, потом заключили с эпиротами перемирие, возвратили за выкуп Фойнику и пленных волонтеров и поспешили восвояси с пленными рабами и с остальною добычею, одни морем, а другие через проходы Антигонии.
Летописцы решительно подтверждают, что это нападение на Фойнику возбудило величайший ужас во всех греческих областях. Правда, иллирийские пираты до сих пор не раз совершали частные набеги на Лаконию; но этот новый род нашествия, предпринимаемого со стороны правительства, в одно время и морем и сушею, грозил крайнего опасностью, тем еще более что Македония, как казалось, поощряла его. Македонии с тыла угрожали этоляне и ахейцы, тогда как ей же приходилось сверх того вести тяжкую борьбу с северными варварами; а потому, испугавшись новых набегов дарданцев и опасаясь нарушения мира со стороны этолян и ахейцев, она напустила на Грецию ту же опасность варварских нашествий, лишь бы обеспечить свой тыл; а с уничтожением Эакидова царства Греция с этой стороны была почти совершенно лишена защиты, если Македония не охраняла ее; эпирская республика вовсе не способна была служить оплотом; даже напротив, желая обеспечить себя, она вместе с акарнанцами отправила к царице Тевте послов и вступила в союз с иллирийцами.
Когда обремененные добычею иллирийские войска вернулись назад, то царица Тевта исполнилась отрадного изумления и тотчас же решила предпринять новое нашествие на Грецию. Сперва однако ей пришлось укротить внутренние волнения; отпавшие к дарданцам племена были скоро покорены, одна только Исса на острове того же имени сопротивлялась, но была осаждена.[92] В это самое время, чуть ли не под исход 230 года, к царице прибыло римское посольство. Иллирийские морские разбойники и прежде уже нападали на италийские купеческие суда, но никогда еще с такою дерзостью как в этот год, а именно из Фойники; они не только обирали римских подданных, но даже убивали их и уводили в плен; из италийских гаваней то и дело поступали в сенат жалобы, и он решился, наконец, отправить К. и Л. Корунканиев послами и подать жалобу. Царица с затаенною досадою выслушала их сообщения: она административным путем по возможности сделает все, чтобы впредь не наносить никакого ущерба римлянам, однако запретить частному лицу преследовать свои выгоды на море, — на это по иллирийскому обычаю царская власть не имеет никакого права. Младший Корунканий смело и решительно возразил, что в Риме господствует похвальный обычай охранять правительственной властью право и безопасность частных лиц, и римляне с помощью богов всеми мерами постараются принудить царицу окончательно отменить иллирийский обычай. Затем послы удалились; не успели они выйти в морс, как иллирийцы напали на них и по приказанию царицы убили дерзкого оратора. Когда в Рим дошла весть об этом злодеянии, то римляне тотчас же решили начать войну с иллирийцами и стали снаряжать войско и флот.[93]
А между тем, не заботясь об угрожавшей ей опасности, царица Тевта с наступившею весною отправила весьма значительное войско для нашествия на Грецию. Одна часть его двинулась на Диррахий; иллирийцы просили позволения запастись водою для питья; таким образом, многие из них вошли в ворота. В их кружках находились, однако, мечи; они напали на стражу и перебили ее, потом завладели воротами и примыкавшею к ним стеною, а тем временем из барок, как было условлено, подоспели остальные; вскоре почти вся стена оказалась в их власти. Однако, граждане поспешили собраться и так сильно и упорно ударили на варваров, что принудили их, наконец, отступить. Иллирийцы поспешили за остальным войском, которое направилось к Керкире. Там они тотчас же высадились на берег и осадили город. Граждане Керкиры в крайней нужде отправили послов с просьбою о помощи к этолянам и ахейцам, из Аполлонии и Диррахия также прибыли послы, умоляя, чтобы их не предали явной гибели и защитили от иллирийцев. Союзники не мешкали; ахейцы и этоляне снарядили десять принадлежащих ахейцам кораблей, несколько дней спустя после того они вышли в море; таким образом надеялись выручить Керкиру. А к иллирийцам между тем подошла условленная по договору помощь акарнанцев, состоявшая из семи военных кораблей. Присоединив к ним собственные барки, они близ острова Паксоса вышли навстречу ахейцам. Загорелась жестокая битва; стоявшие против акарнанцев ахейские корабли стойко сопротивлялись, так что тут дело ничем не решалось; но с другой стороны стали подходить иллирийцы, связав свои барки по четыре в ряд. Подставив широкую сторону, они спокойно поджидали напора неприятельских корабельных носов; потом, когда, накрепко врезавшись, ахейское судно с четырьмя связанными барками перед ним не могло более двигаться, они перескакивали на неприятельскую палубу и, благодаря численному превосходству с их стороны, одержали победу. Таким образом они захватили четыре квадриремы, потопили одну квинкверему со всем экипажем, в том числе и Марга Керинейского. Когда на кораблях с другого фланга враги заметили это поражение, то они поспешили отступить и, благодаря попутному ветру, им удалось добраться домой. А граждане Керкиры, подвергшись двойному натиску, не в силах были сопротивляться долее; отчаявшись в спасении, они сдались на условиях и приняли в город иллирийский гарнизон. Потом иллирийцы отправились к Диррахию, с целью возобновить неудавшуюся намедни попытку овладеть богатым торговым городом. Тем временем в море вышел римский флот из 200 судов под начальством консула Кн. Фульвия, тогда как другой консул, А. Постумий[94] собирал в Брундузии сухопутное войско. Фульвий спешил к Керкире; узнав, однако, что остров был уже взят; он все-таки направился туда; в числе начальников находился там Деметрий Фаросский; на него сделан был донос царице Тевте. Опасаясь за свою свободу, Деметрий отправил к римлянам тайное посольство, предлагая им сдать городи все, что было ему подчинено. Когда подошел римский флот, то жители Керкиры с одобрения Деметрия предали римлянам иллирийский гарнизон, затем с общего согласия подчинили себя и свой остров римскому владычеству; это, по-видимому, было единственным спасением от дальнейших насилии со стороны иллирийцев. Потом Фульвий в сопровождении Деметрия, пользуясь его советом в дальнейших предприятиях, направился к Аполлонии: туда в то же время перебрался Постумий и с ним 20 000 человек пехоты и 2 000 всадников. Аполлония также добровольно отворила ворота и поступила под покровительство римлян. Римские консулы направились далее, с тем чтобы выручить сильно уже стесняемый Диррахий; узнав об их наступлении, иллирийцы сняли осаду и стали быстро отступать. Диррахий также охотно присоединился к римлянам. Потом они двинулись во внутрь Иллирии и покорили ардиаев; от других племен, а именно от парфян, на берегу против острова Фар и от атинтан появились послы, с целью заявить свою преданность римлянам; подобно городам они также были приняты в «дружбу» с Римом. Потом была освобождена все еще оборонявшаяся Исса, которая поступила в такие же отношения к римлянам. Другие иллирийские приморские города были завоеваны с большими или меньшими усилиями. Так быстро было сокрушено это столь страшное грекам владычество иллирийцев! Сама царица Тевта с несколькими проводниками спаслась бегством в Рисон, укрепленный городок в крайнем уголке Каттарского залива. Так настал конец года; Деметрию передана была как династу большая часть Иллирии, а именно племя ардиаев; затем римляне отступили в Диррахий, Фульвий с большею частью флота и войска вернулся в Италию, а Постумий оставил при себе сорок кораблей, набрал из окрестных городов войско, перезимовал близ Диррахия, заняв там позицию, охранявшую ардиаев, также остальные, пocтупившие под римское покровительство города и племена. Весною 228 года, наконец, царица Тевта прислала свои мирные предложения; она заявила готовность платить дань, какую потребуют римляне, уступить иллирийскую область за исключением нескольких округов; затем обязалась, чтобы впредь далее Лисса никогда не ходило более двух, да и то невооруженных иллирийских барок. На них условиях римляне согласились на мир. Господство Сима на Адриатическим морем было утверждено; Рим забрал в свои крепкие руки как Великую Грецию, гак и греческие города в Иллирии и Керкиру.[95] После того Постумий отправил посольство к Ахейскому и Этолийскому союзам, с тем чтобы оправдать Рим по поводу переправы к здешним берегам, ссылаясь на побудившие к тому причины, и сообщить о заключенном с царицею мире. Сообщения послов были приняты обоими союзами с искреннею благодарностью. Это были первые посольские сношения Рима с Грецией; вскоре затем последовали другие, с Афинами, с Коринфом. Коринфяне открыли римлянам доступ к Истмическим играм, а афиняне признали за ними право соучастия в Элевсинских таинствах и исополитию.[96] В эту пору в самой Греции произошли весьма значительные перемены. В то время, как римляне переправились в Иллирию, Деметрий македонский лишился жизни.[97] Он опять вел войну с дарданцами, потерпел решительное поражение и был, вероятно, также в числе павших в этот злополучный день. Наследником престола был семилетний отрок, Филипп.[98] Пока римляне проникли далее, беспрепятственно побеждая иллирийцев, ставших по обстоятельствам союзниками Македонии, в то же время дарданцы, кичась своими победами, перешли границу. Фессалийцы, у которых давно уже происходило брожение, сочли это время удобным для того, чтобы окончательно настоять на существовавшем все еще лишь по имени разобщении с Македонией; они совершенно отделились от нее. Этоляне поспешили проникнуть в Фессалию, вероятно с согласия фессалийцев, с целью помочь им поддержать новую самостоятельность; а не то, может быть, с тем чтобы навсегда обеспечить за собою те области, какими они пытались завладеть лет десять тому назад.[99] Этоляне простерли свое влияние также и на другие страны,[100] по крайней мере быстро окрепшая партия в Беотии восстала против соединения с Македонией.[101] Опунтии и фокейцы едва ли в состоянии были противиться расширению союза, а тем менее акарнанцы и эпироты, союзники иллирийцев, эфемерное владычество которых как раз в эту пору сокрушилось под ударами римлян. В Афинах патриоты Хремонидовой войны вновь принялись за дело.[102] Ахейский союз в это самое время обнаружил еще более сильную и более успешную деятельность. Под исход восьмой стратегии Арата, как кажется, совершена была в тесной связи с этолянами вполне неудавшаяся экспедиция в Керкиру, Несмотря на происки Арата, в наступившую затем стратегию выбор в третий раз пал на Лидиада. Благодаря ему, вероятно, ахейцы не соединились опять с этолянами на фессалийскую экспедицию,[103] напротив, они всеми мерами старались привлечь к союзу соседние области; но только способ такого расширения явно носил на себе характер Аратовой политики, и таким образом вполне обнаружилось, что несмотря на признанные нами дарования стратега этого года, он не в состоянии был преодолеть решительное влияние Арата.
Некоторые события, в том виде как они нам сообщаются, бросают замечательный свет не только на положение обоих соревновавшихся друг перед другом глав союза и на их политику, но также "а характер сохранившихся известий. Полибий говорит: «Монархи в Пелопоннесе, лишившись по смерти Деметрия всякой надежды и притесняемые Аратом, который понуждал их теперь стеречься от власти и всем повиновавшимся ему сулил великие подарки и почести, а сопротивлявшихся стращал еще большими ужасами и опасностями, спешили сложить с себя тиранию, освободить свои города и вступить в Ахейский союз». При этом Полибий называет Лидиада, который, конечно, прежде уже, предвидя будущее, сложил с себя власть и присоединился к союзу; потом он продолжает: «Аристомах в Аргосе, Ксенон в Гермионе, Клеоним в Флиунте отказались тогда от своих монархий и вступили в ахейскую демократию».[104] Полибий исполнен благоговения к основателю союза, которому и сам посвятил свою долгую и славную жизнь; так что он не только извиняет и оправдывает промахи Арата, но и всячески старается даже набросить тень на всех его противников. Хотя сообщение Плутарха почерпнуто из собственных записок Арата, однако по нему можно еще отчасти постичь истинное положение дел:[105] «Арат, — говорит он — предложил Аристомаху к Аргосе сложить с себя тиранию и, соревнуя Лидиаду, сделаться лучше почетным и уважаемым стратегом такого народа, нежели ненавистным и угрожаемым тираном одинокою города. Аристомах согласился на это и потребовал пятьдесят талантов для того, чтобы расплатиться со своими наемниками и распустить их. Арат выслал деньги. Желая сам довершить такое значительное приобретение для союза, Лидиад, который был тогда стратигом, вступил в переговоры с Аристомахом, передал ему, что Арат всегда враждебно и непримиримо относится к бывшим тиранам, и вызвался сам уладить его дело; он действительно убедил Аристомаха и предложил союзу признать его своим членом». «Тут-то, прибавляет Плутарх, — обнаружились благосклонность и доверие союзников к Арату; и действительно, когда он воспротивился принятию Аристомаха, то последнему отказали без дальних околичностей; вскоре однако, когда Арат сам предложил то же дело, члены с ним согласились, Аргос был принят в союз; сам Аристомах, год спустя после того, был избран в стратеги». Это известие, как мы сказали, почерпнуто из записок Арата. Можно себе представить, в каком жалком положении находился союз, если Арат, не будучи стратегом, мог не только на свои страх вести столько важные переговоры, — мало того, заключая договор вперед, поручиться за успешный выбор в стратеги, — и если Арат, будучи честным человеком, мог таким образом уничтожить заключенные главою союза условия, а потом все-таки по своей прихоти привести это дело в исполнение.[106] Разве этот подкуп, эта противозаконная порука за предстоящий выбор в стратеги служили единственною возможностью освободить Аргос? Как раз в это время, тотчас же по смерти Деметрия, союз был бы в состоянии даже понудить тирана отказаться от власти.
В более двусмысленном виде Арат явился еще в аттической экспедиции. Не раз уже соблазняемые им афиняне по смерти Деметрия также пожелали наконец освободиться; они обратились к Арату как к всесветному освободителю, хотя в то время, говорит Плутарх, стратегом был другой. Несмотря на постигшую его болезнь, он внял их призыву и велел на носилках перенести себя в Аттику. В Пирее начальствовал все тот же македонский фрурарх Диоген, который несколько лет тому назад при вести о смерти Арата предложил Коринфу вновь подчиниться македонскому владычеству; Арат вступил с ним в сношение и сговорился с ним, чтобы он за полтораста талантов предал афинянам Пирей, Суний, Мунихию, Саламин; сам Арат прибавил к этому еще двадцать талантов, неизвестно только из своей или из союзной кассы.[107] Но по аттическим документам это событие представляется в ином виде: «После того, как освободили Пирей, Эвриклид, сын Микиона, возвратил свободу' городу и выдал деньги для венка, предназначенного солдатам, которые вместе с Диогеном освободили сказанное место; он укрепил гавани, исправил со своим братом Микионом стены города и Пирея»;[108] Диоген же был прозван «Эвергетом», благодетелем города, и в сооруженной в честь его Диогении было установлено празднество. Хотя Арат и выдал деньги, для того чтобы расплатиться с наемниками, однако Афины не вступили в союз; напротив, они в качестве свободной и самостоятельной республики приняли упомянутое выше римское посольство.
Арат сделал большую ошибку, не присоединив Афин к союзу. Не подлежит сомнению, что он мог бы привлечь их;[109] отчего же он не хотел этого? Разве он связан был получаемой из Александрии ежегодною платой в размере шести талантов? Лагиду не было никакой выгоды от того, что Афины составили отдельное государство. Или, не опасался ли Арат, как бы союз не распространился по другую сторону перешейка? Но ведь Мегара принадлежала уже ему. Не затруднялся ли он тем, что не в состоянии будет защитить аттическую область? Одно из двух: или вообще нечего было более опасаться со стороны Македонии, или, может быть, Арат чересчур уже смело стал вмешиваться в дела государства, так что мог надеяться спасти союз от мести врага иными средствами, избегая по мере возможности усиления и расширения его.
Однако, надо полагать, что Афины совсем по другой причине не были приняты я союз. Демократия в Афинах понималась вовсе не так, как бы желалось Арату и как допускалось им в союзе. Благодаря внезапному восстановлению свободы афиняне были крайне возбуждены и решились прибегнуть к самым энергичным мерам; так, между прочим, тотчас же изгнаны были давнишние жители Саламида за то, что они так долго и так охотно поддерживали интересы македонян, а поля на острове розданы были аттическим клерухам.[110] Народные вожаки и бедняки в Афинах, исполненные славных воспоминаний и смелых притязаний, пользовались таким значением, какое Арат считал необходимым во что бы то ни стало устранять от союза. Афины в особенности были настоящим очагом философского образования, тех «идей», которые, как казалось ему, и без того уже чересчур распространились в союзе, и ни в каком случае не следовало допускать, чтобы он усиливался еще более. А потому, не желая упустить из рук опеку над союзом, Арат, всегда, впрочем, готовый во что бы то ни стало присоединить к нему новые области, отказался на этот раз от дальнейшего расширения его, которое возымело бы весьма важное влияние не только на самый союз, но также и на всю Грецию; тогда как теперь предоставленные самим себе Афины, рано ли поздно ли, должны были подчиниться чужому влиянию.
Такова была политика Арата; нельзя сказать, в какой мере она подчинялась внушениям из Александрии; но в настоящем случае она оказалась вредною, тем более, что поддерживалась лишь вопреки избранному в этот год главе союза и в ущерб его законным прерогативам. Лидиад ничего не мог предпринять против скрытного врага и против ослепления или злостных замыслов поддерживавших его людей. Какая польза была оттого, что стратег не раз обвинял Арата перед союзниками? Для того, чтобы навлечь подозрение на Лидиада, Арату стоило лишь напомнить об его тирании в Мегалополе и о басне про кукушку; недостатки союзных уставов не давали лучшим воззрениям и высшим порывам никакой возможности преодолеть закостенелые начала, на которые опирался Арат.
Описывая конницу Ахейского союза в том виде, как она была в позднейшую эпоху, один из авторов сказал между прочим: «Она находилась в крайнем запущении, оттого что все, обязанные служить в коннице, поставляли вместо себя охотников или заботились лишь о блеске и щегольстве; гиппархи же на все смотрели сквозь пальцы, так как всадники пользовались в правлении преобладающим влиянием, и в особенности их решению подлежат дача чести и наказания; гоняясь за популярностью с цель достичь при их помощи стратегии, гиппархи спускали и все».[111] Не следует ли по этому указанию предположить, что в ахейской демократии господствовал тимократический элемент. По существу дела, обязанность служить в коннице обусловливалась известным цензом. Вследствие этого зажиточные люди, ктематики,[112] имели значительное влияние на важнейшие правительственные функции, Неизвестно лишь, в какой именно форме; как бы то ни было, но всадники не были представителями своих общин в собрании союза в Эгионе; а иначе Ахейскому союзу не подобало бы называться демократией, и по некоторым известиям решительно оказывается противоположный факт.[113] Надо, впрочем, предполагать, что способ предложения и голосования в этих народных собраниях, в которых каждый город пользовался правом одного голоса, был организован в таком роде, что тематики и там даже преобладали своим влиянием. Сверх того, обыкновенное место собрания, Эгион, находилось чересчур далеко для бедного люда, а чрезвычайные собрания назначались в таких местах союза, какие удобны были рук о водителям, и которые точно так же можно было перенести в города неудобные для массы мелкого народа. Фактически, по крайней мере, собрание союза было не в одинаковой мере доступно для бедняков и богачей. Вследствие этого в конституции союза оказались недостатки, которые были тем еще опаснее и вреднее, что в ту вполне пропитанную демократическими принципами эпоху давно уже отказались признавать привилегии, связанные с известным имущественным состоянием.
Если же такое основанное на имуществе различие признавалось фактически или легально, то от него без сомнения зависел также выбор на союзные должности и на состав союза; а судя по вышеприведенному замечанию не подлежит, кажется, сомнению, что союзный суд[114] состоял лишь из зажиточных граждан. Таким образом, если не вполне, то, по крайней мере, в главных чертах, объясняются приписанные выше сословию всадников привилегии. Всякие подлежащие решению народной общины вопросы разбирались сперва в союзном совете; в общине рассматривались исключительно те дела, для которых она собиралась только по два раза в год и была в сборе не более грех дней. Ясно поэтому, что политическая деятельность этой народной общины была незначительна и ограничивалась почти одним лишь заявлением «да» и «нет».
Правление союза находилось вообще в руках стратега и его синархонтов, к которым помимо гиппарха, наварха,[115] γραμματεύς, и пр. относились в особенности десять демиургов. Эти демиурги не были комиссией союзного совета (βουλη или герусии),[116] и едва ли подлежит сомнению, что этот совет или в полном составе или, что вероятнее, в форме комитетов всегда был налицо, с тем чтобы совместно с администраторами заняться текущими делами. Мы не знаем, избирались ли демиурги общиною или советом; достоверно только то, что они предлагали кандидата (или кандидатов?) в стратегию.[117] Устройство союза было лишь по названию демократическое; на самом же деле толпа принимала весьма ограниченное участие в делах администрации: народ считался самодержавным, но не управлял.
Хотя мы наверное не знаем, но весьма вероятно, что вышеупомянутое тимократическое начало конституции введено было во всех приставших к союзу городах и применялось к их общинным делам. Такое учреждение ценза опиралось главным образом на финансовое устройство союза. По некоторым намекам оказывается, что каждый из союзных городов обязан был вносить в союзную кассу ежегодную подать,[118] которая строго взималась, тем более, что для войны помимо ахейских отрядов набиралось значительное число наемников. Вследствие господствовавших за последние столетия неурядиц в городах большею частью вовсе не было общественного имущества; все достояние, какое еще сохранилось у общин, перешло во время тирании, олигархии, чужеземного владычества и после их падения в руки частных лиц; если поэтому города не пользовались никакого рода пошлинами и т. п., то для взносов в союз необходимо было облагать граждан податью. Надо полагать, что на ктематиков возлагалась обязанность распределять назначенную подать в их общине. К сожалению, нет никакой возможности составить себе ясное понятие о податной системе союза. Однако, не следует упускать из виду еще одно обстоятельство. Отнюдь не все находившиеся в союзной области местечки были непосредственными членами союза; впоследствии; когда Мессения вступила в союз, то по известным соображениям от нее отделены были три восточные местечка, и каждое из них было отдельно принято в союз; вся остальная Мессения вступила в него как одна община и в качестве таковой она впоследствии стала чеканить монету с общим ахейским знаком и с местным названием «мессенцев».[119] Против Мегалополя восстали некоторые из окрестных, и принадлежавших к нему селений; они не хотели подчиниться городу и требовали, чтобы их признали непосредственными членами союза.[120] Не подлежит, конечно, сомнению, что зависимые и, так сказать, не «непосредственные» ахейские местности считали свое положение приниженным; они уподоблялись периекам и были обязаны платить подать своему главному городу, не принимая никакого участия в союзе в качестве действительных членов. Так скудно относительно низших слоев разработан был принцип свободы в этой конфедерации. В общем составе она пользовалась, конечно, самодержавной властью, однако, в союзных собраниях все еще господствовало опасное голосование по городам, опаснее тем более, что некоторые из них были мелкими, незначительными местечками, тогда как другие, вроде Аргоса, Мегалополя, а впоследствии Мессении, занимали обширные территории. Было бы целесообразнее собирать голоса по количеству населения, по размеру взносов в союзное казначейство; но не подлежит никакому сомнению, что в союзе поддерживался сказанный первобытный способ подачи голосов.
Как ни скудны по причине подлежащих источников эти заметки касательно конституции, однако по ним явно обнаруживается, что эта конституция мало отвечала развившимся в ту эпоху государственным потребностям и затруднительным политическим условиям союза. Лидиаду можно было бы, пожалуй, приписать заслугу в том, что он стремился преобразовать эту конституцию; такое преобразование впоследствии действительно исходило из его родного города, но было уже стишком поздно. Арат не думал воспользоваться своим влиянием и не прибег к средству, которое одно только и могло бы упрочить будущность союза; мало того; попытку к улучшению конституции он принимал за личную обиду; на его роковое ослепление, на его хотя и благонамеренное, но счетное, ограниченное благоразумие падает вся ответственность за неудачу великого учреждения, в котором заключалась возможность распространиться более плодотворному эллинскому развитию.
Вот в каком состоянии находились внутренние условия союза. Он, правда, значительно расширился в течение последних лет; к конфедерации принадлежали теперь вся Аркадия; Арголида, Флиунт, Гермиона, Трезен, Эпидавр, словом север и самое ядро Пелопоннеса, более половины всего полуострова, сверх того еще Мегара, — все это примкнуло к ахейцам; македонское влияние по ту сторону перешейка окончательно прекратилось.
Вспомним, что в этот самый год, когда по смерти Деметрия в Македонии учреждена была правительственная опека, когда победоносно наступали дарданцы и отторглись фессалийцы, когда все занятые Македонией посты в Греции и по соседним островам до Эвбеи были изнаны, — в это самое время римские войска впервые появились по ту сторону Адриатического моря. Мы видели, что Македония, как бы ввиду самообороны от нападений со стороны Греции, всякий раз, когда ей угрожала опасность на северной границе, сама побуждала иллирийцев напасть на Грецию. Эти набеги наводили чрезвычайный ужас; этоляне и ахейцы, единственные владычества, которые должны были вступиться за Грецию и защищать ее, так как они отторгли ее от Македонии, соединившись, сами были разбиты иллирийцами; греки лишили Македонию средства обуздывать северные племена, а сами не в силах были отразить хищные набеги иллирийцев.
В эту пору всеобщего уныния и изнеможения явились римляне. С какой твердостью и с каким спокойствием подавили они жалкое владычество пиратов, перед которыми трепетала Греция. Исполненные нравственного и материального превосходства, они разгромили наглых варваров, дерзнувших наносить ущерб римским подданным, оскорбить римских послов. Уничтожение этих пиратов оказалось, конечно, благодеянием для Греции, и впервые отношения Рима к эллинской политике были вполне благосклонны. Однако, какими последствиями сопровождались они! Рим оказал охрану, которую Македония вследствие греческих оппозиций не в силах была более доставить ей, тогда как слишком слабая и раздробленная Греция не могла сама защитить себя; Рим присвоил себе Керкиру, Аполлонию, Диррахий, словом такие пункты, к которым ближе всeго было переправиться из Италии;[121] в по власти находились все места нападения, и он был вполне уверен в их населении, тем более, что лишь от их преданности Риму зависела защита от иллирийцев. Мы не станем теперь развивать римскую политику и ее мотивы; прошло почти пятнадцать лет, пока римляне не вмешались вновь в эллинские дела, да и то лишь вынужденно. Однако, по идеям эллинистической политики и по существу дела крайне важным оказался уже не тот факт, что они там утвердились. Македонии, правда, удалось pacceять дарданцев, подчинить фессалийцев, занять даже вновь некоторые позиции в Греции, — и вот явилось владычество, готовое по первому поводу возобновить, и притом с более сильными боевыми средствами, соперничество, каким Македонии угрожало некогда эпирское царство. Рим овладел уже всею Италией, он отнял у пунов Сицилию и пока терпел лишь существование мелкого княжества Гиерона, этого жалкого остатка блестящего некогда греческого мира на острове; в течение двадцатилетней войны он достиг морского владычества, перед которым, наконец, смирился Карфаген; Рим отнял у него даже Корсику и Сардинию, вместе с тем разрушил половину его тopговли; когда же наконец пуны, питая великие замыслы, обратили взоры на Испанию и задумали там основать континентальное владычество, которое вознаградило бы их заa утрату морского и могло бы впредь снабдить их средствами сразиться с враждебною державой на ее собственной почве, то Рим понудил их остановиться на берегах Эбро; это совершилось в тот самый 228 год, когда он вследствие мирного договора вступил во владение по ту сторону Адриатического моря. Какое крепкое, всеобьемлюшее, сосредоточенное владычество с одной стороны, тогда как с другой — в системе эллинистических государств Египет достиг уже своего апогея, Азия переходила из одного расстроенного состояния в другое, Греция вся распалась и расстроилась, а Македония, как казалось, находилась уже на краю гибели.
Ни одной, быть может, державе в древней истории не пришлось испытать столько политических затруднений, как Македонии со времен Аминта и Филиппа II. Постоянно готовая на великие подвиги, она то и дело подвергалась вновь одолевавшим ее препятствиям, и, преобладая над распавшеюся Грецией, все вновь вмешивалась во всеобщие отношения, добиваясь лишь кратковременного превосходства, да и то благодаря исключительно личным дарованиям своих царей. Надо отдать справедливость Антигонидам в том, что они с великим смыслом постигли положение своего царства и с неутомимою настойчивостью и осмотрительностью старались утвердить его; однако все их усилия оказались сизифовым трудом, и с каждою новою попыткой этот труд становился: лишь томительнее, силы все более напрягались. С каким трудом Антигон Гонат восстановил царство после галатских разрушений, охранил его от северных варваров, вновь и крепче прежнего обосновал все, что было разрушено Пирром, пока, наконец, вследствие происков его на Кирене Пелопоннес не стал ускользать от его влияния; а затем в возникшей вновь войне с Египтом он утратил даже ключ к полуострову! Антигон пытался новыми политическими комбинациями наверстать эту утрату; однако, смерть его расстроила с таким трудом добытый мир; при его сыне, Деметрии, враги с севера угрожали царству, даже Фессалия на юге подверглась опасности. Энергический натиск понудил этолян отступить, благодаря чему возобновилось даже македонское влияние в Пелопоннесе, однако, Акрокоринф был все-таки потерян.
С преждевременною смертью этого царя все рухнуло; даже Аттика была утрачена, Фессалия также вполне отделилась, по ту сторону Олимпа за исключением Эвбеи не осталось ни одной верной области, север Македонии был совершенно открыт для победоносных дарданцев, — а наследником престола был младенец. Тогда Антигон, сын Деметрия Красивого, овладевшего некогда Киреною, взял на себя опеку. Тридцати лет от роду, исполненный свежих сил, равно замечательный правитель я полководец, он, как обнаружила впоследствии его политическая деятельность, отличался широкими взглядами и ясным сознанием предстоявшей ему цели.[122] Немногое, что известно об его личных свойствах, свидетельствует: прежде всего, о его чувстве справедливости и долга, о необыкновенном нравственном достоинстве. Обстоятельства понудили его опеку променять на венец, но лишь с тем, чтобы вернее сохранить его для своего питомца; Филипп был побочный сын Деметрия, и Антигон женился на его матери, чтобы по смерти его помимо Филиппа не оставалось наследника с более чистою царской кровью. Не сыновей, которых родила ему Хрисеида, а этого Филиппа готовил он для престола;[123] и о начатках его царствования он даже по смерти своей озаботился самыми тщательными завещаниями.[124] Его сравнивали с Филиппом, сыном Аминты; но он отличался от него так же, как его время отличалось от Филипповой эпохи. Филипп передал своему свежему и восприимчивому народу все, что было животворного и возвышенного в эллинском образовании и просвещении; благодаря своей администрации, своей военной системе, своему смелому властвованию, он создал государство, которое оказалось способным исполнить величайшие подвиги. Затем последовали чрезвычайные перевороты: подвиги Александра, воины диадохов, нашествия кельтов. Они потрясли всю Грецию, а пуще всего Македонию, и она стала чем-то вроде шлака; а греческий мир, неудержимо стремясь к гибели, с тем еще большею цепкостью стал держаться того просвещения, что служило порукою в непогрешимости принципов, благодаря которым эллинизм господствовал над миром. Как бы резко ни расходились в самом эллинском и даже эллинистическом, мире политические воззрения, хотя бы монархические теории далеко не согласовались с республиканскими, хотя бы фактические условия вовсе не отвечали тому, что признано было разумным и необходимым, — а все-таки это просвещение, это мерило для всего сущего, это руководящее начало для всего, что было дорого людям, всеми сознавалось и признавалось, — вот что составляло отличительную черту той эпохи во всех ее направлениях и обусловливало характер ознаменовавших ее личностей.
Антигон Досон только по наружным свойствам походил на Филиппа; сходство между ними заключалось не столько в их личности, а скорее во внешних условиях, при которых им пришлось действовать. Филипп был рожден политиком, и притом это был первый из политиков с таким широким размахом; он сам вызывал усложнения, с тем чтобы на них развить свою политическую гениальность; Антигону же они, напротив того, навязывались, и, исполняя свой долг, он с трудом преодолевал их. Филипп был рожден царем, Антигон же лишь по обязанности был царем; Филипп всецело казался таким, каким он был на самом деле, Антигону же предстояло принять на себя должность, и слава его заключалась в том, что он понял ее. И такова везде эта эпоха эллинизма; не стало более гениальностей, прекрасное начало «будь самим собою» не довлело уже более; великие творческие идеи не воплощались уже непосредственно в одной личности, они не были плодом высокоодаренной натуры их носителей; стала развиваться всеобщая сфера идей, и слава лучших из людей состояла в том, чтобы, поясняя, поощряя, осуществляя их, принимать в подвигах деятельное участие.
Первою заботою Антигона было охранить границы Македонии. По словам Юстина, царь в одной из своих речей напомнил македонянам, что он покарал союзников за их измену, усмирил дарданцев, фессалийцев, зазнавшихся по смерти Деметрия, вообще не только поддержал, но и увековечил достоинство Македонии.[125] О его первых поступках, к сожалению, ничего более неизвестно; можно лишь сделать смелые предположения о том, что творилось в Фессалии. Не подлежит сомнению, что македонское владычество было восстановлено вновь; борьба была, вероятно, жестокая, но с кем велась она? Сюда, может быть, относится следующее отрывочное известие: отразив этолян, Антигон тесно обложил их войсками; побуждаемые, наконец, голодом, они решились или пробиться, или лишиться жизни. Антигон пропустил их, а потом кинулся на бежавших в большей частью перебил их.[126] Это произошло, вероятно, где-нибудь в северной Фессалии; однако Антигон не совсем еще вытеснил их из Фессалии; Фивы Фтиотийские остались в их власти; мало того, впоследствии они заявили свои права даже на Ларису-Кремасту, на Эхин, Фарсал в таких выражениях,[127] из которых видно, что Македония по договору вполне уступила им эти города, — что и могло совершиться только в это время.
Не трудно постичь, что именно побудило Антигона сделать такие значительные уступки. Освободившись, прежде всего, от главной опасности и обратив внимание на греческие отношения, он должен был во что бы то ни стало отделить этолян от ахейцев. Если б после своих побед в Фессалии он стал все далее и далее оттеснять этолян, то ближайшим последствием этого было бы не только соединение ахейских и этолийских боевых сил, он, пожалуй, и справился бы с ними; но ему следовало опасаться, как бы они в крайности не прибегли к египетской помощи, и чего доброго, еще к самим римлянам, которые как раз в ту пору, после иллирийской победы, вступили с ними в сношение; тем более, что их область, по крайней мере находившаяся под их покровительством, граничила непосредственно с западными македонскими крепостями, с Антигонией и Антипатридой. Царь мог только надеяться вновь восстановить свое влияние в эллинских областях, когда этоляне и ахейцы будут разрознены; а потому вероятно, он уступил этолянам юг Фессалии, имея в виду, чтобы они отделили свои интересы от быстро расширявших свои владения ахейских союзников. Этоляне, без сомнения, сильно уже охладели к своим союзникам; немыслимо, чтобы их, так сказать, эллинская политика, в том виде, как ее представлял Панталеон и проводил в симмахии с ахейцами, была по нутру настоящим этолийским воззрениям; и чем удачнее были предприятия ахейцев, тем в среде этолян решительнее восставала этолийская партия против эллинской; ведь ахейцы явно домогались соединить в одно целое весь Пелопоннес; а затем уже едва ли удалось бы предохранить от их влияния Элиду. Распространяясь далее, конституция самих ахейцев была самым опасным соперником для господствовавших у этолян условий; давно пора было восстать этой распространявшейся «легальности». Конечно, пока еще нельзя было объявить открытую вражду; Полибий того мнения, что память о Деметриевой войне была довольно свежа, так что им нельзя было еще нарушить долг благодарности.[128] Однако, когда Мантинея опять отделилась от ахейского союза, то этоляне приняли город в симполитию; Тегея и Орхомен также перешли к ним. Антигон, следовательно не ошибся в своих расчетах: среди ахейской территории находились теперь форпосты такого владычества, которое не враждебно уже относилось к Македонии.
Однако, что же предстояло далее? Не следовало ли Антигону напасть на Аттику и овладеть ею вновь? Афины состояли в дружбе с Римом и на всякий случай заручились помощью со стороны Египта;[129] не напасть ли ему прямо на ахейский союз? Тут Египет принимал еще более сильное участие; хотя формальное протекторатство Лагидов над союзом и прекратилось за последнее десятилетие, однако, постоянное влияние Египта и интерес его в ахейской политике все-таки поддерживались в лице Арата, получавшего из Александрии годовой оклад. Египет достиг своего громадного преобладания на востоке, благодаря лишь тому, что мог угрожать Македонии и обуздывал ее через посредство ахейцев. Как было выйти из этих запутанных обстоятельств? Как добиться цели, т. е. полного объединения Греции под македонским влиянием? А между тем, македонской политике надлежало тем еще ревностнее стремиться к этой цели с тех пор, как к границам ее подступала великая западная держава. И в самом деле, надо было обладать доблестным духом для того, чтобы в такое время подумать только о возможности объединения; по не прошло и шести лет, как Антигон в сущности достиг своей цели.
Антигон принялся за это дело исподволь. Со времен киренейской экспедиции Македония перестала нападать на Египет и его владения; морская битва при Андросе понудила ее принять лишь оборонительное положение, что повлекло за собою постоянно новые утраты в Греции. После того, как восстановлено было спокойствие на границах, как расторгнут был союз этолян с ахейцами, надлежало попытаться еще более изолировать ахейцев; а этого можно было достичь лишь тогда, когда в отношении к 'Египту удалось бы принять более решительное положение, так чтобы он вынужден был отказаться от Греции. Хотя бы даже возможно было вновь утвердиться в Кирене (мы не знаем, поддерживалась ли там еще независимость), но экспедиция в этот край сулила мало выгоды, тем более, что после утраты чуть ли кие всех берегов, и в особенности Селевкии, сирийская держава не в состоянии была угрожать египетской восточной границе, с тем чтобы поддержать македонское нападение на Ливию. Легче и целесообразнее было бы напасть на новые завоевания Египта. Мы прежде еще наметили неясные следы карийской экспедиции Антигона. Он направился не к пограничной Фракии; эти более отдаленные от Египта позиции Лагид скорее всего предоставил бы на произвол судьбы. Напротив, Антигон напал как раз на области, находившиеся во главе завоеванных Египтом берегов Малой Азии. Его, может быть, вызвали греческие города в Карии, с тем чтобы охранить их свободу, так как в прежних мирных договорах с Сирией Македония приняла на себя их гарантию.
Антиох Гиеракс был естественным союзником Антигона. Мы теперь не в состоянии вполне выяснить отношения обоих друг к другу и к Вифинии; мы не знаем, воспользовался ли Антигон нападением Антиоха на Лидию в 228 году или он убедил Гиеракса содействовать ему. Потерпев здесь поражение, Антиох в первую половину 227 года опять вел неудачную воину против Аттала. Немыслимо, чтобы македонский царь предпринял экспедицию лишь тогда, когда союзник его был совершенно разбит. Вероятно, он напал на Карию в то самое время, когда вооружился Антиох, т. е. в 228 г. Из всего ясно видно,[130] что он как будто пренебрег условиями в Греции, лишь бы добиться твердого положения против Египта; лучшим доказательством в этом случае служила Беотия.
Мы уже видели, что там по смерти Деметрия восстала антимакедонская партия. Намеревалась ли она вернуться к этолийской симмахии? Разве ахейцы успели привлечь к себе Беотийский союз? Может быть, беотийцы надеялись быть самостоятельными. Когда, однако, договор Антигона с этолянами вновь обеспечил обладание Фессалией, а вместе с тем и сношение с Эвбеей, то Беотия была открыта для македонской власти на острове. Когда снаряжался известный флот в Азию, то все полагали, что имеется в виду нашествие на Беотию. Вдруг македонский флот сел на мель Ларимны; в это время беотяне уже готовы были, как требовалось именно в Фивах, напасть на беззащитных македонян. Бывший тогда гиппарх Неон привел даже всадников к берегу; он, однако, был расположен к македонянам, а потому не воспользовался удобным случаем для нападения, и беотяне, большею часть по крайней мере, одобрили его поступок. Вскоре флот снялся с мели и был в состоянии продолжать плаванье. Антигон до поры до времени отложил как беотийские, так и эллинские дела; когда ему удалось завладеть Карией, то он добился хотя не решительного результата, но существенной точки опоры для достижения своей цели. За Карию он мог требовать от Египта самые важные уступки в отношении греческой политики. Судя по некоторым совершившимся впоследствии событиям, почти не подлежит сомнению то, что он удержал свои завоевания даже после поражения Антиоха Гиерекса; однако, по сохранившимся известиям нельзя узнать, каким образом он успел удержать их за собою. Необходимо, впрочем, обратить внимание на одно обстоятельство. В случайной заметке упоминается о том, что впоследствии Киос, Халкедон при входе в Босфор, Лисимахия на перешейке Фракийского Херсонеса состояли в Этолийской симполитии;[131] однако, Лисимахия вместе с фракийским завоеванием перешла к Египту[132] и могла присоединиться к Этолийскому союзу, лишь отложившись формально от Египта, и этоляне могли принять се только в такое время, когда они находились во враждебных отношениях с Египтом, но в дружеских с Македонией; такое стечение обстоятельств могло случиться не иначе, как в первые годы правления Антигола. В некоторых свободных греческих городах и далее по берегу (как, например в Теосе),[133] также на островах (например, на Кеосе)[134] обнаружилось антиегипетское настроение; особенно Родос, конечно, доволен был тем, что македоняне замяли Карию; а потому Антигон и был в состоянии утвердиться, несмотря на поражение своего союзника и Лидии.
Участь Македонии должна была решиться в Пелопоннесе; туда стекались все сложившиеся вблизи и вдали отношения; там как раз в это время возникла неурядица, которая по существу дела понуждала, казалось, обратиться к вмешательству иностранной державы. Антигону следовало добиться, чтобы этой державой была Македония; в таком случае ему удалось бы вновь занять в греческой политике то положение, которым обуславливалось значение Македонии среди держав.
Сказанная неурядица вышла от Спарты и Клеомена. В эту эпоху одного разве Клеомена и можно было признать значительной личностью. Он отличался не только своим величием, своею доблестью и энергией, но представлял собою как бы крайнюю степень развития, в котором содержалось благороднейшее начало греческого духа и промахи которого он тщетно пытался исправить: борьба энтузиазма против политического пронырства, широких замыслов против узких интересов, доблестного мужества против ничтожества завистливой немощи, — вот что составляло трагедию его жизни, и, умирая, он лишен был даже утешения, что идея, поборником которой он явился, восторжествует когда-нибудь
- ↑ Σέλευκου δε γαμεΤν αυτήν ού Οελήσαντος, ο"περ εκείνη προσεδόκησε (Agatharchides, см. Ioseph., с. Αρ., I, § 22). Iustin., XXVIII, 1. Относительно времени этого развода см. выше. Кампания не могла начаться прежде 238 г.
- ↑ См. начало царствования Антиоха III.
- ↑ Синкель, по крайней мере, положительно говорит, что Аршак I царствовал всего только 2 года и несколько месяцев, а Юстин принял Аршака I и Аршака II за одну и ту же личность. Хотя ему и приписываются грубо отчеканенные монеты с надписью ΒΑΣΙΛΕΩΣ ΑΡΣΑΚΟΥ и ΒΑΣΙΛΕΩΣ ΜΕΓΑΛΟΥ ΑΡΣΑΚΟΥ, но это одно только пустое предположение.
- ↑ Strab., XI, 513. Благодаря Полибию (X, 48) места оседлости аласиаков вообще хорошо известны; указанная им местность, где скифы перешли по перекинутому через реку естественному мосту, не может быть известное Пули-Сенги в верхнем течении Окса; ее, напротив, следует искать гораздо ниже Бактрии.
- ↑ Revocato deinde Seleuco novis motibus in Asiam da to iaxamento regnum Parthicum format (Iustin., XLI, 5).
- ↑ Очень может быть, что именно во время этой экспедиции, а не ранее, как упоминалось выше, основан был, если не ахейский город в Маргиане, то, по крайней мере, заменивший разрушенную Гера клею у Каспийских ворот или занимавшим выдающуюся роль в следовавших за сим событиях дедом царя, или его одноименным внуком. Вследствие таких маловыясненных фактов нам поневоле приходится упоминать о них при каждом удобном случае, оставляя, впрочем, вопрос открытым.
- ↑ Iustin., XLI, 5: "*regnum Parthicum format etc.*. Знаменательно то, что Арсак основывает такой город, ut neque munitius quicquam esse neque amoenius possit; это в самом деле скорее в эллинистическом, нежели в кочевом вкусе. В тех краях было довольно много оседлых греков. Плиний (VI, 16) о положении города in monte Zapaortenon говорит: "а С asp i is ad orientem versus regio est Apavortene dicta, et in ea ferulitatis incrytae locus Dareium*. Исидор Харакский называет только область и одноименный город 'Απαυαρκτικηνη, не упоминая Дарион. Вопреки странному распределению у Плиния, город, судя по словам Исидора, следует искать между Парфиеною (как он говорит, к северу от Хорасана) и Маргианой; но где именно, нам неизвестно.
- ↑ Мы с достоверностью только относительно Мидии и Персии знаем, что они, по крайней мере, пятнадцать лет спустя и, вероятно, начиная с этой экспедиции, состояли опять под властью Селевкидов. Кармания находится в непосредственном соседстве с Персией, а потому можно, пожалуй, предположить, что и она также присоединилась к государству; и действительно, Антиох Ш в 205 г. из своей экспедиции в Бактрию и к берегам Инда вернулся на зимние квартиры в Карманию (Polyb., XI, 34, 13). Антиоху III пришлось вести борьбу только против Эвфидема, владетеля Бактрии, Согдианы, Маргианы. Возвращаясь из окрестностей Кабула, он беспрепятственно прошел через Арахосию, Этимандр и Дрангиану на зимние квартиры: τους δίνω σατράχας υπηκόους έποιήσατο της Ιδίας άρχης. В это время, вероятно, Агафокл, где бы ни находились его владения, признал верховенство «Антиоха Никатора», как показали нам его тетрадрахмы. Антиох Ш предоставил престол также Эвфидему; следовательно, одни только арианские сатрапы были вновь покорены; они, стало быть, не были подвластны Эвфидему, которому не принадлежала страна к югу от Парапамиса; они назывались еще сатрапами, однако их пришлось вновь приводить в зависимость; таковы были сатрапы в Арии, Дрангиане, Арах осин и пр. Находясь между парфянами и Эвфидемом на севере, Агафоклом на юге, великим индийским царством на востоке, они, вероятно, со времен великой кампании Селевка пользовались названием Селевкидовых сатрапов, с тем чтобы оградить себя от парфян; точно так же как и Агафокл со своими удаленными от Бактрии областями ради охраны от Селевкидов признал сначала верховную власть Диодотидов, затем Эвфидема, а наконец после 205 г. Антиоха III.
- ↑ Agatharchides ар. Ioseph., с Αρ., I, § 22 (Fr. 19).
- ↑ Юстин (XXVIII, 1) говорит, что СтратониКа sponte sua ad fratrem Antiochum discedit; тут не может быть двух ошибок и нельзя сразу исправлять Antiochum и fratrem. Юстин небрежно читал своих авторов и привел тут имя Антиоха, может быть, оттого, что Помпей Трог упомянул в этой истории об Антиохе Гиераксе; Стратоника ему, вероятно, и предложила вскоре затем свою руку.
- ↑ Перед нами находится краткий отчет армянского Евсебия (I, р. 251, ed. Schone) и мнимая лишь последовательность фактов у Юстина (XXVII, 3); сверх того, более краткие известия в соответствующем прологе Трога. Я выписываю это здесь вполне: "… Апсугае victus est a Gallis; utque Galli Pergamo victi ab Attalo Zielam Bithynum occiderint; ut Ptolemaeus eum (v. 1. ad eum; Нибур пишет Achaeum) denuo captum interfecerit, et Antigonum Andro proelio navali prona vicerit et a Calinico fusus in Mesopotamia Antiochus insidiantem sibi effugerit Ariamenem, dein postea custodes Tryphonis, quo a Gallis occiso Seleucus quoque, frater eius, decesserir*. Поправка Нибура Achaeum, как видно, невозможна. Упомяну здесь уже о том, что во время стратегического движения, рассказанного Полиеном (см. ниже), который, вероятно, опять-таки заимствовал у Филарха, а именно при отступлении из Месопотамии, Ахей был еще жив.
- ↑ Euseb. arm., I, p. 251, ed. Schone.
- ↑ Polyaen., IV, 19. При этом жертвоприношении Аттал прибег к помощи халдейского жреца. Фронтин вначале (I, 11, 15) ошибочно называл Эвмена, а далее (II, 13, I) он верно указал на Аттала. Помпей Трог (Proi, XXVII) упоминает о пергамской битве, о «великой битве» Страбона (XIII, 624), άναχώρησις галатов внутри Малой Азии (Paus., I, 4, 6; 8, 1). Нибур и другие авторы предполагают, что Аттал победил галатов в качестве наемников Антиоха Гиеракса; этому, однако, противоречит Полибий (XVIII, 24, 7): νακήσας γαρ μάχη Γαλατάς, δ βαρυτατον και μαχιμώτατον έΊβνος пу τότε κατά την 'Ασίαν, ταύτην άρχην έποιήσατο και τότε πρώτον εαυτόν Εδειξε βασιλέα.
- ↑ Paus., I, 4, 5 и особенно: Plin., XXXIV, 8: «Plures artifices fecere Attali et Eumenis adversus Gallos proelia». Плиний называет по именам художников, а Павсаний (I, 25, 2) упоминает о четырех группах, которые Аттал I велел воздвигнуть на южной стороне акрополя в Афинах; эти группы представляли титанов, амазонок, персов и галатов. После 1821 г., когда 'Нибби начал изучать этот вопрос, другие археологи, и в особенности Брюнн, в его интересном трактате под заглавием / doni di Attalo (в Annali dell* Instit., 1870), присоединили к этому новые подробности, а последние пергамские раскопки, наконец, доставили чрезвычайно богатый материал, который обнародовали Humann, Bonn и Conze (см.: Jahrbuch der Konigl. Preuss. Kunstsammlung, 1880—1881). Кёлер первый обратил внимание на историческое значение этих открытий и нашел в них даже новые хронологические данные (см.: Historische Zeitschrift Sybel, XLVII. S. 1 sqq).
- ↑ Liv., XXXVIII, 17: "Attalus rex eos saepe fudit fugavitque*.
- ↑ В обнародованной в Jahrbuch der Konigl. Preuss. Kumstsammlung, 1880/1881 (p. 194) надписи говорится о победе, одержанной Атталом над Антиохом…έπι τη έφ' 'Ελλη^…, о победе при Афродисии над толистобоями и Антиохом, о победе έπι του Καϊκου ποταμού προς τους Γαλατάς.
- ↑ В появившейся уже в С. I. Graec, II, n° 3535 надписи, дополненной еще другой, недавно открытой (Jahrbuch* der Konigl. Preuss Kumstsammlung, p. 197), значится: Βασιλέα Άτταλον I 'Επ;γένης και of π^εμόνες και στρατηγοί |ot συναγωνισάμενοι τάς προς τους Γαλατάς και 'Αντίοχον μάχας χαρισ | τήρων έστησαν Δι ι ΑιΗγνα… γόνου έργα. Между художниками, трудившимися, по словам Плиния, над памятниками в Пергаме, находится Исигон и Антигон, а в одной из новых надписей сказано: Επίγονος έ^ίησεν. О сирийце Эпигене см. ниже. Полибий (V, 41 sqq.) весьма распространяется об этой личности.
- ↑ Армянский Евсебий (I, р. 251, ed. Schone) в переводе Петерманна говорит: «Antigonus vero Kall’miki frater magnam Phrygiam peragrans ad tribute incolas coegit ducesque exercitus adversum Seleucum misit; verum a suis sa lei lib bus bar bans [в переводе Мая стоит quo tempore cum a barbaris suss satellite bus] traditus est, ex quibus cum pa u с is se eripiens Magnesia m proficiscebatur et sequenti die aciem instruebat atque inter alios milites etiam auxiliarios a Ptolemaeo accipiens vicit et filiam Zielis uxorem duxit».
- ↑ Polyaen., IV, 17.
- ↑ Это хронологическое показание надо, конечно, считать гипотетическим. Однако Стратоника прибыла в Сирию в 239/238 г.; затем последовала экспедиция на Восток; распространившись со значительным войском по ту сторону Каспийских ворот, война до возвращения в Сирию продлилась около двух лет; и в самом деле, по словам святого Хрисостома, от Антиохии до Вавилона считается 80 дней пути, а на взятие Антиохии потребовалось также немало времени. Поэтому великая победа Аттала над галатами была одержана, надо полагать, между 239 и 236 гг. В надписи Накразы (см. Chishull, Ant. As., p. 146, а теперь в С. I. Graec, II, n° 3521) вначале сказано: βασιλεύοντος Άτταλου πρώτου έτους, μηνός; далее упоминается άγωνοΟετης τών άχΟέντών βασιλείων. Chishull приписывает победу Атталу И; однако если вследствие пропущенного здесь прозвища мы припишем ее даже Атталу I, то из этого вовсе еще не следует, что Аттал с первого же года принял венец и одержал, следовательно, победу над галатами. Первый год его царствования мог быть третьим, четвертым и т. д. его династии.
- ↑ Iustin., XXVI 3, 6.
- ↑ Iustin., XXVII, 3. Здесь в denuo victus скрывается, вероятно, именно тот пробел, какой обнаруживается по сличении рассказа Юстина с Полибием.
- ↑ ad Ptolemaeum hostem cujus fidem tutiorem quam fratris existimabat (Iustin., XXVII, 3, 9).
- ↑ Polyb., V, 58, 10; Полибий, конечно, предполагает, что с той поры, как началась репрессивная война за Беренику, город без перерыва находился во власти Лагида.
- ↑ Судя по договорам, о которых упоминает Полибий (V, 67), этот мир был формально заключен.
- ↑ Артаксия и Зариадр суть стратеги или наместники Антиоха III в Армении, а начиная с 190 г. независимые там цари (Strab., XI, 528, 532). Антиох в 212 г. признал еще в Арсамосате Ксеркса, который отказался было выплатить дань и недоимку своего отца, но потом поневоле подчинился (Polyb., VIII, 25).
- ↑ Было бы особенно интересно узнать, кому досталась Фригия; может быть, понтийскому царю? И в самом деле, Птолемей никак не мог допустить, чтобы сирийское царство слишком усилилось в Малой Азии. Часть области, прозванная впоследствии Галатией, была предоставлена галатам, с тем чтобы удалить их от Геллеспонта и сделать менее опасными, приурочив к почве. С заключением этого мира вполне согласуется остроумное предположение Нибура, что дочь Митридата и сирийской принцессы, получившей в приданое Сирию, воспитывалась у друга Антиоха Гиеракса в Сельге именно с целью выйти впоследствии за него замуж и вновь передать ему Фригию в виде приданого.
- ↑ Polyb., V, 42, 4; здесь /χι^αμία нельзя относить к следующему царю Птолемею Филопатору.
- ↑ Strab., XVI, 750. Либаний (Antioch., I, р. 309, ed. Reisk.), который устройство этого квартала приписывает Антиоху III, едва ли может устоять против авторитета Страбона; О. Muller (De Antioch. Ant., p. 52) предполагает, что постройка началась в 230 г. и кончилась лишь в 190 г.; но такое предположение оказывается несостоятельным.
- ↑ Euseb. arm., I, p. 251. — Здесь я должен присоединить одну заметку, а иначе не знаю, где поместить ее. Steph. Byz., ν. Κρησσα говорит: πόλις Παφλαγονίας, пу…Ζηίλας δε εΤλεν δ Νικομήδους υΙός. Во всяком случае видно, что Ζηίλας не оставался праздным и что Антиох мог возложить некоторые надежды на союз с ним. Я в прибавлении попытаюсь доказать, что эта Кресса не что иное, как так называемая обыкновенно Кратея, от которой сохранились также автономные монеты.
- ↑ Phylarch., ар. Athen, II, р. 58.
- ↑ Euseb. arm., I, p. 253, ed. Schone: "апашеп 01. CXXXVII, 4 bellum in Lidiorum terra bis adgressus debellatus est et e regione Koloae cum Attalo proelium commirtebat et 01. CXXXVIII, 1 in Thrakiam fugere ab Attalo coactus post proelium in Karia factum moritur*. Колоя не что иное, как озеро близ Сард, о котором говорит Страбон (XIII, 626).
- ↑ Iustin., XXVII, 4; незачем подробно излагать все нелепости Юстина; он отличается дурным свойством не только самым бестолковым образом делать свои выписки, но, сверх того, еще из этих сумасбродных отрывков делать нелепые выводы.
- ↑ Polyb., XX, 5, И.
- ↑ Pomp. Trog., Proi, XXVIII: «Antigonum, qui Thessaliam in Asiam Cariam subegit (var. Thessaliae in Asiam)». Взамен этого стали писать Thessaliam Moesiam, Dardaniam или Daciam. Написав Thessaliam et in Asia Cariam, Бонгар нашел верное или, скорее, самое вероятное выражение.
- ↑ Плиний (VIII, 42) рассказывает, по Филарху, что галл Кентарет убил в стычке Антиоха, что потом коня его и т. д. У Филарха заимствовал также Элиан (Я. Α., VI, 44), называя галата Κεντοαράκης. Выписывая из Плиния, Солин (р. 46) перепутал личности. Помпей Трог говорит: "а Gallis occisus; Юстин: a latronibus; Euseb. arm.: post proelium in Caria factum moritur>. Здесь упоминается отнюдь не о Кардии; или Сапа не что иное, как ошибка, или она означает окрестность Καρών λιμήν в области Варны, которая, судя по Arrian., Perip., 24, 3, и называется именно Καρία. Антиох бежал, вероятно, через Балканские проходы; его убили не галаты царя Канара, а разбойники на свой страх. Однако Филарховы росказни о боевом коне подлежат сомнению; бегство его через море с лошадью само по себе неправдоподобно, а еще менее того то, что Антиох, улизнув из arctissima custodia лишь с помощью «благодушной девушки», успел добиться своей лошади, которую, без сомнения, убрали в надежное место. Все это, конечно, возможно; да оно и не так важно и может разве послужить лишним доводом для критики против Филарха. — О смерти Антиоха во Фракии свидетельствует, впрочем, также Polyb., V, 74, 4. На одной из серебряных монет, которые Мионне (Suppl., VII, р. 51), следуя Висконта (Icon, gr., II, 503), приписывает Антиоху Гиераксу (увенчанная голова с крыльями Гермеса, на обороте сидящий на омцЬале Аполлон), находится в виде эмблемы une mouche; это можно бы отнести к Эфесу, ибо в таком мелком виде едва ли можно отличить пчелу от мухи; однако разве Антиох был когда-нибудь владетелем Эфеса.
- ↑ Iustin., XXVII, — 3, 12; автор опрометчиво говорит amisso regno; можно бы еще допустить fratris regno.
- ↑ Euseb. arm., I, p. 253; p. 10, ed. Schone; Polyb., IV, 48. В списке жрецов С. I. Graec, III, n° 4458 он называется Σέλευκος Σωτήρ. Смерть Селевка II армянский Евсебий полагает в 01. CXXXVIII, 2, т. е. в 226/225 гг.
- ↑ Polyb., IV, 51: попал ли он непосредственно в плен к египтянам? Не захватил ли его Аттал и не выдал ли потом? Это мне кажется вероятнее, оттого что иначе победоносный Египет завладел бы также и краем. Правда, это дело возможное, если предположить, что Андромах соединился в Карий с македонянами; здесь, впрочем, все темно.
- ↑ Polyb., IV, 48, 7: πασαν την έπι τάδε του Ταύρου δυναστείαν ύφ' αυτόν πεποιησαΟαι. Греческие города на берегу Эолиды и Ионии также теперь или еще ранее примкнули к Атталу, с тем чтобы воспользоваться его покровительством против Антиоха и галатов. Полибий (V, 77) перечисляет города, которые частью добровольно, частью вынужденно в 222 г. опять перешли к Пергаму; Ахей их потом вновь вернул Селевкидам; Полибий называет Киму, Смирну, Фокею, потом еще Эги, Теми, Колоархэн, Трион и т. д.
- ↑ Это известие просто подтверждается, но я считаю его несомненным; берег Памфилии до Геллеспонта лишь в 221 г. опять принадлежал Лагидам (Polyb., V, 36, 5). Македонское владычество не появляется здесь до тех пор, пока оно двадцать лет спустя после того опять не напало на Карию. Мы впоследствии ознакомимся с обстоятельствами, вследствие которых Македония отказалась от заморских завоеваний.
- ↑ Я попытаюсь собрать в этом месте хронологические данные, насколько их можно будет установить здесь. Судя по армянскому Евсебию, бегство побежденного Атталом Антиоха после битвы при Колое было в 01. CXXXVIII, 1, т. е. в промежутке между летом 228 и 227 гг. На следующий затем год, по тому же Евсебию, выпала смерть Селевка Каллиника; iisdem ferme diebus, по Юстину, умер Антиох Гиеракс Верно то (см. ниже), что Антиох III в первую половину 222 г., во вторую 01. CXXXIX, 2 вступил на престол. Хронографы выражают это по-своему таким образом: старший брат его умер в 01. CXXXIX, 1, а он наследовал ему в 01. CXXXIX, 2; точно так же предполагают они, что смерть Селевка последовала в 01. CXXXVIII, 2, а Селевк III вступил на престол в 01. CXXXVIII, 3; поэтому смерть Селевка II Каллиника следует отнести к 226 и 225 гг. По Euseb. и Sulp. Sev., II, 28, этот Селевк, брат Антиоха III, царствовал три года, по Аппиану (Syr., 66), έτη δύο μόνα, а по Иерониму (in Dan., XI), он умер tertio anno imperii. Как видно, воцарение Селевка II могло совершиться только в первую половину 225 года. Если можно верить Юстину, то в это же время умер и Гиеракс Итак, битва с Атталом не происходила в 228 г., а, напротив, весной 227 г., и двукратное нападение на Лидию выпало на 228 г.
- ↑ Iustin., XXVIII, 1: diffisi Epirotis можно понять только таким образом, как видно будет в следующей заметке.
- ↑ Эти подробности у Юстина можно было бы счесть фразой, тем более, что Полибий умалчивает об этом первом посольстве из Греции и, как кажется, называет позднейшее посольство первым (И, 12, 7); однако слова Юстина подтверждаются Страбоном (X, 462 — σοφίσασύαι λέγονται 'Ρωμαίους). Не мешает напомнить о том, что Рим на сделанное Селевком предложение о союзе потребовал льгот для жителей Илиона; к этому могли присоединиться также акарнанцы. Об отношении Акарнании к Риму по поводу Энея см. Klausen, Aeneas und die Penaten, I, S. 403. О том, в каком положении находились акарнанцы, можно судить по их просьбе к сенату την αύτονομίαν παρ' αυτών έξανύσασυαι. Впоследствии этоляне стали угрожать также Тиреону и Медеону. Разве эти города также принадлежали к эпирской Акарнании? Или не следует л^. из влагаемых Юстином в уста римскому посольству слов Aetoli praesidia ab urbibus Acarnaniae deducerent заключить, что этолийская часть области тоже восстала?
- ↑ Юстин (loc. cit.) влагает в уста этолян речь, в которой заключаются состоящие в противоречии с его собственными показаниями хронологические данные; если бы речь была написана со знанием дела или почерпнута из хорошего источника, то эти события должны были бы совершиться прежде 241 г., что отнюдь не может быть.
- ↑ Iustin., XXVIII, 1, 4: "velut е matrimonio pulso*.
- ↑ Athen., XIII, p. 589; источник не указан.
- ↑ Это почерпнуто из сборника фраз египтянина Гелладия, автора позднейшей эпохи, см.: Phot. Bibl., p. 530а, 37.
- ↑ Iustin., XXVIII, 3. Это очень странное уклонение. Один из этих двух рассказов заимствован, конечно, у Филарха; а именно тот, который сообщает Юстин, как следовало бы предположить, если бы Гелладий не заимствовал своего известия у такого же искусного стилиста, как Филарх, и если бы при сравнении с рассказом Афинея его изложение не отзывалось манерой Филарха. На иные соображения наводит еще Овидий (Ibis., 307): "utque nepos dicti nostra modo carmine regis (Pyrrhi) Cantharidum succos dante parente bibas*. Здесь нет никакой возможности добиться истины.
- ↑ Iustin.; Polyaen., Vin, 52.
- ↑ Павсаний говорит (VI, 35, 3) что у Деидамии, дочери Пирра, не было детей, ως τελευταν έμελλεν, επιτρέπει τώ δήμω τά πράγματα. Его генеалогия Ουγατη ρ δε fiy Πύ^ου τοΰ Πτολεμαίου τοΰ Αλεξάνδρου τοΰ Πύ£$ον, совершенно извращена, но ее легко исправить. Пирр родился, вероятно, около 270 г., а его дочери было около шестнадцати лет от роду.
- ↑ Polyaen., VIII, 52. На это намекает Овидий (Ibis., 305): "Nataque ut Aeacidae iaculis moriare adactis; Non licet hoc Cereri dissimulare nefas*. ч
- ↑ По словам Ливия (XXIX, 12), стратеги эпиротов ведут переговоры в присутствии членов магистрата. Новую союзную конституцию не хотели, как кажется, сосредоточить в лице одного стратега, как то было в Этолии и Ахайе; эпироты так ратовали о свободе, что положение должностных лиц было крайне затруднительным. Множество монет с надписью ΑΠΕΙΡΩΤΑΝ относится к этой эпохе свободы.
- ↑ Освобождение Эпира было до 231 г. и после 238 г. Более точные сведения см. ниже.
- ↑ Paus., IV, 35, 3: τά δε &λλα δ δήμος ΰβριζε και άκροασΟαι τών έν ταΐς άρχαϊς υπερεώρων. О милиции галатских наемников упоминает Полибий (II, 7). — Я говорю союзное государство, оттого что «демократию* эпиротов нельзя себе представить иначе как в этой форме. „Семьдесят городов“, которые шестьдесят лет спустя после того были разрушены в Эпире и большей частью находились в области молоссов (Polyb., XXX, 15), намекают, как кажется, на то, что здесь так же как в Ахейском союзе основу составляли отдельные πόλεις, городовые общины; впрочем, при этом обнаруживается, по-видимому, еще другое распределение κατά δ)νη; в войне Персея, по крайней мере, молоссы действуют сами по себе. С этим, может быть, связано было учреждение трех стратегов, трех — вопреки praetor’y и magister’y equitum у Ливия (XXXII, 10). Впоследствии четыре республики Македонии представляли в некотором роде аналогию с этой системой.
- ↑ Liv., XXXI, 28: * bellum suo nomine cum Demetrio, Philippi patre, Longarus gesserat». Следует, конечно, писать Langarus, как звали князя агрианов во время Александра. Его сына Батона (ex Dardanis, Liv.) Страбон называет дайсидиатом (VII, 314); следовательно, дайсидиаты, которых он причисляет к паннонцам, были тогда соединены с дарданцами.
- ↑ Polyb., IV, 3.
- ↑ Plut., Arat., 33; Плутарх, правда, говорит, что этот союз был заключен πολλών όδνων καν δυναστών έπι τους Αχαιούς συνιστάμενων; это выражение, как и многие другие у Плутарха, совершенно противоречит положению дел. Кроме Македонии одни только тираны в Аргосе и Мегалополе могли угрожать союзу; помимо этолян, с которыми он только что соединился, έ^νη могли быть одни только иллирийцы, а они появились массами лишь после этолийской войны в Греции. Компилируя довольно поверхностно, Плутарх почерпнул, вероятно, вышеприведенное выражение из того места в мемуарах Арата, где он говорит о договоре с этолянами, объясняя необходимость такого странного договора, противоречившего принципам Ахейского союза, крайними обстоятельствами.
- ↑ Polyaen., VI, 36. О его назначении стратегом см.: Meriecker, Achat, p. 150. Следовательно, стратегия Диета была между пятой и шестой стратегией Арата, начиная с весны 236 до весны 235 г.
- ↑ Plut., Arat., 28. Арат был назначен в оба года, а потому это должно относиться к его шестой стратегии, начавшейся в 235 г., тремя месяцами ранее 01. CXXXI, 2.
- ↑ Polyb., II, 49; Plut., Arat., 28.
- ↑ Полибий говорит про Аристомаха, с тем чтобы защитить своего излюбленного Арата и его позднейший поступок с тиранами от жестоких упреков Филарха. Плутарх пользовался при этом Арголикой Динния.
- ↑ Этот очерк взят из Плутарха; Полибий (IV, 19, 11) называет Арата, πολιτικώτερος fj στρατηγικότερος, что уже явно обнаруживает недостаток его личного мужества.
- ↑ Полибий (II, 44, 5) говорит об этом переходе Лидиада, но при таких обстоятельствах, что при этом мало обнаруживается самая суть дела; однако он все-таки заявляет: κατά την αύτοΰ προαίρεσιν πάνυ πραγματικώς και φρονίμως προϊδομενος τό μέλλον άπετίδετο την τυρρανίδα καί μετεσχήκει της εθνικής συμπολιτείας. — Справедливо заметив, что Маг Керинейский (см.: Polyb., II, 10, 5) не был стратегом, когда пал, Шёманн с некоторою вероятностью утверждал, что Лидиад был избран в стратеги весной 233 г. В отличном творении Max Klatt’a, Fors change η zur Geschichte des achaichen Bundes, 1877, вопрос исследован еще подробнее: хронология этого периода в истории союза ему одолжена значительными поправками. Плутах (Arat., 35) говорит, что Арат был 17 раз стратегом, и это показание до сих пор постоянно служило основой для хронологических соображений. Однако Клат решительно доказал, что Плутарх просто ошибся в счете и что союзный закон, запрещающий быть стратегом два года подряд, отнюдь не нарушался, как предполагалось, для того чтобы подтвердить показание Плутарха. Он (Plut., Arat., 24) сам говорит: εΐ μη κατ' εναυτον έξην, παρ' ένιαυτόν αίρεΤσ&αι στρατηγον αυτόν, и пр.
- ↑ Надпись была обнародована и объяснена Фукаром (Revue Archeol., XXXII, 1876, p. 96), потом дополнена, истолкована и отнесена к вышеуказанному времени Диттенбергером (Hermes, XVI, 1881, р. 177), тогда как Фука ρ относит ее к 199 году.
- ↑ Полибий (II, 57, 1) положительно утверждает, что прежде чем перейти к этолянам (218 г.), Мантинея была членом Ахейского союза. Между городами, которые Клеомен отнял у Этолийского союза, он называет Тетею (II, 46, 5) вместе с Орхоменом и Мантинеей, а потому надо полагать, что Те гея, так же как и другие два города в восточной Аркадии, последовала примеру Мегалополя.
- ↑ Арат в первый раз был назначен стратегом в 245/244 г., потом в 243/242, 241/240; в 226 г. была его двенадцатая стратегия; в 234 г. была его восьмая стратегия, поэтому оказывается, что его избирали из года в год.
- ↑ Plut. Arat., 30. Pans… VIII, 25, 9.
- ↑ У Плутарха (Arat., 34) местность называется Филакой; это имя в такой форме не встречается в греческой географии. Само собою разумеется, что здесь речь идет не о Филаке в области Те геи: остается еще известная со времен Гомера фессалийская Филака близ фтиотидских Фив.
- ↑ Это оттого, что не он, а Бифис вел войну в Фессалии.
- ↑ Plut., Arat., 34.
- ↑ Polyb., Π, 44, 1; XX, 5, 3.
- ↑ Хронологическое показание этого освобождения весьма, конечно, гадательно; оно, однако, вытекает само собой, по существу дела. Эпир мог избавиться от царской власти лишь до тех пор, пока Деметрий не был в состоянии вмешаться и предъявить права своей жены из дома Эакидов.
- ↑ Euseb. arm., I, p. 237, ed. Schone. Армянский Евсебий так же как и греческий, смешивает, конечно, Деметрия Красивого с этим царем Македонии: «cui (Antigono) filius Demetrius succedit, qui епаш uni versa га Libeam cepit et Kyrenem obtinuit, et omnia omnino (quae) erant patris in monarchicam potestatem denuo redegit etc.».
- ↑ Polyb., XX, 5, 3.
- ↑ Polyb., IV, 25, 2. Это место относится, правда, к позднейшей эпохе, однако оно все-таки указывает на отношение этолян к Фокиде.
- ↑ Strab., X, 451. Относительно слова Πολιορκήτου, произвольно исправленного в одной из рукописей см.: История диадохов, прим. 93.
- ↑ Только в таком случае слова Полибия (IV, 25, 8) имеют смысл; надпись С. I. Graec., I, п° 1689 принадлежит к эпохе после этого восстановления Амфиктионова суда, и к ней-то относятся приведенные в тексте слова. Дальнейшее преобразование этого суда до известной Вешером (Etude sur le monument bilingue de Delpnes, 1868) изданной надписи (от 146 г. до P. X.) и до надписей в афинском театре (139—129 гг.) нам мало известно.
- ↑ Polyb., И, 44, Г, 46, 1.
- ↑ Polyb., II, 46, 1: διά то και λίαν εΤναι προσφάτους τάς έκ τών Αχαιών ευεργεσίας περι τον Δημητριακον πόλεμον είς αυτούς.
- ↑ Поэтому остальные хронологические показания расположатся приблизительно в следующем порядке: царство эпиротов кончилось между 238 и 234 гг. или, скорее, в 235 г. Судя по Плутарху, битва при Клеонах и смерть Аристиппа были немного позднее (όλίγφ βστερον), нежели Немейские игры в Клеонах; судя по вышесказанному, эти празднества были между маем 235 г. и маем 234 г. Арат, вероятно, до своего поражения в Фессалии отважился устроить упомянутое празднество в Клеонах. — Битву при речке Харесе (или, скорее, Харадре) можно, пожалуй, отнести к предшествовавшему году.
- ↑ Polyb., П, 44, 3: χορηγός και μισΰοδοτης.
- ↑ Plut., Arat., 30.
- ↑ Вынужденный в 221 г. бежать из Спарты Клеомен царствовал шестнадцать лет (Plut., Cleom., 38). Или не прошло ли столько же лет до его смерти в Александрии (419 г.)? Когда его отец тотчас же после смерти Агиса женил его на вдове последнего, то Клеомен едва достиг совершеннолетия, следовательно, около 241 г. ему было, вероятно, не более 18 лет.
- ↑ Plut., Arat., 30. Мы. не имеем никаких сведений относительно внутренней политики Л ид и а да, и я решаюсь лишь 1в примечании высказать некоторые предположения. Эти «дела, которые казались ненужными», относились, вероятно, к конституции союза. В ней были существенные недостатки, отмена которых казалась крайне необходимою. В народном собрании голоса подавались по городам; по мере того как дела союза становились значительнее, нельзя было допускать, чтобы какая-нибудь Бура пользовалась голосом наравне с Мегалополем. Демиурги управляли вместе со стратегом, гиппархом, писцом; стратег ничего не мог предпринимать без их согласия; однако для каждого вновь присоединявшегося города не прибавляли нового демиурга; нельзя было не предвидеть вопиющего злоупотребления, какое неизбежно возникало вследствие того, что эти 10 чиновников могли избираться только из старых союзных местностей. Во всяком случае, этот совет был для стратега тормозом, способным ослабить всякое важное предприятие и лишавшим союз гарантии, какой можно было бы ожидать от ответственного стратега. Настаивая на отмене этой коллегии демиургов, Лидиад мог навлечь на себя подозрение в том, что он возвращается к своим прежним наклонностям тирана; Арату, напротив того, было весьма по нутру в среде этих поддакивающих особ, которые вместе с ним принимали на себя ответственность за всякое из его зачастую подозрительных и неудачных предприятий. — Попытаюсь еще сделать другую комбинацию. В отрывке Полибия (XL, 3, 3) сказано, что ΠατρεΤς και τό μετά τούτων συντελικόν потерпели в Фокиде поражение, а Павсаний (VII, 15, 3), который вообще следует здесь Полибию, утверждает, что это были аркадцы. Отсюда можно было бы вывести то заключение, что десять (двенадцать) ахейских городов остались основою союза, и к ним уже приурочились новые местности, так что согласно с этим совершались уже представительство, голосование, управление и пр. Аналогичные, из совершенно других эпох заимствованные конституционные цЪормы ничего не могут доказать. Монетные дворы и разные другие признаки свидетельствуют о том, что такие формы не применялись к союзу. Североамериканская конституция указывает на то, каких именно ошибок надлежало избегать ахейцам. ^
- ↑ Polyb., II, 3 sqq. —
- ↑ Хронологические данные вытекают из описания у Полибия. Он не счел необходимым объяснить, почему Деметрий вместо того, чтобы помочь акарнанцам, побудил иллирийцев к набегу. Я думаю, что его удерживал мир, заключенный с этолянами и ахейцами, у которых в это самое время Лидиад был во второй раз стратегом.
- ↑ Относительно положения Фойники см.: Leake Northern Greece, I, p. 20, 66.
- ↑ Антигония не была во власти эпиротов, ибо они отправили войска παραφυλάξαντας τήν 'Αντιγόνειον (Polyb., И, 5, 6); напротив, так же как Антипатрида при р. Алее (Polyb., V, 108), она находилась в руках македонян. Я не считаю заодно с Ликом (loc. cit, p. 70) необходимым предполагать, что Скердилад прошел от мооского берега вверх по Аою до Антигонии и что вследствие этого παρα τήν 'Αντιγόνειαν στενά отличаются от проходов между Кл и су рой и Антигонией, лежащих выше последнего города при р. Аое по направлению к Аргирокастро.
- ↑ Область атинтанов (часть Македонии, по Steph. Byz.), по словам Скилакса, простирается от Орика и Хаонии до Додоны; эпироты, без сомнения, бежали в более восточные ее края. Атинтаны были, как кажется, независимы в своих горах.
- ↑ По мнению Лика (loc cit., p. 99), Геликранон находится в окрестностях нынешнего Дельфино, по дороге из Фойники в Аргирокастро.
- ↑ По Диону (Dio Cass., 185, см. Май), остров Исса обратился к Риму с просьбой о защите.
- ↑ Мы ссылаемся, конечно, на Полибия, а о противоречивых показаниях других авторов умалчиваем. Замечу здесь только: показание Флора (И, 5) о том, что оба посла были убиты, подтверждается римским преданием по поводу их статуй in rostris (Plin., XXXIV, 6).
- ↑ Так Полибий (II, 11, 1) называет этого консула; судя по консульским фастам имя его L. Postumius A. f. Т. п. Albinus; Евтропий (III, 4) также называет его Луцием.
- ↑ Полибий (XXI, 32, 6; XXII, 15, 6) упоминает впоследствии о римском начальнике на Керкире (δ &ρχων 6 έν Κερκίρα).
- ↑ Polyb., II, 2-12; Zonaras, VIII, 19. Из остальных показаний — Орозия, Флора и Евтропия — одно последнее (III, 4) только интересно в том отношении, что у него сказано: multis civitatibus captis etiam reges in deditionem acceperunt; в его источниках упоминалось, вероятно, о разных царях, а именно атинтан, парфян, ардиаев и пр.
- ↑ На это время указывает Полибий (II, 44, 2), оно отвечает весне 229 г. Помпей Трог (Prol., XXVIII) говорит: "ut rex Macedoniae Demetrius sit a Dardanis fusus, quo mortuo*. а Юстин (XXVIII, 3) про наследника Деметрия замечает: "ut Dardanos Thessalosque morte Demetrii regis exsultantes compescuerit*.
- ↑ Филипп есть δ κατά φύσιν υίος Деметрия; его мать, по свидетельству армянского Евсебия (I, р. 233, ed. Schone) и Anonym. Graec. см. Scaliger, p. 62, Хрисида, была военнопленная. — Судя по словам Плутарха (Arat., 34), Деметрий умер после избрания нового стратега весной 229 г.
- ↑ Мы, к сожалению, не знаем, в это ли время уже пытались ввести в Фессалии союзную конституцию, которая действительно вошла в силу 22 года спустя после того. Некоторые из областей, как мы скоро увидим, заняты были гарнизонами, а потому надо полагать, что они присоединились уже к Этолийскому союзу. Судя, впрочем, по некоторым событиям, о которых впоследствии будет упомянуто, я не допускаю этого.
- ↑ Polyb., IV, 25, 6.
- ↑ Polyb., XX, 5, 3.
- ↑ По надписи С. I. Attic., II, п° 379, которую Кёлер разъяснил в трактате (Hermes, VII, р. 3). Это был декрет в честь Эвриклида, сына Микиона Кефисийского, который по С. I. Attic, II, п° 334 был ταμίας στρατιωτικών (τήν τών στρατιωτικών αρχήν διε]ξήγαγεν διά του υίού, как сказано в почетном декрете), а в it 334, v. 36 упоминается именно об этом сыне Μικίων Κιφισιευς. В почетном декрете далее говорится о том, что Эвриклид в качестве агонофета издержал семь талантов και πάλιν τον υίόν δούς [έπι ταύτην] τήν έπιμέλειαν… προσανήλωσεν ουκ ολίγα χρήματα, затем позаботился о возделывании впустую лежавших вследствие войны полей και την έλευΰερίαν άποκατέστησ[εν τη πόλει με]τά του αδελφού Μικίωνος μετά τους άπ[οδοντας τον Πει]ραια… и т. д. Аттические тетрадрахмы с двумя именами Μικίων и Εύρυκλείδης, о которых говорится в превосходном трактате Гротефенда (см. Philologus, 1889, XXV, S. 70 ff), принадлежали, вероятно, упомянутым братьям. Надпись панафинейских побед, которую издали Franz u. Bockh (в Allg. — Lit. Zeitung, 1835, Int., S. 268) и которая согласно отличному объяснению Бергка (Zeitschr. fur Alt., 1855, S. 151) относится к панафинеям в 01. CXLVI, 3 (194 г.), дает те же три имени, но только Эвриклид здесь уже не тот, который в 265 г. был ταμίας στρατιωτικών, а, напротив, его внук или племянник.
- ↑ Об этом вовсе не упоминается в наших скудных источниках; однако события в начале царствования Деметрия по аналогии допускают такое предположение.
- ↑ Polyb., IP, 44; cf.: II, 60.
- ↑ Plut., Arat., 35.
- ↑ Это та стратегия, которая началась в первые дни мая 229 г., т. е. девятая, а не одиннадцатая, как утверждали некоторые авторы, основываясь на словах Плутарха (Arat., 35): και το δωδεκατον τρέϋη οτρατηγος.
- ↑ Plut., Arat., 34; Paus., I, 8. 5.
- ↑ С. I. Attic., II, n° 379. Кёлер в упомянутом трактате Ein Verschollener (Hermes, VII, S. 1 ff.) объяснил эти события, и вместе с тем эпиграмму С. I. Graec, I, р. 916. Не относится ли фиванская надпись в Αθήναιον (III, 1874, p. 482) также к этим событиям?
- ↑ Изложенное ниже воззрение мне и теперь тоже кажется правильным и отнюдь «не лишенным всякого вероятия». Как бы Микион и Эвриклид ни поддерживали нейтральную политику Афин, однако Арату стоило бы только обещать им свою помощь с условием присоединения города к союзу, и Афины должны были бы или согласиться, или оставить неприятельский гарнизон в своей области. Понятно, что Арат в своих мемуарах представляет дело в ином виде.
- ↑ Boekh в С. I. Graec, I, п° 108.
- ↑ Polyb., X, 25, 8 sqq.: Plut., Phiiop., 7: διά το πλείστον τους Ιππείς έν τοις Άχαιοΐς δύνασίχιι και μάλιστα κυρίους είναι τιμής και κολάσεως; cf. 18: τούς ίππεις, οί'περ ησαν ενδοξότατοι μεν τών πολιτών κτλ.
- ↑ Polyb., V, 93, 6. Freeman (Hist, of the federal Government, p. 294), полагает, что это известие относится лишь к «1оса! quarrel berween rich and poor at Megalopolis» и придает словам μάλιστα κύριοι τιμής και κολάσεώς «скорее парламентарное, нежели судебное» значение.
- ↑ Polyb., XXXVIII, 4, 5 (XXXVIII, 10, 5, ed. Hultsch): και yap συνηΟροίσΟν πλήθος εργαστηριακών και βάναυσων ανθρώπων όσον ουδέποτε- πασαι μεν γάρ έκόρυζον at πόλεις, πανδημει δε και μάλιστα πως ή τών Κορινθίων и т. д.; cf. XXIX, 9, 6 (24, 6).
- ↑ В изданной Фукагюм (Rev. Arch., 1876, p. 97) надписи стоит:…και έξεστω τω βουλομένφ αύτφ δίκαν θανάτου είσαγειν είς τό κοινόν τών Άχαίων. Затем далее также упоминается о δικαζειν. Жалобы по поводу союзных договоров вносились, как кажется, в общее собрание, которое затем из своей среды, т. е. из находившихся тут же членов, избирало присяжных.
- ↑ О навархе мы узнаем лишь благодаря только что упомянутой надписи. Орхоменцы и ахейцы должны были подтвердить договор присягой: ομνυόντων… έν μεν Αίγίω of σύνεδροι τών Αχαιών και στρατηγός και ίππαρχος και ναύαρχος, έν δε 'Ορχομένω и т. д.
- ↑ Polyb., XXXVIII, 5, 1. Этот совет назывался также γερουσία, значит, он состоял из пожилых членов: выражение of σύνεδροι, тождественное с γερουσία, указывает на демиургов. Царь Эвмен предлагал капитал в 1200 талантов, из процентов которого должны были уплачиваться суточные деньги советников: μιοτθοδοτεΤσοαι την βουλήν έπι ταις κοιναις συνόδοις.
- ↑ Polyb., XXVIII, 6, 9. Достоверно то, что эпоха избрания стратегов совпадает с появлением Плеяд, оттого что Полибий (IV, 27, 2, V, 1, 1) положительно говорит об этом, прибавляя τότε, так как в его время и, вероятно, также прежде 01. CXLIII, 3, избрания переведены были на осень.
- ↑ Polyb., XXV, 1,1; XL, 3, 3.
- ↑ Polyb., XXV, 1, 1. Относительно монет см.: Leicester Warren (Numism. Chron., 1864, p. 77), Finlay (Ibid., 1866, p. 32), Lambros (v. Sallets Num. Zeitschr., II, p. 160) и особенно трактат Вейла (Ibid., IX, p. 223), где находятся весьма интересные сведения также относительно разверстки областей.
- ↑ Plut., Phiiop., 13. Сюда, конечно, не относятся следующие слова Полибия (XL, 3, 3): Πατρεις και то μετά τούτων σ%τελικόν.
- ↑ Для того чтобы понять важность этих и других принадлежавших впоследствии римлянам мест, необходимо сравнить договор, заключенный между Ганнибалом и Македонией: римляне не должны быть владетелями Керкиры, Аполлонии, Диррахия, Фара, Дималла, области парфян и атинтан (Polyb., VII, 9, 13).
- ↑ Polyb., IV, 87; II, 35, 47, 66, 70. По сювам Плутарха (Aemii, 8), знаменитейшие мужи в Македонии поручили ему управление; он имел на это право вследствие родственных связей.
- ↑ Anonym, ар. Seal. Eus. Graec, p. 62 (Euseb. arm., I, p. 238): δ δε παίδων γενομένων έκ της Χρυσηίδος ουκ άνεύρέψατο (vix educabat, Arm. την αρχήν τω Φιλίππφ παρασώζον (sine perfidia conservaret), ώ δη και παρέδωκε αποθνήσκων; cf. Etym. Μ. ν. Δώσων.
- ↑ Polyb., IV, 87.
- ↑ Iustin., XXVIII, 3.
- ↑ Frontin., II. 6, 5.
- ↑ Polyb., XVIII, 21, 3; cf. IX, 41; Uv., XXXVIII, 13.'
- ↑ Polyb., II, 46, 1.
- ↑ Polyb., П, 51, 2.
- ↑ Polyb., XX, 5.
- ↑ Polyb., XV, 23, 9; XVII, 3, 11.
- ↑ Polyb., XVIII, 34, 5.
- ↑ С. I. Graec, II, p. 281.
- ↑ С. I. Graec, II, p. 632.