Глава I[править]
Адольфъ провелъ бóльшую часть ночи за работой и часа два спустя, послѣ втораго завтрака, принесъ наконецъ, переводъ рукописи. Что же касается баронессы, она должна была сознаться, что чтеніе старинныхъ писемъ ей не подъ силу; заняться ими пришлось все-таки старому барону.
— И я готовъ съ моимъ отчетомъ, сказалъ онъ, приглашенный сыномъ въ кабинетъ на общее чтеніе.
— Что же, папа, доказаны права Зельмы Фогтъ на наслѣдство баронессы Бланки? нетерпѣливо спросила Мари.
— Рѣшать это придется въ Дубельнѣ, справившись съ родословной Зельмы, но прежде всего выслушаемъ Адольфа.
— Предупреждаю васъ, mesdames, сказалъ молодой баронъ, развертывая довольно объемистую и всю исчёрканную поправками тетрадь, что разсказъ Бланки не вполнѣ послѣдователенъ и далеко не полонъ, отчего много теряется его драматичность. Видно, что бѣдная женщина не привыкла выражать своихъ мыслей.
— Читай скорѣе, мы сами увидимъ въ чемъ дѣло! воскликнула баронесса, и Адольфъ началъ при общемъ напряженномъ вниманіи.
«Прочти меня съ сочувствіемъ и терпѣньемъ, сострадательная душа, не мало труда стоитъ мнѣ это писанье. Учили меня, какъ дѣвочку, мало и небрежно, и если-бъ мой возлюбленный Бруно не помогъ мнѣ научиться писменному искусству, не разсказывать бы мнѣ грустной повѣсти нашего краткаго счастья и безконечныхъ страданій».
«А какъ счастливо протекло мое дѣтство подъ крылышкомъ добрыхъ родителей. Меня величали послѣднимъ и первымъ наслѣдникомъ, а не наслѣдницей древняго рода Ротенштадтовъ: старинное имя мое я, вмѣстѣ съ рукою, должна была передать моему мужу, котораго, до извѣстнаго предѣла могла и не считать своимъ господиномъ и повелителемъ, ибо, по волѣ отца, утвержденной подписью нашего милостиваго короля, я не лишалась права располагать всѣми моими владѣніями, пользуясь въ этомъ случаѣ всѣми правами наслѣдника-мущины».
«Мать моя, урожденная Позенъ, умерла, когда мнѣ минуло тринадцать лѣтъ, съ ней вмѣстѣ похоронила я все мое счастье. Въ тринадцать лѣтъ я не была уже ребенкомъ, я давно любила Бруно, — втораго сына нашего ближайшаго сосѣда, Адольфа III барона фонъ Ф., назначеннаго мнѣ отцомъ въ опекуны на случай своей смерти. Насъ такъ и звали женихомъ и невѣстой; отецъ мой радовался безмѣрно, видя, что его обожаемое, единственное дитя любимо своимъ нарѣченнымъ супругомъ, какъ рѣдко наши бароны любятъ своихъ женъ-рабынь. Ожидали только моего пятнадцати-лѣтняго возраста, чтобы обвѣнчать насъ, и отецъ Бруно не менѣе моего отца былъ доволенъ этимъ бракомъ; главное, конечно, тѣмъ, что и меньшая вѣтвь его рода будетъ никакъ не бѣднѣе старшей; будущій свекоръ мой ласкалъ и любилъ меня болѣе своей родной дочери».
«Смерть моей матери положила конецъ всему. Не прошло и году какъ отецъ, шестидесяти пяти-лѣтнимъ старикомъ, не смотря на его безпредѣльную любовь ко мнѣ, женился на другой, на совсѣмъ бѣдной дѣвушкѣ, едва-ли пятью годами старше меня. Мачиха околдовала его, но при всей своей власти надъ нимъ не могла однако заставить измѣнить свое завѣщаніе: все принадлежащее Ротенштадтамъ должно было принадлежать безраздѣльно мнѣ одной; я назначена была начать новый родъ Ротенштадтовъ и возвысить его подобно старому. Вдовья часть мачихи была самая ничтожная, и она никакъ не могла простить мнѣ свою собственную вину, что такъ продешевила себя, продавъ за ничто свою молодость сѣдому старику».
— Я не вижу непослѣдовательности въ разсказѣ Бланки, замѣтила графиня; развѣ вы сами передѣлали его?
— Въ началѣ я не позволилъ себѣ передѣлать ни одной фразы, которую съумѣлъ вѣрно передать по французки, отвѣчалъ баронъ, но это только въ началѣ; по мѣрѣ же того, какъ страсть и горе овладѣваютъ ея воспоминаніями, какъ она начинаетъ говорить о своемъ возлюбленномъ Бруно и ненавистномъ Адольфѣ, слогъ ея совершенно измѣняется, такъ что очень трудно передавать его, и я по неволѣ отступалъ отъ подлинника. Многихъ же интересныхъ подробностей въ концѣ разсказа совсѣмъ нѣтъ.
— Читай Адольфъ, повторила какъ эхо свою первую фразу нетерпѣливая баронесса Марья Владиміровна.
«Старшій братъ Бруно, Адольфъ, былъ также товарищемъ моихъ дѣтскихъ игръ, на столько же ненавистнымъ мнѣ, на сколько я всегда любила Бруно, защищавшаго меня, съ самыхъ первыхъ лѣтъ нашего знакомства отъ неистовствъ Адольфа, которому всѣ болѣе или менѣе покорялись, исключая меня. Адольфъ никакъ не могъ примириться съ моимъ предпочтеніемъ ему меньшаго брата, котораго онъ считалъ существомъ гораздо ниже себя, будущаго владѣльца маіората, Одинъ разъ онъ навѣрное убилъ бы меня, если-бъ не Бруно, заслонившій меня собою. Онъ заставлялъ меня сказать, что я люблю его больше всѣхъ, что выйду за него замужъ, я не соглашалась и смѣло смотрѣла ему въ глаза, вызывая на борьбу. Страшный ударъ, предназначенный мнѣ, попалъ въ Бруно, и чуть не вышибъ ему глаза. Этотъ случай заставилъ барона фонъ Ф. отослать своего первенца въ Стокгольмъ въ школу, и я къ великому моему удовольствію нѣсколько лѣтъ не видала его».
«Послѣ женитьбы отца, моя свадьба отсрочилась еще на два года; мачиха, въ надеждѣ измѣнить его волю на счетъ наслѣдства, уговорила его не отдавать меня Бруно, пока тому не минетъ двадцати двухъ лѣтъ, а мнѣ семнадцати, пока онъ не сдѣлается мущиной, а не ребенкомъ, говорила она, и стала все болѣе и болѣе разлучать насъ, ни минуты не оставляя вдвоемъ. Бруно писалъ мнѣ нѣжныя письма и черезъ кормилицу мою доставлялъ ихъ мнѣ. Какъ благословляла я позже, и благословляю и теперь судьбу, давшую намъ въ ней такого вѣрнаго и мужественнаго друга. Она же достала мнѣ черезъ своего зятя писаря пергаменту, она устроила тайное хранилище въ рамѣ моего портрета. Даже мои мучители не посмѣли разлучить меня съ вѣрной женщиной, которой поручила меня мать моя на своемъ смертномъ одрѣ».
«Смерть отца, случившаяся совершенно неожиданно, когда мнѣ только что минуло шестнадцать лѣтъ, оставила меня безпомощной въ рукахъ мачихи и ея родни. Опекунъ мой, почти одновременно лишившійся своей жены, уѣхалъ въ Ригу и тамъ, какъ доходили до насъ слухи, неистово игралъ въ карты и въ кости, къ чему имѣлъ давнишнюю страсть. Онъ вернулся въ наше сосѣдство не ранѣе полугода, совершенно разстроивъ свое состояніе, и я начала замѣчать, что они о чемъ-то сговариваются съ мачихой, и что рѣчь ихъ идетъ обо мнѣ. Когда мнѣ случалось входить въ комнату, они умолкали, бросая на меня знаменательные взгляды. Вмѣстѣ съ тѣмъ мачиха сдѣлалась ко мнѣ гораздо ласковѣе, не отказывала мнѣ ни въ чемъ, кромѣ, однако, возможности видѣть Бруно. Прошло уже болѣе мѣсяца съ тѣхъ поръ, какъ онъ уѣхалъ изъ замка. Письма его становились все грустнѣй и грустнѣй. Наконецъ, онъ написалъ мнѣ, что отецъ отправляетъ его на службу въ Швецію, и вмѣстѣ съ тѣмъ вызываетъ Адольфа въ замокъ. „Я боюсь, моя дорогая, такъ кончалъ онъ свое отчаянное письмо, что отецъ задумалъ женить на тебѣ Адольфа, чтобы твоими деньгами поправить свои дѣла; онъ каждый день ожидаетъ описи всѣхъ свободныхъ земель, и мы почти нищіе“.
„Наканунѣ отъѣзда Бруно, благодаря кормилицѣ, намъ удалось свидѣться ночью въ паркѣ, я дала ему страшную клятву, что не буду ничьей женой кромѣ его, лучше умру“.
— „Зачѣмъ умирать, моя красавица, утѣшала мамка меня, горько рыдающую въ объятіяхъ жениха, нашъ Бруно увезетъ тебя; у меня есть на примѣтѣ пасторъ, который не откажетъ благословить вашъ бракъ, такой онъ отчаянный, никакихъ бароновъ не боится“.
„На томъ мы и разстались, давъ слово другъ другу писать. Какъ не трудно было мнѣ, тогда еще совсѣмъ не привыкшей къ писанью, а я не пропускала ни одного случая дать о себѣ вѣсточку моему Бруно, моему дорогому возлюбленному… А теперь, о Господи! его уже нѣтъ, нѣтъ, я никогда уже болѣе не увижу его…“
— На этомъ мѣстѣ рукописи, замѣтилъ Адольфъ, нѣсколько строкъ какъ будто смыты, должно быть слезами… никакъ нельзя было разобрать.
„Сначала мысль о побѣгѣ, о безчестіи, которое должно было пасть, благодаря ему, на наше незапятнанное имя, приводила меня въ ужасъ, но мало по малу я привыкла къ ней. Пользуясь благосклонностью мачихи, я выпросила у нее въ свою комнату старинную шкатулку съ фамильными брилліантами моей матери, бывшими въ описи, такъ что фрау фонъ-Ротенштадтъ никакъ не могла завладѣть ими. Въ той же шкатулкѣ лежало мое маленькое сокровище — триста золотыхъ, давно подаренныхъ мнѣ отцомъ на приданое. Такимъ образомъ на первое время у насъ были деньги, а потомъ я собиралась броситься къ ногамъ короля, просить его защиты, еслибъ попробовали лишить меня моихъ правъ, имъ мнѣ дарованныхъ. Обдумывая вмѣстѣ съ кормилицей планъ о побѣгѣ, я совершенно сроднилась съ нимъ, ожидала только пріѣзда Адольфа, чтобы окончательно рѣшить, какъ мнѣ дѣйствовать“.
„Адольфъ пріѣхалъ и съ перваго же дня началъ ухаживать за мной какъ за невѣстой, а женское чутье подсказало мнѣ, что вниманіе его непритворное. Его юношеская себялюбивая ко мнѣ привязанность готова была превратиться въ страстное чувство взрослаго“.
„Однако, въ видахъ справедливости, я должна признать, что Адольфъ очень измѣнился въ свою пользу, столичное общество отполировало его, исправило отъ его дикой грубости. Онъ умѣлъ вкрадчиво говорить мнѣ о своихъ чувствахъ, увѣряя, что нигдѣ не встрѣчалъ такой красавицы, что я первая женщина, которую онъ считаетъ достойной носить его знаменитое имя. При другихъ обстоятельствахъ онъ могъ бы мнѣ понравиться, но образъ Бруно, дорогой мнѣ съ дѣтства, слишкомъ глубоко запалъ въ мое сердце, и чѣмъ настойчивѣй становился Адольфъ въ своихъ исканіяхъ, тѣмъ болѣе меня отталкивалъ. Я всякій день собиралась сказать ему, что я невѣста его брата, что я люблю Бруно, и всякій день не хватало у меня храбрости подвергнуться его неизбѣжному гнѣву. Я слишкомъ хорошо чувствовала въ укрощенномъ львенкѣ прежняго дикаго звѣря“.
„Въ одно утро опекунъ пріѣхалъ къ намъ одинъ безъ сына и неожиданно вошелъ въ мою комнату“.
— „Неправда-ли, сказалъ онъ, ты умная дѣвочка, Бланка, ты не откажешься носить знаменитое имя бароновъ фонъ Ф.“
— „Это какъ будетъ угодно вамъ, мнѣ рѣшительно все равно, отвѣчала я съ сильно бьющимся сердцемъ, чувствуя, что рѣшительная минута приближается, но мнѣ кажется, что, по завѣщанію отца, Бруно долженъ принять одно наше имя, прибавивъ къ нему съ разрѣшенія нашего милостиваго короля свой баронскій титулъ. Отецъ не разъ объяснялъ мнѣ, что съ него начнется новое поколѣніе бароновъ фонъ-Ротенштадтовъ“.
— „А ты все еще думаешь о Бруно?“
— „Я дала клятву принадлежать ему одному и ни за что ее не нарушу“.
„Бруно самъ возвратитъ тебѣ слово и освободитъ тебя отъ клятвы“.
— „Ни за что, никогда, я въ этомъ увѣрена, мы поклялись другъ другу въ вѣрности страшною клятвою“.
— „А если я прикажу ему пожертвовать собою ради чести и блеска своего рода, какъ посмѣетъ онъ ослушаться? Отцовское приказаніе разрѣшаетъ отъ всякихъ клятвъ. Онъ вдвойнѣ обязанъ мнѣ повиновеньемъ — какъ отцу и какъ старшему въ родѣ“.
„Я молчала, обдумывая какъ бы убѣдить его, что если Бруно и откажется отъ меня, я все-таки не пойду за Адольфа“.
— „А я думалъ, Бланка, что ты начинаешь привязываться къ Адольфу, продолжалъ баронъ, не дождавшись отвѣта, вы все о чемъ-то толкуете, и такъ весело смѣетесь. Я знаю, что ты ему очень нравишься, а я люблю тебя съ дѣтства чуть ли не больше родной моей дочери, мнѣ такъ пріятно будетъ видѣть тебя, Бланка, а не другую хозяйкой моего дома. Соглашайся, дочь моя, скорѣе! Съ фрау фонъ-Ротенштадтъ мы давно порѣшили, что ты будешь женою не Бруно, а Адольфа.“
— „Рѣшили безъ меня, опекунъ, я же ничьей женою, кромѣ Бруно не буду!“
— „Увидимъ!“
— „И скажу это Адольфу при первомъ свиданіи. Онъ слишкомъ гордъ, чтобы жениться на мнѣ противъ моей воли“.
„Баронъ Адольфъ III всталъ, не говоря болѣе ни слова, и вышелъ изъ комнаты. Вечеромъ пристала ко мнѣ мачиха, долго уговаривала она меня и лаской и угрозами, я осталась непреклонна. Тогда къ великому моему удивленію она объявила, что Адольфъ въ самомъ скоромъ времени уѣзжаетъ во Францію исполнить какое то порученіе отца“.
Когда онъ пріѣхалъ къ намъ проститься, мачиха не позволила мнѣ выходить изъ моей комнаты, такъ я его и не видала. Ему она сказала, что я больна, и даже намекнула, что неожиданный отъѣздъ его огорчилъ меня до головной боли. Проводивъ его, она пришла ко мнѣ похвастаться своей находчивостью, заставившей вспыхнуть отъ удовольствія выразительное лицо Адольфа».
— «Не понимаю, какъ можешь ты предпочитать красавцу, которымъ гордится весь околодокъ, этого дурака, необразованнаго Бруно! прибавила она со злобнымъ смѣхомъ».
— «Не понимаю и я, зачѣмъ вамъ нужно выдать меня за него и уничтожить тѣмъ распоряженіе моего отца, а вашего мужа, которому вы обязаны повиноваться по приказанію нашей святой церкви, сказала я внѣ себя отъ гнѣва».
«Мачиха опять злобно расхохоталась».
— «А затѣмъ, что свадьба твоя съ Адольфомъ поможетъ мнѣ выдти за того, кого я любила прежде, чѣмъ пошла за старикашку твоего отца, въ надеждѣ, что онъ обогатитъ меня, а онъ оставилъ мнѣ развалины и ровно столько, чтобы не умереть въ нихъ съ голода. Вотъ какъ поступилъ твой отецъ, а ты хочешь, глупая, чтобы я повиновалась ему и послѣ того, какъ его, наконецъ, спровадили на семейное кладбище».
— «Но я все-таки не понимаю, какъ моя свадьба съ Адольфомъ можетъ помочь вамъ?»
— «Баронъ Адольфъ III обѣщалъ мнѣ порядочный кушикъ за мое содѣйствіе его планамъ, а мнѣ этого только и надо».
— «Я именемъ Бруно и своимъ обѣщаю вамъ вдвое больше, только увезите меня отсюда въ Стокгольмъ».
— «Не хочу ничего отъ проклятыхъ Ротенштадтовъ, никогда не повѣрю имъ! Въ двоемъ съ опекуномъ мы сладимъ съ тобою, иди лучше добровольно за Адольфа, не раздражай своего грознаго повелителя, горько раскаешься, вспомни характеръ Адольфа въ дѣтствѣ!»
«Я ничего не отвѣтила, я рѣшила въ эту минуту окончательно, что убѣгу къ Бруно. На другой день пріѣхалъ опекунъ; по совѣту кормилицы я сказала ему. что подумаю, и просила дать мнѣ три мѣсяца сроку; мачиха опять стала со мной ласковѣй, а опекунъ видимо былъ въ восторгѣ. Я успокоилась, они не подозрѣвали моего плана, и мы тотчасъ же приступили къ его исполненію».
«За нѣсколько золотыхъ кормилица нашла вѣрнаго гонца въ Улеаборгъ, гдѣ Бруно стоялъ съ своимъ полкомъ гарнизономъ. А черезъ три недѣли, какъ только улеглись въ замкѣ, я вышла въ паркъ и очутилась въ его объятіяхъ. Небольшая колымага, заранѣе снабженная мамкой всѣмъ для меня необходимымъ, ожидала насъ, и мы тотчасъ же пустились въ путь, оставивъ кормилицу дома соглядатаемъ. Въ длинную осеннюю ночь, при приготовленныхъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ подставахъ, мы успѣли отъѣхать очень далеко прежде, чѣмъ замѣтили мое отсутствіе. Въ отдаленной захолустной корчмѣ ожидалъ насъ пасторъ; на разсвѣтѣ слѣдующаго дня мы сдѣлались мужемъ и женою и поскакали далѣе. Могла ли я думать, чтобы бракъ нашъ, получившій небесное благословеніе черезъ служителя церкви, будетъ поруганъ злодѣями. О, Господи! сжалься надо мною! Я не виновна, я никогда не измѣняла Бруно, я готова съ чистой совѣстью встрѣтить его передъ престоломъ твоей славы!»
«Мы отъѣхали далеко, далеко, въ другую провинцію, и въ захолустномъ поселкѣ, въ маленькой хижинѣ провели два блаженныхъ мѣсяца, пока насъ вездѣ искали какъ бѣглецовъ, какъ преступниковъ… Я не могу говорить объ этомъ времени… я чувствую, что мысли мои мѣшаются: что я такое теперь? Чья я жена? Я бѣдная узница, поруганная въ моей супружеской чести, мать, лишенная своего ребенка, сама добровольно его отдавшая въ чужіе люди, чтобы избавить отъ лютой смерти».
«Бруно вынужденъ былъ оставить свой полкъ безъ спроса, сдѣлаться дезертиромъ. Въ началѣ онъ скрылъ отъ меня это обстоятельство, да я бы и не поняла, какой опасности подвергалъ онъ себя изъ любви ко мнѣ. Деньги наши стали приходить къ концу, и мы по-неволѣ должны были рѣшиться оставить наше убѣжище, ѣхать въ Стокгольмъ, гдѣ у меня былъ при дворѣ дядя по матери. Съ его помощью я надѣялась дойдти до короля, выпросить прощеніе мужу въ его невольномъ преступленіи, выпросить и возстановленіе меня въ правахъ, имъ мнѣ дарованныхъ».
«Все было готово къ нашему отъѣзду, я, глупая, какъ ребенокъ радовалась мысли ѣхать въ столицу, гдѣ я никогда не бывала, кажется, и самъ Бруно невполнѣ понималъ, какой опасности онъ подвергался, если насъ поймаютъ, прежде чѣмъ мы дойдемъ до короля».
«Вотъ мы и выѣхали радостные, счастливые… Нѣтъ, я не могу разсказывать далѣе… Я опять съума сойду… Насъ поймали, разлучили… Я опомнилась въ моей дѣвичьей комнатѣ послѣ трехъ-недѣльной горячки… О, Господи, почему не дозволилъ Ты мнѣ умереть тогда невинной, вѣрной женою моего Бруно!»
«Возлѣ меня сидѣла кормилица. Она такъ ловко вела себя, что ее ни въ чемъ не заподозрѣли и не удалили отъ меня. Изверги, впрочемъ, дорожили моею жизнію; имъ нужны были мои деньги. Выписанный изъ Риги докторъ жилъ безотлучно въ замкѣ и на горе вылѣчилъ меня. Когда я совсѣмъ оправилась, опекунъ пришелъ въ комнату, и объяснилъ, что онъ и мачиха готовы простить мое недостойное поведеніе, если я соглашусь выдти за Адольфа».
— «Но вѣдь я жена Бруно, мы законно обвѣнчаны, какъ же могу я выдти замужъ отъ живаго мужа?»
— «Можно сдѣлать и такъ, что ты вскорѣ будешь вдовою. Если я выдамъ Бруно, его разстрѣляютъ какъ дезертира»?
— «Гдѣ Бруно? закричала я».
— «Далеко, я отправилъ его на купеческомъ суднѣ въ далекое плаваніе, ты никогда не увидишь его!
— „И все-таки останусь ему вѣрна!“
— „Живому, или мертвому?“
— „Вы не посмѣете погубить вашего сына!“
— Онъ не сынъ мнѣ, я проклялъ его за неповиновеніе!»
«Вотъ все, что я помню… я, кажется, долго не соглашалась, но, наконецъ, согласилась… Я не имѣла болѣе силы бороться, я боялась за жизнь моего Бруно. Я была какъ помѣшенная въ это время, и ничего не помню…»
«Пріѣхалъ Адольфъ, и испугался происшедшей во мнѣ перемѣнѣ. Отъ него все скрыли. Подъ предлогомъ моей слабости, намъ не позволяли оставаться болѣе пяти минутъ вмѣстѣ, и то подъ строгимъ надзоромъ мачихи».
«Наступилъ день моего втораго святотатственнаго брака. Я была на столько неопытна, что кормилица въ это только утро объяснила мнѣ, что я готовлюсь быть матерью ребенка Бруно… О ужасъ! Да что же мнѣ было дѣлать? Какъ только я пробовала сопротивляться, мнѣ угрожали смертью моего мужа! Насъ обвѣнчали, я едва выстояла церемонію, ничего не отвѣчала на вопросы. Что было послѣ, какъ высидѣла я парадный обѣдъ, я ничего не помню. Подъ предлогомъ моей болѣзни, гостей почти никого не было… Наступила страшная минута неизбѣжнаго объясненія. Мачиха отвела меня въ парадную спальню, всѣ удалились, пришелъ Адольфъ и хотѣлъ поцѣловать меня. Я съ ужасомъ его оттолкнула, и не мѣшкая ни минуты, все сказала ему, всю правду. Онъ какъ дикій звѣрь бросился на меня, называя обманщицей, безчестной».
«Вошелъ старый баронъ и заслонилъ меня собою.»
— «Ты не долженъ обвинять ее, на то была моя воля, а мнѣ ты обязанъ повиновеніемъ! Если-бъ она не вышла за тебя, мы остались бы нищими, да еще съ потерею чести, — я все проигралъ!»
— «Отецъ, она говоритъ что она жена Бруно!»
— «Я все знаю, все слышалъ, и объявляю тебѣ мою непреклонную волю: если у нея родится мальчикъ, онъ будетъ наслѣдникомъ. Онъ имѣетъ на это право, онъ такой-же фонъ-Ф., и я такъ хочу! Слышишь, Адольфъ! Я беру Бланку подъ свою защиту, ты не дотронешься до нея пальцемъ, я запрещаю тебѣ, я — твой отецъ и твой повелитель, пока я старшій въ родѣ».
«Старикъ взялъ Адольфа за руку и увелъ его. Въ страшныхъ страданіяхъ провела я ночь. Какъ выжилъ мой бѣдный ребенокъ, какъ не умерла я сама, не понимаю. Опять сострадательная горячка на нѣкоторое время лишила меня памяти, и опять меня вылѣчили.
Видно, нужно мнѣ было пройдти чрезъ всѣ страданія Когда я пришла въ себя послѣ горячки, Адольфа не было въ замкѣ. Его вызвали только къ крестинамъ моей дѣвочки. Въ сосѣдствѣ носились про насъ странные слухи, и старикъ потребовалъ присутствія мнимаго отца. Настоящій мой мужъ, мой Бруно, былъ далеко и ничего не зналъ о насъ. Свекоръ хотѣлъ назвать внучку Адольфиной, тотъ, другой мой извергъ, не согласился; ее окрестили, какъ я того желала, Бланкой-Брунегильдой. Старикъ очень привязался къ ребенку помѣстилъ его съ кормилицей на своей половинѣ, „чтобы Адольфъ не смѣлъ до нея дотронуться“, сказалъ онъ мнѣ, когда я заплакала, увидѣвъ, какъ уносятъ отъ меня дочку».
«Прошелъ еще годъ, Адольфъ рѣдко бывалъ дома; я оживала только, когда ласкала мою Брунегильдхенъ, а молодость все-таки взяла свое, я стала оправляться, опять похорошѣла. Адольфъ замѣтилъ это, и къ великой радости отца, опять полюбилъ меня.»
«Приближается катастрофа, я опять чувствую, какъ мѣшаются мои мысли… не умѣю разсказать по порядку… Мнѣ сказали, что я опять буду матерью, я въ ту же минуту почувствовала, что ненавижу моего ребенка…»
«И вотъ, въ одинъ вечеръ, это было лѣтомъ, старика не было дома, съ тѣхъ поръ, какъ Адольфъ помирился со мною, онъ часто сталъ уѣзжать въ Ригу. Мы сидѣли вдвоемъ въ Сѣверномъ кабинетѣ. Я, по обыкновенію, молчала… Вдругъ, какъ грозная тѣнь, явился передъ нами Бруно, я упала передъ нимъ на колѣни и лишилась памяти. Когда я пришла въ себя, я увидѣла что то ужасное… Братья, сцѣпившись, лежали на полу, вокругъ нихъ лилася кровь. Я хотѣла подойдти, освободить моего Бруно, и услыхала его хриплый голосъ, проклинавшій отца, брата, меня…»
— «Молчи, Бруно, закричала я, я невинна, я все также люблю тебя, они меня принудили, заставили измѣнить тебѣ угрозами твоей смерти! Отецъ хотѣлъ выдать тебя начальству, чтобы тебя разстрѣляли, какъ дезертира!»
«Въ отвѣтъ мнѣ послышалось страшное хрипѣніе, Адольфъ всталъ и я увидѣла Бруно, истекавшаго кровью. Я бросилась къ нему, умоляя его жить для меня и для нашей дочери.»
«Онъ отстранилъ меня рукою и я опять услыхала его хриплый голосъ.»
— «Да будетъ же проклятъ, кричалъ онъ, неестественный законъ первородства, сдѣлавшій изъ человѣка дикаго звѣря. Я чувствую, что умираю, а ты — братоубійца будь дважды проклятъ! Какъ Каинъ будешь ты скитаться по землѣ, нигдѣ не находя покоя, и мать сырая земля тебя не приметъ въ свои нѣдры. Скажи ты это отъ меня звѣрю, насъ родившему, да порадуется онъ успѣху своего первенца!»
Я опять бросилась къ Бруно, умоляя его простить, не клясть никого предъ смертью. Вдругъ лице его преобразилось, онъ улыбнулся, притянулъ меня къ себѣ и поцѣловалъ своими хладѣющими губами; потомъ вздохъ… и все кончилось.»
«Я помню, какъ я просидѣла всю ночь надъ трупомъ, повторяя послѣднія слова Бруно, они точно огненныя запечатлѣлись въ моей головѣ Кромѣ этихъ словъ я ничего не помнила, и такъ цѣлый годъ, какъ говорила мнѣ мамка, я все повторяла одно и тоже, его проклятіе, да еще просила Бруно никого не проклинать передъ смертью».
«Надо кончать скорѣе мое писанье, а то опять мѣшаются мысли, опять слышу я хриплый голосъ Бруно».
«Пока я ничего не помнила, умеръ Адольфъ III, я пришла въ себя у его гроба, я вдругъ поняла, что мнѣ нужно сдѣлать что-то съ моей дочерью, пока не вернулся изъ своего дальняго путешествія извергъ — братоубійца. Мамка увезла Брунсгильду къ своему брату рыбаку около Риги. Мамка уговаривала и меня бѣжать вмѣстѣ, но я почему-то не захотѣла, и теперь не знаю почему. Я помню все, что было до смерти Бруно, а что было послѣ — не помню, точно мракъ какой спускается въ мою бѣдную голову. А вотъ вспомнила: мой второй ребенокъ мальчикъ умеръ до рожденья. Когда мнѣ это сказали, я, говорятъ, долго хохотала, била въ ладоши, радовалась. Мнѣ и теперь не жаль его; чтобы было съ несчастнымъ отродьемъ братоубійцы!»
«И вотъ, почему-то въ эту минуту я помню еще одно, помню мое убѣжденіе, что такъ надо, и я рѣшаюсь навсегда оставить замокъ, рѣшаюсь ѣхать въ далекую Россію, искать у Царя защиты и правды, почему у Царя, а не у короля, не знаю, но такъ надо, это я помню. Если мой наслѣдникъ не родился, то все имущество Ротенштадтовъ принадлежитъ мнѣ и Брунегильдѣ. Съ настоящимъ борономъ фонъ-Ф. извергомъ, братоубійцей, у меня ничего нѣтъ общаго, нашъ бракъ незаконный, мнѣ это растолковали, и я должна сказать это Царю».
«Мнѣ бы хотѣлось повидаться съ моей дочкой, но я боюсь ѣхать въ окрестности Риги, тамъ по близости живетъ мачиха съ своимъ новымъ мужемъ, она можетъ выслѣдить и выдать мою дочку убійцѣ. Да хранитъ мое сокровище Царь Небесный, пока царь земной не сжалится надъ нами, и не отдастъ намъ то, что наше по праву».
«Отправляясь въ дальній путь въ этотъ разъ вмѣстѣ съ моей вѣрной мамкой, я рѣшаюсь распорядиться единственнымъ достояніемъ, мнѣ оставленнымъ, фамильными брилліантами моей матери. Добрый человѣкъ, посовѣтовавшій мнѣ ѣхать въ Россію, помогъ мнѣ продать половину этихъ брилліантовъ на расходы моего дальняго путешествія Вторую половину я не рѣшилась взять съ собою, меня могутъ ограбить, убить, я хочу, чтобы что нибудь осталось моей дочкѣ, если ей не суждено владѣть богатствомъ Ротенштадтовъ. Я прячу вмѣстѣ съ этой рукописью въ раму моего портрета колье, скляважъ, серги и пряжку, самыя дорогія изъ моихъ украшеній, и молю Провидѣнье охранить ихъ отъ хищниковъ, пока они не попадутъ въ руки сострадательной души, на которую я разсчитываю; и вотъ мое завѣщаніе:»
«Принадлежащія мнѣ родовыя драгоцѣнности должны быть отданы дочери моей, отъ законнаго моего брака рожденной, Бланкѣ-Брунегильдѣ фонъ-Ф. Ротенштадтъ, или ея потомству. Милосердое Провидѣніе поможетъ желающему исполнить мою волю отыскать ее въ окрестностяхъ Риги у рыбака; указать болѣе опредѣленно на ея убѣжище я не смѣю. Если же никого изъ насъ не будетъ уже въ этомъ мірѣ, то я желаю, чтобы на вырученную отъ продажи брилліантовъ сумму былъ устроенъ пріютъ для бѣдныхъ дѣвочекъ-сиротъ, какъ моя Брунегильда, въ настоящую минуту покинутая поневолѣ своей несчастной матерью. Да хранитъ ее милосердое Провидѣніе! — Бланка фонъ-Ротенштадтъ, баронесса фонъ-Ф.»
Глава II.[править]
Когда Адольфъ кончилъ, наступило довольно продолжительное молчаніе. Обѣ дамы были такъ тронуты трагическимъ разсказомъ, что не могли тотчасъ же высказать свои впечатлѣнія; на глазахъ баронессы замѣтны были слезы.
— Бѣдная Бланка! проговорила она, наконецъ, съ глубокимъ вздохомъ, какая ужасная судьба! Папа, ради Бога, поѣдемте сегодня же съ вечернимъ поѣздомъ въ Дубельнъ, я не буду покойна, пока мы не исполнимъ ея послѣдней воли.
— Успѣемъ ли еще сегодня, отвѣтилъ старый баронъ, ты забываешь, что я долженъ сообщить вамъ содержаніе писемъ; теперь половина шестаго, прибавилъ онъ, вынимая, изъ кармана часы, до обѣда мнѣ не исполнить своей задачи, а письма очень интересны.
— А если Зельма Фогъ умретъ?
— Тогда брилліанты будутъ ей не нужны, и намъ придется хлопотать объ устройствѣ пріюта; тебѣ будетъ много дѣла и ты перестанешь скучать по Петербургу.
— Какое невыносимое хладнокровіе, Адольфъ! Тебѣ совсѣмъ не жаль Бланки. Умоляю васъ, папа, поѣдемте сегодня, вы разскажете намъ все въ вагонѣ.
— Сколько мнѣ помнится, вмѣшалась графиня, изъ Риги въ Дубельнъ нѣтъ ночнаго поѣзда, такъ говорилъ мнѣ Мейнгардъ.
— Навѣрно нѣтъ, я знаю, сказалъ Адольфъ; перестань, Мари, волноваться и дай намъ выслушать отца.
— Странныя прочелъ я вещи, такъ началъ старикъ, немудрено, что въ молодости я имъ не повѣрилъ и бросилъ письмо. Оказывается, что стуки и шаги начались въ замкѣ въ первое же 15 іюня послѣ кончины Адольфа IV. Судя по письмамъ его внучки, въ первое полустолѣтіе послѣ его смерти, явленія были гораздо ужаснѣе: его самого видали въ кабинетѣ, слышались стоны и рыданія. Прекратились они только въ четвертомъ поколѣніи, при жизни моей прабабки, которая собрала письма тетки, своего мужа, и записала въ своемъ дневникѣ все, что видѣла сама, и какъ разыскала внучка Бланки. При ней же окончился процессъ, посредствомъ котораго у насъ отняли владѣнія фон-Ротенштадтовъ Сколько я понялъ изъ сопоставленія годовъ, стоны и рыданія прекратились тогда именно, когда неправильно нажитое вышло изъ рода. Въ первые года своего замужества прабабушка еще слыхала рыданія, и даже разъ видѣла издали привидѣніе, а потомъ его никто уже больше не видалъ; слышались лишь шаги и стуки, и то только 15-го іюня.
— Какъ это интересно, замѣтила графиня, стало быть несчастный братоубійца нѣсколько успокоился послѣ того, какъ исполнилось его желаніе возвратить чужое.
Въ противоположномъ углу, у камина послышалось три громкихъ стука, старый баронъ вздрогнулъ и поблѣднѣлъ.
Слышите, папа, это всегда такъ бываетъ, сказала Мари, но теперь я уже не боюсь этихъ стуковъ. Число три означаетъ подтвержденіе словъ Вѣры.
— Чудеса, проговорилъ старикъ, пожимая плечами. Онъ былъ такъ взволнованъ, что не могъ уже продолжать своего разсказа.
Въ эту минуту раздались звуки колокола, призывавшаго къ обѣду.
Послѣ кофея, баронъ Адольфъ, въ надеждѣ разсѣять отца, предложилъ прогулку по парку, а графиня, угадавъ его намѣреніе, попросила отложить разсказъ до возвращенія въ комнаты, когда они усядутся покойно и ничто не будетъ развлекать ихъ.
— А теперь мы васъ слушаемъ, сказала она, по окончаніи прогулки, когда старый баронъ, отдохнувъ съ полчаса у себя, вернулся въ кабинетъ.
— Писемъ, стоющихъ вниманія, всего три, отвѣтилъ онъ на вызовъ своей дорогой гостьи, остальныя не идутъ къ дѣлу Эти же написаны Адольфиной фонъ Гринвальдъ, урожденной фонъ-Ф., къ своему мужу, бывшему въ это время гдѣ-то на войнѣ. Годовъ и адресовъ въ перепискѣ не сохранилось. А она въ его отсутствіе проживала у своихъ родителей въ замкѣ Ф. Въ первомъ письмѣ она приводитъ съ нѣкоторымъ недовѣріемъ разсказъ старой кастелянши о навожденіи нечистой силы, являющейся въ замкѣ въ образѣ покойнаго барона Адольфа IV, ея дѣда; и тутъ же говоритъ объ отцѣ своемъ, что онъ измѣнился, очень постарѣлъ и сдѣлался страшно угрюмъ съ тѣхъ поръ, какъ Фицъ-Гагены оспариваютъ помѣстья, пріобрѣтенныя женитьбою дѣда на Бланкѣ фонъ-Ротенштадтъ. «Помнишь, прибавляетъ она, я тебѣ разсказывала про красавицу Бланку, про первую дѣдушкину жену, которая отъ него бѣжала, какъ говорили, съ писаремъ, и ихъ убили въ лѣсу разбойники. Дѣдушка велѣлъ выбросить ея портретъ въ старую кладовую, а черезъ годъ женился на моей бабушкѣ, такъ что мы происходимъ отъ честнаго рода, — помни это, и не стыдись меня».
— Все подтверждается, и исторія съ портретомъ, замѣтила баронесса. Теперь остается только родословная Зельмы Фогтъ. Ахъ, какъ мнѣ хочется ее видѣть!
— А мнѣ прежде всего хочется выслушать барона, сказала улыбаясь ея нетерпѣнію Вѣра, и баронъ продолжалъ:
— Въ томъ же письмѣ сказано еще, что отецъ все больше проживаетъ въ Ригѣ, самъ наблюдаетъ за ходомъ процесса, чему она очень рада — такимъ онъ сдѣлался злымъ и страшнымъ. Второе письмо, писанное, судя по числамъ, полгода спустя, преисполнено ужаса. Она сама видѣла рыдавшаго и стонавшаго дѣда, узнала его по портрету. Мать упрашивала ее не ходить 15 іюня въ сѣверную башню, она хотѣла видѣть, пошла и едва не умерла отъ страха. Далѣе она говоритъ, что въ сѣверной башнѣ совершилось, должно быть, страшное преступленіе, что замокъ и весь ихъ родъ обречены погибели: дѣдъ проговорилъ глухимъ, гробовымъ голосомъ, что всѣ первенцы ихъ рода прокляты по его винѣ предъ Богомъ и людьми, и горе тому изъ нихъ, кто встрѣтится съ нимъ 15 іюня; по заклятію обиженнаго Бруно онъ долженъ будетъ его уничтожить. Письмо написано очень сбивчиво, видно, что бѣдная женщина поражена ужасомъ. Я не понялъ, сама ли она слышала говорящаго дѣда, или кто нибудь другой передавалъ его слова Въ концѣ письма она прибавляетъ, что ни-за-что не останется въ замкѣ, уѣдетъ съ дѣтьми въ свое помѣстье и увезетъ съ собою свою несчастную мать, измученную постояннымъ страхомъ: она почти каждую ночь слышитъ какіе-то странные стуки, стоны и шаги по корридорамъ и не можетъ спать покойно. Въ третьемъ и послѣднемъ, письмѣ, уже изъ помѣстья Гринвальдовъ, она пишетъ, что заклятый замокъ совсѣмъ опустѣлъ, отецъ опять вернулся въ Ригу, братъ все еще въ Парижѣ при посольствѣ, а ей удалось увезти мать съ собою. Отецъ очень сердился, узнавъ, что она хочетъ уѣзжать, кричалъ: «глупыя вы бабы, боитесь какихъ-то глупыхъ, не существующихъ чертей!» Она сказала ему: «не черти ходятъ по замку, а дѣдушка, я сама его видѣла, и онъ такой страшный». Отецъ такъ разсердился, что даже ударилъ ее. Она бросилась на колѣни и вымолила позволеніе уѣхать вмѣстѣ съ матерью. Онъ, наконецъ, сжалился, согласился и вотъ онѣ теперь живутъ покойно. Изъ этого, да и изъ всѣхъ писемъ видно, какъ онѣ обѣ боятся безмѣрно-грознаго барона. Мы, видно, не такіе были въ старину, выродились, прибавилъ старикъ, улыбаясь.
— И слава Богу! засмѣялась баронесса Марья Владиміровна, я никакъ не могу себѣ представить васъ, или Адольфа такимъ грознымъ, чтобы мнѣ пришло въ голову васъ бояться.
— А вотъ я попробую взять тебя въ руки, по примѣру предковъ, сказалъ улыбаясь Адольфъ.
— Поздно, баронъ, надо было начинать съ перваго дня послѣ свадьбы, вмѣшалась графиня, теперь какъ не смотрите грозно, Мари не испугается. Неужели, прибавила она, обращаясь къ старику, M-me Гринвальдъ ничего не узнала отъ матери изъ прошлаго своей семьи?
— Должно быть запуганная женщина сама знала очень мало, только кое-что слышала отъ старой прислуги, а та, вѣроятно, не посмѣла и заикнуться объ убійствѣ. Разсказала она дочери, и то выѣхавъ уже изъ грозныхъ стѣнъ заклятаго замка, что ея свекоръ отнялъ жену красавицу у меньшаго брата и заперъ се въ сѣверной башнѣ; что та изъ ненависти къ нему, или изъ страха отдала ихъ единственную дочку Бланку-Брунегильду къ бѣднымъ людямъ, къ роднымъ своей мамки, а сама года черезъ два убѣжала А дѣвочка такъ и пропала, врядъ ли отецъ пробовалъ ее отыскивать; женившись же на другой женѣ, и совсѣмъ забылъ про дочку. Сама баронесса, много спустя уже послѣ смерти свекра, слышала отъ кого-то изъ людей, что въ одной рыбацкой деревнѣ, не очень далеко отъ Риги, живетъ пожилая женщина красавица, зовутъ се Бланкой-Брунегильдой, и почему-то всѣ называютъ ее баронской дочерью и очень уважаютъ. Мужъ ея рыбакъ, по фамиліи Кроль, разъ въ пьяномъ видѣ прихваснулъ, что его жена носитъ на шеѣ такую штучку, по которой, если-бъ дойдти до царскаго величества, то ихъ бы обогатили. Баронесса, сообразивъ этотъ разсказъ со слышаннымъ отъ прислуги, такъ смутилась, что стала упрашивать сосѣдей не говорить ничего при ея мужѣ. Вотъ все, что есть въ письмѣ, но оно послужило прабабушкѣ, какъ видно изъ ея дневника, нитью, по которой она отыскала въ Дубельнѣ очень уже стараго рыбака-Кроля, внука давно умершей Брунегильды; онъ носилъ на шеѣ, по завѣщанію бабушки, о которой осталась въ семьѣ цѣлая легенда, золотой медальонъ съ фамильнымъ гербомъ фонъ-Ротенштадтовъ.
— И что же сдѣлала прабабушка? спросилъ Адольфъ.
— Что? дала рыбаку два червонца и записала это въ свой дневникъ. Что же могла она еще сдѣлать, если-бъ и хотѣла. Въ тѣ времена невѣстки или жены не смѣли возвысить голосъ передъ старшимъ въ родѣ, прибавилъ онъ, взглянувъ на баронессу.
— Вы сердитесь на меня, папа, сказала Мари, бросивъ на свекра умильно-покорный взглядъ.
— Напротивъ, мнѣ очень пріятно видѣть, какъ горячо принимаешь ты къ сердцу справедливое дѣло, и я съ удовольствіемъ повезу тебя завтра въ Дубельнъ и самъ займусь повѣркой родословной Зельмы Фогтъ. Будемъ надѣяться, что найдемъ ее внѣ опасности.
Баронъ не кончилъ еще говорить, какъ часы стали бить одиннадцать, и вслѣдъ за замирающимъ въ воздухѣ звукомъ послышалось въ стѣнѣ, возлѣ камина пять ясныхъ, раздѣльныхъ стуковъ.
— Опять хотятъ говорить съ нами, и по азбукѣ, сказала графиня, вставая. Сядемъ скорѣе за столикъ. Стуки послышались вслѣдъ за вашими словами, баронъ, стало быть надо, чтобы и вы участвовали съ нами въ сеансѣ, я найду азбуку, а вы всѣ усаживайтесь, не теряя времени.
Озадаченный старикъ молча повиновался, и вотъ неболѣе, какъ минуты черезъ двѣ, сеансъ устроился. Положивъ бумагу и карандашъ передъ боронессой, Вѣра вооружилась другимъ карандашемъ какъ указкой, а Адольфъ приготовился записывать ожидаемое сообщеніе. Напряженно слѣдилъ за всѣмъ старый баронъ, видимо заинтересованный происходящимъ передъ его глазами, но въ этотъ разъ совершенно спокойный.
Вскорѣ сложилась слѣдующая фраза по-нѣмецки:
«Зельма умираетъ, молитесь, да пощажена будетъ Высшимъ Милосердіемъ молодая жизнь…»
У баронессы вырвалось глухое рыданіе, она судорожно схватила правой рукою карандашъ и приложила его къ бумагѣ. Не прошло минуты, какъ глаза ея закрылись, а карандашъ задвигался съ поражающей быстротою. Всѣ притихли, старый баронъ сидѣвшій возлѣ невѣстки, изумленно слѣдилъ за ея писаньемъ.
— Опять тотъ же старинный почеркъ, прошепталъ онъ, и какъ быстро! Естественно писать такъ невозможно, и съ закрытыми еще глазами!
По прошествіи менѣе чѣмъ пяти минутъ, руки баронессы вдругъ остановились; откинувшись на спинку кресла и не открывая глазъ, она осталась неподвижной. Вѣра тихо взяла у нее изъ подъ рукъ исписанный листочекъ и передала его старому барону Прочитавъ его раза два, три про себя, баронъ прямо началъ переводить по-французки слѣдующее:
«Происходитъ окончательная борьба между физической жизнью и физической смертью. Кто побѣдитъ, мнѣ, по моему недостоинству, знать не дано. При ней очищенная и просвѣтленная Бланка, я не могу подойдти близко. Вы молитесь. Если она вернется въ земную жизнь, и вы дадите ей немного земнаго счастья, воля Бланки исполнится на землѣ, и я почувствую прощеніе Бруно за мой земной грѣхъ, и перестану скитаться какъ Каинъ, не находя покоя. Молитесь за Зельму и за меня. Еще одинъ только разъ дано будетъ мнѣ бѣсѣдовать съ вами, въ тотъ день, когда такъ, или иначе вы исполните завѣщаніе. А теперь дозволено мнѣ проявить себя передъ вами для окончательнаго убѣжденія барона Адольфа X, что мы живы! Я желаю, чтобы онъ понялъ и повѣрилъ, что только здѣсь мы живемъ настоящей жизнею, передъ которой ваша — преходящая тѣнь, блѣдная зарница зараждающагося дня. — Раскаивающійся грѣшникъ Адольфъ IV, фонъ Ф.
— Правда ли, отецъ, спросилъ шопотомъ Адольфъ, что ты по счету Адольфъ десятый?
— Навѣрно не знаю, никогда не считалъ, завтра справлюсь въ родословной. Очень вѣроятно, что такъ. Бывали, я помню, и другія имена у владѣльцевъ нашего маіората, когда старшіе сыновья умирали бездѣтными.
Очень интересно будетъ въ этомъ убѣдиться, сказала графиня. У меня было бы однимъ доказательствомъ больше, что сообщенія не вычитываются въ мысляхъ кого либо изъ присутствующихъ, а происходятъ отъ внѣшней самостоятельно-разумной силы…
Рѣчь ея прервали новые пять стуковъ, и баронесса тотчасъ же зашевелилась, открыла глаза, но смотрѣла еще безсознательно.
Сложилась фраза очень оригинально: по-русски латинскими буквами.
Это какая-то путанница, сказала графиня, когда стуки прекратились.
Первый догадался, въ чемъ дѣло, молодой баронъ; раздѣливъ безпорядочно записанные буквы на слоги и слова, онъ прочиталъ:
„Уложите скорѣе Машу спать; не говорите ей сегодня, что Зельма между жизнью и смертью. Сказанное она забыла. Завтра ей нужны силы для путешествія“.
— Я опять уснула, заговорила, наконецъ, баронесса, нервно потягиваясь. Было ли что нибудь у васъ?
— Сказано, чтобы мы непремѣнно ѣхали завтра въ Дубельнъ, а теперь ложились бы скорѣе спать, отвѣтила Вѣра.
Баронесса разсмѣялась. — Стоило ли ради этого усыплять меня, и такъ крѣпко еще, что я никакъ не могу проснуться. Да и на душѣ что-то тяжело, точно случилось что грустное, что меня преслѣдуетъ, но чего я никакъ не могу вспомнить. Извиняюсь передъ вами и ухожу безъ чая, предоставляя Вѣрѣ хозяйничать за меня.
— Помолись, Мари, за Зельму Фогтъ, рискнула сказать графиня, чтобы мы нашли ее внѣ опасности.
— Хорошо, постараюсь помолиться. Покойной ночи, папа. И баронесса удалилась.
Задумчивый, но совершенно спокойный просидѣлъ старый баронъ за чаемъ, — вообще всѣ говорили очень мало. — Прощаясь онъ крѣпко поцѣловалъ у графини руку, сказавъ ей передъ тѣмъ въ полголоса:
— Теперь я вѣрю твердо, непоколебимо въ будущую жизнь, и невыразимо счастливъ и покоенъ. Спѣшу васъ этимъ порадовать.
Глава III.[править]
Первое лицо, встрѣтившее нашихъ путешественниковъ на дебаркадерѣ въ Дубельнѣ, былъ никто иной, какъ Мейнгардтъ, приходившій отъ нечего дѣлать къ каждому поѣзду.
— Не знаете ли, жива Зельма Фогтъ? спросила графиня Воронецкая, любезно протягивая ему руку. Извините, мнѣ бы слѣдовало прежде всего поблагодарить васъ за скорый отвѣтъ.
— Вашъ запросъ заинтересовалъ меня, графиня, тѣмъ болѣе, что Зельма, какъ говорятъ, очень хорошенькая дѣвушка, и я справляюсь объ ней по нѣскольку разъ въ день. Она ожила часа два тому назадъ, а то болѣе полу-сутокъ пролежала въ летаргическомъ снѣ, которымъ закончился тифозный кризисъ; ее приняли за умершую и собирались уже готовить къ погребенію.
— Когда впала она въ летаргическій сонъ? нетерпѣливо спросила баронесса Марья Владиміровна, не дожидаясь, чтобы ей представили незнакомаго ей Мейнгардта. Въ вагонѣ ей сообщили все, касавшееся вчерашняго сеанса.
— Вчера вечеромъ, въ исходѣ одиннадцатаго, отвѣтилъ молодой человѣкъ, вѣжливо снимая шляпу передъ незнакомой дамой Я заходилъ къ нимъ ровно въ одиннадцать, и мнѣ сказалъ докторъ, что она только что перестала дышать. Подъ этой болѣзней скрывается очень интересный романъ, быть можетъ, вы его знаете, графиня?
— Я ничего не знаю, разсказывайте скорѣй. Nous sommes tout oreils.
— Выходя вчера ночью отъ Фреда, гдѣ я пробылъ болѣе часа, я наткнулся около ихъ забора на рыдающаго молодаго человѣка. Онъ бросился ко мнѣ съ вопросомъ: правда ли, что она умерла? Я нѣсколько его успокоилъ, сказавъ, что докторъ невполнѣ убѣжденъ въ ея смерти, предполагаетъ возможность летаргіи. Онъ обрадовался какъ безумный даже этой маленькой надеждѣ и разсказалъ мнѣ всю свою исторію. Онъ три года считался женихомъ Зельмы, они страстно любили другъ друга, этимъ лѣтомъ назначена была свадьба. Женихъ — небогатый чиновникъ изъ Риги. Я зазвалъ его къ себѣ и мы просидѣли вмѣстѣ часть ночи, посылая каждые полчаса узнавать, что дѣлается у Фогта. И какъ бѣдный Липгардтъ горько плакалъ всякій разъ, когда посланный возвращался съ извѣстіемъ, что перемѣны нѣтъ, и всѣ увѣрены, что она умерла.
— Почему же не шелъ онъ самъ, если считался женихомъ? спросила баронесса.
— Онъ женихъ въ отставкѣ, выгнанный отцомъ невѣсты изъ дому.
— За что? спросили въ одинъ голосъ обѣ дамы.
— Видите ли, Зельмина мать была единственной дочерью здѣшняго зажиточнаго рыбака Кроля, давно умершаго, а сама она умерла, когда Зельмѣ было лѣтъ десять.
— Дочь Кроля! воскликнула баронесса, многознаменательно взглянувъ на мужа и на свекра.
— Да, и конечно, какъ единственное дитя, наслѣдовала все имущество. Фредъ страшный скряга, ростовщикъ; женившись вскорѣ на другой, онъ завладѣлъ безконтрольно имуществомъ дочери, тоже единственной отъ перваго брака; теперь же у него человѣкъ шесть. Всѣ знаютъ, что источникъ его теперешняго, довольно значительнаго капитала — деньги первой жены, а дочери ея онъ ничего давать не хотѣлъ, даже приданаго порядочнаго не сдѣлалъ. Родные Липгардта и уговорили его потребовать Зельминыхъ денегъ для нея же. Онъ послушался и поговорилъ съ старымъ скрягой довольно крупно, тотъ выгналъ его изъ дому, дочь же увѣрилъ, что Липгардтъ женится на ней только изъ-за денегъ, въ силу чего онъ не позволитъ ей больше съ нимъ видѣться. Дня черезъ два бѣдная дѣвочка захворала, отецъ увѣряетъ, что простудилась, очень долго оставаясь въ морѣ, а докторъ говоритъ, что на нее всего болѣе подѣйствовало нравственное потрясеніе.
— А что говоритъ женихъ? спросила графиня.
— Бѣдный, клянетъ тотъ день, когда задумалъ разсчитывать на женино приданое. Я недавно видѣлъ его опять у калитки Фредова дома, и онъ умолялъ меня, если Зельма выздоровѣетъ, убѣдить Фогта, что онъ готовъ жениться на ней безъ всего, даже самъ сдѣлаетъ ей подвѣнечное платье, только бы ихъ скорѣе обвѣнчали.
— Папа, воскликнула Мари, мы съ Вѣрой прямо отсюда поѣдемъ къ Фогту, m-r Мейнгардтъ насъ проводитъ…
— Нѣтъ, поспѣшно перебилъ невѣстку старый баронъ, мы сперва поѣдемъ въ гостинницу, а тамъ увидимъ, что намъ дѣлать.
Тутъ только графиня вспомнила представить своимъ спутникамъ Мейнгардта, который рекомендовалъ имъ большой номеръ въ той же гостинницѣ, гдѣ жилъ самъ, увѣряя, что лучшаго они не найдутъ во всемъ Дубельнѣ. Поручивъ багажъ носильщикамъ, всѣ отправились въ гостинницу пѣшкомъ. Мейнгардтъ, продолжая восхвалять своего симпатичнаго чиновника и искреннюю любовь его къ невѣстѣ, поспѣшилъ предложить руку графинѣ, которая и воспользовалась этимъ случаемъ, чтобы объяснить ему участіе, принимаемое всѣми въ Зельмѣ Фогтъ, неожиданнымъ открытіемъ, по старымъ бумагамъ, происхожденія Зельмы по матери отъ боковой линіи бароновъ фонъ-Ф. А баронесса въ это время, взявъ подъ руку свекра, убѣждала его, что теперь, когда извѣстно, что Зельма внучка Кроля, никакихъ сомнѣній уже быть не можетъ; права ея на наслѣдство Бланки вполнѣ ясны, и имъ стоитъ только поспѣшить къ Фогту обрадовать больную.
— Развѣ не можетъ быть другой семьи Кролей, или у этихъ въ предыдущихъ поколѣніяхъ найтиться еще сонаслѣдники. Мы не имѣемъ права дѣйствовать опрометчиво.
— Какъ, папа, неужели вы еще сомнѣваетесь въ буквальной вѣрности полученныхъ нами сообщеній и послѣ вчерашняго новаго доказательства. Замѣтьте, что и то оказалось правдой: Зельма страдаетъ дѣйствительно сердцемъ, и мы можемъ дать ей немного счастья.
— Положимъ такъ, не вѣрить Адольфу IV мы не имѣемъ никакого основанія, но во всякомъ случаѣ неразумно будетъ поразить даже и счастливой вѣстью такую слабую больную, какъ Зельма, и вмѣстѣ съ тѣмъ открыть тайну неожиданнаго богатства такому скрягѣ, какъ Фогтъ, пока дочь, не будучи замужемъ, находится еще въ его власти.
Съ этими послѣдними доводами пришлось согласиться и нетерпѣливой баронессѣ. Ей трудно было сидѣть въ номерѣ въ полномъ бездѣйствіи и она уговорила все общество отправиться гулять на Морской берегъ, куда Мейнгардтъ обѣщалъ привести жениха Зельмы, если окажется по новымъ справкамъ, что состояніе ея, по крайней мѣрѣ, не ухудшилось.
Благодаря нетерпѣнію баронессы, едва согласившейся дать своимъ спутникамъ время напиться чаю, они ранѣе восьми часовъ заняли уже скамейку на одномъ изъ песчаныхъ бугровъ., и разсѣянно смотрѣли на море въ ожиданіи Мейнгардта, отправившагося къ Фогту, а затѣмъ на поиски за Липгардтомъ.
Ожидать пришлось не менѣе часа, Мари совсѣмъ теряла терпѣніе, считая отъ нечего дѣлать сновавшія передъ ними рабочьи лодки, когда, наконецъ, въ отдаленіи показался Мейнгардтъ, подъ руку съ очень юнымъ высокаго роста блондиномъ пріятной наружности. Баронесса едва не вскочила къ нимъ навстрѣчу.
— Фрейлейнъ Зельмѣ лучше, она уснула нормальнымъ сномъ, докторъ сейчасъ сказалъ мнѣ, что теперь онъ не теряетъ надежды спасти ее, приближаясь къ нимъ, проговорилъ Мейнгардтъ, и затѣмъ уже представилъ своего спутника, конфузливо отвѣсившаго низкій, почтительный поклонъ дамамъ. Отъ смущенья онъ едва дотронулся до руки, протянутой ему Адольфомъ.
Не малаго труда стоило баронессѣ добиться отъ него нѣсколькихъ словъ, такъ стѣсняло молодаго человѣка присутствіе величественнаго старика-барона, не обращавшаго на него никакого вниманія, какъ будто его совсѣмъ тутъ и не было. Замѣтивъ общее стѣсненіе, Вѣра предложила старому барону походить съ нею по берегу; тогда только Липгардтъ, успокоенный простотою обращенія окружающихъ его, наконецъ, разговорился.
— Вѣра, слышишь, сказала Мари, призывая мимо проходившую графиню, m-r Липгардтъ видѣлъ у Зельмы Фогтъ старинный золотой медальонъ съ гербомъ, доставшійся ей отъ матери, какъ семейнная драгоцѣнность. Теперь, папа, послѣднее сомнѣніе исчезло, не правда-ли?
Подойдя, старый баронъ объяснилъ смущенному молодому человѣку, что отдаленная прабабушка Зельмы была въ нѣкоторомъ родствѣ съ баронами фонъ Ф. — фактъ, подтверждаемый этимъ медальономъ, какъ надо полагать, съ гербомъ вымершей фамиліи фонъ Ротенштадтовъ… въ силу чего они принимаютъ горячее участіе въ судьбѣ его невѣсты, и постараются уладить ихъ свадьбу, если на то будетъ желаніе Зельмы, когда она выздоровѣетъ. Потомъ обратившись къ невѣсткѣ, онъ выразилъ по-англійски надежду, что она не проговорилась о брилліантахъ.
— Будьте покойны, папа, отвѣтила Мари, я хочу испытать до конца безкорыстную любовь жениха къ невѣстѣ, и очень желаю, чтобы до самой свадьбы онъ ничего не зналъ о ея состояніи.
Прошло около двухъ недѣль, въ продолженіи которыхъ баронъ Адольфъ Адольфовичъ успѣлъ серьезно переговорить съ своимъ старымъ знакомцемъ Фредомъ, убѣдившись изъ этого разговора, что у покойной жены его не осталось ни одного родственника со стороны Кролей, а вмѣстѣ и убѣдивъ его согласиться на свадьбу выздоравливающей дочери съ Липгардтомъ обѣщаніемъ жениху своего высокаго покровительства по службѣ, увѣривъ, притомъ, стараго ростовщика, что и онъ, и отецъ давно знаютъ Липгардта за очень хорошаго человѣка, вполнѣ достойнаго ихъ попеченія о немъ; и вотъ молодому человѣку дозволилось навѣстить, въ качествѣ жениха, начинавшую оправляться Зельму. Устроивъ это дѣло, старый баронъ заявилъ, что онъ не можетъ долѣе оставлять своего хозяйства и надѣется, что молодежь, въ томъ числѣ и дорогая гостья, не заставятъ старика скучать одного въ замкѣ, а вернутся туда вмѣстѣ съ нимъ.
Наканунѣ отъѣзда обѣ дамы съ разрѣшенія доктора вошли въ первый разъ въ комнату больной Зельмы. Маленькая, худенькая, но прелестная блондинка лѣтъ двадцати попробовала встать къ нимъ навстрѣчу изъ большаго кресла, куда ее усадили въ ожиданіи почетныхъ гостей, но отъ слабости и смущенія не имѣла силы приподняться. Легкій румянецъ волненья показался на ея блѣдныхъ щечкахъ, когда баронесса крѣпко ее поцѣловала, усаживая обратно въ кресло.
— Какая вы прелесть! сказала она, я нахожу Липгардта очень счастливымъ.
— Выздоравливайте скорѣе, прибавила графиня, цѣлуя въ свою очередь больную, и мы вернемся въ августѣ въ Дубельнъ на вашу свадьбу, а пока позаботимся о вашемъ приданомъ.
— За что такія милости, я ничѣмъ ихъ не заслужила, слабо проговорила дѣвушка.
— Никакихъ тутъ милостей нѣтъ, все такъ быть должно, повѣрьте; когда выздоровѣете, мы вамъ скажемъ, за что мы васъ полюбили, прежде чѣмъ познакомились съ вами. А теперь не волнуйтесь и до свиданія. Докторъ позволилъ только взглянуть на васъ. До августа, моя прелесть! И маленькая баронесса выпорхнула изъ комнаты, оставивъ больную сильно озадаченной.
Вскорѣ пришедшій навѣстить ее Липгардтъ объяснилъ ей, по уговору съ барономъ Адольфомъ, тоже самое, что было сказано послѣднимъ Фогту.
— Но почему же, Фрицъ, ты не говорилъ мнѣ прежде, что у тебя есть такіе высокіе покровители? возразила дѣвушка. Зачѣмъ не сказалъ этого отцу, это бы во многомъ измѣнило его взглядъ на нашу свадьбу.
— Мнѣ не хотѣлось хвастаться… да я и не былъ увѣренъ… смущенно отвѣтилъ Липгардтъ.
— А я такъ увѣрена, что ты говоришь мнѣ не всю правду, что тутъ скрывается какая-то тайна… Но Богъ съ тобою, .я не хочу допытываться, что именно принесло намъ счастье.. Когда нибудь, когда мы будемъ мужемъ и женою, навѣрно скажешь…
— Скажу, моя дорогая, хотя и самъ знаю немного. А теперь не спрашивай, я далъ слово молчать тѣмъ, кто возвратилъ мнѣ тебя, моя птичка.
— А я теперь разскажу тебѣ то, что до сихъ поръ никому еще не говорила, задумчиво начала Зельма.
— Что такое, нѣсколько испуганно спросилъ Липгардтъ, отчего не сказала даже и мнѣ; развѣ и тебѣ кѣмъ нибудь запрещено?
— Нѣтъ, не запрещено, а самой какъ-то неловко разсказывать… и теперь трудно рѣшиться. Это о снѣ, который я видѣла въ то время, какъ лежала будто мертвая, въ летаргіи, какъ говоритъ докторъ.
— А, обо снѣ, довольно равнодушно отозвался Липгардтъ.
— Я даже не знаю, сонъ ли это былъ, или что иное непонятное, и не умѣю припомнить, какъ это началось. Кажется такъ, что я почувствовала, что меня какая то сила подымаетъ вверхъ, все выше, выше, и въ тоже время я слышу голосъ мачихи: умерла? а отецъ громко зарыдалъ, и мнѣ стало его жаль, я хотѣла сказать: нѣтъ, жива, и не могла. Тутъ я подумала, должно быть такъ умираютъ и очень мнѣ стало страшно; о тебѣ вспомнила, и еще болѣе захотѣлось сказать, что я жива, мнѣ ясно представилось, какъ горько будешь ты плакать. Но вотъ, я подымаюсь все выше, выше, и уже перестала слышать, что дѣлается на землѣ, и тогда я вдругъ перестала и жалѣть всѣхъ васъ, даже тебя, и почувствовала въ душѣ такое блаженство, о какомъ прежде понятія не имѣла, почувствовала еще, что сейчасъ увижу мою маму. До тѣхъ поръ я ничего не видала, только чувствовала, а тутъ вдругъ вижу яркій свѣтъ, совсѣмъ особенный; вокругъ меня все такъ восхитительно, такъ необыкновенно, что и словъ нѣтъ для описанія; затѣмъ вижу возлѣ себя маму, она меня обняла, и на душѣ у меня стало еще лучше, еще радостнѣе. Кажется, я ей сказала: Мнѣ хорошо съ тобой, ни за что я отъ тебя не уйду, не хочу. А она мнѣ отвѣтила — ея отвѣтъ и все что говорилось мнѣ послѣ, я отлично помню такъ, какъ будто слышу въ эту минуту — „нельзя, дитя; это говоритъ та, которая дала намъ золотой медальонъ. Она намъ близка и по тѣлу и по духу. Ты еще не дожила свой срокъ на землѣ, ты должна узнать земное счастье и земное горе, должна подготовить себя къ нашей жизни, ты еще не дозрѣла. Помни только, что надо быть доброй, никому. не дѣлать и не желать зла, исполнять божественные законы любви“. Послѣднія слова сказала не мама, а другая женщина, сіяющая, лучезарная и такая красавица, какой я до сихъ поръ и представить себѣ не могла, а мама прибавила: „Божественные законы у васъ на землѣ называются заповѣдями. А это, смотри, это она наша покровительница, она молитъ за всѣхъ насъ милосердаго Господа, будетъ молиться и за тебя, чтобы ты пришла къ намъ также чиста сердцемъ въ старческой мудрости, какъ чиста теперь въ твоемъ младенческомъ невѣдѣніи. Не забывай насъ, живи такъ, чтобы намъ соединиться съ тобою въ лонѣ Господнемъ. Мнѣ жаль отпустить тебя, но такъ надо“. Тутъ мама исчезла изъ моихъ глазъ обняла меня та другая, красавица, и положила мнѣ на сердце руку; мнѣ сдѣлалось еще лучше, блаженство неописанное овладѣло мною, такое блаженство, передъ которымъ вся земная радость ничто; теперь я не умѣю и представить себѣ этого блаженства, рѣшительно не умѣю. Но продолжалось оно не долго, вскорѣ все стало вокругъ меня омрачаться, я перестала видѣть красавицу, хотя все чувствовала ея руку на сердцѣ, но теперь рука ея меня точно давила, мнѣ становилось все тяжелѣй и тяжелѣй. Это земная жизнь возвращается, подумала я. и открыла глаза. Надо мной, нагнувшись, стоялъ докторъ, я его тотчасъ же узнала… Не правда ли, какой странный сонъ?
— Забудь его, моя дорогая… хотя, если вѣрить снамъ, то онъ обѣщаетъ тебѣ долгую жизнь, до старости; но лучше не думать!
— Нѣтъ, забывать не надо, надо думать чаще о приказаніи красавицы быть доброй… Я, знаешь, почему тебѣ разсказала… мнѣ, вдругъ показалось, что между красавицей моего сна и неожиданными милостями бароновъ фонъ Ф. есть какая-то связь… а теперь не понимаю, почему мнѣ это такъ показалось… Ты, ради Бога, никому никогда этого не разсказывай, я не хочу, слышишь?
Давъ невѣстѣ честное слово молчать, Липгардтъ задумчиво вышелъ изъ комнаты. Его поразило странное совпаденіе золотаго медальона, по которому фонъ Ф. признали свое родство съ Зельмой. Но вскорѣ онъ махнулъ рукой, сказавъ себѣ: лучше не думать, ничего тутъ не поймешь, а только одурѣешь, и мгновенно успокоился.
Читатель и самъ догадается, что въ августѣ все произошло такъ, какъ и слѣдовало: въ прелестномъ свѣжемъ нарядѣ, выписанномъ графиней Воронецкой изъ Петербурга, въ вѣнкѣ изъ живыхъ миртъ и флеръ-д’оранжа, Зельма Фогтъ получила благословеніе пастора, причемъ свидѣтелями подписались баронъ Адольфъ и Мейнгардтъ. Графиня и баронесса присутствовали при обрядѣ вѣнчанія, а на слѣдующій день навѣстили новобрачныхъ въ ихъ новомъ гнѣздышкѣ въ Ригѣ, убранномъ и устроенномъ на данныя ими средства. Въ это же посѣщеніе были разсказаны молодымъ супругамъ странныя событія въ замкѣ Ф. и вручены принадлежащіе имъ брилліанты. Зельма въ свою очередь разсказала баронессѣ и графинѣ о видѣнномъ ею снѣ. Она сразу сдѣлалась спириткой, но Липгардтъ долго недоумѣвалъ, пока жена его не убѣдила, что нельзя не вѣрить тому, что принесло имъ такъ много счастья, и чему вѣритъ даже г. баронъ фонъ Ф., владѣлецъ маіората.
Брилліанты, конечно, продадутся а графинѣ и баронессѣ удастся пріобрѣсти для себя пряжку и серьги, когда тѣ будутъ оцѣнены компетентными людьми.
Надо полагать, что, когда реставрированный портретъ баронессы Бланки будетъ торжественно помѣщенъ на принадлежащемъ ему мѣстѣ, Адольфъ IV исполнитъ свое обѣщаніе, и бароны фонъ Ф. услышатъ еще разъ изъ лучшаго міра голосъ, выражающій имъ благодарность раскаявшагося на землѣ, а теперь окончательно успокоеннаго ими предка.