Мертвецы моря (Гнедич)/ДО
| Мертвецы моря : Изъ путевыхъ записокъ |
| Дата созданія: Февраль 1887 года. Источникъ: Гнѣдичъ П. П. Семнадцать разсказовъ. — СПб.: Типографія Н. А. Лебедева, 1888. — С. 197. |
I[править]
Это было въ Константинополѣ. Я пріѣхалъ туда съ своимъ пріятелемъ, нѣмцемъ-архитекторомъ, посланнымъ академіею для усовершенствованія. Что можетъ быть ужаснѣе нѣмца-архитектора! Онъ не признавалъ ни жара, ни лѣни, ни хорошенькой женщины. Онъ чуть не съ первыми лучами солнца схватывалъ свой ящикъ съ медовыми красками, и бѣжалъ куда-то вдаль по кривой улицѣ. къ немалому соблазну константинопольскихъ собакъ. Возвращался онъ домой уже къ вечеру, съ вытянутою, усталою физіономіею, но совершенно довольный «мотивами», набросанными въ альбомъ, въ тотъ альбомъ, что мы вмѣстѣ съ нимъ, за мѣсяцъ передъ тѣмъ, покупали на Невскомъ у Беггрова. Онъ былъ, кажется, очень доволенъ пребываніемъ на Босфорѣ, и ему не было ни малѣйшаго дѣла до того, что между нами и Петербургомъ три тысячи верстъ. Онъ мечталъ о томъ, какъ мы проберемся въ старыя Аѳины и будемъ мѣрить колонны какого-то храма, по его мнѣнію не достаточно тщательно вымѣреннаго, хотя я увѣренъ, что другіе нѣмцы, раньше его, исполнили это съ самою аптекарскою добросовѣстностью. Онъ не пропускалъ ни одного момента для рисованія, и мнѣ кажется, что даже въ седіи, — томъ паланкинѣ, что носится вмѣсто извозчиковъ по улицамъ Константинополя, и который такъ походитъ на наши кузовки каруселей, скрипящихъ на Пасхѣ возлѣ балагановъ, — даже въ этой седіи, не смотря на то, что въ ней качаетъ какъ въ яликѣ подъ пароходомъ, хотя носильщики-гамалы и силятся подражать иноходцамъ, — даже тутъ мой архитекторъ успѣвалъ что-то такое замѣтить черезъ маленькія окна экипажа. Меня всегда тошнило отъ этого способа передвиженія, а онъ чувствовалъ только разыгрывающійся аппетитъ, и пожиралъ обѣдъ съ жадностью готтентота.
Пока онъ рыскалъ вокругъ Ая-Софіи, я безцѣльно блуждалъ по улицамъ, думая о томъ, нельзя-ли проникнуть въ какой-нибудь гаремъ, въ который, очевидно, мужчины проникали не будучи евнухами, ибо едва-ли парижскіе художники, наполняющіе ежегодно salon[1] гаремными жанрами, состояли при сералѣ въ этой компрометирующей каждаго порядочнаго мужчину должности. Я покупалъ на базарѣ всякую дрянь, какія-то туфли, кружева, бусы, фески, ко́льца, которыя долженъ былъ всенепремѣнно доставить въ Петербургъ разнымъ тетушкамъ и кузинамъ, воображающимъ, что путешествуютъ спеціально для того, чтобы наводнять Петербургъ этимъ хламомъ. Вскорѣ мой сундукъ переполнился и сталъ походить на коробъ кіевской жидовки, которая развозитъ по помѣщикамъ разное тряпье, увѣряя, что оно контрабандою перешло прямо изъ Парижа къ ней въ руки. Наконецъ, все это мнѣ надоѣло до нельзя. Солнце стало печь возмутительнымъ образомъ, я буквально задыхался, и какъ рыба, вытащенная на берегъ, раскрывалъ и захлопывалъ ротъ, ругая своего пріятеля самыми изысканными выраженіями. А онъ суслилъ свои кисти и утѣшалъ:
— Погоди, пріѣдемъ въ Аѳины, еще жарче будетъ.
Кончилось тѣмъ, что я, раздѣтый, цѣлые дни лежалъ на диванѣ и читалъ Эдгара Поэ во французскомъ переводѣ, котораго мнѣ любезно преподнесъ нашъ лакей. Когда я дошелъ до пресловутаго разсказа о спускающемся маятникѣ, мнѣ показалось, что этотъ роковой инструментъ — мой милый товарищъ, и что если онъ не кончитъ своихъ вѣчныхъ шатаній въ Ая-Софію, то я умру отъ одного ожиданія инаго, болѣе свѣтлаго будущаго.
II[править]
Намъ прислуживалъ французъ, хорошій малый, но безъ правой руки. Сперва я думалъ, не прусская-ли бомба такъ подшутила надъ нимъ. Но оказалось нѣчто совсѣмъ иное.
Въ промежуткѣ между болѣзненнымъ бредомъ Эдгара Поэ и сномъ, я всегда разговаривалъ съ этимъ чудеснымъ провансальцемъ. Онъ хорошо говорилъ, толково и образно. Такъ рѣдко кто говоритъ. Онъ повидалъ много кой-чего: плавалъ матросомъ, былъ поваромъ у консула, показывалъ на улицѣ фокусы, собирался даже поступить въ циркъ, но его не приняли именно за его уродство, хотя онъ и обѣщалъ играть на скрипкѣ на полномъ скаку лошади, да еще прыгать черезъ обручи. И не смотря на такое обиліе талантовъ, онъ былъ все-таки честнѣйшій человѣкъ, и я убѣжденъ, что онъ не укралъ-бы двугривеннаго, если-бы его сдѣлать кассиромъ какого угодно общества.
Онъ много разсказывалъ эпизодовъ изъ своей скитальческой жизни. Но когда разъ я спросилъ у него, при какихъ обстоятельствахъ онъ лишился руки, брови его сдвинулись, глаза потухли, губы сжались, и даже съ полныхъ щекъ сбѣжала краска.
— Я никогда объ этомъ не говорю, — пояснилъ онъ, и сразу, очень круто повернулъ разговоръ въ другую сторону.
Я мало заинтересовался его тайною. Ну, не все-ли мнѣ равно, отчего онъ потерялъ руку! Не хочетъ говорить, и не надо. Ну, драма, такъ драма — и Богъ съ нимъ. Мало-ли драмъ ежедневно творится на бѣломъ свѣтѣ. И всѣ онѣ похожи другъ на друга, и вездѣ человѣческое отчаяніе одинаково, и кажется, пора-бы ужь привыкнуть къ непрочности земной жизни, ни надъ чѣмъ не ахать, ничему не удивляться. Если Тюрбо́ не хотѣлъ сказать, значитъ имѣлъ причины.
И онъ продолжалъ мнѣ передавать разныя константинопольскія сплетни, очень смѣшныя и интересныя, пересыпая разсказъ чисто-французскимъ перцомъ. Онъ меня очень потѣшалъ и забавлялъ. Я, право, совсѣмъ подохъ-бы отъ скуки безъ него…
Наконецъ, желанный день наступилъ. Мой пріятель заявилъ, что завтра мы двигаемся въ Грецію, и въ послѣдній разъ бултыхнулся въ свою седію. Тюрбо́ помогалъ мнѣ укладывать весь скарбъ, и оказался, не смотря на отсутствіе главнаго о́ргана хватанія, куда искуснѣе и расторопнѣе меня. Разговоръ опять перешелъ на его ампутацію, и онъ, только-что высказавшій свое горе по поводу моего отъѣзда, вдругъ рѣшился стать со мною откровеннымъ. И онъ мнѣ сообщилъ то, о чемъ онъ не только никому не разсказывалъ, но даже не любилъ вспоминать, и гналъ всякую мысль, всякое воспоминаніе объ этомъ ужасномъ обстоятельствѣ.
III[править]
— Шесть лѣтъ назадъ, — началъ онъ, — я служилъ во французской мореходной компаніи, и одно время мнѣ довелось все вертѣться около одного мѣста — между Суэцомъ и Константинополемъ. Я на всѣ руки, чего-чего я только не дѣлалъ. Подолгу я никогда ничѣмъ не занимался, а все какъ-то порывами, такова натура. Въ то время я въ водолазы пошелъ. Начитался подводныхъ путешествій, и потянуло меня на дно моря.
Вы, сударь, и представить не можете этого ощущенія. Если-бы не проклятыя акулы, право, это было-бы чуть-ли не лучшею прогулкою, какую только можно выдумать. Это такая, доложу вамъ, декорація, какой никогда Парижу не выдумать, не поставить ни на какой сценѣ. И все, что рисуютъ на этотъ счетъ, повѣрьте, чепуха и вздоръ. А вотъ, если-бы вы увидѣли этотъ густой зеленый слой воды и солнечные лучи, что бьютъ насквозь, такъ вы-бы поняли, что это такое. И вы не думайте, что тамъ темно! Какое! Свѣтло какъ днемъ, ну, совсѣмъ, совсѣмъ свѣтло вокругъ васъ метровъ на сто. И рыбы вокругъ… А это ужь совсѣмъ особенное ощущеніе! Угорь, такой бѣловатый вьюнъ, плыветъ какъ ласточка, — вотъ когда она крылья распластаетъ, не дрогнетъ ими, а ее несетъ куда-то. Пото́мъ вдругъ вильнетъ хвостомъ, и кверху, только и видѣли. Пото́мъ тригла: ее еле изъ колпака взглядомъ поймаешь, не только-что словить чѣмъ, вотъ ужь какъ птица-то мимо васъ летаетъ! А подъ ногами песокъ, чистый, яркій, гладкій, какъ асфальтъ, и бѣлый-бѣлый. Отъ него-то и свѣтъ подъ водою, отдаетъ онъ солнечные лучи. А вокругъ утесы, и губки, и мхи какіе-то, и раковины, и растенія такія узкія, длиннолистыя, съ тонкими усиками, и усики шевелятся, и вокругъ нихъ кишатъ и краббы, и раки, и пауки, и всякая погань…
Ну, просто не ушелъ-бы. Движенія совсѣмъ не такія, какъ здѣсь, на землѣ, и тяжесть всякая легче. А за то работать, я вамъ скажу: пять минутъ за два часа покажется. Пото́мъ, какъ на верхъ поднимутъ, дохнешь морскимъ холодкомъ, и спишь какъ убитый. Какъ пьянаго качаетъ, когда отвинтятъ этотъ шаръ, что на голову надѣтъ. Да это все ничего. Всякое дѣло полюбить можно. Но только вотъ здѣсь, на этомъ Босфорѣ, нырять, — ну, нѣтъ, слуга покорный…
И опять у него лицо помертвѣло. Онъ отеръ крупный холодный потъ, выступившій на лбу, и голосъ его вдругъ упалъ.
— Затонуло тутъ одно судно нашей компаніи. Небольшое, но дорогое, хорошее. Всѣхъ спасли, а за то машина и все какъ есть пошло ко дну. Стали думать, нельзя-ли вытащить какъ-нибудь. Первымъ долгомъ слѣдуетъ осмотрѣть, что и какъ. Сейчасъ меня за бока. Я готовъ. Глубина небольшая, вода чистая, дно тоже. Отчего-же и не полюбопытствовать, дѣло привычное.
Собрался я нырять, а мнѣ шутя и говоритъ юнга:
— Хоть-бы спрутъ тебя напугалъ когда какой, а то лѣзешь ты на дно, точно на свиданіе къ невѣстѣ.
Я еще захохоталъ ему въ отвѣтъ, спрашиваю:
— Что-же, отъ тебя кланяться тамъ?
Снарядили меня, перелѣзъ я черезъ бортъ и нырнулъ подъ воду. Ждутъ, нѣтъ сигнала, стали тащить, тяжело что-то. Однако вытащили. Безъ чувствъ, какъ пластъ лежу. Откупорили меня. Въ обморокѣ — и рука сломана. На днѣ-ли сломалъ, или когда вытаскивали грѣхъ случился — неизвѣстно.
IV[править]
Еле я пришелъ въ себя. Я не могъ передать того, что увидѣлъ. Это было настолько ужасно, настолько невозможно, что я думалъ объ этомъ какъ о горячечной галлюцинаціи. Самому больному воображенію ничего такого не могло присниться. Я только могъ повторять:
— Тамъ, тамъ… нѣтъ, не надо… не надо…
Пришлось отправить вмѣсто меня другого, а меня свезли въ лазаретъ. Но и тутъ, на койкѣ, то-же видѣніе стояло предо мною, и я рвался и метался на койкѣ.
Только не бредъ это былъ, не видѣнье. Это правда была. Тотъ, кто былъ тамъ, подъ водою, послѣ меня, видѣлъ то-же. И тотъ, какъ ни былъ приготовленъ ко всему, не выдержалъ, и съ ужасомъ ринулся на поверхность. И ни одинъ водолазъ не могъ осмотрѣть положенія судна, потому что ни одинъ не могъ остаться въ этомъ проклятомъ и Богомъ, и дьяволомъ мѣстѣ.
Тюрбо́ тяжело перевелъ дыханье.
— Вы только представьте. Когда я спустился на дно, метрахъ въ десяти отъ затонувшаго парохода, когда я повелъ глазами, мнѣ показалось, что вокругъ ростетъ кустарникъ какихъ-то мягкихъ коралловъ, или чего-нибудь въ этомъ родѣ. Ближайшій размахивалъ медленно своими склизкими отростками, будто обнималъ меня. Я взглянулъ на него внимательнѣе и прянулъ въ сторону, какъ отъ удава.
Это былъ человѣкъ, или если не человѣкъ, то адское подобіе его. Весь распухшій, посинѣлый, съ толстыми вздувшимися пальцами, онъ покачивался передо много, скаля зубы. Онъ стоялъ совсѣмъ прямо, только слегка колыхался, надвигаясь на меня все ближе, и ближе. И на щекѣ, возлѣ уха, сидѣли два рака, жирныхъ, черныхъ, крѣпко впившись въ него и слегка пошевеливая хвостами…
Я оторвалъ глаза отъ своего сосѣда, а рядомъ стоялъ другой, низенькій, сѣденькій совсѣмъ, толстый, полунагой, съ оттопыренными налившимися бѣлыми губами, и поднималъ высоко свои коротенькія ручки, точно ловилъ мелкую рыбу, что беззаботно сновала мимо. Этотъ еще быстрѣе двигался на меня.
А сзади, вокругъ — наростали новыя и новыя фигуры, безформенныя, студенистыя. У иныхъ густыя косы, какъ волосатики, вились вокругъ головъ. Насколько хваталъ глазъ, стояло это войско, эта армія мертвецовъ, и всѣ они поднимали руки, и колыхались, и шли на меня…
Я думалъ, что брежу, я не могъ ни двинуться, ни крикнуть, а они все наступали, и кольцо ихъ становилось все тѣснѣе и тѣснѣе. Все быстрѣе они колыхали руками, все больше кивали головою, и сѣрые, съ открытыми глазами, скучивались все больше…
Наконецъ, они наплыли ко мнѣ со всѣхъ сторонъ и обняли меня; тотъ слабый свѣтъ, что лился ко мнѣ черезъ маленькое стеклышко шлема, сталъ тускнѣть, застилаться, все стало мутнымъ, въ ушахъ раздался разомъ звонъ колоколовъ и бой молотовъ, и я упалъ на это тинистое дно, на какую-то студенистую массу, теряя сознаніе, чувствуя, что въ меня вонзаются чьи-то зубы, что меня раздираютъ на части…
V[править]
Я не знаю, отчего сломана моя рука. Зацѣпилась-ли она за какой обломокъ, или другое-что вывернуло ее, — только доктора нашли нужнымъ ее отрѣзать. Но я не чувствовалъ ни докторовъ, ни боли, я видѣлъ опять ихъ, и опять они протягивали ко мнѣ свои руки…
Пото́мъ докторъ осторожно объяснилъ мнѣ, что это отнюдь не была галлюцинація. Нашъ пароходъ затонулъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ обыкновенно свершалось правосудіе: сюда кидали осужденныхъ на смерть. Въ прежнее время, говорятъ, это дѣлалось въ зашитыхъ мѣшкахъ. Но и здѣсь прогрессъ — вѣдь Турція тоже европейское государство. Мѣшковъ жалко. Изъ нихъ просто вытряхиваютъ несчастныхъ жертвъ, и онѣ идутъ съ гирями на ногахъ ко дну, очищая путь кому-то другому, котораго быть можетъ не-сегодня-завтра отправятъ сюда-же…
Но количество этихъ труповъ ужасно. Право, недурно было-бы сюда спуститься европейскому конгрессу дипломатовъ въ подводномъ колоколѣ, да посмотрѣть на конституціонное государство. Вѣдь эти трупы — все недавнее прошлое. Вѣдь раки находятъ ихъ еще вкусными, и такъ они тамъ и стоятъ, и шевелятъ опухлыми руками…
И до сихъ поръ ни одинъ водолазъ не полѣзетъ въ этомъ мѣстѣ въ воду…
Когда на слѣдующій день нашъ пароходъ двинулся въ путь, разрѣзая острымъ носомъ спокойную влагу Босфора, меня не манила волшебная панорама берега. Всѣ эти сады, мечети, кіоски такъ обыкновенны, заурядны. Я смотрѣлъ сквозь лазурныя прозрачныя волны, и мнѣ казалось, что мертвецы моря колышатся тамъ внизу подъ нами, и поднимаютъ съ мольбою кверху свои руки. А мой товарищъ съ аппетитомъ ѣлъ буттерброды, запасливо изготовленные до́ма искусною рукою Тюрбо́, и перелистывалъ альбомъ, испещренный очень интересными архитектурными мотивами, за которые его непремѣнно должна была достойно увѣнчать академія.
Примѣчанія[править]
- ↑ фр. salon — салонъ. Прим. ред.