Ив. Франко.
[править]ВЪ ПОТѢ ЛИЦА.
[править]Мужицкая расправа.
[править]I.
[править]Э, что вы, молодые яндрусы[1], толкуете!… По городу тротуарами ходятъ да лапти треплютъ[2] — велика штука! А поймаютъ хатраки[3], то тоже что? Приведутъ въ участокъ, ударятъ тамъ или не ударятъ, и конецъ. Вотъ бы вамъ… Да куда вамъ! Отъ одного разсказа по спинѣ мурашки забѣгаютъ. Развѣ вы знаете, что такое мужицкая расправа? Вотъ бы этакому бѣлоручкѣ въ мужицкія руки попасться! Узналъ бы, почемъ перецъ.
Я о себѣ не говорю. Были такіе, что еще и похуже моего видали. Но и я кое-что видѣлъ. Ну, да что, такая ужъ, видно, человѣку линія вышла. Или отъ судьбы, или отъ злыхъ людей — кто его знаетъ? Ужъ такова моя жизнь. Вотъ уже двадцатый годъ въ тюрьмѣ сижу, а вы какъ думаете, что это пальцемъ кивнуть? А выпустятъ, я опять долженъ буду по прежнему — по чужимъ амбарамъ шарить. Долженъ буду, такъ какъ что же мнѣ дѣлать, чѣмъ жить? Ремесла я никакого не знаю, земли нѣтъ, на работу меня никто но принимаетъ, только одно и остается, что бухацкая[4] компанія. А это тоже быстрый конь — день поѣдешь, а потомъ упадешь, и опять сюда. Да еще если сюда, то ничего. Приходилось не разъ и солоно и горько, а особенно, когда мужикамъ въ руки попадешься. Тогда ужъ проси не проси, плачь не плачь, — ничто не поможетъ.
Вотъ какъ-то разъ я въ одномъ селѣ — въ какомъ и гдѣ вамъ знать незачѣмъ — обработалъ одного богатаго мужика. Работы было достаточно. Амбаръ былъ полонъ всякаго добра. Мы этого не ждали, пришли съ голыми руками. Одинъ изъ насъ, родомъ изъ того-же села, показывалъ намъ дорогу. Трое насъ было въ этомъ дѣлѣ: забрали мы, что могли, что было легче вынести, подѣлились да давай Богъ ноги! Вдругъ, бросились мужики, напали на слѣдъ — ужъ какъ и куда, это вамъ также не интересно знать — да за мной! Въ трехъ миляхъ отъ села поймали.
Наступала осень. Съ полей еще свозили овесъ, начинали копать картофель. Народу въ поляхъ было не много. Погода хорошая, солнышко припекаетъ. Связали мнѣ руки назадъ, трое гонятъ меня по большой дорогѣ.
Нагоняемъ солевозовъ съ кладью.
— Дай Боже!
— Дай Боже!
— А куда это вы пріятеля ведете? — показываютъ они на меня.
— Хорошій человѣкъ, — говорятъ мои хозяева — амбарный.
— А, такъ! Ну, не мѣшало бы ему дать на память, — говоритъ одинъ изъ солевозовъ.
— Это, конечно, безъ этого не будетъ.
— А, можетъ, позволите намъ и отъ себя кое-что прибавить.
— Какъ ваша милость хочетъ, — отвѣчаютъ мои, смѣясь.
Одинъ изъ нихъ, который шелъ у самаго послѣдняго воза, говоритъ ко мнѣ:
— А ну-ка, миленькій, остановись!
Я остановился. Онъ подкачалъ мнѣ штаны немного повыше колѣнъ и подвязалъ ихъ веревочками.
— Ну, теперь трогай! — сказалъ онъ и пустилъ меня впереди себя мимо повозки. Едва я сдѣлалъ пару шаговъ, какъ вдругъ точно змѣя впилась въ обѣ ноги. Солевозъ, что есть мочи хлестнулъ меня кнутомъ по ногамъ, такъ что я подскочилъ отъ боли.
— Скачи, голубчикъ! — крикнулъ солевозъ, и засмѣялся, а всѣ за нимъ. Проволочный кнутъ, вдобавокъ еще съ узлами, рѣзалъ мое тѣло, какъ острый ножъ!… А узлы словно пьявки впивались въ мясо… Я скорѣе къ другому возу, — другой солевозъ такъ-же. Я мимо третьяго — этотъ тоже. Шесть ихъ было, и пока я минулъ всѣ возы, мои ноги были порѣзаны точно ножами, а кровь заливала слѣды. Эхъ, запомнилъ я этихъ солевозовъ, узналъ я потомъ, въ какомъ селѣ такіе ловкачи родились, и ужъ напомнилъ я имъ о себѣ!… А мои хозяева въ хохотъ и похваливаютъ солевозчиковъ, что они такъ удачно придумали.
— О, мы съ такими господами умѣемъ обходиться! — хвастался одинъ. — Видите, худого ему ничего не будетъ, а помнить будетъ. Ха, ха, ха, ха!…
II.
[править]Еще за долго до вечера пришли мы въ село. Ведутъ меня къ войту. Приходимъ, — нѣтъ дома, въ поле поѣхалъ. Только жена войта чего-то въ сѣняхъ вертится. Посмотрѣла на меня — и ни слова.
— А не знаете, кума, — говорятъ мои проводники — гдѣ бы его тутъ помѣстить?
— Откуда мнѣ знать? Гдѣ?… Помѣщайте гдѣ хотите, лишь бы не здѣсь. На что мнѣ эти хлопоты?
А я стою и взглядомъ прошу, чтобы сжалилась… Я зналъ, что, если она не оставитъ меня, то придется ночевать мнѣ у того, у кого я побывалъ въ гостяхъ. Ну, а тамъ-то ужъ, навѣрно, добра мнѣ не будетъ.
Тѣмъ временемъ пошла вѣсть по селу: привели вора! Сейчасъ всѣ, кто только былъ дома, бѣгутъ. Влѣзли на плетень, смотрятъ, одни ругаются, другіе грозятъ, третьи такъ стоятъ. Тутъ вдругъ и мой хозяинъ, тотъ, у котораго пропажа случилась, протискивается, приходитъ. Высокій, крѣпкій, лицо красное, какъ у палача. Приблизился, посмотрѣлъ на меня…
— А, это ты? Ну, будемъ знакомы.
Я молчу.
— Кумъ, — говоритъ онъ къ одному изъ тѣхъ, что меня привели, — ведите его ко мнѣ, у меня ему наиболѣе безопасно будетъ. Я ужъ его постерегу.
— Вѣрно, ведите его туда, тамъ безопаснѣе, — сказала жена войта, стоя у дверей. — А какъ только мужъ придетъ, такъ ужъ я ему скажу, онъ навѣдается.
Повели меня. А мой хозяинъ идетъ впереди и словно скрипитъ отъ злости. Потомъ повернулъ къ забору и выломалъ колъ.
— Сюда его! — крикнулъ онъ, поворачивая къ своему двору, и пуская меня впередъ. А когда я проходилъ мимо него, онъ замахнулся на меня. Такъ бы, вѣрно, на мѣстѣ и уложилъ, если бъ его не удержали.
— Нѣтъ, кумъ — сказалъ одинъ, — такъ нельзя! Убьете, такъ еще подъ судъ попадете.
— Какъ, я? — крикнулъ онъ. — За такого разбойника? Да такого не грѣхъ и убить.
— Нѣтъ, кумъ, такъ нельзя. Поучить можно, чтобы въ другой разъ не былъ слишкомъ падокъ до чужого, а убить — нѣтъ. Онъ на вашей отвѣтственности.
— Ужъ я его поучу такъ, что будетъ до вѣчнаго суда помнить! — крикнулъ хозяинъ и, приблизившись ко мнѣ, ударилъ кулакомъ въ переносицу. Я какъ снопъ повалился на землю, въ глазахъ потемнѣло, я потерялъ сознаніе…
III.
[править]Очнулся я. Солнце на закатѣ. Я сижу на завалинкѣ, рубашка на мнѣ мокрая: видно, что меня водою отливали. Лицо распухло, но боли не чувствую никакой, все тѣло словно закоченѣло. Въ хатѣ шумъ. Нѣсколько человѣкъ сидятъ подъ навѣсомъ, нѣсколько на перелазѣ. Разговариваютъ и на меня поглядываютъ.
— Начальникъ! Начальникъ! — послышался шумъ.
Одинъ бросился открывать калитку.
Пришелъ войтъ, маленькій, толстенькій, добродушный съ виду человѣкъ. Походка мелкая. Въ рукахъ толстая, какъ цѣпъ, черешневая палка. Подходитъ ко мнѣ.
— А что, миленькій, поймали? А что видишь! Нужно тебѣ было это? А теперь обществу бѣда, нужно тебя сторожить, пока не придетъ случай отправить въ судъ. Теперь пора рабочая, сыночекъ, нѣтъ времени.
— Господинъ войтъ, — осмѣлился я, — позвольте это время у васъ перебыть.
— О, о, о, — воскликнулъ войтъ, — нельзя, миленькій, нельзя у меня! Здѣсь кумъ Матвѣй не сдѣлаетъ тебѣ худого, не бойся, побережетъ тебя. Побудь здѣсь, сыночекъ, денекъ — другой до воскресенья, а тамъ ужъ кумъ Матвѣй съ понятымъ отвезетъ тебя въ городъ.
Это было въ четвергъ, значитъ, два дня еще. — подумалъ я. Ну, что дѣлать, нужно терпѣть.
— Ну, а теперь, сыночекъ, встань, если я съ тобой говорю, — говоритъ войтъ.
Я всталъ.
— Иди сюда.
Я вышелъ на середину.
— Ложись, голубчикъ!
Я уставился на него.
— Ну что-жъ, миленькій, не слышишь, что говорю? Ложись! Я начальникъ общества, ручаюсь за тебя, но имѣю право дать тебѣ пять палокъ, не болѣе.
Я не слышалъ о такомъ правѣ, но что было дѣлать…
— Кумъ понятой, а ну-ко, возьмите вотъ эту черешенку да дайте ему то, что ему по праву слѣдуетъ! — сказалъ войтъ, и, отсчитавши пять, собрался уходить. — А вы, кумъ Матвѣй, стерегите его и смотрите, чтобы съ нимъ ничего не случилось. Общество должно его доставить къ суду живымъ… Помните, чтобы живъ остался! — сказалъ онъ усмѣхаясь и напирая особенно на слово «живъ». — Я завтра утромъ навѣдаюсь. Оставайтесь здоровы!
IV.
[править]Пока понятой заковывалъ меня въ кандалы, стемнѣло. Матвѣй стоялъ сбоку, какъ палачъ надъ душою, и ждалъ только, когда понятой уйдетъ. Дождался.
— Ну, что, миленькій, теперь мы вдвоемъ, правда? — процѣдилъ онъ сквозь зубы, держась за кандалы, которыми я былъ скованъ по рукамъ и ногамъ. Вдругъ онъ дернулъ за кандалы, я повалился вверхъ лицомъ и ударился головою о-земь.
— О, ты, я вижу, пьянъ! — насмѣхался онъ. — А я хотѣлъ просить тебя на ужинъ. Ну, вставай, идемъ!
Я всталъ и онъ поволокъ меня къ хатѣ.
Въ печи горѣлъ огонь. Жена сновала по хатѣ, готовя ужинъ. Въ уголкѣ сидѣла старая баба, мать хозяйки. Обѣ женщины были блѣдны и дрожали, увидѣвъ меня. Онѣ не осмѣливались взглядывать на меня, а если и взглядывали, то смотрѣли такъ печально, такъ печально…
Матвѣй посадилъ меня на скамью, а самъ сѣлъ въ концѣ стола, сопя, словно кузнечный мѣхъ. Вдругъ онъ сорвался съ мѣста и, стукнувъ рукою о столъ, крикнулъ:
— Нѣтъ, я его живымъ не отпущу. Пусть будетъ, что будетъ, а такого разбойника я не выпущу живымъ изъ своей хаты.
Женщины, точно по командѣ, громко заплакали.
— Матвѣй! Сыночекъ! Богъ съ тобой! Вѣдь, пропажа вернулась. А ты хочешь такой грѣхъ на душу взять! Побойся Бога!
— А онъ боялся Бога, когда подкапывался подъ амбаръ?
— Да ужъ, какъ тамъ онъ… Пусть онъ самъ съ Богомъ считается!
— Нѣтъ, я это такъ не оставлю! Я ему раньше всѣ ребра пересчитаю. Иди-ка, голубчикъ, сюда!
И онъ снова ухватилъ меня за кандалы, поднялъ со скамьи и бросилъ на землю. Затѣмъ, ставъ сапогомъ на грудь, онъ такъ скрутилъ кандалы, что я свернулся въ клубокъ, даже поясница затрещала. Въ глазахъ у меня потемнѣло. Я успѣлъ еще только замѣтить, какъ онъ намѣревался меня ударить сапогомъ по лицу. Потомъ я почувствовалъ боль въ груди, въ поясницѣ, въ боку, а потомъ пересталъ чувствовать что-либо…
V.
[править]Я снова очнулся. Въ нечи догорало, въ хатѣ было темно и тихо. Я лежалъ скорчившись подъ скамьей. Пошевелился — боль страшная. Каждая косточка, каждое мѣсто болитъ… Въ горлѣ пересохло, жжетъ. Я застоналъ.
Темная тѣнь мелькнула по хатѣ. Смотрю: желтое, сморщенное лицо склоняется надо мною; дрожащая, холодная рука движется по моему лицу.
— Ты еще живъ, сыночекъ, а?
— Живъ!.. Воды!.. простоналъ я.
Старушка подала мнѣ воды.
— Пей скорѣе, а то придетъ, достанется мнѣ! Звѣрь какой-то!.. шептала женщина. — Бѣдный ты, голубчикъ мой, бѣдный, но чѣмъ я тебѣ помогу?
— Богъ вамъ заплатитъ! — прошепталъ я.
Двери скрипнули. Старуха исчезла, какъ тѣнь, а когда вошелъ хозяинъ, она уже кашляла гдѣ-то на печи.
— А что, воръ не откликался? — спросилъ онъ.
— Нѣтъ, сыночекъ.
— Тьфу къ чорту! Еще, если дьяволъ издохнетъ, въ самомъ дѣлѣ бѣда будетъ.
Я даже вздохнулъ свободнѣе. Вотъ, думаю, авось, смилуется и немного припуститъ цѣпь. Да гдѣ тамъ! Поворчалъ, поворчалъ, погасилъ огонь въ печи и легъ спать.
— Все равно, — слышу я только, — если живъ, то будетъ живъ и завтра, а если нѣтъ, такъ и чортъ съ нимъ!
Всю эту ночь я ни на минуту не сомкнулъ глазъ. Что я вытерпѣлъ за эти нѣсколько часовъ, того, вѣрно, хватило-бы мнѣ но частямъ и на десять лѣтъ. Я уже думалъ, что, вотъ, зальюсь кровью и просилъ Бога, чтобы послалъ мнѣ смерть. Но куда тамъ! Другому, болѣе счастливому, можетъ, Богъ и послалъ-бы ее, но не мнѣ. Да ужъ такъ ли, иначе ли, а ночь эта была, пожалуй, самая долгая и тяжкая въ моей жизни. Если бы эта женщина не дала мнѣ напиться, то ужъ, навѣрно, но выдержалъ бы. Ну да, вѣрно, такъ ужъ суждено было, чтобы я выдержалъ!..
VI.
[править]Разсвѣло. Въ хатѣ повставали. Мой хозяинъ раньше всего ко мнѣ. Прислушивается — дышу. Даже вздохнулъ съ облегченіемъ.
— А, ты еще живъ? — вскрикнулъ онъ. — Ну, проси Бога, но ужъ, навѣрно, отъ того не отпросишься, что тебя ожидаетъ. Лишь бы до города живымъ доставить, а танъ пусть изъ тебя хоть и духъ вонъ!
Дуракъ! Онъ себѣ свое думалъ, а я свое, и таки по-моему вышло!
Вытащилъ онъ меня изъ-подъ скамьи, раскрутилъ цѣпь — ахъ! Слава тебѣ, Господи! Въ поясницѣ легче стало, свѣтъ точно другимъ сталъ. Но на ноги стать и думать нечего. Ногами онъ вытолкалъ меня на дворъ, — на скотникъ, а женѣ велѣлъ замыть кровь въ хатѣ.
Снова сижу я на заваленкѣ. Утро холодное. Все тѣло окоченѣло, такъ что боли не чувствуешь, только въ головѣ шумитъ и въ груди колетъ, когда дышу. Потомъ затопили въ хатѣ, дымъ клубомъ пошелъ, добрался до меня, глаза ѣстъ. Слезы выступили у меня, закашлялся, — молчу. Хозяинъ тѣмъ временемъ пошелъ къ скоту, корму задать, къ водопою погнать, и, проходя мимо меня, не выдержалъ, чтобы не огрѣть меня по головѣ и плечамъ веревкой. Ба, слышу, что собирается въ поле съ плугомъ, — пахать. Я немного обрадовался. Не будетъ, думаю, моего палача хоть одинъ день дома.
Какъ вдругъ слышу — шумъ. Смотрю, войтъ съ понятыми на перелазѣ. Подходитъ, осматриваетъ меня и улыбается.
— А что, миленькій, хорошо здѣсь за тобой ухаживали?
Я еле дышу и весь въ крови.
— Чего же ты не говоришь, родненькій? Говори, не бойся, я тебѣ ничего не скажу.
— Господинъ… войтъ, — простоналъ я, — второй… такой ночи я… не выдержу.
— Но выдержишь, душечка? — насмѣхался войтъ. — Нѣтъ, не бойся, выдержишь. Такія какъ ты умѣютъ выдерживать. Ну, а теперь, миленькій, ты знаешь, что тебѣ отъ меня слѣдуетъ?
Я вытаращилъ на него глаза.
— О, короткая же у тебя память, голубчикъ! А ну-ка, встань да растянись, пожалуйста! Я имѣю право дать тебѣ на завтракъ пять палокъ, не больше. Господинъ понятой, а ну-ка, возьмите вотъ эту черешенку, да хорошенько его!
— А вы, кумъ, — сказалъ войтъ къ моему хозяину, который какъ разъ подошелъ въ это время, — должны будете завтра же съ полудня отправиться съ нимъ въ городъ. Поѣдете вы, вотъ кумъ понятой, я, ну, и арестантъ.
Значитъ, завтра! Мой хозяинъ посмотрѣлъ на меня такъ дико и злобно, точно у него изъ рукъ вырывается какой-нибудь смертельный врагъ, а онъ по можетъ сейчасъ же задушить его. А я снова оцѣпенѣлъ весь, когда подумалъ, что еще ночь придется провести у этого человѣка безъ сердца. Да за что такая мука? По правдѣ сказать, мы, можетъ быть, забрали гульденовъ на сто, не больше, да и изъ этого большая часть вернулась. А мужикъ былъ богатый! У него въ амбарѣ — лишь бы руки, такъ можно было бы и не такъ еще поживиться!..
VII.
[править]— Кумъ понятой останется здѣсь, чтобы постеречь арестанта, — сказалъ уходя войтъ.
Понятой осмотрѣлъ цѣпь и колодку, а потомъ сѣлъ на порогѣ, разговаривая то съ хозяиномъ, то съ хозяйкой, то со старухою. Хозяинъ вытащилъ плугъ изъ сарая, вынесъ ярмо, потомъ пошелъ къ быкамъ. За это время жена уже и обѣдъ сварила и зоветъ его въ хату.
А я такъ ѣсть хочу, такъ у меня все болитъ, что бѣда! А, вдобавокъ, на заваленкѣ, въ тѣни холодно какъ-то, хоть солнышко ужъ высоко-высоко поднялось. Вылѣзъ я на солнце, сѣлъ на камень, и смотрю на сѣни. Слышу: ложками стучатъ, разговариваютъ, просятъ понятого къ обѣду.
— Съ Богомъ, пусть Богъ благословитъ! — отвѣчаетъ понятой (онъ сидитъ на порогѣ, ко мнѣ спиной). — Я, — говоритъ, — кое-что перекусилъ, а скоро жена принесетъ мнѣ обѣдать.
Обо мнѣ и думать забыли. А тутъ борщъ забѣленный такъ славно запахъ, такъ запахъ!.. Господи, кажется, годъ жизни отдалъ бы за одну тарелку!
Пообѣдали. Хозяинъ отправился за волами. Смотрю, а старуха украдкой несетъ мнѣ миску борща.
— А что — говоритъ — бѣдняжечка, о тебѣ всѣ забыли? На, сиротинушка, хлебни, поддержи силушки. Да поскорѣе, чтобы тотъ иродъ не увидалъ!
— Пусть вамъ Богъ, бабуся, сторицей воздастъ! — сказалъ я и взялъ миску. Руки у меня тряслись, но и подъ старухой колѣни сгибались отъ страха. Да куда тамъ! Только что я немного хлебнулъ, какъ тутъ «иродъ» подходитъ. Какъ увидѣлъ, такъ, точно искра, вспыхнулъ.
— Что, — крикнулъ онъ, — вы еще тутъ моимъ добромъ воровъ кормите? Смолы ему горячей!..
И съ этимъ словомъ выхватилъ у меня, миску и швырнулъ ею въ старуху; счастье, что не попалъ: миска разбилась на мелкіе черепки. Старуха убѣжала, а онъ ко мнѣ.
— Хоть бы ты съ голоду издохъ, такъ и тогда бъ ты ничего у меня не получилъ. Вотъ отсохни у меня рука, если не такъ!
— Однако, кумъ, такъ нельзя! — промолвилъ понятой.
— Что? Мнѣ войтъ приказалъ стеречь его, но кормить меня никто не заставитъ. На это нѣтъ никакого права.
И онъ отправился къ воламъ. Проходя мимо меня, онъ еще разъ изо всей силы толкнулъ меня сапогомъ въ грудь. Я, какъ сидѣлъ на камнѣ, такъ и перекувырнулся лицомъ вверхъ и не помню, что потомъ со мною было. Помню только, что сразу у меня духъ захватило, словно бы кто перевязалъ горло веревкой. А когда очнулся, то уже былъ на другомъ мѣстѣ, облитый водою, а возлѣ меня возились старуха и понятой. При дыханіи въ груди страшно кололо. Видите, кость сломалась, — до сихъ поръ болтается.
VIII.
[править]Солнце высоко поднялось, былъ полдень, жарило точно огнемъ. Понятой пошелъ подъ навѣсъ и, съѣвъ обѣдъ, который принесла ему жена, сѣлъ на колоду и мало-по-малу задремалъ. Хозяйка возилась въ хатѣ, а старуха, точно насѣдка, ходила сюда и туда.
— Эй, бабуся, — говорю я къ ней — дай вамъ Богъ вѣкъ долгій, дайте чего-нибудь перехватить!
— Боюсь я, сыночекъ.
— Не бойтесь! Понятой не запретитъ, а «онъ» уѣхалъ.
Старуха подумала, а потомъ пошла въ хату, поторговалась немного съ хозяйкой и вынесла мнѣ миску борща, ломоть хлѣба, каши съ молокомъ, такъ что я, слава Богу, немного подкрѣпился. Господи — думаю про себя — если бы какъ-нибудь убѣжать.
Старуха вынесла прялку на заваленку, сѣла и прядетъ. Понятой началъ съ нею какъ-то лѣниво разговаривать о чемъ-то. Жара невыносимая.
— Эй, господинъ понятой! — стону я. — Сжальтесь надо мною. Смотрите, какъ солнце печетъ, а я такъ измученъ, избитъ! Позвольте мнѣ отдохнуть немного вонъ тамъ, въ ригѣ. И такъ, когда хозяинъ пріѣдетъ, то мнѣ ночью не будетъ сна.
— Охъ, такъ, такъ! — прибавила старуха. — Ужъ какъ онъ надъ нимъ въ эту ночь издѣвался, сохрани Боже! Я не знаю, какъ сирота и выдержалъ.
Понятой колебался.
— А не сбѣжишь ты, сударь?
— Побойтесь Бога, да какъ мнѣ убѣжать? Я и шага не могу сдѣлать! Кабы только живымъ въ городъ пріѣхать да въ больницу попасть. Да еще и цѣпь на мнѣ такая тяжелая. Хоть бы немного отдохнуть на гумнѣ, на соломѣ.
— Позвольте ему, позвольте, господинъ понятой, — сказала старуха. — Тамъ есть солома еще съ третьяго дня и дерюга и тулупъ, которымъ хозяинъ накрывался, когда ночевалъ на гумнѣ. А если двери отворить, то отсюда его видно будетъ. Да и куда ему тамъ бѣжать?
— Ну, по мнѣ, иди полежи, сказалъ понятой и подкатилъ свою колоду такъ, что каждую минуту могъ меня видѣть.
— Слава тебѣ, Господи! — подумалъ я, и полѣзъ на четверенькахъ на гумно. Легъ, прикрылся тулупомъ, — ахъ, какъ мнѣ легко сдѣлалось! Какую-то новую силу почувствовалъ я въ себѣ, какую-то бѣшенную отвагу. Лежу лицомъ вверхъ, смотрю. Закрома полны сноповъ, до самыхъ балокъ наложено. А надъ балками нѣтъ ничего, такъ что можно пролѣзть. Лишь бы добраться туда, — думаю себѣ, — а тамъ ужъ пустяки. Продралъ бы уголокъ да внизъ по крышѣ, да въ огородъ за ригу, а тамъ… мнѣ, впрочемъ, и думать не хотѣлось, что будетъ «тамъ», лишь бы отсюда выбраться. Смотрю дальше. Понятой клюетъ носомъ, старуха прядетъ на заваленкѣ. Если бы я тихонько сдѣлалъ свое дѣло, не услыхали бы, а пока спохватятся, то, вѣрно, достаточно времени уйдетъ. Да вотъ, желѣзныя путы, которыми скованы моя правая рука съ лѣвой ногой! Что съ ними дѣлать? А попробовать — думаю — не удастся ли ихъ съ руки стащить. Двинулъ я разокъ — нѣтъ. Еще разъ не идетъ, хотя немного и поддается. Э, — думаю себѣ, — хоть бы и шкуру пришлось содрать съ руки, все пустяки! Но пока что, я еще побаиваюсь: а вдругъ понятой придетъ посмотрѣть! Думаю себѣ: подождать бы еще! Пока что, нужно накрутить тоненькія полоски сѣна, а потомъ обмотать ими путы, чтобы не бряцало. Сѣно лежало въ углу; досталъ я его порядочный клокъ, и, держа руки подъ тулупомъ, кручу, а самъ оглядываюсь на всѣ стороны. Вдругъ смотрю, мой понятой вскочилъ, оглянулся, идетъ ко мнѣ.
— А что ты, ворюга, спишь?
— Дремлю.
Пришелъ, посмотрѣлъ на меня — и пошелъ на свою колоду.
IX.
[править]— Теперь пора! — подумалъ я и послюнилъ скованную руку, чтобы желѣзо легче съ нея соскользнуло. Какъ двинулъ, оно такъ и соскочило, хоть кости на ладони захрустѣли. Ну, слава тебѣ, Господи, что рука свободна! Скоренько я обмоталъ сѣномъ путы, привязалъ ихъ къ ногѣ, а сверху натянулъ штанину. Теперь бы на балки! Оглянулся: понятой дремлетъ подъ навѣсомъ, старуха прядетъ. Хорошо! Легонько-легонько выползъ я изъ-подъ тулупа, но такъ, чтобы онъ оставался лежать такъ же, какъ и раньше, и чтобъ издали могло казаться, что я ложу на мѣстѣ. А какъ только вылѣзъ изъ-подъ тулупа, шасть въ уголъ, гдѣ меня изъ подъ навѣса ужъ не видно было, а оттуда вверхъ по столбу на балку. Тяжело было, но страхъ придалъ силы, — выкарабкался я! Ну, а съ балки ужъ не трудно было добраться и до крыши. Разъ два, вытащилъ изъ крыши нѣсколько клоковъ соломы, перегрызая связки зубами, и сквозь это отверстіе протиснулся наружу. Боже, какимъ прекраснымъ показался мнѣ свѣтъ, когда избитый, измученный, дрожащій, выдвинулъ я голову изъ-подъ крыши, точно щуръ изъ муки. Дальше, дальше! Внизъ по крышѣ, да въ садъ, да внизъ садомъ къ рѣкѣ!.. Рѣка не широкая, но глубокая, спокойная. Нѣтъ времени думать — прыгъ въ воду! А за водою луга, далѣе — лозовые кусты, ольховыя рощи, а затѣмъ широчайшіе луга, усѣянные скирдами сѣна, точно звѣздами.
Бросился я, какъ стоялъ, въ воду и такъ меня эта вода освѣжила, что я мигомъ очутился на другомъ берегу, перебѣжалъ черезъ лугъ да въ лозы. Здѣсь я хозяинъ! Кто меня тутъ найдетъ! Лишь тутъ я позволилъ себѣ отдохнуть. Прислушиваюсь — ого, въ селѣ крикъ, шумъ, гвалтъ! Бѣгаютъ по саду, ищутъ, толкуютъ. Эге, — думаю себѣ, — ищите теперь вѣтра въ полѣ!
Шмыгнулъ я лозами, и въ луга. Гдѣ возлѣ сѣна находились люди, тамъ я ихъ обходилъ, прячась за стогами. Луга въ этихъ мѣстахъ тянутся далеко-далеко надъ рѣкою: нѣсколькимъ помѣщикамъ принадлежатъ. Кое-гдѣ копны, кое-гдѣ уже стога, а дальше совсѣмъ пусто.
Вечерѣло. Я страшно былъ измученъ: хочется пить, все тѣло болитъ. Рѣшительно нужно было гдѣ нибудь отдохнуть. Отыскалъ я громадный стогъ на холмикѣ, надъ самою рѣкою. Стогъ былъ уже давно законченъ, покрытъ и перевязанъ крестъ-на-крестъ прутьями лозы. Я по прутьямъ вскарабкался на самую верхушку, вырылъ тамъ подъ самымъ верхомъ нору въ сѣнѣ, чтобы она могла совсѣмъ укрыть человѣка, а вырытое сѣно запихалъ внизъ подъ прутья. Тогда къ водѣ! Раздѣлся совсѣмъ, обмылъ свои тряпки отъ крови, обмылся самъ. Если бъ вы видѣли тогда мое тѣло — все синее, а красныхъ рубцовъ безчисленное множество!
Выкупался я этакъ хорошо въ водѣ, пока на берегу мое тряпье не высохло, а потомъ забрался въ свое логовище. Высоко такъ, никто съ земли не нащупаетъ, и при этомъ голова заслонена сѣномъ, а мнѣ изъ моей поры видно далеко-далеко все, какъ на ладони. Но недолго я осматривался кругомъ. Пусто, ни живой души. Какъ заснулъ я послѣ всѣхъ этихъ невзгодъ! Два дня я не вылазилъ изъ своей норы. По временамъ я чувствовалъ себя такимъ слабымъ, что почти ни рукой, ни ногой не могъ пошевелить и ужъ ждалъ смерти, — но потомъ опять охватывала меня какая-то новая сила и я опять начиналъ раздумывать о томъ, что дѣлать дальше.
X.
[править]Что же дальше? Пролежалъ я этакъ двое сутокъ, не шевелясь, а потомъ-ужъ не въ моготу: голодъ, жажда. Подумалъ я, дождался вечера, и долой изъ норы, и, конечно, къ тому самому селу! Тамъ у меня знакомый былъ, — я къ нему. Поѣлъ, подкрѣпился, и таки въ ту же ночь мы отправились къ тому самому мужику въ амбаръ. Ну, ужъ и обчистили мы его, — вѣрно, не пожалуется на насъ! Я такъ былъ на него золъ, что, не будучи въ состояніи взять съ собою два тулупа, порѣзалъ ихъ на кусочки.
Потомъ ужъ я не разъ справлялся у тамошнихъ: а что тамъ мой хозяинъ подѣлываетъ? Смѣялись. Говорятъ, что сразу на старуху было напалъ, чуть не убилъ, говорилъ что это она выпустила вора. А какъ пообчистили его немножко, такъ притихъ. Все — говорятъ — боится, чтобы его не подожгли.
— Дуракъ, дуракъ! — говорю я. Передайте ему, чтобъ не боялся. Я не такъ глупъ, какъ онъ, чтобы воровалъ и въ то же время печать[5] по себѣ оставлялъ. За поджогъ наказаніе большое, а поживиться нечѣмъ. Вы ему скажите, чтобъ онъ снова свой амбаръ набилъ всякимъ добромъ, а ужъ я какъ-нибудь по старому знакомству навѣдаюсь къ нему!
Львовъ, сентябрь 1881 г.