Лгун (Джеймс)/ДО

Лгун
авторъ Генри Джеймс, пер. А. Э.

Оригинал: язык неизвестен, The Liar, опубл.: 1888. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: «Вѣстникъ Европы», № 11, 1889.

ЛГУНЪ
ПОВѢСТЬ.

Соч. Генри Джемса.

I.

…Поѣздъ опоздалъ на полчаса, и переѣздъ со станціи оказался длиннѣе, чѣмъ предполагалъ Оливеръ Лайонъ, а потому, когда онъ доѣхалъ до дому, то нашелъ, что обитатели его уже всѣ пошли одѣваться къ обѣду, и его привели прямо въ отведенную для него комнату. Шторы были спущены въ этомъ убѣжищѣ, свѣчи зажжены, огонь въ каминѣ ярко горѣлъ, и когда слуга живо помогъ ему переодѣться, то ему стало тепло и весело на душѣ: домъ, куда онъ пріѣхалъ, обѣщалъ быть пріятнымъ домомъ и доставить много развлеченій, веселыхъ знакомствъ, оживленныхъ бесѣдъ, не говоря уже о прекрасной ѣдѣ.

Онъ былъ занятой человѣкъ, и занятія не позволяли ему часто ѣздить въ гости къ знакомымъ по деревнямъ; но онъ слыхалъ отъ людей, болѣе свободныхъ, чѣмъ онъ, что въ иныхъ деревенскихъ домахъ проводятъ время очень пріятно. Онъ предвидѣлъ, что въ этомъ домѣ онъ пріятно проведетъ время.

Въ спальной деревенскаго дома онъ прежде всего осматривалъ книги на полкахъ и картины на стѣнахъ: онъ считалъ, что эти вещи до нѣкоторой степени выясняютъ образованіе и даже характеръ хозяевъ. Хотя въ настоящемъ случаѣ ему некогда было обстоятельно заняться такимъ обзоромъ, но бѣглый взглядъ показалъ ему, что если литература, по обыкновенію, была главнымъ образомъ американская и юмористическая, то искусство состояло не изъ дѣтскихъ акварельныхъ упражненій и не изъ «благочестивыхъ» гравюръ.

На стѣнахъ красовались старомодныя литографіи, большею частію портреты провинціальныхъ джентльменовъ со стоячими воротничками и въ перчаткахъ для верховой ѣзды: изъ этого онъ могъ, пожалуй, заключить къ своему удовольствію, что портретныя традиціи здѣсь въ чести. На столикѣ у постели лежалъ модный романъ м-ра Le Fanu: идеальное чтеніе для деревенскаго дома въ полуночное время. Оливеръ Лайонъ не могъ удержаться, чтобы не заглянуть въ книгу, въ то время какъ застегивалъ манжетки рубашки.

Быть можетъ, вслѣдствіе этого онъ не только засталъ всѣхъ въ гостиной, когда сошелъ внизъ, но даже могъ заключить по той торопливости, съ какой пошли обѣдать, что онъ заставилъ всѣхъ ждать. Его не успѣли даже представить ни одной дамѣ, и онъ пошелъ за столъ въ группѣ такихъ же одинокихъ мужчинъ. Послѣдніе произвели обычную тѣсноту въ дверяхъ столовой, и развязкой всего этого было то, что онъ послѣднимъ сѣлъ за столъ.

Общество собралось за столомъ довольно многолюдное: двадцать пять человѣкъ сѣло обѣдать. Онъ увидѣлъ при этомъ къ своему удовольствію, что одна изъ хорошенькихъ женщинъ сидѣла около него; по другую сторону сидѣлъ какой-то джентльменъ. Но ему некогда было пока заниматься сосѣдями: онъ искалъ глазами сэра Дэвида, котораго никогда не видалъ, и котораго ему, разумѣется, было любопытно увидѣть.

Но, очевидно, сэръ Дэвидъ не присутствовалъ за столомъ, да и не мудрено впрочемъ, такъ какъ ему было девяносто лѣтъ отъ роду. Оливеръ Лайонъ съ величайшимъ удовольствіемъ готовился писать портретъ съ такого старца, а пока съ большимъ интересомъ разглядывалъ его сына, спрашивая себя: похожъ ли онъ на отца?

Артуръ Ашморъ былъ краснощекій, плотный англійскій джентльменъ, но какъ сюжетъ — не особенно интересенъ для живописца; онъ могъ быть фермеромъ, но могъ быть и банкиромъ: характеристическаго въ его наружности ровно ничего не было. Жена его тоже не годилась въ модели; она была толстая, бѣлокурая, безцвѣтная женщина и имѣла одну общую съ мужемъ черту: оба казались совсѣмъ новенькими, точно ихъ только-что отполировали. Происходило ли это отъ ея цвѣта лица, или отъ платья, Лайонъ не могъ отдать отчета, но только всякому чувствовалось, что если ее посадить въ золотую раму, то рама будетъ дороже картины. Она уже и безъ того походила на плохой, хотя и дорогой портреть, неудавшійся искусному художнику, и Лайонъ не чувствовалъ охоты копировать это произведеніе.

Хорошенькая женщина по правую его руку разговаривала съ своимъ другимъ сосѣдомъ, а джентльменъ, сидѣвшій по лѣвую руку, казался застѣнчивымъ и растеряннымъ, такъ что онъ могъ предаваться своему любимому занятію: разглядывать и изучать окружающія лица. Это развлеченіе доставляло ему больше удовольствія, чѣмъ всякое другое, и онъ часто думалъ, какое счастіе, что человѣческая маска такъ интересуетъ его, когда ему приходится зарабатывать деньги воспроизведеніемъ ея на полотнѣ. Еслибы лицо Артура Ашмора не было такимъ лакированнымъ, и еслибы оно не напоминало собой печатной страницы, безъ всякихъ знаковъ препинанія, то и оно въ своемъ родѣ могло бы нравиться. Но кто бы былъ этотъ джентльменъ… четвертый отъ него счетомъ? Лицо его поразило Оливера Лайона. Сначало она показалось ему необыкновенно красиво. Джентльменъ былъ еще молодъ, и черты лица его правильны: у него были густые, свѣтлые усы, завитые на кончикахъ, блестящій, любезный, можно сказать, отважный видъ и большая сверкающая брилліантами шейная булавка. Онъ казался счастливымъ и довольнымъ собой человѣкомъ, и Лайонъ замѣтилъ, что взглядъ его глазъ былъ мягокъ и тепелъ какъ сентябрьское солнце; отъ этого взгляда любовь должна была созрѣвать въ сердцахъ людей, подобно тому, какъ отъ горячихъ лучей солнца зрѣютъ виноградъ и персики.

Страннымъ въ его наружности была нѣкоторая смѣсь строгаго приличія и эксцентричности: точно онъ былъ авантюристъ, съ рѣдкимъ совершенствомъ поддѣлывавшійся подъ джентльмена, или же джентльменъ, взявшій странную привычку носить съ собой скрытое оружіе. Онъ могъ бы быть низложеннымъ королемъ или военнымъ корреспондентомъ большой газеты: онъ былъ въ равной степени представителемъ духа предпріимчивости и традиціи, хорошихъ манеръ и дурного тона. Лайонъ заговорилъ, наконецъ, съ своей сосѣдкой и спросилъ ее: кто этотъ господинъ?

— О! это полковникъ Кепедосъ; развѣ вы его не знаете?

Лайонъ не зналъ и просилъ просвѣтить его. Сосѣдка отличалась пріятнымъ обращеніемъ и, очевидно, привыкла къ быстрымъ переходамъ отъ одного предмета къ другому; она отвернулась отъ своего другого собесѣдника съ методическимъ видомъ; какъ хорошая кухарка переходитъ отъ одной кастрюли къ другой.

— Онъ много подвизался въ Индіи; развѣ онъ не знаменитъ? — спросила она.

Лайонъ сознался, что не слыхивалъ про него, и она продолжала:

— Ну, что-жъ, можетъ быть, онъ и не знаменитъ, но онъ говоритъ, что знаменитъ; а когда вы такъ думаете, то не все ли это равно?

— Когда вы думаете?

— Я хочу сказать, когда онъ думаетъ… вѣдь это все равно, полагаю.

— Вы хотите сказать, что онъ говоритъ то, чего нѣтъ въ дѣйствительности?

— О, Боже мой, нѣтъ… я этого не знаю. Онъ очень уменъ и забавенъ… самый умный человѣкъ въ домѣ, если только вы не умнѣе его. Но вѣдь этого я еще не могу знать, не правда ли? Я знаю о людяхъ только то, что знаю; я думаю, что этого достаточно.

— Для нихъ достаточно?

— О, я вижу, что вы умны. Достаточно для меня. Но я слышала про васъ, — продолжала лэди. — Я знаю ваши картины, и восхищаюсь ими. Но, знаете, вы на нихъ не похожи.

— Я пишу большею частью портреты и обыкновенно не гонюсь за тѣмъ, чтобы они были на меня похожи.

— Понимаю, что вы хотите сказать. Но ваши портреты гораздо колоритнѣе. Вы и здѣсь будете съ кого-нибудь писать?

— Меня пригласили написать портретъ сэра Дэвида. Я нѣсколько разочарованъ, что не вижу его сегодня вечеромъ.

— О! онъ ложится спать совсѣмъ не по-людски… въ восемь часовъ или что-то въ этомъ родѣ. Вы знаете — вѣдь онъ совсѣмъ старая мумія.

— Старая мумія? — повторилъ Лайонъ.

— Я хочу сказать, что на немъ надѣто штукъ двѣнадцать фуфаекъ и все въ этомъ родѣ. Ему вѣчно холодно.

— Я никогда не видѣлъ его, ни его портрета или фотографіи. Меня удивляетъ, что до сихъ поръ онъ не собрался снять съ себя какой-нибудь портретъ… долгонько же онъ ждалъ.

— Ахъ! это потому, что онъ боялся, — своего рода суевѣріе, знаете. Онъ былъ убѣжденъ, что если съ него снимутъ портретъ, то онъ немедленно умретъ. Онъ только теперь согласился на это.

— Онъ готовъ, значить, умереть?

— О, теперь, когда онъ такъ старъ, ему все равно.

— Ну, что-жъ, надѣюсь, что я не убью его, — сказалъ Лайонъ. — Со стороны сына его довольно невеликодушно было пригласить меня въ такомъ случаѣ.

— О! они ничего не выиграютъ отъ его смерти… они уже все получили! — отвѣтила его собесѣдница, точно она принимала каждое слово буквально.

Ея болтливость была систематическая; она дружилась такъ же серьезно, какъ еслибы играла въ вистъ.

— Они дѣлаютъ все, что хотятъ… зовутъ, гостей полонъ домъ… имъ дала carte blanche.

— Вижу… но титулъ все еще за отцомъ?

— Да; но вѣдь это не важно.

Нашъ художникъ засмѣялся, къ великому удивленію его собесѣдницы. Прежде чѣмъ онъ пришелъ въ себя, она уже болтала взапуски съ своимъ другимъ сосѣдомъ. Джентльменъ, сидѣвшій по его лѣвую руку, рискнулъ сдѣлать какое-то замѣчаніе, и они кое о чемъ поговорили. Этотъ господинъ съ трудомъ игралъ свою партію: онъ высказывалъ свои мнѣнія, какъ дамы стрѣляютъ изъ пистолета, отворачиваясь въ другую сторону. Чтобы ловить его слова, Лайону приходилось наклоняться въ его сторону, и тутъ онъ замѣтилъ необыкновенную красавицу, сидѣвшую съ той же стороны стола, какъ и онъ, неподалеку отъ его собесѣдника. Она сидѣла къ нему профилемъ, и сначала его поразила только красота профиля, но затѣмъ ему померещилось какъ бы нѣчто знакомое.

Онъ не сразу узналъ ее только потому, что не ожидалъ ее здѣсь встрѣтить; онъ такъ долго нигдѣ не встрѣчалъ ея и не имѣлъ о ней рѣшительно никакихъ извѣстій. Онъ часто о ней думалъ, но она исчезла изъ его жизни. Онъ думалъ о ней, по крайней мѣрѣ, раза два въ недѣлю, а развѣ это не часто, когда не видишь человѣка цѣлыхъ двѣнадцать лѣтъ? Секунду спустя послѣ того какъ онъ узналъ ее, онъ снова почувствовалъ, какъ правъ онъ, считая, что только она одна могла быть такъ прекрасна: другой такой очаровательной головки не найти въ цѣломъ свѣтѣ. Она сидѣла, слегка наклонившись впередъ, въ профиль къ нему и, повидимому, слушала то, что ей говорилъ сосѣдъ. Она слушала сосѣда, но взглядъ ея былъ неотступно обращенъ въ какую-то точку, и Лайонъ высмотрѣлъ эту точку. То былъ джентльменъ, котораго ему назвали полковникомъ Кепедосомъ. Взглядъ красавицы покоился на немъ съ видимымъ и какъ бы привычнымъ удовольствіемъ. Страннаго тутъ ничего не было, такъ какъ полковникъ безспорно долженъ былъ нравиться женщинамъ; но Лайонъ былъ слегка разочарованъ тѣмъ, что именно она такъ пристально глядѣла на полковника, не удостоивая его, Лайона, взгляда. Между ними все было кончено, и онъ не имѣлъ на нее никакихъ правъ, но она должна же была знать, что онъ пріѣдетъ (конечно, это не было такимъ важнымъ событіемъ, но не могла же она жить въ домѣ и не слышать объ этомъ), и какъ-то неестественно, чтобы ей не было до этого ровно никакого дѣла.

Она глядѣла на полковника Кепедоса такъ, какъ еслибы была въ него влюблена… Удивительное дѣло для такой гордой, скромной женщины. Но, безъ сомнѣнія, такъ слѣдуетъ, если ея мужу это нравится, или онъ не обращаетъ вниманія: Лайонъ слышалъ мелькомъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, что она замужемъ, и былъ увѣренъ (такъ какъ не слыхалъ, чтобы она овдовѣла), что счастливый смертный, котораго она предпочла ему, бѣдному художнику, изучавшему искусство въ Мюнхенѣ, находится здѣсь.

Полковникъ Кепедосъ, повидимому, не замѣчалъ этого обстоятельства, и Лайонъ страннымъ образомъ на это скорѣе сердился, нежели радовался. Вдругъ красавица повернулась прямо лицомъ къ нашему герою. Онъ такъ приготовился въ этой встрѣчѣ, что немедленно улыбнулся, какъ проливается слишкомъ полный стаканъ; но она не отвѣтила ему улыбкою, а тотчасъ же отвернунулась и откинулась на спинку стула. Выраженіе ея лица въ этотъ моментъ какъ будто говорило: вы видите, я такъ же хороша, какъ и прежде. На что онъ мысленно отвѣтилъ: — да! но какая мнѣ въ томъ корысть!

Онъ спросилъ молодого человѣка, сидѣвшаго рядомъ съ нимъ, кто эта красавица, пятая счетомъ отъ него. Молодой человѣкъ наклонился впередъ, взглянулъ и сказалъ:

— Кажется, это м-съ Кепедосъ.

— Вы хотите сказать: жена вонъ того господина?

И Лайонъ показалъ на того, кого сосѣдка назвала ему этой фамиліей.

— О! развѣ онъ м-ръ Кепедосъ? — спросилъ молодой человѣкъ, который былъ, повидимому, какъ въ лѣсу.

Онъ и самъ въ этомъ сознавался, и объяснялъ тѣмъ, что здѣсь гоститъ слишкомъ много народа, а онъ всего лишь третьяго-дня какъ пріѣхалъ. Для Лайона было, очевидно, что м-съ Кепедосъ влюблена въ своего мужа, такъ что онъ болѣе чѣмъ когда-либо пожалѣлъ, что на ней не женился.

— Она очень постоянная женщина, — замѣтилъ онъ минуты три спустя своей сосѣдкѣ и прибавилъ, что говоритъ о м-съ Кепедосъ.

— Ахъ, вы ее знаете?

— Я знавалъ ее прежде… когда жилъ за границей.

— Почему же вы спрашивали меня про ея мужа?

— Именно по этой причинѣ. Она вышла замужъ послѣ того… я и не зналъ ея теперешней фамиліи.

— Какъ же вы ее узнали?

— Вотъ этотъ джентльменъ, который сидитъ рядомъ со мной, сказалъ мнѣ… онъ, кажется, знаетъ.

— Вотъ не подозрѣвала, что онъ что-нибудь знаетъ, — замѣтила она, взглядывая на того, о комъ шла рѣчь.

— Онъ, кажется, ничего не знаетъ, кромѣ этого.

— Значитъ, вы сами открыли, что она постоянная. Что вы хотите этимъ сказать?

— Ахъ, не разспрашивайте меня! — сказалъ Лайонъ: — я хочу васъ разспрашивать. Какъ вы всѣ ее здѣсь находите?

— Вы слишкомъ многаго требуете! Я могу говорить только за себя и я нахожу ее черствой и сухой женщиной.

— Только потому, что она честна и прямодушна?

— Вы хотите сказать, что мнѣ нравятся только такіе люди, которые обманываютъ?

— Я думаю, всѣмъ намъ они нравятся до тѣхъ поръ, пока мы не понимаемъ, что они и насъ обманываютъ. И кромѣ того, въ ея лицѣ есть что-то такое особенное… римское, несмотря на англійскіе глаза. Въ сущности, она англичанка съ головы до пятокъ, но ея цвѣтъ лица, низкій лобъ и эти великолѣпные волнистые черные волосы придаютъ ей сходство съ красавицей contadim.

— Да, и чтобы усилить этотъ эффектъ, она всегда втыкаетъ себѣ въ голову булавки и шпаги. Должна сознаться, что ея мужъ мнѣ больше нравится; онъ такъ уменъ.

— Когда я былъ съ нею знакомъ, тогда ей нечего было бояться никакихъ сравненій. Она была самымъ очаровательнымъ существомъ въ Мюнхенѣ.

— Въ Мюнхенѣ?

— Ея родные тамъ жили; они были небогаты и поселились тамъ изъ экономіи; жизнь въ Мюнхенѣ очень дешева. Отецъ ея — младшій сынъ какой-то благородной фамиліи; онъ женился вторично и у него дома куча дѣтей. Онъ былъ отъ первой жены и не любилъ мачихи, но она очень хорошо обращалась съ братишками и сестренками. Я разъ набросалъ ея эскизъ въ видѣ Шарлотты «Вертера», разрѣзывающей хлѣбъ и намазывающей его масломъ для собранныхъ вокругъ нея ребятишекъ. Всѣ художники въ Мюнхенѣ были влюблены въ нее, но она и глядѣть не хотѣла на такую мелкоту, какъ мы. Она была слишкомъ горда… въ этомъ я готовъ съ вами согласиться. Но она не была ни спѣсива, ни тщеславна; она была проста, откровенна и добра со всѣми. Она напоминала мнѣ Этель въ «Ньюкомахъ» Теккерея. Она говорила мнѣ, что должна выйти за богатаго человѣка: это единственный способъ, какимъ она можетъ помочь семьѣ. М-ръ Кепедосъ — богатый человѣкъ?

— Она это говорила вамъ? — переспросила сосѣдка.

— О! я, разумѣется, предлагалъ ей руку и сердце. Но она, очевидно, считаетъ себя счастливой! — прибавилъ онъ.

Когда дамы вышли изъ-за стола, хозяинъ предложилъ джентльменамъ, какъ водится, пересѣсть ближе другъ къ другу, и Лайонъ очутился какъ разъ напротивъ полковника Кепедоса.

Разговоръ вертѣлся, какъ и до сихъ поръ, главнымъ образомъ, вокругъ охоты. Многіе изъ джентльменовъ сообщали свои приключенія и мнѣнія, но голосъ полковника Кепедоса раздавался всѣхъ громче и самоувѣреннѣе. У него былъ звучный, свѣжій и мужественный голосъ, такой именно, какой, по мнѣнію Лайона, долженъ былъ быть у «красиваго мужчины». Изъ его разсказовъ явствовало, что онъ отличный наѣздникъ, и это также Лайонъ находилъ въ порядкѣ вещей. Не то чтобы полковникъ хвастался — всѣ свои замѣчанія онъ высказывалъ спокойно и какъ бы вскользь, — но они свидѣтельствовали объ опасныхъ экспериментахъ и рискованныхъ попыткахъ. Лайонъ очень скоро замѣтилъ, что вниманіе, съ какимъ присутствующіе относились въ разсказамъ полковника, далеко не соотвѣтствовало тому интересу, какой они представляли, такъ что, въ концѣ концовъ, разсказчикъ, замѣтивъ, что онъ, Лайонъ, во всякомъ случаѣ слушаетъ его, сталъ обращаться къ нему спеціально и глядѣть на него въ то время, какъ разсказывалъ. Лайону оставалось только слушать и симпатизировать, а полковникъ Кепедосъ принималъ это какъ должное. Съ однимъ сосѣднимъ сквайромъ случилось несчастіе: онъ упалъ съ лошади и сильно ушибся. Онъ стукнулся головой и, по послѣднимъ извѣстіямъ, до сихъ поръ еще не приходилъ въ сознаніе: очевидно, произошло сотрясеніе мозга. Всѣ высказывали свои мнѣнія насчетъ того, выздоровѣетъ онъ или нѣтъ, и какъ скоро, — и это дало поводъ полковнику сообщить нашему художнику черезъ столъ, что онъ не счелъ бы человѣка погибшимъ, еслибы тотъ не приходилъ въ себя цѣлыя недѣли, и даже мѣсяцы, и даже годы. Онъ наклонился впередъ; Лайонъ тоже наклонился, приготовясь слушать, и полковникъ Кепедосъ объявилъ, — онъ знаетъ изъ личнаго опыта, что въ сущности нѣтъ предѣловъ времени, какое человѣкъ можетъ безнаказанно пробыть безъ чувствъ; что это случилось съ нимъ въ Ирландіи, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда онъ вывалился изъ экипажа, перевернулся въ воздухѣ и хлопнулся о земь головой. Всѣ думали, что онъ умеръ, но онъ былъ живъ; его отнесли сначала въ ближайшую хижину, гдѣ онъ пролежалъ нѣсколько дней въ обществѣ съ поросятами, а затѣмъ отвезли въ гостинницу сосѣдняго города… и чуть было не похоронили. Онъ былъ совсѣмъ безъ чувствъ, безъ малѣйшаго проблеска сознанія въ продолженіе цѣлыхъ трехъ мѣсяцевъ, и находился въ такомъ оцѣпенѣніи, что его не могли кормить, боялись дотрогиваться до него и даже глядѣть на него. Затѣмъ въ одинъ прекрасный день онъ раскрылъ глаза… здоровый и веселый, какъ муха!

— И даю вамъ слово, что это состояніе принесло мнѣ большую пользу; оно дало отдыхъ моему мозгу.

Полковникъ какъ будто намекалъ, что для такого дѣятельнаго ума, какъ его, подобные періоды отдыха — чистое благодѣяніе. Лайонъ находилъ его исторію удивительной, но ему хотѣлось спросить: не притворялся ли онъ отчасти, — не теперь, не во время разсказа, но въ то время, какъ лежалъ неподвижно. Онъ, однако, удержался во-время отъ заявленія какихъ бы то ни было сомнѣній, до такой степени ему импонировалъ тонъ, какимъ полковникъ Кепедосъ разсказывалъ о томъ, какъ его чуть было не похоронили живымъ. Послѣднее случилось съ однимъ изъ его пріятелей въ Индіи; думали, что онъ умеръ отъ болотной лихорадки, и заколотили его въ гробу…

Полковникъ Кепедосъ собирался сообщить о дальнѣйшей судьбѣ этого несчастнаго джентльмена, когда м-ръ Ашморъ поднялся съ мѣста и предложилъ господамъ перейти въ гостиную. Лайонъ замѣтилъ, что никто рѣшительно не слушалъ того, что ему повѣствовалъ его новый знакомый. Оба, выйдя изъ-за стола, сошлись въ дверяхъ столовой въ то время, какъ остальные уже вышли изъ нея.

— И неужели вашъ пріятель былъ за-живо схороненъ? — спросилъ Лайонъ не безъ волненія.

Полковникъ Кепедосъ съ секунду поглядѣлъ на него, точно онъ уже потерялъ нить разговора. Вслѣдъ затѣмъ лицо его просвѣтлѣло… и стало отъ того вдвое красивѣе.

— Увѣряю васъ, — его зарыли въ землю.

— И такъ тамъ и оставили?

— Онъ оставался зарытымъ, пока я не пришелъ и не вырылъ его.

— Вы?

— Я видѣлъ его во снѣ… это самая невѣроятная исторія… я слышалъ, какъ онъ меня звалъ ночью. Я рѣшился его вырыть. Вамъ извѣстно, что въ Индіи есть особый классъ людей, которые оскверняютъ могилы. У меня было предчувствіе, что они раньше меня доберутся до него. Я поскакалъ къ его могилѣ сломя голову, говорю вамъ, и, клянусь Юпитеромъ, засталъ двоихъ, которые уже принялись разрывать ее! Кракъ… кракъ! изъ двухстволки — и, вѣрьте слову, что отъ нихъ только пятки замелькали въ воздухѣ. Представьте, что я самъ вынулъ его изъ гроба! Воздухъ освѣжилъ его, и онъ пришелъ въ себя. Онъ намедни только возвратился въ Англію и теперь все готовъ для меня сдѣлать.

— Онъ звалъ васъ ночью? — переспросилъ удивленный Лайонъ.

— Да; въ этомъ-то вся и сила! Кто же бы это меня звалъ? Не его духъ, потому что вѣдь онъ не умеръ. Не самъ онъ, потому что былъ зарытъ въ землѣ. Но вотъ подите, кто-то звалъ! Видите ли, Индія — удивительная страна… въ ней много таинственнаго; воздухъ полонъ вещей, которыхъ вы объяснить не въ состояніи.

Они пошли изъ столовой въ гостиную, но по дорогѣ ихъ разлучили. Минуту спустя, однако, Кепедосъ снова подошелъ къ Лайону и сказалъ:

— Ашморъ сообщилъ мнѣ, кто вы такой; конечно, я слышалъ о васъ; я очень радъ съ вами познакомиться; моя жена васъ знаетъ.

— Я радъ, что она помнитъ меня. Я узналъ ее за обѣдомъ, но думалъ, что она меня не узнала.

— Ахъ! это потому, вѣроятно, что ей стало стыдно, — сказалъ полковникъ съ снисходительнымъ юморомъ.

— Стыдно меня? — отвѣчалъ Лайонъ въ томъ же тонѣ.

— Да, тутъ замѣшана картина. Вѣдь вы писали ея портретъ?

— Много разъ, и она дѣйствительно можетъ стыдиться моихъ неудачныхъ попытокъ изобразить ее.

— Не то, не то, дорогой сэръ! я влюбился въ нее, когда увидѣлъ ту картину, которую вы были такъ добры, подарили ей.

— Вы говорите про ту, гдѣ она съ дѣтьми… намазываетъ для нихъ хлѣбъ масломъ?

— Хлѣбъ съ масломъ? нѣтъ… Боже мой… виноградная лоза и леопардова шкура… что-то въ родѣ вакханки.

— Ахъ, да, — отвѣчалъ Лайонъ, — помню; это первый приличный портретъ, написанный мной. Мнѣ бы любопытно было поглядѣть на него теперь.

— Не просите ее показать его вамъ; вы ее сконфузите.

— Сконфужу?

— Мы разстались съ портретомъ самымъ безкорыстнымъ образомъ, — засмѣялся онъ. — Старинный другъ моей жены — ея семья коротко была знакома съ нимъ, когда проживала въ Германіи — необыкновенно какъ восхитился имъ: эрцгерцогъ фонъ-Зильберштадтъ-Шрекенштейнъ (вы знаете, конечно?). Онъ пріѣзжалъ въ Бомбей, когда мы тамъ были, и такъ и впился въ вашу картину (вы знаете, что онъ самый страстный собиратель коллекцій въ Европѣ), просто глазъ не могъ отвести отъ нея, честное слово… а тутъ, какъ нарочно, подошелъ день его рожденія… Жена подарила ему картину, чтобы отвязаться отъ него. Онъ былъ въ восторгѣ… но мы лишились картины.

— Вы очень добры, если моя картина попала въ знаменитую коллекцію… Произведеніе юношеское… Я очень польщенъ.

— О! онъ отвезъ ее въ одинъ изъ своихъ замковъ; я не знаю, въ какой именно… Вы знаете, у него ихъ такъ много. Онъ прислалъ намъ, передъ отъѣздомъ изъ Индіи, въ благодарность за картину, великолѣпную старинную вазу.

— Картина того не стоила, — замѣтилъ Лайонъ.

Полковникъ Кепедосъ пропустилъ мимо ушей это замѣчаніе; онъ, повидимому, думалъ о чемъ-то другомъ. Минуту спустя, онъ сказалъ:

— Если вы посѣтите насъ въ Лондонѣ, мы покажемъ вамъ вазу.

И въ то время, какъ они входили въ гостиную, Кепедосъ дружески подтолкнулъ художника, говоря:

— Подите въ женѣ и поговорите съ нею; вонъ она… она будетъ въ восторгѣ.

Оливеръ Лайонъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ громадной гостиной и остановился на мгновеніе, оглядывая группы красивыхъ женщинъ, ярко освѣщенныхъ лампами; одинокія фигуры, виднѣвшіяся тамъ и сямъ, бѣлыя съ золотомъ стѣны, панели изъ стараго дама; въ центрѣ каждой изъ нихъ находилась какая-нибудь знаменитая картина. На противоположномъ концѣ комнаты сидѣла м-съ Кепедосъ, поодаль отъ другихъ. Она помѣщалась на маленькой софѣ, и рядомъ съ нею было пустое мѣсто. Лайонъ не могъ льстить себя надеждой, что она приберегала это мѣстечко для него; ея невниманіе къ его попыткѣ возобновить съ ней знакомство за столомъ противорѣчиво этому, но тѣмъ не менѣе ему очень захотѣлось пойти и сѣсть рядомъ съ нею. Притомъ его послалъ къ ней ея мужъ. Онъ перешелъ комнату, шагая черезъ распущенные дамскіе шлейфы, и остановился передъ своей давнишней знакомой.

— Я надѣюсь, что вы меня не прогоните, — сказалъ онъ.

Она взглянула на него съ нескрываемымъ удовольствіемъ.

— Я такъ рада васъ видѣть. Я была въ восторгѣ, когда услышала, что васъ сюда ждутъ.

— Я пытался вызвать у васъ улыбку за обѣдомъ… но мнѣ это не удалось.

— Я не видѣла… не поняла. И кромѣ того я ненавижу переглядыванья и всякіе телеграфные знаки. Къ тому же я очень застѣнчива… если вы припомните. Ну, а теперь мы можемъ удобно побесѣдовать.

И она посторонилась, давая ему мѣсто на маленькой софѣ. Онъ сѣлъ, и между ними завязался пріятный разговоръ; причина, по которой она такъ ему нравилась въ былое время, снова стала ему ясна, а вмѣстѣ съ тѣмъ ожила въ значительной степени и прежняя симпатія. Она была по прежнему наименѣе избалованной красавицей, какую онъ только зналъ, съ такимъ отсутствіемъ всякаго кокетства и желанія нравиться, что это казалось почти недостаткомъ; минутами она производила на своего слушателя такое впечатлѣніе, какъ еслибы она была красивымъ созданіемъ, но съ природнымъ физическимъ порокомъ… глухонѣмая, что-ли, или слѣпорожденная. Благородная голова языческой богини давала ей преимущества, которыми она пренебрегала, и въ то время какъ люди восхищались ея низкимъ лбомъ, она думала о другомъ: хорошо ли топится каминъ въ ея спальной. Она была проста, добра и честна; не впечатлительна, но не безчеловѣчна или глупа. Порою же высказывала совсѣмъ не пошлыя и не банальныя мнѣнія.

У нея не было воображенія, но жизнь научила ее чувствовать и размышлять. Лайонъ говорилъ о былыхъ дняхъ, проведенныхъ въ Мюнхенѣ, напоминалъ ей о различныхъ приключеніяхъ, веселыхъ и непріятныхъ, разспрашивалъ про отца, братьевъ и сестеръ. Къ свою очередь она передавала ему, что поражена его знаменитостью, его блестящимъ положеніемъ въ свѣтѣ; что она была даже не увѣрена, захочетъ ли онъ узнать ее; совсѣмъ не ожидала, что его улыбка за столомъ относилась къ ней. Рѣчи ея были правдивыя — она на другія не была способна, — и его тронуло такое смиреніе въ такой красивой и аристократической женщинѣ. Отецъ ея умеръ; одинъ изъ братьевъ служилъ во флотѣ, другой отправился въ Америку и завелъ тамъ ферму; двѣ сестры замужемъ, а младшая очень хороша собой и только-что начала выѣзжать въ свѣтъ. Про мачиху она не упоминала. Она спросила объ его жизни, и онъ отвѣчалъ, что главное, что съ нимъ случилось, это то, что онъ до сихъ поръ не женатъ.

— О, вамъ слѣдуетъ жениться, — отвѣчала она. — Это лучшая вещь въ мірѣ.

— Мнѣ нравится, что я слышу это… отъ васъ.

— Почему бы и не отъ меня? я счастлива.

— Вотъ потому именно я и не могу надѣяться на то же самое. Съ вашей стороны жестоко хвалиться счастіемъ. Но я имѣлъ удовольствіе познакомиться съ вашимъ мужемъ. Мы много разговаривали въ столовой.

— Вы должны покороче узнать его… вы тогда лучше его оцѣните.

— Я также въ этомъ увѣренъ. Но онъ и по первому разу привлекателенъ, увѣряю васъ.

Она устремила свои добрые сѣрые глаза на Лайона.

— Не правда ли, онъ красивъ?

— И красивъ, и уменъ, и интересенъ. Вы видите, что и великодушенъ.

— Да; вы все-таки должны покороче узнать его, — повторила м-съ Кепедось.

— Онъ много видѣлъ на своемъ вѣку, — сказалъ ея собесѣдникъ.

— Да; мы побывали въ разныхъ мѣстахъ. Я вамъ покажу мою дѣвочку. Ей девять лѣтъ… она настоящая красавица.

— Привезите ее во мнѣ въ мастерскую. Я сниму съ нея портретъ.

— Ахъ, не говорите объ этомъ! — сказала м-съ Кепедось: — это напоминаетъ мнѣ нѣчто ужасное.

— Я надѣюсь, что вы не разумѣете подъ этимъ то, что вы, бывало, служили мнѣ моделью… хотя, быть можетъ, это вамъ и очень надоѣдало.

— Я не объ этомъ говорю, а о томъ, какъ мы поступили съ той чудесной картиной, которую вы мнѣ подарили. Я должна принести вамъ покаяніе; меня это слишкомъ мучитъ. Когда вы пріѣдете къ намъ въ Лондонъ, вы ее больше не увидите; а не могу же я сказать вамъ, что она виситъ у меня въ спальной, по той простой причинѣ…

И она умолкла.

— Потому что вы не можете лгать.

— Нѣтъ, не могу. Поэтому прежде чѣмъ вы спросите…

— О! я знаю, что вы съ нею разстались… ударъ уже нанесенъ, — перебилъ Лайонъ.

— Ахъ! значитъ, вы слышали? Я была увѣрена, что это дойдетъ до васъ. Но знаете, что мы за нее получили? Двѣсти фунтовъ.

— Вы могли бы получить гораздо больше, — сказалъ Лайонъ, улыбаясь.

— Намъ и это показалось очень много въ то время. Мы очень нуждались въ деньгахъ… Это было давно уже, когда мы только-что женились. Въ то время наши средства были невелики, но къ счастію съ тѣхъ поръ дѣла улучшились. Намъ представился случай продать вашу картину за большую, какъ намъ казалось, сумму, и мы не устояли, къ стыду нашему. У моего мужа были надежды впереди, которыя частію осуществились, такъ что теперь мы не нуждаемся. Но тѣмъ временемъ картина ушла отъ насъ.

— Къ счастію, оригиналъ остался. Но развѣ ваша ваза стоила двѣсти фунтовъ? — спросилъ Лайонъ.

— Ваза?

— Красивая старинная индійская ваза… подарокъ эрцгерцога?

— Эрцгерцога?

— Какъ бишь его имя? Зильберштадтъ-Шрекенштейнъ. Вашъ мужъ говорилъ про эту сдѣлку.

— О, мой мужъ!

И Лайонъ увидѣлъ, что м-съ Кепедосъ слегка покраснѣла.

Чтобы не усиливать ея смущенія, но выяснить себѣ, однако, эту путаницу, онъ продолжилъ:

— Онъ говорилъ мнѣ, что картина теперь въ его коллекціи.

— Въ коллекціи эрцгерцога? Ахъ, вы слыхали про нее? Говорятъ, въ ней находятся драгоцѣнныя вещи.

Она была удивлена, но оправилась отъ смущенія, и Лайонъ отмѣтилъ про себя, что по какой-то причинѣ — вѣроятно вполнѣ порядочной — мужъ и жена приготовили различныя редакціи одного и того же происшествія. Онъ перемѣнилъ разговоръ и убѣждалъ м-съ Кепедосъ привезти дочку къ нему въ мастерскую. Онъ просидѣлъ съ ней нѣкоторое время и нашелъ — быть можетъ, это была только фантазія, — что она нѣсколько разсѣянна или какъ будто чѣмъ-то недовольна. Это не помѣшало ему спросить ее, наконецъ, когда всѣ стали прощаться, чтобы идти спать:

— Вы кажется, судя по вашимъ словамъ, очень высокаго мнѣніи о моей славѣ и моемъ богатствѣ, или вы такъ добры, что преувеличиваете то и другое. Но скажите, вышли ли бы вы за меня замужъ, еслибы знали, что я пробью себѣ дорогу въ свѣтѣ?

— Я это знала.

— Ну, а я такъ не зналъ.

— Вы были слишкомъ скромны.

— Вы, кажется, этого не думали, когда я вамъ сдѣлалъ предложеніе.

— Но еслибы я вышла за васъ, то не вышла бы за него… а онъ такой милый! — сказала м-съ Кепедосъ.

Лайонъ зналъ, что она такъ думаетъ, — онъ убѣдился въ этомъ за обѣдомъ, — но ему было тѣмъ не менѣе досадно это слышать.

Кепедосъ, о которомъ говорили, подошелъ къ нимъ, и послѣ жаркихъ рукопожатій м-съ Кепедосъ замѣтила мужу, отходя отъ Лайона:

— Онъ хочетъ написать портретъ Эми.

— Сэръ! это прелестное дитя; необыкновенно интересное маленькое созданіе, — обратился полковникъ въ Лайону. — Она дѣлаетъ удивительныя вещи.

М-съ Кепедосъ остановилась и, оглянувшись, проговорила:

— Пожалуйста не говори ему.

— Не говорить ему — чего?

— Да того, что она дѣлаетъ. Пусть онъ самъ увидитъ.

И ушла.

— Она думаетъ, что я хвастаюсь ребенкомъ, надоѣдаю съ нимъ добрымъ людямъ, — сказалъ полковникъ. — Надѣюсь, что вы курите?

Минутъ десять спустя Кепедосъ появился въ курительной комнатѣ въ блестящемъ костюмѣ, въ сьютѣ изъ пунцоваго фуляра съ бѣлыми крапинками.

Онъ радовалъ взоръ Лайона, и самъ далъ ему почувствовать, что и въ наше время можно найти случай великолѣпно одѣваться. Если жена была античной статуей, то мужъ былъ красивымъ образцомъ колоритной эпохи: онъ могъ бы сойти за венеціанца шестнадцатаго вѣка. «Вотъ удивительная пара! — думалъ Лайонъ, въ то время какъ глядѣлъ на полковника, выпрямившагося во весь ростъ у камина и пускавшаго большія кольца дыма: — не удивительно, что Эвелина не жалѣетъ, что вышла за нею замужъ».

Не всѣ джентльмены, гостившіе въ замкѣ, были курильщиками, и нѣкоторые уже легли спать. Полковникъ Кепедосъ замѣтилъ, что сегодня всѣ очень вялы и неразговорчивы, потому что порядкомъ утомились за день. Вотъ дурная сторона охотничьяго общества: мужчины совсѣмъ сонные послѣ обѣда, а дамамъ чертовски скучно, даже тѣмъ, которыя охотятся, потому что женщины какъ-то ухитряются не уставать.

Лайонъ пробылъ нѣсколько минутъ вдвоемъ съ полковникомъ Кепедосомъ, пока, наконецъ, и другіе джентльмены не появились одинъ за другимъ въ самыхъ разнообразныхъ и эксцентрическихъ одѣяніяхъ.

Они разговорились о дѣлахъ; Лайонъ замѣтилъ оригинальность въ постройкѣ курительной комнаты, и полковникъ объяснилъ ему, что она состоитъ изъ двухъ отдѣльныхъ частей, изъ которыхъ одна очень старинная. Короче сказать, замокъ состоитъ изъ двухъ зданій: одного стараго и другого новаго; каждый очень великъ и прекрасенъ въ своемъ родѣ. Оба вмѣстѣ образуютъ громадное строеніе, и Лайонъ долженъ осмотрѣть его непремѣнно. Новѣйшая часть возведена старикомъ, когда онъ купилъ помѣстье. О! да, онъ купилъ его сорокъ лѣтъ тому назадъ; оно не фамильное. Онъ имѣлъ настолько вкуса, чтобы не испортить первобытнаго зданія, онъ только соединилъ его съ новымъ. Это очень курьезно, право; старинное зданіе — самая неправильная, таинственная, безпорядочная груда камня, и въ ней постоянно открываютъ то потайную комнату, то потайную лѣстницу. Но, по его мнѣнію, замокъ слишкомъ мраченъ; даже новѣйшія пристройки, какъ онѣ ни великолѣпны, не сдѣлали его веселѣе. Говорятъ, что нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда производился ремонтъ зданія, найденъ былъ скелетъ подъ каменной плитой въ одномъ изъ корридоровъ; но въ семьѣ не любятъ объ этомъ говорить. Они находятся теперь въ старинной части дома, гдѣ самые прекрасные покои: онъ думаетъ, что курительная комната была первоначально кухней, но перестроена въ очень давнишнее, сравнительно, время.

— Значитъ, моя комната находится тоже въ старинной части дома… Я этому очень радъ, — замѣтилъ Лайонъ. — Она очень удобна и содержитъ всѣ новѣйшія приспособленія; но я замѣтилъ толщину стѣнъ по глубокой дверной впадинѣ и очевидную древность корридора и лѣстницы. Корридоръ, выложенный панелями, удивителенъ; кажется, что онъ тянется въ глубь на цѣлыхъ полъмили.

— О! не ходите на другой его конецъ! — воскликнулъ полковникъ, улыбаясь.

— Развѣ онъ ведетъ въ комнату съ привидѣніемъ? — спросилъ Лайонъ.

Собесѣдникъ взглянулъ на него.

— Ахъ! вы уже про это слышали?

— Нѣтъ, я высказываю это только въ видѣ надежды. Мнѣ еще никогда не выпадало на долю такого счастія: жить въ опасномъ домѣ. Дома, куда я ѣзжу, всѣ безопасны какъ Чарингъ-Кроссъ. Я хочу, наконецъ, увидѣть нѣчто сверхъестественное. Что, здѣсь въ самомъ дѣлѣ водится привидѣніе?

— Самое настоящее… и буйное.

— Вы его видѣли?

— О! не спрашивайте меня о томъ, что я видѣлъ… Вамъ это покажется невѣроятно. Я не люблю говорить объ этихъ вещахъ. Здѣсь есть двѣ или три комнаты, такихъ же страшныхъ… или такихъ же интересныхъ, если хотите.

— И въ моемъ корридорѣ тоже есть?

— Я думаю, что самая страшная — та, которая на томъ его концѣ. Я не совѣтую вамъ ложиться въ ней спать.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— По крайней мѣрѣ до той поры, пока вы не окончите вашъ портретъ. А не то завтра же утромъ вы получите важныя извѣстія, которыя заставятъ васъ уѣхать съ десятичасовымъ поѣздомъ.

— Вы хотите сказать, что я выдумаю какой-нибудь предлогъ, чтобы уѣхать?

— Если только вы не храбрѣе всѣхъ остальныхъ людей. Хозяева не часто кладутъ туда спать гостей, но иногда домъ бываетъ набитъ биткомъ, и по-неволѣ приходится кого-нибудь туда помѣстить. Въ результатѣ выходитъ всегда одно и то-же: плохо скрытое волненіе за завтракомъ и полученныя важныя извѣстія. Само собой разумѣется, эта комната если и отводится, то холостымъ; мы съ женой на другомъ концѣ дома. Но мы были свидѣтелями этой маленькой комедіи три дня тому назадъ… день спустя послѣ того, какъ мы сюда пріѣхали. Туда положили одного молодого человѣка… забылъ его имя… домъ вѣдь биткомъ набитъ народомъ… и произошла обычная исторія. Письмо за завтракомъ… странное, разстроенное лицо… неотлагательная необходимость ѣхать въ городъ… такая жалость, что приходится сократить визитъ. Ашморъ съ женой только переглянулись, а бѣдный молодой человѣкъ такъ и уѣхалъ.

— Ахъ! это было бы совсѣмъ некстати для меня; я хочу сперва окончить портретъ. Но неужели они не любятъ говорить объ этомъ? Нѣкоторые люди гордятся, знаете, тѣмъ что у нихъ въ домѣ водятся привидѣнія.

Какой отвѣтъ собирался дать на этотъ вопросъ полковникъ Кепедосъ, нашъ герой этого такъ и не узналъ, потому что въ эту минуту вошелъ хозяинъ дома, въ сопровожденіи троихъ или четырехъ господъ. Лайонъ понялъ, что полковникъ не могъ продолжать разговора на эту тему.

М-ръ Ашморъ тотчасъ же заговорилъ съ Лайономъ, и высказалъ сожалѣніе, что ему еще не приходилось съ нимъ бесѣдовать. Предметомъ разговора естественно послужилъ тотъ поводъ, по которому пріѣхалъ художникъ. Лайонъ замѣтилъ, что для него очень невыгодно, что онъ не познакомился предварительно съ сэромъ Девидомъ… въ большинствѣ случаевъ это для него бываетъ очень важно. Но такъ какъ сэръ Дэвидъ такихъ преклонныхъ лѣтъ, то, разумѣется, нельзя терять времени.

— О! я все вамъ разскажу про него, — отвѣчалъ м-ръ Ашморъ, и въ продолженіе получаса говорилъ объ отцѣ.

Все, что онъ о немъ говорилъ, было очень интересно. Лайонъ видѣлъ, что старикъ, должно быть, славный человѣкъ, если такъ дорогъ сыну, который, очевидно, не изъ сантиментальныхъ.

Наконецъ, онъ всталъ, говоря, что долженъ идти спать, если хочетъ быть завтра утромъ со свѣжей головой, способной къ работѣ.

На это хозяинъ отвѣтилъ ему:

— Если такъ, то возьмите съ собой свѣчу; огни уже погашены; я не велю слугамъ дожидаться, пока всѣ въ домѣ лягутъ спать.

Лайонъ зажегъ восковую спичку и, выходя изъ комнаты, сказалъ Артуру Ашмору:

— Надѣюсь, что я не встрѣчу привидѣній?

— Привидѣній?

— У васъ вѣрно они водятся… по крайней мѣрѣ, въ этой славной старинной части дома.

— Мы бы рады вамъ угодить, mais que voulez-vous? Мнѣ кажется, что привидѣнія не любятъ водопроводовъ съ теплой водой, — отвѣчалъ м-ръ Ашморъ.

— Теплота слишкомъ напоминаетъ имъ о преисподней, гдѣ они обрѣтаются? Но вѣдь у васъ есть комната, гдѣ нечисто, на концѣ корридора?

— О! ходятъ слухи… мы ихъ усердно поддерживаемъ.

— Я бы очень желалъ провести тамъ ночь.

— Мы переведемъ васъ туда завтра же, если желаете.

— Можетъ быть, мнѣ лучше подождать, пока я не окончу портретъ?

— Какъ хотите; но вѣдь вы въ ней не будете работать. Мой отецъ будетъ позировать въ собственныхъ покояхъ.

— О! не потому, а какъ бы мнѣ не сбѣжать со страха, какъ тотъ джентльменъ, который уѣхалъ три дня тому назадъ.

— Три дня тому назадъ? какой джентльменъ?

— Тотъ, который получилъ важныя письма за завтракомъ и уѣхалъ съ десятичасовымъ поѣздомъ. Вѣдь онъ переночевалъ только одну ночь?

— Не понимаю, о комъ вы говорите. Такого джентльмена не было… три дня тому назадъ.

— Ахъ! тѣмъ лучше, — сказалъ Лайонъ, кланяясь и уходя.

Онъ благополучно дошелъ до корридора, куда выходила дверь его комнаты. При потушенныхъ лампахъ корридоръ казался еще длиннѣе, и онъ, изъ любопытства, дошелъ до самаго конца. Онъ прошелъ мимо нѣсколькихъ дверей съ названіемъ комнатъ, но ничего больше не увидѣлъ. Ему хотѣлось отворить послѣднюю дверь и заглянуть въ комнату съ худой славой; но онъ подумалъ, что это будетъ, пожалуй, лишнее, такъ какъ полковникъ Кепедосъ, очевидно, свободно обращался съ истиной въ своихъ разсказахъ. Богъ его знаетъ: есть привидѣніе или нѣтъ, но самъ полковникъ казался ему самой загадочной фигурой въ домѣ.

II.

Лайонъ нашелъ въ сэрѣ Дэвидѣ Ашморѣ капитальную модель и вдобавокъ очень спокойную и покладливую.

Кромѣ того, это былъ очень пріятный старикъ, нимало не выжилъ изъ ума и одѣтъ какъ разъ въ такой мѣховой халатъ, какой Лайонъ выбралъ бы для него. Старикъ гордился своимъ преклоннымъ возрастомъ, но стыдился своихъ недуговъ, которые однако сильно преувеличивалъ, и которые не мѣшали ему сидѣть такъ тихо и покорно, какъ будто бы сеансъ у живописца былъ чѣмъ-то въ родѣ хирургической операціи. Онъ разрушилъ легенду о томъ, что онъ боялся, какъ бы такая операція не оказалась для него роковой, и далъ другое объясненіе, которое гораздо больше понравилось нашему другу.

Онъ утверждалъ, что джентльменъ долженъ всего только одинъ разъ въ жизни снять съ себя портретъ, и что онъ считаетъ фатовствомъ и «мѣщанствомъ», когда человѣкъ всюду и во всѣхъ видахъ виситъ на стѣнахъ. Это хорошо для женщинъ, потому что онѣ могутъ служить украшеніемъ для стѣнъ, но мужская физіономія не идетъ для декораціи.

Настоящимъ временемъ для того, чтобы снять съ себя портретъ должно быть то, когда жизнь уже прожита и весь человѣкъ уже проявилъ себя. Онъ толковалъ о своемъ портретѣ такъ, какъ еслибы тотъ долженствовалъ быть какой-то географической картой, воторую его внуки могли съ пользой изучать. Хорошая географическая карта возможна только когда вся страна изъѣзжена вдоль и поперекъ.

Онъ посвятилъ Лайону все утро до завтрака, и они бесѣдовали о различныхъ вещахъ, не забывая, ради пикантности, сплетничать о посѣтителяхъ дома. Теперь старикъ больше не «выѣзжалъ», какъ онъ выражался, и гораздо рѣже видѣлъ этихъ посѣтителей; они пріѣзжали и уѣзжали безъ него, а потому онъ съ большимъ удовольствіемъ слушалъ описанія и характеристики Лайона. Художникъ очень вѣрно изображалъ ихъ, не впадая въ каррикатуру, и всегда оказывалось, что когда сэръ Дэвидъ не зналъ сыновей и дочерей, то знавалъ отцовъ и матерей. Онъ былъ однимъ изъ тѣхъ бѣдовыхъ стариковъ, которые представляютъ собой цѣлый архивъ фамильныхъ лѣтописей. Но что касается фамиліи Кепедосъ, до которой они естественно дошли, то тутъ его свѣденія распространялись на два или даже на три поколѣнія. Генералъ Кепедосъ былъ старый его пріятель, и онъ помнилъ его отца; генералъ былъ хорошій служака, но въ частной жизни слишкомъ увлекался спекуляціями… вѣчно шнырялъ по Сити, пріискивая какое-нибудь гнилое предпріятіе, въ которое бы ухлопать деньги. Онъ женился на дѣвушкѣ съ приданымъ, и у нихъ было съ полдюжины дѣтей. Онъ не зналъ хорошенько, что сталось со всѣми ними; одинъ изъ сыновей поступилъ въ духовное званіе… онъ теперь, кажется, деканомъ въ Бокингемѣ?

Климентъ, тотъ самый, что гостить теперь у его сына, оказался не безъ способностей, какъ военный; онъ служилъ на востокѣ и женился на хорошенькой дѣвушкѣ. Онъ былъ въ Итонѣ вмѣстѣ съ его сыномъ и обыкновенно проводилъ праздники у нихъ. Позднѣе, вернувшись въ Англію, онъ пріѣхалъ къ нимъ уже съ женой; это было прежде того, какъ сэръ Дэвидъ удалился на подножный кормъ. Кепедосъ — способный малый, но у него чудовищный порокъ.

— Чудовищный порокъ? — переспросилъ Лайонъ.

— Онъ — отчаянный лгунъ.

Лайонъ остался съ поднятой въ воздухѣ кистью и повторилъ, какъ будто эти слова поразили его.

— Онъ отчаянный лгунъ?

— Вы очень счастливы, что до сихъ поръ не открыли это.

— По правдѣ сказать, я замѣтилъ нѣсколько романическій характеръ…

— О! онъ не всегда бываетъ романиченъ. Онъ солжетъ даже тогда, если вы спросите его, который часъ, или у кого онъ покупаетъ свои шляпы. Вѣдь есть же такіе люди!

— Однако такіе люди порядочные негодяи, — объявилъ Лайонъ слегка дрожащимъ голосомъ при мысли о томъ, какую долю выбрала для себя Эвелина Брантъ.

— О, не всегда, — отвѣчалъ старикъ. — Этотъ малый нисколько не негодяй. Онъ не дурной человѣкъ и не питаетъ злыхъ намѣреній; онъ не крадетъ, не обманываетъ, не играетъ и не пьетъ. Онъ очень добръ, любитъ жену, нѣжный отецъ. Онъ просто не можетъ говорить правды.

— Значитъ, все, что онъ мнѣ говорилъ вчера вечеромъ, чистый вздоръ; онъ разсказывалъ самыя невѣроятныя исторіи. Я не зналъ, какъ къ нимъ отнестись, но такого простого объясненія мнѣ и въ голову не приходило.

— Безъ сомнѣнія, онъ былъ въ ударѣ, — продолжалъ сэръ Дэвидъ. — Это врожденное свойство… вотъ все равно какъ есть лѣвши или косые. У него это бываетъ въ родѣ какъ бы припадковъ, — точно пароксизмы перемежающейся лихорадки. Сынъ говоритъ мнѣ, что его пріятели и знакомые понимаютъ это и смотрятъ сквозь пальцы… ради жены.

— О! его бѣдная, бѣдная жена!

— Я думаю, что она привыкла.

— Невозможно, сэръ Дэвидъ! Какъ можно къ этому привыкнуть!

— Эхъ, дорогой сэръ! если женщина влюблена! Да онѣ и сами не очень-то церемонятся съ правдой. Онѣ знатоки во лжи… и могутъ даже симпатизировать своему товарищу-артисту.

Лайонъ помолчалъ съ минуту; онъ не могъ отрицать, что м-съ Кепедосъ влюблена въ своего мужа. Но спустя нѣкоторое время онъ проговорилъ:

— Только не эта женщина! я знавалъ ее нѣсколько лѣтъ тому назадъ… до ея замужества; я былъ коротко знакомъ съ нею и восхищался ею. Она была чиста какъ хрусталь.

— Она мнѣ тоже очень нравится, — сказалъ сэръ Дэвидъ, — но я былъ свидѣтелемъ, какъ она поддакивала мужу.

Лайонъ поглядѣлъ съ минуту на сэра Дэвида, уже не только какъ на модель.

— Увѣрены ли вы въ этомъ?

Старикъ колебался; затѣмъ сказалъ, улыбаясь:

— Вы въ нее влюблены.

— Вѣроятно. Богу извѣстно, что когда-то я былъ по уши въ нее влюбленъ.

— Она должна же выручать мужа! Не можетъ же она его выдать.

— Она могла бы держать языкъ за зубами, — замѣтилъ Лайонъ.

— При васъ она такъ, вѣроятно, и сдѣлаетъ.

— Любопытно мнѣ поглядѣть на это.

И про себя Лайонъ прибавилъ:

— Боже милостивый! какъ онъ ее, значить, замучилъ!

Это размышленіе онъ оставилъ про себя, считая, что достаточно выказалъ, какъ относится къ м-съ Кепедосъ. Тѣмъ не менѣе, его сильно занималъ вопросъ, какъ такая женщина выпутывается изъ такого затруднительнаго положенія.

Онъ наблюдалъ за ней съ удвоеннымъ интересомъ, когда очутился снова въ компаніи; у него у самого бывали непріятности въ жизни, но рѣдко что такъ озабочивало и безпокоило его, какъ мысль: во что превратила преданность жены и зараза примѣра безусловно правдивую душу.

О! онъ считалъ непоколебимо вѣрнымъ, что все, на что другія женщины способны, на то она, Эвелина Брантъ, въ прежнее время была безусловно неспособна. Даже еслибы она не была черезъ-чуръ проста для того, чтобы обманывать, то была слишкомъ для этого горда; а еслибы ей измѣнила совѣсть, то не хватило бы ловкости.

Ложь была какъ разъ тѣмъ, что она всего менѣе выносила или прощала… Она ее въ прежнее время положительно не переваривала. Что же теперь? сидитъ она и терзается въ то время, какъ ея супругъ выкидываетъ свои словесныя salto mortale? или же она сама такъ развратилась, что находитъ прекраснымъ жертвовать для эффекта честью? Какъ же однако она перемѣнилась въ такомъ случаѣ, кромѣ тѣхъ двухъ предположеній (что она молча терпитъ злую пытку, или что она такъ влюблена въ мужа, что его унизительная идіосинкразія кажется ей только лишнимъ въ немъ достоинствомъ… доказательствомъ блеска ума и таланта), могло быть еще третье: что она не понимаетъ его, и первая вѣритъ всему, что онъ разсказываетъ. Но по зрѣломъ размышленіи нельзя было допустить такой гипотезы: слишкомъ очевидно, что его показанія зачастую должны расходиться съ ея собственными объ одномъ и томъ же предметѣ. Какихъ-нибудь часъ или два спустя послѣ ихъ встрѣчи Лайонъ выслушалъ два совсѣмъ разныхъ разсказа о томъ, что сталось съ той картиной, которую онъ ей подарилъ. Даже и тутъ она глазомъ не моргнула… Но пока онъ рѣшительно не въ состояніи былъ вывести никакого заключенія.

Еслибы даже непреодолимая симпатія къ м-съ Кепедосъ не заставляла его медлить съ рѣшеніемъ занимавшаго его вопроса, то и тогда послѣдній представлялся бы ему въ видѣ курьезной проблемы; онъ вѣдь не даромъ писалъ портреты столько лѣтъ сряду: онъ не могъ не сдѣлаться въ нѣкоторомъ родѣ психологомъ.

Въ настоящую минуту ему предстояло ограничить свои наблюденія, такъ какъ дня черезъ три полковникъ съ женой уѣзжалъ въ другой домъ. Наблюденія Лайона распространялись, конечно, и на самого полковника: этотъ джентльменъ представлялъ такую рѣдкую аномалію! При этомъ Лайону приходилось быть осмотрительнымъ въ своей любознательности: онъ былъ слишкомъ деликатенъ, чтобы разспрашивать другихъ людей о томъ, какъ они смотрятъ на это дѣло: онъ слишкомъ боялся скомпрометировать женщину, которую когда-то любилъ.

Но надо было ожидать, что другіе сами, помимо всякихъ разспросовъ съ его стороны, — просвѣтятъ его на этотъ счетъ: несчастная привычка полковника и то, какъ она отзывалась на немъ и на его женѣ, должны служить обычной темой для разговоровъ въ тѣхъ домахъ, въ которыхъ онъ гостилъ. Лайонъ не замѣчалъ, чтобы въ тѣхъ кружкахъ общества, которые онъ посѣщалъ, люди особенно воздерживались отъ комментарій насчетъ другъ друга.

Наблюденія его задерживались еще тѣмъ обстоятельствомъ, что полковникъ охотился весь день, въ то время какъ онъ писалъ портретъ и болталъ съ сэромъ Дэвидомъ. Но наступило воскресенье, а съ нимъ и охота, и живопись, были на время отложены.

М-съ Кепедосъ, къ счастію, не охотилась, и когда Лайонъ кончилъ работу, то могъ проводить время въ ея обществѣ. Онъ ходилъ съ нею на дальнія прогулки (она это любила) и заманивалъ ее пить чай въ укромные уголки въ залѣ. Но сколько онъ ни наблюдалъ за ней, а рѣшительно не видѣлъ, чтобы она терзалась тайнымъ стыдомъ; сознаніе, что она замужемъ за человѣкомъ, слово котораго ровно ничего не стоитъ, очевидно нимало не отравляло ей жизнь. Ея умъ, очевидно, не былъ подавленъ никакимъ скрытымъ бременемъ, и когда онъ глядѣлъ ей въ глаза (онъ себѣ порою позволялъ это), то не видѣлъ въ нихъ никакой молчаливой и тяжелой думы. Онъ говорилъ съ нею о былыхъ дняхъ, напоминалъ ей о вещахъ, которыя, казалось, совсѣмъ было-забылъ и только теперь, при свиданіи съ нею, снова вспомнилъ. Онъ говорилъ съ нею также и объ ея мужѣ, хвалилъ его наружность, его занимательную бесѣду, увѣрялъ, что почувствовалъ къ нему сразу дружеское расположеніе и спросилъ разъ (съ отвагой, отъ которой самъ внутренно содрогнулся), какого рода онъ человѣкъ?

— Какого рода человѣкъ? — повторила м-съ Кепедосъ. — Боже мой! кто же можетъ описывать своего мужа? Я его очень люблю.

— Ахъ! вы это уже мнѣ говорили! — воскликнулъ Лайонъ съ преувеличенной досадой.

— Такъ зачѣмъ же вы меня опять спрашиваете?

И прибавила черезъ секунду, какъ счастливая женщина, которая можетъ позволить себѣ пожалѣть ближняго:

— Онъ — воплощенная доброта и честность. Онъ храбръ… онъ джентльменъ… и душка! У него нѣтъ ни одного недостатка. И онъ очень талантливъ.

— Да; онъ производить впечатлѣніе талантливаго человѣка. Но, конечно, я не могу считать его душкой!

— Мнѣ все равно, чѣмъ вы его считаете! — улыбнулась м-съ Кепедосъ, и показалась ему красивѣе чѣмъ когда-либо.

Или она была глубоко циничная, или же глубоко скрытная женщина, и онъ врядъ ли могъ надѣяться на то, что добьется отъ нея того намека, котораго ему такъ страстно хотѣлось, а именно: что она лучше бы сдѣлала, выйдя замужъ за человѣка, свободнаго отъ самаго презрѣннаго и наименѣе героическаго изъ пороковъ! Неужели же она не видѣла, не чувствовала той особой усмѣшки, какая появлялась на губахъ у всѣхъ присутствующихъ, когда ея супругъ совершалъ какое-нибудь отчаянное словесное salto mortale? Какъ могла такая женщина, какъ она, переносить это день за днемъ, годъ за годомъ, если только сама не развратилась? Но онъ повѣритъ въ ея испорченность только тогда, когда она сама скажетъ при немъ неправду.

Онъ страстно добивался рѣшенія загадки и вмѣстѣ съ тѣмъ бѣсился, задавалъ себѣ кучу всякихъ вопросовъ. Развѣ она не лжетъ, въ сущности говоря, тѣмъ самымъ, что пропускаетъ безъ протеста его лганье? Развѣ ея жизнь не является непрерывнымъ сообщничествомъ и развѣ она не помогаетъ мужу и не поощряетъ его тѣмъ, что не выражаетъ ему своего отвращенія? Но, можетъ быть, она чувствуетъ отвращеніе и только изъ гордости носитъ такую непроницаемую маску? Можетъ быть, съ глазу на глазъ съ нимъ она страстно протестуетъ; можетъ быть, каждую ночь, постѣ дневной отвратительной комедіи, она дѣлаетъ ему страшную сцену въ тиши спальной?

Но если такія сцены дѣйствительно происходили, а онъ не давалъ себѣ никакого труда исправиться, то какъ могла она, послѣ столькихъ лѣтъ супружества, глядѣть на него съ такихъ восхищеніемъ, какъ замѣтилъ Лайонъ — въ первый же день своего пріѣзда — за обѣдомъ?

Еслибы нашъ пріятель не былъ въ нее влюбленъ, онъ могъ бы съ юмористической точки зрѣнія взглянуть на поведеніе полковника; но въ настоящемъ случаѣ оно принимало трагическій характеръ въ его глазахъ, хотя онъ и чувствовалъ, что его заботливость тоже можетъ показаться комичной.

Наблюденія, сдѣланныя имъ въ эти три дня, показали ему, что если Кепедосъ былъ необузданный, то не злостный лгунъ, и что его вранье касалось предметовъ, не имѣвшихъ большого и непосредственнаго значенія.

— Онъ — платоническій лгунъ, — говорилъ Лайонъ самому себѣ: — онъ безкорыстенъ и лжетъ не ради выгоды или желанія причинить вредъ. Это — искусство для искусства, и имъ руководитъ любовь къ красотѣ. У него есть внутреннее представленіе того, что могло бы или должно было быть, и онъ, согласно этому, дополняетъ и украшаетъ событія. Онъ — живописецъ, такъ же, какъ и я!

Измышленія полковника Кепедоса были очень разнообразны, но всѣ отличались одной фамильной чертой, а именно: удивительнымъ ребячествомъ. Это-то и дѣлало ихъ безвредными; они служили только для украшенія дѣйствительности, какъ блестки или золотое шитье на платьѣ.

Одно удивляло сначала Лайона, а именно: какъ могъ такой необузданный враль служить въ военной службѣ и не попасть въ просакъ. Но онъ замѣтилъ, что полковникъ Кепедосъ уважалъ службу; эта священная область была свободна отъ его набѣговъ. Кромѣ того, хотя въ его враньѣ была значительная примѣсь хвастовства, но страннымъ образомъ онъ никогда не хвастался военными подвигами. У него была страсть въ охотѣ, и онъ охотился въ дальнихъ странахъ, и темой для самыхъ рискованныхъ изъ его разсказовъ служили воспоминанія о пережитыхъ опасностяхъ и счастливыхъ избавленіяхъ на охотѣ. Чѣмъ пустыннѣе и отдаленнѣе была арена дѣйствія, тѣмъ роскошнѣе распускались цвѣты краснорѣчія полковника. Самому новому знакомому полковникъ обыкновенно подносилъ цѣлый букетъ: этотъ выводъ Лайонъ скоро сдѣлалъ.

Но при этомъ курьезный человѣкъ этотъ, по какой-то непостижимой непослѣдовательности, бывалъ иногда въ высшей степени правдивъ.

Лайонъ убѣдился въ томъ, что ему говорилъ сэръ Дэвидъ: что полковникъ подверженъ припадкамъ лганья, точно лихорадки… Порою онъ нѣсколько дней сряду говорилъ правду.

Муза посѣщала его, когда ей вздумается; порою она совсѣмъ покидала его. Онъ пропускалъ отличнѣйшія оказіи поврать, и затѣмъ вдругъ пускался на всѣхъ парусахъ. Какъ общее правило, онъ больше вралъ, нежели отрицалъ правду; но бывало иногда и противное. Очень часто онъ раздѣлялъ смѣхъ, который возбуждали его анекдоты, и соглашался, что они имѣютъ экспериментальный характеръ. Но онъ никогда вполнѣ не отказывался отъ того, что сказалъ; онъ изворачивался и искалъ лазейки. Лайонъ угадывалъ, что по временамъ онъ могъ отчаянно защищать свою позицію и какъ разъ тогда, когда она была особенно безнадежна. Въ такихъ случаяхъ онъ легко становился опасенъ: онъ входилъ въ задоръ и могъ клеветать. Такіе случаи должны были служить искусомъ долготерпѣнію его жены: Лайону хотѣлось бы поглядѣть на нее въ такихъ случаяхъ.

Въ курительной комнатѣ и въ другихъ мѣстахъ компанія мужчинъ, если она состояла изъ коротко знакомыхъ полковнику лицъ, всегда готова была со смѣхомъ оспаривать его розсказни; но люди, знавшіе его коротко, такъ привыкли къ его тону, что уже и не злословили о немъ между собой, а Лайонъ, какъ мы уже говорили, не желалъ самъ заводить объ этомъ рѣчи и пытать мнѣнія людей, которые, быть можетъ, раздѣляли его удивленіе.

Но удивительнѣе всего было то, что хотя всѣ знали, что полковникъ лгунъ, однако это не мѣшало ему быть любимымъ; самое вранье его считалось избыткомъ жизни и веселости, чуть ли не аксессуаромъ его красоты. Онъ любилъ описывать свою храбрость и не щадилъ красокъ въ описаніяхъ, и тѣмъ не менѣе былъ безспорно храбръ.

Онъ былъ отличный всадникъ и стрѣлокъ, несмотря на неисчерпаемый кладъ анекдотовъ, иллюстрировавшихъ эти качества; короче сказать, онъ былъ почти такъ уменъ, и его карьера была почти такъ замѣчательна, какъ онъ утверждалъ.

Но лучшимъ изъ его качествъ оставалась, однако, его беззавѣтная общительность и увѣренность въ томъ, что всѣ съ интересомъ его слушаютъ и вѣрятъ ему. Благодаря этому качеству, онъ бывалъ пошлъ и даже вульгаренъ, но это было такъ разсудительно, что слушатель становился болѣе или менѣе на его сторону, вопреки всякому вѣроятію.

Оливеръ Лайонъ вывелъ такое заключеніе: что полковникъ не только самъ лгалъ, но и слушателя дѣлалъ отчасти лгуномъ, даже въ томъ случаѣ, если тотъ ему противорѣчилъ.

По вечерамъ, за обѣдомъ и позднѣе, нашъ пріятель наблюдалъ лицо его жены, чтобы видѣть, не мелькнетъ ли на немъ тѣнь неудовольствія или горечи. Но она ничего не показывала и — что еще удивительнѣе — почти всегда слушала, когда мужъ говорилъ. Въ этомъ была ея гордость: она не желала даже, чтобы ее заподозрѣли въ томъ, что она не наслаждается музыкой его рѣчей.

И все-таки Лайону неотступно мерещилась фигура, являвшаяся подъ болѣе или менѣе таинственнымъ покрываломъ въ сумеркахъ исправлять неистовства полковника, подобно тому, какъ родственники клептомановъ неизмѣнно приходятъ въ лавки, пострадавшія отъ ихъ маніи.

— «Я пришла извиниться… конечно, ничего подобнаго не было… я надѣюсь, что худого ничего не произошло… Что дѣлать: онъ неисправимъ»…

О! что бы далъ Лайонъ, чтобы услышать такое признаніе изъ устъ этой женщины!

У Лайона не было никакого опредѣленнаго плана, не было сознательнаго желанія злоупотребить ея стыдомъ или добросовѣстностью; но онъ говорилъ себѣ, что ему пріятно было бы дать ей понять, что ея чувство собственнаго достоинства было бы спасено, еслибы она вышла замужъ не за полковника Кепедоса, а за кого-нибудь другого. Онъ даже мечталъ о такомъ моментѣ, когда она съ разгорѣвшимся отъ стыда лицомъ скажетъ ему, что она ошиблась. Тогда онъ утѣшится и будетъ великодушенъ.

Лайонъ окончилъ портретъ старика и уѣхалъ изъ замка, гдѣ работалъ съ такимъ пылкимъ интересомъ, что даже повѣрилъ въ свой собственный успѣхъ; и такъ это было до тѣхъ поръ, пока онъ не открылъ, что всѣмъ понравился, въ особенности м-ру и м-съ Ашморъ, послѣ чего онъ сталъ въ себѣ сомнѣваться. Компанія сраэу измѣнилась: полковникъ и м-съ Кепедосъ уѣхали. Лайонъ говорилъ себѣ, что разлука съ дамой его сердца влечетъ не столько конецъ, сколько начало ихъ дальнѣйшаго знакомства, и вскорѣ по возвращеніи въ городъ отправился въ ней съ визитомъ. Она сказала ему, когда ее можно застать дома; она, повидимому, благоволила къ нему.

Но если она благоволила къ нему, то почему не вышла за него замужъ? или, по крайней мѣрѣ, почему не жалѣетъ о томъ, что не вышла? Если она жалѣетъ, то отлично это скрываетъ. Любопытство Лайона насчетъ этого пункта можетъ показаться празднымъ, по такое любопытство можно извинить разочарованному человѣку.

Онъ вѣдь въ сущности такъ малаго желалъ: не того, чтобы она полюбила его теперь или позволила бы ему любить себя, но только чтобы она показала ему, что жалѣетъ о прошломъ. Вмѣсто того она хвасталась передъ нимъ своей маленькой дочкой. Дитя было необыкновенно красиво и съ прекрасными, невинными глазками; но это не помѣшало Лайону задать себѣ вопросъ: неужели и она лгунья?

Эта мысль очень сильно заняла его. Онъ представлялъ себѣ, съ какой тревогой должна слѣдить мать, по мѣрѣ того какъ дочь выростала, за симптомами наслѣдственнаго порока. Какое отрадное занятіе для Эвелины Брантъ!

А сама она лгала ребенку, покрывая отца?.. Вѣдь надо же было охранять его авторитетъ въ глазахъ дочери!

Или онъ сдерживался при маленькой дѣвочкѣ, такъ что она не слышала отъ него тѣхъ разсказовъ, которыми онъ угощалъ другихъ?

Лайонъ сомнѣвался въ этомъ: талантъ долженъ былъ брать верхъ, и единственное спасеніе для ребенка было въ его наивности. Она не могла еще судить о людяхъ; она была слишкомъ мала. Если она выростетъ умной дѣвушкой, то навѣрное пойдетъ по слѣдамъ отца. Очаровательное утѣшеніе для матери! Ея личико не было нахально; но вѣдь и у отца нахальство совсѣмъ не бросалось въ глаза, такъ что это ничего ровно не доказываетъ.

Лайонъ не разъ напоминалъ своимъ друзьямъ про ихъ обѣщаніе дать ему снять съ Эми портретъ, и теперь ждалъ только, когда онъ будетъ свободенъ.

Ему очень хотѣлось также написать полковника, и онъ обѣщалъ себѣ отъ этого большое удовольствіе. Онъ разоблачитъ его; онъ обнаружитъ его тайную сущность, о которой онъ говорилъ съ сэромъ Дэвидомъ, и никто, кромѣ посвященныхъ, этого не узнаетъ.

Портретъ будетъ совершенствомъ въ своемъ родѣ: мастерскимъ произведеніемъ тонкой психологіи и легальнаго предательства.

Онъ долгіе годы мечталъ о томъ, чтобы написать нѣчто такое, что бы было произведеніемъ не только живописца, но и психолога. И вотъ, наконецъ, онъ нашелъ достойный сюжетъ. Очень жаль, что характеристическая черта его непохвальная, но это не его вина.

Ему казалось, что никто еще такъ не выворачивалъ наизнанку полковника, какъ онъ; и онъ дѣлалъ это не только по инстинкту, но и по плану. Бывали моменты, когда онъ почти пугался успѣшности своего плана: бѣдный джентльменъ заходилъ такъ далеко. Онъ какъ-нибудь опомнится, поглядитъ Лайону въ глаза, догадается, что тотъ его дурачитъ, и скажетъ объ этомъ женѣ. Не то, чтобы Лайонъ очень боялся этого, — лишь бы она не подумала (а это непремѣнно такъ будетъ), что и она также имъ одурачена.

Онъ теперь до того привыкъ навѣщать ее по воскресеньямъ днемъ, что сердился, когда ея не было въ Лондонѣ. Это случалось часто, такъ какъ супруги Кепедосъ вѣчно разъѣзжали по гостямъ, и полковникъ вѣчно стремился куда-нибудь на охоту, которую онъ особенно любилъ на чужой счетъ.

Лайону казалось, что такой образъ жизни долженъ быть особенно непріятенъ его женѣ, такъ какъ онъ находилъ, что полковникъ особенно завирается, когда гоститъ гдѣ-нибудь въ замкѣ. Казалось бы, что для нея должно быть отдохновеніемъ и удовольствіемъ отпускать его одного, и не быть свидѣтельницей его подвиговъ! Она дѣйствительно говорила Лайону, что лучше любитъ сидѣть дома, но забыла прибавить, что это происходитъ отъ того, что въ чужомъ домѣ она чувствуетъ себя на иголкахъ; нѣтъ, она объяснила любовь къ домосѣдству желаніемъ поменьше разставаться съ ребенкомъ.

Можетъ быть и не преступно вести себя такъ, какъ ея мужъ, по вульгарно несомнѣнно: бѣдный Лайонъ былъ въ восторгѣ, когда вывелъ эту формулу. Безъ сомнѣнія, онъ когда-нибудь зарвется… и тогда станетъ прямо опаснымъ животнымъ. А какъ онъ былъ вульгаренъ, несмотря на свою талантливость, красоту и безнаказанность!

Два раза, въ видѣ исключенія, полковникъ уѣзжалъ въ концѣ зимы на охоту одинъ, а жена оставалась дома. Лайонъ еще не дошелъ до того состоянія, чтобы спрашивать самого себя: не играетъ ли роль въ ея неподвижности нежеланіе лишиться его визитовъ.

Такой вопросъ можетъ быть былъ бы кстати позднѣе, когда онъ началъ писать портретъ ребенка и она всегда пріѣзжала съ нимъ. Но не въ ея характерѣ было притворяться, прикрывать одно чувство другимъ, и онъ ясно видѣлъ, что она страстно любить свою дочь, несмотря на порочную кровь, которая текла въ жилахъ маленькой дѣвочки.

Она пріѣзжала неукоснительно, хотя Лайонъ умножалъ сеансы: никогда Эми не довѣряли гувернанткѣ или горничной. Портретъ бѣднаго стараго сэра Дэвида былъ оконченъ въ десять дней, но потребовалось нѣсколько мѣсяцевъ для того, чтобы написать кругленькое, красивое личико ребенка. Сеансъ слѣдовалъ за сеансомъ, и посторонній наблюдатель могъ бы подумать, что онъ до смерти утомляетъ ребенка. Но Лайонъ зналъ, что это не такъ, и м-съ Кепедосъ знала это: они бесѣдовали вдвоемъ въ тѣ длинные промежутки отдыха, который онъ давалъ дѣвочкѣ, и она, разставшись съ позой, бѣгала по большой мастерской, забавлялась собранными въ ней рѣдкостями, играла старыми драпировками и костюмами, пользуясь предоставленной ей полной свободой трогать все, что ей угодно. Мать ея и м-ръ Лайонъ сидѣли и разговаривали; онъ откладывалъ въ сторону кисти и откидывался на спинку стула. И всегда при этомъ поилъ ихъ чаемъ.

Чего м-съ Кепедосъ не знала — это того, какъ онъ неглижировалъ другими заказами въ эти долгія недѣли: у женщинъ плохо развито воображеніе въ томъ, что касается мужской работы, и въ этомъ отношеніи онѣ обыкновенно ограничиваются смутною мыслью, что все это, слава Богу, пустяки.

На дѣлѣ же Лайонъ отложилъ въ сторону всѣ остальныя работы и заставлялъ ждать не одну знаменитость. Имъ случалось и молчать по получасу, когда онъ укладывалъ кисти, наслаждаясь про себя присутствіемъ Эвелины. Она охотно молчала, если онъ не выводилъ ее насильно изъ молчанія своими разспросами. Молчаніе было ей по сердцу, а не наскучило. Иногда она брала книгу… ихъ было много кругомъ; иногда же сидѣла въ креслахъ, молча слѣдя за его работой (но никогда не высказывала своего мнѣнія и не давала никакихъ совѣтовъ), какъ будто ее интересовала всякая черточка въ портретѣ дочери. Эти черточки бывали очень часто немного безтолковы: онъ больше былъ занятъ своими чувствами, чѣмъ своею кистью. Онъ былъ такъ же мало смущенъ, какъ и она, но гораздо сильнѣе волновался: казалось, что во время этихъ сеансовъ (дитя было тоже удивительно покойно) нѣчто выростало между ними… какое-то молчаливое соглашеніе, какая-то невыговоренная тайна!

По крайней мѣрѣ ему такъ казалось; но въ сущности онъ не могъ быть увѣренъ въ томъ, что и она раздѣляетъ это ощущеніе.

То, чего онъ ждалъ отъ нея, было въ сущности весьма незначительно; онъ не ждалъ, чтобы она созналась ему, что несчастлива. Онъ былъ бы вполнѣ доволенъ, еслибы она молча дала ему почувствовать, что соглашается съ тѣмъ, что съ нимъ ея жизнь была бы счастливѣе. Иногда ему казалось — онъ былъ настолько заносчивъ, — что признакомъ этого служитъ то, что она съ такимъ удовольствіемъ сидитъ у него въ мастерской.

III.

Наконецъ онъ завелъ рѣчь о портретѣ полковника: дѣло было уже въ концѣ сезона, когда скоро всѣ должны были разъѣхаться изъ Лондона. Онъ говорилъ, что приступъ — великое дѣло; онъ начнетъ портретъ теперь же, а затѣмъ осенью, когда они вернутся въ Лондонъ, докончитъ его.

М-съ Кепедосъ возражала на это, что не можетъ рѣшительно принять отъ него другого такого цѣннаго подарка. Лайонъ уже разъ подарилъ ей ея собственный портретъ и видѣлъ, какъ они неделикатно съ нимъ поступили. Теперь онъ готовитъ ей новый чудный подарокъ: портретъ дочери; портретъ, очевидно, будетъ обыкновенно хорошъ, когда онъ только рѣшитъ, что доволенъ имъ и признаетъ его оконченнымъ. И съ этимъ подаркомъ она не разстанется во вѣки.

Но на этомъ его великодушію долженъ быть конецъ; не могутъ же они такъ злоупотреблять имъ. Они не могутъ заказать ему портретъ — это онъ, конечно, понимаетъ безъ объясненій: такая роскошь имъ не по средствамъ, потому что они знаютъ, какія цѣны ему платятъ за портреты.

Кромѣ того, чѣмъ они заслужили, и главное — чѣмъ заслужила, чтобы онъ осыпалъ ихъ такими подарками? Нѣтъ! это рѣшительно былъ бы слишкомъ крупный подарокъ; Климентъ не можетъ принять его.

Лайонъ выслушалъ ее молча, не возражая, не протестуя и не переставая работать, и, наконецъ, сказалъ:

— Хорошо, если вы не хотите взять портретъ себѣ, то почему бы вашему мужу не посидѣть для моего собственнаго удовольствія и выгоды? Пусть это будетъ одолженіемъ, милостью, которой я у него прошу. Мнѣ будетъ очень выгодно написать его портретъ, и онъ останется у меня.

— Какимъ образомъ это можетъ быть вамъ выгоднымъ? — спросила м-съ Кепедосъ.

— Помилуйте, онъ — такая рѣдкая модель… такой интересный сюжетъ. У него такое выразительное лицо. Я почерпну въ этомъ портретѣ очень многое для себя.

— Чѣмъ у него такое выразительное лицо? — спросила м-съ Кепедосъ,

— Оно выражаетъ его характеръ.

— А вы развѣ хотите написать его характеръ?

— Непремѣнно. Это именно и даетъ всякій великій портретъ, а я сдѣлаю портретъ полковника великимъ; онъ прославитъ меня. Вы видите, что моя цѣль вполнѣ эгоистическая.

— Зачѣмъ вамъ слава, когда вы и безъ того знамениты?

— О! я ненасытенъ! Исполните мою просьбу.

— Его характеръ благородный, — замѣтила м-съ Кепедосъ.

— Повѣрьте, что я его напишу такимъ, каковъ онъ есть! — вскричалъ Лайонъ, слегка стыдясь самого себя.

М-съ Кепедосъ сказала, уходя, что ея мужъ по всей вѣроятности приметъ его предложеніе, но прибавила:

— Я бы ни за что на свѣтѣ не позволила вамъ вывернуть себя наизнанку!

— О! васъ я бы могъ написать въ потемкахъ! — засмѣялся Лайонъ.

Полковникъ вскорѣ послѣ того объявилъ, что онъ въ распоряженіи художника, и къ концу іюля далъ ему уже нѣсколько сеансовъ. Лайонъ не разочаровался ни въ доброкачественности модели, ни въ успѣшности собственныхъ усилій; на этотъ разъ онъ былъ увѣренъ въ себѣ и въ томъ, что напишетъ замѣчательное произведеніе.

Онъ былъ въ отличномъ настроеніи: въ восторгѣ отъ своего сюжета и глубоко заинтересованъ своей задачей. Единственнымъ пунктомъ, смущавшимъ его, было то, что когда онъ пошлетъ свое произведеніе на выставку въ академію, ему нельзя будетъ обозначить его въ каталогѣ подъ названіемъ: «Лгунъ».

Какъ бы то ни было, это бѣда поправимая, потому что онъ рѣшилъ, что сдѣлаетъ характеръ портрета понятнымъ даже для тупицъ, такимъ же яркимъ и бьющимъ въ носъ, какъ былъ онъ ярокъ и билъ въ носъ въ оригиналѣ.

Такъ какъ онъ ничего другого въ полковникѣ не видѣлъ, то поставилъ себѣ за удовольствіе ничего другого и не изображать. Какъ онъ этого достигнетъ, онъ и самъ бы не могъ сказать, но повидимому тайна творчества была ему открыта, и каждый разъ, какъ онъ сидѣлъ за работой, онъ сильнѣе въ томъ убѣждался.

То, что онъ хотѣлъ выразить, сказывалось и въ глазахъ, и во рту, и въ каждой чертѣ лица, и въ каждой подробности всей позы, въ контурахъ подбородка, въ томъ, какъ волосы росли на головѣ, какъ были закручены усы, и въ бѣглой улыбкѣ, и даже въ томъ, какъ дышала грудь.

Короче сказать, на полотнѣ былъ пригвожденъ лгунъ, и такъ онъ долженъ былъ остаться до скончанія вѣка.

Въ Европѣ существовало съ дюжину портретовъ, которые Лайонъ считалъ безсмертными; они были безсмертны потому, что такъ же совершенно сохранились, какъ были совершенно написаны. Въ эту маленькую, безподобную группу замыслилъ онъ занести и тотъ портретъ, надъ которымъ теперь работалъ.

Однимъ изъ произведеній, входившихъ въ эту группу, была, великолѣпная картина Морони въ Національной Галереѣ: — молодой портной въ бѣлой курткѣ за столомъ и съ большими ножницами въ рукахъ. Полковникъ былъ не портной, а модель Moрони — хотя и портной, но не лгунъ. Но что касается мастерской ясности, съ какой переданъ сюжетъ, то его произведеніе будетъ одного съ тѣмъ рода. Онъ въ большей степени, чѣмъ когда-либо, чувствовалъ, къ своему величайшему удовольствію, какъ сама жизнь била у него изъ-подх кисти.

Полковникъ, какъ оказалось, любилъ болтать на сеансахъ, что было великимъ благополучіемъ, такъ какъ его болтовня вдохновляла Лайона. Лайонъ приводилъ въ исполненіе мысль вывернуть его наизнанку, которую лелѣялъ столько мѣсяцевъ сряду: лучшаго случая для этого не могло быть. Онъ поощрялъ, возбуждая его къ вранью, высказывалъ неограниченную вѣру въ то, что тотъ говорилъ, а самъ вставлялъ слово только тогда, когда умолкалъ полковникъ, и съ тѣмъ, чтобы расшевелить его.

У полковника были моменты усталости, когда его воображеніе истощалось, и тогда Лайонъ чувствовалъ, что и портретъ также застывалъ. Чѣмъ выше забирался его собесѣдникъ, чѣмъ дальше уносился на крыльяхъ фантазіи, тѣмъ успѣшнѣе художникъ писалъ; ему хотѣлось бы, чтобы онъ никогда не умолкалъ. Онъ подбивалъ его къ дальнѣйшимъ подвигамъ, когда тотъ остывалъ, и боялся одного только: какъ бы полковникъ не сообразилъ, въ чемъ дѣло. Но тому, очевидно, это и въ голову не приходило; онъ распускался какъ маковъ цвѣтъ на солнцѣ художническаго вниманія.

Такимъ образомъ портретъ быстро подвигался впередъ; удивительно какъ много было сдѣлано въ такое краткое время, сравнительно съ тѣмъ, какъ медленно двигался портретъ дѣвочки.

Къ пятому августа портретъ былъ уже почти оконченъ: только этотъ день могъ еще полковникъ подарить Лайону, такъ какъ на слѣдующее утро уѣзжалъ съ женой изъ Лондона. Лайонъ былъ, чрезвычайно какъ доволенъ: онъ занесъ уже на полотно все, что ему нужно; остальное легко докончить и безъ оригинала. Во всякомъ случаѣ торопиться не къ чему: онъ дастъ портрету выстояться вплоть до своего собственнаго возвращенія въ Лондонъ, въ ноябрѣ мѣсяцѣ, и тогда на свѣжій взглядъ ему легче будетъ судить о немъ.

На вопросъ полковника: можетъ ли жена пріѣхать взглянуть на портретъ завтра, если выберется у нея свободная минутка, — ей такъ этого хотѣлось, — Лайонъ попросилъ, какъ особеннаго одолженія, чтобы она немного погодила: онъ самъ еще недоволенъ своей работой. Это было повтореніе того, что онъ говорилъ м-съ Кепедосъ, когда, во время его послѣдняго визита, она выразила желаніе пріѣхать взглянуть на портретъ: онъ попросилъ отсрочки, говоря, что еще недоволенъ самъ тѣмъ, что сдѣлано. Въ сущности онъ былъ въ восторгѣ, но немного стыдился самого себя.

Пятаго августа погода была очень жаркая, и въ этотъ день, въ то время, какъ полковникъ сидѣлъ и вралъ, Лайонъ отворилъ для прохлады маленькую боковую дверь, которая вела прямо изъ его студіи въ садъ и черезъ которую приходили и уходили модели и посѣтители болѣе скромнаго рода, приносили полотно, натянутое на рамку, укупоренные ящики и другіе профессіональные матеріалы. Главный входъ велъ черезъ домъ и его собственные аппартаменты, и, проходя черезъ него, вы прежде всего попадали въ верхнюю галерею, откуда по старинной живописной лѣстницѣ спускались въ большую, расписанную, заставленную разными диковинками, мастерскую. Видъ этой мастерской сверху со всѣми рѣдкостями, какія въ ней собралъ Лайонъ, всегда вызывалъ крики восторга у лицъ, приходившихъ въ студію черезъ галерею.

Входъ черезъ садъ былъ проще и вмѣстѣ съ тѣмъ удобнѣе и интимнѣе. Владѣнія Лайона въ Сенъ-Джонсъ-Вудѣ были необширны; но когда дверь была раскрыта въ лѣтній день, то въ нее виднѣлись цвѣты и деревья и слышалось пѣніе птичекъ.

Въ то утро черезъ эту дверь въ мастерскую явилась безъ доклада одна посѣтительница, не старая еще женщина, которую полковникъ замѣтилъ еще тогда, когда она дошла до средины комнаты. Она подкралась неслышно и, поглядывая то на одного, то на другого пріятеля, проговорила:

— О, Боже, да тутъ уже кто-то есть!

Лайонъ только теперь замѣтилъ ея присутствіе и вскрикнулъ съ неудовольствіемъ. Посѣтительница принадлежала къ довольно несносному классу людей: модели въ поискахъ за нанимателемъ, и объяснила, что осмѣлилась такъ прямо войти потому, что часто, когда она приходила предлагать свои услуги живописцамъ, прислуга подшучивала надъ нею и прогоняла даже безъ доклада.

— Но какъ вы прошли въ садъ? — спросилъ Лайонъ.

— Калитка была отперта, сэръ, — та, черезъ которую ходятъ слуги, — мясникъ только-что въѣхалъ съ своей телѣжкой.

— Мяснику слѣдовало запереть калитку, — замѣтилъ Лайонъ.

— Я вамъ, значитъ, не нужна, сэръ? — продолжала особа.

Лайонъ, занятый портретомъ, не обращалъ больше на нее вниманія. Но полковникъ разглядывалъ ее съ интересомъ. Она принадлежала къ тому сорту людей, про которыхъ нельзя сказать: молоды ли они и только старообразны, или же, наоборотъ: стары, да моложавы; во всякомъ случаѣ она-таки пожила на своемъ вѣку, и хотя лицо ея было румяно, но его никакимъ образомъ нельзя было назвать свѣжимъ.

Тѣмъ не менѣе она была недурна собой, и можно было думать, что когда-то у нея былъ прекрасный цвѣтъ лица.

На ней была надѣта шляпа съ перьями; платье, отдѣланное стеклярусомъ; длинныя черныя перчатки, заканчивавшіяся серебряными браслетами, и стоптанные башмаки.

По общему виду ее можно было принять не то за гувернантку безъ мѣста, не то за актрису, ищущую ангажемента, то-есть вообще за особу безъ опредѣленныхъ занятій.

Она была грязна и истаскана, и послѣ того, какъ пробыла нѣкоторое время въ комнатѣ, воздухъ или, вѣрнѣе сказать, обоняніе было поражено запахомъ алкоголя. Она проглатывала букву h тамъ, гдѣ ее слѣдовало произносить, и вставляла ее туда, гдѣ ея вовсе не требовалось, какъ это дѣлаютъ необразованные люди въ Англіи. Когда Лайонъ поблагодарилъ ее, говоря, что ея услуги ему не требуются, она отвѣтила:

— Однако, я вамъ прежде служила.

— Я васъ не помню, — сказалъ Лайонъ.

— Ну, такъ надѣюсь, что публика, которая смотрѣла ваши картины, меня помнитъ! Я очень занята, но подумала, отчего бы не заглянуть къ вамъ мимоходомъ.

— Очень вамъ обязанъ.

— Если я вамъ когда-нибудь понадоблюсь, то пришлите открытое письмо.

— Я никогда не посылаю открытыхъ писемъ, — сказалъ Лайонъ.

— О! прекрасно! закрытое еще лучше! адресуйте: миссъ Джеральдинѣ: Мортимеръ-Терресъ-Мьюсъ, Нотгингъ-(Х)илль…

— Очень хорошо; буду помнить.

Миссъ Джеральдина не уходила.

— Я думала: зайду на всякій случай.

— На меня вы напрасно разсчитываете; я вѣдь портретистъ.

— Да; вижу, что вы портретистъ. Я бы желала быть на мѣстѣ этого джентльмена.

— Боюсь, что въ такомъ случаѣ портретъ не былъ бы на меня похожъ, — засмѣялся полковникъ.

— О! конечно! вы безъ всякаго сравненія красивѣе меня! Но я ненавижу портреты! — объявила миссъ Джеральдина. — Они отбиваютъ у насъ хлѣбъ.

— Ну, чтожъ, такъ много живописцевъ не умѣютъ ихъ писать, — утѣшилъ Лайонъ.

— О! я служила моделью для многихъ… и только для самыхъ первыхъ. Многіе совсѣмъ не могутъ обойтись безъ меня.

— Я радъ, что вы въ такомъ ходу.

Лайону она надоѣла, и онъ объявилъ, что больше ее не задерживаетъ, а если она ему понадобится, то онъ дастъ ей знать.

— Очень хорошо; не забудьте прибавить: Мьюсъ… Очень жаль! Вы не умѣете такъ позировать какъ мы, — обратилась она въ полковнику. — Если я вамъ понадоблюсь, сэръ, то…

— Вы ему мѣшаете; вы его смущаете, — проговорилъ Лайонъ.

— Смущаю его! о, Господи! — закричала посѣтительница со смѣхомъ, отъ котораго въ воздухѣ сильнѣе запахло алкоголемъ.

— Можетъ быть, вы посылаете открытыя письма? — продолжала она обращаться въ полковнику.

И затѣмъ, шатаясь, направилась къ дверямъ. Она вышла въ садъ, черезъ который и пришла.

— Какъ ужасно, она пьяна! — сказалъ Лайонъ.

Онъ усердно писалъ, но тутъ невольно поднялъ голову, и на его лицѣ выразилось отвращеніе.

Миссъ Джеральдина стояла въ открытыхъ дверяхъ и заглядывала въ комнату.

— Я ненавижу эти штуки! — прокричала она съ хохотомъ, подтвердившимъ замѣчаніе Лайона.

— Какія штуки! что она хотѣла сказать? — спросилъ полковникъ.

— О! то, что я пишу вашъ портретъ, вмѣсто того, чтобы писать съ нея.

— А вы прежде писали съ нея?

— Никогда въ жизни; я ее и не видывалъ; она ошибается.

Полковникъ молчалъ съ минуту; наконецъ, замѣтилъ:

— Она была очень хорошенькая лѣтъ десять тому назадъ.

— Вѣроятно; но теперь совсѣмъ отцвѣла. Я ихъ вообще не переношу; мнѣ модели совсѣмъ не нужны.

— Другъ мой, она вовсе не модель, — сказалъ полковникъ, смѣясь.

— Въ настоящее время, конечно, нѣтъ; она не стоитъ этого названія; но когда-то была моделью.

— Jamais de la vie! Все это одинъ предлогъ.

— Предлогъ?

Лайонъ насторожилъ уши, ожидая, что за тѣмъ воспослѣдуетъ.

— Она пришла не къ вамъ, а во мнѣ.

— Я замѣтилъ, что она поглядывала на васъ. Что же ей отъ васъ нужно?

— О! какъ-нибудь повредить мнѣ. Она меня ненавидитъ… пропасть женщинъ меня ненавидятъ. Она подстерегаетъ меня, слѣдитъ за мной.

Лайонъ откинулся на спинку стула. Онъ не вѣрилъ ни одному слову, но тѣмъ не менѣе былъ въ восторгѣ, и всего болѣе — отъ яснаго, открытаго взгляда полковника. Исторія сочинена тутъ же на мѣстѣ.

— Бѣдный полковникъ! — пробормоталъ онъ съ дружескимъ участіемъ и состраданіемъ.

— Мнѣ досадно стало, когда она вошла, но я не удивился, — продолжалъ полковникъ.

— Вы очень хорошо скрыли свою досаду.

— Ахъ! когда человѣкъ пройдетъ черезъ то, что я прошелъ! Но сегодня, по правдѣ сказать, я былъ къ этому отчасти приготовленъ. Я видѣлъ, какъ она вертѣлась тутъ неподалеку: она вѣдь слѣдитъ за мной по пятамъ. Сегодня утромъ я видѣлъ ее около своего дома; она должно быть проводила меня сюда.

— Но кто же она? и откуда въ ней такая наглость?

— Да; она — наглая женщина, но вы видѣли, что я ее укротилъ. Но, конечно, съ ея стороны большая дерзость, что она сюда пожаловала. О! она дурная женщина! Она вовсе не модель и никогда ею не была. По всей вѣроятности она знавала такихъ, которыя были моделями, и переняла отъ нихъ манеру. Она подцѣпила-было одного моего пріятеля десять лѣтъ тому назадъ… глупаго мальчишку, котораго бы и выручать не стоило, да только я долженъ былъ, по фамильнымъ обстоятельствамъ, принять въ немъ участіе. Это давняя исторія… я, по правдѣ сказать, и забылъ о ней. Ей теперь ни мало, ни много тридцать-восемь лѣтъ. Я выручилъ пріятеля изъ ея лапъ, а ее отправилъ къ чорту. Она знала, что мнѣ этимъ обязана. И никогда не могла мнѣ этого простить… Мнѣ кажется, что она не въ своемъ умѣ. Ее зовутъ совсѣмъ не Джеральдиной, и я сильно сомнѣваюсь, чтобы она сообщила настоящій свой адресъ.

— Ахъ! а какъ же ее зовутъ? — спросилъ Лайонъ съ большемъ вниманіемъ.

Подробности всегда умножалась, когда полковника хорошенько пришпорить, и исторія лилась рѣкой.

— Ее зовутъ Пирсонъ, Гарріэта Пирсонъ; но она привыкла величать себя Гренадиной, въ честь рома, кажется. Гренадина — Джеральдина: переходъ отъ одного къ другому не труденъ.

Лайонъ былъ въ восторгѣ отъ быстрой сообразительности своего собесѣдника, и тотъ продолжалъ:

— Я цѣлые годы забылъ о ней и думать, я совсѣмъ потерялъ ее изъ виду. Не знаю, что именно она забрала себѣ въ голову, но въ сущности она безвредна. Когда я пріѣхалъ, мнѣ показалось, что я видѣлъ ее на улицѣ. Должно быть, она выслѣдила, что я здѣсь бываю, и пришла сюда раньше меня. Мнѣ кажется, или вѣрнѣе сказать, я увѣренъ, она меня дожидается за угломъ.

— Не лучше ли вамъ обратиться въ полиціи? — спросилъ Лайонъ, смѣясь.

— Лучшая полиція — это пять шиллинговъ… я готовъ ими пожертвовать. Только бы она не припасла пузырька съ сѣрной кислотой. Но вѣдь онѣ обливаютъ сѣрной кислотой только тѣхъ мужчинъ, которые ихъ обманули, а я ее не обманывалъ; я съ перваго раза, какъ увидѣлъ ее, сказалъ, что этому не бывать. О! если она поджидаетъ меня, то мы вмѣстѣ пройдемся нѣсколько шаговъ и объяснимся, а я, какъ уже сказалъ, пожертвую пятью шиллингами.

— Хорошо, — отвѣчалъ Лайонъ: — я готовъ съ своей стороны еще прибавить пять.

Онъ чувствовалъ, что это недорогая плата за такую забаву.

Забавѣ, однако, наступилъ конецъ съ отъѣздомъ полковника. Лайонъ надѣялся на письмо съ продолженіемъ фиктивнаго романа; но должно быть блестящій разсказчикъ не владѣлъ такъ мастерски перомъ.

Какъ бы то ни было, онъ уѣхалъ изъ города, не написавъ ни строчки. Они условились, что увидятся черезъ три мѣсяца.

Оливеръ Лайонъ всегда проводилъ каникулы одинаково; первую недѣлю онъ гостилъ у старшаго брата, счастливаго обладателя на югѣ Англіи просторнаго стариннаго дома съ стариннымъ садомъ, который приводилъ его въ восторгъ, а затѣмъ уѣзжалъ за границу, обыкновенно въ Италію или въ Испанію. Этотъ годъ онъ выполнилъ программу, простившись съ своей недоконченной картиной; какъ это всегда бывало съ идеей, которую онъ силился перенести на полотно, онъ былъ лишь на половину доволенъ.

Однажды утромъ, въ деревнѣ, куря трубку на старинной террасѣ, онъ вдругъ почувствовалъ непреодолимое желаніе снова поглядѣть на свою картину и сдѣлать кое-какія ретуши. Желаніе было слишкомъ сильно, чтобъ не подчиниться ему, и хотя онъ долженъ былъ вернуться въ городъ только черезъ недѣлю, но онъ не въ силахъ былъ выжидать этого срока. Только взглянуть на картину! только какихъ-нибудь пять минутъ заняться ею, и нѣкоторыя сомнѣнія, возникшія у него въ умѣ, будутъ рѣшены!

И вотъ, чтобы доставить себѣ это удовольствіе, онъ на слѣдующее утро сѣлъ на поѣздъ и поѣхалъ въ Лондонъ. Онъ не предупреждалъ заранѣе о своемъ пріѣздѣ, собираясь позавтракать въ клубѣ и вернуться въ Суссексъ съ пятичасовыхъ поѣздомъ.

Въ Сенъ-Джонсъ Вудѣ жизнь никогда не кипитъ ключомъ, а въ первыхъ числахъ сентября Лайонъ нашелъ совершенную пустыню въ прямыхъ, залитыхъ солнцемъ улицахъ, которымъ небольшія, оштукатуренныя садовыя стѣны съ наглухо-запертыми дверями сообщали немного восточный характеръ.

Въ его собственномъ домѣ, — куда онъ проникъ, самъ отворивъ ключомъ дверь, такъ какъ придерживался теоріи, что иногда полезно заставать слугъ врасплохъ, — царила тишина. Добрая женщина, которой предоставлено было охранять домъ и которая соединяла должности кухарки и экономки, скоро однако прибѣжала, заслышавъ его шаги, встрѣтила его безъ конфуза и удивленія. Онъ сказалъ ей, что пріѣхалъ всего на нѣсколько часовъ… и будетъ заниматься въ студіи.

На это она отвѣтила ему, что онъ пріѣхалъ какъ разъ впору, чтобы увидѣть лэди и джентльмена, которые тамъ теперь находятся… Они пріѣхали всего лишь пять минутъ тому назадъ. Она имъ говорила, что барина нѣтъ дома, но они отвѣчали, что это ничего не значитъ; что они хотятъ только взглянуть на портретъ и ничего не тронуть.

— Я надѣюсь, что я не худо сдѣлала, что пустила ихъ, сэръ? — заключила экономка. — Джентльменъ сказалъ, что баринъ пишетъ съ него портретъ, и сообщилъ свою фамилію… странная такая; онъ, кажется, военный. Лэди — такая красавица, сэръ; да впрочемъ вы ихъ увидите.

— Хорошо, — отвѣтилъ Лайонъ, отлично догадываясь, кто были посѣтители.

Добрая женщина не могла этого знать, потому что это ея не касалось; обыкновенно посѣтителей впускалъ и выпускалъ лакей, который сопровождалъ барина въ деревню.

Лайонъ очень удивился, что м-съ Кепедосъ пріѣхала посмотрѣть на портретъ мужа, когда знала, что художникъ не желалъ этого: онъ такъ былъ увѣренъ въ возвышенномъ характерѣ этой женщины. Но можетъ быть это не м-съ Кепедосъ; можетъ быть, полковникъ привезъ какую-нибудь назойливую знакомую, которой тоже хотѣлось, чтобы съ ея мужа снятъ былъ портретъ.

Во всякомъ случаѣ почему они находятся въ городѣ въ такое время?

Лайонъ съ любопытствомъ направился въ студію; онъ смутно сомнѣвался въ «порядочности» образа дѣйствій своихъ друзей. Онъ раздвинулъ драпировку, висѣвшую на двери, которая вела изъ галереи въ студію, то-есть, вѣрнѣе сказать, онъ собирался ее раздвинуть, какъ вдругъ его остановилъ странный звукъ. Онъ долеталъ снизу изъ студіи и чрезвычайно поразилъ его, потому что походилъ на какой-то плачъ. Да! кто-то плакалъ съ криками и визгомъ! Оливеръ Лайонъ прислушивался съ минуту, затѣмъ прошелъ на балконъ, покрытый стариннымъ, толстымъ мавританскимъ ковромъ. Его шаги были неслышны, хотя онъ о томъ и не старался, и онъ вскорѣ убѣдился, что не привлекъ вниманія лицъ, находившихся въ студіи, футовъ на двадцать ниже его.

Въ дѣйствительности они были такъ заняты, что немудрено, что его и не примѣтили. Сцена, представшая глазамъ Лайона, была самая удивительная, какую онъ когда-либо видѣлъ.

Деликатность и удивленіе помѣшали ему сначала прервать ее — онъ видѣлъ женщину, которая въ слезахъ бросилась на грудь своему спутнику; но вслѣдъ затѣмъ эти чувства уступили мѣсто уже совершенно опредѣленной мысли, которая заставила его спрятаться за драпировку.

Я долженъ прибавить, что та же мысль заставила его подглядывать на то, что происходило, въ щель, образовавшуюся между двумя половинками драпировки.

Онъ отлично понималъ что дѣлаетъ; а именно: что подглядываетъ и подслушиваетъ какъ шпіонъ; но онъ понималъ также, что случай — исключительный, что въ его домѣ творится нѣчто такое, что можетъ привести къ самымъ неожиданнымъ и непріятнымъ, быть можетъ, для него результатамъ. Наблюденія, размышленія, соображенія — все это проносилось въ его головѣ какъ молнія.

Его посѣтители стояли посреди комнаты: м-съ Кепедосъ обнимала мужа, рыдая и плача такъ, какъ еслибы у нея сердце разрывалось. Ея горе было мучительно для Оливера Лайона, но ему некогда было пожалѣть ее, потому что онъ услышалъ къ великому своему удивленію восклицанія полковника:

— Чортъ бы его побралъ! Чортъ бы его побралъ! Чортъ бы его побралъ!

Что случилось и кого онъ проклинаетъ?

Что случилось — это онъ увидѣлъ въ слѣдующій моментъ, а именно: что полковникъ вытащилъ на средину мастерской свой неоконченный портретъ (онъ зналъ, въ какой уголъ ставилъ его Лайонъ, лицомъ къ стѣнѣ, чтобы онъ былъ въ сторонкѣ и не мѣшалъ) и поставилъ его на мольбертъ передъ женой. Она взглянула на него и… очевидно, то, что она увидѣла, разстроило ее и вызвало взрывъ горя и негодованія.

Она слишкомъ отчаянно плакала, а полковникъ слишкомъ бѣшено ругался, чтобы озираться по сторонамъ. Сцена была до того неожиданна, что Лайонъ сначала и не сообразилъ, какое это торжество для его искусства: онъ только дивился, что бы это значило? Мысль о торжествѣ явилась нѣсколько позже. И однако онъ видѣлъ портретъ съ того мѣста, гдѣ стоялъ, и былъ пораженъ его мастерствомъ; онъ этого не ожидалъ: полковникъ былъ на немъ какъ живой.

М-съ Кепедосъ оторвалась отъ мужа, бросилась на ближайшій стулъ и, опершись локтями на столъ, закрыла лицо руками. Ея рыданій не было больше слышно, но она вся содрогалась, какъ бы подавленная стыдомъ и горемъ. Мужъ ея съ минуту глядѣлъ на портретъ, затѣмъ подошелъ къ ней и сталъ ее утѣшать.

— Въ чемъ дѣло, моя душа? что съ тобой? — спросилъ онъ.

Лайонъ услышалъ ея отвѣтъ:

— Это жестоко! о! это слишкомъ жестоко!

— Чортъ бы его побралъ… чортъ бы его побралъ… чортъ бы его побралъ! — повторилъ полковникъ.

— Онъ все… все тутъ изобразилъ! — продолжала м-съ Кепедосъ.

— Чортъ его возьми, что такое онъ изобразилъ?

— Все, чего не слѣдовало изображать… все, что онъ подмѣтилъ… Это ужасно!

— Все, что онъ подмѣтилъ? Ну, такъ что-жъ такое? развѣ я не красивъ собой? Онъ меня написалъ красавцемъ.

М-съ Кепедосъ вскочила съ мѣста; она еще разъ взглянула на живописное предательство.

— Красавцемъ? уродомъ, уродомъ! только не это… не надо, не надо!

— Чего не это?.. чего не надо? Ради самого неба, объяснись! — загремѣлъ полковникъ.

Лайонъ могъ видѣть его раскраснѣвшееся, изумленное лицо.

— Того, что онъ написалъ! того, что онъ высмотрѣлъ въ тебѣ! Онъ все понялъ… онъ догадался. И каждый увидитъ и догадается! Представь себѣ этотъ портретъ на выставкѣ, въ академіи!

— Ты внѣ себя, милочка! но если тебѣ этотъ портретъ такъ противенъ, то онъ и не пойдетъ на выставку.

— О! онъ непремѣнно пошлетъ его! онъ такъ хорошо написанъ. Уйдемъ… уйдемъ отсюда! — рыдала м-съ Кепедосъ, таща мужа за собой.

— Онъ такъ хорошо написанъ? — закричалъ бѣдняга.

— Уйдемъ… уйдемъ отсюда! — повторяла она, и направилась къ лѣстницѣ, которая вела на галерею.

— Не туда, не черезъ домъ! нельзя тебѣ идти въ такомъ видѣ! — услышалъ Лайонъ возраженія полковника. — Сюда, мы тутъ пройдемъ, — прибавилъ онъ, и повелъ жену въ маленькой двери, которая вела въ садъ. Она была заложена на крюкъ; но онъ отложилъ крюкъ и отворилъ ее. Жена торопливо прошла; но онъ остановился въ дверяхъ, оглядываясь назадъ.

— Подожди меня минутку! — закричалъ онъ, и, видимо возбужденный, вернулся въ студію.

Онъ подошелъ въ портрету и снова поглядѣлъ на него.

— Чортъ бы его побралъ! чортъ бы его побралъ! чортъ бы его побралъ! — опять заругался онъ.

Лайонъ не могъ хорошенько понять, кого онъ посылаетъ въ чорту — портретъ или его автора. Полковникъ отошелъ отъ портрета и сталъ бѣгать по мастерской, точно искалъ чего-то. Лайонъ сначала не могъ понять, что ему нужно. Затѣмъ вдругъ сказалъ самому себѣ: — онъ хочетъ истребить портретъ!

Первымъ его побужденіемъ было броситься внизъ; но онъ удержался; въ ушахъ его еще раздавались рыданія Эвелины Брантъ.

Полковникъ нашелъ, что искалъ среди рѣдкостей, разложенныхъ на небольшомъ столикѣ, и бросился назадъ въ мольберту. Лайонъ увидѣлъ, что онъ держалъ въ рукахъ небольшой восточный кинжалъ и съ яростью вонзилъ его въ полотно. Онъ казался одушевленнымъ внезапною яростью, потому что немилосердно пробилъ картину сверху до низу (Лайонъ зналъ, что кинжалъ очень острый); но, не довольствуясь этимъ, принялся тыкать имъ въ полотно, точно въ живую жертву — зрѣлище было поразительное: точно какое-то фигуральное самоубійство.

Еще нѣсколько секундъ… и полковникъ отбросилъ кинжалъ и поглядѣлъ на картину такъ, какъ еслибы ожидалъ, что изъ нея покажется кровь; послѣ того выбѣжалъ изъ мастерской, затворивъ за собой дверь.

Страннѣе всего при этомъ было то, что Оливеръ Лайонъ не сдѣлалъ ни одного жеста, чтобы спасти картину. Но онъ не видѣлъ никакой утраты, а если и видѣлъ, то не жалѣлъ о ней, тѣмъ болѣе, что всѣ его сомнѣнія были разрѣшены: его бывшая пріятельница стыдилась своего мужа, и онъ заставилъ ее стыдиться; онъ достигъ великаго торжества, хотя картина его растерзана.

Это открытіе такъ взволновало его — какъ и вообще вся предыдущая сцена, — что когда онъ сошелъ съ лѣстницы послѣ того, какъ полковникъ ушелъ, то весь дрожалъ отъ счастливаго возбужденія; у него даже кружилась голова, и онъ вынужденъ былъ на минуту присѣсть.

Портретъ былъ весь въ клочкахъ; полковникъ буквально растерзалъ его. Лайонъ оставилъ его тамъ, гдѣ онъ стоялъ, не притронулся къ нему, даже почти не глядѣлъ на него; онъ только ходилъ взадъ и впередъ по мастерской, въ волненіи; и это продолжалось около часу. Спустя это время, его экономка пришла спросить: не угодно ли ему позавтракать: подъ лѣстницей былъ проходъ изъ людской въ мастерскую.

— Ахъ! лэди и джентльменъ уже ушли, сэръ? — спросила она. — Я не слышала, какъ они уходили.

— Да; они ушли черезъ садъ.

Но тутъ она увидѣла портретъ и выпучила глаза.

— Боже! какъ вы его исполосовали, сэръ!

Лайонъ взялъ примѣръ съ полковника.

— Да! я изрѣзалъ его отъ досады.

— Господи помилуй! послѣ такихъ трудовъ! Потому что онъ имъ не понравился.

— Да; онъ имъ не понравился.

— Ну, на нихъ трудно угодить! не стоило и стараться!

— Сожгите его въ печкѣ, — приказалъ Лайонъ: — онъ пригодится на растопки.

Онъ вернулся въ деревню съ поѣздомъ, который отходилъ въ 3 ч. 30 м, и черезъ нѣсколько дней уѣхалъ во Францію.

Въ продолженіе двухъ мѣсяцевъ, которые онъ отсутствовалъ изъ Англіи, онъ ждалъ чего-то., хотя самъ бы не могъ сказать, чего именно: какого-нибудь заявленія отъ полковника. Неужели онъ не напишетъ? неужели не объяснится? Неужели не догадается, что Лайонъ откроетъ, какъ онъ «исполосовалъ» его, по выраженію его экономки, и не попытается какъ-нибудь выпутаться изъ бѣды? сознается ли онъ въ своей винѣ, или отречется?

Послѣднее будетъ очень трудно и потребуетъ исключительнаго примѣненія его творческой фантазіи въ виду того, что экономка Лайона сама впустила посѣтителей и легко могла возстановить фактъ ихъ присутствія въ связи съ истребленіемъ картины. Будетъ ли полковникъ извиняться? предложитъ ли онъ какое-нибудь вознагражденіе за свой поступокъ, или же проявитъ вновь ту ярость, какую такъ внезапно и неожиданно вызвали въ немъ слова жены?

Ему придется или объявить, что онъ не прикасался къ картинѣ, или же допустить, что онъ прикасался, и въ такомъ случаѣ онъ долженъ будетъ измыслить какую-нибудь фантастическую исторію.

Лайонъ съ нетерпѣніемъ ждалъ этой исторіи и, не получая письма, ощущалъ большое разочарованіе. Но еще нетерпѣливѣе желалъ онъ услышать исторію изъ устъ м-съ Кепедосъ, если только исторія будетъ; потому что это послужитъ окончательнымъ доказательствомъ того, готова ли она поддерживать мужа вопреки и наперекоръ всему, или же способна пожалѣть и его, Лайона. Онъ рѣшительно не могъ себѣ представить, какого рода будетъ ея поведеніе: подтвердитъ ли она просто тотъ разсказъ, который придумаетъ полковникъ, или съ своей стороны придумаетъ новый?

Ему захотѣлось испытать ее, опередить событія. Онъ написалъ ей съ этою цѣлью изъ Венеціи въ тонѣ установившагося между ними дружелюбія, прося извѣстій, сообщая о своихъ странствіяхъ, высказывая надежду на скорое свиданіе въ Лондонѣ, но ни слова не упоминая о портретѣ.

Дни слѣдовали за днями, а отвѣта не приходило, вслѣдствіе чего онъ рѣшилъ, что она не въ состояніи ему писать, — что она все еще находится подъ впечатлѣніемъ волненія, произведеннаго его «предательствомъ». Мужъ раздѣлялъ ея волненіе, а она одобряла его поступокъ, и въ результатѣ все между ними кончено, и разрывъ неминуемъ.

Лайонъ отчасти жалѣлъ объ этомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ огорчался, что такіе прекрасные люди могли поступать такъ дурно. Но, наконецъ, его развеселило, хотя и мало просвѣтило прибытіе письма, короткаго, но добродушнаго, въ которомъ не было ни слѣда огорченія или угрызеній совѣсти. Самой интересной въ немъ частью былъ постскриптумъ, гласившій слѣдующее:

«Мнѣ надо повиниться передъ вами. Мы провели нѣсколько дней въ городѣ въ первыхъ числахъ сентября, и я воспользовалась этимъ, чтобы нарушить ваше желаніе, — это было очень дурно съ моей стороны, но я никакъ не могла удержаться. Я заставила Климента отвезти меня въ вашу студію… мнѣ такъ хотѣлось видѣть портретъ мужа, хотя вы и не хотѣли мнѣ его показать. Мы заставили вашу служанку впустить насъ, и я поглядѣла на портретъ. Онъ удивительный!»

Слово: «удивительный» — неизвѣстно что выражало, но во всякомъ случаѣ это письмо не означало разрыва.

Въ первое же воскресенье по возвращеніи въ Лондонъ, Лайонъ отправился къ м-съ Кепедосъ завтракать. Весной она разъ навсегда пригласила его приходить, и онъ нѣсколько разъ уже пользовался этимъ приглашеніемъ. Въ этихъ случаяхъ (то было еще до того, какъ онъ началъ писать портретъ ея мужа) онъ видѣлъ полковника всего болѣе на-распашку. Тотчасъ послѣ завтрака хозяинъ исчезалъ (онъ ѣздилъ съ визитами къ женщинамъ, какъ онъ выражался), и остальное время проходило всего пріятнѣе, даже и тогда, когда бывали другіе посѣтители.

Но вотъ въ первыхъ числахъ декабря Лайону посчастливилось застать супруговъ вдвоемъ, даже безъ Эми, которая рѣдко показывалась при гостяхъ.

Они сидѣли въ гостиной, дожидаясь, чтобы имъ пришли доложить, что завтракъ поданъ, и какъ только Лайонъ появился, полковникъ закричалъ:

— Любезный другъ, я очень радъ васъ видѣть! Я горю желаніемъ возобновить наши сеансы.

— О! да! портретъ вышелъ такой великолѣпный! — сказала м-съ Кепедосъ, подавая ему руку.

Лайонъ глядѣлъ то на одного, то на другую; онъ самъ не зналъ, чего ожидалъ, но только не этого.

— Ахъ! значитъ, вы довольны?

— Очень довольны! — отвѣтила м-съ Кепедосъ, улыбаясь своими чудными глазами.

— Она написала вамъ про наше маленькое преступленіе? — спросилъ ея мужъ. — Она затащила меня… я долженъ былъ пойти.

Лайонъ одну минуту подумалъ: ужъ не называетъ ли онъ своимъ маленькимъ преступленіемъ то, что изрѣзалъ картину, но слѣдующія слова полковника разсѣяли это предположеніе.

— Вы знаете, что я любилъ наши сеансы… это такой удобный случай для моей bavardise. И теперь какъ разъ я свободенъ.

— Вы забываете, что портретъ почти конченъ, — замѣтилъ Лайонъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? тѣмъ хуже; я бы съ удовольствіемъ опять началъ.

— Любезный другъ, мнѣ придется опять начать! — проговорилъ Оливеръ Лайонъ, со смѣхомъ глядя на м-съ Кепедосъ.

Она не глядѣла на него; она встала, чтобы позвонить и велѣть подавать завтракать.

— Картина изрѣзана, — продолжалъ Лайонъ.

— Изрѣзана? Ахъ! зачѣмъ вы это сдѣлали? — спросила м-съ Кепедосъ, выпрямляясь передъ нимъ во всей своей ясной и роскошной красотѣ.

Теперь она глядѣла на него, но была непроницаема.

— Не я изрѣзалъ ее… я нашелъ ее въ такомъ видѣ… всю въ клочкахъ!

— Не можетъ быть! — закричалъ полковникъ.

Лайонъ, улыбаясь, взглянулъ на него.

— Надѣюсь, что не вы это сдѣлали?

— Портретъ испорченъ? — освѣдомился полковникъ.

Онъ былъ такъ же безмятежно спокоенъ, какъ и жена, и сдѣлалъ видъ, что не считаетъ вопросъ Лайона серьезнымъ.

— Развѣ изъ любви въ сеансамъ, любезный другъ, еслибы мнѣ пришло это въ голову, я бы это сдѣлалъ.

— И не вы? — спросилъ живописецъ у м-съ Кепедосъ.

Прежде чѣмъ она успѣла отвѣтить, мужъ схватилъ ее за руку, какъ будто озаренный новой идеей.

— Душа моя! это навѣрное сдѣлала та женщина, та женщина!

— Та женщина? — переспросила м-съ Кепедосъ.

И Лайонъ удивлялся, про какую женщину онъ говоритъ.

— Развѣ ты не помнишь, что когда мы вышли изъ мастерской, она была у дверей или неподалеку. Я говорилъ тебѣ про нее… Джеральдина, Гренадина, та, что ворвалась къ вамъ въ тотъ день, — объяснялъ онъ Лайону. — Мы съ женой видѣли, какъ она вертѣлась около мастерской; я еще указалъ на нее Эвелинѣ.

— Вы хотите сказать, что она испортила мою картину?

— Ахъ, да, припоминаю, — проговорила м-съ Кепедосъ со вздохомъ.

— Она опять ворвалась въ мастерскую, дорога ей знакомая, она поджидала удобнаго случая, — продолжалъ полковникъ. — Ахъ, негодная!

Лайонъ опустилъ глаза; онъ чувствовалъ, что покраснѣлъ. Вотъ какъ разъ то, чего онъ ожидалъ… что наступитъ день, когда полковникъ принесетъ въ жертву своей несчастной страсти невиннаго человѣка! И жена его могла содѣйствовать ему въ этомъ самомъ дѣлѣ!

Лайонъ много разъ твердилъ себѣ, что она уже вышла изъ мастерской, когда полковникъ совершилъ свое злодѣяніе, но онъ былъ, тѣмъ не менѣе, вполнѣ увѣренъ, что, вернувшись къ ней, мужъ немедленно сообщилъ ей о томъ, что сдѣлалъ.

Онъ былъ внѣ себя въ ту минуту; да еслибы онъ даже на сообщилъ ей, то она сама догадалась бы.

Лайонъ ни на секунду не повѣрилъ, что бѣдная миссъ Джеральдина вертѣлась около его двери, какъ не повѣрилъ и лѣтнему разсказу полковника о его знакомствѣ съ этой особой. Лайонъ никогда не видѣлъ ее до того дня, какъ она ворвалась, къ нему въ мастерскую, но зналъ, кто она, и не сомнѣвался въ ея профессіи. Ему знакомы были всѣ типы лондонскихъ женскихъ моделей, во всемъ ихъ разнообразіи и во всѣхъ фазисахъ ихъ развитія и паденія. Когда онъ входилъ къ себѣ въ домъ, въ то знаменательное сентябрьское утро, вскорѣ послѣ прибытія его друзей, онъ не видѣлъ никакихъ признаковъ того, чтобы миссъ Джеральдина слонялась около его мастерской.

Онъ отлично помнилъ, что улица была безлюдна и пустынна, тѣмъ болѣе, что когда кухарка сообщила ему, что въ его мастерскую пожаловали джентльменъ и лэди, онъ подивился, что не видѣлъ у своихъ дверей ни кареты, ни даже извозчичьяго кэба. Но вслѣдъ затѣмъ онъ подумалъ, что они, вѣроятно, прибыли по подземной желѣзной дорогѣ, — онъ жилъ какъ разъ возлѣ станціи Марльборо-Родъ и помнилъ, что полковникъ не разъ, являясь на сеансы, хвалилъ удобство этого сообщенія.

— Какъ же она попала въ мастерскую? — спросилъ онъ равнодушнымъ тономъ у своихъ собесѣдниковъ.

— Пойдемте завтракать, — предложила м-съ Кепедосъ и вы шла изъ комнаты.

— Мы прошли черезъ садъ, чтобы не безпокоить вашу прислугу; я хотѣлъ показать вашъ садъ женѣ.

Лайонъ пошелъ-было за хозяйкой, но полковникъ на минутку удержалъ его на площадкѣ лѣстницы.

— Любезный другъ, неужели я былъ такъ глупъ, что не заперъ двери?

— Не знаю, полковникъ, — отвѣчалъ Лайонъ, спускаясь на лѣстницѣ. — Картина изрѣзана твердой и сильной рукой, точно тигръ растерзалъ ее.

— Ну, да вѣдь она настоящій тигръ, чортъ бы ее побралъ! ботъ почему я и хотѣлъ высвободить пріятеля изъ ея лапъ.

— Но я не понимаю ея мотивовъ.

— Она не въ своемъ умѣ и ненавидитъ меня — вотъ ея мотивы.

— Но она не ненавидитъ меня, любезный другъ! — отвѣтилъ Лайонъ, смѣясь.

— Она ненавидитъ портреты — развѣ вы не помните, что она это сказала? Портреты отбиваютъ хлѣбъ у моделей!

— Да, но если она совсѣмъ не модель, а только соврала, называясь моделью, то вѣдь, въ сущности, какое ей до того дѣло?

Этотъ вопросъ на секунду сбилъ съ толку полковника, но только на секунду.

— Ахъ! она не въ своемъ умѣ и ненавидитъ меня! неужели этого мало?

Они вошли въ столовую, гдѣ м-съ Кепедосъ уже сидѣла за столомъ.

— Какъ ужасно! Какъ ужасно! — проговорила она. — Вы видите, что судьба противъ васъ. Провидѣніе не хочетъ допустить вашего безкорыстія, не хочетъ, чтобы вы писали мастерскія произведенія даромъ.

— Вы видѣли эту женщину? — спросилъ Лайонъ съ суровой ноткой въ голосѣ, которую онъ не могъ вполнѣ подавить.

М-съ Кепедосъ не разслышала этой нотки, или если и разслышала, то не обратила вниманія.

— Неподалеку отъ вашей двери стояла какая-то женщина, на которую Климентъ указалъ мнѣ. Онъ что-то говорилъ мнѣ про нее, но мы пошли другой дорогой.

— И вы думаете, что это она сдѣлала?

— Почемъ я знаю? если она это сдѣлала, то въ припадкѣ умопомѣшательства, бѣдняжка.

— Хотѣлъ бы я добраться до нея, — сказалъ Лайонъ.

Онъ лгалъ, потому что не имѣлъ ни малѣйшаго желанія еще разъ бесѣдовать съ миссъ Джеральдиной. Онъ изобличилъ своихъ друзей передъ самимъ собой, но нисколько не желалъ обличать ихъ передъ другими, всего же менѣе передъ ними самими.

— О! будьте спокойны, что теперь она никогда больше не покажется вамъ на глаза! Она будетъ бѣгать отъ васъ! — вскричать полковникъ.

— Но я помню ея адресъ: Мортимеръ Террасъ-Мьюсъ, Ноттингь-Хилль.

— О! это чистѣйшія выдумка! такого мѣста нѣтъ.

— Боже! какая обманщица! — сказалъ Лайонъ.

— Вы подозрѣваете кого-нибудь другого? — спросилъ полковникъ.

— Нѣтъ, никого.

— А что говорятъ ваши слуги?

— Они говорятъ, что это не они сдѣлали, а я отвѣчаю, что и не говорю, что они это сдѣлали. Вотъ сущность нашихъ объясненій.

— А когда они замѣтили бѣду?

— Они ее совсѣмъ не замѣтили. Я первый замѣтилъ… когда вернулся.

— Ну, что-жъ, она легко могла проникнуть въ мастерскую, — сказалъ полковникъ. — Вы развѣ не помните, какъ она вертѣлась въ тотъ день, точно бѣлка въ колесѣ?

— Да, да; она могла бы изрѣзать картину въ три секунды; да только картина-то была спрятана въ углу.

— Дружище! не проклинайте меня! но, конечно, я вытащилъ ее изъ угла.

— И не поставили ее обратно на мѣсто? — трагически спросилъ Лайонъ.

— Ахъ! Климентъ, Климентъ! что я тебѣ говорила! — воскликнула м-съ Кепедосъ тономъ нѣжнаго упрека.

Полковникъ драматически застоналъ и закрылъ руками лицо.

Слова его жены были послѣднимъ ударомъ для Лайона; они разрушили въ конецъ теорію, что она въ душѣ осталась вѣрна, самой себѣ. Даже по отношенію въ прежнему другу и поклоннику она была неискренна и неправдива! Ему стало скверно; онъ не могъ ѣсть, и самъ чувствовалъ, что у него странный видъ. Онъ что-то пробормоталъ про то, что безполезно плакать на то, чего исправить нельзя… и пытался перемѣнить разговоръ. Но это стоило ему отчаянныхъ усилій, и онъ дивился про себя: неужели они не чувствуютъ себя такъ же скверно, какъ онъ? Вообще онъ многому дивился: догадываются ли они, что онъ имъ не вѣритъ? (что онъ видѣлъ ихъ — этого они, конечно, знать не могли!) заранѣе ли они придумали всю эту исторію, или разсказали ее по вдохновенію минуты? спорила ли она, протестовала ли, когда полковникъ предложилъ ей такъ соврать, и только сдалась на усиленныя просьбы? и не стыдно ли ей, не противно ли теперь, когда она на видъ такъ спокойна?

Жестокость, подлость обвиненія, взведеннаго ими на несчастную женщину, представлялась ему чудовищной… не менѣе чудовищной, чѣмъ легкомысліе, съ какимъ они рисковали вызвать ея негодующее опроверженіе.

Конечно, это опроверженіе, оправдывая ее, не могло служить обвиненіемъ противъ нихъ… Всѣ шансы были на ихъ сторонѣ: полковникъ навѣрное разсчитываетъ, что миссъ Джеральдина въ самомъ дѣлѣ навѣки скрылась во мракѣ неизвѣстности.

Лайону такъ хотѣлось покончить съ этимъ вопросомъ, что когда м-съ Кепедосъ, немного спустя, спросила его:

— Неужели ничего нельзя сдѣлать? нельзя исправить картины? вы знаете, вѣдь теперь чудеса дѣлаютъ въ этомъ родѣ?

— Не знаю, мнѣ все равно, n’en parlons plus! — отвѣчалъ онъ.

Ея лицемѣріе возмущало его. И однако, чтобы окончательно пригвоздить ее къ позорному столбу, онъ спросилъ немного спустя:

— И вамъ въ самомъ дѣлѣ понравился портретъ?

На что она отвѣтила ему, глядя прямо въ глаза, не поблѣднѣвъ и не покраснѣвъ, не обинуясь и не смущаясь:

— О, да! очень понравился.

Да! въ самомъ дѣлѣ мужъ перевоспиталъ ее. Послѣ этого Лайонъ замолчалъ, и его хозяева тоже, какъ люди съ тактомъ, симпатизирующіе чужому горю и не желающіе его растравлять.

Когда они вышли изъ-за стола, полковникъ ушелъ изъ дому, не поднимаясь больше наверхъ; но Лайонъ отправился съ хозяйкой въ гостиную, замѣтивъ однако, что можетъ пробыть только нѣсколько секундъ.

Онъ провелъ эти секунды, стоя у камина. Хозяйка не садилась и его не просила садиться; манеры ея показывали, что она тоже собирается уходить изъ дому. Да, мужъ перевоспиталъ ее по своему. И однако Лайонъ мечталъ одно мгновеніе, что вотъ теперь, когда онъ остался наединѣ съ нею, она, быть можетъ, возьметъ назадъ свою ложь, попроситъ извиненія, довѣрится ему, скажетъ: — мой дорогой другъ, простите за эту безобразную комедію… вы понимаете!..

И какъ бы онъ тогда любилъ, жалѣлъ, охранялъ ее, помогалъ бы ей всю жизнь!

Если она неспособна ни на что подобное, — зачѣмъ она обращалась съ нимъ какъ съ дорогимъ давнишнимъ другомъ? зачѣмъ долгіе мѣсяцы водила за носъ… или въ родѣ того? Зачѣмъ пріѣзжала въ его мастерскую день за днемъ, подъ предлогомъ портрета дочери? зачѣмъ не хочетъ она быть вполнѣ откровенной?

А она не хочетъ… не хочетъ. Онъ ясно видѣлъ это теперь. Она бродила по комнатѣ, прибирая равныя мелочи, но ничего не говорила.

Вдругъ онъ спросилъ ее:

— Въ какую сторону она ушла, когда вы вышли изъ студіи?

— Кто она? женщина, которую мы видѣли?

— Да; странная пріятельница вашего мужа. Я ее выслѣжу; я такъ этого не оставлю.

Онъ не испугать ее хотѣлъ, а хотѣлъ только вызвать въ ней доброе движеніе, побудить ее сказать: — ахъ! пощадите меня! пощадите моего мужа! никакой такой женщины не существуетъ!

Вмѣсто того м-съ Кепедосъ отвѣчала:

— Она ушла въ противную сторону… перешла черезъ улицу. А мы пошли на станцію.

— И она узнала полковника… оглянулась?

— Да, оглянулась; но я не обратила на нее особеннаго вниманія. Мимо насъ проѣзжалъ кэбъ, и мы наняли его. Только тутъ Климентъ сообщилъ мнѣ про нее: я помню, онъ говорилъ, что она тутъ вертится не къ добру. Намъ бы слѣдовало вернуться въ мастерскую.

— Да; вы бы спасли портретъ.

Съ минуту она молчала, затѣмъ улыбнулась и проговорила:

— Мнѣ очень жаль портрета… за васъ… но не забудьте, что у меня остался оригиналъ!

Тутъ Лайонъ отвернулся, проговоривъ:

— Ну, мнѣ пора идти!

Въ то время, какъ онъ медленными шагами шелъ по улицѣ, ему весьма живо представился тотъ моментъ, какъ онъ впервые увидѣлъ ее въ домѣ Ашморовъ, за обѣдомъ, не спускавшую глазъ съ мужа. Лайонъ пріостановился на перекресткѣ, неопредѣленно озираясь по сторонамъ. Онъ никогда больше къ ней не пойдетъ… никогда. Она все еще влюблена въ своего полковника, да и онъ перевоспиталъ ее окончательно на свой ладъ.

А. Э.

"Вѣстникъ Европы", № 11, 1889