Отецъ Ѳеофанъ, усталый, но сіяющій, какъ въ первый день Пасхи, сидѣлъ въ своей столовой за бѣлоснѣжной скатертью и пилъ кофе, душистый, сдобренный свѣжими сливками.
Въ открытое окно робко заглядывала полуразвернувшаяся сирень, душистая и юная, кротко лился теплый весенній воздухъ, пронизанный ароматомъ молодой травы, пронизанный бодрымъ солнечнымъ свѣтомъ. Было легко дышать и радостно думать. Матушка, полная и бѣлесая, какъ всегда, нарядная и ласковая по праздничному, гостепріимно нагромождала тарелки горками пухлыхъ золотистыхъ булокъ, сдобныхъ, заманчивыхъ, щекочущихъ своимъ видомъ языкъ.
— Ты бы, Фофчикъ, скушалъ вотъ эту! — угощала она мужа. И отецъ Ѳеофанъ кушалъ съ нескрываемымъ удовольствіемъ.
Васенька и Капочка сидѣли рядышкомъ на диванѣ, аппетитно поѣдали булки и, прихлебывая «бычкомъ» изъ стоящихъ передъ ними на столѣ блюдцевъ, дружелюбно болтали, словно между ними никогда не бывало ссоръ и дракъ. Даже маленькій Валечка, загороженный въ высокомъ креслицѣ, улыбался, какъ херувимчикъ, болталъ вязанымъ башмачкомъ и, смѣшно надувая пухлыя губки, пускалъ безмятежные пузыри. Улыбался день, улыбалась нарядная, чистая комната, улыбалась удовлетворенная душа отца Ѳеофана.
Кончили кофе. Матушка, громыхая посудой, принялась ее перетирать; дѣти, сорвавшись съ мѣста, защебетали, словно ласточки, и скрылись съ глазъ. Отецъ Ѳеофанъ пошелъ прилечь на часокъ въ кабинетѣ. «Указъ» все еще лежалъ на столѣ въ развернутомъ видѣ — жалкій и ненужный. Отецъ Ѳеофанъ взялъ его пренебрежительно за уголокъ, какъ берутъ обыкновенно бросовую бумажку.
— Ха!.. въ моемъ-то приходѣ буйственны?.. Побыли бы они сегодня за литургіей, послушали поученье...
— Мать! — крикнулъ онъ попадьѣ.
Матушка вплыла въ кабинетъ.
— Я вотъ все размышляю относительно сегодняшняго поученія моего... какъ полагаешь?..
— Ничего себѣ, — лѣниво зѣвнула матушка, перекрестивъ ротъ.
— Плакали вѣдь?
— Ну-у! Михаловна это... она всегда плачетъ. На Ѳоминой — ты обыскъ оглашалъ объ Гришкиной свадьбѣ — она тоже плакала... у ней глаза на мокромъ мѣстѣ.
— Ну нѣтъ, и другіе слушали съ умиленьемъ... вообще, намъ съ тобой грѣхъ жаловаться на приходъ свой.
— Ну-ужъ, мякинники, ни гусей, ни свиней не разводятъ...
Матушка томно пожала плечами.
Отецъ Ѳеофанъ, размякшій, разнѣженный и сытый, привлекъ къ себѣ ея тучную шелковистую талію.