«МАКБЕТ» ШЕКСПИРА В ПЕРЕВОДЕ В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕРА[править]
В конце февраля — начале марта 1846 г., менее чем за полгода до смерти,1 больной, ослепший Кюхельбекер, ехавший для лечения из Кургана в Тобольск, остановился по пути в Ялуторовске у друга лицейских лет декабриста И. И. Пущина. 3 марта он продиктовал Пущину свое литературное завещание, где указал, как поступить с остающимися его произведениями. В разделе «Стихотворения» четырьмя номерами были отмечены переводы из Шекспира:
«№ 10. Макбет. Напечатать первые три акта.
№ 11. Генрих IV. Истребить, если не успею переправить.
№ 12. Ричард.2 Сполна напечатать.
№ 13. Варианты. Истребить».
Кроме того, в разделе «Проза» под № 8 значилось «Рассуждение о восьми исторических драмах Шекспира» с указанием: «Печатать».3 Таково было «шекспировское наследие» Кюхельбекера; однако оно так и осталось неопубликованным.
Среди русских литераторов своего времени Кюхельбекер был, пожалуй, наиболее ревностным почитателем великого английского драматурга.4 В своих программных статьях 1824 г. «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» и «Разговор с Ф. В. Булгариным» он возмущался теми, кто «ставят на одну доску» «огромного Шекспира н — однообразного Байрона» и приравнивают Байрона к «Шекспиру, знавшему все: и ад и рай, и небо и землю, — Шекспиру, который один во всех веках и народах воздвигся равный Гомеру, который подобно Гомеру есть вселенная картин, чувств, мыслей и знаний, неисчерпаемо глубок и до бесконечности разнообразен, мощен и нежен, силен и сладостен, грозен и пленителен!»5
Уже тогда у Кюхельбекера, по-видимому, возникла мысль переводить Шекспира, хотя он еще не владел английским языком и знакомился с творчеством драматурга в основном по немецким переводам. Осуществить же эти замыслы писателю-декабристу довелось лишь после разгрома восстания. Профессионал-литератор, Кюхельбекер и в одиночном заключении в крепостях Шлиссельбурга, Динабурга, Ревеля и Свеаборга не оставлял творчества. Уже во время пребывания в Шлиссельбургской крепости (июнь 1826—октябрь 1827 г.) он занялся английским языком, чтобы читать Шекспира в подлиннике.6 Пьесы драматурга, наряду с поэмами Гомера, стали для него «хлебом насущным».7 Это «величайший комик, точно, как величайший трагик из всех живших, живущих н (я почти готов сказать) долженствующих жить», — писал о нем Кюхельбекер.8
Такая любовь к Шекспиру, «насыщенность» шекспировскими образами, а с другой стороны, «сладостная надежда», что, несмотря на заключение, он сможет работать для родной литературы,9 поддерживали поэта-узника в его намерении познакомить русских читателей с великим английским драматургом, который до конца 1820-х годов был представлен в России лишь несколькими переделками французских переделок. «У нас нет еще ни одной трагедии Шекспира, переведенной как должно», — писал Кюхельбекер своей сестре Ю. К. Глинке 22 сентября 1828 г.10
Состав, последовательность и хронология его шекспировских переводов восстанавливаются на основании сохранившихся рукописей, дневниковых записей и переписки. В августе--сентябре 1828 г. была переведена вчерне историческая хроника «Ричард II». В ноябре--декабре того же года Кюхельбекер перевел «Макбета». Впоследствии, уже в ссылке (т. е. после декабря 1835 г.), поэт коренным образом переработал перевод первых трех актов трагедии. С осени 1829 г. до января 1830 г. переводилась первая часть «Генриха IV». Затем Кюхельбекер начал перевод второй части, но когда он был закончен, неизвестно. В мае--сентябре 1832 г. был переведен «Ричард III»; перевод заново редактировался в 1835—1836 гг. Наконец, в августе--сентябре 1834 г. поэт обратился к пьесе «Венецианский купец», но оставил перевод, дойдя до середины второго акта. Позднее, в ссылке, он вторично принимался переводить эту пьесу и остановился в самом начале.11 Переводы «Короля Лира» и «Двух веронцев», о которых он раздумывал в 1832—1833 гг., также остались неосуществленными.
В выборе пьес для перевода проявилась отчетливая тенденция. Исключая «Венецианского купца», переведенного едва ли на треть, остальные пьесы имеют явный политический характер; они повествуют о кровавой борьбе за власть, узурпации престола, злодеяниях венценосных преступников, о государственных переворотах, междоусобных войнах и народных мятежах. Начав с «Ричарда II», Кюхельбекер, возможно, намеревался перевести все восемь исторических хроник Шекспира, которые затем разбирал в «Рассуждении»,12 но остановился перед «Генрихом V» — пьесой, в которой выведен не преступный, но добродетельный монарх, в сразу перешел к «Ричарду III», где Шекспир создал наиболее впечатляющий образ короля-злодея. Параллельно хроникам переводился «Макбет» — трагедия, также повествующая о преступлениях узурпатора престола. Кюхельбекер хотел также перевести: «Короля Лира», где в центре конфликта — проблема королевской власти и ее наследования. И отказался он от «Лира» только из-за отсутствия нужных пособий.13 В русле тех же интересов лежала и его попытка летом 1834 г. переработать трагедию Шиллера «Димитрий».14
Исторические потрясения, свидетелями которых, а затем и участниками были Кюхельбекер и его соратники-декабристы, делали трагедии Шекспира весьма актуальными в начале XIX в. Свержения королей, захваты власти, народные волнения были чуть ли не повсеместным явлением в Европе эпохи наполеоновских войн. На тронах сидели узурпаторы, обагренные кровью многих жертв, в том числе самых близких им людей: Александр I считался причастным к убийству своего отца, Павла I; узурпатором именовали Наполеона. Показательно, что о царе-узурпаторе писал в своей трагедии Пушкин. И вряд ли было случайностью то, что Кюхельбекер переводил как раз те произведения Шекспира, сходство с которыми обнаруживается в «Борисе Годунове»: «Ричарда III», «Генриха IV», «Макбета».
«Макбет» особенно интересовал поэта-декабриста. Еще в 1825 г. он предлагал В. А. Жуковскому совместно переводить трагедию (возможно, в переделке Шиллера). Жуковский писал ему: «<…> на предложение ваше, к сожалению, должен отвечать: нет. Не имею времени заняться переводом „Макбета“, как бы ни приятно было потрудиться вместе с вами. Примитесь одни за этот подвиг. Удача будет верная».15
Когда в 1828 г. трагедия была переведена, Кюхельбекер сумел переслать родным перевод, снабженный предисловием н примечаниями. 18 ноября 1829 г. в письме, отправленном тайно к А. А. Дельвигу, он, сообщая другу о переведенных к тому времени пьесах Шекспира, добавлял: «Макбета можешь прочесть у моих <.. .>» 16 Дельвиг, который уже раньше в своих альманахах публиковал анонимно произведения Кюхельбекера, стал хлопотать об издании «Макбета», но безуспешно. Помешали, очевидно, цензурные препоны, на которые и в дальнейшем неоднократно наталкивалась эта трагедия Шекспира, где изображено цареубийство. Удалось опубликовать лишь предисловие к трагедии (за исключением последней страницы с изложением переводческих принципов) под заглавием «Мысли о Макбете, трагедии Шекспира».17 Возможно, что к этой публикации имел отношение Пушкин.18
В ссылке Кюхельбекер, как мы уже отмечали, переработал три акта перевода «Макбета». Видимо, завершить переработку помешала слепота. Эти три акта в новой редакции он и завещал издать, поместив их на первое место в перечне своих шекспировских переводов.
Оценку «Макбета» Кюхельбекер дал в предисловии к первой редакции. Разумеется, надеясь на опубликование трагедии, он не стал подчеркивать политический ее смысл и ограничился лишь разбором художественных достоинств. «Макбет <…> — писал он, — поразит с самого начала всякого: красоты его большею частою таковы, что и простолюдим и ученый, и прозаик и поэт, и свободный романтик и даже подобострастный поклонник прежней Французской школы, — должны их признать, сколь бы тому ни противились их предрассудки, должны их почувствовать <…> Если в Гамлете <…> более глубокомыслия; в Макбете не в пример более силы, движения, возвышенности. В Гамлете Шекспир является преимущественно философом; в Макбете он первый, величайший (может быть) поэт романтический». И далее Кюхельбекер перечислял «черты» трагедии, «подобных которым довольно было бы и одной, дабы обессмертить имя другого писателя; таковы, напр., первая встреча Макбета и Банко с вещими сестрами, монолог Макбета перед первым своим злодеянием, разговор его с женою после оного, явление Банковой тени, Макдуф, узнающий о гибели своего дома, Леди Макбет в припадке лунатизма: все сии черты известны, можно сказать, целому свету и так превосходны, высокое их достоинство так очевидно, что всякая похвала, всякое пояснение тут были бы совершенно излишними».
Кюхельбекер создавал свои переводы в то время, когда в истории восприятия Шекспира в России обозначился новый этап. Вольные переделки, переложения французских переложений, «склонения на русские нравы», которые практиковались до тех пор, уже не удовлетворяли требованиям русской литературы. Нужен был истинный Шекспир, сохраняющий подлинность и в новом языковом облачении. Это ощущали разные литераторы. Незадолго до того, как Кюхельбекер в цитированном выше письме писал сестре об отсутствии на русском языке шекспировских трагедий, переведенных должным образом, М. П. Погодин заявил публично: «Не стыд ли литературе русской, что у нас до сих пор нет ни одной его (Шекспира, — Ю. Л.) трагедии, переведенной с подлинника?» 19
В 1827—1828 гг. одновременно с Кюхельбекером и независимо от него начинает переводить Шекспира еще неизвестный в литературе офицер-геодезист М. П. Вронченко. В начале 30-х годов за то же дело принимается адъюнкт Харьковского университета В. А. Якимов, а молодой литератор П. В. Киреевский переводит «Отелло». Все они переводили с подлинника, который стремились воспроизвести по возможности точно.
Эта новая тенденция, отражавшая развитие русской переводческой культуры, проявлялась не только в переводах из Шекспира. В конце 20-х годов, когда Кюхельбекер переводил «Ричарда II» и «Макбета», а Вронченко трудился над «Гамлетом», Н. И. Гнедич завершал свой многолетний труд — перевод «Илиады» Гомера, а П. А. Вяземский перевел «Адольфа» Бенжамена Констана. При всем различии переводимых произведений, при всем индивидуальном различии переводчиков, работавших независимо друг от друга, в их переводческих принципах было много общего, и главное — стремление к максимальному приближению к оригиналу, приближению, граничившему с буквализмом. В буквальной точности перевода проявились, с одной стороны, отрицание прежних методов вольных переложений, когда перевод являлся возведением к некоему идеалу, независимому от индивидуальных, национальных и исторических особенностей оригинала, и, с другой стороны, требование, чтобы переводчик не подменял собою автора, но целиком подчинялся его замыслу, поэтической форме его творения. В то же время тенденция к буквализму отражала неразработанность метода адекватной передачи художественной формы при переводе. Она была явлением кризисным, но это был кризис роста русской переводческой культуры, связанный с превращением перевода из произведения более или менее самостоятельного, принадлежащего скорее переводчику, чем переводимому автору, в произведение подчиненное, задача которого была по возможности точно передать оригинал. Это был длительный процесс, и в конце 20-х годов мы отмечаем только его начало.20
Переведя впервые на русский язык шекспировского «Макбета»,21 Кюхельбекер счел необходимым заявить в предисловии о своих переводческих принципах. При этом он обнаружил, что Вронченко уже предпослал сходную декларацию своему переводу «Гамлета». Поэтому Кюхельбекер указал, что его правила «почти те же, которые г. Вронченко излагает в предисловии к своему Гамлету».22 И далее он писал: «<…> надеемся, что в нашем переводе мало найдется мест, которые бы не произвели в читателе ощущения, предположенного самим Поэтом: а сие то, по нашему мнению, главная цель, к которой мы должны были устремить все свои усилия. Объясним средства, употребленные нами к достижению сей цели. Все то, что представляло нам отличительные черты особенного, личного, так сказать, слога нашего поэта, как то: его любимые обороты и иносказания, картины — мы старались передать по возможности близко; а игру слов такою же или равносильною игрою. Сверх того, обращали внимание на то, чтобы каждому стиху английскому у нас соответствовал стих русский: конечно, тут должны были встретиться некоторые исключения по самому свойству языков русского и английского; но ручаемся, что их немного. Самые перерывы стихов и рифмические вольности Шекспира мы часто выражали если не теми же, по крайней мере подобными. Стихам рифмованным у нас соответствуют рифмованные же. Формою мы жертвовали только тогда, когда того требовал или смысл, или гений русского языка. — Вот правила, которые мы соблюдали свято».23 Новые переводческие принципы предполагали научный подход к оригиналу. Как Гнедич при переводе Гомера или Вронченко при переводе Шекспира, Кюхельбекер считал необходимым глубокое изучение подлинника. Разумеется, в тюремных условиях он мог осуществить это в очень ограниченной мере. Он располагал шекспировским текстом только в старом издании английского филолога XVIII в. Льюиса Тиболда (Theobald, 1688—1744),24 которое, отмечал он, «хоть и очень хорошо, но почти столетней давности. С тех пор появились лучшие с более обстоятельными примечаниями и толкованиями».25 Этот факт он счел необходимым специально оговорить в предисловии, обнаруживая хорошую осведомленность в истории изданий Шекспира: «<…> мы поневоле должны были отказаться от сличения чтений, разнствующих по изданиям: обстоятельства лишили нас возможности достать оные; у нас не было ни Джонсонова, ни Стивенсова, ни Малонова. По необходимости мы переводили с одного Тибальдова издания: впрочем, немецкий перевод Бенды26 нам послужил к объяснению некоторых стихов темных».27
Как мы видели, основной принцип, которого придерживался в переводе Кюхельбекер, — это точность в передаче формы и содержания. Никаких намеренных отступлений от подлинника или вольных вариаций на шекспировские темы мы у него не обнаруживаем. Созданные Шекспиром необычные образы его не останавливали; он старался передать их на родном языке без изменений, буквально, и при этом сохранить поэтичность. Нередко это ему удавалось. Например:
Most sacrilegious murder hath broko ope
The Lord’s anointed temple, and stole thence
The life o' the building!
(II, 3, 73—75).28
В переводе:
Убийство святотатственное вторглось
В помазанный Господень храм и жизнь
Похитило!
Подобных примеров можно привести немало. Образцом удачного воссоздания шекспировской образности служит знаменитый монолог Макбета о «зарезанном сне» (д. II, сц. 2), приобретший уже в первой редакции вид, близкий к окончательному (см. ниже, с. 45).
Иногда, правда, необычность поэтического образа смущала Кюхельбекера. Слова леди Макбет: «But screw your courage to the sticking-place» (I, 7,60) — были сперва переданы: «Только утверди неколебимо Свое бесстрашье» — и лишь во второй редакции приобрели вид: «Сердце завинти в груди покрепче». Выражение «downy sleep» (II, 3, 83) в первой редакции было переведено: «нежный сон», а во второй: «сон пуховый».29
Передавая стихи стихами, а прозу прозой, Кюхельбекер стремился к точному воспроизведению стихотворных размеров. При этом он мог опереться на собственный опыт, поскольку сам был одним из создателей русского пятистопного драматического ямба. Пушкин даже счел нужным отметить в набросках предисловия к «Борису Годунову» (1830), что «у нас первый пример» пятистопного ямба «находим мы, кажется, в Аргивянах».30 Точно следуя английскому тексту, Кюхельбекер рифмовал двустишия, завершающие отдельные сцены, и стихи в сценах ведьм. Особое внимание уделял он игре слов у Шекспира, на передачу которой тратил немало сил. Он жаловался в дневнике: «Верх же трудностей Шекспировы „concetti“: выпустить их нельзя — без них Шекспир не Шекспир, а между тем тут иногда бьешься над одним словом час, два н более».31 С особо сложной игрой слов он столкнулся во втором действии «Макбета», где содержится знаменитый монолог привратника, построенный на каламбурах. С их передачей Кюхельбекер справился лишь отчасти: он нашел соответствие для игры словом «equivocator» (см. ниже его прим. 9), но дальше не сумел воссоздать игру с двумя значениями слова «goose» — «гусь», «портновский утюг», и его фраза: «Войди, портной, здесь, небось, гуся своего зажаришь» — лишена какого-либо смысла, хотя формально передает точно английский текст.
Первоначально Кюхельбекер архаизировал свои переводы за счет лексики. Такая тенденция соответствовала его литературной позиции, о которой оп не без гордости заявлял: «<…> а я вот уж 12 лет служу в дружине славян под знаменами Шишкова, Катенина, Грибоедова, Шахматова».32 Даже неологизмы, которые можно встретить в его переводах, вроде, например, «исшлец» (выходец) в «Макбете» (д. II, сц. 1), имеют архаический вид.
Архаизация в сочетании с буквализмом и стремлением соблюсти эквилинеарность, что столь трудно при переводах с английского на русский, имели пагубные последствия. Эквилинеарность требовала многих жертв. За счет сокращений язык обеднялся, а за счет архаизации утяжелялся. Стремясь к сжатости, Кюхельбекер употреблял редкие краткие формы слов вроде «свободить», «спех», «журба», «взгляньте» или сам создавал несуществующие сокращенные формы: «роскошствую» (вместо «роскошествую»), «взвьется» (вместо «взовьется») и т. п. В результате многие места перевода становились тяжеловесными, корявыми, неудобочитаемыми. В ряде случаев сокращения, изъятия служебных слов, местоимений делают первую редакцию перевода «Макбета» непонятной или искажающей смысл подлинника. Приведем два примера.
Монолог леди Макбет из 7 явления I действия:
Открыться мне, какой же зверь тебя
Увлек? Тогда ты мужем был; решась
Быть боле, чем ты днесь, — тем большим мужем. —
Удобных не было тогда ни места,
Ни времени: их ты создать хотел.
Создались сами; по удобство их
Тебя преобразило. Я младенца
Вскормила; знаю, как его любить:
Но пусть бы улыбался мне; исторгнув
Сосец из нежных уст его, я череп
Ему бы сокрушила, клявшись так,
Как ты клялся!
Монолог Банко, открывающий 1 явление III действия:
Так! ты теперь царь, Кадор, Гламис, все,
Что обещали вещие!.. Но как?
Страшусь, в злодейскую игру играл ты!
И не пребыть сему в твоем потомстве:
Монархов многих быть отцом и корнем
Мне предрекли. Нашлася правда в них
(Как то явилось на тебе, Макбет!);
Почто, — твоя ж удача за меня, —
Оракулом не быть им и моим
И мне не уповать? — Но нет! довольно.
Иногда понять то или иное выражение в переводе можно лишь после сравнения его с оригиналом, как например в этой строке из монолога Макбета о Ванко: «Ему поведали сынов царей!» (ср.: «They hail’d him father to a line of kings»; III, 1, 60).
Со временем Кюхельбекеру, очевидно, самому стала ясна неудовлетворительность такого метода перевода, и заметил он это в переводах Вронченко, которые прежде почитал образцовыми (свои недостатки, как известно, всегда заметнее у других). В 1834 г., сравнивая Вронченко и А. А. Шишкова как переводчиков и отдавая предпочтение последнему, он писал о переводах первого: «Они, правда, почти надстрочные, но вернее ли? Где у Вронченки гармония стихов Мильтона? сила и свобода Шекспировы? Все у него связано, все приневолено, везде виден труд, везде русский язык изнасильствован. Букву, тело своего подлинника, конечно, передает Вронченко; за то Шишкову доступнее душа, поэтический смысл переводимых им авторов».33
И теперь, стремясь передать «душу, поэтический смысл» Шекспира, Кюхельбекер решительным образом перерабатывает свои переводы «Ричарда III» и особенно «Макбета». Сравнение отрывков из публикуемой второй редакции (см. ниже, с. 42, 49), соответствующих приведенным выше примерам из первой, думается, наглядно показывает, насколько естественнее, свободнее, поэтичнее становится речь шекспировских героев. В новых редакциях сказалась и эволюция поэтической манеры в позднем творчестве Кюхельбекера, тяготение его к реализму и упрощению поэтического языка. Последовательно устранялась архаизация, упрощалась и модернизировалась лексика. Вот ряд примеров, взятых из разных мест I—III действий «Макбета» в обеих редакциях:
но все вотще
да заключу
не зрел я
почто ж
влас мой восстает
рассудил я за благо
вран
ознаменуем (кровью)
недужен
соплещешь
древа
кто сей, покрытый кровью?
Мы подлинно ль, о чем вещали, зрели?
Или вкусили корня злого мы?
не помогло
сказать короче
не припомню
почему ж
волос мой встает
я счел полезным
ворон
обмажем
болен
похвалишь
деревья
Как весь он окровавлен!
То было ли, о чем мы говорили?
Не вредного ли корня мы наелись?
Помимо излишних архаизмов, Кюхельбекер старался устранить и русизмы, попавшие в первую редакцию. «Царь» становится теперь «королем» или «властителем»; старинное русское слово польского происхождения «хорунжий» для «Sergeant» (I, 2, 3) заменяется «пятидесятником», «братания» для «cousin» (I, 2, 24) — «молодцом». И все же вопреки осознанному стремлению переводчика избегать русификации в перевод проникли «барыня» (для «Mistress»; II, 1, 31), «барин» (для «master»; II, 3, 48) или «холоп» (для «servant»; III, 4, 132) --понятия из русского крепостного быта, или «постельничьи» («chamberlains»; I, 7, 63) — понятие, связанное с русской стариной. Это явилось следствием неразработанности переводной лексики во времена Кюхельбекера.
Следует особо отметить во второй редакции «Макбета» попытку переводчика (чуть ли не первую в России) при передаче по-русски английских имен руководствоваться их произношением, а не написанием. Так, «Дункан» первой редакции (Duncan) превращается в «Донкэн», «Малькольм» (Malcolm) — в «Мальком», «Гламис» (Glamis) — в «Глэмс», «Росс» (Ross) — в «Рос», «Сейвард» (Siward) — в «Сейард» и т. д. Некоторые транслитерации Кюхельбекера были ошибочны (в частности, «Донкэн»). Но решение этого вопроса в условиях одиночного заключения, без возможности общаться со знатоками английского языка было настолько трудно, что он записал однажды: «<…> просидел вплоть до ужина у окна и читал Уакера:34 английские гласные такой хаос, что едва ли добьюсь толку, как они произносятся».35 Поэтому для нас представляют интерес не столько достигнутые результаты, сколько принципиальный подход Кюхельбекера к передаче английских имен.
Помещенные ниже три действия «Макбета» — это первая публикация из шекспировских переводов Кюхельбекера. Она подготовлена по беловому автографу, хранящемуся в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина (ф. 449, карт. 2, ед. хр. 3). После текста «Макбета» приводятся те из «замечаний» Кюхельбекера к первой редакции перевода (там же, ед. хр. 1), которые сохраняют значение для второй редакции, оставленной без примечаний (ссылки на них обозначены цифрами со звездочкой).
МАКБЕТ[править]
I ДЕЙСТВИЕ[править]
В гром ли, в дождь, под блеск зарницы,
Нам когда сойтись, сестрицы?
В торжество и пораженье,
В час, как кончится смятенье.
Стало, до поры ночной?
Где же?
В пустоши степной.
Там я встречуся с Макбетом.
Буду там и я с приветом.
Квакнуло… 1* зовут! пошло!
Зло добро, — добро же зло.
В мрака-мгле нас понесло!
Как весь он окровавлен! Вид егоа
Весть свежую о битве обещает.
Пятидесятник — добрый, смелый воин:
Сражаясь, плен он от меня отбил.
Спасибо, храбрый друг! — Скажи Монарху,
Что бой? — на чем его покинул ты?
Колеблется. — Так два пловца слабеют,
Вдруг схватятся — и задушают удаль
Один другого. — Макдональд свирепый
(Он по пути мятежник: и без бунта
Рой всевозможных скверн над ним парит)
Усилилсяб с вечерних островов
И Кернами и ратью Галлоглассов.
Делам его проклятым улыбаясь,
Являлось счастье блудницей его.
Не помогло. — Макбет (его назвать
Не грех бесстрашным) — счастьем пренебрег:
Кружился меч, дымился с кар кровавых
И сек любимцу доблести стезю,
Пока не стал мерзавцу он в лице;
Руки ж не жал, «прощай!» ему не молвил,
Не вскрыв его от челюстей до пупа
И не подняв злодейской головы
На наши стены.
Молодец! спасибо!
С востока солнце, но с востока ж буря,
Крушащая суда, и ярый гром:
Отколь отрады ждали, к нам оттоле
Нахлынула напасть. Король, внемли!
Пред правым делом и оружьем храбрых,
Ногам вверяясь, Керн-скакун бежал.
Вдруг, случай улуча, Норвежский властель
Меч наголо, ударил с свежей силой
И поднял новый бой.
Что ж воеводы
Макбет и Банко? — дрогли?
Испугались,
Как зайца лев, — как воробьев орлы.
Всю правду донести ли? На врагов,
Как вдвое заряженные орудья,
Удвоив громы, грянули вожди.
В дымящихся ли им купаться ранах
Хотелося, вторую ли Голгофу
Отпраздновать… сказать я не могу.
Но млею: язвы просят перевязки.
Равно тебя слова и язвы красят:
В них та же честь. — Врачей к нему послать.
Тут кто идет?
Тан, знаменитый Рос.
Какой же спех его очами смотрит!
Вот взор для повести необычайной.
Бог вас храни, властитель!
Тан, откуда?
Из Фейфа я, великий Государь:
Там знамена Норвежца развевались,
Ругаясь небесам и нас знобя.
С бессметной ратью зверскую резню
Сам Свено начал, и ему помог
Наш мерзостный изменник, Тан Кадорский;3*
Но вдруг жених Беллоны, весь булатный,
Мощь буйной мощи, меч мечу, себя
Врагу противоставил и сломил
Его строптивый дух. Сказать короче:
Победа наша.
Вот прямое счастье!в
Теперь Король Норвежский мира просит;
И он не смел и тел похоронить,
А десять тысяч долеров в Кольмс-Ииче
Нам на раздел всеобщий заплатил.
Нет, полно лгать, душепродавец Кадор!
Казнь объявить ему, и будь Макбет
В его минувший сан одет.
Исполню.
Что он потерял,
То доблестный Макбет стяжал.
Ты где была, сестра?
Свиней морила.
А ты где?
Баба моряка, набрав
Орехов в запои, щелк себе и щелк;
«Попотчуй!» — я сказала. «Ведьма, прочь!»
Вскричала толстопузая обжора.
Муж правит Тигром4* и поплыл в Алеппо:
Сем обернуся в крысу без хвоста,
Да в решето и в те места:
Уж я его! уж я его!
Слышь, тебе я ветер дам.
От меня другой возьми.
Сестры, благодарна вам;
Все же прочие мои:
Ветры те совсюду дуют,
Со всех пристаней бушуют,
По всему, по чертежу.
Уж себя я покажу!г
; Сон ни днем, ни среди ночи
Не сойдет к нему на очи;
В нем не станет сил ни мочи,
Хуже сена иссушу.
Семью девять девять суток
Горемыку покружу;
Не забудет наших шуток:
Пусть себе и доплывет, —
Жизнь и рок свой проклянет.
Взгляньте: это что такое?
Что такое? — что такое?
Кормчего-то перст большой:
Он погиб, как плыл домой.
Чу! я слышу барабан:
К нам идет, кто нами ждан.
Так начнем же пляску ведем:
По морю, по суше едем;
Всем сестрам
По серьгам;
Трижды три не три ли втрое?
Трижды три даст девять нам;
Стой! поспело дело злое!
Страшнее дня и краше не припомню.
А далеко ли Форис? — Эти кто,
Столь блеклые, столь дикие в наряде?
Подобные не жителям земли,
А на земле? — Вы живы ль? или то вы,
Что вопросить решаешься порой?
Услышали: отвислых губ коснулся
Их толстый перст… Кто? женщины ли вы?
Вас счесть за женщин бороды мешают.
Промолвьтесь, если вам возможно: кто вы?
Ура, Макбет! Глэмисский Тан, ура!
Ура, Макбет! Кадорский Тан, ура!
Ура, Макбет! — быть королем Макбету!
Друг, цепенеешь? — Светлых ли предвестий
Ты испугался? — Заклинаю вас:д
Кто вы? мечты ли, то ли в самом деле,
Чем кажетесь? Мой доблестный товарищ
От вас поздравлен славой настоящей
И будущей и царскою надеждой:
Он сам не свой с привета… Мне? ни слова!
Но буде видите посев времен
И знаете, что взыдет, что умрет, —
Тому, кто не боится и не ищет
Любви, ни злобы вашей, — мне ответ!
Ура!
Ура!
Ура!
И менее и боле, чем Макбет!
Не столь счастлив, — счастливее Макбета!
Не сам, — так дети будут Королями!
Ура же вам, ура, Макбет и Банко!
Вам, Банко и Макбет, ура! ура!
Вещуньи, — стойте! Вы не досказали:
Так! смертью Сейнеля5* я Тан Глэмисский;
Но как Кадорский? Тан Кадорский жив
И благоденствует. — Быть Королем…
И это столь же мало вероятно,
Как что я Тан Кадорский… Отвечайте:
Кто дал вам знанье чудное? Зачем
В сухой степи наш путь вы преградили
Пророческим приветом? — Отвечайте ж!
Земные пузыри! — знать и земля
Родит их, как вода. Куда сокрылись?
В глубь воздуха. — То, что казалось телом,
Растаяло, как в ветре пар дыханья…
Хотел бы я, чтоб были здесь еще!
То было ли, о чем мы говорим?
Не вредного ли корня мы наелись,
Который вяжет ум?
Быть Королями
Твоим сынам?
Сам будешь Королем!
И сверх того Кадорским Таном… Так ли?
Звук в звук и слово в слово… Но идут.
Король с весельем о твоем успехе
Узнал, Макбет. Когда ж читал: чему,
Разя мятежников, ты подвергался,
Не ведал, что начать: тебя ли славить,
Иль изумляться самому. — Безмолвный,
Остаток дня обозревает он,
И вот уж ты в рядах Норвежских грозных,
Бестрепетный пред диким видом смерти,
Тобой же созданной. Как крупный град,6*
За вестью весть, — и каждая тебя
За дивную защиту царства славит
И льет пред Королем твою хвалу.
Не наградить, — благодарить тебя,
Звать пред лице Монарха нас прислали.
В залог же большей чести мне велели
Приветствовать тебя Кадорским Таном;
Так здравствуй же, достойный Тан Кадорский!
Сан этот твой.
И может бес не лгать?
Жив Тан Кадорский: почему ж меня
В чужую наряжаете одежду? —
Еще жив бывший Тан: но жизнь влачит
Под тягостным судом и заслужил
Лишиться жизни: связи ли с Норвежцем,
Бунтовщику ли тайно нравоволил
И помогал, — с обоими ли вместе
Подкапывал Отчизну, а в измене
Он обличен, признался, — ею пал.
И Глэмс и Кадор… большее отстало…
За труд ваш кланяюсь… Не чаешь ли
Державного потомства? Ведь тебе
Назвавшие меня Кадорским Таном
Не мене предсказали…
В этой вере,
Пожалуй, мимо Танства возгоришься
Желаньем и престола. — Точно чудно;
Но чтоб нас ослепить и погубить,
Порой и правду скажут силы тьмы
И увлекут невинною безделкой
В последствия мрачнейшей глубины.
Словечко, господа!
Изречены
Две правды, — счастливый пролог к высокой,
Державной драме… Таны, — благодарен!
Благ, зол ли сверхъестественный глагол?
Зол? что ж ему успех в задаток дан?
Начало — правда: я Кадорский Тан.
Благ? но влекусь в такое искушенье,
Пред коим, страшным, волос мой встает
И сердце крепкое стучит о ребра
В противность естеству? — Уступит дело —
Мечтаньям в диком ужасе; вот мысль…
Ее убийство — призрак, — а состав мой
Так потрясла, что тает жизнь, как сон,
Пред нею: живо для меня одно
Небытие!
Взгляните же, в каком
Собрат мой восхищеньи!
Рок ли мой
Быть Королем, — венчай же Рок меня
Без моего содейства!
Новый сан
Как платье новое; — найдется в нем,
Лишь дайте, чтоб привык.
Как хочешь, счастье!
Бегут часы и в злейшее ненастье.
Мы ждем тебя, прославленный Макбет.
Друзья, простите! — Мой тяжелый ум
Забытое ворочал. — Таны, труд ваш
Я в книгу внес, в которой каждый день
Листы перебираю. — Но… пойдем:
Нас ждет Король. — Брат, помни, что случилось;
Обдумав все, свободно, на досуге
Об этом потолкуем.
Очень рад.
Довольно до тех пор. Пойдем же, Таны.
Сказнен ли Кадор? воротились, нет ли
Отряженные нами!
Нет еще;
Но здесь свидетель Кадоровой смерти,
И — с ним я говорил; он мне донес:
Без лести каялся в изменах Кадор,
Молил прощенья вашего, являл
Живую скорбь. Венец его всей жизни
Разлука с жизнию; так умер он,
Как будто при смерти бросать учился
Свое стяжанье лучшее, как прах,
Не стоящий забот.
Науки нет,
Знакомящей с душою по лицу:
Я беспредельную доверенность
К нему питал.
Достойнейший мой друг!
Моя неблагодарность только что
Меня тягчила. — Далеко ж ушел ты!
Быстрейший лёт награды слишком медлен
Настичь тебя. — Тебе бы мене сделать:
Я мог бы соразмерить благодарность
И мзду с делами. Ныне ж молвлю: «друг,
Нет мзды, достойной всех твоих заслуг».
Мой долг служить без кривды. Служба платит
За службу мне. — Вам долг наш принимать,
А долг — дитя Отчизны, раб престола,
И все он только долг, что бы ни сделал
Усердный к Вашему величеству
На славу вам.
Добро ж пожаловать!
Я насадил тебя и попекусь
Взростить роскошно. — Благородный Банко,
Не мене сделал ты; что ты не мене
И заслужил, пусть знают! — Обниму,
Прижму тебя к груди.
Пусть там росту,
И жатва ваша!
В радости ребенок,
Я полноту ее в слезах скрываю,
В росе печали. — Дети, братья, Таны,
И вы, ближайшие за ними, — знайте:
За Малькомом, за нашим старшим сыном,
Державу утвержу: пусть наречется
Он Князем Комберлендским. Этот сан,
Одев его, клевретов не лишит:
Как звезды, знаки славы засияют
Всем по делам. — Теперь же в Инвернесс,
Чтобы тем боле задолжать Макбету.
Мне отдых тот же труд, — да вам не в пользу:
Гонцом сам буду; вестию, кто едет,
Жену обрадую. Итак, нижайше
Прощенья просим.
С богом, милый Кадор!
Князь Комберлендский… Загражден мне путь…
Мне пасть иль этот пень перепрыгнуть!
На мрак и бездну помыслов Макбета
Вы не глядите, звезды, искры света!
Глаза, зажмурьтесь, чтобы дать рукам
То совершить, что будет в ужас вам.
Сказать, что молодец, — не так ли Банко?
Мне роскошь, ежели его возносят,
Хвала ему мне пир. — За ним, друзья!
Заботясь нас принять, вперед несется…
Нет в наших ближних равного ему.
Оне со мною встретились в день победы, — и я узнал из несомненных доказательств, что им ведомо более, чем смертным. Когда же я воспламенился к дальнейшим распросам, оне стали воздухом в в нем исчезли. Между тем как я еще стоял, пораженный изумлением, прибыли посланные от Короля и поздравили меня Кадорским Таном, а этим-то титлом перед тем приветствовали меня и вещие сестры, указав мне при том на будущее время словами: «ура, Макбет! быть Королем Макбету!» — вот, что я счел полезным сообщить тебе, дорогая ты участница в моем величьи, дабы, скрыв от тебя обещанную нам славу, не лишить тебя принадлежащей тебе радости. Согрей это на сердце и прости.
Ты Глэмс, ты Кадор, тем, что предрекли,
Ты будешь… Но боюсь: путем ближайшим
Ты не пойдешь; в твоей крови излишеке
Молочной кротости. — Честолюбив,
Великим быть не прочь; но для величья
Не зол довольно. — Без греха бы взять,
Что жаждешь взять, — играть без плутовства бы
Наверняка! — Великий Глэмс и взял бы,
Да то страшит, что вопит: «Взять, — так вот как?»
А пусть сбылось бы, переделать дело
Не захотел бы, — нет! Ко мне! ко мне!
И я волью в твой слух мою всю душу,
Все устраню отвагой уст моих,
Что не дает схватить бесценный обод,
А он уж твой, кажись, по воле Рока
И сил нездешних.
Ты с чем?
К ночи
Король к нам будет.
Ты с ума сошел.
Твой Тан не с ним ли? Он, прислав, велел бы,
Когда бы так, исправить все к приему.
А верно, ваша милость. Тан наш едет:
Передовым один из наших прибыл:
Чуть жив, так гнал; на силу мог сказать,
С чем прислан.
Угостить его: он вестник
Великого.
Охрып и ворон, каркнув,
Что в дом мой он в зловещий час войдет.
Придите же, меня лишите женства
Вы, демоны, внушители убийств!
С чела до пят свирепейшего зверства
Всю преисполните; сгустите кровь,
Заткните вход и доступ угрызенью,
Чтобы возврат стенящих чувств природы
Моей жестокой воли не потряс
H мир меж ней и делом не прокрался!
Вы где бы ни готовили теперь
Беду земле, незримые, прильните
К моим сосцам! Рабы смертей, сосите
Желчь в молоке моем! — Глухая ночь,
Спустись, — оденься в адский дым, мрачнейший!
Пусть, ран не видя, жадный нож сразит!
За полог твой не выглянь небо с криком:
«Стой! стой!»
Великий Глэмис! Славный Кадор!
По вещему ура обоих больший!
Меня перенесло твое письмо
За этот час неведущий; живу
Уж и теперь в грядущем.
Милый друг,
К нам Донкэн на ночь будет.
А поедет?
Намерен — завтра.
Этого-то завтра,
Клянуся, солнцу не видать вовек!
Тан, — вид твой — книга. Бог весть, что иной
Прочтет в ней: к времени приноровись, —
Обманешь время; льсти рукой, устами
И взглядами; кажись цветком невинным,
Но будь змеей под ним. Наш жданный гость
Быть должен угощен. Ты мне заботу
Великой этой ночи предоставь,
Чтоб впредь от нас единых власть и сила
И слава днем и ночью исходила.
Увидим.
Только веселее! страх
Не будь в твоих движеньях и глазах:
Мне вверься в остальном.
Дом на веселом месте; самый воздух
И сладостен и легок, чувства нежит.
Касатка, летний гость, церквей жилица.
Своей доверчивой постройкой кажет,
Что здесь-то и дыханье неба веет
Радушием: на всех зубцах, столбах,
Углах, навесах гнездушки висят
И колыбельки все полны малюток…
Где ж боле водится и их выводит,
Всегда приятный воздух, — я заметил.
Вот и почтенная хозяйка наша!
Иной, любя, навяжется, заботит;
Все ж за любовь спасибо! .. Да! молитесь:
«Дай Бог им за наш труд!» — благодарите
Нас за свои заботы.
Все они
(И если бы, и вдвое взяв, удвоить)
Ничтожны и не в силах с честью спорить,
Какую на наш дом богато, щедро
Иссыпал Государь. — За прежнюю,
За новую, приложенную к прежней,
Мы ваши богомольцы.
Где же Кадор?
За ним мы по пятам: «вот обогнать бы!
Самим принять бы!» — Но ездок! усердье
Бодцев не хуже помогло ему
Нас упредить. — Прекрасная хозяйка,
Мы здесь ночуем.
Вечно ваши слуги:
Ведь ваши мы со всем своим добром;
Вам, Государь, отдать отчет готовы,
Вам ваше возвратить.
Пожалуйте
Мне руку, нас к хозяину ведите:
Он дорог мне; к нему продлю я милость,
Пожалуйте ж!
7[править]
Да! сделать бы, — и делу
Тут и конец; — тогда бы дельно было
Скорее сделать! — Умертвить бы вместе
И следствия, — концы бы схоронить
В конце удачном, чтоб на том ударе
Все вовсе кончилось… хоть здесь бы только,
Здесь на мели, на глыбе временной!
Ту жизнь перескочу! — Но уж и здесь
Возмездье дел подобных: преподашь
Урок кровавый, — выучен, он губит
Учителя ж; ты яд смесил, — а чаша
Подастся правосудною рукой
Губам твоим же! Он в двойной защите:
Раз кровный я и подданный ему, —
Запреты строгие! Потом хозяин:
Убийце должен бы замкнуть я дверь,
А сам хватаю нож! К тому ж и Донкэн
Столь кротко правил, столь был чист в своем
Великом сане, что его заслуги,
Как Ангелы, поднимут трубный глас
Против его проклятого сгубленья;
Родится жалость, как нагой младенец,
И в буре, как небесный Херувим,
Помчится на конях незримых ветра
И, дунув людям ужасом в глаза,
Зальет слезами воздух. Мне бока
На это дело спесь одна бодет;ж
Не в силу понатужилось: прыгнет
И навзничь грянется!
А что у вас?
Почти отужинал. Ты что ушел?
Он спрашивал меня?
Или не знаешь?
Оставим, друг, намеренье свое:
Меня недавно он почтил, — и я
Купил златые мненья всех людей;
Дай поносить их в блеске новизны,
Не бросим вдруг!
Пьяна ж была надежда,
В которую рядился ты? — Проспалась:
Вот смотрит вяла и бледна на то,
К чему рвалась так смело! С сей поры
Мне и любовь твоя известна. Ты ли
Страшишься быть в делах, в отваге, чем
В хотеньях? Приобресть желаешь то,
Что жизни всей считаешь украшеньем,
А хочешь жить в своем же мненьи трусом?
Словцу боюсь желал бы подчиняешь,
Как жалкий кот в пословице.7*
Молчи!
На все дерзну, что мужу подобает:
Дерзающий на большее не муж.
Ты, стало, зверем был, как мне открылся?
Решась на смелый подвиг, был ты мужем;
Чтоб большим делаться, ты быть хотел
Тем больше мужем. — Не было ни места,
Ни случая: ты их взялся — создать.
Создались сами; что же? — их удобство
Уничтожает самого тебя!
Кормила я и ведаю, как сладко
Любить дитя, которое сошу;
А хоть бы улыбался мне в лице,
Из нежных губок вырвав грудь, младенцу
Я мозг бы вышибла, когда бы так
Клялась, как ты клялся.
А не удастся?
Нам? — Сердце завинти в груди покрепче, —
И все удастся. Только бы заснул
(С трудов пути устал и тем скорее
Предастся сну), — постельничих обоих
Так одолею введем8* и вином,
Что будет дымом память, страж их мозга,
Сосуд же мыслей превратится в куб;
И вот потопленные чувства их
Во сне скотском погрязнут, будто в смерти:
Тогда с неохраневным стариком
Чего же сделать ты и я не можем,
Чего же тут на пьяных слуг не сложим,
Ответчиков за грозный подвиг наш?
Одних сынов рождай: одних мужей
Металлу недр твоих несокрушимых
Производить. — Не слуг ли обвинят,
Когда их, сонных, кровию обмажем,
Когда кинжалы их употребим!
И мыслить иначе дерзнет ли кто,
Когда над мертвым плач и вопль поднимем?
Я тверд, на дело страшное все жилы
Напряг: пойдем: мы видом самым льстивым
Обманем их; то скроет ложь лица,
Что знают наши лживые сердца.
II ДЕЙСТВИЕ[править]
Что, братец, поздно?
Закатился месяц;
Часов я не слыхал.
А месяц-то
Заходит в полночь.
Позже, сударь, будет.
Возьми: вот меч мой. На небе скупятся:
Их свечи вышли все. На, брат, и это!
Дремота давит, как свинец; но спать
Мне не хотелось бы… Благие силы!
Вы укротите буйные мечты,
К которым так мы склонны средь покоя!
Меч! — Кто тут?
Друг.
Как, сударь? на ногах!
Король уж лег. Давно так не был весел:
Прислуге выслал щедрые дары;
А барыню приветствует алмазом,3
Примолвя: «ласковой хозяйке нашей!»и
И с пира встал довольный через меру.
Не ждали мы: связали недостатки
Усердье; иначе оно вольней
Вращалось бы.
Все было хорошо.
Прошедшей ночью вещие мне снились:
Сказали же отчасти правду вам.
О них не мыслю… впрочем, в час удобный, —
Назначьте сами время, — мы о них
И перемолвим.
Весь к услугам вашим.
Тебе со мной согласье много чести
Приобретет.
Пусть старой не лишусь,
Стремяся к новой, пусть присягу чисту
И вольность сердца сохраню, — охотно
Совет приму.
Меж тем приятный сон!
Благодарю: и вам того ж желаю.
Чтоб позвонила барыня, когда
Питье готово будет. — Спать ступай.
Кинжал ли предо мной? и рукоятью
К моей руке? — Вот я тебя схвачу!
Ты не даешься, а тебя все вижу…
Так существуешь ли для ощупи,
Как для очей, виденье роковое?
Или кинжал — призрак, созданье лжи,
Исшлец ты из пылающего мозга?
Ты тут, ты предо мной и столь же явствен,
Как тот, который обнажаю я,
И в тот же путь ведешь, куда я шел,
Куда я нес подобное орудье!
Глаза мои глупей ли прочих чувств,
Умней ли всех? а вижу я тебя,
С клинка и рукояти капли крови…
Их не было… Вздор! ничего! — все это
Лишь мой кровавый замысел мне кажет.
Лежит теперь природа полумира,
Как мертвая, и злые грезы сон,
Задернутый завесою, морочат.
Волк, воющий стражбы свои, убийство
Пугнул, которого он часовой; —
И вот ужасное на подвиг свой
Тарквиния походкой воровскою
Скользит как тень. — Ты, крепкая земля,
Неколебимая! моих шагов
Не слушай в их пути: не то, пожалуй,
И камни выскажут, куда иду,
И этот час освободят от страхов,
Ему назначенных. — Грожу, — а жив!
Морозом речи дышат на деянья:
Иду и кончу! — Слышу звон призванья.
Спи, Донкэн! звон пусть не влетит в твой слух.
Он кличет в рай или же в ад твой дух.
Я смелость в том нашла, чем стали пьяны,
Что утопило их, меня зажгло. Тсс! тише!
То филин простонал; ужасное
Прости! гласит зловещий этот сторож.
Он там, он занят… Настежь дверь… Храпят,
Смеяся долгу, грузные холопи:
Их так употчивала я, что спорит
Смерть с жизнью: живы ль, мертвы ли они?
Что? кто тут? а?
Ах! не проснулись ли, боюсь, и дело
Не сделано; нас сгубит не оно,
Попытка! — Чу! Кинжалы наготове:
Нельзя их не найти. — Он сонный схож
С отцем моим; не то сама бы я… Муж!
Кончено! Ты слышала ли шум?
Сова стонала, да сверчок кричал.
Ты говорил?
Когда?
Теперь.
Сошедши?
Да.
Кто в другом покое?
Дональбэн.
Какой плачевный вид!
Плачевный вид?
Вот глупости!
Хохочет тот со сна:
Тот закричал: «ой! режут!» — разбудили
Друг друга. Я стою, их слышу, но —
Прочли молитву и опять легли
И вновь заснули.
Тут их двое вместе.
«Помилуй, Господи!» один вскричал,
Другой: «аминь!» — вот будто видят, как я
С руками палача подстерегаю
Их ужас! Я не мог сказать «аминь!»,
Когда сказали: «Господи, помилуй!»
Не углубляйся в это!
Как же я
«Аминь» не мог промолвить? — Уж не мне ли
Помилуй нужно было? да аминь
Стал в горле!
Этих дел не разбирают
Так тщательно: не то сведут с ума!
Сдавалось, слышу голос: «полно спать!
Макбет зарезал сон, невинный сон,
Сон, разрешающий узлы заботы,
Грань ежедневного житья, купель
Трудов лихих, больных сердец цельбу,
Второй великий оборот Природы,
Кормильца главного в пиру житейском!»
Что значат эти речи?
Во всем доме
Вопило да вопило: «полно спать!
Глэмс сон зарезал, потому и спать
Макбету полно, Кадору не спать!»
Кто ж это вопил? В благородных силах
До бреда ли ослаб ты, храбрый Тан?
Ступай: воды! и грязную улпку
Смой с рук своих. — А почему сюда
Кинжалы ты принес? им место там:
Назад их отнеси н кровью вымажь
Холопей сонных.
Мне идти? И вспомнить
Мне страшно, что я сделал; вновь увидеть —
Нет, ни за что!
Какой же ты не твердый!
Кинжалы дай: на писанного беса
Взглянуть боятся дети; сонный, мертвый —
Не те же ли картины? Лишь бы кровь
Текла из ран, — я слуг сама обмажу:
Им отвечать за все.
Стук! Это что?
Я ль от малейшего бледнею шуму?
А руки? Руки вырвут мне глаза!
С них весь великий океан Нептуна
Кровь смоет ли? Не сами ли скорей
В багрец закрасят изумруд морей
Бесчисленных?
Вот руки и мои
Такие же. Стыжусь, что сердце бело.
Стук слышен у Полуденных ворот.. .
Уйдем в покой свой: несколько воды.
И смоет с рук все дело, — стало быть,
Не тяжкое ж. — Ты бодрости совсем
Лишился! — Чу! опять стучат… Халат!
Не хорошо: застанут на ногах,
Как станут звать; — проворней!.. Что так жалко
Теряешься в мечтаньях.
Помню я,
Что сделал! лучше б и себя не помнить!
Проснись от стуку, Донкэн! о! проснись!
Уж стукотня же, признаюсь! В аду быть привратником: и там верти ключом не хуже здешнего. (Стучат). Стук! стук! стук! А кто же тут, во имя Вельзевула? Мызник, повесился, — не дождавшись богатой жатвы? Кстати же! — А запасся ли бельем? Здесь, брат, попотеть тебе за это! (Стучат). Стук! стук! стук! — Кто там? во имя другого любого беса? А! А! Стряпчий! Клянется, бывало, и за истца, и за ответчика, и против обоих; проказ Бога ради понастряпал не мало, только дорожки в рай не мог себе состряпать! Пожалуйте ж, г-н Стряпчий!9* (Стучат). Стук! стук! стук! Ты кто? Неужто? Портной-с из Англичан! а за что? украл сукопце-с от французских штанов! Войди, портной: здесь, небось, гуся своего зажаришь. Стук! стук! Кто там? Покоя нет, да и слишком здесь для ада холодно. Полно быть чертовым привратником; а впустим же, кажись, особ всех званий, всех, кто бы ни странствовал по цветистому пути к потешному огню вечному. (Стучат). Тотчас, тотчас! да подождите же хоть привратника! (Отворяет, входят Макдуф и Ленокс).
Ты, верно, поздно лег, приятель, что и по сю пору спишь.
Вот Бог вам, до второго, сударь, петуха мы кумекали; а пьянство, сударь, так и возбуждает три вещи.
А именно?
А именно: красноносие, сон и мочу. Похоть, сударь, оно и возбуждает, да и не возбуждает: желанье-то будит, да средства отнимает. Итак, пьянство можно бы назвать стряпчим похоти; оно ее и производит и портит; манит и обманывает, подстрекает и проводит, поднимает и роняет; напоследок наводит на нее сон и, состряпав беду за бедой, сшибает ее с ног.
Да и тебя чуть ли не сшибло же с ног в прошлую ночь?
Сразило, сударь, срезало; но и я отплатил же ему: пусть и хватило меня за ноги, а все ж я ему не под силу; как принялся за него порядком, выскочило, мои батюшки, чем ни попало!
Твой барин встал ли?10*
На стук наш он проснулся: вот идет!
День добрый, Тан!
День добрый вам обоим.
Король, сударь, поднялся?
Нет еще.
Пораньше приказали разбудить:
Я чуть не опоздал.
Пойдемте вместе.
Конечно, это труд для вас приятный,
Но все же труд.
В труде любезном нам
Услада и труду. Вот, сударь, двери!
Будить осмелюсь: сами приказали
Отъезд сегодня?
Так назначил он.
Ночь шумная была. Где спали мы,
Там трубы сорвало; и, говорят,
Стон полнил воздух, дикий, смертный вопль
И страшные пророческие гласы
Об яростных палах и мятежах,
Вновь порожденных для времен плачевных;
Сыч выл всю ночь, а ночь-то без конца,
И землю, сказывают, лихорадка
Трясла.
Да, бурна ночь была.
Нет ей
Подобной в юной памяти моей.
О ужас! ужас! ужас! языку
Не высказать! нет, сердцу не понять!
Что? что такое?
Все дела свои
Погибель самым страшным увенчала:
Убийство святотатственное вторглось
В номазанный Господень храм и жизнь
Исхитило!
Что говорите? Жизнь?
О Государе ли вы говорите?
Ступайте сами: от Горгоны новой
Ослепните! Не мне сказать:к взгляните,
И сами скажете.
Вставать! вставать!
В набат! предательство! убийство! — встаньте,
Проснитесь, Дональбэн и Банко! —
Отбрось личину смерти, сон пуховый:
Вот Смерть сама! — Вставайте, Мальком, Банко!
Последняя година: близок суд!
Как призраки, явитесь, как из гроба!
Всмотритесь в ужас!
Это что? будить,
Сзывать всех в доме страшною трубой?
Скажите…
Говорить не мне, не вам,
Миледи, слышать; весть моя убьет,
Чуть в уши нежной женщины падет.
Ах! Банко! Банко! — Государь Король наш
Убит!
О горе! и у нас в дому!
Где б ни было, ужасно. — Друг Макдуф!
Себе противоречь же, ради Бога!
Скажи, что нет!
За час бы до того
Мне умереть и жил бы я счастливо!
Все вздор с сего мгновенья в мире смертных:
И честь и благость мертвы, и всей жизни
Исцежено вино, и только дрожди
В подвале дуются.
С кем здесь беда?
Не знаешь? с вами! Вашей крови ключ,
Исток, начало и родник засох.
Убит Король, отец ваш.
Кем? о кем?
Постельничими, кажется; их лица,
Их руки были все в крови, в крови
Нашли мы и нестертые кинжалы
На их подушках; сами же тряслись
И дико озирались; жизни им
Нельзя было ничьей доверить.
Так,
А все жалею, что я, бешеный,
Убил их.
Почему ж вы их убили?
Кто ж вместе мудр, испуган, тих, взбешен,
Смирен и ревностен? Никто, надеюсь.
Полет моей любви мой ум ленивый
Опередил: здесь Донкэн предо мной,
Сребро его кудрей в крови златой;
Зияют раны, как пролом в Природе
Для входа жадной гибели; а тут:
В крови кинжалы, — в цвете дел своих
Убийцы наглые… и удержись,
Когда есть сердце и любовь, и смелость,
Чтоб доказать любовь!
Ах! дайте выйти!
Смотри… хозяйка…
Мы же что молчим?
Не нам ли говорить его словами?
Что говорить в вертепе людоеда?
Здесь нападет из-за засады Рок
И схватит. Прочь! Свариться наши слезы
Успеют; наша скорбь сильна, но ей
Не срок поднятися.
Хозяйка… взгляньте!
Чуть не наги мы: страшно и смотреть;
Оденемся, сойдемся вновь, разыщем,
Исследуем ужаснейшее дело…
Сомнения и страх колеблют нас:
Под дланью Бога сил стою; под нею
Сражусь со всяким тайным обвиненьем
В предательстве!
Равно и я.
Мы все.
Вооружимся в мужество и спех
И в тереме сойдемся.
Мы согласны.
Как думаешь? К ним, братец, не пристанешь:
Легко являть притворную печаль
Сердцам коварным: в Англию я еду.
К Ирландцам я: судьба скорее розно
Нас сохранит. Здесь и в людской улыбке
Грозят ножи; здесь кто по крови ближе,
И к крови ближе.
Пущен дрот смертельный
И все еще летит; нам, друг, верней
Подале от мишени: на коней!
Не нежась, мы проворнее спасемся;
Тут скрадется, пожалуй, и не вор,
Где без пощады падает топор.
Лет шестьдесят с десятком живо помню л
Не без лихих часов и чудных дел;
Да перед этой страшной ночью вздор
Все, что я видел.
Дедушка, беды!
Людей грехами небо возмутилось
И их кровавому жилью грозит.
С часами справься — день; но ночь глухая
Тьмит путничий фонарь: сильней ли стала,м
Иль совестно ему,н — хоронит морок
Лице земли, а свет живой бы должен
Лобзать наш мир.
Чудовищно, как дело,
Что ныне совершилось. В прошлый вторник
Сокол надменным ширился полетом, —
Вдруг схвачен и убит слепым сычом.
А кони Донкэна? (Кто бы поверил?)
Красивы, быстры, честь своей породы…
Как взбесятся, из стойла вон, и бьются,
Ну словно воевать с людьми хотят.
Болтают, что друг друга съели.
Съели;
Да! это к ужасу своих очей
Я видел сам.
Вот добрый Тан Макдуф…
Что? время как идет?
Не видишь разве?
Известно ли, кто винен в страшном деле?
Убитые Макбетом.
Боже мой!
К чему им было.
Подкупили их;
И Дональбэн и Мальком оба скрылись:
Вот что князей подвергло подозренью.
Все, все против Природы! Жадность, ты
Безумная! себя ж лишаешь средств
Существованья. Вероятно, власть
Державная достанется Макбету?
Уж он провозглашен и отбыл в Скон
К венчанию.
Где ж тело Короля?
Отправлено в Кольмс-Гилль, в священное
Хранилище предместников его,
В стражбицу их костей.
Поедешь в Скон?
Нет, брат; я еду в Фейф.
Я в Скон отправлюсь.
Желаю счастья: нов ваш балахон,
Да только старого теплей ли он?
Прощай, старик.
Господь благослови вас
И всякого, кто сотворить готов
Из зла добро и братьев из врагов!
III ДЕЙСТВИЕ[править]
Вот ты Король и Кадор, Глэмс и всё,
Что обещали вещие; и чуть ли
Ты не играл в злодейскую игру!
Но в роде не останется твоем;
Я многих Королей отец и корень,
Так сказано; а вещие не лгут:
Сбылись слова их на тебе, Макбет…
За эту правду что же в самом деле
Оракулом не быть им и моим?
Надеяться и мне бы? Тсс! довольно!
Вот наш главнейший гость.
Да! без него
Не в праздник был бы наш великий праздник.
Все было бы нескладно.
Званый ужин
У нас сегодня. Просим вас, сударь,
Быть непременно.
Государь, не выду
Из вашей воли; с вашей волей я
Навеки связан долгом неразрывным.
После обеда едешь?
Точно так.
Жаль; мне бы было нужно ваше мненье
В сегодняшнем совете, а оно
Всегда полезно, важно; но успею
Спросить и завтра. — Дальный ли твой путь?
Он, Государь, наполнит промежуток
До ужина; не отличись мой конь,
Так час-другой у ночи приведется
Мне позанять.
Явися только к пиру.
Явлюсь, державный.
В Ирской стороне
Злодеи наши сродники, как слышно,
Да в Англии; в отцеубийстве зверском
Не сознаются, полнят баснями
Народный слух… Но — завтра! завтра нас
И без того сведут дела отчизны. —
Так на коня ж: до ночи Бог с тобой!
А сына, братец, не берешь с собой?
Беру, властитель… Каждый миг нам дорог.
Коням твоим и быстроту и верность!
Вас поручаю их хребтам. Прощай.
Всяк до семи часов располагай,
Как хочет, временем. Чтоб слаще нам
Казалось общество, до ужина
Уединимся: так с Богом же дотоле!
Эй, слушай, малый: люди те готовы?
Готовы: у ворот дворцовых ждут.
Впусти их.
Быть-то ничего: но быть, —
И не бояться; Банко в глуби сердца
Боюсь: есть вызов на боязнь в владычной
Его природе; к многому способен;о
И при душе бестрепетной в нем ум,
Который правит смелостью его.
Ничье, — его лишь бытие мне страшно;
Лишь перед ним мой гений унывает,
Как перед Цесарем, слыхал я, ныл
Антониев. — Он вещих побранил,
Что первому мне царство обещали,
И слов их требовал; и вот, пророча,
Воскликнули: «ты предок венценосцев!»
Моей же голове венец бесплодный,
И в длань мою иссохший только жезл,
И будет вырван жезл рукой чужою!
Не сын наследит мне! — И так для них,
Для чад его я душу осквернил?
Для них зарезал Донкэна благого,
Яд в чашу мира своего излил
Для них одних? — Я, вечный свой алмаз
Отдав всеобщему врагу людей,
Их, Банково потомство, воцарил?
Нет! прежде выступи сам Рок на бой:
Сражуся до последних сил. — Идут!
Жди у дверей, пока не позовут.
Мы не вчера ли с вами говорили?
Так, Государь.
И вы мои слова
Размыслили? Уверились, что вас
В былое время он теснил, хотя
Вы и меня безвинного винили?
Не так ли? Вам в последнем разговоре
Пространно, ясно доказал я, как-то
Водили вас, давили? Как и кто
Вас угнетал? Увидит и слепой,
И скажет даже полоумный: Банко!
Изволили вы это объяснять.
Да? — Я ж коснулся и того, что ныне
Нас вновь свело. Вы так ли терпеливы,
Что все вам нипочем? Вы так ли святы,
Что станете молиться за него,
За доброго и за его потомство?
Вас он в гроб гнул тяжелою рукой,
Сгубил вас на век.
Государь, мы люди.
Так! так! и вы считаетесь людьми:
Борзых, лягавых, гончих, мосек, шафок,
Дворняшек, выжлят, пуделей, — их всех
Зовут собаками; да в их числе
От вялых отличают хитрых, быстрых
И ловчих от домашних, по дарам,
Какие получили от щедрот Природы,
И придают сверьх общего названья
Особые разрядам имена.
То ж и с людьми. — Но буде в людях вы
Не из последних, буде место в них
Не худшее вы заняли, — скажите,
И вам вложу такой я подвиг в грудь,
Который, от врага избавив, вас
К моей любви, к моей душе прицепит:
И я же болен жизнию его;
Умри он, — я здоров.
Меня, властитель,
Щелчки и подлые удары света
Так разожгли, что я на все готов,
Лишь отплатить бы свету.
Я же так
Устал от бед, судьбою так истерзан,
Что против всякой ставки жизнь поставлю,
Лишь улучшить бы или бросить.
Оба
Вы знаете: он враг ваш.
Точно так.
И мой, и до того кровавый, близкий,
Что нож мне прямо в сердце каждый миг
Его дыханья. Мог бы я, конечно,
Открытой силой с глаз его смести
И не скрываться; но друзья у нас
С ним общие: мне их любовь нужна, —
И вот над ним я должен буду плакать,
А сам его сражу. — Затем-то я
К усердью вашему и прибегаю
И утаюсь от взоров для причин
Различных, тяжких.
Государь, велите,
И все исполним.
Если бы и жизнь…
Из вас сверкает смелость. Через час,
Не боле, вам скажу, куда засесть,
Когда и как удобнее и лучше;
А сделать должно от дворца поотдаль
В сию же ночь, и не забудьте, так,
Чтоб не подозрели меня. С ним вместе
(Ведь дело ж недоделанным не кинуть)
Флинс, сын его и спутник, чья погибель
Не менее отцовой мне важна,
Пусть этим роковым и мрачным часом
Постигнут будет. Без меня решайтесь;
Я скоро.
Государь, уж мы решились.
Так по рукам же! Подождите там:
Вас позовут.
Коли назначен раю,
Сегодня ж в рай я Банко отправляю!
Уехал Банко!
Государыня,
Уехал; только к ночи ко двору
Обратно будет.
Королю словечко
Сказать желаю; доложи, что жду.
Тотчас.
Не счастье, а беда успех,
Который не приносит нам утех;
Нет! часть сгубленных лучше нашей части,
Когда, сгубив их, вечно ждем напасти.
Вы все одни: мрачнейшие мечты —
Подруги вам, их холите, — а им бы
Давно с тем умереть, о ком мечтают.
Что без цельбы, о том напрасны думы,
Не переделать сделанного раз.
Змею мы разрубили, не убили:
Сростется, — той же будет, тем же жалом
Ничтожной нашей злобе загрозит.
Но связь веществ
Расстройся и терзайтесь оба мира
Скорей, чем так, дрожа, свой хлеб нам есть
И ночью так во сне от грез ужасных
Трястись!.. Да, лучше быть нам с тем, кого,
Чтоб взять свой сан, мы на покой послали,
Чем пытку в беспрерывном исступленьи
Душевную терпеть! В могиле Донкэн;
Спит тихо: бурной жизни бред минул;
Измена истощилась; — яд, кинжал,
Вражда своих, брань от чужих его
Уже не тронут.
Дорогой супруг!
Угрюмый взгляд свой проясни; будь ночью
Блестящ и весел средь своих гостей.
Так; и прошу: и ты будь весела;
Без устали ухаживай за Банко,
Речьми и взором отличай его…
Предательское время! В токах лести
Пришлось купать свой сан, и нашим лицам
Личинами для наших быть сердец!
Забудь! оставь!
О друг! мне душу полнят скорпионы!
Ты ведаешь: жив Банко, жив и Флинс!
Их уговор с Природой разве вечный?
Спасибо: уязвимы! — Радуйся ж:
Ограды монастырской нетопырь
Не облетит, на зов Гекаты черной,
Жужжа сонливо, не ударит жук
В ночной, унылый колокол; а дело
Тяжелое свершится!
Что? скажи!
Невинна будь незнаньем; как удастся,
Похвалишь. — Ослепительница ночь,
Ты жалостному дню накинь повязку
На нежные глаза! Рукой кровавой,
Незримой, — бледности моей вину,
Великий лист из книги жизни вырви!
Темнеет: ворон в черный бор летит;
Все блага дня падут и засыпают;
На ловлю силы мрака излетают…
Дивишься? — Но чему началом зло,
То вечно злом крепилось и росло!
Пойдем со мной; пожалуй, дорогая.
Тебе пристать к нам кто велел?
Макбет.
Что сомневаться? у него наказ,
Когда и как и что исполнить нам, —
Все в точности.
Останься же ты с нами.
Закат еще горит струями дня;
Коня торопя, запоздалый путник
Спешит в корчму, — и близок, близок тот,
Кого мы стережем.
Чу, конский топот!
Эй, посветите!
Он! другие все,
На ужин званные, уж во дворце.
Кругом обходят кони?
С милю, братец;
Но он, да вообще и все, отсель
До замковых ворот обыкновенно
Пешком доходят.
Свет!
Так точно, он!
Вперед!
Дождь к ночи будет.
Пусть пойдет!
Измена! режут! о! беги, мой сын,
Беги! быть может, отомстишь… о изверг!
Кто свет задул?
Али не должно было?
Один отец лежит, а сын бежал?
Мы в деле лучшего не досмотрели!
Быть так; пойдем и скажем, в чем успели.
Свои места вы знаете: садитесь;
Последнему, как первому, я рад
Сердечно.
Государь, благодарим.
Мы ж то к тому пристанем, то к другому;
Хозяином смиренным быть хотим. —
Хозяйке честь и место; а привета.
Попросим и ее по временам.
Всех за меня своих друзей приветствуй:
Я всею их приветствую душой.
И всей душой они благодарят.
Здесь то ж число, что там: в середку сяду.
Шутите, смейтесь… тотчас… круговую
Нам обнесут.
Кровь на твоем лице?
Так Банкова же.
Лучше на тебе,
Чем в нем. Отправлен он?
Я сослужил
Ему ту службу: горло перерезал.
Ты первый в горлорезах; да не плох
И тот, кто Флинса… Беспримерный ты,
Коль и его зарезал!
Спасся Флинс,
Властитель.
Воротился мой припадок;
А стал, было, здоров, как мрамор, крепок,
Тверд, как утес, и, как окрестный воздух,
Просторен и волен; но вновь я взят
Сомненьем дерзким; пойман, заперт, скован
Боязнию. Спокоен ли хоть Банко?
Покоится во рву; прорублен череп
Мест в двадцати: смерть всякому созданью
И меньший шрам.
Спасибо и за то:
Раздавлен старый змей; ушел змееныш:
С природы-то, конечно, ядовит;
Да нет еще зубов. Ступай же: завтра
Пространнее расспросим.
Государь,
Просите ж: продаем мы пир, когда
Не подтверждаем, как гостям мы рады!
Насытиться всего удобней дома;
В гостях радушье лучшая приправа:
Гол пир без ласки.
Милый проповедник!
Так кушайте ж в охотку, на здоровье!
Сесть не угодно ль, Государь, и вам!
Вся честь родного края на лице…
Нет только нашего драгого Банко!
Надеюсь, впрочем, пожурить его,
А не скорбеть над ним.
Он виноват,
Что слова не сдержал. Нас осчастливьте,
Державный! к нам присядьте!
Места нет!
Вот кресла Вашего Величества.
А где?
Вот здесь, наш ласковый властитель.
Из вас кто это сделал?
Что такое?
Небось, не скажешь, я; так не тряси ж
Кровавыхп кудрей, глядя на меня!
Мы встанем, Таны: не здоров Король.
Друзья, сидите; это часто с ним;
И с самой юности. Прошу: останьтесь;
Минутный недуг; миг один, и он
Оправится. Вниманьем вы его
Лишь раздражите, лишь болезнь продлите:
Вы не смотрите, — кушайте!
Ты муж ли?
И смелый! — перед чем и бес бледнел бы,
На то гляжу.
Вздор! призраки боязни!
Как раз воздушный тот кинжал, который…
Припомнишь ли? — вел к Донкэну тебя!
Когда бы так ты только корчил ужас,
Чудесны были б эти взгляды, эта дрожь
Зимою у печи, при сказкер пряхи,
А бабушка порука! — Стыд и срам!
К чему такие лица? Коли разобрать,
На стул глядишь, не боле.
Вон! взгляни!
Всмотрись! что? видишь ли? теперь что скажешь?
Кивать умеешь? — говори ж! а мне что?
Вот новость! гробы, лабцы шлют назад
Зарытых нами… Пусть же гроб наш будет
Под сердцем коршунов!
Весь в страхе обезумел!
Я ль здесь стою? — Итак, его я видел.
Стыдись!
И в старину лилась же кровь,
До укрощения людей законом;
Убийства совершались и потом,
И слуху невтерпеж, — какие; но, бывало,
Мозг вышибешь, — и умер, тут и все!
Но вот на голове их двадцать ран
Смертельных, а встают и нас толкают
С мест наших! Это и таких убийств
Чудеснее…
Светлейший мой супруг!
Без вас скучают гости.
Позабыл…
Почтенные друзья, не удивляйтесь:
Престранная болезнь! Но к ней привыкли
Мне близкие. Всем вам любовь и здравье!
Вот сяду же… Подайте полный кубок:
Пью за веселие всего стола,
За нашего драгого Банко… Жаль,
Что нет его; за вас и за него,
За всех и всё!
Благодарим, властитель!с
Исчезни! прочь! сокрой тебя земля!
В костях нет мозга, — кровь твоя студена,
В глазах нет зренья… Что ж ты на меня
Их так уставил?
Доблестные Перы!
С ним это часто… пустяки! поверьте…
Жаль только, наш веселый вечер тьмит.
На что другой дерзнет, дерзну и я.
Явись косматым Русским мне медведем,
Гирканским тигром, бранным носорогом,
Как хочешь, — да не так! Состав мой тверд:
Увидишь: не дрогнет. — Не то воскресни
И в степь зови меня под свой булат,
А откажусь, трепеща, — ты скажи,
Что я девичья кукла. Тень пустая!
Ужасный призрак! скройся прочь!
Ушел:
Я снова муж! — Прошу, друзья, — сидите!
Ты испугал веселье, пир расстроил
Неслыханной причудой.
Не изумляться
Такому диву?! словно вас на миг
Накрыла тучка летняя, — не боле!
Я сам не свой при мысли, что ты смотришь,
Ланит природной краски не лишась,
На призрак, между тем как я, взглянув,
Стал бел от страха.
Призрак, Государь?
Прошу, оставьте: с часу на час хуже!
Его расспросы взбесят. — Доброй ночи!
Не ждите приказанья: по домам!
Здоровья лучшего и доброй ночи
Желаем…
С Богом! доброй ночи вам!
То крови хочет… «Кровь за кровь!» — Не так ли?
Ходили ж камни, молвили ж деревья,
Авгуры узнавали ж по приметам
И самых тайных кровопийц от сов,
Сорок и воронов. — А поздно?
Поздно,
Уж день борьбу о власти с ночью начал.
Ты говорила: пренебрег Макдуф
Владычным нашим зовом?
Был он зван?
Нет, стороной я слышал; но пошлю.
Меж них нет Тана, в чьем бы доме не был
Мне преданный холоп. Отправлюсь завтра —
Пораньше — к вещим сестрам: боле пусть
Мне скажут! Худшее путем же худшим
Для выгоды своей я должен знать
И всем воспользуюсь… Шагать! шагать!
Так я загряз в крови, что воротиться
Не легче, чем на берег тот пробиться;
Стремится в руку то, чем полон дух:
Без дальной думы — прямо под обух.
Ты сна лишен, отрады всех созданий.
Да! спать пора: мои мечты, мой страх
Дрожь новичка, несмелого в делах;
Мы юны на пути таких деяний.
Что ты на нас так косишься, Геката?
Уж не напрасно ль, шлюхи? — Каковы!
Аль не собою сами смели вы
Загадкой темного привета
В убийства заманить Макбета?
А я, царица ваших чар,
Источник тайный зол и кар,
Я вами лишена забавы,
Не показала нашей славы? —
И для кого ж трудились вы?
Для гордой, буйной головы!
Одних себя такие любят;
В свою, не в нашу пользу губят.
Поправьте дело: жду я вас
У входа в ад в рассветный час;
Он к вам придет и знать захочет,
Что Рок ему сулит и прочит…
Пора! умчуся среди мглы:
Готовьте чары и котлы…
Чтоб грозных дел поспел начаток,
Мне нужен ночи весь остаток;
В заботе встретить утро мне:
Повисла капля на луне…
Ту каплю на лету схвачу я,
Волшебством каплю распущу я,
Из капли вызову духов, —
И духи силою своею,
Обманом двуязычных слов,
Ему, безумцу, сломят шею.
Слеп, буен, дерзостен, жесток,
Он презрит Смерть, он презрит Рок,
Беспечен будет; нам же прибыль;
Беспечность первый вождь в погибель.
Вон, взгляньте, — там на туче громовой
Сидит и ждет меня бесенок мой!
Как раз воротится! пойдем, живее!
Что я сказал, на вашу мысль попало.
Раздумайте же сами… Я ж замечу,
Как странно все случилось! Добрый
Оплакан был Макбетом, — правда, мертвый!
А храбрый Банко выехал не в пору; —
Флинс, так положим, заколол его:
Ведь спасся же! не должно ездить поздно!
И кто ж не скажет: изверг Дональбэн
И Мальком изверг, что отца благого
Известь решились? — Адское злодейство!
Уж и скорбел Макбет! Убийц обоих,
Сна узников, невольников вина,
В миг, доблестно неистов, растерзал.
Не благородно ли? да и умно:
Отперлись бы; тут чье б не вспыхло сердце?
Скажу ж: Макбет, как должно, все устроил.
А вот когда б еще имел детей
Покойниковых под замком (чего
Не дай Бог!) — каково убить отца,
Небось, узнали бы; и Флинс узнал бы.
Молчу: за речи смелые, как слышно,
И что не прибыл на тиранов пир,
Макдуф в опале. Не известно вам:
Где он теперь?
Чье право родовое
Схватил тиран, — при Английском дворе;
И так обласкан кротким Эдуардом
Сын Донкэна, что и при злобе счастья
Та ж честь ему. Туда-то и Макдуф
Ушел просить святого Короля,
Чтоб приказал поднять Нортюмберленд
И Сейарда героя. Их помогой,
С содейством Вышнего, авось воротим
Своим трапезам снедь, ночам же сон,
Да от ножей избавим кровожадных
Пиры и праздники и присягнем
Законной власти честно и свободно;
А тошно жить без этого всего…
Узнал Макбет и до того взбесился,
Что резаться готов.
Он звал Макдуфа?
Звал; но с решительным «нейду» гонец
Тыл обратить был должен; сам же что-то
Пробормотал угрюмый, словно молвил:
«Припомнишь свой ответ».
Вот что Макдуфа
И повлекло в такую даль, какую
Придумать только мог. Лети ж пред нимт
К Британскому двору Господень Ангел
И до прибытия его поведай,
Зачем идет, чтоб спешно возвратилось
В наш край, измученный рукой проклятой,
Благословенье!
С ним мои мольбы!
ЗАМЕЧАНИЯ[править]
1* «Padocke calls» мы перевели «квакнуло». Padocke, paddock в северных областях Англии «жаба, лягушка».
2* В изданном Тибальдом Шекспире (The Works of Shakespeare in Eight volumes by Mr. Theobald) местом этого явления назначен дворец в Форисе; у Бенды стан: мы предпочли сего последнего, ибо королю гораздо сообразнее встретиться с раненым воином в стане, нежели во дворце.
3* Кадорский U — U; между тем Кадор, Cawdor — U; здесь мы производному дали ударение на втором слоге по примеру некоторых производных общепринятых, напр.: немец — U, а производное немецкий U — U,Италия U — UU, и итальянец UU — U так далее.
4* Тигром — Тигр, название корабля.
5* Сейнель, Sinei — отец Макбета.
6* «as thick as hail». Бенда читает: «as tale» и переводит:
Wie ein Mährchen schnell
Kam Kund' auf Kund и пр.
Чтение же «as hail», принятое Руе, a потом и Тибальдом, он отвергает: «Rowe’s Lesart hat nichts für sich und giebt ein gemeines Bild», т. е. ни на чем не основано и представляет пошлое уподобление. Тибальд, всегдашний почти противник Руе, однако же принял оное и, должно думать, не без причины; со второю же половиною сего мнения мы также не согласны по внутреннему чувству, а посему удержали: «as hail». Заметим впрочем, что Бенда основывается на Джонсоне.36
7* Пословица латинская: «catus amat pisces, sed non vult tingere plantas», т. е. любит рыбу, а лап мочить не хочет.
8* весль, wassal или wassail, напиток из печеных яблок, сахару и английского пива.
9* equivocator. — Привратник слово: advocate исказил по привычке простолюдимов и потом играет случайным значением небывалого: equivocator. Бенда перевел: Zweizungler, двуязычный. Русский переводчик предпочел воспользоваться двояким значением слова: стряпчий.
10* <Из предисловия Кюхельбекера к первой редакции переводам «К чему, — так думали мы, — после предшествовавших ужасов сии шутки грубого, пьяного привратника, шутки ничуть не остроумные? Не охолодят ли они читателя?» — Читателя? Но драматическое творение создается более для зрителей, нежели читателей. Вообразим, что мы в театре: Макбет и жена его поспешно вышли, послышав стук; последние слова Макбета были: «Проснись от стуку, Дункан, о! проснись!»
Сцена не переменяется: она та же, свидетельница величайших ужасов, мелькнувших перед очами нашими; стук, пробудитель страха в душе убийцы и злодейки жены его, — продолжается. Между тем является привратник, ничего не знающий, ничего не подозревающий, вполовину еще одержимый сном и винными парами; он хладнокровно острится, шутит, говорит нелепости. Зритель невольно вздрагивает: шутки привратника рассмешат разве того, кто не видал, не слыхал ничего из всего, что мы видели, что мы слышали, при чем мы присутствовали. Нас, напротив, они приведут в больший еще трепет: тленность, ничтожество всего, и величайшего земного стеснит сердца наши. Привратник предстанет нам представителем вообще черни, не знающей, не постигающей хода таинственного Рока, слепой и готовой упиться низкими наслаждениями даже под ударами судеб, которые грозят всему миру превращением.
Следующий за сим разговор придворных представляет подобную картину. Все в этом разговоре гладко, вежливо, пошло и ежедневно: между тем стена, одна стена отделяет их от неслыханного, чудовищного! 37
*[править]
1 Кюхельбекер умер в Тобольске 11 августа 1846 г.
2 Имеется в виду «Ричард III».
3 Цит. по: В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы, т. I. Л., 1939, с. LXXVII—LXXVIII.
4 Подробнее об этом см. соответствующий раздел в кв.: Шекспир и русская культура. Под ред. акад. М. П. Алексеева. М. —Л., 1965, с. 129—162.
5 Мнемозина, 1824, ч. II, с. 41; ч. III, с. 173.
6 Подробнее об этом см. в нашей статье «В. К. Кюхельбекер — переводчик Шекспира» (Шекспировский сборник. 1967. М., 1968, с. 44—59).
7 См.: В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979, с. 162 (дневниковая запись от 24 июля 1832 г.).
8 Лит. наследство, т. 59, 1954, с 433 (письмо к Ю. К. Глинке от 29 июля 1834 г.).
9 См. там же, с. 402 (письмо к Ю. К. Кюхельбекер от 2 октября 1829 г.).
10 Декабристы и их время. Материалы и сообщения. М. —Л., 1951, с. 34. В этой публикации год, не указанный Кюхельбекером в письме, ошибочно определен как 1829.
11 Большая часть «шекспировских» рукописей Кюхельбекера сохранилась и находится в Отделе рукописей ГБЛ, ф. 449 (архив В. К. и М. К. Кюхельбекеров), карт. 2, ед. хр. №№ 1—11. В числе этих рукописей: «Макбет» — беловой автограф 1-й редакции с предисловием и примечаниями (№ 1), черновой автограф 1-й редакции IV и V действий с позднейшей правкой (№ 2), беловой автограф 2-й редакции I—III действий (№ 3); «Король Генрих IV», ч. I — черновой автограф (№ 4), синеок с этого автографа (№ 5); «Король Генрих IV», ч. II — черновой автограф I действия и 1—4 сцен II действия (№ 6); «Ричард II» — черновой автограф (№ 7); «Ричард III» — беловой автограф с позднейшей правкой (№ 8), список начала этого автографа (№ 9); «Венецианский купец» — черновой автограф 1-й редакции I действия и 1—5 сцен II действия (ЛЛ" 10), червовой автограф начала 2-й редакции (No И). См.: Е. П. Мстиславская. Творческие рукописи В. К. Кюхельбекера. — Записки Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, вып. 36. М., 1975, с. 5—37.
12 См. публикацию «Рассуждения»: Международные связи русской литературы. Сборник статей. М. —Л., 1963, с. 286—320. Под «восьмью историческими драмами Шекспира» Кюхельбекер подразумевая: «Ричарда II», 2 части «Генриха IV», «Генриха V», 3 части «Генриха VI» и «Ричарда III».
13 См. дневниковую запись от 16 мая 1832 г.: В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи, с. 126—127.
14 См. дневниковые записи с 1 по 10 августа 1834 г.: там же, с. 327—328.
15 Русская старина, 1902, т. СХ, апрель, с. 178.
16 Русский архив, 1881, № 1, с. 140.
17 Литературная газета, 1830, т. I, № 7, 31 января, с. 52—53.
18 См.: Русская литература, 1961, № 4, с. 191—
19 Московский вестник, 1827, ч. I, № 3, с. 217.
20 Подробнее об этом см. в нашей статье «Об исторической эволюции принципов перевода» (Международные связи русской литературы, с. 26—31).
21 Ранее, в 1815 г., П. А. Корсаков вольно переложил на русский язык французскую переделку Ж.-Ф. Дюсиса. Однако и этот «Макбет» полностью не был издан и сохранился в рукописи (см.: Шекспир и русская культура, с. 95—97).
22 Приводим основные правила, сформулированные Вронченко: «1) Переводить стихи стихами, прозу прозою, сколько возможно ближе к подлиннику (не изменяя ни мыслей, ни порядка их) даже на счет гладкости русских стихов <…> 2) В выражениях быть верным, не оскорбляя однако ж благопристойности и приличия <…> 3) Игру слов передавать даже на счет верности в изложении заключающейся в ней мысли, если мысль сия сама по себе незначительна» (Гамлет. Трагедия в пяти действиях. Сочинение В. Шекспира. Перевел с английского М. В. СПб., 1828, с. XII—XIII).
23 ГБЛ, ф. 449, карт. 2, ед. хр. 1, л. <2 об.>.
24 Издание Тиболда, где было исправлено большое число ошибок, допущенных в ранних изданиях шекспировского текста, впервые вышло в свет в 1733 г. и затем неоднократно переиздавалось в XVIII в.
25 Лит. наследство, т. 59, с. 440 (письмо к Ю. К. Глинке от 27 августа 1834 г.).
26 Немецкий перевод шекспировских пьес И. В. О. Бенды (Benda, 1775—1832) был издан в 1825—1826 гг.
27 ГБЛ, ф. 449, карт. 2, ед. хр. 1, л. <2 об.>.
28 Здесь и ниже оригинальный текст трагедии цитируется с указанием действия (римская цифра), сцены и строки (арабские цифры) по изданию: The Complète Works of William Shakespeare. Ed. W. J. Craig. Oxford University Press, London--New York--Toronto, 1959.
23 A. В. Дружинин еще в 1856 г. считал это выражение невозможным для русского языка (см. его «Вступление» к переводу «Короля Лира»: А. В. Дружинин. Собр. соч., т. III. СПб., 1865, с. 5-6).
30 А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10 т.. т. VII. М. —Л., 1949, с. 165. «Аргивяне» (1822—1825) — трагедия Кюхельбекера.
31 В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи, с. 155 (запись от 7 июля 1832 г.).
32 Там же, с. 222 (запись от 17 января 1833 г.).
33 Там же, с. 306 (запись от 17 апреля 1834 г.).
34 Имеется в виду кн.: John Walker. Critical Pro-nouncing Dictionary and Expository of English Language. London, 1791 (Кюхельбекер, вероятно, располагал одним из позднейших переизданий) .
35 В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи, с. 127 (запись от 18 мая 1832 г.).
36 Руе (вернее Роу) Никлас (1674—1718) — английский поэт и драматург, подготовивший первое критическое издание Шекспира (1709). Джонсон Сэмюэл (1709—1784) — английский поэт, критик, лексикограф, издатель Шекспира (1765).
37Литературная газета, 1830, т. I, № 7, 31 января, с. 52—53.
*[править]
а Под строкой вписано: Вариант: Кто этот, весь в крови? — А вид его
б Над строкой вписано: Вариант: Усилен был
в Под строкой вписано: Вариант: Это прямо счастье!
г Строка восстановлена по 1-й редакции перевода; здесь, видимо, пропуск.
д Под строкой вписано: Вариант:
Что, Сударь, с вами? — Светлых ли предвестий
Пугаетесь? — Я заклинаю вас;
Последнее предложение исправлено: А вас я заклинаю
е Под строкой вписано: Вариант: Пойдешь ли?
В естестве твоем излишек .
ж Под строкой вписано: Вариант: На это дело только спесь бодет
3 Под строкой вписано: Вариант: А барыню вот жалует алмазом.
и Под строкой вписано: Вар<иант>: С приветом: «ласковой хозяйке нашей!»
к Над строкой вписано: Вариант: Что сказывать?
л Под строкой вписано: Вариант: Пять дюжин лет с десятком живо помню
м Под строкой вписано: Вариант: ее ли взяла, она ль сильней,
н Над строкой вписано: Вар<иант:> Дню ль совестно взглянуть. Над словом совестно вписано: мерзостно
о Между строками вписано: Вар<иант:> в владычных
Его очах; на многое дерзнет
Над словом очах вписано: (чертах)
п В автографе описка: Кудрявых. Восстановлено по первой редакции.
р Над строкой вписано: Вар<иавт:> За сказкой
с Под строкой вписано: Вар<иант:>
Мы пьем за вас, властитель!
Или: Державнейший, за вас!
т Под строкой вписано: Вариант:
Вот что должно бы
Увлечь его в такую даль, какую
Придумать только может. Мчись перед ним