I.
[править]Маркиза Р… не была особенно умна, хотя и принято въ литературѣ, что всѣ старухи должны отличаться необыкновеннымъ умомъ. Крайне невѣжественная ко всемъ, что не имѣетъ отношенія въ свѣту, она не обладала ни изысканной деликатностью, ни проницательностью, ни удивительнымъ тактомъ, отличающими, какъ говорятъ, женщинъ, много пережившихъ на своемъ вѣку. Она была вѣтренна, рѣзва, прямодушна, иногда даже цинична. Эта женщина разрушала всѣ мои представленія о маркизахъ добраго стараго времени. И тѣмъ не менѣе это была настоящая маркиза, видѣвшая дворъ Людовика XV; но такъ какъ она составляла исключеніе для своего времени, то я прошу читателя не искать въ ея исторіи серьезнаго изображенія нравовъ данной эпохи. Хорошо знать и описывать общество какого бы то ни было времени, по моему, такая трудная вещь, что я и не берусь этого дѣлать. Я буду разсказывать только о такихъ событіяхъ, которыя имѣютъ свойство связывать симпатіей людей всѣхъ сословій и всѣхъ вѣковъ.
Я никогда не находилъ большого удовольствія въ обществѣ маркизы Р… Меня поражала только удивительная ясность, съ которой она помнила все, что касалось ея молодости, и живость, съ которой она передавала эти воспоминанія. Какъ и всѣ старики, она забывала все, что происходило въ ближайшее время, и не интересовалась событіями, которыя не имѣли прямого отношенія бъ ея судьбѣ.
Въ молодости она не отличалась той пикантной красотой, которая нуждается въ умѣ, чтобы скрашивать недостатокъ правильности и блеска, вслѣдствіе чего женщины съ подобной наружностью настолько выигрываютъ, что дѣлаются не хуже красавицъ. Маркиза Р… имѣла несчастье быть безупречно красивой. Я видѣлъ ея молодой портретъ, который она съ обычнымъ старушечьимъ кокетствомъ выставляла на показъ въ своей комнатѣ. Она была представлена на немъ въ видѣ нимфы-охотницы въ платьѣ изъ набивного атласа на подобіе тигровой кожи и съ кружевными рукавами; лукъ изъ сандаловаго дерева и жемчужный полумѣсяцъ, переливавшійся въ ея взбитыхъ волосахъ, довершали ея нарядъ. Это былъ прекрасный портретъ, и что за чудная женщина! Высокая, стройная, черноокая, со строгими и благородными чертами лица, съ серьезными алыми губами и съ прелестными ручками, которыя, говорятъ, приводили въ отчаяніе принцессу Ламбаль. Если бы не кружева, не атласъ и не пудра, это была бы въ самомъ дѣлѣ одна изъ тѣхъ гордыхъ и рѣзвыхъ нимфъ, которыхъ смертные встрѣчали въ глубинѣ лѣсовъ или на склонахъ горъ и изнывали потомъ отъ безумной любви и отъ горькихъ сожалѣній.
Тѣмъ не менѣе у маркизы было мало приключеній. По ея собственному признанію, ее считали глупой. Просвѣщенные мужчины того времени меньше цѣнили красоту, чѣмъ кокетство женщины, которыми восхищались гораздо меньше, чѣмъ ею, отбивали у нея всѣхъ поклонниковъ, но удивительно то, что это, повидимому, ее не смущало. То, что я зналъ объ ней изъ ея отрывочныхъ разсказовъ, заставило меня думать, что ея сердце не знало молодости и что холодный эгоизмъ преобладалъ надъ всѣми ея чувствами. Между тѣмъ у нея были друзья, ее любили внуки и она охотно дѣлала добро; но такъ какъ она не хвасталась строгими принципами и сама признавалась, что никогда не любила своего любовника, виконта Ляррье, то я никакъ не могъ подыскать ключъ къ ея характеру.
Однажды вечеромъ она была откровеннѣе обыкновеннаго и показалась мнѣ нѣсколько грустной.
— Милое дитя мое, — сказала она мнѣ, — виконтъ Ляррье умеръ отъ подагры, это для меня большое горе, вѣдь я была шестьдесятъ лѣтъ его подругой, а потомъ вѣдь такъ страшно смотрѣть, какъ умираютъ. Впрочемъ, тутъ нѣтъ ничего удивительнаго, онъ былъ такъ старъ.
— Сколько ему было лѣтъ? — спросилъ я.
— Восемьдесятъ четыре, а мнѣ восемьдесятъ, но я не такъ дряхла, какъ былъ онъ, и могу надѣяться прожить дольше. Однако, въ этомъ году умерло уже нѣсколько моихъ друзей и сколько я ни говорю себѣ, что я моложе и крѣпче ихъ, а все же не могу не бояться, когда вижу, какъ исчезаютъ одинъ за другимъ мои современники.
— И такъ, — сказалъ я, — это все, что вы скажете о бѣдномъ Ляррье, который обожалъ васъ шестьдесятъ лѣтъ сряду, не переставая жаловаться на вашу жестокость, и тѣмъ не менѣе всегда оставался вамъ вѣренъ. Это былъ образецъ любовниковъ! Теперь уже нѣтъ такихъ людей.
— Полноте, — сказала маркиза съ холодной улыбкой, — этотъ человѣкъ имѣлъ страсть жаловаться и разсказывать, что онъ несчастливъ. Всѣ знаютъ, что этого никогда не было.
Видя, что маркиза разговорилась, я забросалъ ее вопросами объ виконтѣ Ляррье и объ ней самой, и вотъ какой странный отвѣтъ я отъ нея получилъ:
— Милое дитя мое, я отлично вижу, что вы считаете меня очень непріятной особой. Можетъ быть, вы и правы. Судите объ этомъ сами; я разскажу вамъ мою исторію и признаюсь въ ошибкахъ, о которыхъ до сихъ поръ никому не говорила. Вы принадлежите въ вѣку, лишенному предразсудковъ, и потому быть можетъ найдете, что я не такъ виновата, какъ я кажусь себѣ самой; но какое-бы ни было ваше мнѣніе обо мнѣ, я умру съ тѣмъ, что будетъ на свѣтѣ хоть одинъ человѣкъ, который меня пойметъ. Можетъ быть ваше состраданіе нѣсколько смягчитъ горечь моихъ воспоминаній. Я воспитывалась въ Сенъ-Сирѣ. Блестящее образованіе, которое тамъ давалось, приносило очень мало результатовъ. Я окончила его въ шестнадцать лѣтъ и сейчасъ-же вышла замужъ за маркиза Р…. которому было пятьдесятъ, при чемъ я не смѣла на это жаловаться, потому что всѣ поздравляли меня съ прекрасной партіей, а дѣвушки безъ состоянія мнѣ завидовали.
"Я никогда не была особенно умна, а въ то время я была совсѣмъ дурочка. Монастырское воспитаніе окончательно убило мои и безъ того слабыя способности. Я вышла изъ монастыря съ той глупой наивностью, которую такъ напрасно вмѣняютъ намъ въ достоинство и которая часто портитъ счастье всей нашей жизни.
"Опытъ, пріобрѣтенный мною за шесть мѣсяцевъ брачной жизни, совмѣщался съ такимъ узкимъ умомъ, что онъ ни къ чему мнѣ не послужилъ. Я научилась не то чтобы понимать жизнь, но сомнѣваться въ себѣ самой и вступила въ свѣтъ съ совершенно фальшивыми понятіями и предвзятыми идеями, отъ которыхъ всю жизнь не могла отдѣлаться.
"Въ шестнадцать съ половиной лѣтъ я была уже вдовою и моя свекровь, чувствовавшая ко мнѣ симпатію изъ-за ничтожности моего характера, стала умолять меня снова выйти замужъ.
"Правда, я была беременна и небольшое состояніе, которое у меня осталось, должно было снова перейти въ семью моего мужа въ случаѣ если у его наслѣдника будетъ вотчимъ. Какъ только кончился трауръ, я была вывезена въ свѣтъ, гдѣ меня окружали поклонники. Я была въ то время во всемъ блескѣ красоты и по приговору всѣхъ женщинъ ни одна изъ нихъ не могла сравниться со мной ни лицомъ, ни станомъ.
"Но мужъ мой, старый развратникъ, который не чувствовалъ ко мнѣ ничего, кромѣ ироническаго презрѣнія и женился на мнѣ только въ видахъ полученія какого-то мѣста, обѣщаннаго съ условіемъ этой женитьбы, поселилъ во мнѣ такое отвращеніе въ браку, что я уже никогда не согласилась связать себя новыми узами. По незнанію жизни я вообразила, что всѣ мужчины одинаковы и всѣ они отличаются той же сухостью сердца, безжалостной ироніей и оскорбительными ласками, которыя меня такъ унижали. Какъ ни была я ограничена, я отлично поняла, что рѣдкіе порывы нѣжности моего мужа относились только въ красивой женщинѣ и что онъ не вкладывалъ въ нихъ ни капли души. Потомъ я снова дѣлалась для него дурочкой, за которую онъ краснѣлъ въ обществѣ и отъ которой охотно-бы отказался.
"Это роковое начало разочаровало меня на всю жизнь. Мое сердце, созданное быть можетъ для другого, сжалось и сдѣлалось недовѣрчиво. Я чувствовала отвращеніе въ мужчинамъ. Ихъ поклоненіе меня оскорбляло, я видѣла въ нихъ только притворщиковъ, дѣлающихся рабами, чтобы потомъ превращаться въ тирановъ. Я всегда чувствовала къ нимъ ненависть и недоброжелательство.
"Когда мы не нуждаемся въ добродѣтели, то она теряетъ всякій смыслъ; вотъ почему при самыхъ строгихъ нравахъ я не была добродѣтельна. Какъ я жалѣла объ этомъ! Какъ я завидовала той нравственной силѣ, которая борется со страстями и скрашиваетъ жизнь! Моя жизнь была холодна и пуста. Чтобы я дала, чтобы имѣть страсти, которыя нужно подавлять, и въ борьбѣ съ собою бросаться на колѣни и молиться, какъ тѣ молодыя женщины, которыя на моихъ глазахъ выдерживали себя по нѣскольку лѣтъ съ помощью горячей вѣры и борьбы съ собою. Мнѣ бѣдной нечего было дѣлать на свѣтѣ. Я только наряжалась, показывалась въ свѣтъ и скучала. У меня не было ни сердца, ни страховъ, ни угрызеній совѣсти. Мой ангелъ-хранитель спалъ, вмѣсто того, чтобы меня охранять. Пречистая Дѣва съ ея святыми тайнами не представляла для меня ни поэзіи, ни утѣшенія. Я не нуждалась въ божественной охранѣ: опасности для меня не существовали, и я презирала себя за то, чѣмъ должна была бы гордиться.
"Надо вамъ знать, что я сильно упрекала себя за свое нежеланіе любить, выродившееся въ презрѣніе. Я часто признавалась женщинамъ, уговаривавшимъ меня выбрать себѣ мужа или любовника, въ томъ отвращеніи, какое внушали мнѣ мужской эгоизмъ, неблагодарность и грубость. Онѣ хохотали мнѣ въ лицо и увѣряли, что не всѣ мужчины похожи на моего стараго мужа и что у нихъ есть секреты, посредствомъ которыхъ они заставляютъ забывать свои пороки и недостатки. Меня возмущали эти сужденія. Мнѣ казалось унизительнымъ быть женщиной, когда онѣ выражали при мнѣ такія грубыя чувства и хохотали какъ сумасшедшія, видя, какъ я краснѣю отъ негодованія. Въ такія минуты мнѣ казалось, что я лучше ихъ всѣхъ; но потомъ я опять начинала себя винить и на меня нападала тоска. Другія жили полной жизнью, моя-же была такая пустая и праздная. Я обвиняла себя въ безуміи и въ честолюбіи и начинала вѣрить всему, что говорили мнѣ эти насмѣшливыя резонерки, которыя такъ спокойно мирились со своимъ вѣкомъ. Я говорила себѣ, что меня погубило невѣжество, что я обманываю себя ложными надеждами, мечтая о совершенныхъ людяхъ, которыхъ не бываетъ на свѣтѣ. Словомъ я обвиняла себя во всемъ томъ, въ чемъ были виноваты передо мной другіе.
"До тѣхъ поръ, пока женщины надѣялись внушить мнѣ свои правила и то, что онѣ называли своей мудростью, онѣ меня терпѣли, было даже нѣсколько такихъ, которыя возлагали на меня извѣстныя надежды. Эти женщины, начавши съ преувеличенной добродѣтели, перешли потомъ къ полной распущенности и ожидали, что и я явлю обращикъ легкомыслія, которое послужитъ оправданіемъ для ихъ поступковъ.
"Но когда онѣ увидали, что это не осуществилось, что въ двадцать лѣтъ я была все еще неуязвима, онѣ стали меня бояться, воображая, что я ихъ живой укоръ. Онѣ смѣялись надо мной вмѣстѣ со своими любовниками, и побѣда надо мной сдѣлалась цѣлью самыхъ оскорбительныхъ проектовъ и самыхъ безнравственныхъ предпріятій. Женщины съ высокимъ положеніемъ не стыдились, смѣясь, составлять противъ меня самые ужасные заговоры и, при свободѣ деревенскихъ нравовъ, на меня нападали всевозможными способами съ ожесточеніемъ, которое походило на ненависть. Нашлись мужчины, обѣщавшіе своимъ любовницамъ приручить меня къ себѣ, и женщины, позволившія своимъ любовникамъ сдѣлать эту пробу. Нашлись хозяйки дома, предлагавшія отуманить мой разсудокъ виномъ, подаваемымъ у нихъ за ужиномъ. Нѣкоторые изъ друзей и родственниковъ, желая меня увлечь, знакомили меня съ мужчинами, изъ которыхъ я могла бы сдѣлать прекрасныхъ кучеровъ для моихъ экипажей. Такъ-какъ я имѣла наивность открывать имъ душу, то они отлично знали, что меня не удерживаетъ ни набожность, ни честь, ни несчастная любовь, а только недовѣрчивость и чувство невольнаго отвращенія; они, конечно, надо мной посмѣялись и, ничего не сказавши о тѣхъ сомнѣніяхъ, которыя меня смущали, смѣло распустили слухъ, что я презираю мужчинъ. Извѣстно, что ничто не оскорбляетъ ихъ такъ, какъ это чувство, они легче прощаютъ развратъ и пренебреженіе. Поэтому они раздѣляли ту враждебность, которую чувствовали во мнѣ женщины, и заискивали во мнѣ только для того, чтобы отмстить и послѣ посмѣяться надо мною. Я видѣла, что на всѣхъ лицахъ написана насмѣшка и фальшь, и моя мизантропія увеличивалась отъ этого съ каждымъ днемъ.
"Умная женщина съумѣла-бы найтись при такихъ обстоятельствахъ, она-бы устояла въ борьбѣ, хотя бы только для того, чтобы увеличить ярость своихъ соперницъ, она бы открыто предалась религіи, чтобы примкнуть къ обществу тѣхъ немногихъ добродѣтельныхъ женщинъ, которыя даже въ тѣ времена были поддержкой честныхъ людей. Но у меня не хватило мужества, чтобы устоять противъ той грозы, которая на меня надвигалась. Я была покинутое, непонятое и всѣми ненавидимое существо. Моя репутація сдѣлалась предметомъ самыхъ ужасныхъ и странныхъ извращеній. Нѣкоторыя женщины, извѣстныя своимъ порочнымъ поведеніемъ, дѣлали видъ, что чувствуютъ себя въ опасности рядомъ со мной.
II.
[править]"Въ это время пріѣхалъ изъ провинціи человѣкъ безъ ума, безъ талантовъ и безъ всякихъ привлекательныхъ качествъ, но отличавшійся большой прямотой и искренностью чувствъ, что рѣдко встрѣчалось въ кругу, гдѣ я вращалась. Я начинала говорить себѣ, что нужно наконецъ сдѣлать «выборъ», какъ выражались мои подруги. Я не хотѣла выходить замужъ, находя, что не имѣю на это права, будучи матерью и не вѣря въ мужскую доброту. И такъ приходилось взять себѣ любовника для того, чтобы быть на уровнѣ того общества, куда я была заброшена. Я рѣшила въ пользу этого провинціала, тѣмъ болѣе, что его имя и положеніе составляли для меня довольно надежную охрану. Это былъ виконтъ де-Ляррье.
"Онъ любилъ меня всей душой, но только душа его… я сильно сомнѣваюсь въ ея существованіи. Это былъ одинъ изъ тѣхъ холодныхъ и положительныхъ людей, которые не закупаютъ даже изяществомъ порока и искусной ложью. Онъ любилъ меня постоянно точно также, какъ мужъ мой любилъ меня порывами. Поразившись моей красотой, онъ и не трудился узнавать, есть ли у меня сердце. Это происходило не отъ презрѣнія, а отъ безсилія. Если-бы онъ открылъ во мнѣ способность любить, онъ не зналъ бы, какъ на это отвѣтить.
"Я не думаю, чтобы нашелся на свѣтѣ мужчина болѣе матеріальный, чѣмъ мой бѣдный Ляррье. Онъ ѣлъ съ сладострастіемъ, засыпалъ на всѣхъ креслахъ, а остальное время нюхалъ табакъ. Такимъ образомъ выходило, что онъ всегда удовлетворялъ одинъ изъ своихъ физическихъ аппетитовъ. Я сомнѣваюсь, чтобы онъ когда-либо думалъ.
"Прежде чѣмъ стать съ нимъ въ близкія отношенія, я чувствовала къ нему расположеніе, потому что, не видя въ немъ ничего замѣчательнаго, я не видѣла въ немъ по крайней мѣрѣ ничего дурного, въ этомъ только и заключалось его преимущество передъ всѣмъ тѣмъ, что меня окружало. Слушая его любезность, я надѣялась, что онъ примиритъ меня съ человѣческой природой, и довѣрилась его честности. Но какъ только я дала ему надъ собою права, которыя слабыя женщины никогда не умѣютъ получать обратно, онъ началъ преслѣдовать меня самымъ невыносимымъ образомъ и свелъ всю систему чувствъ къ единственному доказательству, которое онъ способенъ былъ понимать.
"Вы видите, другъ мой, что я находилась между Сциллой и Харибдой. Этотъ человѣкъ, котораго я считала такимъ спокойнымъ, судя по его громадному аппетиту и привычкѣ ко сну, не выказывалъ даже той сильной дружбы, которой я отъ него ожидала. Онъ говорилъ со смѣхомъ, что неспособенъ чувствовать дружбу въ хорошенькой женщинѣ. А если бы вы знали, что онъ называлъ любовью!..
"Я не имѣю претензіи быть созданной иначе, чѣмъ всѣ прочіе смертные. Теперь, когда а не принадлежу уже ни въ какому полу, я думаю, что я была такая же женщина, какъ и всѣ, но развитію моихъ свойствъ помѣшало то, что я не встрѣтила человѣка, котораго-бы могла полюбить настолько, чтобы придать хоть немного поэзіи событіямъ животной жизни. Но этого не было, а потому, хотя вы и мужчина, т. е. существо менѣе деликатное въ этомъ разрядѣ чувствъ, вы все-же должны понять то отвращеніе, какое поселяется въ сердцѣ, когда нужно подчиняться требованіямъ любви, не чувствуя въ этомъ нужды… Черезъ три дня виконтъ Ляррье сдѣлался мнѣ невыносимъ.
"И представьте себѣ, мой милый, что я никогда не имѣла мужества отъ него отдѣлаться. Въ продолженіе шести лѣтъ онъ составлялъ мою муку и мое отвращеніе. Я терпѣла его по снисходительности, по слабости и отчасти отъ скуки. Вѣчно страдающій отъ моего сопротивленія и привлеченный препятствіями, которыя я представляла для его страсти, онъ любилъ меня самой терпѣливой, постоянной и скучной любовью, которая когда-либо существовала на свѣтѣ.
"Правда, что съ тѣхъ поръ, какъ я имѣла защитника, мое положеніе въ свѣтѣ значительно улучшилось. Мужчины больше не смѣли за мной ухаживать, такъ какъ виконтъ былъ страшно ревнивъ и большой забіяка; женщины, предсказывавшія, что я неспособна привязать въ себѣ мужчину, съ досадой смотрѣли на виконта, прикованнаго въ моей колесницѣ. Быть можетъ, въ моемъ терпѣніи была извѣстная доля того тщеславія, которое не позволяетъ женщинѣ имѣть видъ покинутой жертвы. Правда, мой бѣдный Ляррье не представлялъ изъ себя ничего такого, чѣмъ бы можно было гордиться; но все-же онъ былъ и не дуренъ собой, и храбръ, умѣлъ кстати молчать, жилъ на широкую ногу и не имѣлъ недостатка въ томъ скромномъ фатовствѣ, которое выставляетъ женщину въ выгодномъ свѣтѣ. Не говоря уже о томъ, что женщины далеко не пренебрегали его фатовской наружностью, которая была мнѣ особенно противна, онѣ удивлялись еще той искренней преданности, которую онъ мнѣ выказывалъ, и ставили его въ примѣръ своимъ любовникамъ. И такъ я очутилась въ завидномъ положеніи, но увѣряю васъ, что это мало избавляло меня отъ скуки въ моей интимной жизни. Тѣмъ не менѣе я терпѣливо ее сносила и ни разу не измѣнила Ляррье. Скажите же мнѣ теперь, дитя мое, такъ ли я была передъ нимъ виновата, какъ вы это думали?
— Я васъ отлично понимаю, — отвѣтилъ я, — и потому жалѣю и уважаю. Вы принесли жертву нравамъ вашего времени; васъ преслѣдовали потому, что вы были выше этихъ нравовъ. Если бы у васъ было немного больше нравственной силы, вы нашли бы въ добродѣтели то счастье, котораго не нашли въ любви. Но меня удивляетъ то, что вы такъ и не встрѣтили ни одного мужчины, способнаго васъ понять и достойнаго внушить вамъ настоящую любовь. Нужно ли изъ этого вывести, что нынѣшніе мужчины лучше прежнихъ?
— Это было бы съ вашей стороны большимъ фатовствомъ, — отвѣтила она, смѣясь. — Я имѣю мало основаній гордиться мужчинами моего времени и все жё я сомнѣваюсь, чтобы вы сдѣлали съ тѣхъ поръ большіе успѣхи. Но оставимъ мораль. Каковы бы ни были мужчины, я сама виновата въ своемъ несчастій: я не съумѣла его понять. При моей гордости мнѣ бы слѣдовало быть выдающейся женщиной и выбрать орлинымъ окомъ среди всѣхъ этихъ плоскихъ, фальшивыхъ и пустыхъ мужчинъ одно изъ тѣхъ благородныхъ и правдивыхъ существъ, которыя составляютъ рѣдкость и исключеніе во всѣ времена. Я была слишкомъ невѣжественна и ограничена для такого выбора, жизнь меня кое-чему научила. Я увидала, что нѣкоторые изъ тѣхъ, кого я въ своей ненависти смѣшала съ толпой, заслуживали другихъ чувствъ; но въ то время я уже состарилась, поздно было начинать сначала.
— Но пока вы были молоды, — сказалъ я, — неужели вы ни разу не имѣли желанія сдѣлать новый опытъ? Неужели ваше отвращеніе ни разу не поколебалось? Это странно!
III.
[править]Нѣкоторое время маркиза молчала, но потомъ она вдругъ съ шумомъ поставила на столъ золотую табакерку, которую долго вертѣла въ рукахъ, и сказала:
— Ну, разъ, что ужь я начала исповѣдываться, я буду во всемъ признаваться. Слушайте.
"Разъ, одинъ только разъ въ жизни, я полюбила, но такъ, какъ никто не любилъ: это была страстная, пожирающая, непобѣдимая и вмѣстѣ съ тѣмъ идеальная и платоническая любовь. Васъ, конечно, удивляетъ, что маркиза XVIII вѣка любила только разъ въ жизни и притомъ платонической любовью? Дѣло въ томъ, что вы, молодые люди, воображаете, что знаете женщинъ, а сами ничего въ нихъ не понимаете. Если бы разныя восьмидесятилѣтнія старушки начали откровенно разсказывать вамъ свою жизнь, вы бы нашли, быть можетъ, въ женской душѣ источники пороковъ и добродѣтелей, о которыхъ вы и не подозрѣвали.
"Угадайте, къ какому кругу принадлежалъ человѣкъ, изъ-за котораго совсѣмъ потеряла голову такая надменная и гордая маркиза, какъ я?
— Вѣроятно, это былъ французскій король или дофинъ Людовикъ XVI.
— О послѣ такого начала вы не скоро дойдете до моего милаго. Я лучше скажу вамъ сама: это былъ актеръ.
— Вѣроятно, тоже король въ своемъ родѣ?
— Самый благородный и изящный, который когда-либо былъ на подмосткахъ. Вы не удивляетесь?
— Не очень. Я слышалъ, что эти неравные союзы были нерѣдки даже въ тѣ времена, когда во Франціи были очень сильны предразсудки. Которая это изъ друзей мадамъ д’Эпинэ жила съ Желіонтомъ?
— Какъ вы знаете наше время! просто досадно слушать! именно изъ того, что эти факты такъ врѣзались у всѣхъ въ памяти и повторялись съ такимъ удивленіемъ, вы можете заключить, какъ они были рѣдки и какъ противорѣчили нравамъ своего времени. Увѣряю васъ, что и тогда это производило большой скандалъ, и когда говорятъ про ужасный развратъ и называютъ герцога Гиша и Моникенъ, мадамъ де-Ліонъ и ея дочь, то вы можете быть увѣрены, что эти вещи считались одинаково возмутительными въ то время, когда онѣ происходили и когда вы объ нихъ читали. Неужели вы думаете, что тѣ, чье негодующее перо передавало вамъ эти факты, были единственные честные люди во Франціи?
Я не смѣлъ возражать маркизѣ и не знаю, кто изъ насъ двухъ былъ болѣе компетентнымъ судьей въ этомъ дѣлѣ. Я навелъ ее на прежнюю тему и она продолжала:
— Чтобы показать вамъ, какъ смотрѣли на такія вещи я скажу вамъ, что первый разъ, когда я его увидѣла и выразила мое восхищеніе графинѣ Ферріэръ, сидѣвшей рядомъ со мной, она мнѣ отвѣтила: «Я бы посовѣтовала вамъ, моя милая, не выражаться при другихъ съ такимъ жаромъ, васъ бы жестоко осмѣяли, если бы заподозрѣли, что вы забыли, что въ глазахъ женщинъ нашего круга актеръ не можетъ считаться мужчиной»* — Эта фраза мадамъ де-Фарріэръ почему-то осталась у меня въ памяти. Ея презрительный тонъ показался мнѣ абсурдомъ при моемъ тогдашнемъ положеніи, и страхъ, что я скомпрометирую себя моимъ восхищеніемъ, показался мнѣ лицемѣрной элобой.
"Его звали Леліо, онъ былъ итальянецъ, но прекрасно говорилъ по французски. Ему было, вѣроятно, лѣтъ тридцать пять, хотя на сценѣ ему часто можно было дать меньше двадцати. Онъ лучше игралъ Корнеля чѣмъ Расина, но и въ томъ и въ другомъ былъ неподражаемъ.
— Какъ странно, — сказалъ я, прерывая маркизу, — что его имя не осталось въ анналахъ искусства.
— Онъ никогда не былъ извѣстенъ, — отвѣчала она, — его не цѣнили ни въ городѣ, ни при дворѣ. Я слышала, что на первыхъ дебютахъ ему страшно свистали, потомъ, когда замѣтили его горячность и желаніе совершенствоваться, его терпѣли, иногда ему даже апплодировали, но вообще его всегда считали актеромъ дурного тона.
"Этотъ человѣкъ также не подходилъ къ своему вѣку въ искусствѣ, какъ я не подходила къ нему по своимъ нравамъ. Быть можетъ въ этомъ и была та всемогущая духовная связь, которая влекла наши души одну къ другой съ двухъ концовъ общественной лѣстницы. Публика также не понимала Леліо, какъ свѣтъ не понялъ меня.
— Это актеръ шаржируетъ, — говорили про него, — онъ насилуетъ себя, онъ ничего не чувствуетъ. А про меня говорили такъ:
— Эта женщина презрительна и холодна, у нея нѣтъ сердца.
"А можетъ быть мы съ нимъ чувствовали сильнѣе всѣхъ остальныхъ?
"Въ тѣ времена трагедію играли «пристойно»; надо было имѣть элегантный видъ, даже давая пощечину, надо было прилично умирать и граціозно падать. Драматическое искусство примѣнялось въ требованіямъ большого свѣта; дикція и жесты актеровъ зависѣли отъ фижмъ и пудры, которыя обремѣняли еще Федру и Клитемнестру. Я не разбирала и не сознавала недостатковъ этой школы и не предавалась по этому поводу глубокимъ размышленіямъ, но смертельно скучала во время трагедіи, а такъ какъ непринято было въ этомъ признаваться, то я мужественно скучала два раза въ недѣлю, но видя холодность и недовольство съ какими я слушала эти пышныя тирады, всѣ говорили, что я нечувствительна къ красотамъ прекрасныхъ стиховъ.
"Послѣ довольно продолжительнаго отсутствія изъ Парижа я поѣхала однажды вечеромъ въ театръ смотрѣть Сида. Во время моего пребыванія въ деревнѣ Леліо былъ принятъ въ труппу «Comédie Franèaise» и я видѣла его въ первый разъ въ жизни. Онъ игралъ Родриго. Какъ только я услышала звукъ его голоса, я почувствовала волненіе. У него былъ нервный и проникающій голосъ, болѣе выразительный, чѣмъ звучный, этотъ голосъ особенно критиковали. Считалось, что Сидъ долженъ говорить басомъ точно также, какъ требовалось, чтобы всѣ древніе герои были высокаго роста и сильнаго сложенія. Царь меньше пяти футовъ шести вершковъ ростомъ недостоинъ былъ носить діадему, это несоотвѣтствовало хорошему тону. Леліо былъ худощавъ и малъ ростомъ. Его красота заключалась не въ чертахъ лица, а въ благородствѣ лба, въ неподражаемой граціи позъ, въ непринужденности походки, въ печальномъ и гордомъ выраженіи лица. Я никогда не встрѣчала ни въ статуѣ, ни въ картинѣ, ни въ живомъ человѣкѣ такого полнаго обоянія идеальной красоты. Для него создано было слово «очарованіе», которое относилось ко всѣмъ его словамъ, взглядамъ и движеніямъ.
"И въ самомъ дѣлѣ я чувствовала на себѣ какіе-то чары. Этотъ человѣкъ, который ходилъ, говорилъ и дѣйствовалъ безъ школы и безъ претензіи, рыдалъ не только голосомъ, но и сердцемъ и забывался, сливаясь со своей ролью, точно разбитый душевной мукой; умѣлъ выразить однимъ взглядомъ всю ту любовь, которую я напрасно искала въ жизни. Онъ имѣлъ надо мной необычайную власть: родившись не во время, когда одна я могла понять его талантъ, онъ цѣлыя пять лѣтъ былъ моимъ царемъ, моимъ богомъ, моей жизнью и моей любовью.
"Я не могла жить не видя его, онъ повелѣвалъ и властвовалъ надо мной. Леліо не былъ для меня мужчиной, но я понимала это иначе, чѣмъ мадамъ де-Ферріэръ. Онъ былъ для меня гораздо больше. Я видѣла въ немъ нравственную силу, высшее существо, душа котораго заставляла содрагаться мою по своей прихоти. Скоро я дошла до того, что не могла больше скрыть, какое онъ производилъ на меня впечатлѣніе. Чтобы не выдать себя, я оставила свою ложу въ «Comédie Franèaise» и распустила слухъ, что я стала очень богомольна и хожу каждый вечеръ въ церковь. Вмѣсто того я одѣвалась гризеткой и смѣшивалась съ толпой народа, чтобы слушать его и смотрѣть на него, какъ мнѣ хотѣлось. Наконецъ я подкупила одного изъ служащихъ при театрѣ и достала черезъ него маленькую ложу въ углу залы, гдѣ меня никто не видѣлъ и куда я проникала черезъ боковой ходъ. Для большей безопасности я одѣвалась школьникомъ. Всѣ эти безумства ради человѣка, съ которымъ я ни разу не обмѣнялась ни словомъ, ни взглядомъ, имѣли для меня прелесть тайны и иллюзію счастья. Когда огромные часы въ моей залѣ били часъ начала представленія, меня охватывало страшное волненіе. Я старалась сосредоточиться, пока мнѣ приготовлялся экипажъ, я безпокойно ходила по комнатѣ, а если Ляррье былъ со мной, я обращалась съ нимъ самымъ жестокимъ образомъ, чтобы его выпроводить, другихъ-же я удаляла съ непостижимымъ искусствомъ; просто невѣроятно, какъ много ума прибавила мнѣ эта страсть. Сколько нужно было хитрости и притворства, чтобы скрывать ее отъ Ляррье, который былъ страшно ревнивъ, и отъ всѣхъ злыхъ людей, которые меня окружали.
"Я должна сознаться, что вмѣсто того, чтобы бороться со своей страстью, я предавалась ей съ восторгомъ и съ упоеніемъ. Она была такъ чиста! Съ чему мнѣ было ея стыдиться? Она создала мнѣ новую жизнь и дала мнѣ наконецъ все то, что я хотѣла чувствовать и знать, она дѣлала меня до нѣкоторой степени женщиной. Когда въ первый разъ затрепетало мое сердце, я почувствовала такую же гордость, какую чувствуетъ молодая мать при первомъ движеніи ребенка скрытаго въ ея утробѣ. Я стала нервна, раздражительна, изобрѣтательна и смѣтлива. Ляррье говорилъ, что набожность сдѣлала меня удивительно капризной. Въ свѣтѣ находили, что я съ каждымъ днемъ хорошѣю: мои черные глаза сдѣлались мягче, улыбка приняла задумчивое выраженіе, а мои рѣчи пріобрѣли такую мѣткость и глубину, какихъ никто отъ меня не ожидалъ. Честь этого всѣ приписывали Ляррье, который ни мало не былъ въ этомъ повиненъ.
"Я замѣчаю, однако, что мои воспоминанія очень безсвязны. Это происходитъ отъ того, что онѣ меня переполняютъ. Мнѣ просто кажется, что я молодѣю и у меня все еще бьется сердце при имени Леліо. Я говорила вамъ, что когда били часы, я трепетала отъ радости и отъ нетерпѣнія. Мнѣ кажется, что даже теперь я чувствую ту самую захватывающую радость, которая наполняла меня при звукахъ этого боя. Превратности судьбы сдѣлали то, что я вполнѣ довольна моей маленькой квартиркой въ Марэ. Но изо всего моего роскошнаго дома въ аристократическомъ кварталѣ, и изо всего моего былого великолѣпія мнѣ жаль только тѣхъ вещей, которыя могли бы мнѣ напомнить то время любви и мечтаній. Я спасла отъ погрома кое-какую мебель, оставшуюся отъ того времени, и смотрю на нее съ такимъ волненіемъ, какъ будто только что пробили часы и копыта моихъ лошадей стучатъ о мостовую. О, дитя мое, никогда такъ не любите? Это буря, которая утихаетъ только со смертью!
"Я уѣзжала, чувствуя себя живой, легкой, молодой и счастливой. Я начинала цѣнить всѣ блага моей жизни, молодость, красоту и роскошь. Я ощущала счастіе всѣми своими фибрами, всѣми порами. Прижавшись въ уголъ кареты, укутавши ноги въ мѣхъ, я смотрѣла на свою блестящую и нарядную особу, отражавшуюся въ зеркалѣ съ золотой рамой, вдѣланномъ противъ моего сидѣнья. Женскій нарядъ, надъ которымъ впослѣдствіи такъ много смѣялись, былъ въ то время необыкновенно богатъ и блестящъ. Если его умѣли носить со вкусомъ и безъ преувеличеній, онъ придавалъ всей внѣшности такое благородство и такую томную грацію, о которыхъ картины не даютъ никакого понятія. Обиліе перьевъ, цвѣтовъ и тканей заставляло женщинъ двигаться съ извѣстной медлительностью. Я видала женщинъ, отличавшихся бѣлизной кожи, которыхъ безъ всякаго преувеличенія можно было сравнить съ лебедями, когда онѣ всѣ въ бѣломъ, съ напудренными волосами, тащили за собой длинный муаровый шлейфъ, слегка покачивая бѣлымъ головнымъ уборомъ. Что тамъ ни говори Руссо, но только длинныя атласныя складки нашихъ костюмовъ при изобиліи кисеи и буфовъ, скрывавшія маленькое, нѣжное тѣло подобно тому, какъ пухъ скрываетъ маленькую горлицу, длинныя кружевныя крылья, ниспадавшія съ нашихъ рукъ, и яркіе цвѣта, пестрѣвшіе на нашихъ платьяхъ, лентахъ и драгоцѣнныхъ уборахъ, — все это больше походило на птицъ, чѣмъ на осъ; когда же мы осторожно ступали маленькими ножками въ красивыхъ туфляхъ съ высокими каблуками, то въ самомъ дѣлѣ мы точно боялись касаться земли и ходили съ небрежной осторожностью трясогузки, идущей по берегу ручья.
"Въ то время, о которомъ я говорю, начинали носить бѣлокурую пудру, придававшую волосамъ мягкій, пепельный оттѣнокъ. Этотъ способъ смягчать рѣзкость тона волосъ придавалъ лицу необыкновенную нѣжность, а глазамъ удивительный блескъ. Совершенно открытый лобъ терялся въ блѣдныхъ тонахъ этихъ условныхъ волосъ и казался отъ этого больше и чище, отчего всѣ женщины имѣли болѣе благородный видъ. Послѣ взбитыхъ волосъ, которые мнѣ никогда не нравились, стали носить низкія прически съ локонами, откинутыми назадъ и ниспадавшими на шею и на плечи. Мнѣ очень шла эта прическа, и я была извѣстна богатствомъ и оригинальностью своихъ туалетовъ. То я выѣзжала въ платьѣ изъ алаго бархата съ отдѣлкой изъ сѣраго мѣха, то въ бѣломъ атласномъ тюникѣ, отдѣланномъ тигровой кожей, иногда въ полномъ костюмѣ изъ лиловаго дама, вышитаго серебромъ, съ бѣлыми перьями, украшенными жемчугомъ. Въ такомъ видѣ я дѣлала нѣсколько визитовъ въ ожиданіи начала второй пьесы, такъ-какъ Леліо никогда не игралъ въ первой.
"Я производила впечатлѣніе въ салонахъ, и когда опять садилась въ карету, то съ удовольствіемъ смотрѣла на женщину, любившую Леліо, которая могла бы заставить его себя полюбить. До тѣхъ поръ единственное удовольствіе, доставляемое мнѣ моей красотой, заключалось въ томъ, чтобы возбуждать зависть. Мои старанія украшать свою особу были очень слабой отместкой женщинамъ, составлявшимъ противъ меня такіе ужасные заговоры. Но съ тѣхъ поръ, какъ я полюбила, я стала наслаждаться своей красотой для себя самой. Это было одно, что я могла предложить Леліо въ награду за всѣ несправедливости, которыя терпѣлъ онъ въ Парижѣ, и я забавлялась, представляя себѣ гордость и радость этого бѣднаго, осмѣяннаго и непонятаго актера, когда онъ узнаетъ, что маркиза Р… сдѣлала его своимъ кумиромъ. Впрочемъ, это были только веселыя мимолетныя мечты, единственный результатъ и вся выгода, которую я извлекала изъ моего положенія. Какъ только мои мысли получали форму и я замѣчала, что начинаю строить какіе-нибудь реальные планы, касающіеся моей любви, я мужественно подавляла эти мысли и во мнѣ начинала говорить гордость маркизы. Вы смотрите на меня съ удивленіемъ? Все это я вамъ сейчасъ объясню. Дайте мнѣ унестись въ очарованный міръ моихъ воспоминаній.
"Около восьми часовъ я подъѣзжала къ маленькой церкви кармелитокъ близь Люксембурга; я отправляла экипажъ и всѣ думали, что я присутствую на службѣ, которая шла тамъ въ этотъ часъ; но я только проходила черезъ церковь въ садъ и выходила по другой улицѣ. Затѣмъ я поднималась въ мансарду молоденькой работницы Флорансы, которая была мнѣ вполнѣ предана, запиралась въ ея комнатѣ, съ радостью оставляла на ея жалкой постели весь мой роскошный нарядъ и надѣвала черный фракъ, шпагу въ шагреневомъ футлярѣ и симметричный парикъ молодого школьника, готовящагося въ священники. При моекъ высокомъ ростѣ и невинномъ взглядѣ я дѣйствительно походила на неловкаго и лицемѣрнаго ученика духовнаго заведенія, идущаго тайкомъ на спектакль. Флоранса, думавшая, что у меня настоящая интрига, хохотала вмѣстѣ со мной надъ моими превращеніями, и право, мнѣ не было бы веселѣе, если бы я шла наслаждаться любовью, какъ тѣ безумныя женщины, которыя ходили на свиданія въ тайные пріюты любви.
"Я брала фіакръ, ѣхала въ театръ и проскользала въ свою маленькую ложу. Тутъ кончались мои страхи, радости и нетерпѣливое ожиданіе. Глубочайшее благоговѣніе проникало все мое существо и до момента поднятія занавѣса я была вся полна ожиданіемъ великаго торжества.
"Подобно тому, какъ высоко парящій ястребъ завладѣваетъ куропаткой, такъ что трепещущая птица неподвижно останавливается въ магическомъ кругѣ, который онъ описываетъ надъ нею, такъ точно душа Леліо, его великая душа трагика и поэта завладѣвала всѣми моими чувствами и доводила меня до оцѣпенѣнія восторга. Я слушала, сжавъ руки на колѣняхъ, положивъ подбородокъ на бархатный барьеръ ложи, и капли пота выступали у меня на лбу. Я задерживала дыханіе и проклинала утомительный блескъ свѣчей, отъ которыхъ чувствовала жаръ и сухость въ глазахъ, слѣдившихъ за каждымъ его шагомъ, за каждымъ движеніемъ. Я боялась пропустить малѣйшій вздохъ, малѣйшую складку на лбу. Изображаемыя имъ волненія и страданія трогали меня, какъ настоящія несчастья. Я больше не умѣла различать истину отъ вымысла. Леліо для меня не существовалъ: это былъ Родриго, Баязетъ и Ипполитъ. Я ненавидѣла его враговъ и дрожала при видѣ его опасностей. Его страданія заставляли меня проливать вмѣстѣ съ нимъ потоки слезъ, его смерть исторгала у меня крики, которые я должна была заглушать платкомъ. Въ антрактахъ я, совершенно измученная, падала на стулъ въ глубинѣ ложи и сидѣла, какъ мертвая, до тѣхъ поръ, пока громкій ритурнель не возвѣщалъ мнѣ о поднятіи занавѣса. Тогда я воскресала и снова дѣлалась безумной и страстной и опять восхищалась, сочувствовала и плакала. Сколько свѣжести, поэзіи и молодости было въ талантѣ этого человѣка! Надо было имѣть ледяное сердце, чтобы не быть у его ногъ.
"И несмотря на то, что онъ противорѣчилъ всѣмъ принятымъ понятіямъ и никогда не могъ поддѣлаться подъ глупый вкусъ тогдашней публики, несмотря на то, что онъ шокировалъ женщинъ своими манерами и оскорблялъ мужчинъ презрѣніемъ къ ихъ дурацкимъ требованіямъ, у него бывали минуты такой удивительной силы, такой неотразимой власти, что онъ сразу побѣждалъ своимъ жестомъ и взглядомъ всю эту непокорную и неблагодарную толпу и заставлялъ ее содрогаться и рукоплескать Это бывало рѣдко, потому что нельзя сразу перемѣнить духъ цѣлаго вѣка, но когда это случалось, въ театрѣ поднималась настоящая буря; точно будто парижане, побѣжденные его геніемъ, желали искупить всѣ свои прежнія несправедливости. Казалось, что у этого человѣка являлась иногда сверхъестественная сила и тогда даже самые строгіе критики невольно подчинялись его власти. И въ самомъ дѣлѣ въ эти моменты вся зала «Comédie Franèaise» была точно въ какомъ-то чаду, и, выходя, всѣ съ удивленіемъ смотрѣли другъ на друга, вспоминая, что они апплодировали Леліо. А я въ эти минуты вполнѣ предавалась своимъ чувствамъ: я кричала, плакала, и безумно, и страстно призывала его имя. Къ счастію, мой слабый голосъ терялся въ той бурѣ, которая разражалась вокругъ меня.
"Въ другіе разы ему свистали въ сценахъ, гдѣ онъ мнѣ особенно нравился, и я въ ярости уходила изъ театра. Такіе дни были для меня всего опаснѣе. У меня являлось сильнѣйшее желаніе пойти къ нему, поплакать съ нимъ, проклясть наше время и утѣшить его моимъ восторгомъ и моей любовью.
"Разъ вечеромъ, выходя боковой дверью изъ своей ложи, я увидѣла, какъ мимо меня быстро прошелъ по направленію въ улицѣ худощавый человѣкъ небольшого роста. Какой-то машинистъ снялъ передъ нимъ шляпу со словами:
« — Здравствуйте, господинъ Леліо».
"Сгорая желаніемъ увидѣть поближе этого необыкновеннаго человѣка, я бросилась за нимъ, перешла черезъ улицу и, забывая объ опасности, которой подвергалась, вошла вмѣстѣ съ нимъ въ кафе. Къ счастью, это было дрянное кафе, гдѣ я не рисковала встрѣтить никого изъ людей моего круга.
"Я взглянула на Леліо при свѣтѣ плохой, закопченной люстры и мнѣ показалось, что я ошиблась и приняла за него кого-то другого: передо мной былъ плохо одѣтый человѣкъ не моложе тридцати пяти лѣтъ съ желтымъ, увядшимъ, изношеннымъ лицомъ; онъ имѣлъ пошлый видъ, говорилъ глухимъ и хриплымъ голосомъ, сидѣлъ съ какими-то проходимцами, пилъ водку и страшно ругался. Только послѣ того, какъ его нѣсколько разъ назвали при мнѣ по имени, я убѣдилась въ томъ, что это и былъ мой театральный богъ, истолкователь великаго Корнеля. Я не находила въ немъ тѣхъ чаръ, которыя меня такъ привлекали, не находила даже его благороднаго, огненнаго и печальнаго взгляда. Глаза этого человѣка были безъ блеска, почти безъ мысли, его отчетливое произношеніе казалось тривіальнымъ при обращеніяхъ къ гарсону и разговорахъ про карты, про вино и про потерянныхъ женщинъ. У него была развихленная походка, дурныя манеры и на лицѣ его еще видны были слѣды румянъ и бѣлилъ. Передо мной былъ не Ипполитъ, а Леліо. Храмъ опустѣлъ, оракулъ умолкъ, на мѣстѣ бога былъ человѣкъ, даже менѣе того: актеръ.
"Онъ ушелъ, а я долго еще сидѣла на мѣстѣ, забывши про вино съ прянностями, которое я спросила себѣ, чтобы имѣть видъ мужчины. Когда я увидѣла, куда я попала и какъ на меня смотрятъ, я испугалась: въ первый разъ въ жизни я была въ такомъ фальшивомъ положеніи и такъ близко сталкивалась съ людьми этого класса; впослѣдствіи эмиграція пріучила меня къ неудобствамъ этого рода.
"Я встала и попробовала бѣжать, но забыла заплатить за вино. Меня бросился догонять гарсонъ: надо было снова войти, объясниться и выдержать всѣ насмѣшливые и недовѣрчивые взгляды, которые были обращены на меня. Когда я вышла, мнѣ показалось, что за мной идутъ. Я напрасно искала фіакра, у театра ихъ больше не было. За мной все еще слышались тяжелые шаги; я со страхомъ оглянулась и увидѣла высокаго молодца, котораго я замѣтила еще въ кафе. Онъ имѣлъ видъ жандарма или чего нибудь еще похуже и вступилъ со мной въ разговоръ. Не знаю, что онъ мнѣ говорилъ, я ничего не понимала со страху, но имѣла настолько присутствія духа, чтобы отъ него отдѣлаться. Съ отчаянной храбростью, являющейся въ минуты опасности, я быстро ударила его по лицу своей тростью, бросила ее за собой и стрѣлой пустилась бѣжать. Жандармъ остался на мѣстѣ, ошеломленный моей дерзостью, а я остановилась только тогда, когда добѣжала до комнаты Флорансы. Когда я проснулась на другой день въ полдень въ моей постелѣ съ капитонированнымъ пологомъ, отдѣланнымъ пучками розовыхъ перьевъ, мнѣ казалось, что все это я видѣла во снѣ, и мнѣ было ужасно непріятно мое вчерашнее приключеніе и разочарованіе. Я думала, что серьезно излѣчилась отъ своей любви, и попробовала себя съ этимъ поздравить, но напрасно — я чувствовала только горькое сожалѣніе; жизнь моя снова опустѣла, все потеряло свою прелесть. Въ этотъ день я прогнала отъ себя Ляррье.
"Пришелъ вечеръ, и я не испытала прежнихъ спасительныхъ волненій. Міръ показался мнѣ страшно скучнымъ. Я пошла въ церковь и прослушала всю службу, рѣшившись сдѣлаться благочестивой, но въ церкви простудилась и вернулась больной.
"Я нѣсколько дней пролежала въ постели. Ко мнѣ пришла графиня Ферріеръ. Она увѣряла, что у меня нѣтъ лихорадки, что лежанье въ постели меня разслабляетъ, что надо развлечься, выйти и поѣхать въ театръ. Вѣроятно, она имѣла виды на Ляррье и желала моей смерти. Но случилось другое. Она заставила меня смотрѣть Цинну.
"Вы никогда не бываете въ театрѣ, — говорила она мнѣ, — скука и набожность васъ изводятъ. Вы давно не видали Леліо. Онъ сдѣлалъ успѣхи, ему иногда апплодируютъ, я думаю даже, что когда-нибудь онъ будетъ сносенъ.
"Не знаю, какъ она меня уговорила. Впрочемъ, разочаровавшись въ Леліо, я ничѣмъ больше не рисковала, смотря на него въ публикѣ. Я надѣла самый роскошный туалетъ и отправилась въ большую ложу на авансцену, бравируя передъ опасностью, въ которую я больше не вѣрила.
"Но никогда еще опасность не была такъ сильна. Леліо былъ великолѣпенъ, и я увидала, что никогда еще я не была въ него такъ сильно влюблена. Недавнее приключеніе казалось мнѣ какимъ-то сномъ; могло же быть, чтобы Леліо былъ не тѣмъ, чѣмъ онъ казался со сцены? Онъ произвелъ на меня потрясающее впечатлѣніе. Я была вся въ слезахъ и, закрываясь платкомъ, нечаянно стерла съ лица румяны и мушки. Графиня Ферріеръ увела меня въ глубину ложи, такъ-какъ мое волненіе было замѣчено въ залѣ. Хорошо, что я имѣла счастливую мысль увѣрить всѣхъ, что меня растрогала игра мадмуазель Ниполитъ Блеронъ. На самомъ дѣлѣ я находила, что это очень холодная и устарѣвшая актриса, хотя быть можетъ она стояла по своему характеру и воспитанію гораздо выше своей профессіи, какъ ее тогда понимали. Она составила себѣ репутацію тѣмъ, какъ произносила въ Циннѣ «Tout beau».
"Правда, играя съ Леліо, она была гораздо лучше. Выказывая подобающее презрѣніе въ его манерѣ, она, сама того не замѣчая, испытывала дѣйствіе его таланта. Когда имъ приходилось играть вмѣстѣ страстныя сцены, ей передавалось его вдохновеніе.
"Въ этотъ вечеръ Леліо меня замѣтилъ; причиной тому былъ можетъ быть мой туалетъ, а можетъ быть и мое волненіе, я видѣла какъ, воспользовавшись моментомъ, когда ему не нужно было говорить, онъ нагнулся къ одному изъ мужчинъ, сидѣвшихъ на сценѣ по тогдашней модѣ, и спросилъ у него мое имя. Я поняла это потому, какъ остановились на мнѣ ихъ взгляды. При этомъ у меня до того забилось сердце, что я чуть не задохнулась. Я замѣтила, что во время пьесы глаза Леліо нѣсколько разъ обращались въ мою сторону. Что бы я дала, чтобы угнать, что сказалъ ему обо мнѣ кавалеръ Бретильянъ, тотъ, въ кому онъ обратился и кто нѣсколько разъ говорилъ съ нимъ смотря на меня. Лицо Леліо, которое должно было оставаться серьезнымъ, чтобы не выйти изъ роли, не выразило ничего, чтобы позволило мнѣ угадать, какого рода свѣдѣнія давали ему обо мнѣ. Я очень мало знала Бретильяна и не могла себѣ представить, дурно или хорошо онъ обо мнѣ говорилъ.
"Только въ этотъ вечеръ я поняла, какого рода любовь была у меня къ Леліо. Это была чисто духовная, романтическая страсть. Я любила не его, а героевъ прошлыхъ временъ, которыхъ онъ умѣлъ изображать. Въ немъ воскресали эти навсегда утраченные типы вѣрности, благородства и нѣжности, и я чувствовала себя перенесенной вмѣстѣ съ нимъ посредствомъ его таланта во времена давно забытыхъ доблестей. Я съ гордостью думала, что въ то время я не была-бы непонята и осмѣяна, что тогда мое сердце могло-бы отдаться любви и я не была-бы обречена на то, чтобы любить только призракъ. Леліо былъ для меня тѣнью Сида и представителемъ той древней рыцарсвой любви, надъ которой смѣялись теперь во Франціи, онъ былъ для меня не опасенъ какъ мужчина и какъ автеръ, я могла его любить только въ публикѣ. Мой Леліо былъ миѳическое лицо, которое дѣлалось неуловимымъ какъ только исчезало драматическое зеркало. Чтобы быть тѣмъ, кого я любила, ему нужна была иллюзія сцены, отблескъ рампы и прикрасы костюма. Безъ этого онъ исчезалъ въ безднѣ, онъ потухалъ при блескѣ дня, какъ звѣзда. Я больше не хотѣла его видѣть внѣ подмостокъ, мнѣ было-бы это даже непріятно. Это было-бы для меня тоже, что созерцать великаго человѣка, превратившагося въ прахъ въ погребальной урнѣ.
"Мои частыя отлучки въ то время, когда я имѣла обыкновеніе принимать Ляррье, а главное мой рѣшительный отказъ состоять съ нимъ иначе, чѣмъ въ дружескихъ отношеніяхъ, были причиной припадка ревности, на этотъ разъ болѣе основательнаго чѣмъ когда-либо. Однажды, когда я шла въ церковь, съ намѣреніемъ выйти оттуда другимъ ходомъ, я замѣтила, что онъ идетъ за мной, и поняла, что отнынѣ будетъ почти невозможно скрывать отъ него мои ночные походы. Я рѣшилась отправляться въ театръ публично. Мало по малу я научилась необходимому лицемѣрію и начала громко восхищаться игрой Ниполитъ Клеронъ, чѣмъ и обманула всѣхъ относительно моихъ настоящихъ чувствъ. Теперь я больше стѣснялась, я принуждена была строго слѣдить за собой, и потому мое наслажденіе было не такъ живо и не такъ глубоко. Но изъ этого положенія возникло другое, которое произвело быструю перемѣну въ моей судьбѣ.
Леліо видѣлъ и наблюдалъ меня. Его поразила моя врасота и ему льстило мое волненіе. Онъ съ трудомъ отрывалъ отъ меня свой взоръ и дѣлался иногда такъ разсѣянъ, что публика была недовольна. Вскорѣ я вполнѣ убѣдилась въ томъ, что онъ безумно меня любитъ.
"Моя ложа нравилась принцессѣ Водмонъ, я уступила ее ей, а сама взяла другую меньше и глубже, но за то у самой рампы такъ, что я видѣла всякій взглядъ Леліо, а онъ могъ смотрѣть на меня, не мало меня не компрометтируя. Впрочемъ, я не нуждалась болѣе въ этомъ средствѣ, чтобы понимать его чувства: по звуку его голоса, по его вздохамъ, по выраженію, которое онъ придавалъ извѣстнымъ стихамъ и словамъ, я поняла, что онъ обращался ко мнѣ. Я чувствовала себя самой счастливой женщиной въ мірѣ, такъ какъ въ эти часы меня любилъ не актеръ, а герой.
"Послѣ двухъ лѣтъ любви, скрытой въ глубинѣ моего сердца, прошло еще три года взаимной любви и ни разу мой взглядъ не далъ Леліо права надѣяться на что-либо иное, чѣмъ эти таинственныя отношенія. Я узнала впослѣдствіи, что Леліо часто слѣдовалъ за мной во время прогулокъ, я не удостоивала замѣчать его въ толпѣ, такъ мало было у меня желанія отличить его внѣ театра. Эти пять лѣтъ единственное время за всѣ мои восемьдесятъ лѣтъ, когда я дѣйствительно жила.
"Но вотъ однажды я прочла въ газетахъ имя новаго актера, приглашеннаго въ «Comédie Franèaise» вмѣсто Леліо, который уѣзжалъ заграницу. Эта новость была для меня страшнымъ ударомъ. Я не могла понять, какъ я буду жить безъ этихъ волненій, безъ всѣхъ этихъ бурь и страстей. Это обстоятельство усилило мою любовь настолько, что я едва не погибла.
"Теперь я уже не старалась заглушить въ себѣ всякую мысль, несовмѣстную съ моимъ положеніемъ, и не поздравляла себя съ тѣмъ, что въ дѣйствительной жизни Леліо былъ не таковъ, какъ на сценѣ. Я страдала и въ тайнѣ роптала на то, что онъ былъ не такой, какимъ онъ казался на подмосткахъ, я доходила до того, что желала увидѣть его такимъ же молодымъ и прекраснымъ, какимъ дѣлало его каждый вечеръ искусство, чтобы пожертвовать для него всѣми моими предразсудками и всей непокорностью моей природы. Теперь, когда я должна была лишиться этого духовнаго существа, такъ долго наполнявшаго мою душу любовью, у меня являлось желаніе осуществить всѣ мои мечты и попробовать реальной жизни съ тѣмъ, чтобы послѣ возненавидѣть и жизнь, и Леліо, и самое себя.
«Въ такомъ настроеніи была я, когда получила письмо, написанное незнакомой рукой; это единственное любовное письмо, которое я сохранила изъ тысячи увѣреній, написанныхъ Ляррье, и изъ тысячи раздушенныхъ декларацій, написанныхъ сотней другихъ, такъ какъ это единственное настоящее любовное письмо, которое я получила за всю мою жизнь».
Маркиза встала, увѣренной рукой открыла шкатулку съ инкрустаціями и вынула оттуда очень помятое и слежавшееся письмо, которое я съ трудомъ разобралъ. Вотъ это письмо:
"Сударыня, я вполнѣ увѣренъ, что это письмо не внушитъ вамъ ничего кромѣ презрѣнія; вы не найдете его даже достойнымъ вашего гнѣва. Но что значитъ для человѣка, летящаго въ пропасть, встрѣтить на пути своемъ однимъ камнемъ больше или меньше? Вы сочтете меня за сумасшедшаго и не ошибетесь. Быть можетъ, вы пожалѣете меня въ душѣ, такъ какъ не можете сомнѣваться въ моей искренности. Но какъ ни смиренны вы въ вашемъ благочестіи, вы можетъ быть все же поймете всю силу моего отчаянія; вы должны знать, какую всемогущую власть имѣютъ ваши взоры.
"Но если вы пожалѣете меня хотя бы одинъ мигъ, если сегодня вечеромъ въ тотъ страстно желанный часъ, когда я начинаю жить, я замѣчу въ вашихъ чертахъ хотя бы слабую тѣнь состраданія, я уѣду менѣе несчастнымъ, я унесу изъ Франціи воспоминаніе, которое быть можетъ дастъ мнѣ силу жить и продолжать мою неблагодарную и трудную карьеру.
"Но вы, конечно, все уже знаете, можетъ-ли быть, чтобы мое смущеніе, мои крики отчаянія и гнѣва не выдали меня двадцать разъ на сценѣ? Могли-ли вы зажечь это пламя, не сознавая хотя бы отчасти того, что вы дѣлаете? Или быть можетъ вы играли со своей жертвой, какъ тигръ, и только забавлялись моими безумствами и мученіями?
"О, нѣтъ, это самообольщеніе! — нѣтъ, не можетъ быть! ви никогда объ этомъ не думали. Васъ поражаютъ стихи великаго Корнеля, вы сочувствуете благороднымъ страстямъ трагедіи, вотъ и все. А я безумецъ смѣлъ думать, что мой голосъ пробуждалъ иногда ваши симпатіи, что мое сердце находило отголосокъ въ вашемъ, что между вами и мной было нѣчто большее, чѣмъ между мной и публикой. О, это была безумная, но сладкая мечта! Оставьте ее мнѣ. Что вамъ отъ этого? Или вы боитесь, что я буду ею хвастаться? По какому праву я могъ-бы это сдѣлать и это-бы повѣрилъ мнѣ на слово? Я сталъ-бы только предметомъ насмѣшекъ для всѣхъ здравомыслящихъ людей. Да, оставьте мнѣ эту увѣренность, которую я получилъ съ такимъ сладкимъ трепетомъ и которая одна вознаградила меня за все то, что я выстрадалъ изъ-за строгости публики. Позвольте мнѣ благословить васъ, позвольте благодарить на колѣняхъ за то сочувствіе, которое я открылъ въ вашей душѣ и которымъ не дарилъ меня никто кромѣ васъ, за тѣ слезы, которыя проливали вы надъ моими мнимыми несчастіями, доводя меня часто до безумнаго вдохновенія; за тѣ робкіе взгляды, которые, какъ мнѣ казалось, хотѣли утѣшить меня за холодность зрителей.
"О, зачѣмъ рождены вы среди блеска и пышности? зачѣмъ я бѣдный артистъ безъ имени и безъ славы? зачѣмъ нѣтъ у меня ни сочувствія публики, ни буржуазнаго богатства, чтобы замѣнить одинъ изъ тѣхъ титуловъ и именъ, которые я презиралъ когда-то. Быть можетъ они помогли-бы мнѣ достигнуть до васъ. Прежде я предпочиталъ талантъ всѣмъ другимъ отличіямъ, я спрашивалъ себя, къ чему быть кавалеромъ или маркизомъ, если не для того, чтобы быть дерзкимъ, глупымъ и фатомъ; я ненавидѣлъ гордость аристократовъ и считалъ себя достаточно отмщеннымъ за ихъ презрѣніе, если я былъ выше ихъ по таланту.
"О, химеры и заблужденья! мои силы оказались слабѣе моего честолюбія! Я остался безвѣстнымъ, хуже того: я видѣлъ успѣхъ и далъ ему ускользнуть. Я чувствовалъ себя великимъ, а меня повергли во прахъ, я думалъ, что достигъ высокаго, а меня считали смѣшнымъ. Судьба наказала меня за гордыя мечты и смѣлую душу и сломала меня, какъ тростинку. Я очень несчастливъ!
"Но величайшее изъ моихъ безумствъ было то, что я взглянулъ дальше рампы, отдѣляющей меня отъ остального общества. Для меня это кругъ Попилія. Я хотѣлъ переступить его. Я, комедіантъ, осмѣлился поднять глаза на прекрасную женщину — молодую, благородную, любящую и высокопоставленную; вѣдь я знаю, что вы такое. Свѣтъ обвиняетъ васъ въ холодности и въ излишней набожности, но я одинъ могу объ васъ судить и васъ понимать. Одной вашей слезы, одной улыбки было достаточно для того, чтобы опровергнуть глупыя басни, которыя разсказывалъ мнѣ про васъ какой-то кавалеръ Бретильякъ.
"Но какова-же ваша судьба? Какой рокъ тяготѣетъ надъ вами также, какъ и надо мною, если среди всего этого блестящаго и, какъ говорятъ, просвѣщеннаго общества вы не нашли никого, кто бы васъ понялъ, кромѣ бѣднаго комедіанта? Нѣтъ, никто не отниметъ у меня печальную и утѣшительную мысль, что, если-бы мы съ вами были рождены на одной ступени общественной лѣстницы, вы не ушли бы отъ меня, каковы-бы ни были мои соперники и какъ-бы ни былъ я бѣденъ. Вы должны были-бы признать, что во мнѣ есть нѣчто побольше ихъ титуловъ и богатства: умѣнье васъ любить.
— Это письмо, — продолжала маркиза, которое было такъ странно для своего времени, несмотря на нѣкоторые отголоски расиновской реторики, прорывающейся въ началѣ, показалось мнѣ настолько сильнымъ и искреннимъ и такъ поразило меня незнакомой и смѣлой страстью, что я была глубоко потрясена. Вся моя гордость исчезла. Я отдала-бы всю жизнь за часъ подобной любви.
"Я не стану разсказывать вамъ о моихъ страхахъ, фантазіяхъ и ужасахъ. Я сама не могу въ нихъ разобраться. Я отвѣтила всего нѣсколько словъ. Вотъ онѣ, если не ошибаюсь:
«Я не виню васъ, Леліо, я виню только судьбу; я жалѣю не только васъ, но и себя. Ни гордость, ни осторожность, ни стыдливость не заставитъ меня отнять у васъ утѣшительное сознаніе, что вы достойны меня. Сохраните его, потому что это одно, что я имѣю вамъ предложить. Я никогда не соглашусь на свиданіе съ вами».
"На другой день я получила письмо, которое прочла въ торопяхъ и едва успѣла бросить въ огонь украдкой отъ Ляррье, который засталъ меня съ нимъ въ рукахъ. Вотъ приблизительно его содержаніе:
"Сударыня, я долженъ говорить съ вами или умереть. Разъ, только разъ, одинъ часъ, если вы хотите. Отчего боитесь вы свиданія, если вы довѣряете моей чести и скромности? Я знаю, кто вы такая, знаю строгость вашихъ нравовъ, ваше благочестіе и даже ваши чувства въ виконту Ляррье. Я не жду отъ васъ ничего, кромѣ слова состраданія, но мнѣ нужно, чтобы слово это пришло во мнѣ изъ вашихъ устъ, чтобы мое сердце получило его отъ васъ или разорвалось на части.
"Къ чести своей я скажу (такъ какъ смѣлое довѣріе въ опасности всегда благородно), что я ни минуты не боялась быть осмѣянной безсовѣстнымъ развратникомъ. Я свято вѣрила въ смиренную искренность Леліо. Я была вознаграждена за довѣріе къ своимъ силамъ и я рѣшилась съ нимъ видѣться. Я совершенно забыла его поношенное лицо, дурной тонъ и пошлый видъ, и помнила только престижъ его генія, его стиль и его любовь. Вотъ мой отвѣтъ:
«Я желаю васъ видѣть. Найдите вѣрное мѣсто, но не ждите отъ меня ничего кромѣ того, что вы просите. Я вѣрю вамъ, какъ Богу. Если-бы вы хотѣли злоупотребить моимъ довѣріемъ, вы были бы низкій человѣкъ и я бы васъ не боялась».
Онъ отвѣтилъ:
«Ваше довѣріе обезоружило бы самаго послѣдняго негодяя. Вы увидите, что Леліо его достоинъ. Герцогъ *** не разъ предоставлялъ въ мое распоряженіе свой домъ въ улицѣ Валуа. Но къ чему мнѣ это! Вотъ уже три года, какъ для меня существуетъ только одна женщина въ мірѣ. Благоволите явиться на свиданіе послѣ спектакля».
"Затѣмъ слѣдовали указанія мѣста.
"Я получила эту записку въ четыре часа пополудни. Всѣ эти переговоры произошли въ теченіе одного дня. Я провела этотъ день, бѣгая по комнатамъ, какъ сумасшедшая; у меня сдѣлалась лихорадка. Эта быстрота событій и рѣшеній, противуположныхъ тому образу мыслей, котораго я держалась цѣлыя пять лѣтъ, напоминала какой-то сонъ; когда же я приняла послѣднее рѣшеніе и увидала, что я связала себя словомъ и что нельзя уже больше отступить, я въ безсиліи упала на оттоманку, чувствуя, что задыхаюсь и что вся комната вертится у меня подъ ногами.
"Мнѣ сдѣлалось такъ дурно, что я послала за хирургомъ и пустила себѣ кровь, но запретила людямъ говорить кому бы то ни было о моемъ нездоровьѣ, боясь, что мнѣ будутъ надоѣдать совѣтами и еще помѣшаютъ вечеромъ выйти изъ дому. Въ ожиданіи назначеннаго часа я бросилась на постель и не велѣла принимать даже Ляррье.
"Кровопусканіе меня облегчило, но я ослабѣла, чувствовала общее утомленіе и всѣ мои иллюзіи разлетѣлись вмѣстѣ съ лихорадочнымъ возбужденіемъ. Ко мнѣ вернулся разсудокъ и память, я вспомнила ужасное разочарованіе въ кафе и жалкій видъ Леліо; я приготовилась къ тому, что придется краснѣть за мое безуміе и спуститься съ высоты моихъ химеръ въ самой жалкой дѣйствительности. Я не могла понять, какъ я рѣшилась промѣнять мою романтическую нѣжность на то отвращеніе, которое меня ожидало, и на стыдъ, который долженъ былъ отравить всѣ мои воспоминанія. Тогда я начала страшно каяться въ своемъ поступкѣ; я оплакивала мои радости, мою любовь и то прекрасное чувство внутренняго удовлетворенія, которое могло бы меня ожидать въ будущемъ и которое я собиралась разрушить. Но больше всего я оплакивала того Леліо, котораго я должна была потерять безвозвратно, котораго мнѣ было такъ сладко любить эти годы, и котораго я должна была разлюбить черезъ нѣсколько часовъ.
"Въ порывѣ отчаянія я стала ломать себѣ руки; моя рана раскрылась, и кровь брызнула изъ руки; я едва успѣла позвать горничную, которая нашла меня въ постели безъ чувствъ. Мной овладѣлъ тяжелый, глубокій сонъ, съ которымъ я напрасно боролась. Я не грезила и не страдала, въ теченіе нѣсколькихъ часовъ я была точно мертвая. Когда я открыла глаза, въ комнатѣ было темно, въ домѣ тихо и моя служанка спала у изголовья моей постели. Нѣкоторое время я находилась въ состояніи оцѣпенѣнія и слабости — безъ всякихъ мыслей и воспоминаній. Вдругъ память ко мнѣ вернулась: я спрашиваю себя, прошелъ-ли часъ и день свиданія, спала ли я часъ или цѣлую вѣчность, что теперь: день или ночь, не убила-ли я Леліо, измѣнивши своему слову, и есть-ли еще время. Я стараюсь подняться, но силы мнѣ измѣняютъ и нѣкоторое время я борюсь какъ въ кошмарѣ. Наконецъ я дѣлаю страшное усиліе воли и призываю ее на помощь моимъ ослабѣвшимъ членамъ. Я соскакиваю на полъ, открываю занавѣски, вижу луну, которая блеститъ сквозь деревья моего сада, бѣгу къ часамъ, — они показываютъ десять. Я бросаюсь къ горничной, трясу ее, бужу:
" — Кинэта, какой сегодня день!?
"Она съ крикомъ вскакиваетъ со стула и хочетъ бѣжать, думая, что я брежу. Я останавливаю и успокоиваю ее и узнаю, что я спала только три часа. Тогда я благодарю Бога и посылаю за фіакромъ. Кинэта смотритъ на меня съ удивленіемъ. Наконецъ, она убѣждается въ томъ, что я въ здравомъ умѣ, исполняетъ мое приказаніе и собирается меня одѣвать.
"Я велѣла дать мнѣ простое и скромное платье, не надѣла на голову никакихъ украшеній и не согласилась положить на лицо румяны. Я хотѣла внушить Леліо уваженіе и почтеніе, которыя были для меня дороже его любви. Несмотря на это, мнѣ было пріятно, когда Кинэта, удивляясь моимъ фантазіямъ, сказала мнѣ, осмотрѣвши меня съ ногъ до головы:
" — Право, не знаю сударыня, что вы для этого дѣлаете: только на васъ самое простое бѣлое платье безъ панье и безъ шлейфа, вы больны и блѣдны, какъ смерть, и не хотѣли положить ни одной мушки, и все-таки никогда вы не были такъ хороши, какъ сегодня. Я жалѣю мужчинъ, которые васъ увидятъ!
" — А ты думаешь, что я очень умно себя веду, моя бѣдная дѣвочка?
" — Ахъ, сударыня! я каждый день молю Бога, чтобы Онъ помогъ мнѣ быть такой-же, какъ вы, но только пока еще…
" — Ну, глупенькая, дай-ка мнѣ мантилью и муфту.
"Въ полночь я была передъ домомъ въ улицѣ Валуа. Мое лицо было тщательно закрыто вуалемъ. Меня встрѣтилъ лакей, единственный видимый хозяинъ этого таинственнаго жилища. Онъ повелъ меня по извилистымъ аллеямъ темнаго сада къ павильону, погруженному въ тѣнь и въ безмолвіе. Поставивъ въ передней свой зеленый шелковый фонарь, онъ открылъ передо мной двери глубокой, темной комнаты, съ невозмутимымъ видомъ сдѣлалъ почтительный жестъ по направленію въ лучу свѣта, шедшаго изъ глубины амфилады, и проговорилъ тихимъ голосомъ, точно боясь разбудить заснувшее эхо:
— Еще никого нѣтъ, сударыня, вы однѣ. Въ лѣтнемъ салонѣ есть звонокъ. Потрудитесь позвонить, если вамъ что нибудь понадобится.
"И онъ исчезъ точно по волшебству, затворивъ за собой двери.
"На меня нашелъ страхъ, я боялась, ужь не попала-ли я въ западню. Я позвонила слугу. Онъ сейчасъ-же явился и его торжественно глупый видъ совершенно разсѣялъ мой страхъ. Я спросила, который часъ, хотя отлично это знала, такъ-какъ много разъ заставляла звонить свои часы въ экипажѣ.
— Теперь полночь, — сказалъ онъ, не поднимая на меня глазъ.
"Этотъ человѣкъ прекрасно исполнялъ свои обязанности. Рѣшившись войти въ лѣтній салонъ, я убѣдилась въ неосновательности моихъ опасеній, всѣ двери, ведущія въ садъ закрывались только шелковыми портьерами разрисованными въ восточномъ вкусѣ. Этотъ прелестный будуаръ былъ ничто иное, какъ концертная зала. Блестящія стѣны снѣжной бѣлизны были украшены зеркалами въ рамахъ изъ матоваго серебра, на мебели, обитой бѣлымъ бархатомъ съ жемчужными желудями, лежали музыкальные инструменты необыкновенно богатой отдѣлки. Свѣтъ шелъ сверху, но былъ скрытъ за алебастровыми листьями, составлявшими нѣчто въ родѣ круглаго потолка. Этотъ мягкій матовый свѣтъ можно было принять за лунное сіяніе. Я съ любопытствомъ и съ интересомъ разсматривала это убѣжище, подобнаго которому я до тѣхъ поръ никогда не видала. Въ первый и послѣдній разъ въ жизни я была въ такомъ домѣ; но оттого-ли, что эта комната не предназначалась для служенія таинствамъ любви, которыя здѣсь совершались, оттого-ли, что Леліо велѣлъ удалить изъ нея всѣ предметы, которые могли-бы оскорбить мои взоры или заставить меня страдать отъ моего положенія, — но только это мѣсто не оправдывало тѣхъ опасеній, которыя я чувствовала вступая, въ него. Середину комнаты украшала античная статуя изъ бѣлаго мрамора, изображавшая Изиду, окутанную драпировками, съ пальцемъ, приложеннымъ къ губамъ. Зеркала отражали ее и меня — одинаково блѣдныхъ и цѣломудренно окутанныхъ въ бѣлыя одежды, и это было такъ обманчиво, что мнѣ нужно было двигаться, чтобы отличать ея фигуру отъ моей.
"И вдругъ это глубокое, страшное и вмѣстѣ дивное безмолвіе нарушилось: вотъ открылась и заперлась наружная дверь, вотъ скрипнулъ паркетъ подъ чьими-то легкими шагами… Я упала на кресло ни жива, ни мертва: сейчасъ я должна была увидѣть Леліо внѣ театра. Я опустила глаза и мысленно съ нимъ простилась передъ тѣмъ, какъ рѣшилась поднять на него взглядъ.
"Но каково-же было мое удивленіе! Леліо былъ прекрасенъ какъ богъ: онъ не переодѣлся послѣ спектакля и явился въ самомъ изящномъ нарядѣ, какой я когда-либо на немъ видѣла. Испанскій костюмъ изъ бѣлаго атласа облекалъ его стройные, гибкіе члены, на плечахъ и на колѣняхъ были банты изъ лентъ вишневаго цвѣта; короткій плащъ того-же цвѣта былъ накинутъ на плечи; у ворота была огромная фреза изъ англійскихъ кружевъ; на короткихъ волосахъ безъ пудры покачивался токъ, осѣненный бѣлымъ перомъ, пришпиленнымъ брилліантовой пряжкой. Въ этомъ костюмѣ онъ игралъ мольеровскаго Донъ-Жуана. Никогда не видала я его такимъ молодымъ, красивымъ и поэтическимъ, какъ въ эту минуту. Самъ Веласкесъ преклонился-бы передъ такой моделью.
"Онъ всталъ передо мной на колѣни, и я не могла не протянуть ему руку. У него былъ такой покорный и робкій видъ! Мужчина влюбленный до того, чтобы смущаться передъ любимой женщиной! Это была такая рѣдкость въ то время! да еще тридцатипятилѣтній мужчина и притомъ актеръ!
Какъ бы то ни было, мнѣ казалось тогда, да и теперь кажется, что онъ былъ во всемъ блескѣ юности. Эта бѣлая одежда придавала ему видъ молодого пажа. Его взволнованное сердце сохранило всю чистоту, весь пылъ первой любви. Онъ схватилъ мои руки и покрылъ ихъ страстными поцѣлуями. Тогда я обезумѣла, я привлекла его голову къ себѣ на колѣни, я стала ласкать его пылающій лобъ, его жесткіе черные волосы, его смуглую шею, которая терялась въ нѣжной бѣлизнѣ фрезы… Но Леліо не сталъ отъ этого смѣлѣе. Всѣ его восторги сосредоточились въ сердцѣ: онъ началъ рыдать какъ женщина и залилъ меня своими слезами.
"О, какъ сладко было мнѣ плакать вмѣстѣ съ нимъ. Я заставила его поднять голову и взглянуть на меня. Боже мой, какъ онъ былъ прекрасенъ! сколько блеска и нѣжности было въ его глазахъ. Его прямая, благородная душа придавала очарованіе даже недостаткамъ его лица и разрушительнымъ слѣдамъ безсонныхъ ночей и лѣтъ. О, власть души! Кто не понялъ твоихъ чудесъ, тотъ никогда не любилъ. Меня растрогали преждевременныя морщины его прекраснаго лба, томность его улыбки и блѣдность его губъ; мнѣ захотѣлось поплакать надъ печалями, разочарованіями и трудами его жизни. Я поняла его страданія, даже его долгую безнадежную любовь ко мнѣ, и у меня было только одно желаніе: вознаградить его за все, что онъ выстрадалъ.
" — Мой милый Леліо! мой благородный Родриго! мой прекрасный Донъ-Жуанъ! — говорила я въ безумной страсти.
«Его взгляды жгли меня. Онъ заговорилъ и разсказалъ мнѣ, какъ началась и какъ выросла его любовь: какъ мало по малу изъ комедіанта съ безпорядочными нравами онъ превратился въ другого человѣка, какъ я возвысила его въ собственныхъ глазахъ и возвратила ему иллюзіи и мужество его молодости, онъ сказалъ мнѣ, какъ онъ уважалъ меня, какъ благоговѣлъ передъ мной и какъ презиралъ пустоту современной любви; онъ сказалъ мнѣ еще, что отдалъ бы всю свою жизнь за одинъ часъ, проведенный въ моихъ объятіяхъ, но что изъ страха меня оскорбить онъ готовъ пожертвовать и этимъ часомъ и всей остальной своей жизнью. Никогда болѣе пламенное краснорѣчіе не увлекало сердца женщины, никогда еще нѣжный Расинъ не выражалъ любовь такъ убѣдительно, сильно и поэтично. Все нѣжное и серьезное, чистое и порывистое, что можетъ внушить страсть, сказали мнѣ его слова, его голосъ, его глаза, его ласки и его покорность. Неужели онъ обманывалъ себя самого? Неужели онъ игралъ комедію?»
— Конечно, нѣтъ! — воскликнулъ я, глядя на маркизу.
Во время этого разсказа она какъ будто помолодѣла и сбросила съ себя бремя лѣтъ, какъ фея Ургела. Не знаю, кто это сказалъ, что женское сердце никогда не старится.
— Выслушайте конецъ, — сказала она. — Отуманенная его рѣчами, я обвила его своими руками и содрогалась, прикасаясь въ его атласной одеждѣ и вдыхая ароматъ его волосъ. Я потеряла голову, во мнѣ проснулось все неизвѣданное, на что я считала себя неспособной; но это было слишкомъ сильно… я лишилась чувствъ.
"Онъ быстро привелъ меня въ себя. Я нашла его у своихъ ногъ еще болѣе робкаго и взволнованнаго.
" — Сжальтесь надо мной; — сказалъ онъ, — убейте меня, прогоните меня.
"Онъ былъ еще блѣднѣе и слабѣе, чѣмъ я сама.
"Но первые перевороты, испытанные мною въ теченіе этого бурнаго дня, заставляли меня быстро переходить отъ одного рѣшенія въ другому. Этотъ проблескъ новой жизни вспыхнулъ и погасъ, какъ молнія; моя кровь успокоилась и деликатныя чувства его истинной любви взяли верхъ надъ иными.
" — Выслушайте меня, Леліо, — сказала я ему, — не изъ презрѣнія бѣгу я отъ вашихъ ласкъ. Быть можетъ, я сохранила щепетильность, внушаемую намъ съ дѣтства, которая укореняется въ насъ какъ бы вторая натура, но что вспоминать объ этомъ теперь, когда моя природа внезапно превратилась въ другую, незнакомую мнѣ самой. Если вы меня любите, помогите мнѣ устоять передъ вами. Дайте мнѣ унести отсюда сладкое сознаніе того, что я любила васъ только сердцемъ. Быть можетъ, если-бы я не принадлежала никому другому, я съ радостью отдалась бы вамъ. Но знайте, что меня профанировалъ Ляррье, что, повинуясь ужасной необходимости жить, какъ всѣ, я терпѣла ласки этого человѣка, котораго я никогда не любила; знайте, что отвращеніе, которое я при этомъ почувствовала, убило мое воображеніе до такой степени, что быть можетъ я стала бы васъ ненавидѣть, если бы вамъ уступила. О, не будемъ дѣлать эту страшную пробу! Останьтесь чисты въ моемъ сердцѣ и въ моей памяти!.. Разстанемся навсегда и унесемъ отсюда цѣлый міръ свѣтлыхъ мыслей и чудныхъ воспоминаній. Леліо, я клянусь, что буду любить васъ до самой смерти. Я чувствую, что ледяное время не потушитъ это яркое пламя. Клянусь, что никогда не буду принадлежать другому мужчинѣ послѣ того, какъ устояла передъ вами. Это не будетъ мнѣ трудно, и вы можете мнѣ повѣрить.
«Леліо палъ передо мной ницъ, онъ не умолялъ и не упрекалъ меня; онъ сказалъ, что не надѣялся на то счастье, которое я ему дала, и что не имѣетъ права требовать большаго. Но, прощаясь съ нимъ, я была напугана его убитымъ видомъ и взволнованнымъ голосомъ. Я спросила его, развѣ не будетъ для него счастьемъ самая мысль обо мнѣ; развѣ восторги этой ночи не прольютъ очарованія на всю его остальную жизнь и развѣ не будутъ смягчены его грядущія страданія всякій разъ, какъ онъ вызоветъ эти воспоминанія. Онъ оживился и клятвенно обѣщалъ мнѣ все, чего я хотѣла, потомъ снова упалъ къ моимъ ногамъ и въ безуміи поцѣловалъ край моего платья. Я чувствовала, что шатаюсь. Тогда я сдѣлала ему знакъ и онъ удалился. Подъѣхалъ экипажъ, который я потребовала. Автоматическій управитель этого тайнаго убѣжища три раза постучался снаружи, чтобы меня предупредить. Леліо въ отчаяніи бросился въ двери, онъ похожъ былъ на привидѣніе. Я слабо оттолкнула его и онъ уступилъ. Тогда я перешагнула черезъ порогъ и такъ какъ онъ хотѣлъ за мной слѣдовать — указала ему на стулъ посреди залы около статуи Изиды. Онъ сѣлъ на него. Страстная улыбка блуждала на его губахъ, его глава метнули послѣднюю искру любви и благодарности. Онъ былъ еще молодой, прекрасный испанскій грандъ. Пройдя нѣсколько шаговъ, передъ тѣмъ какъ потерять его навѣки, я обернулась и бросила на него послѣдній взглядъ. Отчаяніе его убило. Онъ сдѣлался старъ и страшенъ. Его тѣло казалось парализованнымъ, судорожно сжатыя губы силились улыбнуться, взглядъ былъ стеклянный и тусклый. Это былъ Леліо, только тѣнь любовника и принца».
Здѣсь маркиза остановилась, потомъ сказала съ мрачной улыбкой, точно разрушая себя самой, какъ падающая развалина.
— Съ тѣхъ поръ я больше о немъ не слыхала.
Маркиза опять остановилась и молчала на этотъ разъ дольше, чѣмъ въ первый разъ, но потомъ та страшная душевная сила, которая дается долгими годами, упорнымъ желаніемъ жить или надеждой на близкую смерть, вернула ей веселость, и она сказала мнѣ съ улыбкой.
— Ну, будете-ли вы теперь вѣрить въ добродѣтель XVIII вѣка?
— Сударыня, — отвѣтилъ я ей, — я не имѣю желанія въ ней сомнѣваться, но только если-бы я былъ не такъ растроганъ, я быть можетъ сказалъ-бы вамъ, что вы хорошо сдѣлали, что пустили себѣ кровь.
— Жалкіе мужчины! — сказала маркиза, — вы ничего не понимаете въ сердечныхъ дѣлахъ!